— Д-да...
— Где Ленка?
Дядя никак не мог отдышаться, а Ромашкин ему и не давал, то и дело поддушивая и отпуская.
— Она... Она в Тартаре.
Звучало нехорошо, поэтому Аполлон снова усилил давление на шею Кирилла.
— Какой Тартар? Зачем ты её туда уволок? Она нормально себя чувствует?
Дядя что-то просипел, и Ромашкин догадался чуть-чуть ослабить хватку.
— Бездна под Аидом, — выдохнул «бог из машины». — Теперь... теперь послушай и подумай, что будет, если я перенесу нас, например, в огонь?
— Я тебе перенесу! — рявкнул Аполлон.
Он понял, Кириллу ничего не будет, он же в этом мирке вне игры, а вот сам Ромашкин, судя по ощущениям, снова в ней. И дядя подтвердил:
— Чаша разбита, ты уязвим.
— Я успею свернуть тебе шею, — пообещал студент.
— Может быть. Но я живучий, как и ты. А тебя, помнится, пару раз убивали ещё круче, чем ты обещаешь мне, — пропыхтел Кирилл.
— Тогда почему ты ещё не сделал того, чем пугаешь? — насмешливо спросил Ромашкин.
— Вот уж действительно, почему? — не менее насмешливо просипел дядя.
Через мгновение они очутились по колено в раскалённой лаве, у подножья какого-то неведомого вулкана.
А спустя ещё один миг Аполлон Ромашкин заорал от боли, выпуская из объятий Кирилла.
Одиссей шёл по степной местности вглубь славного Пелопоннеса. Верные сандалии попирали растрескавшуюся от зноя землю. На плече царя Итаки покоилось весло.
Хмельной царь что-то бормотал себе под нос, изредка выкрикивая проклятья в адрес жены, богов и всей Итаки. Одежда Одиссея была залита кровью — кровью врагов, не самого героя. Хитон порвался, но форму держал. В принципе, наряд царя и не мог выглядеть иначе после той мясорубки, которую он устроил так называемым женихам Пенелопы. Измельчал мужичок в Элладе — Одиссей их убивал, а они нормальной раны не смогли ему нанести. Презренные вакханки, а не воины.
Потом царь Итаки, вроде бы, с кем-то пил, причём неуёмно и зло, так, чтобы нажраться до беспамятства. В общем-то, получилось.
И идёт-то довольно давно. Не то слово. Не довольно. Очень. Слишком. Целую, кажется, вечность.
С кем же он пьянствовал? Неважно. Главное, родилось отличное спасение ото всех бед. Забыть себя, забыть, кто ты. Уйти так далеко от моря, чтобы люди не знали путешественника и героя Одиссея. И более того! Чтобы и моря-то не видели!
И как же сказал этот старик?.. О, истинно, это был старик! И он сказал: «Когда тебя спросят, что это на твоём плече, тогда ты и остановись и живи!»
Гениально, если подумать-то.
Ещё бы голова не кружилась. И во рту не сохло бы...
Одиссею было по-настоящему худо, и он осознавал, в каком дурацком положении оказался: ни воды, ни тени, сил всё меньше. Так ведь можно упасть и никогда не встать... Ноги стали заплетаться, но упрямый герой не бросил весла и не остановился.
— Думаю, это твоё последнее путешествие, — прошептал Одиссей, еле ворочая спёкшимися губами.
Но тут у него в голове заиграла незнакомая, но развесёлая, хоть и навязчивая мелодия: «Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...»
Сначала эта музыка звучала медленно, как бы издеваясь над его медленными неверными шагами, но затем мотивчик стал разгоняться, и Одиссей поймал себя на том, что ускоряется вместе с мелодией.
Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...
Отрекшийся от Итаки царь незаметно для себя перешёл на быстрый ход, а потом побежал!
Усталость, головокружение, ломота в суставах покинули тело воина, он словно перестал принадлежать миру устающих смертных и преисполнился небывалой для себя мощи.
