И вот давно воспитанная манера не спешить спасала студентку-пифию сразу от трёх зол: от растерянности, от боязни толпы и от недостатка свежих идей, что бы сморозить следующему искателю пророчеств.
Одновременно вторым слоем текли невесёлые думы о том, как быть дальше. Всё явственно отдавало сумасшествием. Достаточно шмякнувшегося с неба древнегреческого бога. Ситуация не из тех, когда рано или поздно с криками «Розыгрыш!!!» выскакивают друзья...
«Если буду сидеть здесь, так и умру от старости в персональном бредовом мире, — подумала Ленка, пока откланивался молодой воин, а вперёд выходила следующая алчущая. — Вот чую, мой Ромашкин тоже где-то тут, но как его найти?! Можно всю жизнь проискать Аполлона, но отыщешь ли?..»
— Истинно права ты, о, пифия! — Громкое обращение просительницы вернуло девушку в реальность.
— Я что-то сказала?! — удивилась Ленка.
— «Можно всю жизнь проискать Аполлона, но отыщешь ли?» — почтительно повторила гречанка. — Спасибо, за ответ на мой вопрос.
— Но ты же не успела ничего спросить! — воскликнул молодой жрец, следивший за порядком очерёдности посетителей.
Толпа взволновалась и возрадовалась очередному чуду.
«Ну и ну, они любое слово готовы принять за пророчество», — констатировала студентка, поднимаясь со скамьи в надежде уйти внутрь храма, в прохладу и тишину.
Обожающие взгляды физически давили на Ленку, ей сделалось дурно. В этот момент Афиногенова будто провалилась сквозь камни крыльца и глубже, глубже в землю, а затем растворилась, заструилась быстрыми токами в разные стороны — по корешкам трав, по тончайшим норкам, прокопанным червями, просто сквозь песчаные и каменистые земли Пелопоннеса. Потом была вода Коринфского залива, широкое Средиземное море, какие-то острова, а в других направлениях была сплошная твердь, и эти невидимые струйки энергии или сознания устремились на восток. Вдруг возникла вспышка, и пифия мгновенно «сжалась» до своего тела, ощутила себя стоящей возле храма, ниже кричала и махала сторукая толпа, а перед глазами расцветали и угасали яркие пятна.
В голове возникло твёрдое знание — Аполлон Ромашкин здесь, и он её ищет.
Ленкины ноги подкосились, она отнюдь не величественно плюхнулась обратно на скамью, хрипло выдохнула:
— Следующий.
VIII
Сейчас я, товарищи студенты, сделаю
резкий финт ушами, и вы меня больше
не увидите.
Неизвестный военрук
— В следующий раз хотя бы не одним ударом, — с укоризной сказал Одиссей Диомеду.
Поединщик поставил ногу на грудь поверженного чужестранца и выдернул копьё. Оно вышло с утробным чавканьем.
— Ну, кажется, в царстве мрачного Аида пополненьице, — пробормотал могучий владетель Аргоса, всматриваясь в посиневшее лицо Аполлона Ромашкина.
Фиолетовые губы, кровь, выступившая в их уголке. Амба.
— Доспех гниловат, — строго заметил Одиссей.
— Для верности, — усмехнулся Диомед и зашагал к столу, где его ждал победный кубок весёлого вина.
Царь Итаки покачал головой, отвернулся от тела незадачливого чужака, и тут Ромашкина скрутила жесточайшая судорога, тело выгнулось дугой, поверженный насмерть парень закричал, как кричат от боли, и обмяк.
Одиссей подскочил к Аполлону, в два приёма сорвал дырявый нагрудный доспех и замер, широко раскрыв глаза и рот.
Подбежавший Диомед тоже вытаращился на чужака.
На груди никакой раны не было.
