Вскоре он ходил по комнате. Потом, дико кряхтя и потея, оделся и сказал спутнице:
— Пойдём отсюда.
— Куда ты?! — Она всплеснула руками. — Ты бы себя видел...
— Понимаешь, я вообще не догоняю, почему эти ваши олимпийцы драные не вернулись меня добить. Не столь же они глупы, чтобы оставить всё на самотёк. — И он многозначительно посмотрел на огромное тёмное пятно на полу.
— Хотели бы добить, давно бы добили, — с сомнением в голосе ответила Клепсидра.
Но спорить не стала: если мужчина что-то решил, то пусть уж сам обожжётся, а женская доля — тащить его обратно и снова выхаживать.
День был слегка облачным, прохладный ветерок приятно щекотал кожу. Аполлон откровенно наслаждался, ведь мог бы и не увидеть ни неба в дымке, ни зелени олив. Даже бедный и несуразный городок Ретей казался особенно милым.
Шлось трудновато, особенно с паноплией, в которой всё ещё хранился обломок злополучной чаши, и Ромашкин прибег к помощи Клепсидры, но старался сильно на её плече не висеть.
— Мы что, к порту идём? — спросила девушка, когда намерения парня стали очевидными.
— Угу. Мне надо в Дельфы. Посади меня, пожалуйста, на корабль и возвращайся к старому любителю нектара.
Клепсидра остановилась.
— А можно с тобой, чужак?
Аполлон растерялся:
— А как же он?.. А ты?..
— Я давно хотела сбежать от этого человека, — прошептала девушка, склонившись к самому уху студента.
— И как я приду к Ленке... с тобой?! — высказал Ромашкин самое главное сомнение.
Служанка Омероса залилась смехом:
— Какой ты простодушный и юный, воин! Нет, я не могу! Ух... — Она снова склонилась к уху Аполлона. — Не волнуйся, в Дельфах я пойду своей дорогой.
— Тогда поплыли, — согласился он.
Ему нравилась эта лукавая и в то же время какая-то парадоксально искренняя девушка. Она казалась настолько противоречивой и, как он это охарактеризовал, опасно играющей, что парень чувствовал: лучше её защищать, чем предоставить полную самостоятельность.
Они почти добрели до порта, и уставший Аполлон запросил привал.
Сели в тени полуразрушенной стены, перед которой стоял ряд крепких колонн метра по четыре каждая. Клепсидра сказала, что здесь когда-то стоял роскошный дом богатого владельца нескольких кораблей, но он прогневил Посейдона, и корабли утонули, а дом сгорел.
Было приятно ощутить спиной прохладные камни стены, Ромашкин дотянулся и потрогал ладонью колонну. Поднял с земли красноватый камешек, похожий на мелок, провёл им по шершавой поверхности колонны. Осталась чёткая линия. Повинуясь какому-то детскому хулиганскому импульсу, Аполлон сделал классическую русскоязычную надпись.
Радость его была бескрайней, ибо на письме ему удалось сделать то, что не поддавалось в речи, — воплотить в этом мире хоть слово, пусть всего лишь трёхбуквенное, зато на родном языке.
— Зачем ты начертал знаки «хи», «ипсилон» и перевёрнутую «ню» с потешной крышечкой? — спросила Клепсидра.
— Да так... — стушевался студент.
Он уже решился стереть «пошлягер», но тут раздался треск, и от надписи заструились по колонне проворные трещины — много, быстро, пугающе.
— Валим! — крикнул парень, утягивая наложницу Омероса подальше от колонны.
Секундой позже бывший монолит осел мириадами небольших осколков. Ровненько, будто дом, снесённый грамотным взрывом.
Волной поднялась светло-серая пыль. Отплёвываясь от каменного порошка, Аполлон глядел на колоннаду, которая стала похожа на гигантскую улыбку без одного зуба.
— Зевс-Громовержец свидетель! — воскликнула Клепсидра. — Ты — бог!
