Влюбленные в море

— Если что-то не нравится — жалуйтесь королеве Инглатерры, — добавил Энрике.

— Непременно это сделаю.

Несколько долгих мгновений мужчины сверлили друг друга взглядами.

— Полагаю, мы можем быть свободны.

— Конечно, — Кортинас вновь улыбнулся и развел руками, — как только разгрузят товар и мы выйдем из гавани. Сеньор.

Молодой человек коротко поклонился, скорее кивнул, отмечая прощание, и скрылся за дверью. Мистер Свизин рухнул обратно на стул, на лице его отразилась раздражение. Ему было за что ругать и себя, и пиратов, и негодяйку-судьбу, что свела их всех вместе.

* * *

Ты вернешься, сделав круг, — назойливо стучалось в голове, мучило и никак не желало уходить. "Какой еще круг?" — недоумевала Лючита, удивляясь самой себе и непостижимости некоторых мыслей.

Шумная залитая солнцем Пуэрто-Перла встречала, распахнув объятья. Рассыпалась красками, зазывала кривыми улочками и броскими вывесками, обещала хорошей еды, много выпивки и сладкую постель.

Знакомый гул города, отраженного в водах гавани, ребятишки-ныряльщики, дурашливо прыгающие с прибрежных скал, споря, кто глубже нырнет и дольше без воздуха будет, рыбачьи лодочки у пирса, горожане, светящиеся улыбками.

Показалось на берегу смутно знакомым лицо, сверкнуло искрой узнавание. Всплыла в памяти жаркая набережная, дураки-мальчишки, заветный камешек — сначала на шее, а после ускользающий на морское дно. И он — те же широкие плечи, густой загар, волосы, что вечно падают на глаза, серые, будто штормовой океан.

Лючита вытянулась в струнку, вцепившись в планширь, но мир дрогнул, и зыбкое узнавание прошло, и показалось глупым все это волнение.

Девушка отвернулась. Энрике встретил ее взгляд и улыбнулся, одергивая желтый колет, короткий, по моде, лишь на ладонь ниже поясницы, с воротником-стойкой и множеством круглых пуговиц, блестящих позолотой. Она поправила завернувшийся манжет с кружевной оторочкой и улыбнулась в ответ.

— Братец, примешь портового приказчика? Я отцу письмо напишу.

Тот без вопросов кивнул, понимая ее состояние. Каждый раз, убегая и вновь возвращаясь, он испытывал тревогу и думал все, стоит ли показываться на глаза, когда на душе столько неспокойно и вовсе не так чисто, как хотелось бы. Конечно, Пуэрто-Перла не Пинтореско, но так близко, что будто дом родной.

Чита вздохнула. Кобе, недурственный повар и отвратительный моряк, задержался на корабле слишком долго. Она все откладывала и прощание с ним, и — самое страшное — объяснения с семьей.

Укорив себя за малодушие, девушка вернулась в каюту.

Слова никак не желали складываться во фразы, отвлекало все: и шум на шкафуте и в трюме, и скрип пера, и кляксы на бумаге, и неслышное качание палубы, потому появление брата восприняла с радостью. Тот оглядел ставшую душной за день каюту, смятые листы бумаги, растрепанную сестру и объявил, что ужинать они идут в город, и возражения не принимаются. Ответила взглядом, полным благодарности, на что юноша лишь усмехнулся. Он выглядел совсем не уставшим, лишь расстегнул половину пуговиц и взъерошил волосы, хотя Читу день прибытия всегда утомлял. Все эти люди, суета, разговоры на грани крика...

Оставалось немного времени на то, чтобы привести себя в порядок и переодеться. Девушка давно уж привыкла обходиться без служанки, мало внимания уделяя прическе и выбирая наряды попроще.

Спустилась на причал, встреченная одобрительными возгласами и незлобными шутками, мол, вот и девочка наша явилась. Протянулись крепкие руки, всегда готовые поддержать. Команда, ставшая родною семьей. Оглядела лица, столь разные и столь похожие общностью дела, и поняла, насколько же не хватает Висенте, отеческого взгляда его и мудрой улыбки, добрых уколов и соленой науки.