Тра-та-та-та-та-та... — крошат сухую корку земли быстрые ноги. Горы, виднеющиеся впереди, становятся ближе.
— Поживём! — весело выкрикивает Одиссей, и музыка гонит его всё быстрей.
...тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... — пляшет в Дельфах весёлый Писистрат, думая о прекрасной пифии, которая куда-то пропала, но думает без грусти, а с теплой печалькой, очень уж мелодия весёлая. Да ещё почему-то ассоциируется с Еленой Дельфийской, будто она её поёт... Раздражённый донельзя Эпиметей притопывает и вскидывает жилистые руки, машет в такт лысой головой, и раздражение отступает, позволяя сердцу впустить в себя радость...
Тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та... — танцуют греки, стар и млад, а многие с удивлением замечают, что птицы и те щебечут в такт мелодии, которую чуешь внутри себя, но уши её не слышат.
Пританцовывает проснувшийся от нектарового опьянения Омерос, пляшет недалеко от Ретея беглянка Клепсидра, топчутся даже хромые, хлопают в ладоши те, кто слаб, чтобы встать на ноги.
Танцевальное безумие охватывает Элладу и не отпускает.
Царство мёртвых оно охватило ещё раньше: неприкаянные души бесшумно кружатся в танце, Цербер на задних лапках скачет, как цирковой пудель, весело клацая смертельными зубами, Харон не гребёт, а ловко отплясывает в своей скорбной лодке...
На священном для смертных Олимпе Громовержец хмуро хлопает себя по колену, останавливая бессознательное притопывание ноги, и спрашивает богов:
— Вы тоже слышите?
— Да, — улыбается ему Гера и протягивает изящные руки, приглашая на танец.
Олимпийцы встают из-за столов, с ними хмурый Аид и чёрный от обиды Посейдон, скромница Геба подхватывается в пляс, пыхтит сосредоточенный Арес, с хищной грацией двигается Артемида. Тра-та-та-та-та-та... тра-да-да-да-да-та-та-та-та-та...
— Эх, говори, Олимп! Разговаривай, Эллада! — кричит Дионис.
Безумие, форменное безумие.
XLVII
Сапоги жмут? Узких сапог не бывает,
бывают неправильные ноги!
Неизвестный командир
В кромешной тьме Елену Афиногенову ждали два открытия.
Первое — она с песней и танцем дошла-таки до титанов. Ещё не видя их контуры, проступавшие на струнах вселенной, девушка почувствовала дрожь тверди и услышала согласованный топот исполинских ног. Ноги идеально попадали в ритм «Сиртаки».
Этот факт и натолкнул Ленку на второе открытие: её мелодия, воодушевлённо наигрываемая на струнах мира, вместо того, чтобы остаться своеобразным следом, передалась другим струнам, разлетелась и расширилась. Соседние струны «подхватили» колебания тех, к которым студентка «приложила руку», и понеслось.
Она испугалась, ведь получалось, что студентка заблудилась, да ещё и к титанам вышла. Но прислушавшись к полифонии, а музыка текла теперь сама собой, пифия заметила: там, где играла она, мелодия чётче и громче. И как-то теплее, хотя Ленка не могла объяснить этого спонтанно возникшего в её голове термина.
Выход был.
Ничуть не желая познакомиться с титанами, Ленка развернулась и пошла обратно, не забывая подыгрывать звукам «Сиртаки». Чутьё пророчицы подсказало, что именно заставляет великанов плясать. А они — плясали. К топоту добавлялись хлопки ладош и задорные выкрики, от которых пробирало насквозь. Нет, нет и нет, с этими типами не следует водить знакомства.
Удача улыбнулась Ленке, и она покинула титанов незамеченной.
Когда шум, производимый изгнанными гигантами, смолк, студентка сбавила скорость. Незачем бежать, лучше двигаться в ритме задорной композиции.
Ленка и не торопилась. Девушка не представляла, что произойдёт, когда она вернётся в точку, где попрощалась с гекатонхейрами. Скорее всего, она доберётся, и... всё. Возможно, требовались какие-то действия. Или заклинания. Почему бы нет?