Сознание Ромашкина словно колыхалось в тёмном бездонном колодце. Парню почудился лев, раздирающий ему грудь, потом льва снёс поток диковинных рыб, слившихся в пёструю ленту, затем Аполлон вдруг очутился в детстве, на первых своих соревнованиях по самбо. В самом дебюте юный Полька проиграл: не собрался и на начальных секундах поединка допустил досадную ошибку. Ловкий паренёк из конкурирующего клуба провёл наглейший захват и стремительно «выдернул» Ромашкина на себя. Спохватившийся Аполлон стал пятиться и пропустил переднюю подножку.
И вот теперь, когда нечеловеческая боль взорвалась в груди и также стремительно исчезла, студент Ромашкин ощутил чрезвычайную досаду сродни той, детской. Жаль было не проигрыша, а того, что бездарно лопухнулся. Тюфячок...
«Быть готовым с первого мгновения схватки — вот чего не хватило! И больше так лажать ни в коем разе нельзя!» — разъярился на себя студент.
По телу разлилась решимость и необоримая энергия.
Парень открыл глаза, схватил за нос наклонившегося над ним Диомеда, потянул через себя.
Растерявшийся воин послушно кувыркнулся, Аполлон же перекатился вслед, очутился на груди врага, выхватил меч и приставил к горлу царя Аргоса.
&nnbsp; Греки ахнули. Одиссей изумлённо развёл руками:
— Победил чужанин.
— Слава Аполлону! — грянули бойцы, которым было всё равно за кого, лишь бы грянуть.
Позже, когда лазутчики, подслушивавшие, что творится в ахейском стане, доложили царю Трои, дескать, проклятые данайцы с преогромным воодушевлением славили златокудрого Аполлона, мудрый Приам погрузился в мрачные думы. Лучезарный Феб считался одним из покровителей Троады, её заступников, но откуда такая любовь к нему у ненавистных греков?.. С тяжёлым сердцем поглядел мудрый царь на прекрасную Елену, и спрятал лицо в ладони.
«Вернуть, вернуть Менелаю женщину, которая вскружила голову моему Парису, а недавно и свела его в царство Аида, — думал Приам. — Вернуть всё. Остановить наглых данайских разбойников, разоривших окрестности милой Трои. Пусть забирают и проваливают. Довольно смертей. Сначала выкрали Палладий, теперь заручились поддержкой Аполлона. Город постепенно остаётся без божественного присмотра. Пора спасать людей».
А греки провели вечер в куда более весёлом настроении, пировали, хотя и без должного усердия.
Все сочли Аполлона Ромашкина если не богом, то сыном какого-нибудь могущественного небожителя. Разве мог простой смертный восстать после удара копьём в грудь? А где же рана?
— Представляешь, друг мой Одиссей, — жаловался Диомед. — Когда меч оказался у моего горла, я заглянул в глаза чужанина и увидел там самого Танатоса!
— Не поминай бога смерти понапрасну, — увещевал друга царь Итаки. — Тебе помстилось.
— А зажившая дыра в теле?! Тоже мираж?
И старые товарищи прибегали к последнему аргументу — вину. А затем разговор начинался заново.
Студент Ромашкин был героем вечеринки и пил то с Агамемноном, то с Неоптолемом, то с самим Нестором — легендарным царём-воителем, который напомнил Аполлону президента Ельцина в периоде полураспада. До сих пор Нестор не появлялся из шатра, непрерывно болея и спасаясь испытанным лекарством лукавого Диониса, а тут выполз. Сам старец был уже не тот, зато привёл под Трою неслабую дружину.
Конечно, парню было комфортнее в обществе юного сына Ахилла, но каждый из греческих начальников норовил поднять кубок с воскресшим героем: вдруг часть божественной силы прольётся и на них?
Неведомо, перешла ли благодать на пивших с Ромашкиным воителей, но доподлинно известно, что чудесный студент набрался быстро и накрепко. Он не буянил, вино подействовало как снотворное.
Очнулся герой вчерашних игр в тёмном, тесном и зловонном помещении, явно набитом людьми. Его ноющее тело подпирали с боков чьи-то могучие плечи, на ноге лежало что-то тяжёлое и угловатое. В чернильной тьме глухо перешёптывались какие-то мужики.
