В этот момент я ощущал себя дешевым пропагандистом от какой-нибудь мелкой националистической секты, промывающей мозги не слишком сообразительным людям и заставляющей их жертвовать огромные суммы на поддержку 'русского мира', и мне это не особо нравилось. Но это был самый простой способ дать полуразрушенный личности якорь в реальном мире — заставить ее почувствовать себя частью большой и сильной стаи, которая даст чувство безопасности и уверенности. И одновременно с этим — дать естественный щит от аномалии. Ведь даже меня защищала не какая-то 'сила' эспера, а всего лишь барьер собственной индивидуальности. Я просто мог чуть лучше организовать процесс.
Женщина продолжала трепыхаться в моих руках, хотя уже не так активно. К счастью, она не сообразила схватить со дна ванны нож или пистолет. Зато я про него вспомнил очень кстати. Отпустил неудавшуюся самоубийцу, тут же подобрал маузер и нацелил его на нее. Может, ей трудно было разглядеть мое лицо, но вот черноту пистолетного дула не заметить сложно, особенно если там калибр девять миллиметров.
— А теперь последний штрих. Сейчас я вас убью.
И нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрела в тесной ванной больно ударил по ушам.
Пуля остановилась в сантиметре ото лба цели, гильза осталась висеть в воздухе.
Женщина даже не вскрикнула, уже не могла. Только зажмурилась от страха.
— Вот и все. Слабая и надломленная вы только что умерли. Сейчас есть только та вы, которая хочет отплатить ненавистным нацистам, — я взял из воздуха пулю с гильзой и спрятал их в карман. — А вообще вылазьте уже. Одежду же испортите.
Она помотала головой. Надо полагать, сама не могла подняться. Ну ладно, не такая уж и тяжелая с виду...
— А все-таки, как вас зовут? — тихо спросила она через несколько минут, уже переодеваясь в сухое.
— Я никто и звать меня никак. И это не самоунижение, а объективный факт.
— Секретничаете все?
— Сейчас я уйду. Когда закроется дверь, вы не вспомните ни моего лица, ни моего голоса. К вечеру у вас в памяти останутся лишь обрывки воспоминаний обо мне. Утром вы вообще не вспомните, что произошло. Ведь вы могли самостоятельно приготовить лазанью, и принять самостоятельно все решения.
— Ну пожалуйста, мне очень важно это знать. Я никому не скажу.
— Важно?
Я подошел к ней и двумя пальцами надавил на сонную артерию.
— Если вам так важно — я всего лишь ваш здравый смысл. Приятно было познакомиться.
Оставив бессознательное тело на диване, я быстро набросил куртку и вышел вон. Голова слегка кружилась, а собственные действия воспринимались как-то отстраненно, словно я не совсем себя контролировал. Деперсонализация. Все же хватил лишнего, трюк с остановленной пулей оказался довольно сложным. Но оно того стоило. Хотя я большей частью импровизировал, но удача улыбнулась мне — удалось очень быстро определить фундамент аномалии. Как ее вырвать — другой вопрос, такую терапию со всем латвийским населением не проведешь. Нужно как-то разом все проделать. Заодно убедиться, что все понял правильно, и почитать то, что успел накопать Отшельник. А эта... я оглянулся напоследок. Этой уже ничего сверхъестественного не грозит. Даже если завтра она снова полезет в ванную с ножом или феном — это будет только ее решение, и ничье больше. А кто я такой, чтобы указывать кому-то, как надо жить?
Я вышел из подъезда и не успел сделать и нескольких шагов, как кто-то набросился на меня сзади, зажав шею в удушающий захват. От того, чтобы немедленно сломать нападающему стопу, меня удержал знакомый, довольно вкусный голос в Хоре.
— Попался, 'здравый смысл'!
— Сонная артерия находится на три сантиметра выше. Не дотянешься, даже если на цыпочки встанешь.
Я повернулся и оглядел стоящую передо мной девушку в хаотично-пестрой одежде и клетчатом берете. Волосы у нее были заплетены в два хвоста, а за спиной виднелся мольберт на ремне.
