— Михалыч, извини, что я тебя бросил. Ты не занят?
— Я теперя, Пашенька, еще долго буду занят. Меня ж в институтские мастерские на полставки мастером определили. Четыре дня в неделю по три часа мне там работать теперь придется. Как чуял, что непростой ты заказчик. Все-таки впряг ты меня в хомут! И мотоцикл мой помял. В общем, ты мне Пашка всю мою жизнь перевернул.
— А ты разве не добровольно работать согласился?
— Угу. Добровольно. С таким змеем-искусителем все сам добровольно сделаешь. И хомут сошьешь и голову в него сунешь.
— Ну чего ты, дядька, словно в воду опущенный? Разве ты не рад, что тебя по достоинству оценили?
— Рад-то я рад, а только тревожно что-то. Раньше-то мне спокойнее было. Поселил ты мне в голову червя сомнений. Как жить теперь, чего делать?
— А я к тебе как раз за уточнением параметров жизни. Сколько за работу возьмешь?
— Сперва, Маринку в Театр своди, а уж потом...
— Нет, Михалыч. Не пойдет так! Я работу заказал, ты сделал. Не примешь оплату, откажусь с Мариной в театр идти!
— Ну, вот прицепился, репей! Откуда я знаю, сколько эта хрень стоит! Как я тебе цену-то назову, если сам не знаю?!
— А давай так. Сколько все те запчасти и тот хворый мотоцикл Л-500 вместе взятые стоят?
— Хм тыщи за четыре я бы у него все выкупил.
— У меня сейчас столько нету. Давай так. Вот тебе половина этой суммы. Договорись с ним, что когда все сделаешь и заказчику сдашь, остаток денег ему вернешь. Сможешь его уболтать?
— Уболтать-то, я его уболтаю. А зачем тут огород городить? На кой тебе этот мотоцикл сдался?
— Сделай, дядька. Если встретимся, потом выкуплю у тебя мотоцикл вместе с работой по 'Тюльпану'. Если не встретимся сам у Сергея Петровича, потом запчасти выкупишь, а мотоцикл продашь если что.
— А ежели не встретимся, то какой тебе с этого интерес, коли мотоцикла тебе не видать.
— А затем, как говорят моряки— 'что б якорь на земле остался'. Глядишь, и не собьют меня тогда над заснеженным лесом. Буду верить, что меня мотоцикл в Харькове ждет.
— 'Над лесом'? Вот дурень! Мужика баба ждать должна, а он 'мотоцикл'! Ладно, давай сюда деньги, сделаю я тебе ту пятисотку. Заедешь к ней, что ли, перед отлетом?
— А как же. Мы Саратовские обещания держим. Ну, давай прощаться, Михалыч. Кто знает, когда еще свидимся.
— Прощевай, Паша. Только ты не суетись. Все главные дела-то они спешки не любят. Вон грузовик в город уходит. Езжай, давай, 'искуситель — отродье бисово'. А про порчу мою не забудь!
Поход по Сумской улице принес Павле сплошные разочарования. Попасть на спектакли, идущие в главных театрах Харькова в мае задача непосильная. Школьники и студенты еще не разъехались из города, а избыточное количество транзитных приезжих, отбирает и последнюю надежду. Бесполезная карусель поисков длилась уже минут сорок. 'Улица Сумская 9-й подъезд — нет, отвечают в гостинице мест. Улица Сумская 25-й подъезд — нет, отвечают в гостинице мест. Вот ведь напасть! Ну, Михалыч! Видать уже действует порча твоя! Щас как верну ее тебе обратно, мало не покажется'.
— Товарищ командир вы не билеты ищете?
— Это вы мне девушка?
— Вам.
— Вам билеты нужны?
— Очень.
— А не желаете на студенческий спектакль сходить?
— Какой еще студенческий спектакль?
— Мы студенты театрального института сегодня в 19:30 даем спектакль в актовом зале Дома культуры Тракторного завода.
— А название, какое?
— У нас спектакль по Виктору Гюго 'Отверженные'.
— А билеты?
— Билеты только пригласительные. А сколько заплатить сами решите потом. Когда спектакль посмотрите.
— Отлично! Девушка дайте мне...ммм... три билета.
— Вы не волнуйтесь. Если вас больше придет всегда можно дополнительные места в зале добавить. А адрес вот здесь на пригласительном билете написан.
— Спасибо!
