Внутри каждого бамбукового цилиндра за нитку была привязана щепка, которая, стоило тросику заволноваться, издавала звонкий треск.
— Знаешь что, — Богги ткнул мокрым локтем Энки в бок. — Не знаю как ты, а меня клетка в клоповнике старого Гюйса не устраивает. Если рыба сожрет хоть часть нитянки, мастера нам головы поотрывают! Год и так плохой был, весь урожай первого сезона штормами разнесло.
— Им самим головы поотрывают, — Энки зевнул и опустил руку в воду. — За то, что они опять нас сюда за гроши пристроили, а сами настойку жрут у Карапетяна. И вообще — мне все равно.
Тонкая мальчишеская кисть в воде мгновенно окуталась светящимся облаком. Флюоресценция, явление обычное для этих широт, казалось бы, давно пора привыкнуть — а Энки каждый раз не мог налюбоваться на игры света в черной толще воды.
— Иногда я тебя не понимаю, Энки, — Богги воткнул шест с фонарем в щель и сел рядом. — Такое ощущение складывается, что тебя вообще ничего не заботит — ни голод, ни крыша над головой.
— А что мне еще надо? Каждый купол — это огромная крыша. Ты когда-нибудь слышал, чтобы под куполом шел дождь? Или ты думаешь, я боюсь потерять свой засраный угол у Скряги Гюйса? Денег, чтобы заплатить старой каракатице, я и наворовать могу. А не наворую — у мартышек в окружных садах всегда найдутся свободные ветки.
Энки вытащил руку из воды и стряхнул с нее вспыхивающие зелеными огнями капли.
— В конце концов, надоест Ливан — уберусь в другой ковчег, — он сел, обхватив руками колени. — Хотя там везде одно и тоже...
Сидеть ему быстро расхотелось. Мальчишка снова лег на спину и смахнул с глаз покрытую белым соляным налетом прядь. И тут же поднялся, опираясь на локти.
— Ух ты, смотри! — Энки вытянул руку в сторону купола Ливана, черным силуэтом приклеенного к закату. — Звезды падают!
Границу света и тьмы пересекли три параллельные белые линии. На их концах вспыхнули яркие искры. Энки показалось, что прежде чем слиться с закатом, звезды разошлись в разные стороны, но следы растаяли слишком быстро, и мгновение спустя он уже не был уверен даже в том, что видел их.
— Плохой знак, — Богги шмыгнул и утер нос рукой.
— Это с чего бы? — Энки уставился на напарника.
— А станут, по-твоему, небесные гвозди падать просто так? Наина в гневе, раз сотрясает небесный купол.
— Это только если небо — это купол... — протянул Энки.
— А что еще? К чему, по-твоему, ковчеги привязаны? К огромным булыжникам, как в старых сказках? Вот ты сам подумай, как это может быть? Если это булыжники, они на чем там, наверху, держатся? Да они бы давно уже бы нам на головы попадали!
— Ну не знаю... Я вот слышал, что на самом деле никакого купола нет, а над нами огромная пустота. И звезды — это не шляпки гвоздей, а такие же диски из огня, что и Солнце...
— Э-э... Энки, ну ты сам подумай, какую ты чушь несешь! Солнце не может быть диском из огня. Оно же в воду садится! Оно бы давно всю рыбу в океане сварило, а из зеленых водорослей вообще суп вышел. Ты чувствуешь, что вода хоть капельку нагрелась?
Богги демонстративно сунул ноги в воду и поболтал ими, породив несколько флюоресцирующих вихрей. Энки раскрыл было рот, но тут вечерний воздух наполнил деревянный треск.
— Что б вас всех асаги сожрали! — Богги вскочил на ноги и схватил фонарь. — Ну что, дождался?
Колокольчики сотрясались мелкой дрожью, рождая рваную барабанную дробь. Энки схватил сумку с непромокаемыми мешочками, содержащими отпугивающий состав.
— Поплыли?
