Самодеятельные авгуры брались предсказать по птицам, что готовят миру боги погоды. По всем прогнозам получалось некоторое похолодание, плюс осадки.
Ленка Афиногенова умудрилась отлично выспаться под храп отставной пифии и посему не разделяла всеобщей тревоги относительно погоды. Она-то знала, что уязвлённый бог солнца вряд ли в ближайшие дни явит людям пекло. Коротко говоря, Феб не жжёт.
Конечно, где-то в глубине души притаилась боль по состоянию, которое подарил Ленке олимпийский нектар, но она была девушкой сознательной и не хотела бы стать рабыней этого супернаркотика.
Начав день с омовения и приятного завтрака (даже пригубила винца, чтобы Сивилле было не скучно похмеляться), пифия приготовилась работать. Едва проснувшись, она почувствовала: предсказательский фарт снова с ней. Это ощущение ободрило студентку. Не хотелось второй день подряд расстраивать публику, публика обломов не любит.
Елена Дельфийская уже собралась покинуть свои покои, когда к ней пожаловал каверзник Эвбулей. Его привёл Писистрат.
— Доброго утра тебе, о, достославная пифия! — дрожащим голоском возвестил о своём пришествии младший жрец. — Сей слуга Тихона прибыл к тебе с весточкой от хозяина.
— Привет, Писистрат. Здравствуй, Эвбулей, — поприветствовала Ленка визитёров. — Что стряслось?
Эвбулей низко поклонился и затем начал делать всяческие знаки, мол, отошли жреца. Студентка полюбовалась талантливой пантомимой Тихонова слуги и молвила:
— Друг мой Писистрат, будь ласков, оставь нас наедине. Я вижу, послание личное.
Стоило младшему жрецу удалиться, и Эвбулей тихо взвыл, умудряясь истерить, не повышая голоса:
— Что ты наделала, коварнейшая из жён?! Как ты могла? Чем ты думала?..
Ленка остановила поток невнятных претензий, попросту зажав Эвбулею рот ладошкой.
— Говори, что стряслось.
Девушка отняла ладонь, запечатывавшие уста каверзника, и пока украдкой вытирала её о подол хитона, ситуация начала постепенно проясняться.
— Я тебе дал чёткую дозу снадобья, — промолвил Эвбулей, отчаянно вращая глазами. — Ровно её надо было вылить в вино моего хозяина. Не больше. Не меньше. Вот именно эту дозу. Понимаешь ли ты, жесточайшая из девиц, кому нельзя доверять ни малейшего дела, даже козу пасти, что если дать больше, то удаль молодецкая навсегда покинет принявшего снадобье?!
— Но я дала меньше... — растерянно и без вины виновато прошептала Ленка.
— Именно! — взвился раб Тихона. — Меньше! Будто я не догадался! Меньше она дала! Лучше б ты ему ведро этого зелья споила! Да ниспошлёт Зевес сто тысяч молний на мою глупую плешь!
— Было бы неплохо, — автоматически согласилась с пожеланием девушка. — Так что же случилось-то? Скажешь ты толком или нет?
Эвбулей с искренней укоризной проговорил:
— Феб тебя за ногу, какая же ты пифия, если простого не знаешь? Примерно половинная доза приводит к усмирению плотских желаний на четыре-пять дней, но потом!.. — И он потряс в воздухе кривым указательным пальцем.
̵#8212 Не томи уже! — рассердилась Ленка.
— Видишь ли, «достославная пифия», — здесь слуга Тихона весьма удачно передразнил фальцет Писистрата, — сегодня я еле-еле ускользнул из цепких рук своего хозяина. Он проснулся затемно и возжелал так, как никогда не желал доныне. Боюсь, кухарка уже и не рада, что подвернулась ему под горячую, хм, руку. И это будет продолжаться долго, моё тебе ручательство.
— То есть, снадобье только укрепило, так сказать, решимость твоего хозяина? — догадалась студентка.