— Да ну, просто строить у вас не умеют, — неуверенно пробормотал студент и добавил, глядя на красный камешек: — Так вот ты какой, мел судьбы.
Подбросив и поймав «мелок», он тщательно обследовал орудие письма и не нашёл никаких внешних признаков волшебства. Знать бы ещё, каковы они — эти признаки.
Хотя треск колонны казался оглушительным, а крошка осыпалась тоже далеко не бесшумно, тревоги в округе не поднялось. Пели птички, в зарослях олив шуршал ветер. Со стороны города доносились привычные звуки — окрики, лязг колёс, стук молотков, бренчание инструментов. Порт был занят своими делами.
Ромашкин решительно подошёл к ближайшей колонне. Постучал кулаком по тёплой поверхности. Крепка. Написал: #171Здесь был я».
Выждал минуту, другую... Ничего не произошло.
Тогда Аполлон добавил то слово, которое девушка разложила на хи, ипсилон и ню, и колонна повторила несчастную судьбу предыдущей.
— Вот тебе и матюжок, — прошептал парень, пряча мелок в карман джинсов.
XXIV
Девушкам, не умеющим отдавать честь,
два шага вперед!
Военрук
Гера сидела на ступенях, ведущих к её скамье-трону и трону её сиятельного мужа (и где эта сволочь блудливая только пропадает, когда так нужна?). Богиня беззвучно плакала от головной боли, спрятав лицо в ладонях. Посещение обиталища мойр неизменно вызывало у Геры сокрушительный приступ мигрени.
Там богиню терзало всё: грохот станка и пронзительный писк голосов трёх ткачих, сам их вид и противоестественные повадки, но самое главное, и Гера это осознавала, заключалось в самой близости к механике судьбы. Невзрачные нитки, аляповатый и несуразный холст, в который они вплетались, соседство золотых нитей богов с дешёвыми обрывками жизней простых смертных... Страх, что Атропос по какой-то ошибке или умышленно отхватит своими ножницами твою, якобы бессмертную, нить... А если станок остановится? Или полотно загорится?
А теперь ещё и эти две красные нити! Гера буквально погибала, и она потребовала бокал нектара.
Кротконравная Геба поднесла ей кубок. Только сейчас главная богиня обратила внимание, что пиршественные чертоги неестественно тихи — все присутствовавшие боги напряжённо молчали и смотрели на неё.
Она выпила живительный нектар. По её сосудам лихо пробежала бодрящая волна, настроение разом поднялось, головная боль отступила, но полностью не ушла.
— Чего вы ждёте? — спросила Гера многочисленную родню.
Как обычно, первым подал голос проныра-Гермес:
— Ждём вестей, сиятельная наша охранительница! От тебя, от твоего мужа и нашего царя, от Афродиты.
— Ну, конечно, она ещё не вернулась. — Гера видела, что среди пирующих нет богини любви. — А где её бестолковый муж?
— Ушёл куда-то, — сказал сребролукий Аполлон. — Обиделся и... ик!
Боги глухо рассмеялись.
— Невесело смеётесь, — отметила супруга громовержца. — Новостей нет. Зевс не вернулся. Ну, и мне нечем вас порадовать. Судьбы нашего мира будут решаться совсем скоро. Нам противостоят новые, по-настоящему опасные противники. Чтобы их победить, потребуется не столько мощь нашего оружия, сколько сила нашего ума. А пока есть время, пейте и ешьте. Ты, Гермес, лети сей же миг за Гефестом, он мне нужен. Срочно. А ты, Феб, следуй за мной, есть разговор.
Уединившись с удивлённым хмельным кифаретом в одной из просторных комнат, у окна, Гера первым делом от души ввалила пьянчужке пощёчину.
— Приди в себя, Кинеей!
Аполлона оскорбляло прозвище Кинеей, то есть, Собачий, ведь это было напоминание о том, как собаки уволокли его-младенца от матери, титаниды Лето. Вскинулся он и сейчас:
— Не давай воли рукам, дочь Кроноса. Довольно того, что претерпела от тебя мать.
