— Кстати, ты где остановился? — поинтересовалась Шут.
— Нигде. Впрочем, благодарю даже за такое завуалированное приглашение. Прости, вынужден отказаться.
— Спать под открытым небом собрался?
— Ага. В первый раз что ли?
— Что за дурацкая привычка бомжевать?
— Неприятно в обычных постелях спать. Особенно в гостиницах. Очень сильно чувствуется, что ты там чужой. Да и вообще... иногда кажется, что обилие вещей, которыми заставлена любая комната, может просто раздавить. Лучше ночью дела переделаю, а днем вздремну где-нибудь на скамейке или в метро.
— Ну, дело твое конечно, — недовольно заметила Шут. — Просто в гости тоже не заглядываешь?
— В гости — почему бы и нет. Чуть позже, когда дела закончу.
'С удовольствием' я сказать не смог, обещал же не врать. Тем не менее, неприятный осадок оставался. Шут сняла квартиру, потратив живые деньги и рискуя схлопотать проблемы с добровольческими патрулями и полицией, поскольку языков кроме русского не знала, а в стрессовых ситуациях часто терялась. Для себя она могла бы дом просто нарисовать — недолговечный, как эскиз на листе бумаги, но ей много и не надо. Значит, рассчитывала заранее привести меня к себе, потому что созданный дом разрушился бы просто от моего присутствия.
Эти телодвижения были обречены с самого начала.
Отдать ей большую часть своего внимания — значит забрать его у других, что неприемлемо. Шут это знает, а я знаю, что она знает. Вот и весь сказ.
И мы шли по брусчатке исторического центра, на первый взгляд похожие на парочку, но при этом бесконечно отдаленные друг от друга. И нельзя сказать, что бы мы испытывали дискомфорт. Для нее это скорее вопрос принципа, мне просто безразлично. Эсперы стерильны, а потому не имеют ценности с эволюционной точки зрения. Это накладывает определенный след на нашу психику, бесспорно, но это отнюдь не главное.
Одно из важнейших наблюдений, которое я смог сделать за пять лет: в отличие от людей, эсперы не являются стайными животными. Остаточное чувство одиночества, которое порой испытывают эсперы, вызывается скорее привычкой и уходит через пару лет. Наше стайное происхождение дает нам понимание, как нужно вести себя в окружающем социуме, и исключает внутренние конфликты, но острой потребности в общении между собой у нас нет.
Что в сочетании со стерильностью наталкивает на очень тревожные мысли... но сейчас это последнее, чем хочется забивать голову.
Потом был какой-то кафетерий, судя по ценникам, явно предназначенный для местных, а не для туристов. Был официант-латыш, который упрямо делал вид, что не понимает по-русски, и которого после минутного препирательства сменила официантка-русская. Была какая-то еда, выглядевшая красиво и не имевшая вкуса. Я старался к ней не присматриваться, чтобы не запомнить внешний вид и название блюда. Засовывая в рот очередную ложку с топливом для организма, я следил за глазами и руками людей.
Среди двух десятков посетителей не было никого, кто бы подперев голову, неотрывно смотрел в тарелку, что могло бы указать на общую подавленность. Не было и таких, чьи руки бы образовывали кольцо, как-бы ограждая свою пищу от возможного посягательства. Открытые и свободные позы, в глазах — вызов. Или что-то на вызов очень похожее, но им не являющееся.
'Дело в ногах. Кавказцы и бывшие зэки, готовые в любой момент схватиться за нож или травматический пистолет, так ноги не ставят, — я порылся в памяти и опровержения не нашел. — Сильные, уверенные в себе люди, так тоже ноги не ставят. Они же словно специально заплетают их так, чтобы труднее было встать. Но ноги под столом не сразу разглядишь'.
