— 'Ясень' — 'Соболю': конец связи, — прохрипела она и отключилась.
Черт знает что. Полковник настороженно поглядел на наушник в своей руке, как на кусок тухлятины. С одной стороны, такого конверта нет... с другой, приказы не обсуждаются. Он достал ключи и повернулся к сейфу, который был тут же, вмонтирован в одну из стенок кунга. Справившись с замком, он открыл дверцу, и почувствовал, как его прошибает ледяной пот. Поверх всех остальных документов красовался аккуратный конверт из плотной белой бумаг, на котором было крупными буквами отпечатано слово пепел. Тайком, чтобы никто не заметил, полковник ущипнул себя за руку.
Было больно. Значит не сон.
Он осторожно взял конверт и привычным движением, как это десятки раз происходило на маневрах и стрельбах, оторвал край и вытряхнул содержимое. В руках у него оказался обычный лист бумаги с положенными печатями и грифами, не отличавшийся от тех, на которых расписывались тактические задачи на учениях. Только числа там были совсем незнакомыми. Он уже собирался сам взяться за радиостанцию и запросить подтверждение, но та его опередила:
— 'Соболь', 'Соболь', я 'Синица', как слышно? Прием.
Ждать себя полковник заставлять не стал, тут же схватил наушник и бодро рявкнул:
— Я 'Соболь', слышу вас хорошо, прием.
'Синица'. Бригадный позывной 76-й десантно-штурмовой бригады. Голос командира, полковника Игоря Григоращенко, он узнал сразу. Знакомы они были давно, и хотя в силу различных родов войск пересекались редко, вне службы отношения поддерживали приятельские. И за десять лет знакомства полковник Суворов не помнил, чтобы у офицера, командующего несколькими тысячами отмороженных головорезов, был настолько взвинченный голос.
— Слава тебе господи... 'Синица' — 'Соболю': мы атакованы! Повторяю: мы атакованы! Подверглись авиаудару, предположительно — со стороны американских ВВС. Прием.
— 'Соболь' — 'Синице': подтвердите атаку со стороны противника! Это не учебная тревога? Прием! — градус чертовщины стремительно нарастал, полковник свободной рукой расстегнул верхнюю пуговицу формы.
— 'Синица' — 'Соболю', — взревела радиостанция так, что услышали даже сидящие рядом офицеры. — Виталька, блять, что ты там как хер в рукомойнике?! Подтверждаю: четыре бомбы — по складам с ГСМ, боеприпасами и провиантом! Связи нет ни с кем, все помехами забито как сортир в тувинской казарме! Прием!
— Блять... 'Соболь' — 'Синице'. Началось что ли? Мне только пришел приказ. По конверту, которого у меня сроду не было, а он есть! Код 'Рассвет'. Тебе приходило что-то? Прием.
— 'Синица' — 'Соболю'. Хрен знает, со мной тоже никто не связывался.... Стой! Будь на связи!
В наушнике послышалось какое-то шевеление, отрывистые возгласы, потом снова зазвучал голос полковника Григоращенко, который тщательно пытался скрыть потрясение:
— 'Синица' — 'Соболю'. Мне он тоже пришел. Код 'Рассвет'. У меня такого конверта нет, я точно знаю. Но эта падла прямо сейчас лежит у меня в ящике стола. Прием.
— 'Соболь' — 'Синице'. Что делать теперь будем? Прием.
— 'Синица' — 'Соболю'. Ты на службе первый день? У нас есть приказ. Мы его выполняем. Конец связи.
Радиостанция замолкла, и полковник плюхнулся на сиденье. Его терзал понятный в такой ситуации страх, но в то же время в груди поднималось радостное, злое возбуждение.
'Шанс, — мелькнула в голове мысль. — Шанс!'
