Зверь лютый. Книга 7. Найм

Вот такие дела.

Я, конечно же, народную мудрость помню: "Поповское брюхо из семи овчин сшито". Но чтоб столь нагло и наглядно... Это ж мои люди! Их этот... служитель культовый обдерёт как липку, а зимой они ко мне придут: "Помоги, владетель! Спаси от глада и мраза". В смысле: на дворе холодно и кушать очень хочется.

И что мне тогда? Посылать их прямиком к Спасителю? Чей человек проблему создал, тот пускай последствия и расхлёбывает?

— Хрысь, а с какого дуба вы ему такой оброк платите?

— То — не оброк, то — за требы. Как требы класть — он цену дерёт... как похочет.

* * *

Опять не понял. "Треба" — слово славянское, языческих ещё времён. Тогда речь шла о жертве какому-нибудь местному божку. Подношении в форме еды или вещи. Такие "требы клали" в "святых местах" — под священными деревьями или у заметных камней.

В Осетии, в Дигорском ущелье, в советское время видел здоровенную чинару. На каждой ветке по пустой бутылке из-под водки надето. Когда очередной парень из аула должен был уходить в армию, он забирался на дерево и одевал очередную водочную бутылку на свободный сучок. Тут сразу и "треба на возвращение" и демонстрация молодецкости: ну-ка, слазил быстренько на такую высоту посреди сабантуя на сто четыре тоста.

Когда пришло христианство, обязательные ритуалы получили то же название — "требы". Только в церкви их "служат" или "исполняют". Но у нас сохранилась архаическая форма — "кладут". Не то — потому, что в церкви надо кланяться — "поклоны класть", не то — из-за необходимости "класть в карман" священника.

Тема вознаграждения за обязательные церковные службы — болезненная и в 21 в. Фраза "размер минимального ожидаемого добровольного пожертвования при исполнении обряда..." — годится для налоговой инспекции. А реально — прикрывает торговлю вот той самой "божьей благодатью". Переходя, временами, в простое вымогательство.

"Властолюбие и стяжательство — две главные проблемы в жизни современной Церкви, два препятствия на пути людей, приходящих в храм, так что многие из них соблазняются и уходят, не находя сил двигаться дальше".

Слова эти сказаны православным священником в 21 веке. В веке 12 — то же самое. Только уйти некуда.

Это общая проблема всей христианской истории. У иудеев, мусульман, части протестантов — священник ставится общиной. И ей же изгоняется. Поэтому обе стороны вынуждены находить "баланс интересов". В тех же конфессиях, где "святой отец" — назначенец "сверху"... О неприятии русским народом всякого рода "лиц начальствующих" я уже...

Православный священник не может отказать в исполнении треб даже и при полном отсутствии вознаграждения. Ибо "окормление паствы" — есть долг пастыря. Равно как и получатель этой услуги не может не пожертвовать церкви столь много, сколь позволяет его вера и материальное благополучие.

Пока ожидания обеих сторон в отношении суммы совпадают — все довольны. Но так бывает очень редко. В реале кормящиеся околоцерковные "сомнища" проявляют обычное наше российское хамство, поддержанное верой в приближённость свою к начальству. К самому главному начальнику во Вселенной — к ГБ.

Смиренная просьба о представившейся мирянину возможности поспособствовать добрым делам, внеся любую посильную лепту в храм божий, сменяется наглым попрошайничеством, мелочной торговлишкой да унтер-офицерскими окриками.

Одно из ярких собственных впечатлений по этой теме — Свято-Троицкий Серафимо-Дивеевский монастырь.

"Четвёртый земной удел Пресвятой Богородицы".

Как-то занесло меня в те края, присел я на лавочку и понаблюдал картиночку.

Молодая, просто — юная пара с новорождённым младенцем на руках, собралась, было, поклониться и приложиться. Но тут выскочила монастырская прислужница и наехала на молоденькую мамашку:

— Отдай дитё мужу да пошли полы в храме мыть.

