Зверь лютый. Книга 7. Найм

Жердяй внимательно и несколько тоскливо посмотрел на своих сыновей. Как-то даже презрительно. Вздохнул. Хотел что-то спросить, поморщился и передумал. Внимательно заглянул в свою пустую кружку. Будто надеялся увидеть там ответ. И — протянул руку над столом. Ладонью кверху.

Конец двадцать шестой части

Часть 27. "А в доме нашем пахнет..."

Глава 143

Николай хлопнул по ладони, вытащил свою бересту для записи "ряда" — договора. Парни сбегали за соседями — свидетели нужны, хозяйка выставила на стол бражку и кое-какую закуску. Всё это время Жердяй неподвижно смотрел в стол перед собой. Только когда процедура была исполнена, и народ собрался уже обмыть сделку, негромко остановил:

— Погодь. Второй ряд.

И — резко вскинул глаза мне в глаза. Ну что ты на меня так смотришь, дядя? Я же тоже — не пальцем сделанный, не палкой рожденный, не с копья вскормленный.

— Николай, пиши второй ряд. О том, что добрый человек по прозванию Жердяй женит старшего сына своего на старшей дочери доброго человека по прозванию Меньшак. И боярич Иван Рябина свадьбе этой препятствовать не будет, а даст молодым место в своей усадьбе. Как всем прочим своим холопам.

— Чего?! Как это?! Каким холопам?! Старшого — в холопы?! Батя! Этот хмырёнок чего толкует?

Но это взвизги сыновей. А Жердяй смотрит мне в глаза. Потом опускает взгляд в стол и объясняет ситуацию своим великовозрастным недорослям. Одной фразой:

— В робу — холоп, в холопа — роба.

Да. Вот это — самая русская фраза.

Самая исконно-посконная. Тысячелетняя. До Христа, во время Христа, после Христа.

Всё меняется — и юридические нормы, и цари с князьями и генсеками. Города вырастают и исчезают, боги меняются, реки иначе течь начинают. Меняются права собственности и порядок землепользования. Но эта формула на Руси — всегда. Редкие перерывы — и снова. Правила закабаления своих — то ужесточаются, то облегчаются, пленных иноземцев вообще будут возвращать за выкуп. Но и в 20 веке, в Советском Союзе, в русской народной песне будет звучать это же самое вечное русское правило:

"На горе колхоз, под горой совхоз,

А мне миленький задавал вопрос.

Задавал вопрос, сам глядел в глаза,

Ты колхозница, тебя любить нельзя.

Что колхозница — не отрицаю я,

И любить тебя не собираюсь я.

Я пойду туда, где густая рожь

И найду себе кто на меня похож.

На горе колхоз, под горой совхоз,

Меня миленький целовал до слёз...".

Я купил в холопы Меньшака со всем семейством, его старшая, хоть и просватанная дочь — член его семейства, стала моей рабыней, робой. После венчания её муж станет моим рабом — холопом.

"И найду тебе — кто на тебя похож". Или — сделаю похожим.

Чётко по "Русской Правде", точно по всем последующим "Судебникам" и "Уложениям". По "Закону Русскому". Ныне, и присно. и во веки веков. Всё чинно-благородно. И — херувимно. В смысле: "я чту уголовный кодекс".

Всё в "Святой Руси" требует — женись. Человеческая физиология, демография, экономика, социальная система, церковь, общественная мораль... А женщин не хватает. И юридическая норма превращается в социальную ловушку.

"В робу? — Холоп".

А кто не согласен?

"Мы берегли свою свободу"...

От особо свободолюбивых — потомства не остаётся.

В установившейся за столом тишине был хорошо слышен женский всхлип из поварни.

— Батяня, да как же это?...

— Вы!... Это у вас в яйцах аж пищит! Всё — дай да дай! Всю плешь проели! Женихи хреновы! "Женится хочу!". Вон оседова! Все!

Народ дружно убрался из-за стола. И быстро. А я остался. Жердяй ухватил бороду в кулак, подёргал. Потянулся, было, снова к кружке, но передумал.

