Существо ничего не ответило. Вряд ли оно вообще умело говорить. Но оно неуклюже поднялось с колен и в третий раз дотронулось до человека рукой. Человек в ответ положил собственную руку ему на плечо.
— Я не знаю, кто ты, — сказал он. — Но я чувствую твою печаль и одиночество. Твоя грусть на вкус горче морской соли. Это ведь ты помог мне ожить?
Ответом ему было несколько жалобных мычащих стонов. И еще кое-что. Неслышимое и неосязаемое. Уже не та прекрасная и великая песня, что разносилась здесь совсем недавно, но отрывистые осторожные ноты, которыми существо пыталось донести то, что думало и чувствовало. Оно облекало свои последние воспоминания в эту незамысловатую форму, и делилось ими напрямую.
— Я не знаю, должен ли быть благодарен тебе, — человек огляделся. — Я ничего не знаю, хотя помню все. Как мне себя вести? Что считать злом, а что благом? Я был мертв, а сейчас жив — это ли не нарушение всех мыслимых законов и правил? Скажи мне, есть ли в мире что-то абсолютное? Чему можно верить?
Существо сникло, и его безмолвный ответ был ясен.
— Ты тоже не знаешь. Ты тоже потеря...
Человек подошел к письменному столу, где нетронутыми лежали школьные учебники. Взял один из них. Учебник физики для восьмого класса. Открыл, перевернул несколько страниц, и долго, бесконечно долго смотрел на формулы.
— Противоречит ли моя жизнь этому? Наверное, нет. Ты разобрал меня на части, а потом собрал снова — и я стою здесь. Значит, жизнь — это лишь конструкция из частиц, управляемых законами, которые тут описаны. Я жив, и я это я, а не кто-то другой. Значит, эти законы истинны.
Он захлопнул книгу и положил ее обратно. Его взгляд привлек другой предмет — колода карт таро. Человек принялся перебирать карты, разглядывая изображения. Задержался он на карте, изображающей человека, подвешенного вниз головой в петле. Он бросил взгляд на куски галстука. Затем вытащил карту из колоды и поднес ее к глазам.
— Я не знаю твоего имени, и не помню своего. Но мы не можем никак себя не называть. Имя — это личность. Так что... вот оно, мое имя.
Человек оглядел существо, все еще стоящее перед ним, его длинные волосы, бледную кожу и мешковатую одежду, его отсутствующие глаза и костлявые руки. Затем вытащил из колоды карту, изображающую скелет с косой, и протянул ему.
— Возьми, — сказал он. — Это 'Смерть'. И это ты отныне.
Глава 12: Отшельник
Где-то на федеральной трассе Р-255
Часы показывали половину одиннадцатого. Снаружи салона царила кромешная темень, изредка прерывающаяся вспышками фар встречных машин. Они показывались вдалеке, приближались, наращивая яркость, пока не достигали наивысшей, ослепительной точки, а потом резко исчезали. От этих непрерывных скачков начинала болеть голова, и Луне оставалось только прислониться лбом к боковому стеклу и закрыть глаза в ожидании, когда же они доберутся до Кемерово.
Четыре часа в дороге.
В полном молчании.
Семке приходилось хуже всех. Краем глаза Луна изредка на него поглядывала, и даже в темноте видела, как он весь осунулся и побледнел, а руками судорожно цеплялся за руль, будто боялся, что он куда-то сбежит. Она не в первый раз замечала, как в ее присутствии людям становится плохо. Невольно она каждый раз чувствовала укол совести, и куда более чувствительный укол — исходящий от самого человека, невидимый, но осязаемый и болезненный. Хотя сейчас она была не единственной виновной, легче не становилось. Когда он позвонил ей, и выложил все напрямую, ей сначала захотелось разорвать его на куски. Ну, или придушить. По настроению. За то, что полез не в свое дело. И еще за то, что возомнил о себе невесть что. И еще... за что нибудь. Даже без всякой причины. Ей нужно было дать эмоциям выход. К сожалению или счастью, по телефону никого побить нельзя, так что Луна ограничилась тем, что наорала на него. Любой нормальный человек тут же бы повесил трубку, но эта тряпка все безропотно выслушала и рассыпалась в извинениях. И, прежде чем девушка нажала на 'отбой', успел сказать о сделке, которую заключил с Висельником.
