Влюбленные в море

— Лючита! Ты ли? До чего ж хороша стала!

Девушка недолго приглядывалась к молодому человеку. Взвизгнув, кинулась на шею, тот, скаля зубы, подхватил, закружил. Высоко взлетела на вытянутых руках и оттуда уже разглядывала знакомое лицо, загорелое, с щегольскими усиками и бородкой. Ясные глаза, синие, как любимое море, кривоватый нос с горбинкой, перебитый когда-то давно, белозубая ухмылка, темные волосы — почему-то коротко стриженые.

— А! — привычное движение головой, будто хочет откинуть с лица непослушную прядь, — проспорил... а ты, какими судьбами? Что прекрасная сеньорита может делать в подобном захолустье?

— Может, поставишь меня? Там и поговорим, — рассмеялась Лючита.

Под очень неодобрительными взглядами земля мягко толкнулась в ноги. Девушка представила юношу хмурой няньке и кучеру-охраннику, что уже схватился за пистолет.

— Дон Энрике Кортинас, племянник дона Хосе Гарсия Альтанеро, моего отца. Мой брат. Сеньора Маиса, Игнасио.

Братец с легкой насмешкой склонил голову и вернулся к сестре.

— В гости едешь? Почему без доньи Леоноры?

— Не в гости, — сразу помрачнела Лючита, и куда только подевалась веселость, — в монастырь.

Энрике присвистнул.

— И что же ты опять натворила, сестренка? Влюбилась не в того? И папенька, то есть дон Хосе, я никого не хотел оскорбить, так вот, папенька решил отправить нерадивую дочь подальше от греха. Я прав?

От его проницательности загорелись уши. Лючита опалила гневным взором, а Энрике ухмыльнулся еще шире. Опомнилась нянька, выступила вперед, загораживая собою девушку.

— Донье не положено видеться с мужчинами, прошу вас, отойдите, дон. Мы уезжаем.

— Уверен, дон Хосе имел в виду посторонних мужчин, а я член семьи, — возразил юноша. — К тому же видеться нам не обязательно, я буду сопровождать вас верхом. Рискну предложить свою помощь в охране, боюсь, она не окажется лишней, места спокойными не назовешь. Сеньора, сеньор.

Вежливо наклонил голову, и им не осталось иного, кроме как принять предложение.

Дорога перестала быть скучной. Лючита немного отодвинула занавеску, стали видны лес, морда коня и пыльный сапог брата. По негласному соглашению разговаривали на темы, ее поездки в монастырь не касающиеся, — о доне Хосе и донье Леоноре, о старой няне и домашних, которых Энрике не видел с тех самых пор, как ему дали понять, что визиты его нежелательны. О Пинтореско и Хаитьерре, о хорошем урожае сахарного тростника и волнениях на востоке острова. О себе Кортинас рассказал лишь, что много плавал, торговал и не только. Что скрылось под этим таинственным "не только", осталось лишь догадываться.

Наверное, у брата тоже есть тайны, думала Лючита, и не все так хорошо, как хочет показать. Но у каждого есть право на тайну. Они слишком давно не виделись, чтобы сразу раскрывать карты.

Справа потянулись отроги, дорога пошла в гору. Смотреть стало не на что, совсем рядом карабкается вверх склон, сплошь заросший ползучими лианами, мельтешит зелень. Девушка пересела к левому окну, оттуда и вид лучше, и братец уже с этой стороны едет. За ним, всего в паре футов, набирает высоту обрыв, внизу которого гремит камнями речка. На самом краю разросся банан, листья длиной в два человеческих роста укрывают шатром. Солнечные лучи играют причудливо: здесь листья светло-зеленые, а там изумрудные, вычурно резные или видные целиком, светящиеся, с тонкими прожилками. Высоко — не достать с земли — висят туго набитые грозди, бледно-желтые, крапчатые, с едва заметной зеленцой.

Братец привстал в стременах, врезалась в гроздь шпага, сочно хряпнуло, и на земле оказались россыпью бананы. Большинство надрубленных и посеченных и лишь несколько целых.

— Изверг.

Под черными усиками плеснула белым улыбка.

"И хорош же стал мой братец, — с гордость подумала Лючита. — И глаза — синие-синие".

