Зверь лютый. Книга 25. Обмасонивание

Пососал костяшки пальцев, попыхтел над этой... недоразумением, сунул руку в бочку с холодной водой.

Мысли... Какие могут быть мысли при такой новости?!

Абзац подкрался незаметно. Вот он. Глубокий, как Марианская впадина, и широкий, как Русская степь. Всеобъемлющий.

Исправить, сделать бывшее небывшим — невозможно. Как-то... купировать? Заткнуть, замотать, утопить... Бестолку — утечка всё равно будет.

Трахнуть дочку Боголюбского...

"И над могилою моей — гори-сияй её... звезда".

Над очень скорой могилкой.

Хана ханская пришла. Кранты тебе, Ваня. Ты хотел умереть на женщине? Ну, сам-то... А вот дело твоё, труды-заботы, люди-человеки, прогресс с процветанием... убил. На девке. Точнее, по геометрии — под ней. Что ещё хуже. Но не существенно — отягчающих не будет, поскольку по основной статье... В пепел. На триста вёрст. Всему живому и неживому.

Вешайся, Ваня. Просто чтобы не присутствовать на своём ужасном конце.

Здесь "конец" в смысле — "финиш". Уточняю. На случай, если вы не про то подумали.

* * *

Как описать состояние человека, который старательно, с удовольствием от приятного и понятного дела, вычистил пистолет, вогнал обойму, передёрнул затвор, поднёс, весело улыбаясь, ствол ко лбу. Спустил курок. И — внезапное осознание:

— Ё-моё... Предохранитель-то снят... Что же это я наделал? Мне бы жить и жить. Делать, творить, радоваться...

Последнее мгновение. Пуля уже пошла. Поздно. Вот она. Из ствола вылетает. Ничего не изменить. Бздынь...

* * *

Линять, мочить, забашлять...

Увы, коллеги, никакие стереотипы из "мира старта" в этой ситуации — неприемлемы. А думать далеко продвинутыми мозгами 21 века... Не преувеличивайте своё самообладание — с требуемым уровнем не живут. При таком "само-" скорость реакции в обычных ситуациях — недостаточна. Когда сороконожку спросили о том, как ей удаётся управлять таким количеством ног — она "само-обладнулась", задумалась и ходить уже не смогла.

Сработала накатанная уже здесь, в "Святой Руси", во Всеволжске... даже не заготовка — под такие дела никто сценарии составлять и накатывать до автоматизма не будет.

Сработал накопленный опыт. Средневековый. Кусками из других историй, эпизодов. Не в форме: вот я повспоминал, подумал, сравнил, оценил, запланировал, отдал приказ, проверил исполнение...

Фигня. Минут для "подумать" — есть. Но думать — нечем. Полное сотрясение. Не мозгов — мыслей. Все — в разные стороны. Потом отражаются от стенок черепушки и гасят друг другу. Поглядели бы вы на картинку интерференции с дифракцией! В моих мозгах. В ту минуту.

* * *

Обезьяна, свалившаяся с дерева, радуется:

— Были бы мозги — было бы сотрясение. А так — ничего.

Вот именно — "ничего". Одни ощущения.

* * *

Я глянул в щель приоткрытой двери. Процесс завершился. Софочка, благодушно отругиваясь, пыталась перевернуться и слезть со стола, обещая присутствующим "следующий раз". Когда и у них вырастет. Я шагнул на порог в предбанник.

— Кончил? (это — десятнику) Кляп. Ей. В грызло. Живо.

— Э-э-э... Но...

— Тебе помочь? Исполнить приказ?

Софочка сообразила быстрее. Сразу завопила, завозилась энергичнее, свалилась со стола. Снова заорала — стукнулась коленкой. Тут и мои "добры молодцы" проснулись. Навалились на неё гурьбой.

— Локти — вязать. На голову — торбу. На тулово — простыню. Живо.

Как же там, в Киеве, Степанида свет Слудовна приговаривала: на ручки, на ножки, на глазки, на ротик... У неё шесть рушничков получалось. Я чего-то забыл?

