— И это смешно?
— Получается, да. Хохот богов сотрясает чертоги и иной раз разгоняет тучи, которые скрывают Олимп от простых смертных.
— Как дети, лепёшка!
— Истинно так. И поразмысли вот о чём. Едва посмотришь ты на эту жизнь взыскательным взглядом созерцателя, как тебе откроется: её вышние управители ну никак не могут быть трезвыми.
— Хм... В этом что-то есть... — Ромашкин почесал макушку.
Несомненно, многое прояснялось. Например, почему те, кто, по идее, должны обладать многовековым опытом и вселенской мудростью, ссорятся и обижаются, как дети, дерутся и интригуют, науськивают друг на друга людей и творят тому подобную чушь, из которой, собственно, и состоят все рассказы о деяниях олимпийцев?
Аполлон вернулся к беседе:
— А как нектар подействовал на тебя?
Омерос замялся.
— Честно признаться, я стал почти таким же медленным, как трезвый Гефест. Поэтому боги иногда и подпаивают меня, чтобы смеяться не над кем-то своим... Однако и я не в накладе, ведь напиток-то даёт волшебнейшее упоение, чужак, волшебнейшее...
И вновь на лице сказителя промчались восторг воспоминания и горечь потери высшего кайфа. «Чистый нарколыга», — подумал Аполлон.
Тем не менее, следовало извлечь максимум практической пользы из откровений Омероса.
— Слушай, гостеприимный мой хозяин, — доверительно начал Ромашкин, — а как ты оказывался на Олимпе? Залазил, что ли?
Вопрос рассмешил сказителя, своды его дома едва не задрожали.
— Ой, чужак, уморил!.. Как говорится, есть Олимп, а есть и Олимп! — По сравнению с первым второй Олимп звучал, как супергора рядом с кочкой. — Я туда возношусь. То есть, меня возносит Гермес. Он, случается, прилетает за мной в час, когда богам скучно.
— Значит, боги вот так берут, и возносятся?
— Да. Прыгают вверх и — полетели. У Гермеса таларии — специальные сандалии с крыльями. Очень быстро летает.
— А остальные?
— Обходятся как-то. Полёт не такой изящный и быстрый, наверное.
— Так ты что, не видел никогда?
— Нет, если честно.
Ромашкин едва не усмехнулся, но сдержался, стараясь не задеть артистическую натуру.
— Ладно. — Он хлопнул себя по коленям и поднялся со скамьи. — Раз ты знатный олимповед, то ответь на такой вопрос: что они вообще делают, эти ваши боги? Не могут же они всю дорогу жрать нектар и ржать над тормозами?
Омерос смутился.
— Я их за другими занятиями не видывал... Но они куда-то отлучаются, иногда воюют. Когда-то была большая война, ведь до олимпийцев была другая власть... Смотрят за нами, людьми...
— Зачем? Помочь норовят?
— Иногда и помогают! — вскинулся сказитель. — Случается, что наоборот делают твой труд напрасным. В гневе златокудрый Феб может и болезни наслать.
Студенту захотелось свернуть разговор:
— Значит, ты не знаешь, чем действительно озабочены боги.
— Они — боги. Их подлинные мысли мне не ведомы. Иногда мне думается, они своим наличием уже дают этому миру возможность жить. А иногда, — тут Омерос перешёл на шёпот, — кажется, что без них было бы лучше... Но тогда я вряд ли попробовал бы нектар.
— Да, подсадили тебя знатно, — пробормотал Аполлон. — Замнём для ясности. Интереснее другое: они что, все алкоголики?
— Нет, чужак, не все. Есть те, кому нектар не нужен, они и так быстрей людей. Танатос, мойры, многие другие, особенно те, кто живёт не на Олимпе, не близок к царствующей семье Громовержца... А титаны были изначально медлительны. Мне рассказывал, кажется, Дионис, что Геракл, задумав поговорить с Атлантом, ничего от того не добился, пока не дал выпить нектара. Вот в Тартаре, говорят, для всех время одно... А Кронос, Гея, Уранос... Им не надо нектара, они живут в своём ритме, мы все для них, будто блошки на собаке... Каков образ, а?
