Зверь лютый. Книга 25. Обмасонивание

— Открыть профану таинство нашего ордена невозможно. Невозможно потому, что знание этой цели достигается только работами, медленно подвигающими истинного каменщика от одной ступени знания к другой, более высокой. Постигнуть все — значит постигнуть всю мудрость, коею обладает братство. Мы давно следили за тобой, несмотря на жалкое твоё невежество и мрак, застилающий свет души твоей. Мы учили и растили тебя. Мы послали тебя на восток, в земли дикарей и схизматов. Так мы решили избрать тебя и спасти от самого себя. Что ты есть? — И толстяк начал излагать Фрицу всю его жизнь и его свойства ничего не скрашивающими прямыми и сильными словами. — Ты прошёл многие земли, ты видел десятки тысяч людей. Узнал ли ты об их нуждах, позаботился ли, подумал ли о том, в каком положении находятся их тело и душа, помог ли ты им, в чем состояла твоя прямая и священная обязанность, найти пути для достижения Царства Божия? Осушил ли ты слезы вдов и сирот; любил ли ты сердцем их хоть одну минуту? — Нет. Пользуясь плодами их трудов, ты предоставил их воле своекорыстных и невежественных людей.

Фриц уже совсем собрался прослезиться от неизбывного и безграничного чувства вины, уже и в носу его засвербило, как часто бывает перед приходом искренних и неостановимых слез. Как вдруг вспомнилось ему: "И эти люди запрещают мне ковырять в носу?!".

Скорбно склонив главу свою к коленям Великого Магистра, он продолжил старательно строить из быстро твердеющей кашицы возвышение вокруг сапог старца. Периодически ковыряя в носу для сохранения ясности мышления. Проповедь же над его головой лилась и лилась:

— Общество, отечество твое, дало тебе счастливейшее и высшее положение. Ты — вольный каменщик. Что есть выше в этом мире? Чем ты отплатил за эти блага? Старался ли ты в судах держать сторону правосудия или достигать близости к престолу царя для того, чтобы защищать правду и помогать ближнему? Нет, ты ничего этого не сделал, ты отдался самым ничтожным страстям человеческим. А когда несчастие, твоя болезнь, заставила тебя оставить братьев, когда одиночество твоё в дикой стране показало тебе всю ничтожность твоей жизни, ты обвиняешь не себя, а премудрого Творца.

— Что за хрень? — Удивился Фриц, уловив лишь часть сказанного. — Какое несчастье?! Это ж самая моя большая удача в жизни! Что я заболел, что отстал от артели, что "попал в лапы Зверя Лютого". Иначе бы я не научился, не сделал столь многое... Да я никогда не жил так хорошо, интересно, как в "дикой стране". Замшелые придурки! Знать — не знают. Но врут — как по-писанному.

Чуть скосив глаза, Фриц увидел, что, хотя мастер-проповедник обращается, вроде бы, к нему, но проповедь произносится для остальных, что он для этого потока сентенций — лишь малозначный информационный повод.

— Лучше бы он вместо меня кирпич поставил, — подумалось Фрицу, вспомнившему высказывания "Зверя Лютого":

— О чём ты думаешь, глядя на кирпич?

— О женщинах.

— Почему??!!

— Я всегда о них думаю.

— Э-эх... Какие там были... красавицы. Да ты, поучатель, никогда в жизни не пробовал такого, чего мне Светана уделывала! И по сю пору мурашки бегают.

И, скрываю довольную улыбку, вызванную приятными воспоминаниями, Фриц снова склонился к сапогам Великого Магистра.

— Почему же мечтания эти не осуществились? — риторически вопросил толстяк, колыхая своим брюхом и обращаясь более всего к третьему магистру. — Я тебе скажу это, отвечая на тот вопрос, который ты мне сделал прежде. Ты сказал, что масонство учит тому же самому, чему учит и христианство. Христианство есть учение, масонство есть сила. Христианство не поддержало бы тебя, брат Фридрих, оно отвернулось бы от тебя с презрением, как скоро бы ты произнес те кощунственные слова, которые ты произнес сейчас при мне. Мы же не признаем различия вероисповеданий, как и не признаем различия наций, сословий; мы считаем всех равно своими братиями, всех тех, которые любят человечество и истину. Христианство не пришло и не могло прийти к тебе на помощь, а мы спасали и спасаем не таких преступников, как ты.

— Чего они мне шьют? Какое такое "преступление"? Неуплату членских взносов? — встревожился Фриц.

Но беглый взгляд в сторону показал, что над его головой магистры обмениваются мнениями по каким-то своим отношениям.

— Мы открываем многое, чего мы не знаем и не можем открыть неофитам. Вот оно, масонство.

И проповедник ткнул рукой в один из гобеленов.

— Человек должен стремиться быть центром. Стороны этого квадрата заключают все...