Софочка лягалась и кусалась. Ей, тайком от меня, хорошенько приложили по почкам. Начальство не увидело, а она успокоилась. Оглянулся в мыльню. Ростислава так и сидела поджав коленки, на лавке. Только глаза огромные смотрят.

— Эту — так же.

Она и не сопротивлялась.

Два увязанных куля под стенкой предбанника. Десяток взволнованных, сгорающих от любопытства юношеских рож. Оделся, затянул портупею.

Подумал.

Ничего не придумал.

Тогда...

— Ты и ты — со мной. Одевайтесь. Теперь — всем...

Как же так сказать, чтобы дошло...

— Того, что здесь было — не было. Запомнили? Не было здесь баб. Никаких. Понятно? Не было игрищ на столе и там, в парилке. Приехали. Погрелись. Помылись. Чуток приняли. Спать пошли. Всё. Кто что иное видел... не увидит более ничего. Из могилы... света белого не видать. Кто сдуру сболтнёт... спьяну, на исповеди, под пыткой, на смертном одре...

Я переставал контролировать себя. Потрясение, как не раз бывало у меня, переходило в бешенство, в дрожание приподнимающихся губ над чуть выглядывающими кончиками клыков. По-волчьи, по-вампирячьи, по... по "звере-лютски".

Не знаю, что ребятам нынче помстилось. Но история о том, как я учил своего князь-волка хрипы людские рвать... среди народа ходит. Спать лягут — вспомнят. Бог даст — прочувствуют и последуют моему совету. Потому что иначе... умрут. Назвав, предварительно, те уши, в которые болтанули.

Ещё до заката следующего дня, невыспавшихся ребят подняли. И отправили на смену гарнизону на Казанке.

Жаль. Ребята толковые, походом проверенные. Но... уж больно "горячую" новость хватанули.

Десятник уверял, что они, де, ничего, всей душой... вот как бог свят... и вообще...

— Год там отслужите. Потом верну. И благодари господа, что... с головами.

За год один — погиб, один — умер. Двое покалечились, женились, перешли в гражданскую администрацию. Остальные получили повышения. И убыли к новым местам службы. Тема чуть утратила "жаренность", можно было с людьми уже... поспокойнее.

За порогом бани — глухая ночь. "Майскими короткими ночами...". Майская ночь достаточно продолжительна для того, чтобы связать петлю, сунуть в неё голову и выбить из-под своих ног табурет.

Висит Ванечка.

"Ничего не отвечает,

Только ботами качает".

Смерть повешенного длится около трёх минут. Поэтому им руки и связывают. У меня времени чуть больше. И прожить его надо так, чтобы не было мучительно больно. В те последние три минуты...

Мы топали через двор. Софочка мычала, толкалась, пыталась сесть на землю. Пара моих гридней, только что восторженно мечтавших с нею "поласкаться", постепенно зверели и, когда думали, что я не вижу, били её сапогами по босым ногам.

Ростислава в самом начале наступила на подол, слабо завязанная простынка с неё слетала. Теперь, светя в ночной темноте своим белым, недавно намытым и наслаждавшим меня тельцем, семенила по тропинке, с вывернутыми назад руками, согнутая в три погибели, с торбой на голове, удерживаемая и направляемая моей твёрдой рукой.

Что-то подобное у меня здесь уже было. В "Святой Руси", в Смоленске. Тоже двор, ночь, голая женщина в сходной позиции. Там... была луна и тело побогаче. Радовало. А здесь... загрыз бы.

Топали мы недалеко.

— Здрав будь, Ноготок. Гридни, свободны.

— И тебе здравствовать, Воевода. Давненько бабья не приволакивали. Мои-то молодцы — аж заскучали.

— И ещё поскучают. Этих — в МКС.

МКС — сложившаяся во Всеволжске аббревиатура. Сболтнул Ванечка разок. А оно в народе прижилось. МКС — "место куда сажают". Не возражаю — похоже. У Ноготка так называют подземные одиночные камеры с дополнительной изоляцией. Космос.

— Ага... Режим?

— Вода, еда, одежонка, разговоры — нет.

Прогулки, помывки, больничка, передачки, свиданки, "звонок адвокату"... здесь — только "в интересах следствия".

— Вона как... Долго?

