Конторщица

А вот с расчётами была беда. Калькулятора у Лиды не было. На столе лежали отполированные временем деревянные счёты, но пользоваться таким прибором я не умела совершенно. В детстве, в школе, нам показывали, но принцип действия я полностью забыла. Пока умножала на листочке "в столбик", но для больших массивов данных эдак я всю работу запорю. Поэтому в список необходимого, я дописала калькулятор. Не знаю, насколько широко они в это время распространились, но нужно поискать, должны ведь уже продаваться.

За этими размышлениями меня и застала Аллочка, которая велела пройти к Ивану Аркадьевичу.

Памятуя про коварство лестницы, спускалась я на этот раз предельно осторожно.

Сегодня в кабинете Иван Аркадьевич был один. На столе возвышалась целая гора папок, которые он внимательно изучал, морща лоб и что-то яростно подчеркивая карандашиком. Меня он, кажется, даже не заметил.

— Добрый день, Иван Аркадьевич, — обозначила свое присутствие я. — Вызывали?

— Да, Лидия Степановна, присаживайтесь, — со вздохом оторвался от бумаг хозяин кабинета и посмотрел на меня. — Мне передали вашу служебную записку.

Я изобразила внимание.

— Вы предлагаете нам новый метод работы с документами, правильно я понимаю?

Я кивнула.

— А чем вам, Лидия Степановна, не угодил старый метод?

К этому вопросу я готовилась со всей тщательностью. И обоснование выработала. С примерами и иллюстрациями. Кратко, четко, по существу. Весь мой доклад занял минут пять.

Когда я закончила, в кабинете воцарилось молчание. Иван Аркадьевич продолжал смотреть на меня, но теперь уже с интересом.

— В результате данное рацпредложение будет способствовать повышению эффективности труда. Кроме того, если Вы поддержите, и мы отработаем его у нас в депо, то, в случае успеха, попробуем получить авторское свидетельство. А это — нам "плюс" к показателям экономической эффективности использования в народном хозяйстве новых рацпредложений.

— Хм... ладно, оставьте, мы подумаем, — задумчиво сказал Иван Аркадьевич, что-то записывая в своем блокноте.

Окрыленная этими словами, я продолжила:

— И еще вот, Иван Аркадьевич, — я протянула листок с отпечатанной анкетой.

— А это что? — заинтересовался он.

— Анкета-опросник для оценки эмоционального выгорания работников депо, — сообщила я.

— Зачем?

— После проведения диагностики мы будем знать, что и почему происходит у нас в депо и, если выгорание у сотрудников подтвердится, мы сможем вовремя разработать и провести соответствующие мероприятия для повышения мотивации и профессиональной коррекции.

— А вот этого не надо! — рассердился вдруг Иван Аркадьевич. — Не надо! У нас на производстве нет никакого выгорания! Советская власть создает все необходимые условия труда, и не вам, Лидия Степановна, сомневаться в эффективности работы Партии!

Он еще минут пять поорал и выпроводил меня вон.

Мдааа, облом.

С отстраненным видом я шагала по коридору. Хотя, по правде говоря, в душе у меня, словно винегрет в желудке пьяного школьника, болтался триллион самых разных эмоций. Какой облом! Безотказная, идеально обкатанная поколениями менеджеров среднего звена схема в этом времени дала сбой.

Вот как все меняется! В моей (прошлой) жизни этот, придуманный когда-то америкосами, хайп по поводу эмоционального выгорания моментально подхватили и понесли в массы: в каждом уважающем себя офисе, или корпорации считалось само собой обращать внимание на всевозможные депрессии и стрессы у сотрудников, и периодически показательно нянькаться с ними. А в этом времени все по-другому. Не знаю, хорошо это или плохо. Нужно понаблюдать, подумать... Хотя, как отраслевой социальный лифт, этот способ был самый быстрый и простой...

Пока я баюкала уязвленную гордость, меня окликнули:

— Горшкова!