А ещё вероятнее, снова пожалуют гекатонхейры и решат проблему беспокойной пленницы как-нибудь радикальнее. Где-то в Тартаре мучается Тантал, стоящий по горло в воде. Здесь же есть персональный ад Сизифа, катающего камень в гору...
«Вдруг и я никуда не выйду, а буду бродить по кругу?» — испугалась студентка.
Путь был неблизкий, поэтому Ленка устала бояться и решила довериться чувству, которое её пока ни разу не разочаровало.
Наконец, музыкальный слух вывел её туда, где началась мелодия. Пифия Афиногенова остановилась, ожидая хоть какого-нибудь эффекта. Ничто не менялось.
Ленка решила взять паузу посолиднее. Усевшись и свернув ноги калачиком, студентка прислушалась к своим ощущениям, нащупывая тот самый дар пифии, который позволял её сознанию изредка путешествовать и искать того же Ромашкина.
Ленка забыла, что удачно дотягивалась мыслью до Аполлона в секунды его боли — тогда, когда он погибал. Её сознание, стремительно заструившееся по струнам мира вверх, к царству живых, через несколько мгновений опалила нестерпимая боль, и студентка увидела Польку, стоящего почти по колено в раскалённой лаве и кричащего оглушительно и страшно.
Боль была настолько мощной, что Ленкины ноги охватило адское жжение. Девушка изо всех сил пожелала покинуть это жаркое место, но при этом вытащить друга из пекла. Нечеловечески хотел спастись и сам Ромашкин.
В миг наивысшего отчаянья Аполлон вдруг увидел Ленку. Она протягивала к нему руки, как скалолаз тянется к сорвавшемуся партнёру, и Ромашкин ухватился за них, и потянулся, и девушка потащила его изо всех сил, и — получилось.
Их упорство взломало запрет на телепортацию: Аполлон очутился во тьме перед Ленкой. Точнее, сейчас это не была тьма — штаны студента горели.
Превозмогая боль в ногах, парень затушил пламя ладонями и с жалобным стоном упал навзничь.
Ленка подползла к нему, обняла, зашептала успокаивающие слова, расплакалась почти навзрыд.
— Где в этой твоей Элладе целебные воды? — простонал Ромашкин.
— Может быть, Стикс? — всхлипывая, ответила Ленка.
— Бывал... Почему бы и нет?
И Аполлон пожелал быть у Стикса.
Воды волшебной реки действительно сотворили чудо. Только джинсы не восстановились. А новые сандалии раздобыть — раз плюнуть.
Удостоверившись, что с другом всё в порядке, девушка осмотрела свои ноги и обнаружила на них волдыри.
— Суй в воду! — сказал Аполлон, и дважды уговаривать студентку не было нужды.
— Круто... — блаженно протянула пифия Афиногенова, когда боль растворилась, и ноги стали как новые.
Ромашкин зашёл ещё глубже в реку и позвал подругу:
— Давай, окунёмся!
Ленка засомневалась, но терапевтический эффект вкупе с легендой о неуязвимом Ахиллесе склонили чашу весов в пользу купания.
— Действительно, и за пятку никто не держит, — со смехом сказала девушка и отправилась за Ромашкиным.
Он обнял её и прошептал на ухо:
— Спасибо тебе, Лена. Если бы не ты... Я бы...
Девушка чуть отстранилась и поцеловала Аполлона, чтобы не мучился, подбирая слова.
Вдалеке завыл Цербер. Его всепронизывающий вой не на шутку испугал Ленку.
— Лепёшка! — раздражённо воскликнул парень. — Не бойся, мы всё успеем.
И они погрузились в Стикс с головой. Вынырнули, занырнули ещё. А после третьего раза с полуслова уговорились очутиться всё в том же храме Феба.
К счастью, покои Пифии были пусты.
С Ленки и Аполлона ручьями текла вода. Они улыбались друг другу, словно придурки. Пифия чмокнула друга в губы и сказала:
— Я переоденусь, отвернись.
