При этом воспоминании парень усмехнулся, зачерпнув из неведомого источника ещё больше решимости и бесшабашности.
— Пусть тычут своими копьями, до свадьбы зарастёт, — процедил на ходу студент и переключился на думы о Ленке Афиногеновой.
Как она? Куда попала, смогла ли устроиться в хищной Греции?
Пару часов Ромашкин топал, не встречая ни души и обозревая полоску леса справа и слегка волнующееся море слева. Мелкие камешки норовили попасть в сандалии, пришлось разуться. Сначала ногам было колко, но потом парень привык.
Удивительно, но в памяти всплыла ненужная, зато забавная информация. Когда-то Аполлону попалось на глаза значение слова «скрупулёзный». Оказывается, как раз от латинского «скрупулюс», то есть маленький камешек, какие попадаются в сандалии и досаждают при ходьбе.
Попробовав произнести в слух слово «скрупулёзный», Ромашкин потерпел фиаско — прозвучал греческий синоним. Странная всё-таки штука с языком творится...
Так, развлекая себя интересными фактами вперемежку с мыслями о доме, Ленке и предстоящем плаванье, Аполлон догнал парочку неспешно шедших людей, которые сразу показались ему неопасными и, возможно, потешными.
Это были старик и мальчонка.
Первый, высокий и сухой, напомнил парню богомола — движения его были неестественны, длинные ноги двигались как-то не по-людски, будто старец, подобно цирковому миму, изображал шезлонг или ещё какой-нибудь неловкий объект, помогая себе кривым посохом. Второй, мелкий да прыткий, чрезвычайно томился низким темпом ходьбы, поэтому постоянно забегал вперёд, но пожилой окликал его, и малый возвращался обратно.
Он и заметил Аполлона, когда тот показался из-за поворота (береговая линия выгибалась, берег дальше и дальше вдавался в море, и Ромашкин долгое время то терял парочку из вида, то снова выходил на более-менее прямой участок).
Старик засуетился, метнулся было к лесу, но затем обречённо махнул рукой и стал что-то втолковывать пацану. Малый отрицательно мотал чернявой головой. Пожилой досадливо сплюнул под ноги.
«Уговаривал сбежать, — догадался Ромашкин. — Что меня бояться-то? Хотя... Житуха тут такая, лучше перестраховаться».
Теперь двое стояли и ждали, когда Аполлон с ними поравняется. Похоже, путники решили не злить незнакомца. Как бы ему поступить? С одной стороны, хотелось обойтись миром, люди-то безобидные, зато местные, могут подсказать, далеко ли посёлок или город. С другой, надо бы сразу же создать суровый имидж, ведь Ромашкин только что пообещал себе не быть размазнёй.
За десять шагов до старика и мальчика, Аполлон бодро крикнул:
— Доброго пути! Не бойтесь, я не разбойник!
Старик взглянул на приближающегося Ромашкина и уставился себе под ноги. Мальчишка смотрел на студента исподлобья, значит, симпатий не испытывал.
— Куда идёте? — спросил Аполлон, поравнявшись с незнакомцами.
— На север, — нехотя пробурчал старик.
— И я на север. Будем попутчиками! — продолжил налаживать связь студент. — Как зовут, малый?
Он потрепал мальчика по голове.
Пацан головы не отдёрнул, но и не заговорил.
— Он мальчик, — сказал старик.
— А ты старик, — предположил Аполлон.
— Да, я старик.
— Отлично, фиг перепутаешь. — Ромашкин усмехнулся. — А имена-то у вас есть?
— Нет, — ответил старик, не отрывая взгляда от своих старых сандалий. — Нам не нужны. Мы так.
— А меня Аполлоном звать, — представился студент.
— Тогда уж лучше без имени, — пробурчал старик, а мальчик зыркнул было на Ромашкина с интересом, но снова нахмурился.
— В смысле?! — озадачился Ромашкин.
— Не обращай внимания, воин, это я про себя. Ты, я вижу, не здешний, и не данаец.