Удлинённый четырёхугольник означал видимый мир: запад и восток, север и юг. Вышитое рядом непознаваемое разумом — было включено в три грани Лучезарной Дельты: убегающие лучи возвращаются и образуют клубящуюся облачность.

Треугольник, в который вписан глаз, называют Лучезарной Дельтой, Глазом Гора. Символ провидения и божественного присутствия доступен масонам уже на первых степенях посвящения, когда происходит приобщение к божественному началу, погружение в вопросы веры и духовного познания.

— "Кирпич" придётся удлинить, — хмыкнул под нос Фриц, — я далеко на восток забирался. И подсветить сильнее — проистекать будет оттуда.

Между тем, мастер-проповедник, постепенно входя в раж, продолжал. Он говорил, что масонство есть учение мудрости, учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков, учение, признающее в человеке первенствующими его способность совершенствования себя, помощь ближнему, искоренение всякого зла и распространение учения равенства, любви и знания.

— Я знаю, что это мои убеждения и что в этих убеждениях я нахожу сочувствие единомышленников, которым нет числа в настоящем, нет числа в прошедшем и которым принадлежит будущее. Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; все остальное есть сон, — говорил он. — Поймите, братья мои, что вне этого союза все исполнено лжи и неправды, что умному и доброму человеку ничего не остаётся, как только доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте наши основные убеждения, дайте нам руку, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал, частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах.

Братья ответили на призыв дружным ропотом одобрения.

— Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в котором проявляется божество, что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведёт от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница, которой я не вижу конца внизу, она теряется в растениях, полипах. Отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведёт дальше и дальше до высших существ.

— Не дай бог! — подумал Фриц. — Прорасти в бесплотного и... бесполого ангела? Б-р-р...

Риторические вопросы не требуют ответа, возражений тоже не последовало. Тогда, воздев руки в низкому потолку, так, что дорогая мантия встала колом на плечах и рельефно обтянула объёмное брюхо, проповедник воззвал:

— Господи великий! Помоги мне ходить по стезям твоим! Как то: 1) побеждать часть гневну — тихостью, медлением, 2) похоть — воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отучать себя от: а) службы, b) забот семейных, с) дружеских отношений и d) экономических занятий.

— Господи, — беззвучно воззвал и Фридрих, обращаясь непосредственно к сапогам Великого Магистра, — когда ж наконец, кончится этот бред, когда можно будет заняться чем-то осмысленным? Теми же "экономическими занятиями"?

Мысль показалась еретической даже ему самому.

— Откуда у меня такое отношение к святому? К предвечному? К "с детства впитанному"? — Хотя понятно: всё Ванька лысый виноват. Но как же тоскливо переводить жизнь на такое... барахло. Хочу домой. Только... это ж мой родной Кельн! И где ж тогда мой дом?

А над его головой мастер-проповедник приступил к заключительному пассажу:

— Ясно различие бедного учения наук с нашим святым, все обнимающим учением. Науки человеческие все подразделяют, чтобы понять, все убивают, чтобы рассмотреть. В святой науке братства все едино, все познаётся в своей совокупности и жизни. Троица — три начала вещей — сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью огненностью своею возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность — Христос, Дух Святой, Он.

— Ну вот, — произнёс громко Фридрих, резко врываясь энергичным голосом в установившееся после сакрального "Он" молчание, вставая с колен и счищая с пальцев своих налипшие частицы раствора. — Поблагодарим брата-проповедника за прекрасную проповедь. Он успешно развлёк нас своим красочным повествованием. Теперь же обратимся к делу. Вы видели смесь, которую я принёс в высокое собрание. Вы видели, как я затворил её водой в этом тазике. Вы все хорошо знаете, как годами твердеют наши растворы, изготовляемые на извести. Полагаю, что и великий мастер Хирам также скорбел о медленности схватывания. Иначе бы ему не потребовалось двадцати лет для постройки Храма. Увы, Хирам не додумался до такого материала, который я нынче показываю вам. За время вдохновенного повествования нашего магистра-проповедника, мой раствор уже схватился, приобрёл довольную прочность. Достопочтенный Великий Магистр, соизвольте поднять ножку. Дабы продемонстрировать.

Двусмысленность последних фраз не была по достоинству оценена присутствующими. Ибо они, с видом величайшего изумления, проще — раскрыв рты и выпучив глаза, наблюдали за манипуляциями Великого Магистра.

Увы, нога не вынималась. Магистр сорвал с себя маску, явив из-под белой ткани своё истинное, покрывавшееся красными пятнами, морщинистое лицо. Которое отнюдь не носило выражения сокровенного познания, безграничной доброты и стремления к высокому, но отражало сильнейшую душевную растерянность:

— Оно... тысяча чертей... Оно не отлипает! Сними!