Гера лишь усмехнулась.
— Я вижу, ты протрезвел, блудливый пёс. Итак, ты несколько дней уже водишь шашни с вражеской гадиной, которая под видом твоей пифии живёт себе в Дельфах и готовит нашему миру погибель! Ты либо такой же дурак, как твоя мать, по глупости соблазнившая чужого мужа, либо изменник!
И жена Зевса залепила Фебу ещё одну пощёчину.
— Да что же это за... — скорей, озадаченно, нежели обиженно промолвил кифарет. — И это... Не виноватая она, он сам к ней пришёл...
— Говори о пифии! — велела Гера.
— Какая пифия?!.. А! Пифия...
Гера терпеливо ждала, читая на глуповатом от опьянения лице Феба целую повесть чувств — удивление, подозрение, титанические усилия памяти, состояние «Ну и олух же я!#187 и прочие красноречивые рожи. По-другому богиня эти мины назвать не могла.
— Слушаю тебя!
— Да, там, у оракула, живёт какая-то странная и очень лакомая дева, — признал Аполлон. — И я с ней, кажется, подружился.
— Кажется или всё-таки подружился? — Гера прищурилась.
— Ну, пока не так уж и близко, как я рассчитываю... — признал Феб.
— Ты, может быть, евнух? — издевательски протянула супруга Зевса, и это была третья пощёчина, больней первых.
— Хочешь, я докажу тебе прямо здесь, что всё при мне? — прорычал взбесившийся бог солнца, аж в комнате светлее стало.
— Доказывалка коротка, — холодно парировала Гера, лёгким движением руки впечатывая Аполлона в противоположную стену, где он и завис, будто придавленный гранитной плитой. — Лети в свой храм и завоюй сердце чужанки. Причём завоюй так, чтобы она несколько дней встать не могла. Чтобы у неё ноги не могли сомкнуться. Чтобы... Ты понял?
— Да.
— Тогда почему всё ещё здесь?
— Ты держишь...
— Ах, да. — Гера жестом стряхнула с собеседника что-то невидимое, и он рухнул на пол.
И снилось студентке исторического факультета Елене Афиногеновой, будто она владычица морская. Или не морская, а речная. Да и не владычица. Всё же она человек, но не студентка, а предсказательница в штате дельфийского храма, посвящённого древнегреческому богу Аполлону.
А потом, как это бывает, выяснилось постепенно, что уже и не спит она, а вправду пифия, лежит в постели, пытаясь сбросить дрёму, и стоит у её ложа главный работодатель, то есть сам сребролукий Феб.
Намерения визитёра прочитались мгновенно: в одной руке он держал кифару, в другой небольшой кувшин, а под туникой, пониже пояса, было весьма неровно. Ленка догадалась, что кифарет наблюдал за ней не одну минуту, и обозреваемое ему категорически нравилось.
— Стань моей, вещунья! — торжественно и всё же как-то не вполне уверенно изрёк бог, бросив кифару на ложе.
Девушка испытала мощный адреналиновый удар. Сердце бешено забилось, мозг отчаянно заработал.
— Может быть, прекрасный Феб сперва угостит свою робкую служанку вином? — Ленка показала пальчиком на кувшин.
Сребролукий поглядел на глиняную ёмкость в своей руке, поразмыслил, усмехнулся:
— Что ж, так будет вернее исполнить приказанное... Хорошо, пифия, сейчас ты отведаешь напиток богов. Тебе повезло вкусить сладчайший чудодейственный нектар!
Он подошёл к столику, где стояла посуда, взял пару кубков, наполнил их, дав Ленке возможность чуть отдышаться и тайком слазить под матрац. Поднявшись на ноги, она приблизилась к Фебу. Тот протянул ей один из кубков, взял другой.