— Привет, Висельник.
— Здравствуй, Шут.
Глава 6: По другую сторону
Обычная улица обычного города.
Обычный дом с обычным подъездом.
Старая, ничем не примечательная деревянная дверь, закрывающая вход в очень необычную квартиру.
Странное жилье, ускользающее от глаз посторонних — под стать своему обитателю, пусть даже он и был сейчас в отъезде. Сознательно или нет, но человеку свойственно приводить окружающую среду в соответствие со своим внутренним миром, подстраивать и изменять ее под себя.
Сюда никто никогда не приходил, но если бы кто-то любопытный смог обратить внимание на тонущую в тенях дверь, и вошел внутрь, то поразился бы запустению, царившему внутри.
На стенах не было обоев, только штукатурка.
Дощатый пол не закрывал ковер или линолеум.
Почти не было мебели.
Здесь вообще было очень мало вещей. Только то, без чего сложно обойтись, и при этом не перестать выглядеть человеком.
Исключением были только горы книг, раскиданные по всей квартире. В основном учебники по естественным наукам, как школьные, так и университетские, справочники и научные труды.
Эта была ужасающая, кричащая нищета, но вызванная не недостатком денег или леностью хозяина. Спартанские условия, сознательный аскетизм. Следы на стенах и полу могли бы сказать любопытному посетителю, что когда-то это была вполне нормальная квартира, но потом обои были с яростью содраны со стен, а мебель и ковры отправились на свалку. Зачем это было нужно? Ради чего было уродовать собственный дом? Вряд ли даже сам хозяин мог внятно ответить на этот вопрос. Хотя... дома похожи на своих владельцев, не так ли?
Лишь одна искра света оживляла ослепшую пустоту. Юная девочка, сидевшая на кровати, словно разгоняла собой окружающий полумрак, привносила в него нечто инородное — не пробудившееся, сдерживаемое, но при этом живое и свежее. Сжимая в руках маленький серебряный крестик, она пыталась читать давно заученную наизусть молитву, но ее мысли витали где-то далеко, а невидящие глаза бесцельно таращились в пустоту.
Скрипнуло открывшееся окно.
— Веселишься вовсю? — произнес резкий голос.
На подоконнике сидел, опираясь спиной на край проема, рыжеволосый юноша в потертом и грязном кожаном плаще. Большие темные очки, смотревшиеся нелепо в пасмурную погоду, скрывали глаза, но даже так было ясно, что вид у него очень хмурый. Он свешивал одну ногу вниз, рукой подпирал подбородок и всем своим видом давал понять, что ему тут скучно и вообще не нравится.
— Добрый день, — девушка встала и приветственно кивнула. — Извини, не знаю, как тебя зовут.
— Меня никак не зовут, — раздраженно буркнул гость. — Как и тебя, кстати. Зато у меня карта 'Дьявол'. А тебе дали 'Жрицу', так?
Девушка кивнула.
— Дурацкая система, как я думаю, — мальчишка шмыгнул носом. — А если бы у него в тот раз под рукой оказались не таро, а бумажник, мы бы называли друг друга валютами и носили с собой купюры?
Жрица промолчала.
— Висельник давно уехал?
— Я... я не знаю. Прости. Кажется, сейчас уже день, но я не уверена...
— Сейчас половина шестого вечера, дура, — раздраженно оборвал ее Дьявол. — Могла бы сама посмотреть.
— Прости, я не вижу...
— Не глазами, тупица! Думаешь, я глазами смотрю?!
— Прости, я не знала.
— Еще раз скажешь 'прости' и я тебе врежу.
С места, впрочем, он не шелохнулся.