— Да как же ж... Да ребёнок-то маленький, ещё и головку не держит...

— Ничего. Вот тебе платок на голову, другой — на пояс, швабра. Вперёд.

— Сыночек плакать будет. Его кормить скоро.

— Давай-давай. Преподобный Серафим, коли надобно будет, и успокоит дитятю, и напитает. За труды твои праведные во храме его.

Девчушка, заматываясь платками и подталкиваемая этим "омоновцем от святыни", постоянно оглядывалась на своего столь же юного, явно ещё никогда в жизни не брившегося, мужа, беспомощно замершего с младенцем на руках. Потом мы вместе с этим парнем искали в коляске бутылочку, соску, качали младенца...

Сказано в Писании: "Не судите о господах по слугам их". А по чему же ещё судить?

Как-то вспоминается Владимир Ильич: "Правящая партия всегда становится желанной целью для разного рода карьеристов, проходимцев и мошенников".

В средневековье духовенство — второе, после наследственной аристократии, высшее сословие. Естественно, смотри выше Ленина. В этом 12 в. на "Святой Руси" на общие закономерности типа "желанная цель проходимцев и мошенников", накладываются дополнительные проблемы. Основной корпус священничества формируется из греков, причём, в большой степени, высланных из Византии за различные проступки.

* * *

Вот с такими размышлениями я вступил на подворье покойного Степана Кудри, куда меня привёл Хрысь. Недоумение моё по поводу:

— А чего это этот Гена на вдовьем дворе встал?

разрешилось даже без озвучивания. Женское повизгивание:

— Ой, да што ж ты делаешь! Ой, да больно жмёшь же!

в сопровождении урчащего мужского баса:

— Ни чё, дурёха. Стой спокойно. Сейчас я тя...

достаточно однозначно описывали ситуацию и место её проявление — курятник. Два мужика и мальчишка лет 10-12 сидели на завалинке во дворе, флегматично прислушивались к дамскому визгу и ковыряли в зубах. Видимо, здесь и на завтрак дают мясо.

В курятнике меня ожидала предсказуемая картина: одна из вдов сыновей Кудри была переброшена животом через загородку и прижата к ней. Сзади к ней плотно пристраивался невысокий, но весьма широкий и брюхастый черноволосый и чернобородый мужик в длиннополой одежде.

Брюхо ему мешало, он всё пытался посильнее ухватить даму за ягодицы и бока, от чего, собственно и происходил услышанный мною визг, и задрать ей подол повыше. А также — ещё дальше наклонить её для удобства размещения своего выпирающего живота. Увы, жерди загородки ограничивали свободу наклонения дамы.

— Бог в помощь, православные.

— И тя спаси Христос. Да стой ты!

Мужик при нашем появлении повернул голову, продолжая весь комплекс своих поползновений без каких-либо изменений ритмики. Бабёнка при звуках голосов задёргалась, но хватка у дяди крепкая.

— Погоди тама, во дворе. Кончу — выслушаю.

— Нет уж. Ждать покуда ты своё блудодейство доделаешь — мне недосуг.

Я подхватил у порога насторожено заглянувшего внутрь курятника петуха — "кто это тут, в моём царстве, моё дело делает?" — и кинул его в лицо "батюшке". Петух предсказуемо заорал и замахал крыльями. Поп от неожиданности шарахнулся, спущенные штаны оказались существенной помехой прямохождению, и он завалился в угол. Бабёнка вырвалась и, суетливо отряхивая платье и поправляя подол, выскочила мимо нас на двор. Следом вышли и мы.

Хрысь старательно отворачивался, посмеиваясь в сторону. Сидевшие на завалинке равнодушно проводили глазами спасающуюся из курятника бабу. А меня начало трясти. Да что ж этот гадский Гена делает?!

