— Крестражи должны быть уничтожены Гарри. Даже если тебе снова придется всех потерять. Иначе... Иначе все вернется на круги своя. Этого разговора не будет, а ты просто умрешь в Большом Зале Хогвартса.

— Я буду очень стараться, Леди.

— Чтож, я рада. Ты правильно понимаешь свой долг. И... Береги свою девочку Гарри. Она очень помогла тебе. В уничтожении крестражей её немалая заслуга. Я оценила это.

— Конечно, Леди...— но Смерть внезапно перебила меня

— Знаешь Гарри — задумчиво протянула она, — я решила изменить твой характер.

— А? Что простите? — как-то она сбила меня с толку, — Изменить мой характер? Но мне нравится мой характер... Я... Я не хочу менять свой характер

— Не спорь Гарри. ТАКОВА МОЯ ВОЛЯ. Думаю, характер Игнотуса лучше подойдет тебе. Мы всегда находили с ним общий язык.

— Но, Леди...

— ГАРРИ — вот этот тон был у Макгонагал, когда мы с Роном очередной раз получали отработку, — ТЕБЕ НЕЧЕГО БОЯТЬСЯ. Ты не представляешь, насколько вы схожи на самом деле. Ты не заметишь разницы. Когда мы впервые встретились с Игнотусом, он был не намного старше тебя. К тому же, такая перемена будет тебе только на пользу и... Я УЖЕ ПРИНЯЛА РЕШЕНИЕ, Гарри. Всё. Тебе пора.

— Хм. Спасибо Вам Моя Леди. Я... я не подведу вас. Клянусь.

— До свидания Гарри. Мы с тобой еще увидимся.

— До свидания Леди — светлый туман уже окутывал фигуру женщины, размывая очертания.

— Ах да Гарри, совсем забыла. После того как Философский Камень будет уничтожен, если ты вдруг встретишь Николаса Фламеля, скажи ему, что я прощаю его.

— Но как мне найти его?

— Не ищи его специально, Гарри. Николас слишком долго ускользал от меня. Могу же теперь и я не спешить и чуточку покапризничать. Я все-таки женщина...

Последнее, что мне удалось расслышать, был смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков...

Глава 2. Холод.

Холод. Пронизывающий холод. Я лежу и не могу даже говорить, не могу ходить... черт я и встать не могу. Да даже попытка перевернуться провалилась... В глазах теперь только темнота вокруг. Но темнота с пятном света, мутного такого света. И мне холодно. Руки меня не слушаются, как и ноги, как и тело, как все остальное, даже голова. Пытаюсь пошевелить руками или ногами, получаются только дерганые какие-то нервные движения, совсем не то, как если бы вы хотели пошевелить рукой или ногой. Пожалуй, все, что мне подчиняется — это веки. Наверное, я бы сошел с ума, если бы не мог открывать или закрывать глаза по своему желанию. Почему же я вижу только это пятно и темноту, ничего кроме темноты? Ответов нет. И мне холодно, я жутко мерзну. Я тупо лежу и замерзаю. Я пытаюсь говорить и ничего не получается. Даже мой язык не может делать то, что мне нужно. Вместо слов просто какие-то звуки... Черт, да горло вообще не может произносить хоть что-то отдаленно похожее на слова... То, что оно выдает в ответ на мои попытки издать хоть какой-то звук — это больше похоже на лепет вперемежку со стонами и всхлипами... Пытаюсь мыслить логически... Пытаюсь не впасть в панику... Что со мной? Где я? ...Почему я в таком положении? Паника накатывает волнами: в таком беспомощном положении я ни разу не был... Кричу, хотя это даже криком не назвать. Скорее попытка издать звук погромче, в надежде, что буду услышан хоть кем-то. Бесполезно. Нет никого и ничего кроме темноты и пятна серебристого света в этой темноте.

И нет магии. Вообще нет. Я её не чувствую. Я пытаюсь хоть что-то сделать, а отклика нет... Вообще нет. И мне становится от этого страшно. Я так привык к моей магии, что просто не понимал, насколько привычна она для меня. А тут ничего...

