Зверь лютый. Книга 25. Обмасонивание

Вот правильный результат! Когда не вы, а он будет в бессильной злобе теребить своё "остроумие на лестнице", чувствовать себя слабаком, дураком. Ненавидеть вас. Но прежде всего — себя. Воспитывая сам собою, непрерывным уязвлением собственной гордости, многократным повторением в своём мозгу, в своей душе — собственного унижения, собственного провала — "бессильную ненависть". Которая сожрёт его изнутри язвой желудка или язвочками геморроя, превратит в пускающего слюни идиота инсультом, или перейдёт в ту самую "выученную беспомощность". Без всякого электрического тока с вашей стороны. Сам-сам.

* * *

Девка глядела на меня весьма сосредоточенно. Будто пытаясь найти в моём благодушном повествовании "зерно Гегеля". Но меня не видела — вся там. В пальцах своей ручонки, в случайных прикосновениях напряжённого, горячего, чужеродного... к бледной вялой коже своей тощей задницы. Наконец, она что-то к чему-то прислонила... и, даже, куда-то упёрла.

Положим, я знаю что. Чувствую. А вот куда? Вдовица сирая... должна, вроде бы, понимать...

Глава 542

Она с немалым удивлением уставилась на меня. Вероятно, ожидала некой мировой катастрофы. Падения небес, огненного дождя и великого потопа в одном стакане. Мор, глад, трус и трубы архангельские. Но — ничего не происходило. Некоторое неудобство — и всё.

Я старательно не шевелился, развлекаясь сменой выражений на её лице и веселясь в душе.

— Ну что? Не страшно? Я ж говорил: со мной бояться — не надо. Ибо — бестолку. И не больно. А почему? — А потому что сама. А вот если бы я тебя... вот такими граблями намозоленными... не видя, не чуя, не разумея... Слушайся Зверя Лютого — жить будешь веселее.

Я похлопал её по локотку, намекая на необходимость убрать ручонку, зажатую между нашими телами. Когда она исполнила и напряжённо замерла, стараясь не пошевелиться, не сдвинуться хоть бы на долю миллиметра, чуть надавил на её горло, на ключицы. Поглаживая и придерживая девкин крестец, успокоил фольком:

— На Руси говорят: "грех — в мех, благословение — в торбу". А ты гладенькая — меха-то нет. Стало быть, без греха.

Она постепенно, по миллиметру сдвигалась вниз. Ощущая усиление моего давления. И на своём горле, и у себя между ног. Мягкие ткани постепенно сжимались, сминались... Страх неизвестного, непривычного нарастал... хотя — вдовица же...

Нервы у неё не выдержали:

— Ах! Нет! Нет!

Панический рывок был рефлекторно погашен моим захватом. Придавил костлявый крестец. Ну, какой попался. Даже с некоторым избытком. Ну, извини. Она взвизгнула напоследок, ощущая наше несколько изменившееся... взаимное положение в пространстве.

"Проникновенье наше по планете

Особенно заметно вдалеке...".

А ощутимо — вблизи. Что может более "близко", чем "внутри"?

Интересно — а что они чувствуют? С той стороны? "На том конце замедленного... м-м-м жеста"?

У нас тут "жест"... ну очень замедленный. Я бы назвал его "проникновенным". Но это — мания величия. Полу-проникновенный — максимум.

С жалостливым выражением она начала проситься:

— Отпусти. Пожалуйста. Он у тебя... такой большой. Твёрдый. Не влезет. Порвёшь меня.

— Ты жмёшься. С испуга. Потому и больно. Я ж тебе говорил — не бойся. Не спеши, растянешься. Ты же баба, у тебя внутри человека целиком можно поместить. Перед рождением его. Расслабься. Отпусти себя. Отдайся. В волю мою. И всё будет хорошо.

Ну, типа — "да". Женский оргазм возможен только при полном отключении женских мозгов. У мужчин... мозги-то работают. Но уже мало чем управляют.