-Хочешь банан?

— Давай! — девушка требовательно простерла руку из окна.

Забурчала что-то в карете нянька, Энрике расслышал:

— Не положено так донье с молодыми людьми разговаривать.

— Так он брат!

— Кузен, — поправила сеньора Маиса.

— Брат, — упрямо повторила Лючита, — даже ближе, чем был бы брат. Потому что друг. Правда?

Юноша ответить не успел. Над головой закричали дурными голосами обезьянки, запричитали, зацокали, кроны деревьев заходили ходуном — погнали незваных гостей. Братец задрал голову, но не видно ничего, одна буйная зелень. Отделилось что-то, полетело вниз, извиваясь пятнистым телом и вращая хвостом.

Взвизгнув, свалилась на крышу, и на секунду стало возможным ее рассмотреть: большая дикая кошка, сама в фут длиной и такой же хвост, красивая и удивительно голубоглазая. Прижала круглые уши, глаза бешеные, когти царапнули крышу кареты, прыгнула в сторону и вперед — на лошадей. Те всхрапнули и понесли. Лючита от рывка повалилась на бок, в колени ткнулась подбородком сеньора Маиса, заворочалась, пытаясь встать. Карета подпрыгнула на кочке, девушка взвыла, прикусив язык.

Высовывается в окно, а там мелькает в опасной близости неровный край дороги и буйная речка внизу, грохочут по камням колеса, орет, пытаясь совладать с лошадьми, Игнасио, но попусту, те напуганы и не разбирают дороги, которая идет под откос, и круто...

Край совсем близко, колеса скользят, соскальзывают, карета клонится, и Лючите кажется, что зависла она над пропастью, где темные скалы с клочками зелени, быстрая вода, острые камни и смерть — неотвратная. Силой втягивает себя обратно, ногти царапают обшивку, ноги дергаются, наступая на платье, на мягкое, сеньора Маиса визжит, кричит Игнасио, стучит в заднюю стенку Энрике, тоже что-то хочет сказать, но Лючита не слышит их, оттаскивая себя к другому краю по поверхности, ставшей такой наклонной, скользкой, качающейся и совсем не надежной. У правого окна, к которому ползет долго, слишком долго, хрипит конь, там много сейчас места, двое разъедутся. Братец отдергивает занавеску, сдирая с крючков, кричит что-то. Исчезает на миг, но лишь чтобы открыть дверь и протянуть руку. Рука ее тянется навстречу, но Энрике пропадает вновь, и возвращаться не торопится.

Сеньора Маиса уже просто рыдает, Лючита ловит волосы, прыгающие по лицу, — мешают видеть. Дверь хлопает о дерево, летят щепки, впиваются в кожу. Девушка жмурится, руки хватают стены, но это тоже ненадежная опора.

Что же он кричал?

Словно во сне выглядывает через разбитую дверь. Игнасио исчез куда-то, лошади бесятся, они, может, и рады не бежать, но сзади напирает карета, и дорога под уклон, а впереди поворот, и свернуть они не успевают...

Энрике... что же он кричал?

Прыгай! — приказом звучит в голове, и Лючита прыгает, не думая, как, куда и зачем. Лианы встречают враждебно, колют, царапают, мнут, она катится, закрывая лицо, волосы цепляются, рвутся. Грохочет рядом, она сжимается в комок, но тут же сильные руки обнимают, ощупывают. Братец берет властно за подбородок, синие глаза смотрят хмуро. Выдергивает щепку из щеки, девушка лишь морщится, все еще оглушенная и мало понимающая.

К ним, шатаясь, бредет кто-то. Энрике оставляет ее, медленно и бережно сажает в сторонке, а сам идет навстречу, грозный и очень злой. До Лючиты доносится как через вату:

— ...мерзавец!.. женщин спасать... убью!

Бьет наотмашь по лицу, и еще, хватает шпагу, но тут же бросает в ножны, и снова бьет. Игнасио сопротивляться и не пробует, лишь закрывается руками, а Энрике бьет... красавец Энрике, бретер и стрелок, он и в рукопашной двоих стоит, но этого-то — за что?

— Оставь! — кричит Лючита и бежит, нет, ей только кажется, что бежит, тело пронзает боль, она падает на колени.