— Там, впереди, будет порт? Мне бы в Дельфы.
Старик кивнул. Мальчик, не сводя с Аполлона настороженных глаз, отступил за старика и снова замер.
— Ну, ладно, — сказал Ромашкин. — Пойдём, что ли.
И они пошли. Старик ковылял, опираясь на посох, мальчик, прятался за ним, а студенту было уже всё равно. Толку от попутчиков особо не было, но зато не один.
Попытки разговорить странную пару результата не дали. Мальчишку Аполлон счёл немым.
Через полчаса старик остановился и затем свернул к валунам, на которых можно было бы посидеть. Мальчик последовал за ним. Седовласый, кряхтя, опустился на большой нагретый солнцем камень и заявил:
— Мне нужно отдохнуть. Иди дальше сам, воин.
— Да с чего ты взял, что я воин? — Ромашкин присел рядом на другой валун, а мальчишка присоседился к старику.
— Оружие, рост, путешествуешь один, идёшь из стана данайцев. На вора не похож, слишком лицо... честное.
— Ну, пусть так, — согласился Аполлон и показал на треугольный предмет, топорщившийся в мешке старика:
— А что это у тебя?
— Это самбука.
— Правда? Наливай! — Ромашкин никогда не пил этого коктейля, хотя и слышал название.
— Да ты поэт, — сказал старик и извлёк из мешка музыкальный инструмент с тремя струнами.
Он заиграл довольно сносную неторопливую мелодию. Звучала самбука так себе, но на безрыбье...
Мальчонка заскучал. Сперва он встал и побродил поодаль, затем принялся поднимать камни и бросать их в море.
Ромашкин сомлел. Разморённый звуками греческих струн и шелестом волн, он погрузился в дрёму, а потом случилось неприятное.
Его голову пронзила убийственная боль, в глазах вспыхнул обжигающий свет, а после наступила тьма, пожравшая яркую белую вспышку, и вскоре ничего не стало — ни света, ни тьмы, ни Аполлона.
XI
Я с детства мечтал стать врачом
и отрезать людям руки, ноги и
другие важные органы.
Из школьного сочинения
— В наше время хороший яд найти — золотая удача опытного искателя, — с расстановкой промолвил хриплый мужской голос, который мог бы принадлежать умудрённому годами и опытом врачу или наоборот убийце.
Ещё складывалось ощущение, что хозяин голоса слегка подшофе.
Сначала Ленка Афиногенова не хотела открывать глаза, чтобы посмотреть, кто же это там такой эксперт по хорошим ядам. Однако голос показался знакомым, и стало любопытно.
Она попробовала разомкнуть веки. Веки не послушались. Тяжесть и огонь во всём теле усилились, разбегаясь от головы по всему телу жестокими волнами. В этой ситуации чуть-чуть помог бы жалобный стон. Выдавилось лишь жалкое сипение.
— Не суетись, пифия, — повелительно прозвучал голос. — Да, вот так решишь заглянуть к женщине ради плотских утех и сбора плодов любовного наслаждения, а она лежит почти мёртвая...
Что-то мелодично брякнуло, и до Ленки дошло: это голос Аполлона! Не Ромашкина, а того, с горы плюхнувшегося!
Невидимая рука бога погладила голову студентки.
— Ты и при смерти прекрасна, — вздохнул кифарет.
Его рука уверенно завладела Ленкиной правой грудью. К бесконечной боли во всём теле добавилась ярость. Собравшись с силами, пифия наугад схватила запястье Феба и попробовала убрать его руку с груди.
— Тихо, тихо, — рассмеялся сребролукий развратник. — Я с полудохлыми не утешаюсь.
Ленка потратила все силы, безвольно разжала пальцы и почти забылась, слушая голос кифарета:
— Ладно, не отдавать же тебя Аиду... Такую соблазнительную... Будем лечить.