— Замечательное умозаключение! — саркастически оценил Эвбулей, окончательно забывший о приличиях. — В ближайшую неделю мой добрый хозяин будет уделять повышенное внимание всему, что движется. И я могу точно предречь, хоть из нас двоих прорицатель не я: он обязательно придёт в гости к тебе.
— Откуда такая уверенность? — Ленка сощурилась с подозрением, а мельком подумала: «Вот тебе и фарт — таких проблем я не предвидела».
— Когда он заключил меня, бедного спящего человека, в жаркие объятья, он шептал твоё имя. Я вырвался, он кричал мне вослед: «Ну, куда же ты, прекрасная Елена!» И когда кухарка выбежала на шум, он...
— Спасибо, я поняла. — Ленка взялась за голову.
— Поздно за голову хвататься, — укоризненно, но и с каким-то сочувствием пробормотал Эвбулей, поклонился и был таков.
Но Ленка не заметила его ухода, в конце концов, не так уж и страшен этот Тихон. В её голове гремел другой вопрос: «Что будет через четыре дня, когда сюда явится Феб?!»
А вот на Олимпе Феба ждали, но он всё никак не возвращался. Не появлялся и Громовержец.
Гера смотрела со своего трона на пирующих богов и начинала потихоньку их ненавидеть. Они не ведали, какая опасность им всем угрожает, бездарные пьянчужки...
От нелёгких дум супругу Зевса отвлекла приблизившаяся Деметра. Гера обрадовалась:
— Ах, милая труженица-сестра! Какие новости ты принесла?
Богиня плодородия улыбнулась кротко и печально, Гере стало понятно: хороших новостей не предвидится. Впрочем, в последние годы неутешительные доклады Деметры друг от друга мало отличались. Нет-нет, земля по-прежнему обильно плодоносила, а живность и люди справно размножались, увеличивая поголовье, дело было в другом.
— Царица средь нас, моя забота всё об одном — о нашем урожае, о нашей жатве, — завела сестра обычную песню. — Человеческое поклонение нам, увы, продолжает угасать. Жертвенники приходят в запустение. Храмы закрываются, а жрецы забывают, для чего они нами поставлены. Даже в самых верных нам местах дань, приносимая Олимпу, уменьшается. Приятно удивляет в последнее время только Дельфийский храм Феба...
Деметра осеклась — Гера скорчила такое лицо, будто у неё заболели сразу все зубы.
— Что такое?! — испуганно спросила докладчица. — Тебе нехорошо?
— А с чего бы мне было хорошо, корова ты плодородная? — простонала Гера. — Если бы ты углублялась в частности, а не прыгала по верхам, ты бы поняла, почему в Дельфах народ валит в храм и жертвует с утроенной радостью.
Оскорблённая сестра едва не плакала, но слушала внимательно. Жена Зевса отшвырнула кубок с остатками нектара.
— Мы пьём этот напиток, теряющий силу из-за людей, и сами теряем силу! Тупеем, ленимся, прозябаем... Просыпайся, хлебодарная! Помнишь, как на Афоне свежая человеческая кровь текла по жертвенному жёлобу в землю, питая тебя и всех нас бодрящей энергией? Помнишь ли ты гекатомбы прежних времён? Настоящие, именно по сто быков, а не жалкие дюжины, которая сейчас случается не чаще раза в месяц! Кто упросил Зевса разрешить людям не приносить человеческих жертв и снизить количество жертвенных животных? Кто эти тупые добряки, я спрашиваю? Уж не богиня ли плодородия? Не её ли сестра-охотница? Не курица ли Афродита и прочие мягкотелые любители нектара, забывающие, откуда он напитывается своими чудодейственными свойствами?
Гера взяла паузу, чтобы перевести дух и продолжила:
— Зачем мне перед тобой распинаться? Там, в Дельфах, поселился враг. Да, радость людей, жертвующих нам, возросла в разы, но ты бы видела ткань судьбы... А знаешь что? Лучше отправляйся к мойрам и посмотри на тамошний узор. Потом и поговорим.
