Ленка Афиногенова пошла в храмовую кухню. По дороге она наткнулась на статую. Статуя оказалась Сивиллой. Динамичная композиция: «Сивилла, похищающая немалый кувшин с вином».
— Где ж ты его раздобыла? — прошептала Ленка, качая головой. — Ну, не отбирать же. Позже разберёмся.
В кухне она нашла виноград и слабое вино, подкрепилась, сидя на столе, за которым обычно снедали жрецы. Вкус как вкус, будто в нормальном течении времени.
— Ножки мои, ножки... — Блаженно потянувшись, пифия решительно хлопнула себя по коленям и соскочила на пол.
Предстояло закончить начатое. Она не понимала до конца, зачем ей всё это надо. В какой-то момент придумалось: вот переустрою всем судьбы, и перестанут меня мучить визитами. Ясное дело, Греция велика и каждого не переделаешь. Прислушавшись к внутреннему голосу, Ленка нашла в себе желание делать людям добро. Безусловно, она заглядывала чуть вперёд, боясь, что нынешние бонусы, которые она раздаёт людям, судьба заберёт обратно, да с прибытком. Девушке вообще жизнь всегда казалась этаким казино, где практически всегда выигрывает заведение, и лишь редким счастливчикам удаётся сорвать джек-пот.
Опять-таки, своевременная ассоциация, да...
Всех, кто ранее остался без внимания деятельной пифии, она «обработала» (Ленка никак не могла отделаться от этого промышленного словца) за какие-то полчаса. По внутренним часам.
Ещё надо было выбрать место для наблюдения за миром, который она собиралась разморозить. Девушка изначально придумала, что ей следует «исчезнуть» — спрятаться в храме и осторожненько подглядеть в окно. Подходящее обнаружилось сразу — второй этаж, покои Эпиметея. Верховный жрец выбрал себе отличное место для того, чтобы контролировать площадь перед храмом. Туда Ленка и отправилась.
Да, обзор открывался великолепный. Жаль, не будет видно лиц жрецов, особенно Эпиметея. Ничего, зато посетители как на ладони.
Вытянув вперёд руки, пифия Афиногенова пожелала увидеть те самые струны, из которых всё и состоит.
Они проступили, поблёскивая серебристым светом, тонкие, словно паутина. Ленка размашисто, словно увлёкшаяся арфистка, провела руками по этим струнам, дотягиваясь до них не пальцами, а силой мысли, конечно. Мир запел и — отмер.
Люди ахнули, вода обрушилась на голову верховного жреца. Все раскрыли рты и изумлённо рассмеялись, не сразу отпуская друг друга.
А Ленка испытала исполинскую, гигантскую, нет, вселенскую утомлённость. Она исчерпалась не то что под ноль — ушла в минус.
Необходимо было срочно упасть в постель и спать. Незамедлительно. И студентка побрела к себе. Оставила покои Эпиметея. Потащилась по коридору, который вскоре показался ей бесконечным или закольцованным.
Это был тяжелейший в её жизни поход, каждый шаг был длиннее долгой прогулки, а если она чуть замирала, то голова мгновенно начинала клониться на бок. В мутнейшей полудрёме Ленка добрела до входа, доковыляла до постели и рухнула поперёк неё.
Заснула ещё в полёте.
Чтобы никто не нашёл, Феб пьянствовал у входа в Тартар. Место было жуткое, унылое, фактически чернильная мгла и облачная муть, влекущие в бездну.
Если бы эту достопримечательность посетил Аполлон Ромашкин, он бы сравнил её с чёрной дырой — страшно тянуло туда, вглубь.
Настроение сребролукого бога было под стать месту. Он создал себе из клубящейся тьмы подобие ложа, расположил на нём закуски и кувшины с вином и нектаром, улёгся сам. Долгое время Феб заливал горе напитками и заваливал чёрную дыру Тартара огрызками фруктов и косточками от фиников. Несколько раз хмельной бог вставал на ноги и, шатаясь, справлял нужду в бездну.