Богги кивнул и с разбегу прыгнул в воду. Энки натянул очки с толстыми стеклами, столкнул шест с фонарем с площадки, и вода мгновенно стала прозрачной, обнажив колышущиеся косы водорослей. Среди них мелькали юркие серебряные силуэты анчоусов, но Энки уже знал, что такая мелочовка не заставила бы трещать колокольчики.
— Где? — Богги вынырнул, отплевываясь, и схватил фонарь.
— Кажется вон там, — Энки махнул рукой в ту сторону, откуда, как ему показалось, пришла волна треска.
Они поплыли в указанном им направлении. Богги внимательно разглядывал водоросли, освещенные фонарем, выискивая косяк.
— А раньше, говорят, когда видели падающие звезды, загадывали желание, — Энки старался грести вполсилы, чтобы Богги не отставал.
— А ты успел? — тот задал вопрос, не отрывая взгляда от пятна света под собой.
— Чего? — переспросил Энки, в уши которому попала вода.
— Желание, говорю, успел загадать, когда звезды падали?
— А-а... Смотри, вот они, маленькие отродья!
Энки запустил руку в сумку и вытащил мешочек с порошком. Стоило дернуть за тесемку, и у него под ногами расплылось ярко-оранжевое пятно, от которого рыба бросилась врассыпную. К сожалению, действия порошка хватало всего на пару минут, так что часто косяк возвращался почти сразу.
Разбрасывая порошок, Энки так и не ответил на вопрос Богги. Но желание он загадать успел — чтобы в этом бессмысленном круговороте воровства, сезонных работ и опостылевшей твердокаменной вяленой рыбы на ужин наступили хоть какие-то перемены.
Дно любого ковчега — это в первую очередь беспорядочно прилепившиеся к нему грозди термальных электростанций. Обросшие водорослями и ракушками тяжелые якоря удерживают в холодных слоях воды трехкилометровые гибкие трубы, наполненные аммиаком. Газ, то охлаждаясь, то нагреваясь, циркулирует между теплообменниками, приводя в движение турбину на поверхности воды. Раз в несколько месяцев, как только датчик на якоре сигнализирует о повышенном обрастании поверхности, газ из трубы выкачивают, а саму станцию вытягивают на цепях под дно города, где за нее берутся чистильщики.
Никакого четкого графика подъема станций нет. Поэтому под дном всегда царит хаос и при свете дня может показаться, что город не висит в воздухе, а стоит на неправдоподобно тонких опорах.
Вода в этих местах в любое время суток выглядит черной, и разглядеть, что творится в ее толще, невозможно. Она кажется бездонным колодцем, уводящим на самое дно мирового океана, туда, где покоятся обросшие кораллами руины допотопной цивилизации. Только изредка здесь можно увидеть, как мелькнет плавник хищной рыбы, ожидающей падения неловкого рабочего электростанции или тела случайной жертвы разборок между обитателями городского дна. Случается это нечасто — наказание за попытку скрыть труп от переработки на удобрение по тяжести не уступает каре за само убийство.
Так что редкий дурак станет вглядываться в то, что происходит в этой темной воде. Особенно ночью, когда жизнь в ковчеге затихает.
Но вот дернулась одна из цепей, удерживающая спущенную вниз электростанцию. Из воды показалась облепленная водорослями рука, превышающая в обхвате человеческую раза в три. За ней беззвучно показалась другая, и мгновение спустя на цепи образовался нарост, отдаленно напоминающий человека. Цепь застонала, но дополнительную нагрузку выдержала. В темноте вспыхнули два рубиново-красных огня, и показавшееся из воды существо вскарабкалось по цепи под самое дно. Еще секунда — и оно скрылось в люке подъемника, растворившись в лабиринтах складов и доков.
Это случилось три дня спустя после окончания сбора урожая нитянки. На следующий день в Ливан пришел страх.
— Малик! Малик! Ну где же ты, малыш?!
Голос няньки жалобно разносился по увитому виноградными лозами дворику, однако ответом ему был лишь тихий шелест листьев.
— Какой я тебе малыш, старая дура, — предмет нянькиных поисков устроился на прогретой солнцем черепице крыши. — Мне уже двенадцать лет.