Он схватил лист бумаги с инструкциями и впился взглядом в строки. Его бригаде следовало немедленно совершить марш-бросок на одну из подготовленных позиций, совершить обстрел по координатам первой очереди, перезарядиться, и произвести обстрел по координатам второй очереди. После чего вернуться в пункт постоянной дислокации и ждать дальнейших инструкций.
'Полчаса на сборы. Полчаса на дорогу. До тридцати минут на развертывание. Двадцать минут на перезарядку...'
Полковник кашлянул, прочищая пересохшее горло.
— Боевая тревога, — объявил он твердо. — Это не учения.
Три пары пальцев застучали по клавиатуре, три голоса начали транслировать приказ по бригадной подсети, донося его до нижестоящих офицеров, а те в свою очередь отрывистыми командами поднимали полусонные экипажи. Им не нужно было над чем-то размышлять, мучиться неопределенностью или нервничать. По большому счету, непосредственным исполнителям даже не было нужды просыпаться, потому что благодаря постоянным тренировкам они могли вывести свои пусковые установки на рубежи с закрытыми глазами. Думать — это удел командования, их привилегия и бремя.
Через сорок две минуты бригада вышла на позиции. Двенадцать пусковых установок, двенадцать транспортно-заряжающих машин, пункт подготовки информации и передвижной штаб, в котором находился и полковник Суворов. Все машины обменивались между собой информацией, полетные задания рассчитывались и загружались прямо на ходу.
За время пути полковник, да и другие офицеры бригады, несколько раз пытались установить связь с другими подразделениями, или позвонить домой с мобильного, но тщетно. И если прочие лишь недоуменно качали головой, то полковнику было не до смеха. Он только поторапливал подчиненных и непроизвольно вжимал голову в плечи — если пришлось воевать против американцев, нужно очень внимательно следить за небом. Повезет тому, кого прикрывает мощнейшая в мире эшелонированная ПВО... если она еще не уничтожена самым тяжелым, первым ударом.
Игорь сказал, что на расположение его бригады упало четыре бомбы. Всего четыре. Столько может унести один самолет. Значит ли это, что только один смог прорваться через противовоздушный заслон? Последняя мысль позволила полковнику Суворову немного прибодриться. На его тактическом дисплее одна за другой метки пусковых установок окрашивались в красный — сигнал готовности. Когда пришел рапорт с последней, ему лишь оставалось поднести ко рту микрофон и произнести одно слово:
— Пуск!
Двенадцать ракет разом сошли с направляющих и устремились ввысь, в верхние слои стратосферы, чтобы разогнаться там до гиперзвуковых скоростей и стать неуязвимыми для большинства средств перехвата. Через несколько секунд, после того как экипажи доложили об успешном запуске, пришла очередь еще двенадцати ракет. Подкатившие следом транспортно-заряжающие машины максимально быстро загрузили второй боекомплект, после чего снова началась процедура загрузки заранее рассчитанных полетных заданий.
Второй залп, уже по новым координатам.
Еще две дюжины ракет ушли в небо.
Чтобы всего через несколько минут утопить свои цели в огне.
Полковник Суворов смахнул со лба холодный пот и приказал бригаде приводить технику в походное положение и возвращаться на базу.
Реальная война ему почему-то не нравилась ни капли.
* * *
Инфополе и Хор — понятия разные, хотя и пересекающиеся.
Инфополе — это просто среда, вакуум, мировой эфир, система координат, в которой распространяется информация. Ее пределы как минимум равны видимой Вселенной, но, скорее всего, распространяются далеко за ее пределы, за горизонты событий и складки Римана, во все возможные и мнимые измерения.
Хор — это совокупность того, что наполняет инфополе. Воздух, космическая пыль, реликтовое излучение, темная энергия — это практически неуловимый, вездесущий фон, от которого невозможно закрыться или отстраниться. Неодушевленные предметы и объекты тоже ведут себя тихо. Более заметны на их фоне животные и те вещи, которые созданы искусственно. Но ничто не сравнится по яркости и интенсивности с людьми. Все вместе, они образуют Хор, который шепчет и вопит триллионами голосов, и в котором так легко потерять себя.
