По ушам рухнувшего лицом вниз Энки ударил адский грохот — пули Чилдермана заставили палубу взбугриться прямо рядом с мальчишкой. Ударная волна вырвала у него из рук резак и вонзилась в уши резкой болью, после которой он перестал слышать все, кроме надсадного колокольного звона где-то внутри черепа. Вспыхнувшее в грудной клетке пламя напомнило Энки о переломанных еще в тоннелях ребрах, он перекатился на бок и, кажется, застонал.
Зато теперь ему было хорошо видно схватку Хумбабы и Чилдермана. Тварь налетела на человека в черном до того, как он успел выстрелить еще раз. Теперь один из револьверов валялся на палубе, второй Хумаба отжимал от себя правой рукой. Энки с трудом верил своим глазам — он нисколько не сомневался, что хватка Хумбабы должна превратить камень в пыль, и он сам видел, как его удары разрывали доспехи шеду. Но с Чилдерманом зверь, похоже, совладать не мог. Револьвер медленно, но верно, поворачивался стволом к отполированному черепу демона.
И тут ноги у Чилдермана подломились. Он и Хумбаба рухнули на палубу, подняв еще одно облако пыли, а когда оно рассеялось, оказалось, что револьвер теперь валяется далеко от дерущихся. Хумбаба вывернул ногу под совершенно невероятным углом, и прижал ей правую руку Чилдермана. Свободной рукой демон принялся наносить молниеносные удары, целясь в голову противнику, но тот нисколько не уступал ему в скорости реакции. Хотя пару раз когти-лезвия все-таки задели лицо Чилдермана, оставив на нем наливающиеся кровью идеально ровные порезы.
В груди Энки вдруг что-то заколотилось, как огромный барабан, который задает ритм гребцам. Он бил и бил, грохот нарастал, перекрывая даже звон в ушах, и, наконец, Энки сообразил, что это его сердце.
Хумбаба был так занят борьбой с Чилдерманом, что, похоже, совсем отключился от всего остального.
Дыхание у Энки перехватило почти сразу же, как он поднялся на колени, а в груди что-то ухнуло вниз, придавив пустой желудок. Не отрывая взгляда от взлетающего в воздух локтя Хумбабы, Энки нащупал резак, подтянул его к себе и надавил на кнопку, выпустив из его нутра поток раскаленного до звездных температур газа.
Еще час назад он представлял себе, как с криком бросится на Хумбабу и пронзит его, но сейчас сил хватило только на то, чтобы встать и шатающейся походкой приблизится к месту сражения. Не будь Хумбаба действительно так занят попытками попасть выщербленными от ударов о палубу лезвиями в Чилдермана, он бы ни за что не позволил Энки подобраться к себе так близко. В последний момент Хумбаба почувствовал присутствие мальчишки и невероятным образом развернул голову на сто восемьдесят градусов, впившись в глаза Энки своими горящими углями. Но мальчишка уже опускал резак прямо в центр гладкого покрытого засохшей кровью тела демона, которому ничего не оставалось, как выпустить Чилдермана и выбросить назад руку, двигающуюся как на шарнирах в любую сторону.
Резак скользнул по эллипсообразному предплечью Хумбабы, оставил глубокий черный шрам, вырвался из рук Энки и вонзился в палубу в нескольких шагах. Чудовище взвыло надсадным воем, и Энки уже видел, как растопыренные лезвия нацелились ему в лицо, но тело Хумбабы внезапно взвилось в воздух и, проделав по воздуху короткую дугу, рухнуло на спину. Сверху его оседлал всклокоченный Чилдерман, который походил теперь на демона больше самого Хумбабы. Вдобавок ко всему он окутался каким-то призрачным синим пламенем, залившим мертвенно-бледным светом все вокруг.