Больно, но плакать не хочется, потому что все как-то нелепо, этого не должно быть, и сеньора Маиса... кровь отходит от лица, кружится голова. Губы шепчут, припечатывая:

— Сеньора Маиса... она...

Быстрый взгляд на поворот дороги, где обрыв и далекий простор, но никак не лошади с каретой...

Стало душно, Лючита рванула высокий ворот, запрыгали по камням пуговицы, а слезы наконец подступили к глазам. Энрике оказался рядом, она доверчиво ткнулась в плечо, бессильно цепляясь за рубаху. Слезы хлынули горячей волной, и ее затрясло в рыданиях, заколотило так, что пришлось держать.

— Я ее не любила... — ревела девушка, — она, и Ханья, и п-папенька... а Мигель...

От одного воспоминания сразу стало хуже, пережитое — все-все — вернулось и нависло грозной волной, готовой смыть уважение к себе, надежду, любовь, дружбу, и не оставить ничего. Понимание пришло неожиданно, в груди стало горячо и тесно, она зашептала быстро и сбивчиво:

— Я не хочу в монастырь, нет-нет, меня же оттуда не выпустят, а если и выпустят, то только замуж, за того, кого выберут сами, а я Мигеля люблю, и жить без него не могу, и пропаду там совсем, стану, как маменька, только молиться и плакать, плакать и молиться, а я не хочу, не хочу, не хочу... братик, не отправляй меня в монастырь, пожалуйста...

— Ладно, — неуверенно отозвался юноша.

— Обещаешь?

Она смотрела снизу вверх, девочка с мокрым от слез расцарапанным лицом и огромными шоколадными глазами, наивными и доверчивыми, младшая сестренка, упрямая, но ранимая и вовсе не такая сильная, какой хочет казаться. Энрике стиснул зубы.

— Я никому тебя не отдам. И не позволю обидеть. Обещаю.

Лючита свернулась, успокоенная, в кольце рук, сильных и родных, и очень надежных. Теперь все наладится. Рядом брат.

* * *

Острые зубки впиваются в бок птахи, одной из тех, что водятся здесь в неисчислимых количествах. Мясо хорошо прожарено, сок течет по подбородку и запястьям, Лючита морщится, это неприлично, да и не едят знатные дамы руками, но вытираться нечем, и приборов столовых не предоставили. Все так вкусно, что упиваешься моментом и забываешь приличия.

Энрике смотрит — странно долго, девушка ежится. Наверное, она дурно себя ведет. Не прошло и полудня с тех пор, как сеньора Маиса... эх... а она ест, и мясо даже не застревает в горле. Пальцы все в жире, а коса расплелась, волосы ссыпаются на лицо, приходится дергать локтями, откидывая их за спину. Брат вытирает ладони о край рубахи, отдирает от нее же полоску. Собирает тяжелые пряди, длинные, она укрыта ими, как покрывалом, пальцы скользят, заплетая косу. Лючите не по себе, на них смотрят, трогают взглядами, не задерживаясь, но и не оставляя в покое. Страх притаился глубоко, царапает коготками душу, заставляя сжиматься в тугой комок нутро. Не привыкла она, чтобы глядели так прямо и нагло, как на простую девицу, но и выглядит сейчас соответственно: помятая, пыльная, измученная, одежда в беспорядке, от прически не осталось и следа. Эх...

— Куда ты теперь?

Законный вопрос, но Лючита не знает ответа. Медлит, насколько можно, сцепляет масляно блестящие пальцы в замок.

— В монастырь я не поеду. И домой вернуться не могу.

Смотрит в синие глаза, просит безмолвно: помоги. Энрике вздыхает тяжко, будто под грузом.

— Сестренка, милая, пригласил бы погостить у меня, с большим удовольствием... было бы где. Но дом мой — вольный простор, а крыша — небо над головой.

— А Блистательный?

— Эта посудина? Кроме меня на ней еще двадцать с лишним таких же безумцев, ведь на этом корыте рискуют плавать лишь сумасшедшие. И это не место для благородной девицы.

— Не обзывайся, — буркнула Лючита.

Братец ухмыльнулся.

— Узнаю сестренку.

Девушка слабо улыбнулась.