— До особого.

Ноготок внимательно посмотрел на голую, в торбе на голове, Ростиславу, полуголую, в порванной и слезшей простыне, мычащую из-под мешковины, Софию.

— Свихнутся.

— Божья воля.

Появившаяся пара подмастерьев палача ухватила Софью, я, за связанные локти, поднял с колен Ростиславу. И мы потопали.

На верхнем уровне у Ноготка архивы, кое-какие мастерские, комнаты отдыха. На втором — пытошные. Там уже полным ходом идёт процесс — исследуются подробности "восстания жрецов".

Как всегда — не хватает персонала. Особенно — сочетающих знание технических подробностей процесса и языка общения клиента. Так-то кнутом бить — есть кому. А вот спросить...

Минус третий, минус четвёртый... Пришли. Осмотрели.

Чистенько, метено. Пусто. Похоже, как меня в Киеве держали. Параша. Двойные двери. Хоть убейся об них — снаружи не слыхать. Сверху — технический этаж. С некоторыми... свойствами. Людей Бешеного Феди в этих помещениях обрабатывали эфиром, опиатами, акустикой...

Софочка дралась до последнего. Когда сорвали тряпки, вынули кляп, она принялась ругаться. В лучших традициях Степаниды свет Слудовны. Сколько лет прошло, а некоторых выражений я ещё... не вполне.

Вывернули бывшей боярышне, княгине, монахине, расстрижёнке, московско-литовской полонянке, "зам. по всём" в Ипаевом погосте... руки за спину, нагнули. И головой — вперёд. Пинком. В темноту. Похоже — предпоследнюю. Последняя в яме будет. Дверь — стукнула, засов — лязгнул. Потом — вторая.

Пока это происходило, Ростислава стояла у соседней камеры. Как поставили — лицом к стене. Молча, не шевелясь. Торбу с её головы я сам стащил. И кляп вынул. И руки развязал. Стояла совершенно безвольно, не сопротивляясь, никак не реагируя на мои прикосновения. "Выученная беспомощность".

Вот на что я купился! Вот чем она меня приманила! Падлюка! Так-то — смотреть не на что! Да мне любая даст! Да у меня такие раскрасавицы — только ждут! Чем же она меня охмурила?! В ней же ничего нет! Ну, дырка. Так такое же — у половины человечества! Только на Святой Руси — миллиона четыре!

Обман. Заговор. Волшба. Колданули, с-суки! Обмагичили, гадины! Приворотным зельем...

Ваня! С ума-то сходить не надо. Ты ж не пил никакого зелья.

Всё равно! Ведьма! "И руки её — силки дьявола"! Что-то в каменку кинули! Что-то в мазях было!

Было.

И есть. Глупость. В твоих мозгах.

Глупая самоуверенность, тупая расслабленность... Проще: сам — дурак.

Помощники Ноготка сунулись, было, ухватить и её. Вывернуть руки, нагнуть, вкинуть... Я остановил их. И тогда она, неотрывно глядя в стену перед собой в полутьме подземелья, скупо освещаемого скипидарным фонарём в руке Ноготка, негромко сказала:

— Я — твоя. В воле твоей. Господин.

И пошла. В дверь.

В разверстый зев.

Темноты. Подземелья. Могилы.

Двери — стукнули, запоры — лязгнули.

Без воды — неделя, без еды — два месяца. Максимум. Сойти с ума — индивидуально.

Выбирай, попандопуло. Способ уничтожения угрозы. Тебе, твоим людям, твоему обществу... Родине нашей!

И прогрессу всего человечества — само собой.

"Сначала я в девке не чуял беды.

Потом загрустил не на шутку.

На шее всё крепче сжимает петлю,

Хоть побыл-то с девкой минутку".

Достаточно ничего не делать, просто — не вспоминать. Свежие косточки скоро, неизбежно и закономерно, займут подобающее им место в общей могиле...

Не вспоминать.

О собственной глупости, о собственном провале... О жгучем презрении к самому себе... Это ж так хорошо! Забыть.

Поддерживает самоуважение, оптимизм, работоспособность...

Только "вороны Одина" — не летают один без другого. И один из них — "помнящий".