— С удовольствием, господин Великий Магистр. Однако и вы сами, и многие из числа присутствующих, выражали прежде сомнения в истинности сообщаемых мною знаний. Я предлагаю любому из братьев разрушить это, столь неудобное добавление к обуви нашего Великого Магистра. И тем сравнить степень посвящённости в истину. Прошу, братья.

И Фриц сделал широкий приглашающий жест.

Несколько мастеров, из более молодых и рьяных, кинулись на выручку Великому Магистру. Увы, тазик, представляющий, по правде, невысокую бадейку, обычное деревянное ведро с сужающимся верхом, вовсе не собирался отдавать свою добычу. Послали за инструментами, но снова увы — с их помощью удалось лишь разбить саму посуду. Сам Великий Магистр всё более впадал в панику и утрачивал самообладание. Когда перед его носом начали махать молотком, пытаясь разбить камень меж его голеней, он издал уже не только звуки, но и запахи.

Фриц стоял чуть в стороне, любуясь общей суетой. Наконец, он вспомнил, что место подмастерья в собрании мастеров — по ту сторону ковра с могилой и перебрался туда. Возня у кресла Великого Магистра продолжалась, но утратила уже первый накал. Вместе с надеждой на успех.

Третий магистр, до сей минуты не проронивший ни слова, поманил Фрица пальцем. Тот радостно улыбнулся и ткнул пальцем в открытую могилу, изображённую на ковре — подмастерье, не прошедший ритуал умирания и возрождения, не может находиться среди мастеров.

Всего в масонстве существует три степени (именуемых также градусами) — Ученик, Подмастерье и Мастер. Сама степень мастера является входом в систему Высших степеней, коих вместе с первыми тремя — 33.

Третий магистр мотнул головой в сторону и отправился к боковой занавеси. За которой и встретился с Фрицом.

— Здравствуй Рудольф. Маску-то сними.

— Как узнал?

— По левой руке. А то я не помню ту драку с "павианами", с добрыми жителями Павии, в который ты потерял два пальца, но вытащил меня, истекающего кровью, из города.

— Э-эх... были времена... Ладно. Чего ты хочешь, Фриц?

— Всего, Руди. Прежде всего — уважения. Как хотел его и великий мастер Хирам.

Из-за занавеса раздался новый поток звуков. Особенно выделялся ставший вдруг визгливым голос Великого Магистра. Собеседники оттянули край ткани, посмотрели на вдруг усилившуюся суету возле кресел.

— Мда... Лучше бы ты "Говорливое Брюхо" так...

— Язык в камень? Как Экскалибур... Сдохнет. А я стараюсь... без пролития крови.

— Жаль старика. Тебя заставят снять эту... привеску.

— Вряд ли. Второй мастер, который мог бы это сделать, в двух тысячах миль к востоку. А призывов не бояться смерти я сегодня наслушался. Слышь, Руди, я прорасту как зерно! И буду колоситься! Только не знаю чем.

— Чертополохом, Фриц. Это твой стиль. Чего ты хочешь? Посвящения?

— Ага. В высший градус. Ещё — доступ ко всем архивам братства. Тебя — Великим Магистром. Ещё гарантирую всем... м-м-м... нуждающимся — убежище. И — поток заказов.

— Ух ты! И откуда такие возможности?

— Руди, твоя недоверчивость меня оскорбляет! Я — главный советник по строительству всей Саксонии. Ты меня понимаешь?

— Однако... Это меняет дело... И зачем тебе было это представление? Кстати, как ты это сделал?

— Сие — тайна великая еси. "Сокровенное знание". Не приставай. Старика я заберу с собой — тут у меня нет инструментов. Ты — остаёшься на хозяйстве. Поработаем, брат масон?

Они обменялись рукопожатиями и вернулись в зал.

Великого Магистра служители, подняв как бревно на плечи, отнесли в его покои. Где помыли, переодели и, на другой день, погрузили в барку, на которой Фридрих Кельнерман отправился в свой новый саксонский дом. Снять камень с ног старца удалось, но пережитое потрясение привело к тому, что ноги его отказали уже сами по себе. Впрочем, в выделенных ему комнатах он получал пристойный уход, слуги, временами, выносили его на солнышко. А мальчишки-писари старательно записывали бесконечные воспоминания о долгой и многотрудной жизни Великого Магистра.

Следствие одного из таких рассказов проявилось однажды в архиепископском дворце в Бремене в виде пропылённого монаха на взмыленном осле.

— Ваше Преосвященство, Ваше Преподобное Превосходительство! Всё пропало! Всех поймали!

Из рассказа монаха стало известно, что доверенный слуга герцога Саксонского Генриха Льва, давно уже работавший на епископа, был схвачен во время подслушивания в тайном ходе возле герцогской спальни. Никто, кроме этого слуги, не знал о ходе. Однако его поймали, допросили, используя какие-то невиданные пытки, привезённые с Востока. И, переходя от одного члена агентурной сети к другому, выявили и уничтожили почти всех осведомителей Бремена.