Почувствовав, что ладонь Аполлона покинула её грудь и вернулась на лоб, Афиногенова провалилась в небытиё.
В это время Эпиметей шёл допросить Ленкину убийцу. Верховный жрец тайно желал, чтобы новая пифия двинула кони, врезала дуба или хотя бы приказала долго жить. Однако следовало провести серьёзное расследование инцидента, ведь странная убийца могла нести угрозу не только строптивой Елене, но и храму Аполлона.
Женщина оцарапала Пифию отравленным кинжалом. Яд без запаха и цвета был неизвестен верховному жрецу, ну, почти неизвестен, ну, вообще-то, известен, ведь недаром Феб покровитель врачевателей, но Эпиметей решил, что не помнит такого яда, и точка. Может быть, пифия не справится с отравлением?.. Ужасная смерть, мучительная... Люди полюбили эту чужестранку, в горе они пожертвуют богато...
Он спустился в подвал, где сидела прикованная к стене покусительница. Факелы освещали разбитое лицо преступницы. Её одежда была порвана, жрец не мог не оценить хорошо сохранившиеся формы. Тем не менее, похожая на мёртвую, синюшная и в ссадинах, женщина тяжело пыхтела, чуть свистя при выдохе. Служанки и жрецы не церемонились, когда её били. И правильно, не без удовлетворения отметил верховный жрец, мы же, как муравьи Сребролукого: занесёт в наш храм чужого — всем муравейником на него навалимся...
Постояв перед пленницей, Эпиметей опустился на небольшую скамью, специально принесённую братьями.
Женщина смотрела на него с парадоксальной смесью ненависти и безразличия. Ненавидела она его, Эпиметея, а безразличен был ей собственный финал. Во всяком случае, верховный жрец прочитал её эмоции так.
— Кто тебя прислал? — спросил он убийцу.
— Не о том спрашиваешь, — прохрипела она. — О себе беспокойся, бездельник.
— Как-то нелюбезно, — пожаловался Эпиметей крепкому жрецу, стоявшему за его спиной.
Тот обошёл лавку и от души пнул пленницу в бок. А потом ещё и ещё.
— Вы, слуги Аполлона, великодушны и добры, — проговорила незнакомка через некоторое время. — Давай, побеседуем, Эпиметей. Но без твоих цепных псов.
Верховный жрец кивнул крепышу, и тот, вполсилы добавив за цепного пса, вышел в коридор.
Эпиметей обратился к женщине, бесстрастно глядя в её пылающие гневом глаза:
— Прежде чем ты начнёшь тянуть время и выкручиваться, я даю тебе слово, что хорошая беседа облегчит твою участь, а захочешь по-плохому — мы умеем по-плохому.
— Я это знаю, слуга Феба, очень хорошо знаю, — вымолвила незнакомка. — Поэтому скажу тебе всё, что сказала пифии. Не на радость она нам послана, а на погибель...
И женщина поведала Эпиметею свою историю.
Верховный жрец долго молчал после того, как пленница завершила рассказ. Многое было непонятным. Женщина либо свихнулась, либо ей открылось поистине страшное. Он, конечно, припомнил: да, была на Крите пифия, которая внезапно потеряла дар. Но кто её видел? Кто поручится, что перед ним именно та самая предсказательница?
— Допустим, я поверил в твою историю. Что ты предлагаешь?
— Убей пифию! — с жаром ответила женщина.
Жрец встал со скамьи и стал ходить по камере, хмурясь и щёлкая суставами пальцев.
— Ты предлагаешь умертвить создание (между прочим, обворожительное, кхе...), которое упало прямиком на жертвенник. Ты понимаешь, женщина? Эта дева свалилась с неба!
— Пусть так, предположим, что она не пробралась в храм и не влезла заранее под потолок... — вкрадчиво начала пленница, но Эпиметей оборвал:
— Не мели чепухи! Я не сопливый Писистрат какой-нибудь, я лично всё проверил, лично залазил под своды залы! Ничего. Она именно упала с неба. Она бессмертная.