— А вдруг этот опять тебя похитит?
— Обломается. — Девушка развернула парня спиной к себе. — Я быстро.
— А мне бы во что переодеться? — задумался Ромашкин.
— В покрывало замотайся.
— Очень смешно.
— Бе-бе-бе! Всё!
Ленка предстала перед Аполлоном в сухой тунике, под которой виднелось многое, к чему тут же потянулись руки.
По ним тут же было получено.
— Не распускай! — строго велела студентка, переходя к важнейшим вопросам. — Ты говоришь, уже купался в Стиксе. А почему ноги такие обгорелые были? Я это мясо долго буду в кошмарах видеть... И шашлык есть не смогу... Из-за запаха.
— В прошлый раз я был как бы не сам. Ну, то есть, это было путешествие сознания, что ли... Если душа есть, то пусть будет путешествие души. Я же тогда чуть дуба не врезал, — сумбурно объяснил Аполлон, но пифия поняла.
— Да, у меня тоже случались такие путешествия. Прямо как сейчас, когда я тебя вытягивала.
— Спасибо тебе ещё раз. После такого я просто обязан на тебе жениться!
Посмеялись.
— Интересно, где Кирилл? — спросила Ленка.
— Слушай, а ведь он сказал, что чаша разбилась, — вспомнил Ромашкин.
— То есть?!
— Ну, разбилась как-то, он не пояснял. А я как раз потерял способность телепортироваться...
— Я тоже, — перебила девушка. — И меня стали видеть, хотя там, в Тартаре, ни пса не видно.
— Знаешь, чаша действительно была важной и... единственной ниточкой, соединявшей нас с домом... — проговорил Аполлон. — Других вариантов нет.
Девушка хлопнула его по плечу:
— Найти, склеить и валить! Вот наша задача!
— Точно! — Ромашкин шутливо толкнул Ленку. — Возьмём Кирилла за жабры, вытрясем из него осколки.
— Пифия вернулась! — Тонкий голосок Писистрата, появившегося на пороге Ленкиных покоев, застал студентов врасплох. — А ты кто?!
Аполлон не собирался объясняться с младшим жрецом, поэтому схватил подругу за руку и пожелал очутиться рядом с дядей.
Пританцовывающий Писистрат долго потом сомневался в собственном рассудке: то ли действительно он видел Елену Дельфийскую, то ли всемогущие боги наслали на него скоротечное помутнение ума?.. Советоваться с Эпиметеем младший жрец не стал. Не буди лихо.
Когда на полотне судеб снова появились две ненавистные красные нити, мойры едва не бросили всё от отчаянья. Проклятые чужестранцы вернулись, и снова структура материи потянулась за ними, перекосилась и опасно натянулась, увеличив прорехи. В воздухе отчётливо пахло вселенской катастрофой. Отчаянье заливало умы Лахесис, Клото и Атропос. Однако их природа заключалась в служении непрерывной ткани жизни, и мойры взяли себя в руки.
Богини судьбы, богини судьбы... Бессмертные сёстры были её рабами. Их нитям не было места в общей ткани, но никто не знал её лучше этих трёх без устали работающих богинь.
Работа по распутыванию нитей, аккуратному высвобождению полотна и ювелирной разборке станка продолжалась долгие часы, и к тому моменту, как вокруг зазвучала незнакомая плясовая мелодия, ткань судьбы, сбережённая сёстрами и Гефестом, лежала возле станка, а бог-кузнец занимался ремонтом.
Навязчивый мотивчик долго маячил этаким полунамёком, но затем стал слышен, и даже больше: здесь, в сакральном месте, где ткалось полотно жизней и долгие века оглушительно стучал чудо-станок, музыка становилась громче и громче, перестав быть музыкой. Раскаты били по перепонкам, хлестали стены и разносились эхом, усиливая давление на уши мойр и Гефеста: «Тра-да-да-да-да-да-да-да!!!..»