Я конструкция из металла и бетона в центре большого города. Я майор Джеффри Хени, мне больно дышать, но я все равно бреду по лесу, сверяясь с компасом. Я генерал Мэтью Калхан, и уже несколько часов пытаюсь безуспешно связаться с Пентагоном. Я Марис Аузинс, я спокойно сплю в своей постели. Я Анна Воронинас, и хотя на часах половина третьего ночи, я читаю в Интернете статьи об организации подпольных ячеек. Я студент одного из рижских университетов, я не сплю, потому что очень занят — делаю наркотики, которые потом продам в Россию. Я светофор на перекрестке и мигаю желтым огнем. Я крыса и я грызу. Я полковник Исрапилов, я нахожусь на борту десантного корабля и сверяю часы со своими офицерами, ведь нас ждет штурм. Я ракета, мчащаяся на высоте сорока километров. Я река Даугава и медленно несу свои воды по руслу. Я воздушные массы над Балтийским морем. Я тектоническая плита, слой осадочных пород и почвы на ней же. Я небо и я земля. Я единственная искра жизни в ледяной черноте. Я... я... Что это — 'я'? Я не знаю, что я.
Больно.
Боль — это... это сигнал о повреждениях. Повреждениях физического тела.
У меня есть тело.
Болит.
Болит голова. Лицо. Щека.
У меня все это есть.
Больное место. Его можно коснуться. Растереть его, унять боль. Коснуться... чем? Рукой.
Оказывается, у меня есть и руки.
Руки к которые можно поднять. Поднять к лицу. Чтобы рассмотреть... рассмотреть глазами! У меня ведь есть глаза! И если у меня есть глаза, лицо, руки — значит мое тело человеческое.
— Висельник! — из невообразимой дали донесся звук. Звук, складывающийся в слова. — Висельник! Возвращайся!
Снова вспышка боли.
— Висельник, едрить твою налево!
Что такое 'Висельник' и 'едритьво юналево'? Не могу вспомнить. Болит голова. Тошнит. Почти ничего не вижу. Даже мои собственные руки кажутся просто мутными пятнами. Это плохо. Если я потеряю сознание здесь, остановить в нужный момент войну будет сложно, ведь Правосудор не справится один...
— Висельник! — новый вопль с другого конца бесконечности.
Озарение пронзило мозг ослепительной молнией. Очень своевременно. Достаточно своевременно, чтобы почти лишенное воли тело дернуло рукой и перехватило летящую в лицо ладонь.
— Нен-нада, — пробормотал я заплетающимся языком. — Хв-ватит м-меня бить.
— Ты уходить начал, — пояснила девушка с волосами, заплетенными в два длинных хвоста. — С концами причем.
— Спа-аассиба. Н-но бить не на-адо.
Я прислонился спиной к запертой двери и принялся тереть виски. Удар у Шута был плохо поставленным, но очень хлестким, но эта хлесткость, причинявшая сильную боль, жестоко и надежно вбила меня обратно в телесный облик. В форму, продиктованную сознанием, и им же удерживаемую от исчезновения. Когда рассудок окончательно вернулся ко мне, я позволил себе роскошь оглядеться. Мы разместились втроем на технической площадке рижской телебашни. Обслуживающий персонал сюда заглядывал редко и ненадолго — чтобы не схватить дозу излучения от высокочастотных антенн, так что это место отлично подходило, чтобы следить за событиями. Нас, по понятным причинам, ветер и излучение не беспокоили. Шут снова устроилась на раскладном стуле перед мольбертом, Правосудор же не шевельнулся, когда я пришел в себя, и никак не реагировал на окружение. На перила сейчас опиралась только физическая оболочка. Взгляд его был пуст, а разум был равномерно размазан по всей площади от Калининграда до Петербурга. Он видел все, слышал все, знал все, был везде — и нигде одновременно. И самое главное — мог в любой момент вмешаться.