На ум почему-то пришли те юнцы из 'языкового патруля', которые с яростной решимостью выполняли свои обязанности, но сникли, стоило на горизонте замаячить чему-то выбивающемуся из привычной картины. Пусть даже это был всего лишь паспорт с двуглавым орлом. Надо бы найти кого-то из них, попробовать поговорить... хотя, со мной они разговаривать вряд ли станут, да и не поймут ни слова. Конечно, можно было бы поговорить напрямую, через Хор, но такие вещи с людской психикой даром не проходят. В лучшем случае гарантировано сильнейшее нервное потрясение, в худшем — полное разрушение личности.
— Ну как? — спросила Шут, откладывая вилку. Какой-то конкретики она не ожидала, просто хотела поддержать разговор.
— Есть кое-что интересное. Хотя я не совсем понимаю, как это интерпретировать. Надо подумать.
— Долго будешь думать?
— Всю ночь. Может дольше.
— Попозируй мне, пока будешь думать.
— А подождать не может? Извини, не очень охота ночь проводить в доме, затопленном снами.
— Я хочу зарисовать именно процесс размышлений. Динамика в статике, понимаешь? Ну, или мягкое в жестком, как ты объяснял.
— Ммм...
— Всего одну ночь, я хотя бы наброски сделаю с натуры. Потом фотографией обойдусь.
— Ладно, уговорила.
— Ну пошли тогда. Тут на метро можно, быстро доедем. Только побриться не забудь, оброс как не знаю кто. Это мода такая?
— Это лень. Да, мне лень бывает бриться, и я этого не стыжусь.
— Что за свинство! Девочкам, значит, ноги до блеска выскабливать надо, а мужикам лень растительность на мордашке проредить?
— Все так, но я готов покаяться, если ты прекратишь говорить как человек. Пошли уже.
Впрочем, себе я тоже позволил маленькую человеческую шалость. Оставил официантке хорошие чаевые так, чтобы это заметил официант, отказавшийся нас обслужить.
Зачем? Потому что могу.
* * *
— Все, пришли.
Я придирчиво осмотрел дом. Тот выглядел внешне вполне прилично, да и внутри вряд ли стоило ожидать гор окурков, никому не нужных газет с рекламой и подтеков мочи.
— Ты тут была только рано утром?
— Ну да. А что не так?
— Все не так, — бросил я коротко.
На высоте примерно третьего этажа зрел такой жуткий сгусток, что рядом с ним меркло все виденное до сих пор. Манифестация аномалии вышла там на финишную прямую, и сейчас сжирала очередного человека, как выросший паразит сжирает хозяина. Материал для наблюдений сам просился в руки.
— Шут. Открывай. Работа есть.
Кое-как разыскав в бесчисленных карманах курточки магнитный ключ, она открыла подъезд. Лифта дожидаться не стали, пешком на третий этаж было добраться быстрее. Остановились на лестничной площадке перед ничем непримечательной деревянной дверью.
— Квартиру я сняла этажом выше.
— Как ты это утром-то не заметила?
— Я такие вещи плохо вообще чувствую, — Шут, похоже, обиделась. — Если бы ты не ткнул, и сейчас бы не почуяла.
И смех и грех. Я взялся за дверную ручку, вдохнул в себя в структуру замочного механизма и направил векторы давления на нужные штифты. Еще один вектор, для угловой скорости, берем производную — и замок открыт.
Из открывшегося проема напитанная гнилью волна ударила в голову с силой, которой не постыдился бы суперчемпион мира в тяжелом весе по версии WBA. Я попятился назад, зажимая рот рукой, чтобы не выплеснуть на пол сегодняшний ужин. Здесь гнойниканомалии явно вызревал очень долго, возможно неделями, а теперь перешел в стадию взрывного роста.
Пересилив рвотные позывы, я заставил себя перешагнуть порог. Сотни, тысячи нитей обратились ко мне, цеплялись и тянулись, скользя о бесконечно тонкую, но все равно несокрушимую границу микрокосма. Я шел по пустой квартире и чувствовал себя водолазом, бредущим через огромную стаю медуз, раскинувших свои стрекательные щупальца, которая вдруг начала жить единой волей. Эта воля была примитивна и слепа, больше напоминая инстинкт амебы, поглощающей съедобные частицы, но она безошибочно вычислила меня, и сочла куда более питательным кусочком, нежели съежившийся на двуспальной кровати человек. На мое вторжение он никак не отреагировал, хотя на вкус не казался пьяным или умалишенным.