— Мой грех. Тогда на свадьбе... Неделю пили... Вот и получилось.... Она как родила да увидела... Думали — выправится. К попам ходили, к знахарям... Сколь свечей к иконам поставил... Она всё плакала. Кажную ночь подушка мокрая... Как боялись, когда она вторым ходила. Ежели бы... такой же — повесился бы. Бог миловал. И остальные... А первенец... А теперь вот... Сразу изведёшь?

Мда, Жердяй, умным быть... больно. Топор, падающий на шею, вызывает весьма кратковременные ощущения. Можно и не заметить. А вот предвидение этого... "топора". Предвкушение собственной смерти может сделать мучительной всю жизнь.

Может быть, мы, хомнутые сапиенсы, поэтому такие тупые? Чтобы не знать своего завтра?

Ты, Жердяй, своего первенца не только в рабство продал. Но и на скорую, скоропостижную... А что делать? Держать в усадьбе здоровенного неуправляемого, непредсказуемого детину... Расходы, заботы... Риск большой. А смысл? А уж послать холопа-дебила в подходящее болото... или, к примеру, под падающую сосну...

Опять же — моё "чувство прекрасного" успокоится. Ивица в роли юной вдовы... слегка опухшие от горьких слёз глазки и губки... только слегка... чёрненький платочек ей пойдёт, рубашечку оставим "третьегоднишнюю"... Эстетически, безусловно, сенситивнее. Чем рядом с этим... имбецилом.

— Есть способ сделать, чтоб он на людей не кидался?

Жердяй явно не ожидал, что я всерьёз приму его риторический вопрос. Удивлённо посмотрел на меня. Потом перевёл взгляд на Сухана. Сморгнул и вдруг озарился. Какой-то надеждой, каким-то открытием. Знать бы ещё — каким.

Он радостно заорал:

— Матка! Подь сюда!

Из поварни высунулось заплаканное женское лицо. Лицо сморщилось и отрицательно затряслось. Жердяй коротко чертыхнулся и отправился наводить порядок. Но вернулся он быстро. Уселся и, с заговорщицким видом, наклоняясь над столом ко мне, произнёс:

— Ну, ты, глазастый, боярич! Есть способ. Жена ж с им управляется. А дело простое. Кажное утро, как он только просыпаться начнёт, надо ему в левое ушко пошептать: Фофаня, Фофаня, Фофаня вставай, день пришёл. Ласково так, весело. Вот так — Фофаня три раза. И он тебя весь день слушаться будет. А, боярич?

Жердяй снова уставился на Сухана. Умён мужик. И очень хочет надеяться. Если "мутный псих мелкого размера" справился с "мертвяком бездушным", то, может, он и с "на голову обиженным" справится? Охо-хо...

Только — "надежды юношей питают", а мы-то не дети. Олигофрения не лечится. Купируется, смягчается, "смазывается", но не "рассасывается". А прежнего молотобойца Рябиновского... как вспомню, так вздрогну. Ещё одного? Или при очередном своём холопе "будильным петухом" прислуживать?

— Попробую. Ещё одного сына, вон того, мелкого, пришлёшь ко мне по первопутку. В обучение. На семь лет.

— Чего?! Ты... ты вообще!

— Я сказал "в обучение", а не "в холопы обельные".

— Много хочешь. За хрип берёшь. Жаден ты, однако. На год.

— Нет, Жердяй. Не жаден. Какая жадность в том, чтобы твоего малька кормить да учить? В Рябиновке моих сверстников мало. А мне надо себе дружину собирать. Друзей-товарищей. Остальные-то сыны у тебя — здоровые, мути в глазах не видать. Может, и будет толк. На пять лет. По рукам?

Мы снова хлопнули ладонь об ладонь. Толпа, стоявшая в стороне, и наблюдавшая за нами, заволновалась. Но эта только наша тема.

Жердяй пододвинул мне кружку. Как большому. Уважение выказывает, выпить вровень предлагает. Статус мой в его глазах приподнялся.

