Зверь лютый. Книга 7. Найм

На что решиться, если вера и уверенность — противоречат друг другу? А цена ошибки — своя жизнь? Буриданову ослу было легче — у него не было "цены ошибки выбора", только — "цена отсутствия выбора". Его можно было легко спасти — просто пнув в любую точку.

Здешний пинок выглядел, как тяжёлый вздох Ноготка. Утомившись сидеть на корточках, он тяжело вздохнул и поднялся, выпрямился во весь рост. "Пинок" был воспринят не "ослом", а "ослицей" — Ноготок ещё не закончил своего движения, как хозяйка быстро-быстро заговорила:

— Да нет, да что ж так... ну уж если... эх, доля моя горемычная... нет-нет... согласные мы... да уж ладно... бери сыночка моего кровиночку... только за кузню добавить надо бы... там и наковальня добрая и клещи и молотов три, не — четыре... за меха не беру — чинить надо... Прокуй-то и починит... сыночек...

— По рукам?

Уже плача, утирая одной рукой слёзы углом своего платка, она подставила мне ладонь второй, по которой я и хлопнул. Ладонью Николая: мне нельзя — малолетка. Да когда ж я выросту!

Она ойкнула и разрыдалась уже в полный голос.

"Бабьи слезы, что вода — по дороге сохнут" — русская народная мудрость.

Хорошо бы уточнить — по чьей именно дороге.

Николай, поковырявшись в своей суме, выбрал из нескольких грамоток подходящую, и присел рядом, выспрашивая и доцарапывая в оставленных в тексте грамотки промежутках, всякие детали.

Молодец купчина: мимо ушей моих слов не пропускает. Я как-то рассказывал ему о бланках документов, о стандартных пунктах типовых договоров — он уловил и применил.

"Берестяной бланк типового договора о покупке отрока в холопы вечные с приданым"... М-маразм...

А жоподелать? Здешние сделки оформляются столь медленно, столь неорганизованно...

Странно, большинство попаданцев внедряют новые технологии, создают крупные хозяйства, а про нормальный документооборот забывают.

Чистый прокол: существующие у туземцев формы отчётности рассчитаны на их, туземные, формы организации хозяйствования. Если создавать что-то новое, то и канцелярию менять надо. Чингисхан, хоть и был неграмотным, но едва у него проклюнулась империя — сразу создал канцелярию. Две — для востока и для запада. А вот мои коллеги... После Чингисхана даже и аргумент: "где уж нам, тёмным, грамоте не разумеющим..." — не извиняет.

Прокуй смотрел набычившись, но когда я ему подмигнул... шмыгнул носом и расцвёл. Побежал собирать свои железячки. Он уже на моей стороне — пряжки с наручниками ему интереснее. А к конфликтам, при которых мать бьют, она плачет... Он давно уже привык. Отец за эти годы крепко отучил за мать вступаться. Битая, зарёванная? — Это нормально, так — обычно. По обычаю, который "с дедов прадедов". Кинуться её защищать? — Батя так обоим добавит... Ещё хуже будет.

Гостимил завёл телегу во двор и, с помощью гребунов, потихоньку загружал её самым ценным из кузни. За один раз точно не вывезем. Там ещё древесного угля под тонну. Ну и куда его? Тут-то у Гостимила на подворье свалим, а дальше? Как вывозить майно? Как деда вывозить? Как вообще отсюда убраться? Этот-то "бычий гейзер" прав — день-два-три и в городке кто-то из начальников появится. А мне по делам моим... им на глаза... вредно.

"С глаз долой — из сердца вон" — русская народная мудрость. Можно — про любовь, можно — про оперативно-розыскные мероприятия.

Лодочкой, как сюда пришли — фиг. То верховое болото — "Голубой мох" — сухое стоит. Низом идти, через эту... как её... Соложу... у мужиков пупки на волоке развяжутся.

"Риск смердячей грыжи как главное ограничение попадизма". Смешно.

Хотя — правильно. И не только для попаданца, но и для любого общественного деятеля вообще. В широком понимании слова "грыжа". Эй, коллеги и коллегши, кто-нибудь умеет грыжи вправлять?

"Не капли крови на руках хирурга после грыжосечения" — это Спасокукоцкий. Но откуда оно в мои мозги попало? И как это "грыжесечение" делать?

Мы с Чарджи потопали домой. Остальная команда старательно "тарабанила" вдовье подворье. Николай присмотрит, чтоб ничего не пропало, сами понимаете: народишко у нас... чуть отвернулся, недоглядел, а они уже... как своё... хотя теперь оно — моё. И тогда Ноготок любому... оппоненту — мозги вправит.

Чарджи мрачно посматривал как я топаю, охая, держась за больной бок. Потом не стерпел и высказался:

— Ну и зачем ты, боярич, за этого рабёныша голову подставлял? Кабы я не поспел — поломал бы тебя тот мужик. Как медведь — дурака. Или этот, сопляк драный, тоже, как твоя Любава, редкость великая — "лопушок к душе прикладывать"?