Несколько мгновений она непонимающе смотрела на меня, выбирая: то ли — расплакаться, то ли — драться, то ли — смириться. Вариант "добросовестное сотрудничество" даже не рассматривался. Потом закрыла глаза и, полагая, очевидно, что я её не вижу, поскольку она не видит меня, начала гримасничать, выражая свои ощущения и опасения, на каждом миллиметре своего сползания по мне. Или — моего проникновения в неё. Что, в данной конкретной геометрии — жёстко взаимосвязанные процессы. Насколько жёстко — сам чувствую.

Придётся Ипаю немелкий счёт выкатить. За предэксплутационную подготовку, обкатку и растяжку...

"Бонус от фирмы — скрытый тюнинг".

Она оперлась руками мне в грудь. Потом решила, видимо, что такая поза символизирует слишком большое её соучастие в происходящем — переставила ладошки на ткань коврика по обе стороны. И замерла. Уткнувшись носом мне в кость грудины. Почти не дыша. С плотно сжатыми веками.

Нашла чего-то? Услыхала? — Там, кроме стука моего сердца, ничего нет. Может, унюхала? — Так я, вроде, только что помытый...

Как-то мне это становится... скучно.

— Ты так спать собралась? Елозить-то когда будешь? А то баня выстынет.

Она понимала моё неудовольство, но совершенно не представляла своих возможных действий. Пришлось снова ухватить её за подбородок и, потихоньку поднимая над собой, привести к более вертикальному положению. Где она и замерла. Хлопая глазами, не видя меня — вся в себе.

Даже знаю где конкретно.

Что-то мне такое... "долговременное полупогружённое" состояние — удовольствия не доставляет.

"Ни — тпру, ни — ну", "ни богу — свечка, ни чёрту — кочерга" — русский фольк даёт массу описаний подобного.

Не могу сказать, что "полупогружённость" есть основная форма пребывания русской нации... в разных областях деятельности... но, явно, встречалась часто — фольк фиксирует типовые ситуации.

Ещё: "ни — два, ни — полтора". Но здесь другой случай — ещё и "одного" нет.

Мне, как прогрессору-попандопуле, надлежит негативные типичные явления — изживать. Что я и сделал. Конкретно — двинул тазом. Своим, а не банным, если кто так подумали. А то надоела такая... "ни жива, ни мертва".

Она вскрикнула и снова "пала мне на грудь".

— Не надо! Пожалуйста! Больно. Режет внутри... будто ножом по живому.

Вот оно — многообразие жизни!

В Сарове мужички с мертвецов горелых блестяшки сымают, на Дятловых горах кирпичники затылки вокруг печек чешут, а я тут, в который раз, оглаживаю девку по спинке. И благостно увещеваю:

— Ты — глупая бестолковая дура. Тебе по-хорошему говорят. А ты доброго слова не слышишь, не разумеешь. Я тебе толкую: ты в лапах Зверя Лютого. Спасения какого, защиты — тебе ждать неоткуда. Всё. Ты одна. Вот как есть. Голая, слабая, бессильная. Что ж тебе делать? — Понять. Осознать. Почувствовать. Безысходность, безвыходность, безнадёжность. И измениться. В себе. Внутри себя. Все твои "хорошо" и "плохо" — здесь.

Я постучал пальцем по её маковке, торчащей у меня перед носом.

— Здесь — между ушами.

Она перестала хныкать, кажется — слушала.

— Я, Воевода Всеволжский, дал тебе волю. Не под себя положил, как нормальный бы мужик сделал, а на себя возложил. Да у всех баб на "Святой Руси" такой воли нету! Ты бы на лавке лежала да шевельнуться не могла! Даже вздохнуть — только по разрешению, ежели тушка на тебе приподнимется. А тут: дыши — не хочу. Быстрее или, там, глубже — сама, по своему желанию. В смысле — дышать. Но надо же и честь знать. Потрудиться. Хоть бы в благодарность за такую милость. А ты — дура. Жмёшься, давишься. Ни себе, ни людям. Страх твой — тут, между ушами. Страх глупый, бессмысленный. Убежать, спрятаться, остановить меня — ты не можешь. Так чего ж ты боишься?

— Бо-ольно...

— Так ведь и боль твоя — от тебя же. От страха твоего, от нежелания. А Господь велел желание — иметь. Хочешь быть богу угодной — желай. Дави страх. Получай удовольствие. Или, хоть мне доставь.