"Гляжу — поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая статуса воз".

Продолжим.

— И ещё. Совет непрошеный от "зверя лютого". Выводи сыновей в люди. На разговоры с собой бери, в гребцы, в возчики пусть нанимаются. Иначи... мы все не вечны, и ты тоже. А у них навыка дела вести нет. Может как у меня в "Паучьей веси" случиться. Староста там был, Хохряком звали...

— Как это "звали"? А... Вона что... И кто ж его?

Я радостно улыбнулся Жердяю в лицо. Тот снова очень внимательно и недоверчиво на меня посмотрел. Порассматривал, осторожно наклоняя голову к правому плечу. Недоверие понятно — мелковат я против Хохряка. Но — поверил.

— Знакомец мой. Прежде дела кое-какие бывали. А оно вона что. Здоровый мужик-то. И чего?

— Хохряк общину гнул, голов от земли поднять не давал. Потом... преставился. А тут пришли люди с Низу, злые, оружные. Вдову, невестку, младшенького... Ещё там из селения кое-кого. Прежней головы у людей уже не было, а новая — не выросла. Хорошо — я со своими подоспел.

Жердяй махнул рукой, народ, было, сунулся к столу, но ему нужна была только очередная кружка пива. Отогнав взмахом взволнованную нетерпением толпу, он, отхлебнув пену, уточнил наиболее интересующее:

— Много взял?

— Хватит.

Поулыбался в глаза собеседнику. Ну вот, вопрос о кредито— и бое— способности уточнили. У партнёра возникает представление о моих возможностях и ресурсной базе. Что способствует укреплению взаимопонимания и повышает вероятность корректного исполнения контракта. Теперь... Ну, чисто любезность. Забота о партнёре с намёком на его невнимательность и многообразие моей полезности:

— Ты знаешь, что невестка твоя, Ивица, уже... не праздна?

Нет, прежде чем выкладывать такие новости, следует подождать удалённого положения тары. Жердяй поперхнулся, пиво — брызгами в сторону, долго откашливался, утирался и обмахивался срочно принесённым рушником. Наконец, спросил:

— От кого?

А я знаю? Это твоё село, дядя, это тебе всех и каждого знать надо. У кого что на полях, в погребах, в животах... А я тут чисто на минуточку мимо проходил. Чисто глазом моргнул, ухом повёл... Ну ладно, от щедрот моих.

Я довольно точно и полно воспроизвёл и недавний монолог "заборного поливальщика" и описание его внешности.

— Значит, говоришь, "полную горницу проглотов"? "Падле белобородому"? А имя-то у него какое — знаешь?

— Нет, он не представился.

— Не преставился? В смысле — живой пока? (Или у него что-то со слухом, или это у меня "заплетык языкается"?).

— Батя! Дозволь мы это подправим! Знаем мы — кто это. Он у нас быстро... преставится. И не сыщет никто, и ни одна шавка не гавкнет. (Это подсевшие сыновья рвутся творить справедливость в собственном представлении).

— Цыц. Наши... заботы бояричу не интересны. Незачем "Лютому Зверю" на смердячьи глупые разговоры время тратить.

Вот так-то. И с прозвищем, коль я сам так назвался, и с титулом сословным. Умён, дядя, и осторожен. Если бы на месте елнинского "россомаха" вот с такой просекалкой мужик был... Но тут же — власть "физкультурников". Кто сильнее железякой вдарит. А Жердяй прав: "меньше знаешь — крепче спишь".

Позвал Николая обсудить детали отгрузки, тара, транспорт, варианты замены товара, сроки доставки зерна, доставки жениха, место и порядок венчания, о подарках при вчерашнем обручении... А тут рядом стол накрывают, жбаны с пивом и бражкой выставляют, народ уже кружки туда-сюда двигает. Пустые пока.

"Аэропорт" Хейли: "Бизнесмену, чтобы окосеть, достаточно кружки пива после дня интенсивных переговоров".