— Что поспел — помню, что мужика унял — спасибо. Так и должно быть, Чарджи. Так — правильно. Ты мне служишь, ты обо мне заботишься. А Прокуй... из него добрый кузнец получиться может.

— Да не быть ему кузнецом! Или ты не видишь — мелкий он, дёрганный. Толку с него... одни убытки. Да и не о том речь. Если ты головой своей будешь всякое... всякую скотинку двуногую выкупать — без головы останешься. Придётся мне другого нанимателя искать.

— Так может, ты уже и присмотрел? Нового господина себе? Нет? Тогда слушай. Кузнеца, такого, который мне нужен, здесь вообще нет. Не кривись — я знаю, что говорю. Мне гожего — на всю Русь — может, два-три. Ой-ой, не надо вскидываться. Я знаю: есть на Руси умельцы. Да только не в кузнечных умениях дело! А в умении — умения свои менять. И — в согласии делать это у меня в Рябиновке. Парнишка мне нужен. Крайне. Торг вести я не умею, что у меня в мальчишке нужда — на моём лице написано. Пошёл бы обычный торг — они бы цену поставили втрое-впятеро против обычной. И я бы заплатил. А чего? Или у меня серебра нет? И пошёл бы по городку звон: "ублюдок рябиновский — дурень, за всякую дрянь негожую — серебро горстями сыпет". А нам здесь жить, дела вести. Молву-то людскую не переломишь. Я что, дурак вроде Садко Новгородского, чтобы своей казной с городским торгом спориться?

* * *

Немедленно влез фольк, напоминая о постигшем Садко наказании. Где-то я это подхватил. В годы счастливого детства. Естественно, не в оперном, а в фольк-варианте:

"И вот Садко на дне морском

Сгребает попкой грязь.

И, потом обливаясь,

Поял его карась".

Ну, если сильно облитературить, то где-то как-то так...

* * *

Глава 139

— И ещё одно прикинь, Чарджи. Если я за какого-то мальчишку-рабёныша готов рёбрами своими рискнуть, то какую же цену я за тебя могу заплатить?

Чарджи удивлённо вскинул на меня глаза. Как-то такую ситуацию он на себя не примерял. Мы остановились на перекрёстке, я пытался отдышаться, держась за больной бок.

— Так что, Чарджи, будь осторожнее.

— ??

— Ежели с тобой беда приключится, то мне ту беду разгребать придётся. Вон Акиму руки пожгли — посадника с тысяцким на кладбище снесли. А здешний "россомах" меня мало-мало в куски не порубал. Маленький я, расту я ещё. И сила моя растёт. Но — покуда ещё не выросла. Так-то можно бы и городок в дым перевести, и по речке этой кровищу пустить. Ежели с тобой что...

Чарджи ошарашено смотрел на меня. И кто это сказал, что у степняков — глаза узкие? Вона как распахиваются.

— Чему удивляешься? Ты мне служишь, жизнь мне который раз спасаешь. Это — твоя служба. Попадёшь в беду — я тебя вызволять буду, свою голову подставлять. Это — моя служба. Посему и прошу: осторожнее будь, не попадайся.

Я чего-то не то сказал? Что он на меня так вылупился? Это ж, вроде бы, обычный родоплеменной или, там, феодальный принцип, "патернализм" называется.

А, факеншит! Дошло. Он же на чужбине! Я ему — ни по роду, ни по племени... И как сюзерена он меня не воспринимает. Феодализм одной клятвой службы не исчерпывается. Я для него, скорее, купец, который бойца в охрану нанял. Там взаимные обязательства другие — не кровные. ООО — чего-то там с ограниченной ответственностью. С сильно ограниченной. А я — не так. Как бы это растолковать...

— Если с тобой что случится — защитить, спасти, может, и не смогу. Не успею или, там, сил не хватит. Не такой уж я и крутой. Не господь бог. А вот отомстить... С обидчиков твоих взыскать... Хрип им перервать... На цену не глядя... Сделаю. Ты — мой человек, часть души моей. Я тебя к себе в душу пустил. Голову положить, чтобы душу свою спасти... Это что — новость?

"Для своих — всё, для остальных — закон". Бенито Муссолини когда-то так определил сущность классического итальянского фашизма. Если это дополнить дружелюбно настроенным ко мне "государевым застенком", как у меня здесь со Спирькой получается... Для моей России — это не фашизм, это основа государственности в форме всеобщей коррупции.

Как быстро естественные человеческие чувства товарищества и взаимовыручки переходят в разряд противоправных действий в демократическом обществе! Может, демократия — просто извращение? Зачем "демосу" — "кратия"?