— Эпей, я в отхожее место хочу, — пожаловался знакомый голос, вроде бы Менелая, а может, и нет.
— А гетеру ты не хочешь? — буркнул кулачный боец. — Терпи, царь.
— Где я? — жалобно спросил Аполлон Ромашкин, ощущая сухость во рту и тошноту.
— Где-где... В коне, — ответил слева Диомед.
— Думаю, наш друг неподдельно удивлён, — со смехом в голосе добавил Одиссей, подпиравший студента справа.
Темень была несусветная, парень ориентировался по звуку.
— Началось? — выдавил он.
— А что в долгий ящик откладывать? — Царь Итаки, наверное, пожал плечами, и Аполлона существенно подвинуло и встряхнуло.
Головокружение усилилось. Вино, поначалу казавшееся лёгким и безобидным, дало серьёзное похмелье.
— Ещё немного, и я тебе в шлем всё сделаю, презренный евнух! — сквозь зубы заявил Менелай, обращаясь к генеральному конструктору коня.
— Я дерусь без шлема, — не скрывая издёвки, ответил Эпей.
— Иди сюда, дура!
Началась возня, тычки, зазвякали доспехи.
— Эй, а я тут при чём? — обиделся невидимый Неоптолем.
Количество возни возросло. В замес вовлекались новые участники, голоса которых Ромашкин не распознал. Стены коня затряслись, Аполлону почудилось, будто статуя начала раскачиваться.
— Товарищи мои, тихо! — крикнул Одиссей, и всё смолкло, осталось лишь натужное сопение. — Кажется, идут! Вы что, хотите полечь сразу, по дурости? Они запросто сожгут коня вместе с нами, драчливыми петухами.
— Это ты кого петухами... — зашипел кто-то злобный, но его пихнули, и претензия оборвалась.
Царь Итаки продолжил:
— Менелай, поищи дыры в полу. Внутри ног пусто. Эпей говорил об этом перед тем, как мы сюда влезли. Давайте обойдёмся без драк. Ещё вопросы есть?
— Меня тошнит, — просипел Аполлон.
— Тьфу, вакханка ты страшная, — ругнулся кто-то из тьмы. — Вони будет...
— Во-во...
— Потерпишь, Махаон. И ты заткнись, Сфенел. — Одиссей отлично узнал голоса старых боевых товарищей, чьи имена Ромашкину вообще ничего не говорили. — А ты, чужанин, дыши глубже. Если что, тоже ищи дыру в полу.
Парень полежал спокойно, подышал, и ему полегчало.
— Слушай, Одиссей, а сколько тут человек?
— Десять.
— Но потомки будут слагать сказания о ста воинах, — добавил Диомед. — Знаешь почему?
— Ну, так круче...
— Нет, потому что каждый из нас стоит десятерых.
— И давно мы тут? — продолжил рекогносцировку Аполлон.
— Не более часа, — оценил царь Итаки.
— А уже передрались, — добавил повелитель Аргоса.
Греки заржали. Кто-то шикнул, гогот сошёл на нет.
Постепенно студент узнал имена всех участников афёры с конём: Менелай, Одиссей, Диомед, Ферсандр, Сфенел, Акамант, Фоант, Махаон и Неоптолем, плюс он сам, Аполлон Степанович Ромашкин.
Подумалось: «Одногруппники, кто хвастался поездками в Турцию и Египет, могут нервно перекурить в уголке. Я в древней Греции, да ещё и в троянском коне. Селфи бы сделать, только мобила осталась в сумке, у Харибдовны». Стало чуть веселее, правда, накатило понимание, что надо бы как-то исхитриться и вернуться домой, а уже потом кичиться своими туристическими достижениями.
Особенно посмеялся бы Витька из коммерческого набора. Витька — это такой заповедный человечек, словно перенёсшийся из девяностых в наше время. Чисто бандит со всеми причиндалами: спортивные штаны, золотая цепь поверх водолазки, кожанка и непременно короткая причёска. Сам худой и среднего роста, но демонстрирует повадки атлета. Походка штангиста, руки растопырил, ноги слегка разбрасывает, но всё это вальяжно, да сплёвывая. Борзый шезлонг, считающий себя шкафом. Уникум.
