Но у лейнцев было одно неоспоримое преимущество: они уже не раз грабили города и сражались в предместьях и на улицах. А вот некоторые энгарнцы обороняются впервые.
Лейнцы действовали четко: при виде препятствия, открывались с одной стороны, и разбирали ее, а потом рвались в пролом.
В одном месте атаку отбили, а в другом, где больше было ополченцев, прорвали. Теперь попробуют обойти их, чтобы ударить с фланга и прорваться за их заграждение. Он только взглянул на Кишия, тот сразу откликнулся:
— Понял! — и умчался, перестраивая солдат, чтобы они были готовы к удару с фланга.
А потом на них поперли так, что уже некогда было анализировать, только поворачивайся. На него выскочил пехотинец с мечом, и Гарое в первые мгновения замешкался. Киший убил его, подмигнув:
— Аккуратней, господин полуполковник.
Это он нарочно, чтобы вспомнил, что уже не священник и убивать должен. Обязан убивать. "Выбросить бы все мысли", — горевал Гарое. И мысли исчезли, как по команде. Тело действовало быстро, разбирая только: свой — чужой. Он рубил наотмашь, блокировал удары, подобрал чей-то небольшой щит, обитый железом — полезная вещь. Отмечал, что с крыш еще стреляют и арбалетные болты вгрызаются в плоть лейнцев. Хотя, враги тоже стреляют, поддерживают своих. Но в такой толчее это очень сложно, поэтому основной удар принимают на себя стрелки. Они теперь хорошей мишенью стали.
Гарое был весь в крови, но, кажется, в чужой. Когда повар мясо на колбасу рубил, очень похожее зрелище было. Он то и дело вытирал лицо, чтобы видеть... А когда, казалось, уже не осталось сил, и меч готов был вывалиться из рук, напор ослаб, и лейнцы отошли.
— Вперед! — последний рывок, чтобы отбросить врага за преграду. Это удалось.
Выжившие лучники еще стреляли вслед врагам, поэтому отходить лейнцам пришлось поспешно.
Киший, тоже весь в крови, светился от радости.
— Мы выдержали! Победили! — хохотал он, и улыбка на измазанном кровью лице сверкала ослепительно.
— Скажи, чтобы трубили отступление, — устало скомандовал Гарое.
— То есть как отступление? — замер его оруженосец.
— Мы сделали все, что могли. Дольше нам не выдержать. Теперь будем держать полумесяц.
— Это навоз, что ли?
— Навоз, — усмехнулся Гарое. И объяснил, хотя не должен был ничего объяснять, а только приказывать, раз уж его "произвели" в полуполковники: — Сколько наших тут полегло? — он оглянулся. — Почти пятьдесят? — Их с полтысячи будет, а то и больше. Это очень хороший расклад. Но если нам придется бежать, мы погибнем все, а сейчас есть время отступить без спешки, занять новую позицию, перевязать раненых и приготовиться к новой атаке. Так что...
Киший куда-то убежал.
Гарое смотрел на светлеющие через боль лица солдат, отступающих к городу. Вот эта первая победа — очень важна. Но не преуменьшил ли он потери? Теперь ему казалось, что убито сто человек, а еще сто ранены и вряд ли смогут сражаться.
Еще один сюрприз ожидал его, когда они подошли к импровизированной защите: часть ополчения его покинула, заявив, что эта преграда ненадежна.
— Мы поддержим вас стрельбой со стен.
И на том спасибо. Гарое ужасно хотелось вновь назвать их придурками и грубым словом, которое он использовал в той битве на равнине. Если сдать это укрепление — город падет. В других местах тоже шел бой, то затихая, то возобновляясь — отсюда было слышно, но за другие подступы он не переживал. Если бы и здесь были такие же ворота, они бы год продержались. Или пока бы лейнцы мага не добыли. Но восточные ворота ужасны и их надо держать во что бы то ни стало. Даже если с ним останется сто человек...
"А ведь как хорошо, что у них нет мага, — подбодрил он себя, занимая новый наблюдательный пункт. — Если бы с ними был маг, мы бы и дня не продержались".
Солнце медленно ползло к закату. Очень уж медленно, не так, как было нужно Гарое. Ночью обязательно будет передышка, а пока...
И снова полезла пехота. Горожане, не имея командира, поначалу стреляли без толку. Но потом вроде бы сориентировались и дело пошло лучше. Пока лейнцы добрались до их укрепления, ряды значительно поредели.
"А может, и выйдет что!" — с каким-то азартом подумал Гарое и бросился в бой. Пляска смерти повторилась, он дрался, лишь отмечая иногда, что Киший рядом...
До заката они отразили три атаки. Гарое почти физически ощущал разочарование и недоумение врагов. Никак они не ожидали, что столь хлипкую преграду можно так долго защищать. Чего и следовало ожидать. Если уж горожане не ожидали...
Он обессилено присел на землю, разжал пальцы, сжимавшие меч. Ладонь была в крови, но на этот раз в его собственной: за день он натер мозоли, они лопнули и теперь кровоточили.