'Я конечно театралка еще та, но вроде очень даже неплохо играют. А уж как Марина с Машей смотрят. Словно во МХАТ пришли. А я-то грешным делом готовилась презрение в Марининых глазах увидеть. Типа, 'эх ты летчик даже в приличный театр билетов достать не смог'. Хорошо, что она нормальная девчонка. Мне бы в будущем такую подругу, и замуж можно не ходить. Жаль только, что она во мне вряд ли друга будет видеть. Это ж только я одна моральная уродка, а у нормальных девчонок мысли правильно текут. А Гавроша девчонка здорово играет. Да и Козетта хороша. В общем, нам повезло'.
— А мне Вильжана жалко.
— Не Вильжана, а Вальжана, Марин.
— Да не важно. Главное что они так здорово играли, что будто бы сама начинаешь жить в этом мире.
— Это да, хорошо играли. А мы с Толей, Мишей и Анькой последний раз в театре в 37-м были. 'На дне' Горького смотрели. Только Ане не понравилось, она еще маленькая была и хотела балет посмотреть.
— Зато теперь она у тебя вон, какая невеста вымахала. Я вчера ее кавалера видела...Гхм.
— Павел, а вы чего молчите все время? Словно и не понравился вам спектакль — 'Чтобы мне тебе на это ответить Маша. И каким тоном. Сейчас ты меня старше лет на семь-восемь. А в покинутом времени я старше почти вдвое. Просто чудо, что ты не разучилась радоваться жизни. Ведь твоей семье сильно досталось. Но то, что ждет нас в скором будущем, сделает тусклыми любые наши нынешние переживания. А спектакль сегодня был хороший. Только вот самому каждый день играть спектакль это не фунт изюма'.
— Спектакль был хороший. Он мне очень понравился. Просто я не умею долго думать о том, что было только что. Вот и задумался о будущем. Мы, наверное, мужчины все такие. Вы уж извините...
— А...
— А вы знаете, я ведь забыла, мне к знакомым надо зайти. Тут недалеко. Вы меня простите, мне пора. И спасибо вам огромное Павел! Ну, пока Марин. До свидания.
— Всего хорошего Маша.
Легкий плащ скрылся за углом. 'А Маша-то специально ушла. Чтобы нам с Мариной наедине побыть. Марина чего-то ждет, но не торопится. А я так устала, что почти ничего не хочу. Когда-то ходили вот также с подружками вечером. Идем себе в рядок по улице песни поем. С парнями пересмеиваемся. Нет, сейчас я бы так не смогла. Мужчины поют девушкам тет-а-тет, либо хором за столом. Либо под гитару в компании. Что же мне сказать Марине. 'Давай дружить' — обидится. Так у нее хоть какая-то надежда есть, что отношения завяжутся. Бедная Марина. Бедная Маша. Бедная я. А вот и хрен! Никакая я не бедная. Я теперь еще один гвоздь в крышку фашистского гроба. Мне раскисать нельзя'.
— Марина! Вы простите меня, пожалуйста. Хотел вас в настоящий театр сводить, а нашел только этот. Давайте договоримся, когда снова прилечу, свожу вас в академический или балетный. Идет?
— Если сами не хотите, то не нужно. Я вам очень благодарна. И за себя и за Машу. Спектакль и правда был хороший... Ну, вот мы пришли. Спасибо вам за все Павел.
— Марина.
— Не надо Павел. Как говорится, сердцу не прикажешь. Вы итак много для меня сделали. Только больше ничего не обещайте. Пожалуйста. И все же... до свидания, Павел.
— До свидания, Марина.
'Ёшкин кот! Ну, прямо мелодрама! Что за жизнь у меня такая, дурацкая. Почему меня с самого рождения парнем не сделали. Прямо душу рвет такое прощание. А обещать хорошей девушке и, правда, нечего. Кроме театра. К чертям все! Выкинуть все из головы и работать. Работать! На победу работать'.
В гофрированном чреве Г-2 гражданского варианта ТБ-3 было прохладно. Хоть и май за бортом, но в ночные часы на высоте две тысячи метров температура еще мартовская. Полковник Петровский закутался в реглан, укрылся фуражкой, и быстро закемарил на каких-то ящиках. А Павла сидела у крохотного квадратного иллюминатора, ежилась от сквозьняка и глядела на плывущие под крыльями облака. Где-то впереди ее ждал Крым.
* * *
За маленьким окошечком совсем стемнело. Поймав воздушную яму, Павла ткнулась носом в стекло и негромко ругнулась. Сидеть на чемодане было неудобно, и она перебралась на какие-то тюки. Под потолком грузового отсека советского грузового 'боинга' тускло светила одинокая электрическая лампочка.
