Конторщица

— Римма Марковна, что случилось? Как вы сюда попали? — первый шок от встречи прошел и сейчас мне казалось, что она совсем не рада меня видеть.

— Не знаю, — пожала плечами она, отводя взгляд.

— Римма Марковна, я сейчас скажу Симе Васильевне, она главная у нас, и мы вас заберем домой.

— Я не поеду, — тихо прошелестела Римма Марковна.

— Почему? — от неожиданности растерялась и не могла найти слов.

— Буду жить здесь, — Римма Марковна внимательно разглядывала свои руки. Мне в глаза она старалась не смотреть.

— Но, Римма Марковна... — пока я пыталась найти подходящие слова, чтобы сформулировать, меня окликнули делать доклад.

— Римма Марковна, сейчас я должна бежать выступать, но это недолго! Вы подождите, мы поговорим, когда я закончу, — торопливо попросила я.

Римма Марковна промолчала, продолжая пристально рассматривать руки.

— Пожалуйста, дождитесь меня, — повторила я, убегая.

Смутно помню, как выступила. Вроде неплохо, мне даже хлопали.

Когда я, наконец, выскочила обратно в палисадник — Риммы Марковны там не было. Я долго бегала, искала ее, но тщетно. Заглянула даже в спальные корпуса, что в принципе запрещалось. Затем, наше время вышло, пришлось уезжать.

Ну, что сказать, неожиданно для самой себя расстроилась я ужасно. По сути в этом мире и времени Римма Марковна — единственный человек, который поддержал Лидочку просто так (Иван Аркадьевич не в счет, там другой, свой интерес), а вот она...

Видя меня в таком состоянии, Сима Васильевна попыталась успокоить:

— Лидия Степановна, не стоит так переживать, — взяв мои ладони в свои, она проникновенно заглянула мне в глаза. — Никуда ваша знакомая не денется.

— Это соседка...

— Пусть соседка. Здесь она накормлена, за ней неплохой уход квалифицированного медперсонала. Вам незачем переживать.

— Но она...

— Ничего страшного. На выходные приедете, проведаете ее. Вкусненького что-нибудь привезете. Старые женщины любят сладкое. Зефирчика ей купите там, конфеток.

— Выходные еще не скоро...

— Вот и прекрасно. Заодно и она успокоится.

— Да, но...

— Лидочка, — вздохнула Сима Васильевна и ее маленькое морщинистое личико на миг разгладилось, — в жизни, все, что ни происходит — к лучшему. Дайте время вашей соседке прийти в себя. Она старая женщина, вот так сразу все менять ей уже сложно.

Машина ворчливо громыхала, с плеском и бульканьем прыгала по вязким придорожным лужам, ломила по тягучей жиже, объезжая ухабы и рытвины, поднимая веер грязных тяжелых брызг, а я тупо смотрела, как ветер гонит стадо свинцовых облаков куда-то за горизонт, на все эти перелески, поля, деревеньки, и всё не могла успокоиться.

Я постараюсь сюда вернуться. И все выясню!

Почему она пропала? Как оказалась здесь? Почему никто ничего толком не знает? Почему она не идет на контакт? Нет ли здесь руки семейства Горшковых?

Вопросов слишком много.

А Римму Марковну отсюда я заберу однозначно.

Точка.

Гудок рычал, острыми иглами царапал барабанные перепонки. Густая человеческая лавина с шумом катилась к депо, концентрируясь многоголосым водоворотом у проходной. Вдобавок, на деревьях у конторы сидели какие-то придурошные птички и наперебой орали, соревнуясь, кто громче. Хотелось взять булыжник и со всей дури метнуть в это пернатое евровиденье. А еще лучше — жахнуть напалмом, причем не только по птичкам, но и по депо "Монорельс". Во всяком случае, любой шум сегодня я воспринимала крайне нетолерантно. С утра дико болела голова, а в глаза словно насыпали мелкозернистого песка с солью. Очевидно, у Лидочки случались мигрени, и теперь я по наследству вовсю "наслаждаюсь" затяжным приступом адской головной боли, до темноты в глазах. Соответственно и настроение у меня было категорически не очень.

