— Хм... — мужчина почесал подбородок, обросший жесткой щетиной. — Ладно, слушай...
И пока Дарен доедал ужин и допивал ароматную биру, друг потчевал его духовной пищей, просвещая насчет убийств, грабежа и прочей дряни, где при правильном подходе и желании можно было отхватить жирный куш.
— Вон, видишь около стены сидят шестеро?
Дар кивнул.
— Это северный купец, с берегов Злотного везет жемчуг.
— Рановато что-то, — веско заметил войник.
— Так он на то и рассчитывает. В прошлом-то году улов был в два раза больше обычного, а всего и не распродали. Сейчас же к первым ярмаркам в Шатру попасть — дело сложное, но наживное.
— А как же Шорстенка? Она же будь-будь как разливается, по тракту не пройти.
— В обход собирается, — усмехнулся Сагин. — И ищет охранников, ибо романтикам большой дороги тоже нравятся жемчуг и камушки. Давай, Дар. Может, и тебе что обломится.
— Спасибо. И, Саг...
— Что?
— Устроишь мне бадью с горячей водой?
— С девочкой? — со смешком уточнил друг.
— С мылом, — вернул ему усмешку войник.
Шатра, Шатра, солнечная Шатра... И море. А еще — Яромир. Легла ли так Нить на ладонь по его собственному желанию, или же все это лишь происки хитрой Эльги? Кто знает.
Войник решительно встал и направился к столу.
— Я присоединюсь?
Несколько пар глаз уставились на подошедшего, двое сразу же потянулись к голенищу сапог за кинжалами, но сидящий посередине мужчина — такой же смуглый, как и Сагин, только уже седой — сделал приветственный жест:
— Садись, коль нужно.
— Я слыхал, Вы в Шатру идете?
Мужчины переглянулись.
— Может, и так, — уклончиво ответил купец. — А, может, и нет. Это, смотря на то, откуда у тебя такие сведения.
— Этому источнику я предпочитаю доверять.
— И то уже хорошо. Значит, желаешь поучаствовать?
— Не вижу причин отказываться.
— Оружием неплохо владеешь?
— Проверим? — криво усмехнулся Дар.
Купец задумчиво поглядел на него.
— Поверю тебе на слово. Как звать-то тебя, а, септ-велитель?
— Дарен. А как мне называть...
— Родзат, — перебил его тот и потер руками коленки: — вот и познакомились.
— Шерен.
— Захар.
Мужчины встали и, наконец, пожали друг другу руки.
— Обсудим оплату?
— Почему бы и нет?
Родзат оказался не только красивым, но и мужиком умным и нежадным, так что торговаться пришлось недолго, и вскоре обе стороны, сытые и довольные, разошлись по комнатам, уговорившись выйти через день на рассвете.
Сыновья его — высокие и черноволосые, как две капли воды были похожи на отца. И лишь глаза выдавали молодую горячность: рыжие, бесноватые, с угольками посередине. Тонкокостные и легкие, как и все южане, двигались они с потрясающей грацией, присущей разве что пантерам.
В комнате на кровати обнаружилась черная в белых носочках кошка, при виде Дара вытянувшая лапы.
— А ты что здесь делаешь? Дуй отсюда! — войник еще и цыкнул на нее, так сказать, для верности.
Нахалка скривила усатую морду набок и, прищурив глаза, посмотрела на мерцернария. Всем своим видом кошка показывала, кто здесь хозяин. Точнее сказать, хозяйка. Дарен фыркнул и, схватив одеяло, резко дернул его на себя, стряхивая черную бестию. Кошка, как и водится, приземлилась на четыре лапы, смерила его презрительным взглядом и, задрав хвост, медленно направилась к приоткрытой двери, оставляя за собой мокрые следы. Вот ведь нахалка, еще и в его бадье лапами шевелила!
Дар проводил ее взглядом и пожал плечами. Паршивка. Но все-таки — кошка. Мало ли, что приходит в голову любимицам Эльги?
А вода в бадье действительно была горячей, да еще и не пахла, как обмывки с застойного пруда, так что Дар с чистой совестью забыл обо всем на свете и погрузился в нее с головой.
* * *
Утро началось со стука в дверь. Сначала Дарен попытался укрыть голову подушкой, но заснуть вновь не получалось, даже наоборот: от собственных телодвижений он окончательно проснулся и, продрав, наконец, глаза, крикнул:
— Все, встаю, хватит ломиться.
Но встать получилось не сразу: давешняя черная нахалка каким-то образом пробралась в комнату и пригрелась и у Даренова бока. Тот, естественно, ее не заметил спросонья и благополучно навалился на кошку боком. Послышался истошный мяв, пять пар когтей впились в тело, и войник, охнув от неожиданности, подскочил на месте.
— Чтоб тебя дьябол на груди пригрел! — прошипел он, потирая начинающий чесаться бок и открывая дверь. — Что?
За дверью стоял Сагин с какой-то девочкой лет четырех. Белые вьющиеся волосики, черные глаза и отчетливо проступающие на лице отцовские черты. Дарен нахмурился, но вместо приветствия кивнул на умывающееся животное:
— Что это за зверуха?
— Ой! Кисочка! — всплеснула руками девчушка, припустив в комнату. — Киса-киса-киса!
— Завира! — прикрикнул Сагин.
— Твоя? — поднял брови Дар.
— А чья же еще... Вот, породил на свет чудо. Завира! Ты как себя ведешь? Мать приедет — все ей расскажу!
— Но папоська, это же Сыся!
— Да ладно, — войник отмахнулся. — Чего ты хотел?
— Да собственно... — Сагин смешался. — Тетка с ними с седьмицу сидела, а вчера такой скандал закатила: мол, больше не могу с твоей разбойницей. А она мне тут весь дом раскурочит. Вся в меня. Ты мог бы...
Сагин замялся, а у Дарена глаза полезли на лоб.
— Что?!
— Дар, понимаешь... — отчаянно пытался выкрутиться друг. — Жена узнает, что Вирка одна была — запилит. А то еще и сбежит с ребенком вместе к матери на полгода (проходили уже), это как раз в ее духе. Ты, сделай одолжение, только до завтра... я с тебя ни гроша за постой не возьму!
— Но, Сагин...
— Ты самый лучший друг!
И нет его.
Дар раздраженно рыкнул.
Что ему теперь — лишь о косяк дверной головой биться?
— Кыся-кыся-Сыся! — раздавался позади сюсюкающий голос.
"Великий Оар, — взмолился войник, — за что?!"
— Так, жди за дверью, — он выставил девочку из комнаты и принялся одеваться.
Войник впихнул себя в слегка помятую хоржу, завязал волосы в узел, перехватив их куском черной нитки, подумав, засунул плохонький кинжал за голенище сапога и вышел.
— Веди, кралевна, — вздохнул Дар.
Черная кошка покорным шарфом висела в цепких ручонках, даже не пытаясь уже вырваться. Лишь посмотрела на Дарена умоляющим взглядом, но тот украдкой показал ей шиш и, глядя в глаза, мысленно проговорил:
"Будешь знать, как по чужим постелям шастать".
Кошка окончательно сникла и прикрыла глаза.
Едва Дарен вошел в дом, как в нос ему ударил неприятный запах пережженного сахара. Он попытался оглядеться, но сквозь едкий дым, заполнивший все помещение, разглядеть что-либо не представлялось возможным. Дыхание сперло, а глаза заслезились так, будто сто тысяч женщин готовили луковый суп.
— Что тут произошло?!
— Мы с блатиком конфетки из сахала делали! — гордо возвестила Завира и крикнула: — Калеб!
С братиком?!
"Ну, Сагин, — мысленно рычал Дарен, — ну удружил!"
Раздался топот, а через пылинку перед войником встал запыхавшийся чумазый мальчуган в рваной рубашке. Светлые, как и у сестры, кудри были взлохмачены и нечесаны, а в карих глазах плясали дьяболята. Он вопросительно посмотрел на сестру, затем перевел взгляд на Дара и внезапно серьезно подал ему руку "по-мужски":
— Калеб.
— Дарен, — войнику не оставалось ничего другого, кроме как пожать маленькую ладошку.
После этого он, разогнав рукой дым, обречено спросил:
— Что вы здесь натворили?
— Вирке леденцов захотелось, сахар жгли.
— И как успехи? — вздохнул Дар.
Мальчишка замялся, и войник лишь махнул рукой.
— Окна открой, пострел.
Калеб помчался выполнять указание.
Кошка отчаянно пыталась притвориться мертвой, но у нее ничего не получалось. Она уже была готова притвориться и полуразложившейся, но — увы! — это было не в ее власти.
— Сы-ыся, сы-ысенька!
— Вирка, пусти кошку! — пришел на помощь бедному животному ее брат.
— А вот и не пущу! — Завира схватила чернуху, и с силой прижала ее к груди: кошка издала жалобный мяв-стон, лапы безвольно повисли.
— А я говорю: пусти! — Калеб схватил страдалицу за передние лапы и потянул на себя.
— Не пущу! Моя киса!
— Не твоя! Брешешь!
— А вот и нет!
— А вот и да!
Дар только успевал головой вертеть. Дети визжали, кошка орала дурным голосом, а едкий запах нещадно бил по слезящимся глазам.
— Цыц!!!
Все стихло. Завира от неожиданности выпустила животное из рук и, осознав это, заревела в три ручья. Кошка, получив долгожданную свободу, припустила из дому со скоростью пущенной стрелки, а Дарен почувствовал себя почему-то полным идиотом.
— Ы-ы-ы!.. — Вирка села на пол и стала размазывать кулачками по лицу слезы и грязь. — Ы-ы-ы!..
— Рёва! — заявил Калеб, струхнув: ему всегда доставалось от отца, когда сестра плакала. — Рёва-корова!
Завира, даже не посмотрев на него, заплакала еще громче.
Дарен присел с ней рядом.
— И чего ты плачешь?
— Кы-ы-ся!
— Завирочка, но киса живая. Вы с братом делали ей больно.
— Ы-ы-ы!
— Иди лучше, поиграй в куклы. У тебя есть куклы?
— Кы-ы-ся!
— Когда ты вырастешь, у тебя будет много-много таких кис, — пообещал Дарен, начиная выходить из себя, — белых, рыжих, черных, пятнистых... Каких только пожелаешь!
"Только замолчи!"
Девочка перестала размазывать сопли по лицу и подняла на войника заплаканные глаза:
— Плавда?
— Правда.
Где-то позади фыркнул Калеб:
— А папа говорил, что кошки — свободолюбивые животные и насильно их жить рядом не заставишь.
— А Завира будет не насильно, — он строго посмотрел на дочку друга, — правда ведь?
Девочка быстро закивала и выставила вперед указательный палец:
— У меня будет много кисок, а ты никогда не женисься!
Дар поперхнулся смешком.
— А вот и женюсь!
— А вот и нет!
— А вот и да!..
Дарен сел на пол между детьми и опустил голову.
* * *
Когда вернулся Сагин, войник, за этот день переучившийся на няньку, уже ухитрился уложить детей спать.
— Ну, как?!
— Все хорошо.
Мужчина тактично не стал говорить о жженом сахаре, кошке и птенце кукушонка в клетке, неведомо как оказавшегося на чердаке.
— Правда? — подозрительно переспросил Сагин.
— Ага. Я пообещал Калебу, что с завтрашнего дня ты будешь учить его драться на саблях, а Завире — что купишь ей кучу кошек.
— Что?..
Дар похлопал скривившегося друга по плечу и вышел во двор, вдохнув воздух полной жизнью. За день он утомился так, будто не с детьми играл, а скакал всю ночь без отдыха.
— Но я не люблю кошек!
— А я не люблю, когда мне врут.
— Я не врал!
Дарен оглянулся и поднял бровь.
— Я всего лишь недоговаривал, — пробурчал Сагин.
— Это одно и то же. — Дар широко и заразительно зевнул, а потом поднял взгляд к чернеющему небу, на котором в желто-оранжевом платье красовалась луна. — Ладно, пойду я.
— Я тебе еще припомню этих кошек, — устало пригрозил ему друг и махнул рукой: в конце концов, завтра вернется жена, привезет глиняных свистулек, и дети обо всем забудут; по крайней мере, Завира, что уже не может не радовать.
А Дарен, войдя и раздевшись, завалился спать, прочитав на последок короткую молитву Эльге: пусть завтрашний путь будет легким, а дороги шелковыми нитками ложатся на пальцы богини.
В темноте слегка засветился Анродов камень, но Дар этого уже не видел, погрузившись в царство снов.