Я присмотрелся повнимательнее. Это был мужчина, на вид лет пятидесяти или чуть меньше. Внешне — типичный латыш, только светлые волосы в полумраке зашторенной комнаты казались пепельными. Он лежал на кровати, завернувшись в одеяло, и ни на что не реагировал, хотя лицо сохраняло отчасти осмысленное выражение. При этом на вкус он был пресным, как вода. Хотя даже мертвецы порой давали более сильный фон. Зато в воздухе стоял слабый, но довольно отчетливый запах аммиака. Значит, заставить его подняться не смогли даже естественные потребности?
Я подтащил стоявший рядом стул, поставил рядом рюкзак и сел напротив жертвы аномалии. Шансы выживания у нее были невелики даже с моим вмешательством, .
— Вы меня слышите? — спросил я без особой надежды.
Ответа ожидаемо не последовало. Я закрыл глаза, заткнул уши кусочками бумажной салфетки, обрубая себе основные каналы восприятия.
— Вы меня слышите? — повторил я в диапазоне Хора.
Молчаливое подтверждение я уловил на самом пределе чувств.
— Давно вы так лежите?
Неопределенное пренебрежение. Или пренебрежительная неопределенность.
— Сутки? Двое суток? Больше?
[Минимум три дня.] — зашедшая следом Шут положила мне руку на плечо, передавая информацию через Хор. — [На телефоне пропущенные вызовы, самый первый — трехдневной давности.]
Минимум трое суток. Не вставая. Неподвижно. Должна была развиться гиподинамия и обезвоживание. Даже странно, что он еще жив — при обезвоживании сильнее всего страдает именно мозг. Нет-нет, лежит он не так давно. Перестал отвечать на звонки три дня назад, но окончательно слег далеко не сразу. Скорее всего, он только сегодня утром впал в апатию настолько, что не смог даже сбросить одеяло. Значит, необратимых физиологических процессов еще не наступило. Следовательно, еще можно...
Спасти?
'Увольте. Я не убийца, но и отнюдь не спаситель. Я...'
Дышать вдруг стало очень трудно. В ушах начал нарастать пронзительный звон. В голове возникло чувство легкости и парения, словно я смотрел на все откуда-то из глубины черепа, сам не участвуя в происходящем...
'Я... А кто это — я? Я — это что такое?'
Миллионы голодных нитей, словно почуяв ставшую беззащитной добычу, ринулись ко мне со всех сторон. Он просачивались сквозь бреши в нестабильный микрокосм, но, к счастью, не находили опоры — в атакованном ими сознании не было отчаяния, уныния или страха, которые могли бы их подпитать.
...а ведомая выработанным инстинктом рука медленно поднималась к груди.
Эти бесчисленные нити существовали только в инфополе, которое наполнял Хор, но сами они Хору не принадлежали. Фальшивые ноты, диссонанс, какофония — точнее определения не подберешь. Они не были раковой опухолью, разросшейся в ткани мира, а именно ядом, чем-то невообразимо чужеродным, бесконечно далеким от всего, что есть на земле. Они пришли извне, но были настолько непонятны, что невозможно было сказать, что именно их направляет, и что это вообще — 'извне'. Но их что-то направляло, что-то имеющее если не волю, то устремление, и направляло именно сюда, в этот мир, где им места не было.
...пальцы коснулись покрытого пластиком кусочка картона.
Потому что здесь уже есть я.
— Ай! — вскрикнула рядом Шут.
Я обернулся. Она стояла чуть в стороне, тряся от боли одной рукой. Кажется, мой резко восстановившийся микрокосм задел ее.
— Да что творишь? Совсем сдурел?
— Извини. Кажется. я сегодня выбрал свой лимит, немного расшатался. Тебе не сильно досталось?
— Не, через минуту пройдет. А все потому что ты себя не бережешь. Дверь можно было и ногой открыть.