— Энрике, ты же понимаешь, меня придется взять с собой. Насчет монастыря мы договорились, да и домой отослать не получится, разве что связать и через седло...

— Интересная мысль, — юноша пристально, без улыбки рассматривал сестру. На миг показалось — откажется, но махнул рукой, в глазах запрыгали чертенята, — дон Хосе точно меня убьет.

— О да, братец, ты всегда оказывал на меня дурное влияние, — в тон ему ответила Лючита.

Губы кривились, расползаясь в улыбке, не удержалась, фыркнула, расхохоталась, немножечко нервно, но счастливо. Они теперь вместе, она и брат, участник большинства детских безумств. Отсмеялись под чужими взглядами, Энрике сказал очень серьезно:

— Я возьму тебя с собой, хоть и не обещаю ни комфорта, ни безопасности, ни отсутствия дурных слухов, и при первой возможности попробую сослать домой, но ты... ты расскажешь мне все!

Лючита закусила губу, сразу стало не смешно, и медленно кивнула.

* * *

Ночь в лесу опускается быстро. Только что было видно все, и вот настала серая полумгла, коварная обманщица. Расползается темнота, густая, влажная, стирает краски, внушая неясный страх. Тихо.

От визга дрогнули листья. Энрике выронил хворост, под ноги подвернулись корни, едва не растянулся в темноте, а когда со шпагой наголо подлетел к сестре, та остервенело колотила по плащу, на котором до того сидела, палкой.

— Что случилось?

Дернулась, ручки, чья тонкость и белизна сделали бы честь и самой королеве, хоть ново-хистанской, хоть рандисской, хоть инглесской, опустились. Личико мило покраснело.

— Паук, — смущенно объяснила она, — огромный и мохнатый.

Молодой человек глянул на темное пятно на плаще, пару раскиданных лап, и ухмыльнулся.

— Ба, сестренка, да у тебя хорошая реакция, — заметил он, скаля зубы. — Какой удар! Ты от него мокрое место оставила.

Палка начала угрожающе подниматься, юноша поспешно взмахнул руками.

— Тише, Чита, тише. Ты обещала рассказать о Мигеле, помнишь?

Девушка опустила палку, лицо приняло мечтательное выражение.

— Мигель... он замечательный!

— Это я уже слышал, — поморщился брат. Подтащил ближе к костру полено, сел, вытянув ноги, губы расплылись в улыбке сытого кота. — А поконкретнее? Готов выслушать любую гадость.

— Сильный, красивый, с удивительными глазами...

Братец властно перебил:

— Что это за сволочь и почему ты сейчас здесь, а не с ним?

— Он не сволочь! — вскинулась девушка, но под насмешливым взглядом брата сникла, — это долгая история...

Энрике ругался заковыристо и цветисто, грозился убить мерзавца, заколоть, застрелить и вздернуть на рее. Лючита защищала любимого, но слабо, потому как не находилось слов, и сама понять не могла и ответить на вопрос — почему она здесь, а не с ним?

— Мигель Сперасе, говоришь, — низко рычал братец, до боли напоминая отца, ее отца, — да он на коленях перед тобой ползать будет... а я его убью.

Свистнул перерубленный воздух, неповинная лиана упала на землю. Лючита перехватила за руку, глянула в глаза упрямо.

— Поклянись, брат мой, поклянись, что не тронешь его ни сам, ни натравишь никого!

Грудь девушки бурно вздымалась, в глазах высветилось что-то новое, уже не несчастная любовь, но еще и не ненависть.

— Поклянись, или ты не брат мне.

— Клянусь, — бормотнул Энрике, — что не трону его ни сам, ни через друзей.

Девушка удовлетворенно кивнула.

— Но почему?!

Лишь мотнула головой, не желая ничего объяснять. Видя несчастного брата, сжалилась:

— Это наши дела. Его и мои. И ты тут, братец, лишний.

Выругался сквозь зубы, несогласный, вернулся к костру. Крепкие зубы впились в птичью тушку, захрустели нежные косточки. Лючита села по другую сторону, от пламени исказились черты, в волосах запрыгали рыжие искры. Темнота дышала, свистела и причмокивала на разные голоса, обнимала тугим кольцом слабенький костерок и двоих человек перед ним, таких маленьких в огромном, как мир, лесу.