Конторщица

— А обои? — не сдавалась я.

— Я дам талоны, в спецмагазине возьмешь, — проворчал Лев Юрьевич.

— Но у меня денег нет, — расстроилась я.

— Я сказал возьмешь, а не купишь, — отмахнулся Лев Юрьевич.

В общем, когда примерно через сорок минут я выходила из кабинета Большого Человека, минуя возмущенную очередь у двери, в моей сумочке было все необходимое для ремонта: телефоны, явки, пароли... точнее чеки. И что особенно приятно — увесистая пачка червонцев уютно примостилась в центральном карманчике.

Вот теперь можно жить!

Глава 11

В общем, собою я была вполне довольна.

Конечно же, мои требования возмещения ущерба импортными материалами — это верх наглости, но еще с той, прошлой жизни твердо знаю: если обнаглеть и просить много — дадут мало, если же поскромничать — вообще не дадут ничего.

С таким мыслями я спустилась в полуподвальное помещение машбюро — в лицо пахнуло запахом свежеразрезанной бумаги с нотками типографской краски на фоне аромата крепкого свежесваренного кофе. Принюхавшись, я пошла прямо на запах.

В машбюро было практически пусто, так что нужные бланки получилось забрать без волокиты: две дружелюбные женщины быстренько все оформили и упаковали, пока третья, явно с восточными корнями, варила им кофе в закопченной джезве. Вдыхая пьянящий аромат, я рассматривала, как ловко эта женщина поворачивает и погружает бронзовое днище в раскаленный крупный песок в небольшом тазике, установленном на самой обычной электрической плитке.

Плитка!

Она есть у меня. Точнее у Петрова. Когда я скоропостижно покинула коммуналку — сказала Петрову забрать. Надеюсь, Горшков не зажал, хотя он может.

Плитка мне нужна, и срочно. Во-первых, в после погрома "демонической женщины" в квартире хоть шаром покати, а кушать готовить как-то будет надо (когда еще Лев Юрьевич снизойдет снабдить меня газовой плитой. Ох, не верю я, что вот он прям все бросит и срочно побежит мне искать). Поэтому нужно какое-то время продержаться на том, что есть.

Во-вторых, — мыло. Как показала жизнь, покупать его задорого никто не хочет, зато как подарочек оно заходит неизбалованным советским женщинам разного возраста за милую душу. Старые запасы подходят к концу, а ведь еще с милейшей Алевтиной Никитичной я не рассчиталась, да и к Вероничке Рудольфовне можно бы заглянуть, обновить гардероб по возможности. И еще что-нибудь может подвернуться внезапно, а у меня стратегического запаса почти уже нет.

Кстати, о стратегическом запасе. Из прошлой жизни я помнила, что где-то совсем скоро начнется "сухой закон", вино-водочные изделия будут по талонам и станут основной народной валютой. Поэтому, нужно будет капитально запастись, потом очень пригодится.

Так, раздумывая над обеспечением будущей жизни, я дошла до переулка Механизаторов и остановилась перед бывшим лидочкиным домом. Идти было жуть как неохота, но надо. Да и письмо забрать Петрову обещала.

Набравшись духу, дернула ручку и вошла в коммуналку. Здесь, как и прежде, едкие запахи кухни и хлорки липко обволакивали наваленное в полумраке прихожей барахло. Порадовавшись, что больше моей ноги здесь не будет, я по привычке сначала заглянула на кухню. Там, к счастью, никого не было, во всяком случае — на данный момент, так как на грубякинской плите в огромном чугунном корыте подпрыгивало, кипело и булькало белье, насыщая окружающее пространство горячей сыростью с запахами хозяйственного мыла, хлорки и детских ссак.

Чуть не задохнувшись от вонючего пара, я постаралась побыстрее оттуда убраться и постучалась к Петрову. Дверь распахнулась моментально, как будто Петров меня ждал. При этом облик он имел донельзя взъерошенный. При виде меня брови его взметнулись вверх, а затем рот растянулся до ушей:

— О! Лидка! Салют! А я-то думаю, кто это ко мне так рано? — разулыбался Петров, пытаясь незаметно отбросить хлопушку для выбивания ковров в сторону.