Снилось ему, кстати говоря, одуванчиковое поле. Желтое-желтое, как осеннее солнце, и приторно-сладкое, как яблочное повидло.
* * *
С утра зарядил мелкий дождик, и Дарен в -дцатый раз пожалел, что был без плаща. Хоржа промокла еще во время первой вылазки к колодцу, и Дар малодушно капитулировал обратно под крышу, чтобы попытаться выпросить у Сагина какой-нибудь плащ. Это ему, к слову, удалось, и всего за стрибрянник. Уже влажные волосы он заплел в тугую "военную" косу, бережно смазав самый ее кончик смолой, чтоб не разлетелась, и, надев плащ, спустился вниз.
— Уже уезжаешь?
Дарен кинул взгляд в окно. Мнимое солнце, не видимое за толщей туч, уже поднялось над горизонтом, надо было выходить.
— Пора.
— Ну, бывай. — Сагин подал ему мешок с провизией. — Заезжай.
— Не буду ничего обещать, Саг.
— Имей в виду, я буду ждать, — усмехнулся тот и добавил: — тем более, мелкие мои от тебя в восторге. Ты будешь хорошим отцом.
— Покарай меня Эльга! Сагин!
— А что?
— Куда мне детей? У меня даже дома нет своего.
— Это не отговорка. — Сагин обвел взглядом свою гостильню. — И все же, подумай об этом.
Дарен фыркнул.
— Лет через десять. — И, видя, что у друга в запасе остались еще какие-то аргументы, поспешил сказать: — все, Сагин, разговор окончен. Мне пора.
— До встречи, Дар.
— До встречи.
И, накинув капюшон, он вышел под мелкий дождь.
Забрал Брония, всунул мальчишке медек, и, ведя коня под уздцы, направился к оговоренному месту встречи. Весь караван — четыре крытые телеги, несколько лошадей, родня Родзата и сам купец — уже были готовы к отправке. Сам Родзат, завидев Дарена, оторвался от беседы с одним из охранников, и подошел к войнику.
— Доброе утро, Дарен.
— И вам доброе.
— Видишь второй караван? В нем будут моя жена и дочь. По обе стороны поедет мой сын — Шерен и ты. На капризы их бабские внимания особого не обращай, но имей в виду, если хоть один волосок...
— Я понял.
— Вот и хорошо.
Броний радостно фыркал и тихо похрюкивал от предвкушения поездки, пытался облизать каждого, кто к нему подойдет, да и вообще — вел себя неприлично.
— Разбойник. Ты чего тут вытворяешь?
Конь пнул копытом маленький камешек.
— Прекрати дурачиться.
Бронька скосил на хозяина карим глазом и отвернулся.
— Наглая лошадка.
Ответом ему было ожесточенное фырканье.
Вскоре караван тронулся. Дарен неспешно двигался около крытой брезентом повозки и старался подмечать любые мелочи. Погода меняться не собиралась: противная морось чередовалась с пронизывающим ветром, от которого у Дара то и дело слетал капюшон. Он ругался сквозь зубы, но загнать ветер обратно в его логово ему было не под силу.
Первый привал решили делать в лесу, где лапы елей могли хоть немного ослабить напор ветра с дождем. Отсыревшее дерево никак не желало загораться, а после, едва занимаясь огнем, почти сразу же гасло, испуская тонкую струйку дыма, которую тут же размазывал по воздуху ветер. Когда все-таки был зажжен хилый костерок, все успели проголодаться и разозлиться, поэтому сваренная женой Родзата каша, пошла на ура, даже будучи немного недосоленной. Дарен чуть отодвинулся от костра, пропуская Шерена ближе: парень по дороге схватил простуду и теперь оглушительно чихал и шмыгал носом.
Дар посмотрел на его красный нос и белые руки, протянутые к костру, и в сильном сомнении, что сам сейчас выглядит иначе, пошел дальше в лес за зеройкой, отвар которой хорошо бодрил и мог хотя бы на некоторое время поставить Шерена на ноги. Молодая трава обнаружилась неподалеку, под еще полностью не озеленившейся березкой. Дарен нарвал тонких ломких стебельков, и направился обратно, стараясь не думать о том, что в сапогах уже оборот как хлюпало.