Как общее стремление "отметить" ложится на старые дрожжи... Поднял Николая из-за накрытого стола. С трудом. Будто он там корни пустил. Цирроз — профессиональное заболевание актёров, торговцев и начальников на Руси.

Всё. Хватит пить — я уже на сегодня наблагородничался. Завтра поутру затемно уйдём отсюда.

Заглянули к Меньшаку на подворье просто для проверки процесса упаковки. Такой... "контрольный визит в голову". А там... жизнь кипит.

Только зашли — из хлева вылетает Ивица. Глаза — горят, платок — на ухе, щёчки — стоп-сигналом. Следом — довольный Ивашко. Кафтан оправляет. У непьющего — тоже жизнь иногда бывает... приятной.

— Мы тут глянуть поросёнка зашли...

— И как?

— Горячая. Молодая ещё, но взяться уже есть за что. Или ты про поросёнка? Так — тощий. Весу не набирает. Зарезать бы лучше.

— Ивашко, тебе — почти сорок, ей — пятнадцать. Она тебе не только в дочери — во внучки почти годится.

— И чё? Вот я внученьку... такую гладенькую... и покачаю. Не на колене, правда, но — до хохота. Не, правда. Ты, боярич, добрую девку поробил. Игривую. Или ты её под себя оставить хочешь? Ну тогда... Там ещё есть одна. Та плоская, правда...

Чего дёргаешься, Ванюша? Всё по обычаю. Исконно-посконно. Социальные отношения соблюдаются и выражаются. Девка-смердячка перед воином опоясанным должна в восторге и радости упасть на спинку и раздвинуть ножки. И пребывать в счастье и гордости от самого факта обращения внимания и замечания существования. Как во время, так и впоследствии.

"А я люблю военных

Красивых, здоровенных".

Никакого насилия или принуждения. Действие исполняется по глубокому внутреннему убеждению, основанному на впитанных с младенчества представлениях о желательности пребывания обученного технологиям группового убийства индивидуума между собственными радостно-почтительно раздвинутыми ляжками.

"Когда из гвардии, иные от двора.

Сюда на время приезжали -

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали".

Если же внутреннее убеждение у конкретной представительницы женского пола — отсутствует, то исполняется приказ вышестоящего начальства.

Например, при вступлении Ивана Грозного с войском в Псков всем бабам и девкам было предписано "стоять перед окнами, выставив наружу срамные места". До полного прохождения армии. Вообще, возражения самочки принимаются во внимание только при наличии взрослого дее— и бое— способного близкого родственника типа муж, отец, брат, равного или более высокого социального статуса нежели у милитаризированного самца.

Да и то — только в мирное время. Знаменитые женские "пояса верности" были изобретены женщинами. Похоже — венецианками. Просто как средство самозащиты при краткосрочном пребывании в военном лагере своей венецианской армии. Дольше нескольких часов их носить нельзя — потёртости образуются. Но добежать от аванпостов до шатра главнокомандующего, охраняемого всем этим... воинством — удавалось.

А вот и сам "главнокомандующий" — Меньшак. Глава семейства широко распахнул дверь избы и, держась за косяк растопыренными руками, не менее широко распахнул радостную улыбку.

— О! И хрен лысый появился! Господин, блин, соплёй зашибленный.

Теперь понятно откуда у здешних девочек такая образная речь. Хорошо, что способность к речи передаётся по наследству, а сами выражения — нет. Полсотни непрерывно матерящихся новорождённых девочек в моей вотчине через пару-тройку лет... многовато будет.

Очередная серия из бесконечного сериала: поиск своего места в новой социальной иерархии. Очередной юнга лезет на флагшток в неизбывной надежде:

"Плевал я с этой Эйфелевой башни

На головы беспечных парижан".

Как-то я чуть поотвык от этого. Хотя понятно: у детей и женщин эта "тяга к высокому", откуда удобно плевать, проявляется несколько иначе. У них свои иерархии, слабо пересекающиеся с нашей, самцовой. А вот с мужиками...