Промозглый осенний ветер задувал в пустынную комнату прохладу вперемешку с сыростью, от чего Жрица начала зябко ежиться. Дьявол если и заметил это, то никак не реагировал. Вероятно, находя в этом своеобразное садистское удовольствие. Или не находя. Когда не видно глаз, о настроении человека трудно что-то сказать. Холод и сырость затапливали собой комнату, и перемешивались с тем, что принес с собой Дьявол, с чем-то беспокойным, мечущимся и непостоянным, лишенным на первый взгляд логики и структуры, но зато имеющим отчетливо негативную окраску. На одной палитре неизвестный художник решил смешать все худшее, что есть на свете, и густо вымазать полученным цветом оконную раму, подоконник, втиснувшийся под ним радиатор и даже часть пола. И пустая комната охотно примеряла на себя этот цвет, потому что своего не имела.
— Уже научилась? — спросил Дьявол как-бы между делом.
— О чем ты говоришь?
— О том самом.
Юноша щелкнул пальцами и на кончике его пальца заплясал лепесток ярко-оранжевого огня.
— Я про вот это. Уже можешь так?
— Нет, — Жрица опасливо подобралась, словно увидела огонь воочию. — Смерть пытался мне объяснить. Говорил, что нужно просто четко понять, чего хочешь и зачем тебе это.
Дьявол раздосадованно зашипел.
— Да что вы тугие все такие?! Что тут понимать вообще?! Берешь! — он соскочил с подоконника и поднял левую руку перед собой. — И делаешь!
Пламя с новой силой вспыхнуло на его ладони, почти перед лицом Жрицы. Она только слегка отстранилась, ни сколько не заинтересованная фокусом. Дьявол выждал для верности немного, после чего разочарованно сморщился, убрал огонь и полез обратно на подоконник.
— И чего дальше делать собираешься?
— Я не знаю.
— Висельник с тобой долго нянчиться не будет. Будь уверена, приедет через неделю и вышвырнет на улицу, еще и скажет, что для твоего же блага.
Жрица промолчала, только немного склонила голову.
— Я-то знаю о чем говорю, — Дьявол вытащил из кармана шоколадный батончик, разорвал обертку и принялся его жевать. — Как, веселая перспектива загнуться от холода где-нибудь в луже?
— Я могу работать, — почти шепотом ответила девочка.
— Интересно, кем? — Дьявол беззвучно хохотнул. — Гусары, молчать!
— Кем-нибудь, это не важно. Пища телесная не так важна как пища духовная. И еще... из-за меня погибло слишком много людей. Я должна искупить это.
Рыжий мальчишка рассмеялся уже не сдерживаясь.
— Если комара на себе прихлопнешь, тоже каяться пойдешь? Хотя даже с комарами сравнивать глупо. Когда по первому разу накрывает — не соображаешь вообще ничего, и ничего сделать нельзя, даже если захочешь.
— Смерть сказал, один эспер смог остановить этот... Первичный импульс.
— Он сказал, кто это был? Нет? То есть это было давно и вообще не правда.
— Это ничего не значит.
— Ну значит пара жмуров тоже ничего не значит.
— А на твоей совести тоже чьи-то жизни есть? — все так же тихо спросила Жрица. Только ее руки стиснули крестик так, что побелели пальцы.
— А чего мне заморачиваться на это счет? — Дьявол откусил кусок от батончика и почти не жуя проглотил. — Я не человек. Поэтому меня под одну гребенку с ними стричь нельзя. Может, с их точки зрения это плохо, но меня это не волнует.
— Очень жаль. Наверное, тебе стоило бы сходить в церковь, с батюшкой поговорить. Намного легче жить стало бы.
— Ненавижу жирных лживых мразей.
— Не говори так про них.
— Ты меня бесишь, ты в курсе?
— А ты не бесись. Гневиться тоже грешно.
— Не боишься, что я сейчас разозлюсь и просто тебя убью?
— Не-а. Ты не страшный. Это Висельник страшный. А ты нет.
— А я какой тогда?
— Не знаю.
Мальчишка дожевал батончик, слез с подоконника и куда-то вышел. Через несколько секунд донесся его разочарованный стон.