— Привет, Федя! — ответила я. — Раз обещала зайти — зашла. Пустишь?

— Да, заходи, — слегка смутился Петров, — Только у меня не убрано. Не ждал гостей так рано, понимаешь ли.

Я еле удержалась, чтобы сохранить серьезное лицо.

Комната Петрова, кстати, была побольше, чем даже у Горшковых. Два узких, заклеенных до середины сильно пожелтевшими газетами окна выходили прямо на проспект. Люстры у Петрова не было, засиженная мухами лампочка сиротливо болталась высоко под потолком. Продавленный диван завален грудой несвежей мятой одежды и каким-то скомканным барахлом. Незаправленная панцирная кровать по форме была точно такая же, как у Горшковых. Зато шкаф старинный, "бабушкин", с бомбошками и херувимчиками в стиле псевдоампир. Стены, кстати, были обклеены выцветшими обоями в веселенький цветочек "анютины глазки". У стены стоял круглый стол, заставленный грудами пустых пыльных бутылок, над которым висел большой плакат с бегущей девушкой в красном купальнике и надписью: "Спорт — это здоровье и красота".

— Могу предложить чаю, — проявил гостеприимство Петров и, чуть замявшись, добавил, — только подождать надо немного, пока Зинка с кухни уберется. Ты ж не торопишься?

— Тороплюсь, Федя, — отмахнулась я. — Бежала мимо по рабочим делам, дай, думаю, хоть заскочу на секунду да письмо заберу.

— Сейчас, айн момент, — Петров с кряхтением полез куда-то за диван, покопавшись там немного, наконец, вытащил большой пожамканный конверт и с гордым видом протянул его мне. — Держи вот, Лидия. В целости и сохранности!

— Спасибо, Федя, — я глянула на адрес отправителя: ВООП, г. Москва.

Ну что ж, неплохо.

— Клопомор мой где? — напомнил Петров и мои уши запылали:

— Ой, — мне стало неловко, — Извини, Федь, совсем забыла. Замоталась просто очень. Понимаешь, столько всего произошло, ты даже не представляешь...

— Всё я представляю! — гордо выпятил грудь Петров, — ты сеструхе Горшка под зад ногой дала. Ох и орали они тут все! Веселуха такая была! Ко мне как раз мужики с энергомаша заглянули после смены в покер перекинуться, так сразу и ушли. Невозможно же так играть, не слышно ничего.

— Так что, Ольга сюда приехала? — удивилась я.

— Ага, — зевнул Петров, — живет теперь в комнате Риммы Марковны.

— Так еще ж не доказано, что она умерла, — еще больше удивилась я. — А если вернется?

— Ой, когда Горшковых это останавливало? — хмыкнул Петров и задумчиво почесал пузо через замызганную рваную майку. — Да не вернется она, я так думаю. И не удивлюсь, если соседи в курсе, куда она подевалась.

— Ну, ты уж не фантазируй, — отмахнулась я, — Они, конечно, мрази еще те, но убивать не будут. Банально кишка тонка.

— Да при чем тут убивать? — заржал Петров, — куда-нибудь могли ее так определить. С них станется. Особенно с Рудольфовны. Та еще штучка. Говорят, по молодости такое творила, что ой.

Я вздохнула, вспомнив Лидочкины злоключения. Кстати, а то, что я заняла ее место, может и потому, что Лидочку чем-то траванули? Надо бы разобраться. А вслух сказала:

— Так ты пылевыбивалкой от Ольги что ли отбиваешься?

— И не спрашивай, — скривился Петров, — за меня теперь, суки, принялись.

— В смысле? — аж обалдела я.

— Да по-всякому, — вздохнул Петров. — Достали уже так, что я и на кухню не выхожу почти. А теперь Зинкиных мелких пацанов научили, так те стучатся в двери и убегают. И так почти весь день. Я и хочу поймать и отлупить, чтобы неповадно было.

Я покачала головой. Мда, дела.

— Когда ты ушла, совсем плохо стало, — понурил голову Петров, — то они Римму Марковну изводили, а теперь за меня взялись. Решили и мою комнату захватить.