Моргнула сердито и уставилась на ясное небо. На нем же ни тучки, но погода обманчива, и скоро придут дожди, нервный ветер и, не дай Бог, ураганы.

В таверне ели, пили и пели. Громко смеялись и разговаривали, лапали служанок за крутые бедра, гремели кружками и поглощали сковородками сочное, с нежной корочкой, мясо, словом, занимались всем тем привычным и милым сердцу матроса.

Лючита сидела, ела и пила, и улыбалась, но все будто нехотя, и при первой возможности скользнула к двери. На выходе уже поманила местную девушку, совсем еще девочку, но с бюстом пышным и открытым сверх всякой меры. В потную ладошку перекочевала монета, а сама она получила просьбу сообщить брюнету в желтом колете, да-да, вон тому, синеглазому, с усиками и бородкой, что сестра его в порядке и обязательно вернется, но позже. Возможно, даже завтра. И сообщить нужно не сейчас, а чуть-чуть погодя, когда брюнет указанный допьет свою кружку.

Девица мелко кивала, глядя неотрывно большими, чуть навыкате, оленьими глазами, и Чита никак не могла решить, понимает та ее или же нет. Жестом руки отпустила и вышла за дверь.

Бродяга-ветер проскакал по улице, коснулся виска, привечая, и убежал дальше, в вечное свое путешествие.

"Неужели и я — такая же? — подумалось вдруг, — живу и здравствую, пока в движении, а стоит лишь остаться, застыть, как сразу затихну, умру... неужели все так?"

Ветер молчал, играя волосами.

Ночь оказалась свежа и прохладна, но не тиха, как не бывает тихим ничто живое. Город жил своей жизнью, которая в это время сосредоточилась в кабачках и тавернах, и бурлила со страшной силой. За день до них снялись и ушли пара судов, сегодня встала на якорь Кантара, немало порадовав лавочников и хозяев всяких притонов. Город жил, разрастаясь и богатея.

Девушка отправилась вниз, невольно, не включая сознание, предпочитая суше — море, черное и отличимое от неба лишь тем, что звезды в нем отражались, дрожа. Трепет в груди нарастал, росло ожидание, будто и не было долгих дней плавания, и моря, бескрайнего моря вокруг. Будто и не было...

Миновала причал с пришвартованной бригантиной, вертлявые рыбацкие лодочки. Случайные взгляды скользили по ней, не задевая. Ушла в конец пристани. На деревянный настил легли мягкие мокасины, красный с золотом колет, пояс с пистолетом и наваха, кошель с деньгами и шляпа. Девушка огляделась, раздумывая, куда бы все пристроить, но в результате лишь отодвинула к краю, решив, что ночью здесь никто гулять не станет.

Волосы мягким шелком скользнули по лицу, босые ноги переступили, чувствуя влажную прохладу. Улыбка осенила лицо, с легким сердцем она оттолкнулась от пристани. Тело, молодое и гибкое, почти без всплеска вошло в воду, море приняло, как родную, обняло нежно, смывая тревоги. Вынырнула и поплыла прочь, загребая ровно и сильно, играя с волнами, будто ребенок.

Время перестало существовать, отодвинулся за пределы сознания город, мелькнула и осталась слева и позади Песня ее души. Еще чуть-чуть, и останутся там же шумные скалы, ведущие вечный свой бой с океаном, и будет — огромное теплое сильное — море.

Есть своя прелесть в таком плавании в темной воде. Уходишь в никуда, в черноту, оставляя за спиной краски и свет, и запахи вместе со звуками, и там, где эта чернота заканчивается, начинается небо со звездами. Яркое серебро в бархате ночи.

Маленькая еще, она смотрела на небо и думала, что даже если начистить сильно-сильно мамин любимый сервиз и расколоть его на тысячи кусочков, все равно не хватит украсить небо так, как украшает его Бог.

Девушка перевернулась на спину, позволив волнам ласкать, тихонько укачивая. Распахнутыми глазами взглянула на мир, и мир этот оказался прекрасен.

