Влюбленные в море

— Сколько?

Лючита спокойна и деловита, куда только деваются холодность ее и прикрытое им смущение. Нацепляет перевязь, запихивает за пояс пистолеты, водружается на голову шляпа с широкими, загнутыми вверх полями.

— Два видно.

Быстрый взгляд, и мальчишка продолжает:

— Флаг был инглесский, я видел. Спустили, черный теперь.

— Корабли Инглатерры у хистанских берегов, — бормочет она, глаза возбужденно блистают. — Отлично!

Питер перехватывает у дверей за запястье.

— Сеньорита, что вы собираетесь делать?

Она пожимает плечами, стряхивая его руку, бросает небрежно:

— Не знаю еще. Там посмотрим.

С палубы уже слышится ее властное:

— Пушки к бою готовь! Курс держим прежний!

И вторит ей рык старпома, отдающего приказания, и топот, и толчея, бестолковая с виду лишь.

Суда идут, постоянно меняя галсы, и Ла Кантара, что с наветра, в выгодном положении. Не считать если, что их двое, шхуна и бриг, а Песня — небольшая двухмачтовая бригантина. Малое водоизмещение и множественные паруса делают ее быстроходной, но отсутствие оружейной палубы радовать никак не может. Греет душу лишь то, что противники тоже невелики, и большого количества пушек нести просто не в состоянии.

— Ваши люди, — обращается девушка к мистеру Стоуну, — можем мы на них рассчитывать?

Инглесы, поддерживая всеобщее возбуждение, берутся за сабли и пистолеты.

— Конечно, сеньорита Фелис. А еще у меня есть нечто особенное, что должно помочь.

Он манит за собой в трюм, и Лючита с готовностью спускается следом. В душной полутьме вырисовываются ящики, плотно сколоченные, поставленные один на другой с превеликой осторожностью. Питер вскрывает один, выбирает пару шаров, подает Чите.

— Гранаты, — поясняет он в ответ на ее красноречивое молчание, — эти ручные, а там для метания из мортирок. И оружие прилагается.

Девушка ахает.

— Вы с ума сошли?! На дно моря отправить хотите нас? Их же не зря не используют — каждая вторая взрывается прямо в руках. Знала бы я, что у вас груз такой...

— Не взяли б на борт? — спрашивает мужчина, на что девушка дергает плечиком. — У этих немного другая конструкция, срабатывают при ударе о палубу. Понимаю ваше волнение, но это надежно. Один есть момент... очень бы желательно, чтобы по нам не стреляли из пушек. И вам лишние дыры в корпусе ни к чему, и груз... капризный уж слишком.

Он замолкает, посматривая на застывшую в раздумьях Лючиту. Девушка покусывает губу, то обращая взор на темные ящики, то на дальний конец трюма, будто глядя сквозь обшивку куда-то вдаль.

— Люди ваши обучены должным навыкам, метанию там или чему? — ответом ей короткий кивок, и девушка восклицает радостно, — отлично! Этим они и займутся. А пока...

Она уносится вверх по трапу, едва не сталкиваясь с мистером Нэдом, что ждет указаний.

— Инглесские корабли изменили курс с норд-веста на норд, даже на норд-норд-ост, — докладывается мужчина. — Ихо де перра! Эти выродки к нам идут!

Выглядит он при этом ни капельки не беспокойным, глаза сверкают, как у кота весной, путается в черной бороде усмешка.

— Замечательно, — отвечает Лючита. — Держитесь ближе к берегу.

— Эээ... немного ближе?

— Нет. В бакштаг и к берегу!

Страпом застывает на мгновение, ибо приказ ее глупость совершенная, не уйти так, да и на мелкой воде возможностей для маневра меньше, но оспаривать не решается. Катится над палубой его раскатистый рык, матросы ворочают брасами реи.

Девушка приникает глазом к окуляру подзорной трубы. Всматривается долго и выжидающе. Шхуна вырвалась вперед, против ветра идти ей куда как проще, бриг делает поворот оверштаг, паруса его опадают, но после надуваются вновь.