Высокая узколицая шатенка в трикотажном платье караулила возле щита пожарной безопасности. На фоне кроваво-красных средств пожаротушения ее ярко-голубой наряд выглядел по-гогеновски эпатажно:

— Ты почему стенгазету не делаешь? — недовольно поджав тонкие губы, спросила она. — Скоро смотр, а у нас ничего не готово.

— Успею, — отмахнулась я, — еще дня четыре есть.

— Ты совсем вальтанулась, Горшкова? — густо подведенные небесно-голубыми тенями глаза недобро прищурились. — Откуда четыре дня у тебя есть? Послезавтра стенгазета с утра должна висеть.

— Иван Аркадьевич вчера дал мне пять дней. Следовательно, сегодня — четыре, — пожала я плечами. — До понедельника прекрасно все успею.

— Ты не понимаешь, Горшкова? — изумилась шатенка. — Газета должна уже быть в субботу.

— Почему это? — я начала потихоньку закипать. — Мне сказали в понедельник, значит сделаю в понедельник.

— По кочану это! — лицо девушки сравнялось по цвету с огнетушителем, — в субботу газету нужно повесить. В воскресенье у нас субботник, и никто рисовать тебя не отпустит.

— Подожди, — я капец как удивилась. — Мы что, работаем и в субботу? А в единственный выходной у нас субботник?

— Горшкова, — изобразила боль и страдания шатенка, — в первый выходной апреля у нас всегда субботник. Не сбивай меня. Просто сделай газету, принеси и повесь. И да, гуашь и ватман возьмешь у Звягинцевой.

Я промолчала, переваривая информацию.

— Не столько работы, сколько проблем, — цыкнула шатенка и удалилась, раздраженно цокая каблучками.

Захотелось взять багор со щита и от души ей вломить, но я сдержалась.

Ну, хоть есть повод помириться с Тоней. Звягинцева — ее фамилия, как помнила я из информации на стенде у бухгалтерии. Кстати, фото этой страдающей от невыносимости бытия шатенки я что-то не припомню. Надо будет еще раз посмотреть. Раз она пытается гонять Лидочку, значит какие-то полномочия имеет. А начальство нужно знать в лицо... даже вот такое.

То, что начальство поминать всуе нельзя, я убедилась, когда в коридоре вдруг показалась Щука:

— Горшкова! — хлестнул по ушам окрик, и мои барабанные перепонки чуть не порвались. — Где тебя носит? Ты почему не на рабочем месте?

— А меня Иван Аркадьевич вызывал, — ответила я, хотя внутри неприятно ёкнуло.

— А что это ты зачастила к Ивану Аркадьевичу? — узенькие щучьи глазки еще больше сузились. — Бегаешь, наушничаешь...

— Да нет, Капитолина Сидоровна, — излучая человеколюбие и толерантность, медленно произнесла я. — Сначала меня вызвали по сигналу неравнодушных коллег, где мы прекрасно познакомились с Иваном Аркадьевичем, и теперь вот обсуждаем рабочие моменты...

— Какие еще моменты?! — тут же взвилась Щука.

— Рабочие. Подробности лучше уточнить у Ивана Аркадьевича... если вам это так интересно...

— И уточню, — резко успокоившись, медоточиво улыбнулась Щука.

— Вот и славненько, — отзеркалила не менее сладкую улыбку я. — Всего хорошего, Капитолина Сидоровна. Пойду работать.

Я шла по коридору и посмеивалась. Ну а что, причинил Щуке гадость — на сердце Лиде радость.

В тонином кабинете, донельзя набитом всевозможными вазонами и больше похожим на дебри Амазонки или мангровые заросли влажных тропиков, стихийно образовалось небольшая толпа, человек пять рабочих, все с бумажками в руках.

— Тоня, а я к тебе, — сквозь галдеж громко сообщила я, тщетно стараясь высмотреть за развесистым фикусом подругу.

— Лида, если не срочно, через минут сорок где-то зайди. Мне нужно с уведомлениями закончить, — раздался голос из зарослей, — а вообще, что ты хотела?