Вероятно, объедки и прочие отходы кифарета где-то там, внизу, падали на голову его деда Кроноса. Может быть, они посрамляли титанов и других узников самого глубокого и дальнего места царства мёртвых.
Феб видел горькую иронию в самом своём здешнем пребывании: бог солнца пьянствует в самом тёмном месте. Хорошо хоть, он светился — еду и пойло видно.
Тут его и нашёл быстрый, как мысль, Гермес. Такова уж была природа бога-глашатая: он мог найти кого угодно где угодно. Просто следовал некоему чувству. Божественная природа непостижима.
— Тебя призывает Гера, — объявил Гермес кифарету, опасливо косясь на чёрное око врат Тартара.
— Да удовлетворись она Пифоном! — ответствовал пьяница. — Удивительное здесь место, братец. Вроде бы темно, а различаешь оттенки мрака, ик!.. Садись, выпей и поснедай со мной.
— Нас ждут, — напомнил бог-гонец.
— Подождут, — буркнул Феб, протягивая брату кувшин.
...Гермес захмелел быстро. Время плелось, словно полудохлый ослик по кругу. Эта ассоциация возникала в головах богов сама собой — из-за закручивавшейся в воронку пелены мрака. Она втягивалась и втягивалась в Тартар медленно и бесконечно.
Братья беседовали о давних делах и о свежих бедах, о женщинах, ими покорённых, и о врагах, коих они повергли. Разговор о женщинах особенно остро волновал сребролукого Аполлона, а Гермесу было всё равно. Вино и нектар лились намного быстрее, чем время. Но выпивки оставалось много. Возможно, больше, чем времени. В местах вроде преддверия Тартара ни в чём нельзя быть уверенными.
— Нас ждут! — иногда вспоминал Гермес.
— По-до-ждут! — отвечал Феб, лихо отливая в безразмерную пропасть.
Затем посыльного сморил сон. Задремал и Аполлон. Выспавшись, они снова принялись за яства и напитки — у кифарета оказалась богатейшая заначка. Опять предались беседам, а потом и запели. Кифары не было, зато желание самовыразиться посредством вокала било через край.
И вновь Гермес спохватился:
— Нас ждут!
А Феб залпом выпил кубок нектара и ответил:
— Подождут!
Посреди очередной песни, печальной, словно участь злобного Кроноса, захрапел Аполлон, да и Гермес не справился — смолк, уснув.
Опять и опять повторились возлияния, беседы, усердное пение, посрамляющее мартовских котов, а потом в обязательную программу добавился плач Феба на плече Гермеса: в пьяном угаре кифарет признался: у него не всё ладно с мужской силой.
И вот, спустя неизвестно сколько времени, Аполлон проснулся в тяжелейшем похмелье, но к величайшей радости своей почуял, что прежние свойства определённой части тела вернулись!
Он не стал расталкивать спавшего брата, а намешал себе ещё вина с нектаром, хлопнул и поспешил наверх, сперва в царство Аида, затем на поверхность грешной земли, чтобы незамедлительно применить вновь обретённые умения.
Стремительным сиянием пронёсся Феб над ночной Грецией, спеша в Дельфы. Резко осадив у храма, он безошибочно выбрал окно покоев вожделенной пифии и проник туда решительный и готовый делить с ней ложе хоть круглые сутки.
Несомненно, он испытывал небывалую потребность делить ложе.
Было темно, но сребролукий бог различил: пифия спала на спине. Женское тело манило Аполлона необычайно, он не мог противиться желаниям, поэтому на сей раз не стал дожидаться, когда Елена Дельфийская соизволит проснуться, а распорядился её телом весьма потребительски — сорвал лёгкое покрывало, задрал хитон до самой головы, без всякого почтения раздвинул ножки и проник, куда жаждал.
Пифия проснулась не сразу, а когда проснулась, ничуть не воспротивилась Фебу, а добросовестно и увлечённо его поддержала. Это раззадорило бога солнца, он аж слегка засветился, впрочем, не обжигающе.