Жутко ухмыляясь, Чилдерман отвел назад согнутую в локте руку, по-прежнему горящую синим огнем, и со всего размаху вонзил ее в грудь Хумбабы. Из образовавшейся дыры ударил фонтан мутной жидкости, раздался треск, и обратно рука Чилдермана появилась уже сжимая клубок яростно извивающихся червей. Тело демона выгнулось, сбросив с себя Чилдермана, который приземлился на ноги, не выпуская из руки внутренности Хумбабы. Демон, из которого продолжали хлестать потоки жидкости вперемешку с искрами, поднялся на ноги, сделал пару шагов в сторону своего противника и рухнул на колени. Мгновение спустя огни его глаз погасли, потоки жидкости иссякли, руки обвисли и он застыл как статуя.
— На совесть, сволочи, делали, — Чилдерман прислонился к стене, рассматривая вырванные из груди Хумбабы детали. — Чтоб им самим пришлось такого приводить в чувство...
Энки понял, что контузия частично прошла, и он может слышать хоть что-то.
— Кто вы? — слова выплеснулись вместе с кровью из горла.
Чилдерман, прекративший светиться, швырнул детали робота на палубу и подошел к пытающемуся опереться на руки мальчишке.
— Пастырь и палач, — он присел на корточки и положил руку в перчатке на покрытый коркой крови лоб Энки. — Корабельщик и каменщик. А сейчас, похоже, еще и лекарь. Но вот кто ты у нас такой?
Рука Чилдермана оказалась холодной как лед. Стоило ей коснуться кожи Энки, как внутри у того снова забушевал ураган незнакомых слов и причудливых видений. Энки этого не было видно, но для Чилдермана наружная сторона ладони покрылась зеленой голографической вязью букв. Брови пастыря удивленно приподнимаются.
— А кто был Хумбаба? — Энки, потерявшийся в роящемся в его голове хороводе образов, скорее ощущает внутри собственные слова, нежели слышит их.
— Машина. Очень старая военная машина. Хотя их все должны были уничтожить до Потопа, видимо, кое-где они еще остались.
Новое "я" Энки выдергивает из вихря видений странные картины.
По простирающейся почти до горизонта плоской, тускло отблескивающей равнине, стройными рядами шагают железные люди, с поражающей воображением синхронностью вбивающие короткие толстые болты в гудящий под ногами металл. Небо над их головами перекрывает чудовищных размеров сетка с огромными прорехами, в которых что-то сверкает. За мгновение до того, как это видение уступает место другому, Энки понимает, что видит начало постройки ковчега.
Теперь перед ним появляется что-то странное. Он вроде как стоит посреди огромного ковчега, дома которого возносятся в небо так высоко, что приходится задирать голову, чтобы рассмотреть их вершины. Пролегающие между ними улицы невероятно широки — на любую из них можно втиснуть десяток ливанских. От осознания того, какая масса митрагласа нависает над ним, Энки хочется бежать вон. Более того, на палубе ковчега, похоже, порезвились тысячи существ, подобных Хумбабе — во многих местах она вздыблена и похожа на внезапно застывший штормовой океан. Но людей, снующих вокруг, это не беспокоит — они спокойно прогуливаются и занимаются своими делами. Слова "городской ландшафт" для обитателя вечной плоскости лишь пустой звук.
Затем в его голове вспыхивает свет и Энки выбрасывает прямо в перепуганную и орущую толпу. Мужчины, женщины, старики, дети в чудной одежде пробегают мимо мальчишки, не обращая на него ни малейшего внимания. Похоже, их цель — невероятного размера ослепительно-белый столб, уходящий в глубину неба. Основание столба окружают несколько сомкнутых колец из фигур, закованных в доспехи. Первые ряды состоят из чудовищ в два человеческого роста, и Энки видит их сходство с Хумбабой. Хотя в них нет той законченности форм и смертельной грации, с которой перемещался демон Ливана. Как только первая волна налетает на заслон, руки-лезвия машин начинают работать как ветряки, взрывая людскую массу кровавыми клочьями. За их спинами пробегает вереница огненных вспышек, порожденных массивными на вид ружьями в руках фигур в панцирях. И да, Энки теперь знает, откуда появились черные доспехи шеду. Толпа с криками откатывается назад. Сотни тех, кто был в первых рядах, гибнут под ногам напирающих сзади. И в это время с той стороны, откуда льется людской поток, раздается чудовищный рев. На белом столбе расцветают слепящие цветы, выбрасывающие из себя сотни острых белых лепестков. От него начинают откалываться куски, и как только первый из них сминает шеренгу машин-убийц, Энки осознает истинный размер взрывов на столбе.