В непроветриваемом кабинете было не продохнуть, пахло нехорошо и голова стала болеть сильнее. Я распахнула форточку, но этого оказалось мало. Тогда я открыла все окна, позволяя свежему потоку проникнуть в душное нутро кабинета и вытеснить спертый воздух.

Сегодня я должна была сводить всю штатку по депо с учетом новых вакансий и выбывших старых, поэтому сперва полагалось выполнить это в черновике, для чего нужно было склеить между собой несколько листов по ширине в длинную-предлинную "глисту", затем расчертить это все безобразие на одинаковые по размеру столбики. И только после этого можно было заполнять, но карандашом (чтобы, если что, подтереть помарку). В общем, работа предстояла нудная, дотошная, а терпения у меня сегодня было не очень: плюс мигрень, расстройство из-за Риммы Марковны — всё это усугубляло и так дурное настроение.

Поминая нехорошим словом технологии этого времени, я мечтала о простой табличке Exel. Вдобавок клей был силикатный, вонючий, быстросохнущий и склеивал, гад, больше пальцы, чем бумагу. Когда я начала чертить линию, на тех участках, где клей капнул, линия рисоваться не захотела, вильнула сильно вбок и пришлось отрезать этот лист и приклеивать новый, а потом расчерчивать все заново.

Это здорово-таки меня выбесило.

Я экспрессивно разразилась длинной полуматерной тирадой, попытавшись процитировать большой и малый петровский загиб, правда в собственной авторской интерпретации (чертей и ангелов заменила на орков и котиков, ну, и остальное все тоже мое).

И в этот момент, распахнулась дверь и в кабинет ввалилась благоухающая разнокалиберными дешевыми духами, шумная толпа: коллеги пришли веселые, со смехом. Я поперхнулась на слове "блудовместилище раскоряченное" и вовремя успела замолчать.

На меня внимание сперва не обратили, минуты две, пока раздевались и устраивались за столами, но вот потом...

— Девочки, что ж так дует! Кошмар! — воскликнула Фуфлыгина и бросилась закрывать окно.

— Товарищ Горшкова, вы не видите? Такой сквозняк по кабинету, а вы окно не закроете! — возмутилась Базелюк, пробегая мимо меня к другому окну и по дороге обдав крепким запахом застарелого пота и пропитавшими одежду ароматами жаренного лука.

— Да это же она сама все и пооткрывала! — аж подскочила Жердий. — Клавдия Тимофеевна, и мое заодно закрой, а то я не переобулась еще.

— Пусть Горшкова закрывает, раз устроила тут северный полюс! — рявкнула недовольная Фуфлыгина и вернулась на свое место.

Я молча, методично чертила линии, отмеряя линеечкой по четыре сантиметра.

— Горшкова, окно закрой, — не унималась Жердий.

Я улыбнулась и покачала головой:

— Хорошо, Галина Митрофановна. Сейчас вот закончу штатку и закрою.

Жердий аж побелела от такой моей наглости и заорала как резанная:

— Ну вы посмотрите, что творится!

— Галя, сама лучше закрой, — сказала Лактюшкина. — Ты же видишь, она издевается над нами.

Окинув меня ненавидящим взглядом, Жердий пошла закрывать окно, демонстративно в одной туфле.

Я продолжала методично чертить столбики. Что приятно, голова от всего этого болеть перестала.

— Лидия Степановна, — нависла надо мной Лактюшкина. — Извольте объяснить свое возмутительное поведение!

— В каком смысле "возмутительное поведение"? — равнодушно удивилась я и перелистнула расчерченную страничку.

— На каком основании вы распоряжаетесь в кабинете? — сузила неряшливо обведенные синим карандашом глаза Лактюшкина, — в моем кабинете!

— Но мы же одну работу делаем, товарищи, — дружелюбно сказала я, аккуратно подтерла стирательной резинкой неровную линию и перелистнула прошлую страничку обратно, чтобы внимательно сравнить ширину столбиков с образцом. — Все для блага страны, как диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР. Согласны, Феодосия Васильевна?