Наконец и поп, поправляя одежду и щурясь на солнечном свете, выбрался из сараюшки. Невысокий, длинноносый, длинноволосый, довольно смуглый дядька с оплывшим лицом и здоровым брюхом. Небольшие, тоже заплывшие глазки с мощными мешками. И странным, цепко-равнодушным взглядом. Отряхнув мусор с рукава, не глядя нас, поп объявил:

— Ну, чего надо-то? Ты, как тебя, подойди под благословение.

Продолжая сковыривать птичий помёт левой рукой с правого плеча, он протянул, не глядя в мою сторону, свою десницу. Предполагается, что я преклоню колени и припаду губами к его ручке.

Такой исконно-посконный ритуал. Здесь — постоянно и повсеместно. Как "здрасьте". Многим нравится. Просто в восторг впадают. В экстаз. Религиозный, конечно.

Вот только не надо на основании этого древнего глубоко национального обычая строить теории о природной гомосечности или руколизии исключительно русского народа! Такую же манеру я наблюдал, например, в Италии — каждая моя ночная прогулка по Бергамо включала в себя туземца, который коленопреклонялся, прикладывался и лобызал.

Когда прикладываются к твоей руке — чувствуешь себя дураком. Но здесь к этому привыкли. Как я уже сказал: многим нравится.

— Слышь ты, пресвитер. Ты руки-то помыл? После того как бабёнку за срамные места щупал?

Отец Геннадий дёрнулся. И медленно развернулся в мою сторону. Игру "кто кого пересмотрит" я не люблю. Переходим к следующему этапу.

— Хрысь, дом общинный пустой стоит? Всё барахло попа и людей его перетащить туда. Корма давать — в зачёт платы за требы. Это что за мужички без дела сидят? Поповы прислужники? Из селища... отпустить. Если до полудня сами не уйдут — имать и волочь ко мне в Пердуновку. Я им занятие найду. Баб и девок к попу поодиночке не пускать. Только с отцами или мужьями.

— Ты гля, сопля кака говорливая. Чтой-то ты, малёк, развоевался. Эй, мужики, вложите-ка недорослю науки. Для уразумления — каково оно, вежество. Чтоб неделю сидеть не мог.

Мужички поднялись с завалинки и неторопливо двинулись ко мне. Парнишка, оставшийся сидеть, разглядывал происходящее с искренним восторгом, в ожидании забавного явления: научение отрока вежеству.

Чем больше я вникал в ситуацию, тем больше меня трясло от бешенства. Пожалуй, я был бы рад подраться. Выразить свои эмоции в кинематике. Но влез Хрысь и всё испортил:

— Сей отрок есть пасынок Акима Яновича Рябины, нашего владетеля и господина.

— Вона чего. Так это тебя, отроче, "Зверем Лютым" кличут? Не похож. Мелковат. И — не звероподобен. А вот гонору-то, гонору... Это, дитя моё, грех смертный. "Грех гордыни" — называется. Доброму же христианину надлежит пребывать в смирении, изгоняя страсти наши человеческие и уповая лишь на милость господа нашего.

— "Дитя моё"?! Мать моя была, как я слыхал, женщиной не особо строгих правил. Но — брезгливой. Так что не ври — в отцы мне ты точно не попал. Ты лучше скажи: зачем, от какого такого упования, ты эту дуру — под монастырь подвести пытался?

Он, что, не знает что творит, или ему просто плевать, или у него какие-то дальние планы?!

— О чём ты, боярич? Ни какого худа я не сотворил. Ну, поговорил со вдовицей ласково.

— О чём?! О "Церковном Уставе князя Ярослава Владимировича"?! Сказано: "Аще же девка блядеть или дитяти добудеть у отца, у матери или вдовою, обличившее, пояти ю в дом церковный".

* * *

Со времени Владимира Крестителя в ведении церкви создаются различные богоугодные заведения: больницы, богадельни, приюты, странноприимные дома. Всё это называлось одним словом: "церковный дом". Владимир, а позднее Ярослав Мудрый со своим митрополитом Илларионом — самым первым "русским раскольником", ибо был он "из русин" — воспроизводили "митрополиту и епископом те суды, что писаны в правилех, в Номоканонах". То есть, следовали византийским образцам в этой области.