Ваня, ты — идиот. Мир зависит от человека. А человек — от мира. Ты можешь забыть. Мир — нет. Опасность от помещения этих... "колец вечной жизни" в тёмные прохладные места хранения... только выросла. Хотя куда уж...

Факеншит же! Уелбантуренный четырёхмерно...

Переходим к следующим, технологически необходимым, шагам.

Одна беда: технология — процесс получения чего-нибудь. Результата. А я не знаю, какой результат мне нужен! "Чтобы не было"? — Так не бывает.

Думай. Ищи. Чего ты хочешь?

Уже ближе к утру, раскидавшись с неотложными делами, я добрался до постели. С Гапой. Она мгновенно уловила мои... некоторые ограничения в мужских способностях. Фыркнула и стала раздражённо завязывать скинутый, было, платок:

— Что, выдохся? Софочка с девкой еёной всю силу вытянули? На простую бабу уже ласки и не осталось?

— Гапа, если ты забыла, нас трое суток по лесам гоняли, спать некогда было.

— Ой, можно подумать, ты прежде после трёх суток выдыхался! Ясно-ясно, прежде у нас одна хитромудрая сучка была, теперь они в две п...зды с тебя силы тянуть будут. Тьфу! Два сапога пара! К старой б... ещё и молодая ...ща!

Неприязнь между Гапой и Софьей мне известна. Сам поддерживаю. Раздражение от обманутых женских надежд — тоже понятно. Но здесь звучат и другие эмоции. Тревога? За себя? За меня?

Пришлось вернуть Гапу, расспросить о делах-подробностях, снять с неё платок... и всё остальное. И вообще: Гапа действует на меня возбуждающе. В некоторых местах. Потому что во всех других — умиротворяюще, умиляюще, обнадёживающе и радующе. Пока она улыбается — хочется жить. Во всём многообразии значений этого слова.

Позже, накинув уже платье, она, не глядя в мою сторону, произнесла:

— Ваня... ты поберегись. Эта... полонянка бывшая — змея подколодная. Ты её на груди пригрел, а она в любой миг укусить может. Теперь они удвух жалить начнут. Ведь обойдут, очаруют да одурманят! Козликом блеющим прыгать будешь. Эх, мужики, мужики...

Что напрягло: Гапа знала, что баба с девкой ходили в баню перед возвращением Воеводы.

Что порадовало: даже Агафья, которой по должности положено знать всё о всех, на моём подворье обретающихся, не знала истинной истории Софьи и Ростиславы.

Софью я притащил во Всеволжск сам. Её считали служанкой из богатого дома в Кучково. Захваченная московскими литовцами при уничтожении городка полонянка, выкуплена мною у поганых задёшево по моему, истинно христианскому, человеколюбию и для дорожных хлопот в одиночном сплаве по Оке.

Софочка легенду поддерживала, опасаясь засветиться перед Боголюбским, пришедшие позже с Кастусем и Елицей "московские литвины" — подтверждали.

Но как можно тайно для моих ближников притащить в город Ростиславу? Княгиню?! Пусть — вдову, пусть — из далёкого маленького княжества. Всё равно, такие особы — по одному не ходят даже в сортир. За полторы тыщи вёрст... скрытно от моих служб...

У меня — не гос.безопасность, а сетка рыбацкая — одни дырки.

Утром, качая спину в своём физ.амбаре, вытаскивая и роняя привязанные в тренажёре колоды, я нашёл время спокойно, равномерно продумать сложившуюся ситуацию. И прикинуть некоторые возможные продолжения.

Интрига выглядит очевидной. После того как она сработала и есть время подумать, объяснить уже случившееся.

Софью гложут две страсти: страх, что я выдам её Андрею.

Что он с ней сделает? — Я думаю, что ничего особенного. Посадит в тёмный холодный сырой поруб. До скончания века. Который (её век) кончится, вероятно, ближайшей зимой. Воспаление лёгких в эту эпоху не менее эффективно, чем палаческая секира.

Но ей представляются пытки и муки адовы. Я, в рамках моих представлений о Боголюбском, никаких гарантий дать не могу, она его куда глубже понимает. Может, и права.