— Я за красками пришла, — пытаясь не зацепить горшок с особо вонючей гортензией, сообщила я фикусу. — Для стенгазеты.

— Давай я освобожусь, и сама тебе занесу? — прошелестела фикусная листва.

Образовавшиеся свободные сорок минут я решила потратить с пользой для себя — заскочила в отдел кадров и написала заявление на отгул на завтра (у Лидочки их накопилось аж на четыре дня). Во-первых, пора сходить в таинственную квартиру на улице Ворошилова и посмотреть, кто там живет, и почему за коммуналку платит Лидочка. Во-вторых, банально хочется отдохнуть, особенно в виду того, что выходных в ближайшее время не предвидится. Ну, и в-третьих (и это, пожалуй, самая главная причина), — мне хотелось сделать эту чертову стенгазету так, чтобы читатели "рыдали от умиления". От конечного результата зависит многое.

Тоня пришла, как и обещала — через сорок минут, прижимая к себе большую коробку с красками и увесистый рулон ватманской бумаги:

— Вот, здесь все, что есть, — сказала она, тяжело сгружая все это добро на стол, — я тебе еще пару запасных листов даю, вдруг испортишь. Если останется — верни, пожалуйста, нам еще к первому и девятому маю стенгазеты готовить.

— Спасибо, — кивнула я. Видя, что Тоня собирается уходить, добавила:

— Тонь, на секундочку, — я быстро вытащила кусок мыла из сумки и протянула ей. — Это тебе, маленький подарочек.

— Что это? — удивилась Тоня, рассматривая презент.

Мыло ручной работы всегда выгодно отличается от обычного мыла. В первую очередь оно красиво, и при этом удобно. Я постаралась на славу. Густо источающее насыщенный шоколадный аромат мыло-скраб, с одной стороны предназначалось для тела (это где с люфой), а с обратной его можно было использовать как щадящий скраб для лица (который с овсянкой). Перетянутый золотистой атласной ленточкой карминно-коричневый брусок сразу понравился Тоне, и даже очень. Это было видно по вспыхнувшему детским восторгом взгляду. Рассмотрев мыло внимательно, сто раз понюхав, она, наконец, неуверенно сказала:

— Спасибо, Лида, но я не могу его взять...

— Почему это? — удивилась я.

— Ну, оно дорого стоит, наверное... — пробормотала она, — я такого нигде в магазинах не видела. Импортное же. Тебе и самой такое пригодится...

— Ой, да ладно, — отмахнулась я. — У меня еще пару кусков есть. Мне знакомая с Прибалтики много привезла. Вот я и решила с тобой поделиться. Мы же подруги.

— Ну, раз так... — неуверенно протянула Тоня и быстро сунула подарок в карман джинсовой юбки.

Вот и замечательно, первый шаг к примирению сделан. Теперь нужно закрепить:

— Слушай, Тонь, а почему это именно ты краски выдаешь? Ты что, стенгазетами занимаешься?

— Да нет, это Машка опять в декрет ушла, и всю канцелярскую материалку на меня повесили, — вздохнула она. — Мало мне своей работы.

Минут пять Тоня расписывала мне все тяготы конторской службы. Я в нужных местах только успевала сочувственно вздыхать или поддакивать (в зависимости от контекста).

— Слушай, — понизив голос и оглянувшись на дверь, вдруг сказала Тоня. — По поводу стенгазеты. Там из транспортного что-то невероятное затевают — выпросили у меня аж шесть ватманов. Вот. А технари так вообще, говорят, художника привлекли, и он им там все профессионально нарисует. А Ершова хвасталась, что какую-то статью о Гагарине в библиотеке переписала, и теперь это будет самая лучшая газета. Так что шансов у тебя, Лидка, вообще нет. Особенно зная, как ты рисуешь.

— Да мне как-то фиолетово, — пожала плечами я. — Главное, принять участие.

— Ты что, Лида, — покачала головой Тоня, — Забыла какой у нас "сам" повернутый на всем этом?