— Тащится, словно беременная корова, — комментирует невесть откуда взявшийся Беккер.

— Замечательно, — повторяет Лючита, погруженная в свои мысли. Оглядывается, командует резко, — Право руля, меняем галс!

Теперь в недоумении большая часть команды, перестающая понимать, что затеяла их капитан. Понимать-то они не понимают, но приказания выполняют исправно. Корабль уваливается под ветер, проходит кормой линию его, и вновь берет круче, поворачиваясь к приближающимся судам левым бортом.

— Могу я узнать, что ты задумала, безумная нинья?

Кортинас явно сердит, а она улыбается и обращает на него ясный взгляд.

— Скажи, братец, похожи мы на обезумевшего от страха торговца, ведомого неумным капитаном-растяпой?

Он хмыкает и подтверждает, что да, более чем похожи.

— Замечательно, — говорит она вновь и теряет интерес к разговору.

Они следуют почти что в галфвинд, когда получает команда очередной приказ: увалиться под ветер. Бригантина разворачивается величаво, стремясь в пространство между вражескими кораблями. Бриг дальше к зюйд-весту, но приближается, шхуна делает оверштаг, нацеливаясь острым носом в борт Ла Кантары. Выстреливает с нее пушечка, ядро плюхается в воду, не долетая футов шести. Доносится с чужого судна приказ спустить паруса и лечь в дрейф, иначе... второе ядро ложится ровнее, проламывает фальшборт рядом с кормовой надстройкой, сносит часть лесенки и исчезает за бортом. Матросы скрипят зубами, канониры склоняются над пушками, но приказа не следует все.

Лючита бросает небрежно:

— Делайте, что они говорят. Убрать фок и фор-марсель. Орудийным расчетам быть наготове. Питер, несите ваши подарки.

Убираются паруса, со шхуны не стреляют больше, подходят, готовясь к абордажу. Возможно уже прочитать нагловатое "Прима" повыше ватерлинии, разглядеть возбужденных людей с оружием. Бриг возникает по правому борту, когда летит звонкое:

— Залп с обоих бортов!

Долгие мгновения тишины, и ясное утро взрывается грохотом, треском, криками, скрипом падающего рангоута, хлестким ударом рвущегося такелажа. Палуба окутывается дымом, и в дыму этом проступают люди, начинающие закидывать шхуну уютно ложащимися в ладонь шарами с горящими фитилями. И вновь доносится крик, полный боли и ужаса, гранаты, взрываясь, разносят на палубе все, что только возможно.

Кораблик, чудом держащийся на воде, уже не интересен, бригантина сваливается в абордаж с бригом, которому тоже досталось немало: неприцельный залп почти весь ушел мимо, попортив слегка обшивку, но одно шальное ядро попало в борт едва ли на фут выше ватерлинии, и судно, кренясь, хлебает дырою воду.

Гранаты летят и на эту палубу, но в меньшем количестве, потому как урон значителен. Свистят крюки, трещат, сталкиваясь, борта, перебрасывается абордажный мостик, люди, орущие и злые, бегут, стреляют и прыгают, рубя всех на своем пути, кто пытается сопротивляться. Таких не много, те, что остались в живых, бросают оружие в ужасе и молят о пощаде.

Бой, который неизвестно чем обернулся бы при таком перевесе противника, заканчивается победой, быстрой и легкой, но более чем кровавой.

* * *

Картахена-де-Индиас с мощными стенами и крепостью, с россыпью островков, в зелени вся, вырастает на горизонте, и забыты уже обиды и трения, и захваченное поделили и "обмыли" в бочонках с ромом, и инглесы теперь — лучшие друзья, доказавшие право так называться.

— Чита, ой, сеньорита Фелис, ты, вы, да я... едрить меня в душу, пусть передохнут все акулы морские! Да я за вас...

Чуи улыбается пьяно, и улыбаются в ответ матросы, и смотрят все на девушку, которая, цепляясь за ванты и попирая планширь, держит речь. Благодарит и возносит почести, и отмечает по именам, кто и что сделал, и насколько хорош был в бою. Имя каждое встречается криками, и счастливы все, и пьяны, и недовольных вроде как нет.