'Может вещами заняться? А то, я из квартиры убегая, просто всей кучей в чемодан то, что под руку попалось запихала. Только и успела ведь проверить, чтобы ничего под кроватью не валялось. А уж как Агрипина Михайловна недовольно глядела. Небось думала, что я подольше у нее проквартирую. Ну да ничего, оплату она сполна получила. Хозяюшка сама мне размер платежа подсказала, видать боялась, что квартирант запамятует. Хм. А все-таки чудеса какие-то! Три дня всего, как я в этом теле, а уже столько всего случилось. Даже не верится. Как я еще до сих пор не засыпалась? Тьфу, тьфу, тьфу. Отсохни мой язык. Что-то со мной происходит. В той жизни я о вере даже и не думала, а тут, на тебе. Богу молилась. Через плечо вон плюю. Рассказать кому там, ни за что бы не поверили. Суеверной становлюсь. Что-то еще со мной будет? Как вообще за три дня столько всего случиться могло? А еще у нас там думают, что раньше жизнь была спокойная и размеренная. Хрен ли там, спокойная! Или это я всех тут на уши поставила? Ладно. Чего гадать. Лучше чемодан разберу пока'.
В чемодане обнаружился нормальный, на неискушенный взгляд Павлы, офицерский набор. Пара бутылок коньяка. 'Наверное в подарок везу. Вот только куда и кому?'. Мыльно-бритвенные принадлежности. Запасная форма. Две смены белья и разные галантерейные мелочи. Последняя папка с чертежами, и копиями рецензий ХАИ и отчетов о проведенных испытаниях. Переданная Петровским пленка кинопулемета с красиво пылающим 'Тюльпаном'. Толстая тетрадь, в которую записывала Павла свои предложения для ВВС по реактивной авиации. Пачка писем и маленький альбом с фотографиями. 'А вот это, то что надо! Ага. Будем изучать. Угу. Еще бы лампочку посветлее'. За разбором чемодана, время полета пронеслось незаметно.
Ко времени окончания путешествия шпионка уже более-менее ориентировалась в своем окружении и личных взаимоотношениях с ним. Фотография мамы Павла оказалась не в альбоме, а во внутреннем кармашке чемодана. Пачка разномастных девичьих фото, лежали в отдельном почтовом конверте, и туда же была отправлена фотографии той Симы, с которой для Павлы началось знакомство с эти миром. 'Мдааа. А этот Колун, оказывается, 'Умелец'. И как мне теперь от этой своры отбиваться?'. Главной же добычей стала сложенная вчетверо полковая фотография сфотографированная прямо то ли со стенда, то ли со стенгазеты родного Павлу 23 ИАП. Размеры у фотографии были солидные, примерно как нотный лист. А состояла она из четырех наклеенных на бумагу частей. Дата на фотографии стояла 7 ноября 1938 года. Качество было отвратительным, но характерные черты лиц все же можно было разобрать. 'Вон, Колун, то есть уже я. А рядом на фотографии пара веселых парней. Как-то странно все они кучкуются. Как в пирамиде — по трое. Может специально звеньями наклеили. И знамена развевающиеся на заднем плане между фотокарточками нарисованы. Угу. В центре обведенная лентами эмблема 'авиационная курица' — крылатый винт и чуть выше крупно и ярко написано '23 ИАП'. На самом верху фото Петровского, а с ним рядом кто-то с подписью 'К-р. Вершинин С.И.'. Это наверное комиссар полка. Серьезный дядька. Хорошо хоть, если увижу, узнаю его, и тупить не буду. Павла перевернула фотокартину, и прочла 'Держись Павка. Ждем с возвращением!'. Ниже этих слов кучерявились штук тридцать подписей'. Угу а в полку-то целых шестьдесят самолетов. Может даже поболее. Значит... значит вернее всего это подарок от эскадрилии. Точно! Вон с десяток из этих фамилий читаются под соседними с Павлом фото. А остальные, это наверное технический состав. Вон они в самом низу фотографии. А вообще-то этот Паша дурень дурнем. Такое фото в чемодане таскать ну никак не годится. Ведь если враги украдут его чемодан, то весь личный состав полка, как на ладони известен будет. С другой стороны это подарок. Они фактически с ним попрощались уже. Типа 'Если что, помни — джунгли твои, Маугли!''.
— Ну, что, Колун. Уооаааыы! Подлетаем, что ли? — Павла стремительно спрятала фото на дно чемодана.
— Подлетаем Иваныч. Ну как, выспался?
— А ты-то чего не поспал? Вон глаза опять красные. Третий день хорьком смотришь. Хотя перегара вроде нет, стало быть, акромя испытаний, небось еще и дела амурные у тебя? А?
— Кончились мои амуры командир. Теперь пока к летной работе не вернусь, или пока совсем не спишут, мужское оружие в пирамиду запру. Врачи ведь своего слова не сказали пока.
— Зарекался медведь мед есть...
Самолет прекратил снижаться выравниваясь перед полосой. Павла ухватилась за торчащую из шпангоута скобу и вовремя. По меркам конца двадцатого и начала двадцать первого века, посадка лайнера тянула примерно на аварийное приземление поперек нескольких железнодорожных путей.
— Спасибо этому дому! Эээй! Кумовья! Благодарствуйте, что довезли, и по дороге не угробили. Счастливо вам!
— На здоровье! Захочешь приятно прокатиться, обращайся! Мы завсегда тебе уголок держать будем.
— Спасибо ребята! Удачи вам. Своего орла берегите!
— Не за что соседи! И вам удачи. Сами своих пернатых берегите, а то развалятся они от ваших перегрузок. Да, вот еще, мужики! Диспетчеру там скажите, чтобы быстрее нас разгружали. Нам сегодня еще до Одессы слетать надо.
— Ладно скажем. Ну, пока, мужики.
Аэродром Симферополя особой красотой не поразил. С бетонированными полосами и насквозь застекленными аэровокзалами будущего сравнивать было нечего. Когда-то в 80-х Павла уже была Крыму. Воздух был тот же. Ароматный и чуть-чуть душноватый. Павла огляделась. В голубой дымке маячили не особо высокие крымские горы. Все было узнаваемо. Те же, что и в ее памяти южные деревья неизвестного ей названия. По травяному покрытию аэродрома на взлет идет утконосый ПС-84 он же 'Дуглас', который в войну станет Ли-2. Мимо по дороге ползет арба запряженная в ослика, ее обгоняет легковая машина. В зеленой траве стрекочут, кузнечики или другие какие певцы местной энтомологии. Одним словом — благодать.
— Василий Иваныч, а чего это мы прямо в Саки не сели? — Петровский рассеянно обернулся.
— А там, полосу новую делают. На запасную сейчас только СБ могут садиться. А этого птеродактиля она бы точно не выдержала.
— Понятно. На чем добираться будем?
— Хм. Да автобус туда должен ходить. На крайняк попутку поймаем.
— Вот такая, с крыльями, пойдет? — Павла указала на выруливающий к старту Р-5.
— Нет, Колун. Хватит с нас с тобой авиационной экзотики! Землей поедем, пока нас какой-нибудь местный орлик не угробил в горах или в море не утопил. Слыхал, как некоторые из них тут бьются? Вот то-то. Покуда здесь перекури, а я зайду с диспетчерами переговорю...
Мотор светлого форда неизвестной модификации сыто урчал. За опущенными боковыми стеклами мелькали деревья и спрятанные за ними аккуратные домики. В окрестной архитектуре преобладали татарские мотивы. Вот машина миновала мечеть с высокими тонкими минаретами, немного попрыгала по ухабам и выскочила на шоссе. Пилоты расслабились, млея от местных красот. По долине Салгира ехать было приятно, май это самый пик весны, а в Крыму это уже практически авангард лета. Сады по обе стороны дороги услаждали глаз красотой, а нюх своим неповторимым волшебным ароматом. Но вот, красота стала убывать за окнами, и дальше шоссе понеслось через степь. Ехать по крымским дорогам тридцатых годов вообще-то оказалось удовольствием неоднозначным. Вроде и красота вокруг, но местами просто пугающая. Хотя тут и не безумный кавказский серпантин, а преимущественно степи, но пыльные бури не лучшая альтернатива камнепадам. Сильный боковой ветер практически вцепился в машину. Принесенное им пылевое облако стремительно накрыло с головой путников после источника Тобе-Чокрак. Боковые стекла тут же закрыли, но в салоне стало очень душно. К счастью расстояние до цели путешествия было не большим, всего-то километров сорок. Минут пятнадцать это чудовище гудело и не выпускало добычу, мешая пассажирам нормально дышать. А водителю приходилось вести форд со скоростью беременной черепахи. Наконец, стихия насытилась, и, внезапно ослабив хватку, также стремительно унеслась дальше.