Сколько я уже так лежу, непонятно. Я пытался продолжить кричать. Бесполезно. Если вначале звуки были достаточно громкими, то теперь это даже не крики и всхлипы. Звуки, которые я могу издавать, больше похоже на хрипы. Я уже не чувствую ни рук ни ног... Накатила аппатия... Я читал, что при переохлаждении так бывает... Сил не осталось. Я проваливаюсь в сон.

Периоды сна и бодрствования сменяют друг друга. Или не сна, а забытия. Скорее бессознательного состояния. Меня как будто выключают. За короткие периоды бодрствования делаю попытки пошевелиться, но теперь не получается даже это. Холод внутри меня... Мысли такие вялые, что связно мыслить не получается. Зато заметил, что пятно света оказывается медленно-медленно, но двигалось по темноте. Сначала оно было вверху сбоку, теперь прямо и снизу. А потом и оно начало тускнеть, перестало ярко светить своим серо-серебристым светом и как бы начало растворяться. Зато сама темнота стала несколько светлее. Темнота стала серостью, а потом стала наливаться светом. И тут пришла догадка... Темнота была, потому что была ночь. Но что тогда было за пятно света? Что может давать свет ночью? О Мерлин, это... Это Луна вероятнее всего. Луна, которая двигалась по небу... Мое зрение ни к черту — это я и так знал. Но чтоб оно настолько было ни к черту, что даже Луна была не более чем мутным пятном света — это было и вовсе плохой новостью... Я не вижу нихрена кроме неба. То, что я догадался, что это небо спасибо рассвету. Впрочем, зрение даже хуже чем было. В глазах попросту калейдоскоп мутных пятен, которые обретают разные оттенки серого и местами алого цветов. И это была относительно хорошая новость, поскольку холод я уже не чувствую. А это, насколько я читал, очень плохо... Дыхание хриплое. Дышать вообще тяжело... Хотя... Скорее даже дышать попросту больно... Радуюсь теперь даже этому. Мне больно, значит, я хоть что-то еще чувствую. Пытаюсь подумать еще над тем, больно ли мне еще где-либо. И понимаю что, оказывается, болит голова. Только болит она не так как легкие, она словно пульсирует, как бьется сердце, так и боль пульсирует в голове: тук-тук-тук. А еще я понял, что осознал эту боль, потому что раньше она была много-много сильнее. Я попросту весь был болью. А теперь, наверное, от холода, боль отступила. Боль тоже замерзла. Боль стала хоть как-то ощущаться... Где ощущаться? — приходит вялая мысль. Ах да — это лоб. Там боль сильнее всего. Пытаюсь дотянуться рукой и понимаю, что кроме вздрагивания, причем обеими руками, ничего так и не сделал... Тело меня просто не слушается... Проваливаюсь в очередное забытие...

Открываю снова глаза. Темнота отступила. Темноты нет. Надо мной одна сплошная серость. Серое небо — приходит догадка. Не голубое, а именно серое, хмурое серое небо. И, кажется, идет дождь. Потому что я ощущаю сырость, холодную сырость, прикасающуюся к моему лицу холодными точками. Впрочем, сырость я ощущаю не только лицом, но и телом, только тело ощущает эту сырость как-то менее остро. Отмечаю, что дышать все труднее, каждый вздох — это усилие, каждый вздох — это борьба. Я как будто тону в воде, каждый вздох теперь подобен награде. Я хватаю этот сладкий воздух как утопающий... Сил нет... Опять накатывает беспамятство...

Из очередного забытия меня выводят какие-то звуки. Понять, что за звуки нет сил. В ушах словно вата... Как будто хлопнули дверью... И тут перемена: я вижу над собой тусклый силуэт... Муть в глазах... И вообще изображение оказывается перевернутое... Надо мной нависает явно человек, но кто не могу понять... Как будто в глаза плеснули чем-то... Пытаюсь произнести хоть что-то, но даже на хрип это уже не похоже, потому что хрипы теперь большое достижение оказывается...