Расстроенная и униженная сестра понуро удалилась исполнять волю царицы богинь, заранее предвкушая мигрень, а Гера уже гремела на всю пиршественную залу ничуть не тише своего мужа:
— Кто-нибудь, найдите мне Аполлона! Где этот сребролукий рукожоп?
Пока Феб от всех скрывался, переживая позор мужской несостоятельности, над миром шли непрерывные дожди, клубились тяжёлые тучи, и Эос озаряла каждое утро лишь изнанку сплошной облачной пелены, покрывавшей грешную землю.
В священных Дельфах Елена Афиногенова отбросила тревожные мысли, полагая, что как-нибудь разрулит грядущий кризис, и отправилась прорицать.
Прорицалось ей необычайно легко. Пару часов она обустраивала судьбу за судьбой, просители не успевали передавать тубусы с вопросами растерянному Писистрату. Эпиметей стоял под навесом, чтобы не мокнуть под моросью, и уже не знал, как будет спасать храм, ведь так здорово и одновременно опасно святилище Феба ещё не зарабатывало.
Надо было признать прямо: многие люди тащили к ступеням храма последнее. Своенравная пифия тут же обещала жертвователям благоденствие с достатком. Опытный верховный жрец читал человека, словно свиток, — суеверные греки тут же посчитали, что чем больше приволочёшь, тем круче выступит Елена Дельфийская. Так всё и происходило. Пифия не стеснялась на посулы. Оставалось лишь молиться всем богам, включая запретных, чтобы удача не покинула эту взбалмошную девку.
А Ленка вышла на новый уровень вдохновения. Её взор прорицательницы обрёл новые свойства. Она увидела толпу в дополненной реальности: каждый присутствовавший здесь человек одновременно представал перед пифией как нить, и достаточно было сконцентрировать внимание на этой призрачной нити, чтобы мгновенно узнать о его печалях и радостях, о событиях, которые он страстно ждёт или наоборот хотел бы избегнуть... Пифия чувствовала своеобразную мыслительную суетность греков, надеющихся на чудо и превращающих визит к предсказательнице в мнимую сделку «ты мне, я тебе».
Ещё Ленка отчётливо ощущала связи между этими людьми-нитями. Узор взаимоотношений раскрывался перед ней во всей своей полноте, где тёплые цвета линий приязни соседствовали с чёрными... И девушке захотелось протянуть к этому виртуальному полотну руки и начать исправлять ущербные участки пальцами. Что она и сделала.
Тонкие пальцы вели неясный людям, но завораживающий танец. Лик пифии, казалось, светился — безмятежный, прекрасный, с полуприкрытыми нездешними глазами...
Женщины почему-то плакали, не отрывая взглядов от Елены Дельфийской, мужчин тоже изрядно проняло, всякий шум стих, и только стук дождя по камням храма да ветер в листве окрестных олив создавали аккомпанемент магической пляске пальчиков предсказательницы.
Вскоре люди стали переглядываться, видя друг в друге нечто новое, родное... Кто-то совестился, кто-то обнимался по-братски, кто-то продолжал смотреть на пифию, словно больше никого и ничего в этом мире не существовало.
А потом руки Елены плавно опустились, она открыла глаза и промолвила:
— На сегодня всё. Приходите завтра, приводите всех.
— И, напоминаю, не с пустыми руками! — добавил, всхлипывая по-детски, Эпиметей.
XXVII
Сейчас я доведу до вас анекдот.
Некий офицер
Чёрные тучи лили и лили воду с небес на море. Шторм бросал корабль Одиссея, словно щепку, с волны на волну. Отчаянные моряки боролись за свою жизнь так, как не описывал ни один аэд древности, но до пения пэанов было ещё далеко. Несколько раз корабль накрывало огромнейшими валами воды, и Ромашкин мысленно прощался с жизнью, только удача пока сопутствовала царю Итаки и его спутникам.
Долгие часы продолжалась борьба за выживание, нескольких незнакомых Аполлону мужиков смыло за борт. Парень иногда спускался в трюм, где с лампадой в руках сидела Клепсидра. Девушка основательно увлеклась игрой «сохрани огонь во время бешеной качки» и проявляла недюженный талант.