Чарджи смотрел на меня недоверчиво. Будто я ему сказки сказываю. Ну, вообще-то, "да" — ломаю всю здешнюю систему привязанностей. Здесь-то в основе — род, кровное родство. Сын, брат, двоюродный брат, троюродный племянник... От степени родства — ценность человека, его статус. Пришлый может стать побратимом. Братом с ограниченными правами. Может стать зятем — сыном второго сорта. Остальные — прислуга, холопы, наёмники... Народ. Не члены рода. За них долга крови, долга мести — нет.

Только я и в прошлой жизни как-то иначе это чувствовал. Имущественно. Моё — моё. Человек, который составляет часть моей души — моё. Моё воровать нельзя. Догоню и придавлю.

Так, надо быстренько слезать с высокого стиля. А то я уже смущаться начинаю.

— Ты нынче ночью к давешней соседке пойдёшь?

— А? Нет, к другой, с дальней стороны — соседний двор. А что?

— А у этой муж тоже в офени ушёл?

— Да вроде нет... А что?

Я пожал плечами и двинулся дальше. Чарджи чуть припоздал. И уже сзади я услышал, как он произнёс вполголоса себе под нос: "не рискуй... мне беду разгребать...". И чуть позже: "городок — в дым... маленький ещё... сила растёт... кхаристи мочкуле!".

По брошенному им в сторону соседнего двора взгляду, я уверенно предположил, что тамошней соседке будет нынешней ночью скучно. А вчерашней "Марусе" — наоборот.

Чарджи оказался прав — кузнеца из Прокуя не получилось. Он-то и молотом за всю жизнь раз десять лишь и ударил.

Во всякое время пребывал Прокуй в раздражении и унынии. Пока дела нет — от безделия. Как сыскивалось дело — от своего неумения. Ибо всю жизнь делал он дела новые, прежде ему неведомые. Цеплялся к помощникам своим, плакался на отсутствие всякого припасу. А изделавши новизну какую — радовался день-другой. И снова впадал в печаль. Не будучи, прямо сказать, кузнецом, был он железных дел мастером. Слесарем, механиком, сталеваром... Сколь много забот и досад Прокуй мне сотворил, а вижу я ныне - без его нытья, без его железяк, без выучеников его — Святой Руси не было бы.

Заскочил Акима проведать — получше уже. Только косится так это... любопытно за печку. Там, в бабьем закуте, Мара устроилась. Думал — спит, тут у неё вертикальный глаз — раз — и открылся. Один. В полутьме. Смотрит на меня не моргая. Молчит. Хорошо хоть с испуга да с неожиданности — штаны... не испортил. Потом в улыбке расплываться начала. Что это — улыбка... пока поймёшь... Но когда женщина как кошка потягиваться начинает... Не осрамились. Ни я со своим даосизмом, ни Сухан со своим... ну, понятно.

— Марана, честно скажи — понравилось?

— М... мур... молодой ты ещё... Иди, спать не мешай.

— Ну и славно. А ко мне в службу пойдёшь?

— Глупенький. Как же я... вот такая... буду о делах говорить... Дурашка. М-м... Марану в службу? Ладно... Как там мой-то? Мало что на карачках не уполз... Хорошенький... Дверь закрой — мухи налетят. ... Головозадишка...

Сухан — на сеновале. Начал, было, на мой голос шевелиться. Ну, Суханище, если ты уж саму смерть сумел... Не дёргайся — спи-отдыхай. Заслужил.

Тут и Гостимил с первой ходкой вернулся. Ещё возчиков припрягли — целый обоз получается. До ночи всё вывезут. А мне срочно ещё два дела сделать надо. Тянуть — без толку, только хуже будет.

Одно дело — Ивашке гурду вернуть.

Просто так нельзя: средневековье же, тут же всё сакрально-ритуально-духовное. "На, носи" — не поймут.

"Что легко пришло — то и легко ушло" — русское народное наблюдение.

Факеншит! Снова мозги изворачивать. Пришлось целый ритуал придумывать.

Как стемнело, ближе к полуночи, вынес икону из дома, на забор в закутке за амбаром повесил, лавку со свечами, таз с водой. Обязательно под чистым звёздным небом. Чарджи говорит: "Хан Тенгри смотрит, звёзды — глаза его". И это христианство?! А, плевать! Мне саблю надёжно отдать нужно, а не чистоту христианских догматов вбивать.

Дальше всё как у людей — чего вспомнилось. И молитву об одолении ворогов, и сабля, три раза ключевой водой омытая, через огонь трижды пронесённая, и три прохода между двумя зажжёнными восковыми свечами, с обязательным коленопреклонением — головой в "мать сыру землю". Пальчик Ивашке порезал — кровью клинок испачкали, клок волос срезал — на клинке сожгли. Частушку под хоровод спели:

"Носи саблю — не теряй, не теряй.

Да без дела не марай, не марай".

Ивашко так переволновался, что снова с прозеленью стал, чуть в обморок не хлопнулся. Пришлось хоровод дальше под маршевые песни водить, сабленосца в чувство приводить:

"Мы славные саблисты

И про нас

Былинники речистые

Ведут рассказ.

Про то как в ночи ясные