— Да как же можно захватить? — не понимала я.

— Обычное дело, — фыркнул Петров, — у Грубякиных детей много, они все в одной комнате живут, если соседняя комната освободится, и они ее займут, то хрен их уже выселишь оттуда. Да и не будут наверху из-за этого разбираться. Иначе им же придется новую квартиру Грубякиным давать. Проще отмахнуться. Вот те и пользуются. А Рудольфовна свой бубновый интерес блюдет, корова старая.

Я слушала и тихо выпадала в осадок. Вот где у людей совесть?

— А пожаловаться на них если? — предложила я.

— Кому ты пожалуешься? — пожал плечами Петров. — Грубякин — передовик производства, многодетный отец, Горшков — учитель пения, кандидат в члены Партии. А я — всего лишь простой мыслитель из народа. Кому из нас больше поверят?

— Да уж, — согласилась я.

Мы еще немного поболтали ни о чем, мне надо было бежать. Взгляд зацепился за батарею бутылок:

— А зачем бутылки собрал?

— Это — стратегический ресурс, — торжественно заявил Петров, — нет денег, сдал пару бутылок — и вот на чекушку и наскребаю.

— Ох, Федя, взял бы ты себя в руки, — мягко пожурила я, — а то действительно подвинут тебя отсюда Горшковы-Грубякины, ходишь вон как оборванец.

— Нет на свете прекрасней одёжи, чем бронза мускулов и свежесть кожи! — важно заявил Петров, и мы распрощались.

Мне повезло: ни Клавдия Брониславовна, ни Элеонора Рудольфовна мне не встретились.

Из-за этих новостей плитку, кстати, я попросить забыла.

Пока я шныряла туда-сюда по рабочим и заодно своим личным делам, в конторе депо "Монорельс" грянули изменения. Они были, на первый взгляд, не столь уж и существенными, однако же именно они повлияли на мою дальнейшую карьеру и, следовательно, на судьбу в этом мире.

Итак, вернувшись, я обнаружила возле щучьего кабинета столпотворение: все пялились на вывешенные на стенде отпечатанные листы и что-то бурно обсуждали. Заинтересовавшись, я тоже подошла и изучила списки: оказалось, наша незабвенная Щука, которой подчинялось три отдела — кадрово-правовой отдел, канцелярия и отдел делопроизводства и архива, так вот, после пожара, затронувшего несколько вверенных ей помещений (в том числе и мой чуланчик), и последующего их ремонта, включила активность и переформатировала кто где будет теперь сидеть. В результате я лишилась отдельного кабинета: на моем месте теперь будет сидеть Гиржева (та наглая шатенка с лошадиным лицом, что цеплялась ко мне за стенгазету), а меня благополучно сплавили в огромный проходной кабинет, где уже и так сидели шесть теток, разной степени склочности.

Тетки пополнение в моем лице встретили кисло, более того, местечко мне, на правах новичка, выделили "элитное": у шкафа, который отгораживал закуток, где все они регулярно гоняли чаи. Сидеть же мне предстояло лицом к стене без окна, спиной к входным дверям, и все, кто туда-сюда ходил, могли прекрасно видеть, чем я занимаюсь. Полагаю, в этом тоже был позиционный расчет Щуки.

Расстроенные Егоров и Мунтяну поперетаскивали мои папки и коробки в новый кабинет, заработав множество косых взглядов от теток, в том числе и в мою сторону.

— Ты это, Лида, — вдруг тихо сказал Мунтяну (я аж удивилась). — В общем, если будет совсем жопа — то заходи.

Егоров ничего не сказал, но по его сочувствующему взгляду я поняла, что эпопея с Горшковыми и квартирой — это еще так, цветочки.

Настроение стремительно рухнуло вниз.

Под бумаги мне был выделен большой шкаф-стеллаж, и я принялась аккуратно расставлять дела по категориям, сверяя их с ранее составленным мной каталогом. Папок было много, после пожара второпях все они были вытащены как попало, поэтому сейчас мне предстояла адская работа, расставить так, чтобы потом можно было быстро найти и ничего при этом не перепутать.