Снова опускать барьеры своего микрокосма было слишком рискованно, я бы просто не удержал контроль над остатками личности. Но оценить результаты можно было уже и так, без дополнительных мер.
План, который мы задействовали, был просто до примитива. Руками американских военных, дислоцированных в Латвии, нанести удары по нескольким российским приграничным базам и населенным пунктам, таким создав образом достаточный casus belli для ответного удара. Разумеется, полагаться на руководство РФ в этом плане было нельзя. Угрожаемого периода не было, никто не держал войска не в боевой готовности, даже после бомбардировок и сбитых самолетов Генштаб предварительно известил бы президента, который бы немедленно связался с американским коллегой, и подстава очень быстро вскрылась. Так что мне пришлось на протяжении нескольких часов держать помехи во всех мыслимых диапазонах, прежде чем вахту не принял Правосудор. Оставили только небольшие окна в узком дипазоне, чтобы те подразделения, которым выпало стать нашими пешками, могли между собой координироваться. Американцам же связь положили полностью, а также устроили поломку вертолету, на котором те пытались добраться до своих соседей в Литве. Мой план не предусматривал не только возможности тактического поражения российской армии, что легко могло случиться при реальном столкновении, но даже сколько-нибудь организованного сопротивления. Ничего личного, так было нужно.
Я оглянулся на восток. Рассвет там еще не алел, зато было видно куда менее мирное зарево. Я вспомнил о силах, которые использовал для сокрушения местного контингента НАТО. Одна полная ракетная бригада — это сорок восемь тактических ракет, почти неуязвимых для перехвата, и даже малая часть из них должна была нанести критический ущерб. Я пригляделся к зареву и вдохнул его информационный оттиск в себя. Там, где-то ближе, а где-то дальше, горели склады с горючим. Горели уничтоженные эллинги вместе с техникой. Огромными кострами полыхали ангары, хороня под своими обломками самые дорогие и сложные истребители, когда-либо принятые на вооружение. Тяжелый черный дым поднимался от взлетных полос, делая их непригодными для посадки. В жадном огне обугливались радарные установки. Штабные помещения стали грудой обломков. Я повел глазами вокруг, и заметил, что два густых дымных хвоста поднимаются и совсем рядом, над Ригой. Горели два каких-то здания в деловом районе, и в них явно находились люди в тот момент, когда на них обрушилась смерть с небес. Они лениво тлели, придавая происходящему совершенно определенный вкус.
Вкус боли.
Вкус страданий.
Вкус смерти.
Я отшатнулся, оперся на перила, чтобы не упасть, и широко раскрыл рот. Бурный поток рвоты обжег кислотой язык и исчез из виду далеко внизу.
'Отвратительно, — подумал я, отплевываясь. — Всегда было мерзко, но сегодня особенно гадко'.
— Тебе плохо? — Шут оторвалась от мольберта и обеспокоенно потрясла меня за плечо. — Может, воды?
Я только помотал головой, почти не обращая внимания на боль от прикосновения чужого микрокосма.
— Я просто перенапрягся. Чуть не ушел... — дышать было тяжело, желудок так и норовил не просто вывернуться наизнанку, а завязаться узлом. — Тело еще не до конца вспомнило, как надо работать.
Я немного отдышался и добавил:
— Это Правосудора самодеятельность, перенаправил ракеты. Я не планировал ударов по тем объектам, где будут находиться люди. Чего он сломал-то, не видишь?
Шут на секунду закрыла глаза, окунаясь в Хор, и тут же ответила:
— Здание правительства и какой-то жилой дом.
— Наверное, номенклатурщиков накрыл, — я снова закашлялся. — А на востоке — казармы с солдатней. Зачем — непонятно. Они же сами прекрасно справляются со своим уничтожением.
— Сколько это еще продлится? — девушка-эспер обвела рукой ночной пейзаж.