Буйно разросшийся виноград скрывал чрезвычайно удобную цепочку выбоин на стене древнего семейного дома, по которой любой мог за считаные секунды оказаться наверху. Если, конечно, знал куда ставить ноги.
Распластавшись на животе, Малик перевесил голову через гребень крыши. По узкой улице гордо шествовал городской патруль. С важным видом, надув щеки, два юнца в кожаных нагрудниках волокли железные мечи, которыми они едва ли умели орудовать так же ловко, как своими языками перед окраинными девками. Даже Малик, которого учили фехтовать бамбуковым мечом всего два года, обратил бы их в бегство, случись им сойтись в поединке. Сержант, идущий сзади, производил куда как более солидное впечатление. По крайней мере, по его манере держать арбалет можно было с уверенностью сказать, что обращаться с ним он умеет.
— Ма-а-алик!!! — снова разнеслось за спиной у мальчишки.
Вот настырная, подумал Малик и вскарабкался по скату. Не хотелось прыгать на улицу на глазах у стражников, но еще меньше ему хотелось, чтобы его застукали на крыше. С отца станется найти скрытую виноградом импровизированную лестницу и заделать ее.
Пока мальчишка сползал по покрытой многолетним слоем пыли черепице, его рубашка и брюки поменяли свой цвет. С трудом дождавшись, чтобы патруль прошел мимо, он повис на руках, уцепившись за край крыши и наконец отпустил руки. Так как сандалии Малик оставил во дворе, мостовая больно ударила ему по пяткам при приземлении. Мальчишка засопел, закусил губу, но времени распускать сопли не было — стражники могли в любой момент обернуться.
И Малик рванул изо всех сил, прочь от охряно-красных ворот своего дома.
Первым делом он решил наведаться на рынок. Хотя бы потому, что отец, энамэр Ливана Адам Киз, строго-настрого запрещал ему появляться там. А ведь сам он бывал там почти каждый день, ведь рынок был одним из предметов его гордости, гордости за свой ковчег.
Рынок занимал окружной сектор, оставленный незастроенным по известным одним только строителям ковчега причинам. Со стороны купола рыночная площадь нависала над сельскохозяйственными террасами, с другой ее подпирали убогие бурые кубы домов рыбацкого квартала. Границу между рынком и кварталом рыбаков обозначала проведенная прямо по палубе жирная красная линия. Все пространство между ней и ограждением террасы занимала разношерстая людская толпа и тысячи удивительных и невероятных вещей. О которых, по мнению Адама Киза, его сыну знать было неположено.
Малик первый раз в жизни попал в такое столпотворение. Многие годы правители Ливана блюли принципы баланса, крайне неодобрительно относившиеся к массовым скоплениям людей. Поэтому во время выходов в город самым людным местом, которое посещал Малик, был городской совет в зиккурате. Ну на сам совет-то, предположим, Малика не взяли, но зато он вдоволь насмотрелся на охранников, которых притащили с собой члены совета. Они собрались около фонтана и травили недоступные пониманию Малика байки.
Однако из каждого правила есть свои исключения. Рынок Ливана и был таким исключением. И он накрыл собой мальчишку как рыбацкую лодчонку цунами.
Рынок был всем, о чем он раньше слышал только из сплетен прислуги и многочисленных домашних книг. Здесь можно было встретить кого угодно — воздухолетчиков с обветренными лицами, покрытыми причудливыми татуировками и шрамами. Эти одевались как попало и обвешивались амулетами и монисто из ракушек. Они дымили коралловыми трубками, ругались, сплевывали прямо на отполированную ногами сотен поколений ливанцев палубу. А еще они напоказ выставляли свое оружие — клинки, нунчаки, цепы, арбалеты, а иногда и ружья — и всегда ходили поодиночке. Городские рыбаки жались кучками, охраняя ящики с уловом он посягательств базарной шпаны и наглых мартышек из окружных парков. Около них толклась прислуга из богатых домов в чистой и отутюженной униформе. Гам при этом стоял такой, что Малик не различал ни слова, он только понял, что слуги отчаянно торгуются. Их хозяева в это время неспешно прогуливались между прилавками с товарами из других ковчегов или обсуждали свои непонятные финансовые дела.