И тут меня поднимают резко вверх и огромное лицо, хотя скорее силуэт лица, оказывается очень близко от меня. Меня пытаются рассмотреть — понимаю я сквозь аппатию. Лицо кажется мне большим, а потом силуэт руки (а это рука? — очередная вялая мысль приходит в голову) тянется ко мне... Рука тоже кажется огромной, но это не пугает... Кажется, меня вообще уже ничего не пугает. Страха нет. Уже нет даже боли... Прикрываю глаза... Меня хватают — именно так хватают... Меня несут — эта болтанка что-то новенькое. Похоже, человек бежит со мной на руках... И Мерлин, какой огромный этот человек, даже Хагрид казался меньше... Или это я меньше...

ВЕРНОН!!! — ооо, этот крик мне знаком... Так может кричать только тетя Петунья

— Пети?... Пети что случилось? — странно, но эти слова, слышимые мной как будто сквозь вату не вызывают того забытого уже чувства антипатии к Дурслям...

-Вернон, это... Это Гаррольд...,— так это Петунья меня схватила и это она показалась такой огромной... А еще она теплая. От нее мне тепло и это мне нравится — приходит любопытная мысль. Я не вижу её. Вообще даже глаза открывать теперь уже лень, но этот голос может принадлежать только тете...

— Боже Вернон, да он же ледяной, он совершенно промок и... Он же замерз в усмерть, — в голосе явно Петуньи ощущается паника. — Я перед приходом молочника открыла дверь, как обычно, чтобы выставить за нее пустые молочные бутылки, а он на крыльце ... лежал в корзине, под каким-то тряпьем, уже вот такой... у нас перед домом... (Петунья явно в растеренности, Петунья сбита с толку — еще одна ленивая мысль).

— Петунья, что делать-то теперь? Это же Лили ребенок, я правильно понимаю? — голос Вернона тоже далек от спокойствия.

— Он... Воды нужно теплой... Надо его отогреть... Вернон, да быстрее же... Набирай ванну Дадлика.

Топот ног убегающего человека подобен землетрясению... Меня явно освобождают от холодного... Меня вытирают... Меня растирают... Но холод не становится меньше. Наоборот. Холод как будто просыпается от этого... Судорги пронзают все тело... Петунья что-то бормочет. Слов не разобрать. Слишком тихо она говорит. Но тон её я знаю хорошо. И в этом тоне нет радости, нет ничего хорошего...

— Пети, готово, — слышится как-то глухо крик Вернона.

Меня опять хватают и куда-то несут, а потом опускают во что-то бесподобно теплое и ласковое... Да... Так гораздо лучше... Долгожданное тепло... Меня поливают, меня растирают, но мне все также холодно. Только теперь этот холод внутри меня, а не снаружи. И холод не сдается... Не уходит...

— Вернон, там было какое-то письмо — снова голос Петуньи, — Выпало, когда я его раздевала. Осталось в спальне. Принеси сюда. Надо прочесть.

Пытаюсь открыть глаза. Бесполезно. Они просто слиплись. Один глаз кое-как приоткрывается. Даже скореее это щелочка света... Бросаю эту бесполезную попытку... Накатывает сонливость и снова появляется боль. Дышать снова становится также трудно, а боль в голове усиливается....

— ПЕТИ!!! — о, опять этот рев, даже сквозь 'вату' его слышно — ТУТ ПИШУТ, ЧТО ТВОЯ СЕСТРА И ЕЁ НЕНОРМАЛЬНЫЙ МУЖ ВЧЕРА ПОГИБЛИ И РЕБЕНКА ОСТАВЛЯЮТ НАМ...

— Да что же это... Как же это..., — голос Петуньи дрожит. Голос близок к панике — ВЕРНОН!!! — теперь уже Петунья орёт так, что даже я взрагиваю и... О чудо, из горла вырывается то ли всхлип, то ли хрип. Хотя, вероятно, это была попытка заплакать, — Вернон возьми... возьми его... я... у меня... руки дрожат и... ГДЕ ЭТО ЧЕРТОВО ПИСЬМО? — Петунья на грани истерики...

Слышу всхлипы... Вероятно, Петунья плачет — догадка, скорее логики, чем констатация факта и голос Вернона надо мной

— Пети, ты слышишь, как он дышит? Он же хрипит, а не дышит. Нужно срочно вызвать врача...

Это последние слова, что ловит мой слух. Холод забился в самые глубины моего я. Но так гораздо лучше. Мне гораздо теплее... Накатывает сонливость и благословенная тьма уносит меня в свои объятья. Спать...