Как долго лежала так, потерянная во времени и пространстве, сказать бы не смогла, но все спокойствие и нега разрушены были в одно мгновение наглым плеском существа, плывущего к ней. Всколыхнулась внутри тревога, тело приняло вертикальное положение, разворачиваясь в сторону звука, но тут долетел голос, вполне человеческий, и место тревоги заняла досада.

— Как вы? Я видел, как прыгнули в воду, но на пристань не возвращались, вот и решил поискать.

Обладатель голоса показался молод, но достаточно силен, чтобы проделать весь путь, не запыхавшись, и не срываясь на короткие фразы.

— Зачем вам это? — нехотя отозвалась девушка, понимая, что молчать в такой ситуации не сможет.

— Но... вы ведь могли утонуть, мало ли что.

— А даже если и так, вам-то что?

— Но... как же, так же нельзя...

Он, казалось, был сбит с толку ее рассуждениями. Шевелил еле заметно руками, качаясь на волнах. Девушка попыталась его рассмотреть, но света звезд не хватало, различила лишь силуэт: облепленную волосами голову и широкие плечи.

— Отлично, теперь нас двое безумцев в ночи, — констатировала она.

— Не понимаю причин вашего веселья, — проворчал юноша, — это море, оно не терпит беспечности.

— Это не беспечность. Это — любовь. Смотрите лучше на небо, оно сегодня прекрасно, как никогда. А если не понимаете моих чувств, плывите отсюда прочь!

Лючита сама удивилась резким словам, а собеседник неожиданно отозвался:

— Отчего ж, понимаю.

Они замолчали, думая каждый о своем. Раздражение Лючиты проходило, хоть и осталось сожаление о чудной тиши и покое, но появление этого человека, еще одного человека, более чем живого, напомнило, что есть нечто кроме моря и неба со звездами.

— Лючита Фелис, — представилась девушка, первой протягивая руку.

— Удачливая и... ясный свет? — поинтересовался юноша, она плеском подтвердила догадку. — А меня нарекли Уберто, что значит "яркое сердце" с древне-ильетского. Уберто Димаре.

Он легко коснулся ее ладони.

— "Из моря вышедший, в море живущий", — вспомнилась строчка из песни о странниках и моряках.

— Так и живу...

Поплыли, неспешно перемещаясь к берегу, разговаривая, но не перекидываясь фразами, как мячиком, отбивая его поочередно, а неспешно и плавно, и весело, будто два ветерка, играющие с воздушным змеем.

Берег приблизился незаметно, и ступили они на сушу, немного огорчившись концу интересной беседы. Читины вещи оказались на месте, но девушка пожалела надевать на мокрое богато расшитый колет и, как была, облепленная одеждой, босиком, со свертком в руках зашагала по пристани. Уберто ничего не осталось, как идти следом. Остановился в нерешительности перед бригантиной, уставился в спину, когда Лючита бодро поднялась по трапу. Оглянулась, не понимая его замешательства, жестом позвала за собой. Тот со вздохом поднялся.

Вахтенным стоял Унати, большой, черный, надежный. С добрым сердцем, белой улыбкой и раскатистым "сеньорра Фелиз", с ясным ударением на "и" и четкой "з".

— Здравствуй, Унати. Спокойная ночь?

Получив в ответ уверения, что ночь спокойнее некуда, она похлопала его по плечу, чувствуя, как напрягается под ладонью рука, увеличиваясь в размерах.

— Сеньор Энрике не появлялся, да? Я так и предполагала. Это мой гость. Не обижай его, ладно?

Губы кривились в усмешке, когда оглянулась на Уберто, впечатленного ростом и мощью негра. Замерла, впервые юношу рассмотрев. У мачты висит фонарь, дающий скудный, но все же свет, и в свете этом видны все те же широкие плечи, глаза цвета моря в грозу. Взгляд скользнул ниже, через подбородок, пожалуй, слишком женственный для мужчины, мимо шеи на грудь, в разрез рубашки. Там висит, отблескивая красным, темный камешек в форме капли, чуточку сплющенной, растекшейся.

Охнула и выкрикнула неожиданно громко:

— Это мое!