Её неровное дыхание постепенно успокаивалось. Но я не спешил: человек — существо гидравлическое. А жидкостные системы имеют куда большую инерционность, нежели электрические. Мысли, иончиками по нейрончиками — уже скок-скок. А гидравлика, в соответствующих местах организма... как котёл на паровозе — только собирается.

Оставалось поглаживать и, не давая возникнуть глупым мыслям, проповедовать:

— Всё, что мне в голову придёт — будет с тобой исполнено. Ни силы, ни защиты от меня — у тебя нет. Твои "хочу" или "не хочу" — ничего не значат. Как же тебе жить? — Возлюбить. Ибо сказано: "возлюби ближнего своего". А кто более ближен, чем тот, кто уже внутри? Возлюби имеющего тебя. Овладевшего тобой. Своего господина, хозяина, владетеля. Твоё "хочу" — должно совпадать с моим. Твоё "хорошо" — то, что хорошо мне. Не сделать вид, не прикинуться, а чувствовать, думать так. Жить этим. Всей душой, всем телом. Ибо притворство, обман — видны. И — наказуемы.

Я осторожно, субмиллиметрово, двигался внутри неё. Она сжималась, вздрагивала. Но — всё менее напряжённо.

— Тебе больно? Если таково моё желание, то и боль твоя — твоя радость. Господин твой обратил на тебя внимание, хочет от тебя чего-то. Воплей каких-то, слёз, молений, коленопреклонений и подползаний... — сделай. В церкви же, пред доской крашенной, делаешь? Искренне, с радостью и умилением? Но ты не бойся — я людей мучить не люблю. Зубы выкрошить, нос на сторону своротить, глаза выжечь, руки ноги-переломать, кожу живьём содрать... груди и ягодицы у тебя отрезать, на костре поджарить и тебя же тем мясом кормить... мне противно. Не радует. Да и твой Ипай — муж добрый. Без этаких заморочек. Научишься его радовать — будешь как сыр в масле. А не сможешь... возлюбить, не сумеешь понять и вчувствоваться — будет тебе каждый день горе-злосчастье. Как в пекле у чертей под плетями.

Она, убаюканная моим неспешным повествовательным тоном, уже напоследок всхлипнула, прижимаясь щекой к моей груди. Даже жалко. И куда таких сопливок несёт? — Да, в общем-то, известно куда — в нормальную святорусскую жизнь. То-то Евфросиния Полоцкая предпочла в монастырь, чем в княгини.

Понятно, что придурков-садистов среди мужчин не большинство. Но — есть. А патриархальность, беззащитность и сословная наследственная иерархичность общества — к маразму подталкивают. "А вот не по ндраву мне". И — в морду.

* * *

Следует ли мне обратиться ко временам уже не родовых, а вполне цивилизованных нравов? К "России, которую мы потеряли"? К благородному и высококультурному "цвету нации" первой половины 19 в.?

Типа:

Молодой дворянин не позволял сыграть крепостным свадьбу, пока лично не "испробует" невесту. Родители одной из девушек дали ему отпор. Барин повелел схватить их, приковать цепями и обесчестил дочь на глазах отца и матери.

Помещик Гагарин силой удерживал в своём доме 7 девушек, которых обесчестил. Князь был весьма ревнив и при любом удобном случае бил их кнутом.

Граф Визанур развлекался тем, что поселил крепостных девок в домики, выполненные в разных стилях: китайский, турецкий, индийский. Крестьянки были обязаны одеваться в национальные костюмы этих стран. Граф и сам облачался в экзотические одежды и "ходил в гости" к своим наложницам. Он любил красить голых крепостных белой краской и заставлял изображать античные статуи.

Эпоха Пушкина и Лермонтова, Жуковского и Карамзина. Все встречались между собой, раскланивались, на званных обедах за одним столом сиживали. Потом отправлялись по делам своим. Кто — создавать славу российской словесности или возвеличивать славу русского оружия. А кто — девок насиловать да мужиков в античность вгонять.

Коллеги, вы гадалками подрабатывать не пробовали? Мы ж, типа, знаем грядущее:

"Что ни предскажет кому: разоренье,

Убыль в семействе, глядишь -

исполненье!