Судя по вздувшимся венам на лбу и побагровевшему лицу Лактюшкина имела иную точку зрения.

Тем временем я вытащила из упаковки еще два листа и принялась неторопливо намазывать кромку клеем.

— Горшкова! — взорвалась, наконец, Лактюшкина. — Я с тобой разговариваю или со стенкой?!

Я посмотрела на стенку, затем — на Лактюшкину и пожала плечами:

— Наверное, со мной.

— Она издевается, — выдохнула Репетун, наблюдая за этой сценой с радостным злорадством.

— Какая наглость! — всплеснула руками Жердий, а Безелюк что-то там зловеще поддакнула, но я не расслышала.

Пока Лактюшкина хватала ртом воздух, я окинула быстрым взглядом кабинет: бабоньки находились в разной степени возмущения. Лишь одна Максимова участия в дискуссии не принимала и молча наблюдала, внимательно ловя каждое слово и взгляд.

Все с тобой ясно, девушка. В принципе, именно на тебя я и думала.

Тем временем Лактюшкина пришла в себя и, осознавая, что первый раунд позиционно проигран, и авторитет перед коллективом вот-вот может пошатнуться, кинулась на второй заход, чтобы одержать реванш.

Ее взгляд остановился на моей одежде и (бинго!), она моментально сагрилась:

— Горшкова! Что это ты нацепила?! У нас в таком виде на работу не ходят!

Я осмотрела себя и изобразила удивление на лице (не зря же я сегодня так тщательно подбирала прикид).

— Вырядилась тут как проститутка! — завизжала Лактюшкина. — Марш переодеваться! Сейчас же!

Очевидно от расстройства за такую вот оценку моего внешнего вида, я слишком сильно нажала на карандаш и грифель сломался. Покачав головой, я принялась искать в столе точилку. Затем стала точить, стараясь, чтобы стружка и грифельная пыль не попали ни на одежду, ни на склеенные листы.

— Горшкова! — рявкнула Лактюшкина.

Каюсь, увлеклась и забыла, что она стоит над головой с видом кипящего чайника.

Я вздохнула и отрицательно покачала головой:

— У меня очень много работы, Феодосия Васильевна. Нужно сделать новую штатку на все депо. Ходить туда-сюда некогда. Кроме того, а чем вам джинсы не нравятся? Удобная повседневная одежда рабочего класса.

Бабоньки загудели, Лактюшкина процедила нечто нелицеприятное, фыркнула и демонстративно ушла на свое место.

Краем глаза я заметила, как Максимова тихонечко выскользнула за дверь.

А теперь ждем-с...

Минут через пятнадцать заглянула Аллочка и велела мне срочно зайти к Ивану Аркадьевичу.

Джекпот!

Я сбежала по истертым ступенькам в уже привычный полуподвальчик.

В кроссовках бегать — сплошное удовольствие. Апельсиновые лоферы я угробила, причем капитально (сначала в мазуте, затем, вчера — добила в деревенской грязи). Поэтому пришлось надевать кроссовки. И само собой — под джинсы. Хотя, зачем я вру сама себе? Джинсы я одела с целью протроллить баб-с.

А теперь в результате следую к Ивану Аркадьевичу на разборку.

В кабинете было накурено, хоть топор вешай. Обычно Иван Аркадьевич себе такого не позволял. Да и вид у хозяина кабинета был, мягко говоря, "не очень": синяки под красными, в прожилках глазами, изрядно мятый костюм.

— Заходи, — устало сказал он и поморщился.

Я скромно вошла.

— Ну что ты мнешься? — взорвался Иван Аркадьевич, выдрал из блокнота листок, скомкал его и швырнул в корзину, — садись, давай, рассказывай!

— Иван Аркадьевич, что случилось?

— Ты мне тут зубы не заговаривай! — вызверился он, — на тебя жалоба за жалобой! Мне делать нечего, только твои бабские кикозы решать! Уволю к чертовой матери!

Он еще минут пять ругался и обличал меня на чем свет стоит. Я уже знала эту черту его характера и терпеливо ждала, пока он выпустит пар.