За эту возможность Луна ухватилась обеими руками. Мигом сменив гнев на милость, она взяла с Семки страшную клятву, что тот немедленно свяжется с ней, как только сам получит звонок, и принялась ждать.
Ожидание растянулось почти на две недели. Все это время Луна стоически выдерживала ежедневное посещение университета, и медленно, но верно привыкала к способностям эспера. Во всяком случае, теперь она сразу понимала по психическому прикосновению, окликают ее по имени, касаются случайным взглядом или просто пялятся на задницу. И когда она на исходе двух недель почти потеряла терпение, Семка наконец-то позвонил. И сказал, куда Висельник попросил его отвезти.
Упоминание о Карантинной Зоне напугало ее, как напугало бы любого другого человека. Об этом месте старались не говорить вслух, практически не упоминали в новостях, а в сети какую-то информацию можно было найти только на специализированных научных сайтах. Или в даркнете, но Луна была девочкой хорошей, и в плохие места не ходила, и не только потому, что не знала ничего сложнее мобильных приложений. Вместо этого она спросила себя: Что может случиться плохого там, где рядом будет полноценный эспер?
'Может, еще одна война? Или массовая резня? Природная катастрофа? Или что-то вообще неописуемое?' — ехидно поинтересовался здравый смысл.
К счастью или нет, но к здравому смыслу Луна и в лучшие времена прислушивалась редко, а потому сразу кинулась собирать вещи. Из университета отпросилась 'по семейным обстоятельствам', родителям же сказала, что уезжает с группой на конференцию в Екатеринбург. Те не только дали свое разрешение, но, казалось, даже обрадовались. Хотя почему 'казалось'. Их дочь была неумелым, но все же эспером, и постоянное соседство с ней мучило их сильнее прочих.
Луна снова покосилась на Семена. Пять часов назад он забрал ее от КПП на въезде в коттеджный поселок, четыре часа как к ним присоединились те двое, три с половиной — как загруженная под завязку 'Лада', скрепя амортизаторами, наконец-то выбралась за пределы города. Время, проведенное в обществе трех эсперов, уже успело превратить Семена в подобие выжатого лимона, но за руль он пока держался крепко. На всякий случай, Луна отстранилась как можно дальше, прижавшись к дверце. А остальные что?
В зеркало заднего вида ей было хорошо видно незнакомую девчонку, устроившуюся на заднем сиденье. При знакомстве она вместо представления показала карту 'Шут', лет ей было немного меньше, чем самой Луне. Чем-то Луне сразу не понравилась. Может от того, что выглядела совершенно беззаботной. Или из-за длинных, до пояса, волос, заплетенных в два смешных хвостика. Или из-за смешного берета набекрень и попугайской одежды. Или потому, что Висельник относился к ней если не тепло, то уж точно без неприязни. Как бы то ни было, ее складной мольберт кое-как затолкали в багажник, а сама она за всю дорогу не проронила ни слова, то ковыряясь в своем телефоне, то чиркая карандашом в блокноте. Несколько раз до этого Луна порывалась как-то завязать с ней беседу, попытаться понять, каким образом ей удается так легко жить, как она стала эспером, но каждый раз душная тишина затыкала ей рот. И кое-что еще.
Самого Висельника видно не было, он сидел прямо за ней. Спиной Луна чувствовала его присутствие — что-то, что невозможно описать словами, но также невозможно ни с чем спутать. Что-то подавляющее, сминающее не просто волю, а самое 'я'. Тот самый непонятный 'микрокосм' о котором постоянно все говорили, и только он позволял понять, что эспер находится на месте. Он не только не говорил, но не издавал ни единого звука, ни малейшего шороха. Почему-то девушке от этого становилось жутко.