— Она не бессмертная! — зло возразила женщина. — Она, конечно, живучая, если я правильно поняла природу этой роковой парочки... Её земляк, представляющийся Аполлоном, уже восставал из мёртвых. Что, если и мой яд окажется слабым?
— Хм. — Эпиметей остановился и почесал подбородок. — Если я правильно распознал твой яд, ему может противиться лишь бог, и то страдания его будут неимовернейшими.
— Это так, — признала преступница.
— Но ты сама себе противоречишь. — Верховный жрец снова стал мерить камеру шагами. — Если она не бессмертная, то яд не окажется слабым.
— Я видела смутно... Её можно убить, я видела её смерть! — Женщина подалась вперёд, и цепи натянулись. — Мой яд должен был сломить её сопротивление, придать её телу слабость, а кинжал докончил бы начатое!
— Обезглавить хотела? — по-деловому спросил Эпиметей.
— Истинно!
Верховный жрец подошёл к полке, висевшей у двери, и взял в руку кинжал неудачливой убийцы. Вернулся на скамейку.
Незнакомка наблюдала за его действиями, не отрывая опьянённого болью взгляда.
— Освободи меня, — зашептала она, — отдай мне кинжал, и я докончу начатое. А потом ты покажешь меня разъярённым Дельфам и казнишь.
Надо же, считала мои желания, неприятно поразился жрец.
— В твоих прозрениях и я виден?
— Да. Твоя идея избавиться от новой пифии... Это правильное стремление, хоть и продиктовано несколько... своими причинами...
Эпиметей усмехнулся и сунул кинжал под нос пленнице.
— Думаешь, я не вижу, что это за яд и оружие? — Он повысил голос, и женщина отпрянула от него, вжалась в стену. — Ты служишь Аиду!
— Может быть, — промолвила она после долгой паузы. — Может быть, и ты служишь владыке мёртвых. Я точно одно — все мы, в конце концов, становимся его вечными гостями.
Верховному жрецу показалось, что разбитое и измученное лицо пленницы осенила какая-то потусторонняя улыбка. И сразу стало не по себе. Подозрения служителя Феба подтвердились: бывшая пифия, отпущенная из критского храма, спуталась с незримой армией тёмного бога. Никто не знал, как эта организация устроена. Конечно, был храм Аида в Элиде. Он открывался раз в году, ведь и человек умирает только раз... Но кто там бывает? Только отрешённые от этого мира жрецы и горстка скорбящих простолюдинов...
Задумавшийся Эпиметей не успел отдёрнуть руку с кинжалом, когда женщина сделала быстрый кивок и оцарапала об острие лоб.
На синей от ушибов коже выступила капля крови. При скудном свете темницы кровь казалась чёрной.
Жрец выронил кинжал на каменный пол. Раздался жалобный звон.
— Заклинаю тебя, слуга Феба, — промолвила женщина. — Заклинаю тебя, убей Елену Дельфийскую.
— Сколько вас всего? Кто главный раб тёмного бога? — попробовал допытаться Эпиметей. — Говори, изменница! Как ты перешла из стана солнечного Аполлона под гадкое крыло подземного повелителя? Знаешь ли ты, какие муки тебя ожидают в этом твоём Аиде?..
Пленница вяло рассмеялась:
— Я была замужем, жрец. Меня так закалила замужняя жизнь, что я перестала бояться загробной...
Он схватил женщину за горло. На её коже словно проступили чёрные трещинки — заражение стремительно расползалось от раны, захватывая лоб и спускаясь на щёки и нос.
— Смотри, управитель оракула, — просипела пленница, прочитав эмоции Эпиметея. — Вот так же расползается хаос от твоей новой пифии. Я знаю твои желания, хоть ты и скрытный человек. Делай с ней, что хочешь, только убей!
— Сколько вас, Аидово отродье? — Он старался вытрясти из умирающей лазутчицы хоть какую-нибудь ценную информацию.