— Прекрасный, — одобрил студент. — Давай ближе к делам насущным. Там парочка сидит, они поменялись телами. Мальчик стал стариком, старик мальчиком.
— Да?! — Глаза Омероса вспыхнули азартом. — Вот это история! Это красота! Басня, достойная отдельной песни...
И сказитель ушёл в себя, а Ромашкин задумался о своём...
Через некоторое время Аполлон оказался в компании неодетой служанки, а Омерос стал беседовать со стариком и мальчиком.
Пышногрудая девица принялась угощать студента вином и фруктами (от обеда он отказался, потому что был сыт), не забывая метать на диковинного парня заинтересованные взгляды и демонстрировать ему «товар лицом». Аполлона, безусловно, проняло. Он уставился себе под ноги, имитируя крайнюю степень сосредоточенности на чём-то важном, но и в этом выигрышном положении не удалось избежать атак озорной чертовки: она подсела к студенту вплотную и прижалась к нему всем телом, для пущего конфуза обняв Ромашкина ласковыми руками и задышав ему в ухо. Называла она студента исключительно воином и шептала ему такое, от чего оживали самые смелые фантазии.
— А ну-ка, изыди! — громыхнул голос Омероса.
Сказитель стоял на пороге и картинно злился на распутную служанку. Та ловко выскользнула из трапезной, смеясь и куражась.
— Люблю её, гадину, — признался Омерос, присаживаясь за стол напротив Аполлона. — Эти двое, как я понял, тебе задолжали?
— Ну, есть немного, — ответил Ромашкин.
— Насколько я знаю нрав Деметры, им может и повезти. Но они должны будут отработать. Готов ли ты отпустить их на все четыре стороны?
Аполлон был готов.
— Единственно, — сказал он, — старик в теле мальчика не хочет обратно в своё. Мы их отпустим, и он решит жить по-прежнему.
—Я всё продумал. — Омерос отмахнулся. — Ты его припугни. Мол, если он не устремится в лес, где произошла встреча с разгневанной богиней, дни его будут сочтены. В миг, когда он будет низвергнут в Аид, мальчик вернётся в своё тело. Более того, если, допустим, ударить тело старика ножом, мальчик вернётся в своё тело, а разум старика попадёт в объятья Танатоса, хе-хе...
— А что, так оно и есть?
— Вряд ли. Я, если честно, сам не знаю. Мальчика жалко.
— А если малец пойдёт на крайность и наложит руки на своё временное тело старика? — поинтересовался Ромашкин.
— Хм... Ну, тогда он погибнет! В любом случае погибает злоумышленник! А? Здорово я придумал? Сегодня же начну сочинять драму!
Сказитель азартно потёр руки.
Аполлон допил вино и стукнул кубком по столу.
— Пойдём!
Они вернулись в «зал приёмов» и Омерос снова заорал на вездесущую девку:
— Изыди, язва гадостная!
Картина развернулась действительно не из приличных — служанка обнималась-целовалась с мальчиком, старик смущёно отвернулся. Ясно, что в теле мальчика притаился тот ещё крокодил, но сцена всё равно вызывала отвращение.
Обнажённая бесстыдница привычно ретировалась, дразня Омероса и Аполлона.
Переведя дух, Ромашкин провозгласил судьбу старика и мальчика. Реакция обоих была предсказуемой, однако жребий, отмеренный «бессмертным» Аполлоном, обсуждению не подлежал, и спутники студента перешли в разряд бывших — после скомканного прощания удалились восвояси.