Ромашкин и Клепсидра много говорили, любопытная девушка всё расспрашивала о жизни в родном мире Аполлона да о том, как он угодил в Элладу. Парню нечего было скрывать, он охотно поведал спутнице о стальных повозках и летающих металлических птицах, о магических плитах, на поверхности которых разыгрываются красочные постановочные драмы и оглашаются новости, а потом пришёл черёд истории про преподавательницу и её старинную чашу, про каплю крови и сизо-серый туман...
Клепсидра живо сопереживала рассказам Ромашкина и буквально замучила его вопросами. Так они и скоротали время бездействия.
Уже ночью, когда море чуть-чуть успокоилось, к ним присоединился Одиссей.
— Посейдон меня не любит, — пояснил хозяин ладьи. — Постоянно наказывает, будь он тридцать три раза славен.
— Знал бы, ни за что с тобой не поплыл, — ответил Аполлон и тут же одёрнул себя, мол, меньше спать надо было. — Хотя поплыл бы! Тебя-то я хоть знаю, а то тут все норовят башку мне проломить или на вертел насадить.
— Как ты, красавица? — обратился царь Итаки к Клепсидре.
Та промаячила, мол, в порядке.
— А за что тебя Посейдон не любит? — поинтересовался Ромашкин.
— Сам не знаю. — Одиссей пожал плечами. — Вроде бы, я его добросовестно чту. Все положенные жертвы приношу. А вот невзлюбил чего-то. Рожей, видимо, не вышел.
И царь Итаки рассмеялся зычным голосом героя, которого не сломит ни шторм, ни Посейдон, ни сам Аид.
— Вы бы поговорили о чём-нибудь другом, — посоветовала Клепсидра. — Зачем навлекать гнев бога, когда он и так не в настроении?
Ромашкин ещё на родине смеялся над суевериями. Ведь глупость это всё. Ну, кроме дурных воздействий на самого Ромашкина пресловутой Древней Греции. Так ведь и не суевериями оказались тревожные звоночки, посылаемые Элладой, — провалился-таки сюда, сбылся самый страшный попадакис. Не утонуть бы...
В общем, в совете девушки нашлось рациональное зерно. И Аполлон попросил:
— Расскажи тогда про других богов. Ты бывала на Олимпе?
Одиссей рассмеялся, ведь мало кто мог похвастаться визитами на священную гору. Да что там, редкому человеку удавалось увидеть хоть одного бога.
— Зря смеёшься, — промолвила Клепсидра. — Сама-то я не бывала, а вот Омерос не раз удостаивался чести... Он мне такое поведал, дух захватывает!
— Так скрась наш досуг! — воскликнул царь Итаки.
Клепсидра приняла вид сказительницы и начала:
— Высоко-высоко, над нашей поддельной горой Олимп чудесным образом находится Олимп подлинный. Самостоятельно попасть туда простому смертному никак не удастся. Заповедную гору скрывают от любопытных человеческих взоров Тучи. И Тучи сии не ровня простым тучам, которые льют дождь на твой прекрасный корабль, Одиссей.
— Красиво излагает, вакханка! — Хозяин ладьи толкнул Ромашкина в плечо.
Тот кивнул.
Девушка продолжила:
— Эти Тучи ох как не просты! И Зевса нашего батюшку называют Тучегонителем неспроста. Вот вам поучительная история. Давным-давно один любвеобильный грек по имени Иксион, кстати, царь, положил глаз не на какую-нибудь царевну из соседнего полиса, не на нимфу рядовую, а на супругу самого Тучегонителя. Зевсу рога были ни к чему, он их сам любит другим наставлять, и потому он не на шутку разозлился. Как же так? Этот Иксион, презренный смертный, хоть и из царей, был приближен и обласкан, допущен в чертоги богов, и вот тебе, пожалуйста.
Тут в корабль врезалась особо настырная волна, и Одиссей с Ромашкиным и Клепсидрой чуть не улетели в противоположный борт. Девушка умудрилась при этом не уронить лампаду. Даже огонь не погас.