Однако перечисленные разновидности "церковных домов" на Руси распространения не получили — родовая система в "Святой Руси" была куда более мощной, чем у греков, функции социальной защиты, исполняемые в Византии церковью, на Руси реализовывались более привычными, светскими, родственными способами.

Ситуация изменилась после Батыева нашествия. Треть населения погибла, многие — перебрались на новые земли. Прежние родовые отношения ослабели. Не в этом ли причина явление, отмеченного Карамзиным: "большая часть наиболее прославленных русских монастырей основана во времена золотоордынского владычества"?

Пока же, в здешней практике, "церковный дом" означает, прежде всего, женский монастырь. Практически "обители невест христовых" превращаются в "исправительно-трудовые заведения". Для "преступниц против нравственности". Точнее: против того, что под этим понимает "Устав Ярослава".

Видимо отсюда, из тюремно-каторжного значения термина "церковный дом" и возникла старинная русская идиома: "подвести под монастырь".

"Устав" почти без изменений действовал до времён Петра Великого. При таком подходе волны разного рода "блудниц и развратниц" несколько раз в русской истории захлёстывали эти островки "смирения и благочестия".

Один из иностранцев, рассказывая о Москве в 1668 году, замечает:

"У москвитян, у вельмож особенно, существует старая и очень подозрительная дружба и свобода сношений с монахинями. Оттого некоторые из них девицы лишь по названию, а на деле — бесчестные матери. Своих преступно зачатых и позорно рожденных детей они воспитывают так, чтобы, выросши, они обрекли себя затем на монашество...".

Монастырское заключение, как одна из разновидностей церковного наказания — епитимьи, может доходить до 14 лет. Этот срок применяется при связи женатого мужчины и замужней женщины. К женщине, естественно. Обычно, однако, сроки меньше. В зависимости от "преступления" и поведения "преступницы".

Например, при добровольном соблюдении обета молчания или особо сурового поста, срок может быть сокращён. Родня может выкупить женщину ("а ю род окупить") — взять за мзду на поруки. Часть наказания может реализовываться и под родительской крышей, например, запрет на посещение церкви, на причастие. Часто — пожизненный обет безбрачия. В отличие от обычных наказаний светских властей, епитимья может включать в себя и избиение женщины кнутом или плетью.

Такая система обеспечивает церковь непрерывным потоком дармовой рабочей силы для принудительного труда. Женщины оставались в монастырях вечными служанками, послушницами, изредка — инокинями. Ибо, и отбыв срок, не могли, часто, возвратиться в мир, где им — безмужним, бездетным — просто не было места.

Может, зря я так разозлился на храмовую прислужницу в Свято-Дивеевском? Может, это не её личное хамство, а традиция? Такая... исконно-посконная. Использование церковью женского рабского труда на Руси — не просто так, а с "дедов-прадедов". Сам преподобный Серафим любил посылать женщин на земляные работы. Выкопанная по его приказу знаменитая "Канавка" вполне годится в качестве противотанкового рва.

Вера окружающих в "божью благодать" позволяла этому "районированному накопителю" — Серафиму Саровскому — проводить и более сложные манипуляции.

Между прочих инокинь, пребывающих в опекаемом им монастыре, была одна, именем Елена, происходящая из благородного сословия. Искренне уверовав в святость преподобного Серафима, состояла она в ближайших ученицах и помощницах его. Восхищение и воодушевление своё, производимое на неё величием духа преподобного, сумела она через письма передать и брату своему, коий пребывал небогатым помещиком в одной из северных наших губерний. Сей дворянин, непрерывно побуждаемой письмами любимой сестры своей, отправился в столицы, где и сыскал немалые успехи, радея за нужды преподобного и наставляемой им общины.