— Ага, — хихикнула я. — У нас же всегда так: если проиграешь — дадут втык, если выиграешь — все время стенгазеты рисовать будешь.

— А пошли в столовку? — вдруг предложила мне Тоня. — Если быстро пойдем, то успеем пообедать без очереди.

— Ну, пошли, — неуверенно кивнула я.

Я оттягивала знакомство со столовой до последнего. Начитавшись всевозможных историй в той, прошлой жизни, представляла советскую столовую как большое грязноватое помещение с хамовитым неопрятным персоналом и липкими тарелками с невнятной едой. Действительность превзошла мои ожидания: было чисто, а женщина в белом халате приветливо поздоровалась. На выбор был борщ или гороховый суп, на второе — макароны с котлетой, пюре с тефтелями или запеченная рыба. Несколько салатов, и главное — сладкий компот, как в детстве. И стоило все копейки. Я с удовольствием нагрузила свой поднос. А еще мы с Тоней взяли себе томатного сока: на прилавке была сероватая крупнокристаллическая соль в граненом стакане, а рядышком, в стакане с водой — несколько чайных ложечек. Чтобы каждый, значит, мог солить на свой вкус.

Мы вернулись с обеда, и я отправилась сразу в кабинет — если заявление на отгул подпишут, то нужно сейчас успеть доделать всю работу. Я уже открывала дверь, когда меня окликнула девушка (имя ее к своему стыду не помню, но она точно была из группы поддержки Зои).

— Лида, — крикнула она.

— Что? — обернулась я.

— Тебе звонили...

Сердце нехорошо заныло.

— Кто? — прошептала я.

— Да Горшков твой, — хихикнула она. — Просил тебя позвать, но ты уже ушла на обед.

Горшков! Моя персональная головная боль...

* * *

Квартира N 21 в доме 14 на улице Ворошилова встретила меня звенящей тишиной. Я позвонила в дверь, долго никто не открывал, хотя изнутри можно было уловить какие-то звуки, шебаршение, поскрипывание, вздохи.

Примерно через минут десять, когда мое терпение таки лопнуло и я стала решать — уходить домой или попробовать всё выяснить у участкового, дверь вдруг медленно-медленно приоткрылась. Пахнуло спертым воздухом давно непроветриваемого помещения. Я заглянула в полумрак прихожей — там никого не было. А дверь продолжала открываться дальше. Сама! Вдруг явственно послышалось какое-то сопение. У меня волосы встали дыбом, а сердце застучало где-то в горле со скоростью отбойного молотка. С полупридушенным всхлипом я отскочила обратно, в спасительный свет подъезда.

— Тётя, ты ко мне пришла в гости? — вдруг послышался тоненький голосок, с присюсюкиванием.

И тут я, наконец, посмотрела вниз и увидела — из-за двери застенчиво выглядывала маленькая черноглазая девочка, примерно лет четырех. Донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей. В спутанных до состояния войлока черных волосенках сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. При этом девочка выглядела довольно упитанной и щекастенькой.

— Тётя! — она нетерпеливо дернула меня за подол пальто.

— Что? — наклонилась я к ней.

— А что ты мне принесла? — букву "Р" она выговаривала через раз, видимо только научилась и еще не всегда могла ее правильно применять.

— Ты кто? — спросила я. — И где твоя мама?

Блин, у меня даже конфетки для нее, и то нет.

— А мамы нету! — заявила малявка, развернулась и устремилась куда-то внутрь квартиры.

— Ты сама? — крикнула я вглубь квартиры, но ответа не последовало.

Я в одиночестве осталась стоять у раскрытой входной двери.

Дурацкая ситуация, я совершенно растерялась: с одной стороны, нужно все выяснить, с другой — как еще посмотрят родители на то, что чужой взрослый человек будет в их квартире наедине с их ребенком в их отсутствие? А с третьей стороны, раз за коммуналку этой квартиры плачу я, значит я (точнее Лидочка Горшкова) не совсем посторонний человек и имеет право, как минимум, выяснить, что здесь творится.

Убедив себя таким вот образом, я вошла внутрь.