«Странно, — подумалось парню, — они возникли в моей жизни, чтобы навернуть по голове и проводить к этому краснобаю. И я их вряд ли уже встречу. Есть в этом неправильность какая-то. Типа как в недосмотренном фильме. Не узнаю, чем всё у них там кончится. Разве Омерос сочинит».
— Интересно, как они справятся, — задумчиво промолвил Омерос. — Смогут ли задобрить сиятельную Деметру? Я, пожалуй, в своей притче предуготовлю счастливое окончание. Злобный старикашка возвращается в ветхое узилище для души. Мальчик вновь обретает своё юное тело, но знает, какое это сокровище и как нужно его беречь...
— Пафосно, но в целом нормально, — оценил Ромашкин и вдруг почувствовал нечто знакомое.
Это был внезапный прилив сил и внутренней уверенности, какой он испытал ночью, перед прилётом колесницы Зевса. Чувства обострились и прояснились. И Аполлона посетила догадка: сейчас сюда как раз Зевс и пожалует, быть матчу-реваншу!
Однако в большое окно влетел не Громовержец, а Гермес. Крылатые сандалии, жезл в руке — да, это был он. Бог-посыльный особой красотой не отличался. Нормальный такой дядька, притом голый. То есть, из одежды только сандалии и были.
Лицо Гермеса чудесным образом выражало одновременно и крайнюю честность, и предельное лукавство. Недаром он слыл покровителем купцов и мошенников.
Ромашкину не нравились хитрецы, сам-то он считал себя парнем прямодушным, но на рожон студент не полез, решив отдать инициативу нежданному Гермесу.
Омерос, едва распознав, кто к нему пожаловал, тут же накинул личину слепца. Его глаза опустели, движения стали неуверенными, он двинулся к богу, нарочито запнулся и фактически повис на шее Гермеса.
Эта жалкая выходка так рассмешила бога-глашатая, что он едва устоял на ногах.
— По смеху слышу я, мою никчемную обитель посетил сам Акакет! — умильно провозгласил Омерос.
Аполлон не понял, почему Гермеса назвали Акакетом, приобретённое в этом мире чувство языка подсказало студенту, что Акакет означает Милостивый или Дающий Помощь. Ну, Акакет так Акакет.
— Отлипни, пиявица, — ласково повелел Гермес, и хозяин дома оставил свои глупые обнимашки.
— Что привело тебя, о, скорейший из богов, к горемычному искателю красивых словес? — продолжил елейничать Омерос.
— Скучно стало на Олимпе. Собирайся, и полетели. Нектар прокиснет, хе-хе!
— Я готов! — Сказителя буквально заколотило от радости.
Ромашкин словно глядел на встречу наркомана с драгдилером. Видать, забористая штука этот нектар.
Омерос виновато оглянулся на Аполлона, невольно выходя из образа слепца. Студент успокаивающе кивнул. В этот момент Гермес обратил внимание на Ромашкина.
— А ты кто таков, смертный? — Бог вскинул бровь и мазнул студента презрительным взглядом.
— Путешественник, — ответил Ромашкин. — Издалека.
— Ну, раз вы не договорили, дорогой друг, — обратился Гермес к Омеросу, — я его усыплю до твоего возвращения.
Бог-посланник коснулся руки Аполлона жезлом, и парня стало стремительно клонить в сон. Ромашкин буквально взбесился: ему не улыбалось валяться без сознания, пока олимпийские алкаши не наиграются с тормозным сочинителем. Получалось, что Омерос мог на пирушке неделями зависать, а Ленку кто искать будет? Гнев не менее стремительно вытеснил сонливость, студента качнуло на ватных ногах, он внезапно для Гермеса сделал твёрдый шаг вперёд и вырвал из руки бога жезл.
— Эй, эй, к-керикион в-вернул! — Гермес растерялся, в его глазах появилось опасливое недоумение.
Аполлон оценил увесистую крылатую арматурину, вокруг которой заплетались две филигранно сделанные змейки, и ответил спокойно:
— Знаешь, куда я тебе сейчас его вверну?