Наконец, хозяин кабинета иссяк и замолчал, хмуро уставившись на меня.

— Иван Аркадьевич, что случилось? — повторила я.

— Не твоего ума дело! — опять начал закипать Иван Аркадьевич.

— А вы расскажите то, что можно, — посоветовала я. — Вдруг что помогу.

— Ты...? — обидно расхохотался Иван Аркадьевич и стукнул кулаком по столу. — Что ты там можешь помочь? Ты хоть бы свои дела порешала, сплошная головная боль от тебя! Только и слышу — Горшкова — то, Горшкова — сё...

— А всё-таки, — если надо, я умела быть настойчивой, как японский мастиф.

Иван Аркадьевич умолк и подозрительно уставился на меня.

Я тоже молчала и спокойно смотрела на него.

Мы еще пару секунд поиграли в гляделки. Наконец, Иван Аркадьевич вздохнул и как-то мгновенно ссутулился:

— Да пишут тут на меня, — хмуро начал он, доставая портсигар. — Конкретно копают. Из Москвы комиссия скоро приедет. Проверять будут. Чую, в этот раз не отбиться.

— А что именно будут проверять? — спросила я. — Мы же можем успеть подготовиться. Ну хоть частично. Вы скажите, что именно помогать надо? И как скоро приедет комиссия?

— Да что тут поможешь, — отмахнулся он и закурил, выпуская клубы дыма. — Там, столько всего... начиная от кучи документов, у нас просто эти бумажки никогда не велись. Кто же знал, что так будет? И заканчивая разными мероприятиями. Сроку — примерно полторы недели, если не меньше.

— Так, давайте конкретно, — сделала стойку я. — Какие мероприятия?

— Да хоть бы и такие, что международное взаимодействие у нас не ведется, — Иван Аркадьевич затянулся так, что от сигареты не осталось почти ничего. Столбик пепла упал на стол с бумагами, а микроскопический бычок он затушил в чашке с недопитым чаем, раздраженно подул на обожженные пальцы и продолжил, — понимаешь, у нас это никогда не велось. У нас объект. А им отчет надо! И плевать, откуда я это все возьму. Вот где я им за неделю найду иностранцев, согласую наверху, привезу сюда и проведу мероприятие?!!

— Это вообще не проблема, — спокойно сказала я и Иван Аркадьевич аж бросил прикуривать новую сигарету.

— Давай-ка в этом месте подробнее, — тихо произнес он, и я поёжилась. Хозяин кабинета умел давить.

— Я на днях была по делам в типографии, и директор говорил, что их международный корреспондент вернулся откуда-то из Латинской Америки вроде, точно не помню, где писал репортажи об апартеиде. Я еще тогда подумала, что было бы интересно, чтобы этот журналист выступил перед нашими рабочими депо и рассказал, как местные партизаны ведут освободительную войну с капиталистами и эксплуататорами. А то задолбали уже эти наши романтические заседания — то влюбленных порицаем, то к посевной готовимся.

— Хм, интересные у тебя знакомые, я посмотрю, — как бы про себя протянул Иван Аркадьевич. Он заметно оживился, лицо чуть порозовело.

— Дак, это же сосед мой, — отмахнулась я. — Меня Гиржева отправила в типографию объявление в газету давать, а там смотрю — сосед мой. Вот и перекинулись парой слов. Им, кстати, тоже просветительские мероприятия "с народом" нужны.

— Так, — сказал Иван Аркадьевич, крутя диск телефона, — и как ты говоришь, его зовут?

— Иван Трофимович.

Иван Аркадьевич очень быстро договорился с моим соседом. Мероприятие должно было произойти через два дня, и меня обоюдным согласием обе стороны решили сделать ответственным организатором.

Ну, а я что — я только "за".

— Что тебе еще? — видя, что я не ухожу, спросил Иван Аркадьевич, но уже не так хмуро.

— Документы, — напомнила я.

— Что документы? — не понял Иван Аркадьевич и брезгливо заглянул в грязную чайную чашку.

— Вам нужно восстанавливать какие-то документы, — подсказала я. — И я — именно тот человек, который умеет это делать быстро и качественно.