Глава 3. Дурсли.

Сегодня меня впервые закрыли в чулане. Вот так вот. ВПЕРВЫЕ. До этого у нас была одна с Дадли спальня на двоих. Было ли также в моей первой жизни, я уже не помню. Вообще говоря, я мало помню те первые года своей первой жизни. Как, наверно, и все люди мало помнят свои года раннего-раннего детства.

Осознание? Я не помню, когда я осознал себя. Наверное, мне было около двух с половиной лет. Каково быть младенцем? Этого я тоже не помню. Как я учился говорить или ходить? И этого я не помню. То, что жизнь началась с начала — вот это понятно совершенно точно. Вообще из той первой жизни я помню как раз этот чулан, но мне уже шесть лет, а в чулане я впервые. Случилось то, что должно было случиться — первый стихийный магический выплеск и это стало моей первой проблемой.

Вообще говоря, Дурсли относились ко мне совсем не так, как я помню, они относились до Хогвартса в той первой жизни. Да чего там, эта жизнь, вторая жизнь, полна открытий. Дядя Вернон оказывается успешный бизнесмен, постоянно пропадает на работе, но вопрос с деньгами перед Дурслями не стоит настолько, что Петунья может позволить себе быть домохозяйкой и не работать. Она занимается нами: мной и Дадли. А вообще она превосходная хозяйка. На самом деле, мне есть с чем сравнить, я помню Нору. Мы сыты мы одеты. Нет, не так. Мы (и даже я) ХОРОШО ОДЕТЫ. Я, также как в той, первой жизни, иногда донашиваю вещи Дадли. Но это, вообще говоря, от того что он крупнее меня, а дети просто не успевают износить вещи, до того как вырастут из них. На самом деле я не в обиде на Петунью. У меня даже есть СВОИ вещи, которые она покупает именно мне. А старьё регулярно выкидывается или Петунья отдает наши с Дадли вещи своим подружкам, тем, у кого дети еще меньше, чем мы. Больше того, у меня даже есть СВОИ игрушки. Вот так вот. Петунья покупает по две игрушки каждый раз, одну Дадлику, одну мне. А я и не помнил такое в той первой жизни. Но есть кое-что, что не дает мне покоя: я стараюсь не говорить с ними со всеми, кроме Дадли. От моего голоса они как-то слишком быстро нервничать начинают. А попытка спорить и вовсе приводит к крикам. Хотя, как я могу заметить, Дурсли вообще на крик почти никогда не скатываются, я ни разу не слышал, чтоб Петунья и Вернон между собой ругались с криками, а Дадли они любят какой-то всепоглощающей любовью... Я сначала не мог понять в чем дело, потом как-то раскопал мед.книжку Петуньи: роды были тяжелые, Дадли крупный ребенок, и единственный, теперь навсегда. Что-то там по женской части у неё нарушилось. Диагноз — бесплодие — это даже я понял.

Что еще раскопал? Допустим, документы о моем усыновлении. Да-да, самое настоящее решение суда. Оказывается, был суд и через суд Дурсли получили на до мной опеку. То, что в магическом мире было какое-то там завещание родителей, тут это все не имеет значение. Лили Эванс признана пропавшей без вести, а Петунья и Вернон мои опекуны согласно решению суда. Отец? А нет у меня отца — вот так вот. Джеймс Поттер? Какой Джеймс Поттер? Покажите свидетельство о браке. Мало ли с каким парнем Лили Эванс нагуляла ребенка. Мало ли, что где-то там, в другом мире, у них была свадьба, и они заключили меж собой брак. В суд Вернон ничего не мог предоставить. Ох, чувствую, пришлось ему побегать. Ведь даже мое свидетельство о рождении сделано уже после того, как я начал жить у Дурслей. Ну, то есть, там моя дата рождения, но само свидетельство выдано много позже. Но еще любопытней, что по этому свидетельству я оказывается Гарольд Эванс. Никаких Гарри Поттеров. Эх, как же много прошло мимо меня в той первой жизни...

— Гарри. На мой взгляд, мерзкое, простонародное имя — так Петунья однажды высказалась, услышав, как Дадли назвал меня 'Гарри'.