Киший вернулся с вином. Подал кувшин в левую руку, а правую тут же взялся перевязывать, попутно докладывая.
— На других участках тоже неплохо. Мага у них нет, отбились шутя. Потери небольшие. Восемнадцать убитых, одиннадцать раненых. А если наших считать, а не ополченцев, так вообще один только погиб.
— В таком случае надо к нам людей перебросить. У нас сколько погибло?
— Сто двадцать три, — четко доложил Киший. — Двадцать шесть тяжело ранены, так что не повоют, остальные в строю. А если, опять же, только наших считать, — "нашими" он называл пехоту Энгарна, — то двенадцать погибло, один тяжело ранен. Считайте, легко обделались.
Гарое рассмеялся:
— Обделались — это они. А мы отделались.
Киший легко подхватил этот смех, закончил перевязку и сказал:
— А я ведь нарочно ошибся, чтобы вас рассмешить. Очень мне нравится, когда вы смеетесь.
Гарое посмотрел на него с благодарностью.
— Слушай, — заинтересовался он. — Ты вот мой оруженосец, а я тебя по имени. Как фамилия-то твоя?
— Да на что вам моя фамилия? Я с отцом как-то не очень, — подмигнул солдат. — Уж лучше Кишием зовите.
28 нуфамбира, Западный Умар
Тевос все-таки встретился с Ойрош. Не мог не встретиться. После письма он улучил часок, чтобы объяснить, что не может пока приходить сюда, но девушка все поняла иначе. Она решила, что он покидает ее ради стаи...
Вожак закрывал глаза и видел, как она держится изо всех сил, очень тонко играет роль беззаботной счастливой дочери, потому что отец предупредил, что если ее обидят, он начнет войну с оборотнями... Но в одиночестве силы ее покидали. Она не плакала, потому что отец или братья могли заметить слезы. Но сердце ее разрывалось на части. Ей казалось, что они расстаются навсегда. Несмотря на его заверения, этот страх был ей неподвластен. А тут еще вампира убили на границе. Ойрош впервые осознала, что те, кого она считала неуязвимыми, тоже могут погибнуть. До этого она с подобным не сталкивалась.
Тевос разрывался на части, пока не осознал, что не сможет вернуться в Энгарн и воевать, если не успокоит ее в последний раз. Война предстояла тяжелая, настоящий карнавал смерти. Пока принц не добудет амулет, они будут проигрывать каждую битву. Принц может и не успеть. Оборотни должны помочь хоть чем-то.
За последние дни у него была только одна радость, хотя и ее радостью было назвать трудно. После того как его вновь признали вожаком, к нему присоединилось еще около двухсот добровольцев. Не так много, но для их небольшой страны это огромный отряд. Если погибнет даже половина — это нанесет огромный урон, ведь многие из них не успели создать семьи, оставить после себя сыновей.
Он благополучно миновал вампиров-стражей. Шонгкор к его облегчению уже три дня как отсутствовал. Он вернется завтра рано утром, так что проститься с Ойрош Тевос успеет. В прошлый раз ее отец снова вышел из себя, и орал на дочь, когда почуял запах вожака. Лишь когда она заверила, что между ними ничего не было, он немного успокоился, хотя и не вполне доверял ее словам. Тевос видел эту сцену так ярко, будто лично присутствовал при разговоре. Голова начинала болеть от яркости видений...
Усадьба Шонгкора очень красива. Вожак удивлялся, как вампиру удалось так быстро привести ее в порядок. Конечно, это не замок, осады она не выдержит, но жить в ней наверняка очень удобно. Чтобы пробраться в комнату Ойрош, он заходит с левого крыла — оно пустует вечерами, днем здесь слуги стирают и гладят белье господам. С террасы на подоконник, затем аккуратно по водосточной трубе на крышу, с нее перейти на балкончик центрального крыла. Тут надо быть очень осторожным — иногда вампиры допоздна сидят в столовой, отсюда уже рукой подать до балкона ее спальни.
Тевос вошел в комнату, и чуть не задохнулся. Ойрош не было, и все же ее было много: повсюду ее запах, нежный девичий аромат. Иногда он пытался представить, как воспринимает дочь и жену сам Шонгкор. Не испытывает ли он порой желание попробовать их крови? Но влезть в шкуру вампира для него было сложно.
Он, как и в прошлый раз, устроился в кресле, приготовившись ждать. На этот раз Ойрош не было очень долго. Поскольку заняться было нечем, он сосредоточился, чтобы увидеть, где она задержалась.
— Устала? — Уна утешает Ойрош, прижимая к своему плечу. Жена Кедера хоть и человек, но словно тоже не стареет рядом с ним. Наверно, так бывает со всеми счастливыми женщинами.
— У меня иногда такое чувство, что я нахожусь в плену.
— Ну, зачем ты так? — укорила дочь Унайзат.
— Мама! — воскликнула девушка. — Все, кроме тебя, следят за мной! Они ждут, что я заплачу или как-то иначе выдам себя, чтобы начать войну с оборотнями. Но если мне плохо, это ведь не значит, что он в чем-то виноват.