XVII
Дружба между мужчиной и
женщиной возможна.
Правда, от нее появляются дети.
Фридрих Энгельс
В покоях пифии было неспокойно.
Напряжение сгущалось, студентка буквально ощущала, что ситуация в любой момент может перейти из статуса милой беседы в несколько более иной.
Общество Тихона было приятным, пока он откровенно не полез к Елене Дельфийской. Как раз перед этим Ленка выяснила: непорочность пифии всё же непременное условие служения, но условие это объявлено простолюдинам, а как обстоят дела в реальности, остаётся под спудом.
«Ага, Эпиметей ищет на меня управу, старый он шантажист», — догадалась студентка Афиногенова. И это было в точку: верховному жрецу не раз пришлось уступить или промолчать, когда своевольная предсказательница меняла веками проверенные правила. Допрыгалась.
Греческий красавец-купец по-своему трактовал интерес Елены к теме непорочности пифий.
— Остановись, Тихон! — Ленка оттолкнула его, чтобы не попасть в крепкие объятья. — Давай-ка выпьем вина. Для храбрости.
И они выпили, сидя друг напротив друга.
И в его кубке, разумеется, присутствовало снадобье Эвбулея.
Здесь пифия Афиногенова испытала весьма напряжённые мгновения, но полный решимости взгляд сердцееда вдруг погасила растерянность. Ленка мысленно выдохнула с превеликим облегчением — пошла она, что называется, ва-банк.
Ставка выиграла: Тихон смутился.
— Что-то не так? — невинно спросила студентка.
— Нет-нет, прекраснейшая из предсказательниц! — бодро, но не уверенно ответил купец. — Всё великолепно.
— Тогда в чём же дело? — Ленка подалась вперёд, сокращая расстояние.
Красавец поднялся, не отрывая глаз от соблазнительницы, и нерешительно отступил.
— Я вдруг вспомнил о данном ранее обещании... Не могу же я подвести...
Студентка картинно надулась:
— Но ведь и мне, даже не мне, а Эпиметею кто-то обещал не покидать слабую девушку, на которую столько свалилось в последнее время!
«Как бы не переиграть», — мелькнуло в Ленкиной голове.
Смущённый купец молитвенно сложил руки и промолвил:
— Я скоро вернусь, обещаю!
— Поверь, добрый Тихон, я понимаю, что только важнейшие дела могли так тебя, хм, оторвать! Пожалуйста, решай свои проблемы и возвращайся, когда сможешь!
«Возвращайся, когда сможешь! Только бы не разоржаться!» — крепилась пифия.
Красавец устремился к выходу.
Предстояло нанести контрольный удар.
— Вижу! — воскликнула Ленка, и Тихон застыл на месте. — Вижу твой недуг!
Никогда ещё студентка не наблюдала столь стремительного покраснения физиономии от стыда. Будто красную лампочку внутри купеческой головы включили.
— Видишь?.. — выдохнул грек.
— Увы. Знай же, так тебя покарал Феб, который избрал меня своей невестой. Да-да, что смотришь, я не в смысле женитьбы. Верь мне, славный Тихон, всё вернётся на круги своя, ты жди и больше обо мне не помышляй.
— Вот как... — Купец был потрясён и раздавлен.
— Мне несказанно жаль, — заверила его Ленка. — Я бы и сама с радостью. Но я другому отдана и буду век ему верна.
— Аполлону, значит, — с горечью промолвил красавец.
— Ему.
На том и расстались.
Студентка устало плюхнулась на кровать. Первая часть гроссмейстерской комбинации завершилась безоговорочным успехом.
Феба пока не было видно, с ним вообще проблем не оберёшься.
Ленка пошла искать Эпиметея.
Поиски не затянулись — он сам спешил к пифии, и они едва не столкнулись в полутёмной прохладе храмового коридора.
— Что с нашим гостем? — встревоженно спросил верховный жрец.