А еще рынок наполняли сотни попрошаек, грузчиков, посыльных, стражников, агрокультиваторов, корабелов, рабочих с фабрик, водоносов, продавцов закусок и просто зевак.
Не менее удивительными Малику показались и товары рынка. Он увидел все, то, чем жил мир за стенами его дома. Рыбу всех степеней годности к употреблению в пищу, начиная от жадно хватающего ртом воздух тунца, заканчивая почерневшими тушками дорабы, плоть которой уже сползала с тонких костей. Прессованные кубы морской капусты, легко разделяющиеся на тонкие-тонкие листы и продающиеся на вес. Огромные чаны с богатым белком планктоном. Амулеты, призывающие попутный ветер, богатый улов и прирост водоросли. Коробки, в которых шуршали и гремели тараканы, цикады и пауки — излишки экосадков, не вошедшие в дневную норму по выпуску в город. Кое-кто считал их деликатесом. Лотки с дивной красоты фигурками из кораллов, сушеными морскими ежами и звездами. Рулоны грубой водорослевой ткани и запредельно дорогой настоящий шелк, секрет производства которого сохранился только в некоторых ковчегах Пацифии. Плавательные пузыри, заполненные водой, в которых вяло шевелились светящиеся медузы.
Здесь прямо посреди толпы стригли, делали татуировки, гадали по рукам и выворачивали карманы зазевавшихся прохожих.
А вокруг столба с решетчатым шаром наверху извивалась женщина. Нижнюю часть лица ее скрывал полупрозрачный платок. Рядом, усевшись в позу лотоса, покрытый татуировками старик извлекал из двух тыквенных барабанов ритмичные звуки, под которые содрогалось загорелое тело танцовщицы.
Как только Малик понял, что кроме платка на лице и повязки на бедрах, на женщине ничего не было, он залился краской и поспешил отвернуться, но видение вздрагивающих в такт ритму грудей танцовщицы с почти черными сосками никак не желали покидать его голову.
Ошеломленный увиденным, Малик совсем забыл об осторожности и налетел на кого-то в толпе. Испуганно ойкнув, он отскочил — и вовремя. Стражник с красной мордой и заплывшими жиром злыми глазам выплюнул несколько грязных слов, за которые дома няньки били Малика по губам, и замахнулся на него бамбуковой дубинкой. Мальчишка сперва растерялся — никогда еще стражи порядка не позволяли себе так вести себя с сыном энамэра, но мгновение спустя до него дошло, что никто не узнает в вымазанном в грязи сопляке отпрыска семьи Киз. Да и не могли узнать — мало ли в Ливане стражников? А далеко не каждый из них бывал в доме энамэра.
Эта мысль развеселила Малика, он показал стражнику язык и юркнул в толпу. Только после этого, продолжая болтаться между импровизированными прилавками, он обратил внимание на то, сколько много стражи находилось на рынке. Малик вспомнил, как несколько дней назад подслушал разговор двух кухарок. Одна из них жаловалась другой, что боится вечерами возвращаться домой — дескать в городе объявился демон, который убивает людей. И кого-то из ее дальних родственников убили прямо в ее квартале, в двух шагах от дома. Другая кухарка посетовала на то, что демон уже хозяйничает по всему городу, а энамэр все не найдет управы на него. И обе принялись рассуждать о том, что будет, если эти новости дойдут до Ницира и нобили пришлют корпус шеду. Теток и так за подобные сплетни в доме Кизов должны были выпороть, а уж когда они начали перемывать кости отцу Малика, мальчишка не выдержал и с грохотом распахнул дверь в кухню. Надо было видеть выражения их лиц, когда на пороге появился сын энамэра! Прислуга добрую четверть часа ползала на коленях перед Маликом и умоляли ничего не рассказывать отцу. Он пообещал им этого не делать, а потом у него и так из головы это вылетело.