— Конечно, не значит, — успокаивала ее мать. — И не думай, что отец этого не понимает. Тебе бы уже пора привыкнуть, что он больше угрожает, чем делает. А по поводу остальных... — она помолчала. — Мы ведь недаром зовемся семьей. А тут какой-то чужой, — Уна посмеялась, — забрал нашу девочку, лишил ее сна... Как они должны реагировать? Они ревнуют. Ты же знаешь, что ревность страшнее ненависти.
— Никогда об этом не слышала. Почему?
— Ах да, ты же не читала книгу Вселенной. Там есть Песня чувств. Автор не объясняет почему, он утверждает, что по силе ревность сильнее и ненависти, и любви. Не дай Бог тебе узнать ее.
— Я не узнаю. Он же оборотень.
— Ревновать можно не только к женщине... — она всмотрелась в дочь, — но и ко всему, что отнимает его у тебя.
— К стае? — Ойрош отодвинулась от матери.
— Да. Но ты должна помнить, что мужчина не вещь, которую можно приобрести в вечное пользование. Он может любить только тебя, но никогда не будет принадлежать только тебе. Да и ты не будешь принадлежать только ему. Ты будешь дарить любовь детям, родным, если повезет, подругам. Он главный, но есть и другие. И это неправильно заставлять его ради любви отказаться от своего долга, родных или дела...
— Я не заставляю, — она все-таки прослезилась. — Я же не заставляю, мама. Мне только надо, чтобы он был чуточку мой, самую капельку. А сейчас мне кажется, что его совсем у меня отняли.
Тевос "вернулся" в комнату. "Это ненадолго, любимая, — промолвил он внутри себя. — Это только до конца войны". И впервые защемило сердце, будто он обманывал. Уверенность, что все будет так, как он видел, испарилась. По правде говоря, и его жизнь сейчас зависела от принца. Если он не справиться, Тевос погибнет вместе со стаей и обманет Ойрош...
Она вошла в темную спальню, подошла к камину, зажгла от тлеющих углей лучину. Поднесла ее к свече. Пламя разгорелось неохотно, словно чувствовало, что скоро опять угаснет.
Ойрош потянула за шнуровку на груди, когда раздалось негромкое покашливание. Девушка уже привыкла сдерживать испуг, поэтому только обернулась к креслу, оставшемуся в тени.
— Здравствуй, милая, — Тевос шагнул оттуда в круг света.
Она словно потеряла сознание. Сердце билось так часто, что было больно, она задыхалась от счастья, он ласково целовал ее лоб, щеки, веки, губы...
Она не помнила, как оказалась в кресле, Тевос сел у ее ног, глаза мягко светились желтым в темноте. Оборотень.
— Как ты попал сюда? Если отец узнает...
— Он не узнает. Вернее, узнает не раньше завтрашнего утра. Сейчас его нет в доме. А завтра... он, несомненно, почует мой запах.
— Ты все предвидел?
— Да, — он положил голову ей на колени, Ойрош запустила пальцы в коротко стриженые волосы. На ощупь они тоже походили на шкуру волка. — Не знаю, когда я смогу прийти еще раз.
Счастье разом прошло, уступив место тянущей тоске. И на этот раз Тевос не торопился утешать ее. И, кажется, она знала, почему.
— Вожак стаи на самом деле может жениться только на одной из стаи? — негромко спросила она.
Тевос попросил хрипло:
— Ты не могла бы затянуть шнуровку? Ужасно отвлекает.
Вместо этого она прикоснулась пальцами к его щеке, уже покрытой щетиной, скользнула на шею, под рубашку.
— Ответь на мой вопрос, — попросила она.
Он поймал ее руку, поцеловал ладонь, точно попросил прощения.
— Да, — выдохнул он. — Отец не обманул бы тебя.
— Значит, ты должен или оставить стаю, или...
— Да, — он произнес это прежде, чем она произнесла самое страшное.
— И как ты поступишь?
— А как ты думаешь? — он снова поцеловал ее ладонь.
— Ты не сделаешь мне больно, — уверенно заявила Ойрош.
Он счастливо прикрыл глаза.
— Давно хотел тебе сказать... — губы коснулись запястья. — Даже твоя любовь не приносит столько радости, сколько твое доверие, — он поцеловал сгиб локтя, и Ойрош вздрогнула. — Стая не верит мне так, как ты... — со вздохом разочарования он выпустил ее и опустился на пол. — Ты опасная женщина, знаешь об этом?
— Знаю, — она так и не завязала шнуровку. — Но ты умело уходишь от ответа.
— Я покину стаю, — уверенно сообщил он. — Когда окончится война.
Сердце остановилось.
— А до этого? — она заранее знала, что услышит.
— Я не смогу к тебе приходить.
— Ты пришел попрощаться? — голос девушки стал сухим и напряженным.
— Я... нет. Я хотел поблагодарить за то, что твой брат спас меня.
— Ты ведь тоже его спас. Он рассказывал о твоем предупреждении. А тебе он передал, что теперь ничего не должен.
— Рано еще считаться, — возразил Тевос. — Война только началась.
Ойрош смотрела на него внимательно и строго. Потом попросила тихо:
