— А почему мы вообще должны куда-то ехать? Мы тут дома.
— Если вы дома — нужно или избавиться от тех, кто мешает вам жить дома, либо искать новый дом. Есть и третий вариант — попытаться договориться и жить совместно, но этот вариант кажется несбыточным, поскольку для сосуществования нужно что-то, что объединит различные группы людей, собьет их в стаю, и направит внутреннюю агрессию вовне. Я не вижу чем можно объединить две стаи — 'русские' и 'латыши' — в одну.
— Да ну вас. Вы зануда. И отодвиньтесь в сторону, от вас гнилью пахнет.
Я решил не отвечать. Только слушал в инфополе, как в ходе разговора яд сотнями своих метастаз укутывал мою собеседницу, совершая глотательные движения в такт произносимым мною словам. Интересно. Получается, давление с моей стороны пробило дополнительную брешь? Выглядит похоже на правду. Тогда каковы корни страха? Что подпитывает аномалию? Страх расправы и дальнейшей травлей со стороны латышского населения и правительства? Это выглядит правдоподобно на первый взгляд, если бы не реакция аномалии. Страх перед российским вторжением? Это объясняет реакции, но выглядит глупо. Как минимум, эта женщина воспринимает возможное вторжение как освобождение. Кроме того, поражена не только она, но и большинство людей вокруг. Яд не различал ни национальности, ни языка, он одинаково жадно жрал всех без исключения.
— Предположим. А что думают рядовые граждане? Молодежь настроена радикально, как я понимаю.
— Мне кажется, вы не из ФСБ. Слишком много вопросов задаете с очевидными ответами. Молодежь настроена скептически и уезжает при любом удобном случае. Здесь работы мало и зарплата кот наплакал, зато куча всяких поборов сверху обычных налогов. Про пенсии не говорю...
Силки яда стиснулись еще крепче.
Мы шли по городу, снова удаляясь от центра, все дальше и дальше забираясь в лабиринт серых панельных домов. Я понемногу осваивался с местной атмосферой, и тошнотворном амбре аномалии теперь мог различить более тонкие ноты. Солоноватая сода хронической усталость, слабая горечь застарелого страха, который не был вызван чем-то конкретным, а существовал сам по себе, укоренившись глубоко в личности. Уксусная вонь старости — возраст, изменения в химии мозга и метаболизме сказываются и на отражении в Хоре. Ее тут было непривычно много. Острая, как тертый хрен, ненависть слабо тлела, лишь изредка проскакивая ослепительно яркими искорками. Яд накладывался на этот букет, и хотя был крайне отвратителен, но, как ни странно, прекрасно с ним гармонировал.
Это выбешивало.
Я чувствовал, что корень аномалии прямо у меня под носом, перед глазами — но я не мог сформулировать ускользающую мысль.
Бесчисленные нити яда огибали стороной границу моего микрокосма, радиус которой пришлось сузить до полуметра, чтобы слишком не нервировать мою спутницу. Они не ничего не могли сделать с теми естественными законами, которые мое сознание не рушило, а наоборот — подтверждало и укрепляло, но и сами оставались недосягаемы.
Будто издевались надо мной.
— Ну, вот и пришли.
Я взглянул на дом. Это была 'хрущевка' типового проекта, какие строились многими тысячами по всему Союзу, с целью максимально быстро снабдить население полноценным жильем взамен бараков и коммунальных квартир. Построенная по еще не испорченным правилами капиталистической экономики стандартам и технологиям, она должны была выдержать войну и обстрелы, но превзошла все ожидания своих творцов, пережив даже страну, построившую ее. Внешне она выглядела не так серо и уныло, как ее товарки в России, стены были обшиты утеплителем и покрашены в теплые тона, а вместо газонов и деревьев под окнами был плотный и ровный слой бетона. Но ее отсвет в инфополе был точно таким же — тяжелым, немного затхлым, но спокойным, лишь слегка отмеченного отзвуком пестрого безумия снов. Здесь люди отдыхали, ели, спали, проводили выходные, растили детей и дожидались смерти. Здесь они чувствовали себя в безопасности.
— Это значит, что мне пора разворачиваться и уходить?
Мне была интересна ее реакция. Никто в здравом уме не пустит в дом незнакомца, с которым встретились полчаса назад. Особенно если этот незнакомец — подозрительный не местный мужчина, который явно сильнее приглашающей его женщины. Особенно если это мужчина — эспер, от близости которого у нормальных людей мороз по коже дерет. Однако реакции этой женщины, направляемые отравляющей ее аномалией, нормальными назвать было трудно. А мне нужна была информация. Ради пользы дела, разумеется.
Она колебалась, и результат было сложно предугадать, наложилось очень много факторов.
Естественная боязнь.
Депрессивная апатия.
Отталкивающее присутствие эспера.
Влечение к уверенно ведущему себя мужчине.
Текущий через инфополе яд, проникающий прямо в мысли, минуя органику.
— Нет, что вы. Если вы не слишком торопитесь, можно чайку заварить, — какие необычные интонации. Сильный страх причудливо смешался с обреченной решимостью и смирением.
'Я тебя сейчас саму заварю, куце', — сварливо крикнула пролетавшая над домом чайка.
— Буду весьма благодарен, — я вежливо кивнул, одновременно одаривая чайку эмпатической оплеухой. Оскорбленная птица резко развернулась и направилась в сторону моря.
Женщина принялась возиться с магнитным замком на двери, а я постарался как можно быстрее восстановить границы личности. Если начал слышать голоса вещей — это еще не значит, что северный пушной зверь пришел по мою душу, но о своей реальности он уже напомнил, а терять самоконтроль сейчас никак нельзя. Тем временем дверь открылась, и мы зашли в подъезд.
Уже через пару минут мне было предложено сесть за стол, а хозяйка принялась кипятить чайник и что-то доставать из холодильника. Я же тем временем осматривал дом. Любой дом похож на своего жильца, и этот не был исключением.
Когда-то, еще совсем недавно, здесь было красиво и уютно. Да и сейчас внешние атрибуты былого благополучия сохранялись — красивые шторы, довольно качественный с виду ламинат, почти новый ковер, бытовая техника. Но глаза цеплялись за мелкие детали, которые выдавали с головой неотвратимый полет в пропасть. Ковер давно не чистили. Две из трех лампочек в люстре были перегоревшими. Даже блюдо, которое хозяйка вытряхивала из кастрюли в стеклянную миску чтобы разогреть — это были голые макароны. Даже... я принюхался. Определенно, без масла. О, кажется, она что-то собирается добавить... в тот же миг я вскочил со стула и бросился к ней. Достаточно быстро, чтобы успеть перехватить руку.
— Стойте!
— Вы что творите?!
— Вы серьезно собираетесь это сюда налить?! Вот ЭТО — СЮДА?!
— Майонез в макароны? А что такого-то?!
— Что такого? ЧТО ТАКОГО?! Ну конечно, что в этом такого. Давайте плюнем туда! Наступим! Что в этом такого, в самом деле!
— Не нравится — готовьте сами!
— Вызов принят. Передайте, пожалуйста, фартук. Что у вас сейчас есть — яйца, ветчина или колбаса, сыр, овощи, какие-нибудь специи? — я взял лежащий рядом нож и попробовал пальцем лезвие. Тупой, как жертва йододефицита. — И точильный брусок, если можно.
Не то, чтобы я был фанатиком от кулинарии или утонченным гурманом. Последнее для меня и вовсе невозможно, ведь я не различаю вкусов. Но верность некоторым привычкам сохранять необходимо.
Просто чтобы оставаться собой.
* * *
Немного позже
— Ну что я могу сказать... вы неплохой повар.
— И что, это все? — я сполоснул нож под краном, поймал отполированной поверхностью свое отражение и потрогал полуторанедельную щетину. — Не слышу грома аплодисментов во славу Великого Маэстро Всея Кастрюль и Сковородок.
Хлоп. Хлоп. Хлоп.
Как удары комьев земли о гроб.
Я стоял к ней спиной, но глаза были не нужны, чтобы ощутить ее отчаяние, ненависть и отвращение. К себе. Ее эмоции били через край, и маска вежливого внешнего спокойствия и сдержанности обмануть меня не могла. Женщина сидела за столом и бессмысленно водила вилкой по пустой тарелке.
Депрессия. Хроническая, глубокая, запущенная. И, насколько я мог судить, заботливо напоенная разлитым в инфополе ядом. Любая аргументация, любые слова и действия будут истолкованы негативно мозгом, который потерял способность испытывать счастье.
Пристали на улице нацисты — сама виновата.
Не можешь уехать — тряпка.
Нет работы — бездарность.
Ушел муж — уродина и неудачница.
Нет детей — больная скотина.
Познакомилась на улице с мужчиной — шлюха.
Пригласила его к себе после короткого знакомства — шлюха в квадрате.
Вопреки ожиданиям, он оказался не грабителем или насильником а приготовил отличную лазанью — никчемная иждивенка.
И так далее, в том же духе. Самоуничижение, чувство вины перед всем миром, стремление причинить себе еще больше боли, чтобы наказать себя — а потом апатия, полная безучастность, когда человека можно резать живьем, а он разве что зевнет. А случайная вспышка энергии будет летальной — доведенный до предела мозг даст команду на самоликвидацию.
Крайне интересно. Значит ли это, что появление аномалии может быть спровоцировано не только страхом, но и любыми другими сильными эмоциями?
— Кстати, вы не представились.
— Не вижу смысла. Что вообще есть имя? Ничего не значащая последовательность звуков, позволяющая как-то персонализировать себя. Причем имена не уникальны — а тогда какой в них смысл?
— Вы по национальности случайно не украинец? Говорят, очень болтливые люди.
— Хоть евреем назовите, только в печку не сажайте.
Снова наступила тишина, не прерываемая даже чернотой, разливающейся в Хоре. Сейчас ее нота заглушала собой все вокруг, ее ощущали даже домашние животные в соседних квартирах. Смерть не спутаешь ни с чем.
— Передайте, пожалуйста, нож.
Я выполнил просьбу без лишних вопросов. Женщина приняла прибор и направилась, насколько я помнил типовую планировку, в санузел. Опутывавшие ее нити яда образовали уже плотный кокон, и которого самостоятельно она не имела никаких шансов выбраться. Он становился только плотнее все то время, что я стоял у плиты, и теперь, кажется, дозрел. Я быстро перемыл посуду, составил их на место и проверил через инфополе обстановку.
Хех, закрыла дверь на защелку. Слышен шум воды. И, судя по оглушительно-черному фонтану сорвавшего все оковы мортидо, воду она набирала не для помывки. Хм... ладно. В других условиях я бы потребовал платы, но будем считать, что она расплатилась со мной, побывав в роли лабораторной крысы.
Я достал из рюкзака маузер, потом подошел к двери ванной, мысленно представил себе схему шпингалета и наметил необходимое приложение векторов усилия, после чего дал им отмашку.
Защелка открылась.
Женщина лежала в ванне прямо в одежде, спиной к двери. В правой руке она держала наточенный мною нож, а левую рассматривала. Надо полагать, прикидывая линию разреза.
— Знаете, вскрытие вен — калечащий, но крайне ненадежный способ. Если хотите, я могу принести вам фен. Если боитесь электрического тока, у меня есть пистолет.
— Убирайтесь.
— Еще чего. Я отсюда не уйду, пока не закончу с вами.
— Чего вам от меня надо?! — она захлебывалась сдерживаемыми рыданиями.
— Хороший вопрос. Начнем издалека. Как я выгляжу?
Молчание.
— Вот именно. Вы понятия не имеете. Вы не можете вспомнить мое лицо, вы не можете сказать, сколько мне лет, во что я одет. Отдельные черты лица ваша память сохранила, но в цельную картинку составить их уже нельзя. А ведь эти черты вполне обычны, вы могли видеть их на улице ежедневно. Как думаете, — я выдержал небольшую паузу. — Я вообще реален? Может, вы меня просто выдумали?