Он замер тоже, вспоминая и узнавая ту странную взбалмошную девчонку, вытащенную из воды. Снял поспешно веревочку, сплетенную из разноцветных ниток, подержал в ладони подвеску, будто прощаясь. Непонятная усмешка изогнула губы.

— Забирай.

Она забрала, пробормотав смущенное спасибо. Камень хранил тепло чужого тела, надела, подвеска уютно легла в ложбинку между грудей, исчезнув в вырезе.

— Я... сейчас...

Сказала тихо и унеслась в каюту, едва не столкнувшись с новеньким юнгой Ахэну, вертлявым метисом, подобранным в одном из портов Хаитьерры. Там он пытался украсть у Энрике кошелек, был задержан, в легкую выпорот, накормлен из жалости, и лишь после отмыт и оставлен на корабле — когда нашли его в трюме после отплытия. Мальчик для себя рассудил, что лучше уж так, со строгим, но справедливым господином, чем на берегу с пинками и подзатыльниками, и возможной карой за воровство.

Сейчас же Ахэну дернулся в сторону от капитана, провожая ее удивленным взглядом.

Девушка показалась через пару минут, чрезвычайно быстро для женщины вообще и для себя в частности. В новых штанах и рубашке с кружевом и золотой нитью, все в том же красном колете и красных же мокасинах, влажные волосы заколоты и убраны под шляпу.

— Спасибо большое, что нашел. Может быть, глупо, но мне дорога эта вещь. Это... память... в общем, не важно, просто — спасибо тебе.

Она говорила сумбурно, вкладывая в ладонь Уберто кошелек. Тот посмотрел непонятливо на небольшой мешочек, расшитый бусинами и разрисованный охрой, но тут же решительно отдал обратно.

— Я не нуждаюсь в вашей награде, сеньорита Фелис, ваши вещи — исключительно ваши. Приятно было свести знакомство, вы... чудесная. Я... наверно, время позднее уже, я вынужден вас оставить. Извините.

Говорил он подчеркнуто вежливо, и девушка чувствовала, что обижен, только вот чем? Замолчал и, прежде чем успела ответить, коротко поклонился и сбежал, легконогий, по трапу.

— Вернуть? — сумрачно вопросил Унати.

Она мотнула головой, едва не смахнув шляпу.

— Нет, не стоит. Все хорошо, — она снова хлопнула высокого негра по плечу. Обернулась к юнге, — Ахэну, попроси кока сварить мне кофе, он знает, как я люблю. Я буду в каюте читать.

И она удалилась, оставив мужчин в замешательстве. Мальчик почесал в затылке, двинул худым плечом и, посчитав вопрос нерешаемым и несущественным, поспешил на камбуз.

* * *

Дни в Пуэрто-Перле шли, как и везде: то тянулись бесконечно, то летели, подгоняя людей. Все те же дела торговые и мелкий ремонт, веселые выходные для команды, беседы с лавочниками и мастеровыми, выгодный фрахт на Санта-Каталину, погрузка. Визит к алькальду, где представлялась исключительно как донья Лючита Фелис, используя прозвище вместо фамилии, слишком громкой в маленьком мире островов Мар Карибе. Была она, как дама знатная, в перчатках, туфельках на каблуках, в платье песочного цвета, с кружевом и жемчугами, с высокой прической и цветами в ней.

Матросы все фыркали и называли нежным цветочком, за что пришлось одного даже стукнуть сложенным зонтиком, что вызвало новый взрыв хохота.

Энрике помогал спускаться по трапу и садиться в экипаж, а она все думала, придерживая юбки, о жаре, городе, о всей этой моде, о мужчинах и женщинах, штанах и простой рубашке, о море и вольном просторе.

Как дама знатная, была мила, очаровательна и мила, лишь изредка врываясь в мужские разговоры своим веским суждением или излишней осведомленностью в делах и морских, и торговых.

Дни летели, сменяя друг друга.

Просмолили трюм, заменили утлегарь, обновили такелаж. Загрузили бочки с ромом и вином, встреченные одобрительным гулом команды. В капитанскую каюту снесли мешочки с жемчугом, крупным для украшений и мелким для отделки одежды.