Аполлон вспомнил знакомство и своё удивление. Он-то полагал, таких гопников уже не делают, а вот нате-ка — Витёк. Выяснилось, что из райцентра, и семья лихая — старшие братья кто в тюрьме, кто на кладбище, а один и вовсе депутат.
Так и представилось, как Витёк скажет: «Ну, это, чисто брехня. Чё-то ты дерзкий стал, Ромаха. Может, чё попутал и в Конобеевке зависал, а теперь за базар ответить не можешь?»
Студенту стало смешно: «Надо же, домой хочется, на душе кошки скребутся, нет бы вспомнить мамку с папкой, а я это чудо природы... Хотя, сейчас и Витька был бы милее местных диких качков».
Дикие качки тяготились бездействием. Одиссею не раз пришлось призывать их к порядку и тишине. Наконец, кто-то, не скрывая радости, громко прошептал:
— Идут!
Снаружи послышались голоса, какие-то люди обошли коня кругом.
— Двое, мужчины, — тихо сказал Диомед.
Визитёры спорили:
— Давай подожжём, Сир!
— Опомнись, Лид! Хозяин велел посмотреть, что это.
— Ну и что это?
— Ну, ослик...
— Ослик?! Да я ему башку проломлю! — ревнивым шёпотом пообещал Эпей.
— Сам ты ослик, Сир. Это куча кизила. И её можно поджечь, — донёсся голос снаружи.
— Сам ты куча, Лид. Только не кизила. Вляпался я в тебя, спасибо судьбе, теперь мучаюсь. Во, это конь.
— Д-деревня, — прокомментировал Эпей.
— Это такой же конь, как я Афродита, — не унимался Лид, и Ромашкин услышал глухое рычание буйного автора статуи. — Зато огня будет — до самых небес!
— Больной ты человек. Пойдём к хозяину, расскажем. Слава богам, уплыли проклятые...
Спорщики удалились, их голоса постепенно исчезли, чтобы больше никогда не возникнуть в жизни Аполлона.
Через довольно продолжительное время, за которое парень успел вспомнить половину занятного, что с ним когда-либо приключалось дома, раздался дробный топот копыт и бряцанье колесниц. К коню прибыли бравые троянские воины.
— Радуйся, Илион! Данайцы позорно бежали! — раздался мощный голос. — Но что за хреновину они забыли взять, спешащие трусы?
В бок статуи постучали. Греки прижали оружие, чтобы не звякало, и стоически перенесли оскорбительные речи.
— Я лично доложу Приаму. Ждите здесь! Гиппобот за старшего!
Ромашкин снова поймал себя на мысли: неведомый ему Гиппобот, если только ничего не случится, так и останется одним из сотен имён, которые он слышал в этом дурацком мире, но так и не узнал, каков же он, Гиппобот.
Начальник укатил, подчинённые принялись шнырять по округе, изредка перебрасываясь впечатлениями. Почти все реплики заглушал шум прибоя, а непосредственно возле коня никого не было.
— Хотят поживиться хоть чем-нибудь в брошенном лагере, — пояснил Одиссей.
Ожидание изводило.
Наконец, к статуе стали стекаться граждане Трои. Удивлённые возгласы, многочисленные постукивания по необычному коню сначала забавляли греков, а потом подействовали раздражающе.
— Чего долбите, дармоеды? — ворчал Диомед, и Одиссею приходилось успокаивать друга.
Бесконечно долго не появлялся царь города. Но вот прибыл и он, а с ним жрецы и свита.
— Славься, Приам, победитель трусливых данайцев! — закричала толпа.
Горячие греки стерпели и эти оскорбительные для них вопли.
В установившейся тишине раздался сильный хриплый голос старого владетеля:
— Зачем они возвели эту диковину?