Тетки при этом искоса наблюдали. Они были разные, но чем-то неуловимо похожи, не пойму чем. Для того, чтобы не запутаться я когда-то, еще в первые дни после попадания, изучила стенд возле бухгалтерии, поэтому примерно понимала, где кто.

Итак,

Лактюшкина Феодосия Васильевна, — полная женщина, предпенсионного возраста, с тяжелым характером, занималась основным делопроизводством;

Базелюк Мария Лукинична, — невысокая, крепко сбитая, примерно пятидесяти с хвостиком лет, вела журналы учета по техническому обучению и повышению квалификации работников;

Жердий Галина Митрофановна, — крупная, ехидная, хохотливая, очень подвижная и шустрая, была помощницей Лактюшкиной, вела учет медосмотров, больничных, а заодно у нее можно было измерить давление и тому подобное;

Максимова Евдокия Андреевна, — высокая сутулая старая дева, вела статистику и оперативный учет;

Фуфлыгина Клавдия Тимофеевна, — среднего телосложения, но с глазами навыкате, тоже помогала что-то там Лактюшкиной, а также готовила дела для сдачи в архив;

Репетун Татьяна Петровна, — яростно молодящаяся женщина, чванливая, в депо все были в курсе, что она — директорская любовница в отставке. При этом она знала, что все знают, что отнюдь не добавляло ей толерантности и любви к людям. Чем конкретно она занималась, было непонятно.

И вот все вышеперечисленные дамы рассматривали меня и мои действия с видом патологоанатома перед особо отвратительным и странным трупом.

Покряхтывая, я принялась доставать из глубокого ящика кипу папок, стараясь захватить их все и не рассыпать при этом. Папки, сука, были тяжеленные, словно гири, а мне предстояло разгрузить еще не один такой вот ящик. Удерживая всю эту кучу, я неудачно разогнулась и зацепила локтем спинку стула. Стул с грохотом упал на пол.

— Да уж, поработать сегодня нам явно не дадут, — прижав руки к вискам, заметила Лактюшкина, вопросительно взглянув на остальных.

Сначала все промолчали, но потом коллективное бессознательное победило и дамы наперебой включились:

— Ну, знаете ли, Феодосия Васильевна, — капризным голосом заметила Репетун, нервно постукивая карандашиком по столешнице, — вы здесь сами виноваты. Вы почему не поставили условие Капитолине Сидоровне, чтобы она, если подсаживает, то хотя бы нормальных сотрудников? Ту же Иванову, на пример, вполне можно было к нам взять. Она-то даже очень компетентна и тактична.

— Да тоже шило в заднице, — хохотнула Жердий, — Любка говорила, что у них все так радовались, когда ее пересадили...

Базелюк тоже засмеялась.

— Татьяна Петровна! — не смогла промолчать Лактюшкина, перебивая остальных, — вы же прекрасно знаете, кто принимает все такие решения. Капитолина подсунула список, Бабанин подмахнул, а терпеть это безобразие и выслушивать ваши претензии должна я теперь!

— Вечно нам весь сброд сбагривают, — поддакнула Фуфлыгина, глядя в потолок, и вздохнула.

Я продолжала молча по-стахановски трудиться, следом за кучкой пристроила еще три папки, но одна все-таки упала. И, конечно же, совсем не бесшумно.

— Я скоро здесь с ума сойду! — воскликнула Репетун. — Не отдел, а зоопарк какой-то!

— Да сколько можно! — возмутилась Фуфлыгина, — вы мешаете нам работать, товарищ Горшкова.

— Извините, коллеги, — пожала плечами я, — расставить бесшумно такое количество документов невозможно. Мне нужно закончить. Потерпите пожалуйста, я постараюсь побыстрее.

— А мою работу кто побыстрее сделает?! — фыркнула Репетун и швырнула карандаш на стол. — Мне нужно сосредоточиться, а ваши эти пляски с бубном, меня с мысли сбивают!

— Да уж, нынче молодежь какая пошла, — включилась Базелюк, — ты ей слово, она тебе десять. Раньше за подобное отношение такого работника начальник сразу выгнал бы.