Зато он смог любоваться своей прекрасной партнёршей.
Ой, вовсе не прекрасной. Это была не Елена.
— Ты кто? — спросил, пыхтя, олимпиец.
— Сивилла, — пьяненьким голосом ответила видавшая виды женщина.
— Ну, Сивилла так Сивилла.
И то верно, процесс-то пошёл.
XXXI
Татьяна копила, копила и вылила
все на Онегина.
Из сочинения
Аполлону почивалось на редкость здорово. И это невзирая на убийство, которое он совершил накануне, на огромный труп циклопа, валявшийся неподалёку, на постоянное блеянье овец. И их же вонь.
Отведав баранины (на вкус Ромашкина, она была вонючей), парень прилёг, не надеясь поспать, но стоило ему сомкнуть вежды, и, как говорили спутники, крылатый Гипнос увёл его в мир снов. Точнее, снов-то как раз не было — Аполлона будто выключили.
Включился он так же внезапно, как заснул. Все ещё посапывали, расположившись вокруг костра. Одиссей лежал на спине, широко раскинув руки, и негромко храпел. Рядом с ним спала на боку Клепсидра. Уставшие моряки тоже находились где-то далеко во владениях Гипноса.
Идиллия. Вот только душновато. И в туалет сходить не помешало бы.
Тихо поднявшись, Аполлон ушёл к плите, загораживающей выход из пещеры. Здесь было темно — свет костра почти рассеивался в огромном пространстве. Студент вынул из кармана мелок и практически вслепую написал на плите заветные три буквы. Отбежал.
Спустя минуту Ромашкин услышал первый тихий треск, в несколько мгновений ставший изрядно громким, а ещё через пару секунд всё смолкло, и до ушей Аполлона донёсся шорох осыпающегося щебня, в который превратилась дверная плита Полифема. В лицо студенту ударил свежий прохладный воздух. Впереди открылся вид на звёздное небо.
«Что-то я о людях не подумал», — спохватился Ромашкин и оглянулся на спавших греков. Там всё было спокойно. Титаническая усталость, накопленная за последние дни борьбы со штормом, да ещё и казус с циклопом сразили путешественников наповал. Оно и к лучшему.
Выбравшись по куче мелкого камня наружу, Аполлон запоздало осознал, что дождь кончился. Ну, правильно, звёзды-то видно было ещё из пещеры! Покачав головой, парень отошёл на несколько метров в сторону от выхода и справил малую нужду.
Вернулся к валу щебня. Залез на его гребень и уселся глазеть на рассвет.
Через некоторое время, когда горизонт уже начал чуть-чуть светлеть, Аполлон услышал, что к нему кто-то лезет. И вот привыкшие к темноте глаза распознали Клепсидру.
— А говорил, оставил мелок на корабле, — с наигранным упрёком сказала она.
— Шутка.
Ромашкин подал руку девушке, и она присоединилась к посиделкам.
Некоторое время оба молчали, созерцая приближение Эос и слушая дальний шёпот моря.
— Дай посмотреть, — промолвила вдруг Клепсидра.
— Что? — не понял Аполлон.
— Ну, мелок, конечно.
Он достал красный катышек, положил в протянутую руку девушки. Клепсидра ойкнула — мелок скатился с её ладони и упал куда-то в кучу камней.
— Аполлон, прости, пожалуйста, — виновато проговорила бывшая служанка Омероса. — Я сейчас найду...
Она встала, и из-под её ног покатились маленькие камнепады. Щебёнка засыпала место, куда юркнул мелок. Клепсидра снова ойкнула и спрятала лицо в ладонях.
— Не беспокойся, — сказал Ромашкин. — Я ещё найду.
Девушка снова села, потом толкнула студента в плечо.
— А, так дело не в мелке!
— Будто ты не знала, — с укором ответил парень. — Давай уже начистоту. Кто ты?
— Как кто? Клепсидра...
