— Здравствуй, Энки.
Стоящая на коленях у кровати Брана вздрогнула и растерянно уставилась на расступающихся родственников. Между ними появился человек в черном, прижимающий к груди широкополую шляпу. Лицо его было незнакомо ни одному из Энкиду, но все они догадались, кто их бесшумный гость.
— Оставьте нас все, — прохрипел Энки. — И прощайте.
— Но папа, — Брана попыталась возразить отцу, но наткнулась на взгляд, которого давно не видела у умирающего старика. Взгляд хозяина города, а не любящего отца.
Вслед за детьми, Энки знаком отослал служанку.
— Здравствуйте, пастырь Чилдерман, — приветствовал Энки стоящего у кровати. — Как я посмотрю, в отличие от меня, над вами время не властно.
— Я бы не сказал, что это так уж здорово, как может показаться на первый взгляд. Ты звал меня, Энки, и я пришел. Что ты хочешь услышать?
— Скажите мне, я оправдал ваши ожидания?
— Вполне. Теперь ты хочешь получить свою награду?
Старик по привычке пожевал губами, пытаясь прочитать на бледном лице Чилдермана хоть какие-то признаки эмоций.
Наконец уголки губ Чилдермана дрогнули и поднялись вверх. Он положил шляпу на стул и сел на край кровати.
— Хорошо, Энки. Я скажу тебе одну вещь, о которой многие догадываются, но никто еще не осознал полностью. На Земле наступают новые времена. Ты наверняка внимательно изучал допотопную историю, поэтому должен знать, что она развивается по спирали. Те, кто оставил вас здесь, тоже хорошо об этом помнили. Видишь ли, Энки, каждая власть хороша в свое время, и теперь настало время заканчивать с тем подобием общинного строя, что царил столько веков. Предки рассчитали модель социума ковчегов на тысячу лет вперед, и, по их расчетам, скоро в силу должны войти другие правила игры. В ковчегах, Энки, зарождаются династии и твои наследники, семья Энкиду, благодаря заложенному тобой фундаменту, будет править Ливаном еще очень долго.
— Но почему я и мои дети?
Чилдерман наклонился к старику и заговорил...
Когда изнывающая от беспокойства Брана все-таки не выдержала и заглянула в комнату отца, тот уже перестал дышать. Последние минуты он прожил без сжигающей внутренности боли, о чем свидетельствовала его поза со сложенными на груди руками и закрытые глаза. След от укола статического инъектора, через который был введен эндорфин, невозможно было разглядеть даже под электронным микроскопом, буде такой и имелся бы в Ливане.
Брана, поддерживаемая под руку Маликом, теперь могла рыдать не сдерживаясь. Брат даже не пытался остановить ее, потому что отца любили все. Но глядя на умиротворенное лицо отца, Малик вдруг ощутил уверенность в том, что перед смертью тот был спокоен за будущее своих детей.
006. Калеб, мертвец
— Дети, время ужинать!
Женские голоса разлетались между хлопающими на ветру палатками, терялись среди веревок с высохшим за день бельем и ныряли куда-то под шаткие мостики, соединяющие десятки понтонов Ханаана, единственного ковчега на Земле, пущенного Утнапишти на волю волн, а не привязанного к небесному своду.
Малышня сгрудилась над чаном с планктоном. Драги ежедневно вычерпывали из океана по полтонны живности — мелкую рыбешку, криля, мизид и медуз. Из-за последних добычу приходилось выставлять на солнце и ждать, пока прозрачные желеобразные шары не исчезнут из копошащейся массы. Прежде чем научиться не совать в планктон руки, свою порцию ожогов от корнеротов получил каждый житель Ханаана. Теперь дети осторожно копались среди рачков тонкими палками, выискивая экземпляры поуродливей. Появление жирных извивающихся полихет встречалось радостными воплями счастливчика — у кого-то на ужин сегодня будет деликатес.
— Калеб, еда остынет!
Толпа у чана раздвинулась и выпустила тощего загорелого мальчонку в рваных шортах. Засунув руки в карманы, он недовольно сплюнул и зашлепал по настилу в сторону родительской палатки. В Ханаане не было домов, только навесы и им подобные сооружения из водонепроницаемой ткани, которые при приближении шторма можно собрать за считаные минуты и спустить вниз, в полое нутро понтона.
— Что, Калеб, не повезло сегодня? — мальчишку нагнал старый Салех Кимпа, возвращающийся с дежурства у опреснителя.
— Ага, — Калеб шмыгнул носом. — Снова на ужин вяленую рыбу жрать с баландой.
Размоченные в отдающей затхлостью воде пластины морской капусты прочно вошли в рацион жителей Ханаана, благо ее запасы казались бесконечными. Хотя отец Калеба, Кудда Ибни, и участвовал в совете капитанов, но с продуктами в его семье дело обстояло не лучше, чем у других. Город уже несколько недель не встречался ни с одним ковчегом или кораблем, с которыми можно было бы торговать. Пару раз Калеб замечал ползущие высоко в небе дирижабли, но эти неповоротливые воздушные киты никогда не обращали внимания на лоскутное одеяло Ханаана.
— Да, совсем беда со жратвой стала, — вздохнул Салех. — Что-то наш Кормчий совсем не следит за курсом. Уже вторую неделю рыбы в воде нет совсем. Ты бы намекнул отцу, а? Так вот вынесет нас из Индики, и не заметим.
— Да ладно тебе, дядя Салех, не совсем же наш Кормчий тупой!
Они разошлись по разным мостикам — Салех отправился выслушивать гневные вопли жены, постоянно сетующей на то, что старый дурак не может стащить из опреснителя свежей воды для дома. А Калеб вновь вернулся мыслями к ужину.
Ханаан часто жил впроголодь, его благополучие, в отличие от болтающихся в небесах ковчегов, зависело от воли ветра и волн. Поэтому, стоило городу пришвартоваться к цепи под дном какого-нибудь ковчега, как на следующий день пара-тройка палаток исчезала с привычных мест, и их обитателей никто больше не видел. Но через месяц или два, когда Ханаан стоял под Уруком или Фивами, на пустых местах вырастали новые навесы, из-под которых выглядывали испуганные лица. Новые горожане не сразу привыкали к постоянной болтанке палубы под ногами и открытому пространству, но рано или поздно втягивались в привычные остальным ежедневные занятия — дежурства у драг, опреснителя или на тянущихся хвостом за ковчегом плантациях нитянки.
Сам Калеб, несколько раз побывавший с отцом в Уруке, ни за что бы не променял Ханаан на узкие улицы ковчегов, набитые людьми как рыба в бочку. Из-за скученности домов небо над головой в ковчегах можно было увидеть только на окраинах да радиальных проспектах. Калебу даже воздух под куполом казался затхлым, не говоря уж о том, что одна мысль о нависающей над головой чудовищной массе митрагласа повергала его в ужас. И в тоже время Калеб не мог не признать, что шторм гораздо лучше пересидеть за багровым полем атмосферного щита, чем внутри темного трясущегося понтона, гулко ударяющегося об соседние.
Он перепрыгнул через щель между понтонами. Внизу жадно чавкнула вода, бьющаяся об обросшие многовековыми колониями ракушек стенки. Можно было, конечно, чуть дальше перейти по мостику, но Калеб, как и все мальчишки, никогда этого не делал. Хотя рассказы о том, какая малоприятная судьба ждала тех, кто попадал на излом волны и падал вниз, слышал не раз.
Приземлившись на другой стороне, Калеб почувствовал, как нога у него поехала по теплой луже, но вовремя ухватился за натянутый между столбиками ограждения трос и бухнулся на колени. Выругавшись, он оглянулся — не видел ли его кто из обитателей понтона? За такой прыжок и уши могли надрать. К счастью, мать, убедившись, что сын возвращается, уже ушла под полог.
Ветер тут же принес запах разваренной капусты, и Калеб сморщился. Сил пихать в себя больше эту бурую гадость не было, но пока они не доберутся до рыбных мест, на что-то другое рассчитывать не приходилось. Хорошо хоть совет капитанов распределял улов планктона на всех поровну, и в супе иногда попадался вполне себе аппетитный криль.
— Па, ма, привет, — бросил Калеб, заползая внутрь палатки.
По причине теплой погоды все ее стенки были подняты и закреплены на шестах. Посреди навеса, окруженный свернутыми спальными мешками, стоял коралловый очаг, в котором тлели все те же сушеные водоросли. Над очагом на треноге покачивался в такт волнам котел с баландой.
— Как успехи? — отец уже закончил с едой и теперь раскуривал трубку.
— Плохой улов. — Калеб уселся на свой мешок и принял протянутую матерью чашку. — Медуз много. Рудбек говорит, мы в зону с повышенной соленостью попали. Пока не выйдем — рыбы не будет.
Отец покачал головой.
— Это верно. Мозес даже опреснитель запретил на полную запускать. Боится, что не выдержит. А по звездам нам до Ургенча еще недели две при попутном ветре. Если опреснитель сломается, надолго там застрянем, пока с Ницира кого-нибудь пришлют для ремонта. А то и вообще откажутся чинить и по ковчегам разгонят...
— И давно уже пора, — сварливо заметила мать. — Как неприкаянные по воде болтаемся, каждый шторм трясемся — выдержат цепи или, наконец, разметает всех как мелкую рыбешку!
С тех пор как во время одного из штормов волна смыла в океан младшую сестру Калеба, Сара не раз намекала отцу, что пора образумиться и осесть в одном из ковчегов. Пока отец ее не слушал. Пока...
Калеб сам не заметил, как проглотил вязкое варево.
— Я пойду, — он вскочил на ноги. — Послушаю Курди, все равно заняться больше нечем.
— Ну иди, иди, — отец выдохнул клуб дыма. — Неужели вам еще не надоели эти сказки про Утнапишти и великих предков?
Калеб его уже не слушал. Выскользнув из-под полога, он понесся к палатке детского воспитателя Курди, перепрыгивая через разложенные на просушку бухты канатов.
Представление он застал на середине. Замотанный в белый балахон Курди, размахивая вырезанными из картона фигурками, изображал отлет Великих предков к другим мирам.
Хижина, хижина! Стенка, стенка!
Слушай, хижина! Стенка, запомни!
Шуриппакиец, сын Убар-Туту,
Снеси жилище, построй корабль,
Покинь изобилье, заботься о жизни,
Богатство презри, спасай свою душу!
На свой корабль погрузи все живое...
Курди остановился спиной к зрителям и спрятал похожие на черепах фигурки кораблей, на которых предки скрылись в космической бездне.
— И тогда Утнапишти сказал своим детям — не печальтесь, потому что вам, оставшимся, дам я города в небесах и законы, что позволят вам и дальше жить, несмотря на гнев Энлиля. В тот день в наш мир пришли Мардук и его сыновья, а власть и блюдение баланса были возложены на плечи нобилей и энамэров. Потом Утнапишти созвал лучших мастеров и показал им, как построить города на вершинах самых высоких гор, в которые вошли все люди. И в день, когда вода подступила к самым портовым воротам, Утнапишти накрыл разлившийся океан огромным куполом, подобным тем, которыми накрывал он города, и поднял их все над бушующей водой, и прикрепил к куполу на волшебных нитях...
Тут Курди остановился и оглядел собравшихся детей.
— А теперь, кто мне скажет, почему мы живем не под куполом, а свободно плаваем по океану?
Вообще-то ответ на вопрос знали все, кроме самых маленьких, которые еще просто не зазубрили его наизусть. Но традиция требовала, чтобы старшие дети молчали, давая шанс ответить тем, кто еще не был уверен в своих знаниях.
— Та-ак, вот те раз, — с мнимым удивлением протянул Курди. — Неужели ты, Байрам, или ты, Алик, не знаете?
— Э-э... — пятилетний Алик засунул в рот грязный палец. — А они потерялись...
— Ну, почти угадал, — Курди пригладил непослушные вихры Алика. — Наши с вами предки были самыми главными мастерами по постройке ковчегов. И они так гордились доверием Утнапишти, что, когда вода начала прибывать и Утнапишти стал поднимать ковчеги в небеса, не бросили работу над последним городом Индики. Они решили завершить ее любой ценой. Все мастера привели свои семьи на платформы, которые окружали ковчег, и продолжали работу днями и ночами, пока вода не достигла ковчега. В тот самый момент, когда Утнапишти начал поднимать его в небо, мастера забили последнюю заклепку, а платформы, освободившись от города, отправились в свободное плавание. И так как на платформах у мастеров были их жены и дети, опреснитель и все необходимое для жизни, они не стали возвращаться ни в один ковчег, а решили остаться в океане, избрав первого Кормчего и совет капитанов. И назвали наш город...
— Ханаан! — хором прокричали дети.
— Молодцы. А поскольку время уже позднее и всем вам уже пора спать...
Среди зрителей Курди прокатился дружный вздох.
— Так, это что еще такое?! Вы знаете, кто приходит за теми детьми, кто не слушается родителей? Знаете? Вижу, что не все. Тогда я расскажу вам историю про пастыря и зверя Ливана, а потом вы все пойдете по своим спальным мешкам! Так вот, случилось это много-много лет назад, когда в Ливане еще правил не мудрый Энкиду, а другой энамэр. И был у него сын по имени Малик...
Когда история закончилась, уже стемнело. После красочно описанных Курди похождений смелого Энкиду и жуткого пастыря, дети сами бежали к родителям и их даже не приходилось уговаривать залезть в спальный мешок. Калеб и сам помнил, как он первый раз услышал историю о Хумбабе в исполнении воспитателя. И потом ему еще долго в каждом углу мерещилась черная фигура пастыря в плаще. Но прошло еще несколько лет, и он понял, что это просто сказка, сочиненная взрослыми, чтобы дети хорошо себя вели.
Впрочем, надо отдать должное Курди, за множество повторений сказка не потеряла своей волшебной силы. И хотя у Курди было еще много других сказок — про Последнюю Землю, про героя Этану, пытавшемся пробить небесный купол на огромной летающей рыбе, и даже жуткая история про то, как в далекой акватории однажды исчезли жители целого города — только от этой у Калеба мурашки бегали по коже. Он с большим трудом убедил себя, что застывший навеки Хумбаба так и остался стоять на одной из площадей Ливана, а не скрывается среди освещенного яркими тропическими звездами нагромождения палаток Ханаана.
Когда он вернулся, дома все уже спали. Пологи были опущены, и Калеб прополз внутрь, стараясь не шуметь. Завернувшись в мешок, он мгновенно погрузился в сон.
Всю ночь его преследовали дурацкие сны о толпах железных машин, возводящих ковчеги. Калеб присутствовал среди них, но почему-то в руках у него не было никакого инструмента из тех, которыми орудовали железные чудовища. Он чувствовал, что в словах Курди есть доля правды о том, что предки Калеба на самом деле возводили ковчеги, но во сне почему-то в руках у него была лишь тонкая прозрачная пластинка, испещренная причудливыми значками.
Он проснулся под утро с тяжелой головой. Солнце едва показалось из-за горизонта, и тишину в Ханаане нарушал лишь привычный плеск волн да ритмичное постукивание опреснителя. Калеб выполз из палатки и зашлепал к краю понтона, чтобы отлить.
За ночь на воде поднялось волнение, и мальчишке приходилось как следует постараться, чтобы не попасть себе на ноги.
Сделав дело и поправляя штаны, Калеб прислушался к утренней тишине. Внезапно ему показалось, что кроме стука опреснителя до его ушей доносится еще какой-то звук. Мальчишка завертел головой, озираясь по сторонам, и глаза его расширились.