Ленка вцепилась ему в запястья:
— Молю тебя, славный кифарет, окажи мне великую честь и сыграй скромной Елене хоть чуть-чуть! Услышав дивные звуки однажды, я не могу выбросить их из головы. Прояви щедрость, музыкант!
Пифия подметила: Аполлон на удивление не в своей тарелке, хотя туника не скрывала, что его намерения были всё так же тверды. Природу странной нерешительности кифарета Ленка так и не разгадала, но порадовалась энтузиазму, с которым Феб вручил ей оба кубка и взялся за музыкальный инструмент. Ещё студентка Афиногенова отлично помнила, как теряется воля при звуках Аполлоновой кифары, поэтому сделала всё быстро, благо, бог отвернулся. Сбережённая половина зелья Эвбулея оказалась в кубке сребролукого ловеласа.
Едва запела кифара, разливая по телу Елены Дельфийской томные волны подчинения, она вздохнула со всем эротизмом, на какой была способна, и воскликнула, протягивая Фебу кубок:
— К Аиду музыку! Выпьем же, славный бог, и тут же предадимся другим взрослым шалостям!
Аполлон прервал игру и осушил кубок. Выпила нектара и Ленка.
Непередаваемое блаженство взорвалось в её животе и тёплым коконом обняло всё тело, проникло в каждую клеточку, и весь мир завибрировал радостью и счастьем. Радость была полной, счастье тотальным. Ничего не осталось, кроме красоты распрекрасной и великолепия великолепнейшего. Ленка перестала думать словами и ощущать себя в теле. Будто из берегов вышла. Потом на мгновение вернулась и попыталась анализировать происходящее.
Так-так-так... Она видела Феба, который почему-то двигался очень-очень быстро. Его жесточайше трясло, но трясло, как она разглядела, от смеха. Будто ускоренная перемотка фильма! Феб показывал на неё пальцем и едва уловимыми движениями утирал с лица слёзы. Ни о каком разврате он уже не помышлял.
Ленку снова выбило в состояние нирваны. Когда она снова «пришла в себя», сребролукий бог уже не смеялся, он выглядел озадаченным и испуганным. Пифия Афиногенова видела его сидящим на краю ложа, задравшим подол туники и глядящим туда, где не так давно показывало полночь. И вот зафиксировалась точная половина шестого. Теперь уже студентке стало невыносимо смешно, и она расхохоталась.
Параллельно какой-то тихий холодный голос, не иначе, голос разума, проводил беспристрастный анализ: «Так, Ленка, этот их нектар действует на тебя, как наркотик, причём замедляющий. Транквилизатор. Вот клофелинщики хреновы! Ты словно лягушка замороженная. Пора делать ноги».
Её гримасы и движения снова повергли Феба в смеховой экстаз. Похоже, кифарет решил, что его проблема временная и обусловлена смешным положением девушки. Хорошо, в этом идиотском мире её интуиция развилась до такой степени, когда можно быстро охватить ситуацию «от третьего лица».
Скорей бы уже прошло действие амброзии... Студентку внезапно снова накрыло блаженством.
Ленка очнулась на кровати, злобный Феб нависал над ней и быстро-быстро мял её левую грудь. Было не то чтобы неприятно — никак не было. «Сильничать собрался, горемыка», — отрешённо подумала девушка, и ей сделалось смешно. Потом она ушла в нирвану.
Выход был резким и драматичным. Трагедия царила в мыслях Ленки, горем была объята каждая клеточка её тела. Счастье было утрачено. Рай потерян. Она снова оказалась в аду, который простые смертные привыкли принимать за жизнь. Жесточайшее разочарование во всём придавило студентку страшней асфальтового катка. Но она знала: всё можно вернуть, если снова засадить стаканчик нектара. Нектар! Вот что ей нужно.
Сев на постели, Ленка в свете ночных лампад узрела угрюмого Аполлона, который ходил по покоям и беззвучно шевелил губами. Ну и лавр с ним. Девушка добралась на дрожащих ногах до столика, схватила обеими руками кувшин. Прильнула.
Кувшин был пуст!