Питер ухмыляется мягко, поглядывая на маленький феномен морской, — девушку, признанную капитаном, и любимую ими, уважаемую не потому, что сильна и жестока, а оттого, что справедлива и удачлива более других.

Сложились ли карты судьбы так, или помог добрый ветер, но наткнулась Ла Кантара на противников своих через день после того, как перехватили они торговый караван, вышедший из порта к столице. Два корабля охраны пошли на дно, третий же, груженый золотом, серебром и изумрудами, не считая мешков с кофе и какао, и паприки, и ценных специй, был разграблен и так же потоплен. Но инглесским пиратам недолго удалось радоваться — перехватили их пираты хистанские, что и не пираты-то вовсе, а так, "честные контрабандисты".

Лючита, выделяя мистеру Стоуну и его людям долю, добавила еще мешочек, и благодарила, и сияла, словно начищенный сервиз.

— Питер, это за груз ваш, считайте, что часть его мы купили. Жуткое оружие, признаю. Но очень уж действенное. На крайний случай сгодится.

— Рад вам служить, сеньорита.

Поклон, чересчур церемонный, вызвал лишь короткий смешок.

— А производят его лишь на Санта-Каталине?

Она казалась более чем заинтересованной, и мужчина сразу же пообещал рассказать и об арсенале, и о контактных лицах. Девушка просияла.

— Спасибо вам, Питер.

— Вам, сеньорита, спасибо. За то, что доставили в сохранности и даже с прибылью.

Она кивнула, принимая его благодарности, и обернулась на выкрик повара, созывающего к обеду. И не заметила вовсе грусти в голубых глазах, бывших столь часто насмешливыми.

Глава 6

Городок, отмеченный не единожды в рассказах историков, оказался очарователен, и если бы Лючита не вспоминала с такой нежностью о Пинтореско, то пожелала бы представить своей родиной Картахену-де-Индиас. Зелень и тепло, уютная гавань, улочки с нависающими резными балконами, мощь толстенных стен и крепости, ощерившейся пушками. Город богатый и независимый, свою независимость и богатство готовый отстаивать. Не раз его грабили и разоряли, но жители, расстроенные донельзя, отстраивались заново, наращивая толщину стен и количество пушек, прикрывающих гавань от гостей непрошеных.

Оставив Кортинаса следить за разгрузкой, девушка отправилась гулять. От местных мужчин отличала ее чистота и простая изысканность одеяния, от местных женщин же — все, начиная с мокасинов, расшитых серебром, и штанов, чуть суженных книзу, и заканчивая пистолетом, заткнутым за пояс, и абордажной саблей у бедра. Оружие это нравилось не в пример больше шпаги из-за своей небольшой длины и легкости в обращении.

Словом, выглядела Лючита для девушки непривычно, на нее заглядывались со сдержанным интересом, но молчали.

От пары матросов, приставленных братцем в качестве охраны, улизнула быстро, ноги привели на небольшой базарчик, крикливый и пестрый. Внимание привлек торговец фруктами, широко улыбающийся щербатым ртом, и товар его — яркие, полные солнечного тепла, апельсины. Остановилась, разглядывая и выбирая, но тут же вздрогнула от прикосновения. Рядом, невесть откуда, появился мужчина, высокий и, видно, когда-то очень крепкий, даже ввиду возраста не слишком подрастерявший былую мощь.

Гордый профиль с орлиным носом, глаза цепкие, в волосах седина серебрится, брови сурово лохматятся, усы торчат жесткой щетиной, изгибаясь на кончиках.

— Э, юная сеньорита не должна брать этот фрукт!

— Почему же? — удивляется девушка, ладонь дергается к оружию, как всегда в ответ на неожиданность.

Мужчина замечает ее жест, поперек лба ложится складка. Двигает губами, будто пережевывая нечто, на лицо возвращается улыбка.

— Кислые они, вам не понравится. Э! — замахивается на торговца, который начинает возражать. — Кислые, говорю. Лучше бы вам, сеньорита, попробовать то чудо местное, цвет которого носят ваши глаза. Хехе... о шоколаде я говорю, о шоколаде. Ну-ка, позвольте ручку вашу.