Молчание. Она даже не попыталась обернуться. Ожидаемо.
— Вы спрашиваете, как меня зовут? Отлично, давайте знакомиться. Я — ваш здравый смысл. Вы не поверите, но я у вас есть. Может быть, в честь нашего знакомства, сделаете мне приятно: перестаньте пороть горячку и немножко подумайте головой.
Сжимавшая нож рука немножко расслабилась. Значит, меня хотя бы слушают.
— Я предполагаю, что самоубийство само по себе не является поступком, достойным осуждения. В силу того, что человек является стайным животным, это нормально когда одна особь жертвует собой для блага стаи. Солдат может пойти в самоубийственную атаку, сохранив жизни нескольких товарищей. Неизлечимо больной, согласившийся на эвтаназию, экономит ресурсы своих родственников и больницы. Часто самоубийства совершают шизофреники, доведенные до истощения своими приступами — и это тоже нормально. Нежизнеспособный организм вычеркивает себя из экосистемы, чтобы дать место здоровым особям. Поступок достойный уважения, а не проклятия. Другое дело, когда на самоубийство идут под гнетом внешних обстоятельств, и тут моя оценка скорее всего будет отрицательной. Не в силу общественного порицания, и не в силу преступления перед несуществующим богом, а в силу своей нерациональности. Лишение себя жизни — необратимое действие, вот в чем суть. Оставаясь в живых, вы еще можете отвернуть, и найти какие-то иные пути разрешения проблемы, однако стоит вашему сердцу перестать биться — и все. Дальше только вечный сон без грез, полное небытие. Конечно, перед этим будет несколько минут довольно мучительной агонии, но не будем про это — в конце концов, это всего лишь несколько минут. Хотя, как я вижу, вы не хотите искать пути и решения, у вас не осталось сил для борьбы. Что же, позвольте мне оказать вам небольшую услугу.
Я взвел маузер и положил оружие ей на грудь.
— Держите. Он уже готов к стрельбе. Лучше всего вложить дуло в рот, тогда пуля вынесет вам весь затылок. Вы не успеете почувствовать боль.
Ее рука потянулась к пистолету и сомкнула пальцы на рукоятке.
— И последнее. Мне безразлично по большому счету, решитесь вы спустить курок или нет. Я одобрю любое решение, которое вы примете самостоятельно и осознанно. Но! Вы уверены, что вы принимаете решение самостоятельно?
— Что?
О, ответная реакция, прекрасно.
— Вы не самостоятельно приняли решение лишить себя жизни. Вам его навязали.
— Кто?
— Кто-кто... те, кто вас ненавидит. Те молодчики, которые готовы разорвать человека за русскую речь, но при этом жиденько серят от вида российского паспорта. То правительство, которое кормится с рук множества международных фондов в обмен на нацистскую политику. Те люди со снулыми рыбьими лицами, которых вы ежедневно видите на улице, и которые ничего не сделали для того, чтобы облегчить вашу боль. Это они виновны, это они желают вам зла, это они уничтожили вашу самооценку, растоптали вашу гордость, это они заставили вас лечь в ванную и взять в руки нож!
Я присел рядом с ванной на колено, и раздвинул пределы микрокосма сразу на пару метров, выдавливая щупальца яда прочь. Женщина в панике забилась в воде, даже эта малая толика мощи эспера пугала ее до безумия, но я крепко ее схватил за плечи и принялся шептать на ухо:
— Вы ведь не доставите им такого удовольствия. Вы не позволите им радоваться вашей смерти. Им будет плохо, если вы будете жить — и вы будете жить, чтобы было плохо им. Чтобы с радостью видеть их бессильную злобу. Что бы гордиться своей принадлежностью к русскому миру, пока их мелкое племя вымирает и растворяется на просторах Западной Европы. Ненавидьте их. Будьте против них. Радуйтесь их горю. Мстите им. Втрое отплатите им за все, что они сделали с вами.