— Э! А что, ничего нету что ли? — он ворвался обратно в комнату с возмущенной гримасой. — Да там в холодильнике даже мышей повесившихся нет! Все сама умяла что ли?!
— Но там ничего и не было! — Жрица от таких подозрений возмутилась не меньше.
— Ну-ну, еще скажи ты тут вторые сутки на одной воде и свежем воздухе.
Девочка обиженно засопела, и это было красноречивее любых слов.
— Висельник оставил деньги, перед тем как уехал, — сказала она. — Но мне не хочется их касаться.
— Так Зануда их для того и оставил, чтобы ты тут не постилась.
— Не в том дело. Я протягиваю к ним руку — и вижу все, через что прошли эти деньги. Ими оплачивали блуд, а затем наркотики. Ими давали взятки. Они настолько грязные, что страшно даже прикоснуться.
— А говорили, что деньги не пахнут... — Дьявол нервно хихикнул и пошел к окну. Взобравшись на подоконник, он полуобернулся, и собирался было что-то сказать, но вдруг забегал глазами, словно пытался что-то лихорадочно вспомнить, и только пробормотал раздраженно. — Да пошла ты...
И исчез.
* * *
На благоустройство центра в Риге денег не жалели, и это было вполне логично — в спальные районы туристы сами не пойдут, но в местах их массового обитания все должно блестеть и благоухать. Набережная Даугавы исключением не была, во всяком случае, ее участок рядом со знаменитым Каменным мостом, который подлые коммунисты в 50-х построили из железобетона и чугуна. С целью идеологической диверсии против угнетенного латышского народа, надо полагать. Во второй половине дня ничего интересного ни на самой набережной, ни на реке не наблюдалось, и я вернулся к содержимому телефона.
'В странах Балтии свирепствует эпидемия самоубийств', — гласил заголовок статьи. На всякий случай я проверил дату, но статья была написана еще весной, и рассказывала об обыденной жизни страны, а не о признаках чрезвычайного положения.
'В 2018 году абсолютное количество самоубийств на территории Латвии возросло до 1918 случаев, отобрав трагическое лидерство у ближайшего соседа, Литвы, где аналогичные показатели наоборот, пошли на спад. Катастрофический, почти пятикратный рост числа случаев добровольного ухода из жизни большинство местных медиков связывает с недостаточностью финансирования здравоохранения и отсутствием надлежащих профилактических мер. Между тем иностранные эксперты указывают в первую очередь на последствия экономического кризиса 2017-го года, фактически приведшего экономику страны к долговому коллапсу. Это привело к резкому спаду производства, лавинообразному росту безработицы и, как следствие, обнищанию населения и потере им жизненных ориентиров. Согласно проведенным в прошлом году социологическим опросам, свыше 70% латвийцев сообщили, что не строят планов дальше, чем на несколько недель, больше половины заявили, что не видят перспектив для себя в обозримом будущем...'.
Коснувшись пальцем сенсорного экрана, я свернул файл со статьей и спрятал телефон. Материалы от Отшельника подтвердили сложившееся у меня впечатление, и первопричину появления аномалии можно было считать установленной — неплохой результат, учитывая, что солнце еще не зашло. Шут уловила мое настроение и отвлеклась от планшетки, на которой карандашом делала наброски рижского пейзажа.
— Ну как, теперь тебе все понятно?
— Не, куда-там. Из-за чего все началось, более-менее понятно. Теперь мне нужен анамнез. Симптоматика. Нужно ознакомиться с местной прессой, и что еще более важно — много говорить с местными жителями.
— Знакомо, — кивнула она. — Как думаешь, много времени уйдет?
— Не могу сказать наверняка, — я действительно не знал, слишком много могло вскрыться дополнительных факторов, делающих простую на вид картину совершенно нечитаемой. — Но если ты пришла мне помочь — отказываться не буду.
— Да я просто путешествую, как всегда. Но раз уж у нас недавно было сразу два пополнения — решила спросить у тебя, как они. Но когда я прилетела, Смерть сказала, что ты недавно уехал. Так что я направилась сразу сюда.