Теперь ему становится понятно, почему после Потопа не осталось ни одного энергетического ружья или твари, подобной Хумбабе.
— Эге, брат, — Чилдерман убрал руку с горящего лба мальчишки. — Да ты у нас шкатулка с сюрпризом. Ты откуда здесь появился?
— Я... не... из... Ливана... я... не... знаю... своих... родителей... — с этими словами глаза Энки закатились, и он окончательно погрузился в беспамятство.
Чилдерман поднялся и подошел к брошенному посреди дороги саквояжу. Порывшись внутри, он извлек плоский черный футляр. Внутри в узких гнездах покоились разноцветные трубки с почти незаметными для человеческого глаза иголками на концах.
— Вот это, скорее всего, подойдет. Ну все, парень, теперь — спать.
В руках Чилдермана появилась трубочка, наполненная жидкостью успокаивающего оттенка индиго. Введя иглу в плечо Энки, он легко сжал бока инъектора пальцами, и тот почти мгновенно опустел. Несколько минут спустя мышцы тела расслабилось, и Энки впал в крепкий глубокий сон.
Чилдерман захлопнул футляр с цилиндрами, сунул его под плащ и подошел к застывшему Хумбабе.
— Чертова железяка, как же тебя не пустили на слом вместе с остальными? — он пнул неподвижного робота ногой, но тот не шелохнулся. — И убрать тебя отсюда теперь не уберешь до скончания веков.
Полторы тонны веса машины надежно зафиксировали ее на поле боя прямо посреди Ливана.
— Хотя ладно, через пару сотен лет будешь смотреться, как будто всегда здесь стоял. Будет кем детей на ночь пугать.
— Итак, Киз, Ноблерат в целом доволен вашей деятельностью на посту энамэра, — пристроившись на ручке массивного кресла напротив Адама Киза, Чилдерман приложился к чаше с вином. — Со дня на день к вам прибудет еще один отряд шеду, который пробудет в Ливане до того момента, когда вы сами будете уверены, что он вам больше не понадобится.
— Я бы хотел покинуть этот пост, — взгляд Киза, под стать его безжизненному голосу, был направлен в какую-то внутреннюю пустоту.
Киз и Чилдерман сидели на увитой плющом веранде дома энамэра. Прислуга, расставив на столе перед ними закуски и вино, бесшумно удалилась. Хозяин после смерти сына сильно невзлюбил людское общество, и домашней челяди часто стало доставаться ни за что.
— Как раз этого я вам позволить не могу, — Чилдерман оторвался от вина. — Я не вижу смысла рассыпаться в соболезнованиях, так как вам это не вернет сына. Но у меня к вам есть другое предложение. Энки, подойди к нам.
Все это время Энки просидел на скамейке под навесом, недоумевая, зачем Чилдерман притащил его в дом энамэра. Но за два дня, которые он провел в обществе этого человека, Энки понял, что спрашивать его о чем-то было бесполезно. После того, как мальчишка проснулся на кровати в гостинице, утыканный трубками с разноцветными жидкостями как морской еж иглами, Чилдерман постоянно расспрашивал его о прошлом, об общении с Маликом Кизом, о походе по тоннелям уровня зеро и множестве странных вещах. После боя с Хумбабой хаос в голове Энки прекратился, и он даже не мог вспомнить большинство из того, что видел. Впрочем, Чилдерман сказал, что так и должно быть, и что многое еще вернется. А потом принес ему чистую одежду и заставил пойти с собой.