— Чтобы полдома сразу сбежалось? — я вытащил из ушей бумагу и снова развернулся к лежащему на кровати человеку и с силой встряхнул за плечо. Моя вспышка отбросила от него огромный клубок присосавшихся нитей, и теперь его мысли текли чуть оживленнее. — Эй. Я знаю, что вы меня слышите, и что вы меня прекрасно понимаете. Сейчас вы увидели и услышали кое-что не совсем обычное, но с вашей стороны будет большой ошибкой не воспринять меня всерьез.
— Русские, — одними губами прошептал тот.
Если бы одной ненавистью можно было убить, я бы тут же свалился замертво. Даже немного впечатляет. Я-то большую часть жизни провел среди людей, которые давно разучились ненавидеть вот так, всем своим естеством. Ну, тем лучше для этого человека, такой зацепки мне будет достаточно.
[Шут, выйди пожалуйста. Подожди меня на лестнице, я быстро.]
— Агась, — я демонстративно сплюнул на ковер. Пусть злится как можно сильнее. — Давайте поглядим. Вы тут лежите обоссавшись, у вас дома двое до зубов вооруженных русских, которые горят желанием продемонстрировать, как выглядит настоящая оккупация. С последующей аннексией, депортацией, геноцидом и другими умными словами. Че-как, шпрота, выписать путевку на колымские курорты? Свежий воздух, физическая активность, надежная охрана, трехразовое питание, а?
Я быстро окинул комнату взглядом, подмечая самые явные детали. Прибрано. Относительный достаток в семье есть, или был совсем недавно. Есть женские вещи. Квартира двухкомнатная, но только одна из комнат ощущается как обитаемая.
— И так. Третьего дня вы перестали отвечать на звонки, — я взял у Шута телефон и просмотрел стек пропущенных вызовов. — Вам звонили с работы, интересовались видимо, куда вы подевались. Но вы сидели дома. Ваша жена либо не замечала этого, потому что обычно уходила раньше вас, либо вы выдумали для нее правдоподобное объяснение. Что же вы ей сказали — что уволились или взяли отгул?
За шквалом ненависти в нем не было ни малейшей искорки вины. Значит, солгать еще не успел. Я ужал микрокосм до минимальных границ, чтобы не слишком подавлять человека. Согнать с него яд аномалии оказалось достаточно один раз, чтобы только мой вид давал ему достаточную волю к жизни, и теперь оставалось закрепить эффект.
— Хорошо. Она ничего не знает, но это и не важно, речь не о ней. Мне больше интересно, почему вы валяетесь в постели, хотя уже вечер, и не удосужились даже сменить труселя? Энурез дело неприятное, особенно когда делает под себя взрослый мужик, которому скоро на пенсию, — я еще раз сплюнул на ковер. — Ну и за что вашей жене такое счастье? На своем горбу она двоих не вытащит, а в таком возрасте ей даже на панели делать нечего. И что же делать? Подергаться еще она сможет, как муравей под лупой в солнечный день. А потом результат будет один — вы оба сдохнете. Вы, скорее всего раньше, она чуть позже. И что-то мне не нравится такой расклад. Знаете почему? Потому что не для того вас, лабусов тупых, коммунисты вытащили из лесов и деревень, чтобы вы тут дохли без пользы и прибыли. Вы можете и дальше валяться обоссанцем, но скоро вернется ваша жена, и уж ей-то мы применение найдем. Как думаете, уважаемая шпротина, будет выгоднее продать ее в рабство на ферму где-нибудь в Краснодарском крае или на кирпичный завод в Дагестане?
Мужчина вскочил. Я, добивавшийся именно такой реакции, тоже. От первого удара ушел нырком, после чего ногой швырнул ему под ноги табурет. Человек споткнулся, полетел с размаху на пол, а я схватил с кровати одеяло и набросил на него сверху. И одновременно с этим из прихожей донесся хлопок двери. Очень кстати, потому что терпеть аммиачный запах было выше моих сил.