Поворачивается боком, и девушке не остается иного, как взять под локоток и позволить увлечь себя ниже по улице. Они уходят все дальше от пристани, петляя среди домов, углубляясь в кварталы не столь популярные и оттого более тихие.

— А знаете ли вы, сеньорита, что главное достояние Картагены, да и всего берега Дарьенского вовсе не изумруды и серебро, хоть и они хороши ой как, и уж ценны-то, — вещает мужчина, сопровождая Лючиту с чинностью и благородством, — а главное достояние мест здешних — какао и кофе. Наидостойнейшие сорта производят, я отвечаю. Вы пробовали? Э! Хотя что вы могли пробовать, ежели не бывали в Дарьене!

Цокает языком, будто бы даже скорбно.

— Вот мы и пришли. Прошу.

Он открывает дверь, пропуская даму вперед, звякает колокольчик над головой. Девушка мешкает на пороге, окутывают ее ароматы тех самых хваленых всячески "достояний", и специй, и пряностей, и капельки алкоголя. Опутывают и делают помещение теплым и очень уютным. Стены выкрашены коричневым и желтым, с яркими пятнами красного и оранжевого на полках — вазами глиняными и кружками.

Из дверей появляется женщина, кругленькая и миловидная, рассыпается в приветствиях, забавно мешая хистанский с инглесским и одним из местных креольских наречий. Представляется сеньорой Фернандес, спрашивает, забавно упирая на "р", лицо светится улыбкой, и оттого становится еще более тепло и уютно.

— Что сеньоррита желает?

Мужчина отвечает:

— Сеньорита первый день в городе, с дальнего плавания, не слишком спокойного, и желает она чуда, маленького, но вкусного.

Лючита смотрит удивленно, не говорила она такого.

— Разве ж не прав я?

Девушка кусает губу, голова наклоняется в кивке, — да, прав. И плавание долгим было, и ох каким неспокойным, а чуда всегда хочется, как его не хотеть?

Подходит к стойке, и глаза разбегаются. Сеньор и хозяйка усмехаются мягко, а взгляд отвлекается от конфеток шоколада нежного, молочного, осыпанного орешками или застывшего в половинках сушеных фруктов, и переходит на темные, с виду хрусткие даже, брусочки в виде диковинных птиц и животных, и далее на мягкие холмики, украшенные белой вершинкой, и на шарики в разноцветной сладкой пудре, и к витым сахарным трубочками, и поверх шоколадного пирога с миндальной начинкой к маленьким, с ноготь, блестящим драже, насыпанным в глубокое блюдо. И над всем этим витает дурманящий аромат кофе и смягчающий его молока, с острой нотой перца и терпкой — рома.

Девушка чувствует, как рот наполняется слюной, а в животе начинает урчать. Хозяйка смеется счастливо, и смех ее не раздражает. Напряжение, незаметное, но сопровождавшее в течение долгого времени, отпускает, и довериться хочется человеку незнакомому, но такому родному.

— Садись, милая, я знаю, что тебе нужно.

Сеньора Фернандес оставляет гостей рассаживаться в пустой почти "шоколатери", а сама исчезает за дверью.

— Она волшебница, — сообщает сеньор, что уселся напротив.

Кивает в сторону кухни, откуда доносится похожее на мурлыканье пение.

— Здесь всегда тихо и хорошо, — продолжает он. — Да, хорошо и тихо. И уютно еще, словно припрятано место это от всех бед и напастей. Уж не знаю, какие боги его хранят, но пусть делают так и дальше. Э! Пшла!

Мужчина рычит грозно на приблудившуюся к дверям собаку, та приседает от страха, но убегать не спешит. Из дверей кухни летит в сторону сеньора быстрый и непонятный выговор на местном наречии, тот бурчит что-то вроде "да ладно тебе" и вновь обращает взгляд, будто бы даже смущенный, на Читу. Отмечает ее напряженную позу, покачивает головой.