— Имя этого молодого человека — Энки, — Чилдерман дал рукой знак парню подойти еще ближе. — Фамилии, по причине сложившихся жизненных обстоятельств, у него нет. Я попрошу вас взять его к себе в дом.
Киз переместил безжизненный взгляд из внутреннего мира во внешний.
— У меня достаточно прислуги.
— Вы не так меня поняли. Я очень прошу вас взять этого ребенка, скажем так, на воспитание.
Во взгляде Киза мелькнул призрак какого-то интереса.
— Научите его всему тому, что должен был знать ваш сын, — продолжил Чилдерман. — Дайте ему возможность показать себя, и вы будете удивлены результатами.
— Он не заменит мне сына, — пробормотал Киз. — С какой стати я должен брать на себя заботу о нем?
— Безусловно, сына он вам не заменит. Зато может много рассказать о той его стороне, о которой вы, похоже, не догадывались. Энки, если я не ошибаюсь, был последним, кто видел его живым. И он больше кого-либо может рассказать вам о том, что привело Малика на уровень зеро.
Киз вскочил из кресла и подбежал к Энки, схватив его за плечи.
— Это правда? Все, что говорит этот человек — правда?
— Э-э, да, господин Киз, — Энки едва не зашипел от боли, когда руки энамэра надавили на треснувшие ребра. — Малик пошел туда, потому что догадался, как Хумбаба перемещается по городу, и потому что знал, как убить его.
— Почему он ничего мне не сказал? — в глазах Киза появились слезы.
— Он пытался, — Энки отвел взгляд в сторону. — Но вы его не слушали. И тогда он пришел ко мне. Мне жаль, что там остался он, а не я. Ваш сын действительно переживал за город.
— Видите, Киз, — Чилдерман поднялся из кресла. — Я не верну вам сына, но все то, что вы не успели вложить в него, вы может дать Энки. Используйте этот шанс. И ты, Энки, тоже. Тогда тебя ждет нечто большее, нежели просто богатство или власть.
С этими словами Чилдерман покинул дом Адама Киза. Он оставлял будущее Ливана в надежных руках.
Восемь наследников Энкиду застыли вокруг смертного ложа своего отца. В его покое присутствовали все, начиная от старшего сына, Малика, готовящегося решением городского совета принимать бразды правления Ливаном в ту минуту, когда отец испустит дух, заканчивая младшей дочерью, двенадцатилетней Алией, единственной из всех, кто позволил себе не скрываясь размазывать слезы по лицу. Только ее всхлипы нарушали пропитанную благовониями тишину комнаты.
Время отхода в мир духов энамэра Ливана наступило. Он давно знал, что умрет, и что смерть его будет не из легких — постпотопная медицина не умела лечить слишком многие болезни. Но он не сожалел ни о прожитой жизни, ни о том, что его миновала легкая смерть. Сорок лет, прошедшие со дня, когда мрачный пастырь привел его в дом Адама Киза, минули как один день, но даже переживать, что он что-то не успел сделать, Энки не собирался. Его дело продолжат его дети.
Оставалась только одно, что еще удерживало его душу в этом мире.
— Вы послали за ним? — когда-то громогласный голос Энки теперь превратился в хрип.
— Да, отец, — Малик сделал шаг вперед. — Посланник в Ницир отбыл две недели назад.
— Ну зачем тебе понадобилось это чудовище, папа? — Брана, старшая дочь, бросилась к кровати старика. — Ты же знаешь, что про них говорят люди!
Энки разразился гремящим как растрескавшиеся бамбуковые колокольчики смехом.
— Я знаю гораздо больше, Брана. Но только чудовищ больше не осталось. Потому что я еще помню тот день, когда пастырь вырвал сердце у стоящей на Черной площади твари...
Сухой резкий кашель прервал слова Энки, и служанка, стоящая у постели, немедленно поднесла к его лицу платок, тут же покрывшийся ярко-алыми пятнами. Пронзивший много лет назад легкое осколок ребра наконец сделал свое черное дело.