Черт у ней, что ли, в дрожжах-тосидит?.."

Вот и пришел Пантелей — и стоит,

Ждет: у колдуньи была уж девица,

Любо взглянуть — молода, полнолица,

Рядом с ней парень — дворовый, кажись,

Знахарка девке: "Ты с ним не вяжись!

Будет твоя особливая доля:

Малые слезы — и вечная воля!"

Дрогнул дворовый, а ведьма ему:

"Счастью не быть, молодец, твоему.

Всё говорить?" — "Говори!" — "Ты зимою

Высечен будешь, дойдешь до запою,

Будешь небритый валяться в избе,

Чертики прыгать учнут по тебе,

Станут глумиться, тянуть в преисподню:

Ты в пузыречек наловишь их сотню,

Станешь его затыкать..." Пантелей

Шапку в охапку — и вон из дверей.

"Что же, старик? Погоди — погадаю!"-

Ведьма ему. Пантелей: "Не желаю!

Что нам гадать? Малолетков морочь,

Я погожу пока, чертова дочь!

Ты нам тогда предскажи нашу долю,

Как от господ отойдем мы на волю!".

До этого "тогда" — семь столетий. И вести себя надо соответственно реальности. Нынешней, "святорусской".

Не-не-не! Чертей в пузырёк... пока не надо.

* * *

— Ну что, красавица, поняла? Полюбишь меня? Искренне. Душой и телом. Помыслами и пожеланиями. Радостями и печалями.

Я — пошутил. Чисто для её успокоения. Ожидал... какой-нибудь ответной улыбки. Но девка восприняла конкретно: упёрлась мне в грудь руками, осторожно, ожидая постоянно новой боли, приподнялась. Плотно сжав зубы, "смежив очи", она начала опускаться, надеваясь всё глубже. С решительным выражением лица, будто на амбразуру бросается... Ну, не грудью же!

Я — замер.

* * *

Кто мне эта малолетняя "доска с глазами"? Ипайнутая жёнка? Но — живое существо. А я и правда — мучить кошек никогда не любил. Котят топить приходилось. По осознанной необходимости. Но наслаждаться звуками и видом страданий жертвы...

И ещё. Мне до сих пор удивительно видеть, как набор акустических колебаний превращается в слова, в понятия и идеи, в мысли и эмоции человеков. В действия. Меняя оценки действительности до противоположных.

Вот только что: "... сильный, державный, царь православный, царствуй на славу...". Все сто восемьдесят миллионов, по всей широтно-долготно протяжённой... А вот раз и — "Долой кровавое самодержавие!". Тоже — повсеместно и широтно-долготно.

Здесь — не империя. Только одна душа. Но ведь и сто восемьдесят миллионов — из таких, отдельных душ, состоят.

Кое-какое... бла-бла-бла. Можно в спектр частот разложить. А у них — мысли, эмоции... поступки. Часто — против их собственных непосредственных материальных интересов. Иногда — против даже самой жизни. "И как один умрём в борьбе за это".

Вот, только что, надеться на немелкий уд лысого здорового чужого мужика — ужас. Несчастие невыносимое. Дальше — только повеситься. А вот — доза акустики. И то же самое действие исполняется уже осознанно, целенаправленно, самостоятельно. Одно из возможных. В границах допустимого. В изменившихся только что границах.

Дальше, если повезёт, это же действие, те же движения будут восприниматься как желаемые, приятные, прекрасные... Если, конечно, Ипай не вытопчет ростки нового, чуть начавшие пробиваться в её душе, своим слоновьим брюхом.

* * *

Она съехала до упора. И удивлённо уставилась на меня.

— Что, не больно? Я ж говорю — растянешься. В голове у тебя, конечно... Но тело твоё женское само знает. Только мешать не надо. Учись, детка, пока я живой. А теперь давай потихоньку вверх. И не спеша — обратно. Попрыгаешь чуток, ещё и понравится.

Всё с той же замедленностью сапёра на проржавевшем боеприпасе, она начала подниматься и опускаться... Не, блин, совсем не мой темп. Пришлось запустить руку ей между ног. В поисках "бутона наслаждений". Бутончика...