Молчание продолжало давить.
Луна нервно комкала в пальцах платок.
Было нормально молчать, когда находишься где-то одна. Но в обществе, да еще в тесном салоне 'Лады' молчание причиняло ей почти физические страдания. Она еще раз украдкой огляделась. Семка следил за дорогой, Шут отложила блокнот и снова достала телефон, Висельника по-прежнему не было слышно.
'Чтоб вас черти взяли, интроверты!', — подумала Луна ожесточенно.
Она собралась с духом и торопливо, потому что еще секунда промедления — и не хватило бы смелости, нарушила тишину:
— Висельник?
— Да? — он отозвался мгновенно, будто ждал.
— Слушай... короче... — она уже жалела, что раскрыла рот. — Ну, я реально просто забыла. Столько всего навалилось разом... в общем... извини.
И затаила дыхание в ожидании. Извиняться вообще было не в ее правилах, и не важно, насколько она была виновата. Но в какой-то момент, удивительно совпавший с тем, когда ее с позором выставили на улицу, здравый смысл робко шепнул ей, что то, что было 'до', и то, что происходит 'после' — это разные вещи, и вести себя надо иначе.
— Нет нужды извиняться, — добродушно произнес Висельник, и сердце девушки радостно подпрыгнуло. — Все уже закончилось, выводы я сделал, так что вряд ли что-то подобное повторится.
— Стоп-стоп... какие выводы?
— Что на тебя нельзя положиться.
— Э-э... — это все, что Луна смогла из себя выдавить. Ее словно вылили на голову ведро с помоями. Дыхание у нее перехватило, она почувствовала, что вот-вот разревется.
Положение частично спас Семка.
— Эй, как там тебя... у вас это что, нормальным считается? — громко сказал он, не отвлекаясь от дороги.
— Что именно?
— Девушек до слез доводить, гадости им говорить.
— Не понимаю, о каких гадостях ты говоришь, — судя по голосу, Висельник усмехнулся. — У меня есть правило — никогда не лгать своим. Правда может быть не слишком приятной, пугающей или даже болезненной, но от этого она не перестает быть правдой. Или ты из тех, кто предпочитает врать в глаза, лишь бы не оскорбить чьи-то тонкие чувства?
— Я не про то! Я спрашиваю, что тебе Лена сделала, что ты с ней вот так общаешься?
— Вообще-то, ты спросил, является ли это нормальным, а сейчас съехал с темы. Однако на второй вопрос тоже отвечу. Она не выполнила одну мою просьбу. Поэтому вероятность того, что я снова ее о чем-то попрошу, невелика. И воздержись от дальнейших выпадов в мой адрес. Из френдзоны это тебя все равно не выведет, а оскорбить меня все равно невозможно.
Плакать Луне уже не хотелось. Только провалиться сквозь землю.
— Это тут при чем?
— Не при чем. Так, вспомнилось случайно. Но давай не будем сотрясать воздух. Я чувствую, Луна изнывает от нетерпения, что бы поделиться с нами своими проблемами.
Запоздало девушка сообразила, что на ней сосредоточено внимание всех троих спутников. Даже Шут отложила свой телефон и навострила уши. Луна вздохнула и попыталась собраться с мыслями. Какие у нее есть проблемы? Да целый вагон, даже не ясно, с чего начать...
— Ну, я продолжаю ходить в универ. Не особо приятно в аудитории сидеть, это да. Но заметила, если носить что-то неброское, то как-то легче становится. Меньше пялятся.
— Это хорошо, — вдруг подала голос Шут. Луна глянула на нее в зеркальце заднего вида — та скучающе накручивала волосы на палец. — По Хору надо течь, а не в штыки встречать. Тогда намного легче.
— А ты как делаешь? — Луна невольно заинтересовалась.
— А я не обращаю внимания на неприятные ароматы, и прислушиваюсь к хорошим, а потом пытаюсь представить, как они выглядят. На самом деле, это очень интересно — рисовать не то, что видишь, а то, что чуешь, — Шут стрельнула глазками вправо. — Висельнику вот не нравится, но он просто бука без воображения.
— У меня все нормально с воображением. Ну что же, кое-какие успехи в адаптации у тебя есть. Ты не намерена ничего менять?
Задал бы вопрос попроще... от лишнего упоминания о том, что придется съезжать из уютного родительского дома, у Луны моментально заныли зубы. В переносном смысле, в прямом она зубной боли не чувствовала.
— Ну... как бы сказать... я думала, что делать дальше. Просто, — она неопределенно махнула рукой. — Я просто не знаю, что делать. Если бы я эспером не стала, меня бы родители куда-нибудь устроили после бакалавриата. Или я сама чем-то занялась. Но в таком положении... короче, мутно все.
— Ты слишком однобоко смотришь на проблему, — сказал Висельник. — То, о чем ты говоришь, в итоге сводится к материальному достатку, социальному статусу и прочим симулякрам человеческого общества. Кому-то это доставляет удовольствие, не спорю, но стоит ли зацикливаться на них?
— А почему это сразу 'симулякры'? — снова встрял Семен. — Или у вас успех по жизни чем-то зазорным считается?
— Что ты считаешь успехом?
— Ну... работа интересная. Семья крепкая, с достатком. Увлечение такое, чтобы на много лет затянуло. Друзья, которых не забудешь. И чтобы проблемы решать легко.
— Типично для человека. Я не осуждаю такой подход, для большинства из вас такие критерии оправданы. Описанное тобой даже предпочтительнее, чем повсеместное мещанство, посвящение себя накоплению денег и имущества. Но ты пытаешься мерить нас своей меркой и закономерно терпишь неудачу. Я не спорю, что мы когда-то были такими же, как вы. Полтора года назад Шут училась в десятом классе обычной школы. Пять лет назад я был студентом техникума. Но с перерождением ценность материальных благ и социального статуса для нас оказалась утрачена.
— А как у вас дела обстоят?
— Для Шута успех — это точно воплотить свои грезы на холсте. Для меня — найти решение для очередной задачи иди понять какую-то закономерность. Есть среди нас такие, для кого успех — это восстановить справедливость, неважно какой ценой. Или такие, кто стремится творить добро так, как они его понимают. Или множить страдания и смерть самым изощренным образом. Есть такие, чьи критерии успеха настолько чужды, что даже самое понятие 'успех' им непонятно.
— Это все прекрасно, но даже вы крутитесь, чтобы зарабатывать, — возразил Семен. — Иначе для чего бы устроили приемный кабинет 'белого мага Пересвета Аввакумова'?
— Ты подменяешь понятия. Деньги нужны нам — потому это базовый симулякр, на котором строится весь ваш социум. Мы много времени проводим в нем, и принимаем его правила, потому что следовать им почти всегда проще, чем идти на конфликт. Мы платим деньгами за получаемые социума блага, и прилагаем усилия, чтобы их заработать. Хотя и блага, и сами деньги, могли бы получать, используя свои полномочия.
— А что мешает? Трудностей не хватает?
— Хороший вопрос. Остановись у обочины, пожалуйста, фокус покажу. Шут, пододвинься сюда, кое-что на ушко скажу.
Эсперы о чем-то зашептались. Луна подозрительно оглянулась. На душе у нее заскребли кошки, потому что последний раз, когда Висельник показывал ей 'фокусы', сначала в ее чашке замерз чай, а потом весь мир стал зеленым в прямом смысле. То есть, вряд ли он будет делать что-то заметное на виду, ведь даже в поздний час движение на трассе было довольно оживленным... Луна так подумала тут же дала себе мысленный подзатыльник. Здесь ни в чем нельзя было быть уверенной.