Аполлон перебил её:
— Клепсидра сто раз выкрала бы мелок прямо из моего кармана. Ну, и там ещё несколько штришков было... Рассказы твои с неизменной моралью «Не дерзите богам», расспросы насчёт Ареса... Кто ты всё-таки?
— Тебе не откажешь в уме, — сказала девушка. — Я Афина.
Студент почувствовал своеобразный ледяной гнев, который посещал его в присутствии олимпийцев.
— Как же ты скрывала свою... природу? — озадаченно прошептал парень.
— Пусть это останется моим маленьким секретом. — Афина рассмеялась. — В какой-то час мне захотелось научиться оставаться нераспознанной своей божественной роднёй. Как видишь, любую задачу можно решить, если пожелать. Ты ведь тоже не простой смертный, а на вид не угадаешь. Разве что наряд странноват...
Она поглядела на джинсы и толстовку студента.
— А Клепсидра? Ты её убила?!..
Богиня отмахнулась:
— Не смеши! Служанка пропойцы-сказителя была с тобой, пока ты не встал на ноги. Потом я её отослала обратно к Омеросу. Клепсидра покладистая смертная, она понимает, кому служит.
— Она же сбежать хотела.
— Ну, с кем не бывало? Она периодически сбегает от старого нектаролюбца, но возвращается. Сама. Впрочем, много ей чести. У нас с тобой есть более серьёзные темы для бесед.
— Тогда прогуляемся. — Ромашкин поднялся на ноги и побрёл вниз.
Афина последовала за ним, и в этот раз Аполлон не услышал шороха осыпающихся камушков — Паллада попросту плавно слетела на землю. Это проявление её сверхъестественности вывело внутренний гнев парня на новый уровень. Чем большую силу выказывают олимпийцы, тем острее чувства. Как и в прошлые разы, гнев означал и прилив мощи. Студент ощутил высочайшую уверенность в себе.
Начинался полновесный рассвет. С моря дул прохладный ветер, трава под ногами была всё ещё мокрой после многодневного дождя.
— Ты не хочешь нам зла, — сказала богиня мудрости и честной войны. — Но ты нам угрожаешь.
— Да вы мне даром не сдались, — возразил Ромашкин. — Мне бы Ленку найти и домой вернуться. А вы живите себе дальше, сосите свой нектар. Ну, за Зевса, конечно, извините, случайно вышло...
— Что случайно вышло?! — встрепенулась Афина.
— Ну, я его того... С колесницы сбил ненароком.
Аполлон оглянулся на Палладу и застал её за стремительной метаморфозой: чернявая Клепсидра враз стала русоволосой, заметно подросла и окрепла, а глаза стали ещё больше. В глазах бушевал серебряный огонь.
Волосы на затылке Ромашкина зашевелились, по телу пробежали мурашки. Парень ощутил полную готовность к поединку, но торопить события не стал:
— Я же говорю, случайно. Ты бы попала камнем в удаляющуюся на колеснице фигуру?
Пламя в глазах Паллады потухло, они сделались приятными, серыми, обычными.
— Могла бы и попасть. Но сбить...
— Мне показалось, он был немножко пьян. — Аполлон тоже слегка поумерил боевой пыл.
— На отца это похоже, — задумчиво проговорила Афина. — Он в последнее время любит выпить две чаши нектара, когда можно было бы ограничиться и одной... Забавно.
Богиня чему-то улыбнулась, и парень понял, что поединок откладывается. Он не представлял, как эта драка выглядела бы. Бить женщин Ромашкин не умел и не хотел. Не то воспитание. Да и с мужиками схлёстываться не стремился. Пацифист же.
— И каким образом ты вернёшься назад, если найдёшь свою Елену? — поинтересовалась Паллада.
— Пока сам не знаю. Мы сюда попали, когда разломилась старинная жертвенная чаша. Я думаю, надо сложить её половинки и всё само произойдёт.
— Само произойдёт... — прикинулась эхом Афина. — У меня на этот счёт другое предзнаменование. Видишь ли, раз уж я отвечаю за мудрость, мойры сразу послали за мной...
