С еще западной темной стороны к Ханаану подкрадывался огромный силуэт, почти неразличимый на фоне неба, если бы не первые лучи солнца.
К городу приближался дирижабль. Он шел очень низко — еще минута-другая, и гондола проползет едва не цепляя дном торчащие над понтонами шесты. Солнце блеснуло чуть ярче и оказалось, что за первым цеппелином движутся еще два, и оба на такой же малой высоте.
В голове у Калеба даже не успела мелькнуть мысль о том, что им может быть нужно, как выкрашенный в темно-серый цвет газовый баллон закрыл небо над головой и показалась гондола. Цеппелин замедлил ход, и по бортам гондолы вдруг вспыхнула россыпь огоньков. Огни загорелись еще ярче, и вот уже лицо Калеба опалил пламенный росчерк. Он отшатнулся, и плюющийся искрами арбалетный болт, отскочив от поверхности понтона, покатился ему под ноги. Воздух наполнился противным треском, и на Ханаан обрушился огненный дождь.
Рядом в понтон ударила еще одна стрела. Калеб бросился бежать. Впереди вспыхнули первые палатки, и до ушей мальчишки донеслись отчаянные крики горожан, проснувшихся посреди пылающего ада.
Стрелы сыпались не переставая. Многие с бессильным звоном отскакивали от прочного материала понтонов, часть с шипением исчезала в темной воде между бортов, но еще больше находили себе цели, вгрызаясь в импровизированные дома и разложенные по палубе тюки с полотном.
Прямо перед Калебом вспыхнула кипа просушенной нитянки. Пламя опалило брови и волосы. Калеб отшатнулся и упал на спину, больно ударившись. Гондола дирижабля оказалась прямо над ним, и теперь с ее бортов свисали тросы, усыпанные людьми. Яростно вопя, они скользили вниз, размахивая оружием. Лица нападавших скрывали плотные маски, защищавшие от дыма, и очки, отражающие охватывающее ковчег пламя.
Калеб вскакивает и бежит, ежесекундно оглядываясь назад. Пришельцы с дирижабля, соскользнувшие с веревок, подбегают к лихорадочно тушащим горящие палатки людям, которые так и не поняли, что происходит. Шаг-другой, взгляд назад — и Калеб видит, как короткая сабля опускается на череп прядильщика Ким Ки Сона, застывшего с ведром в руке. Его двенадцатилетнюю дочь схватил другой головорез, а еще один наотмашь бьет по лицу жену Сона, тянущую руки к дочери.
Калеб спотыкается и едва не падает. Это оказывается тело Саула Симеона, их соседа. Из груди у него торчит оперение болта. Ткань рубашки вокруг него тлеет, издавая неприятную вонь. Калеб с трудом сдерживает рвотный порыв и бежит дальше. Он знает, что в ковчегах покойных принято отправлять на удобрения, и для их обитателей мертвецы — дело привычное. Но в Ханаане тела предают воде, а так как считается, что длительное пребывание покойника в городе ничего хорошего не сулит, то избавляются от них очень быстро.
Палатка родителей Калеба пылает, как и все остальные. Мать носится вокруг нее и причитает, а отец, лицо которого измазано сажей, пытается натянуть тетиву на арбалете, который хранил под замком в сундуке.
— Папа! — кричит Калеб, и тут горящая стрела попадает в бочку с китовым жиром, припасенным семьей на холодное время.
Бочка мгновенно вспыхивает, и в этот момент палуба накреняется, поднявшись на волне. Плохо закрепленная бочка опрокидывается, пылающая жидкая масса выплескивается из нее на отца, и тот превращается в живой факел. Арбалет со звоном падает на палубу, и воздух оглашается отчаянным визгом. Объятая пламенем фигура начинает метаться между палаток, сея панику и разнося пламя по еще уцелевшим домам. Мать в ужасе застывает на месте, а Калеб чувствует, как у него по ноге ползет теплая жидкость.
Из бушующего огня выныривает замотанная в тряпки фигура и с размаху втыкает саблю в горящего отца Калеба. Тот падает на палубу, головорез вертит головой, замечает мать Калеба и подбегает к ей. Схватив оцепеневшую от ужаса женщину за подбородок, он поворачивает ее голову к свету, а затем резким движением всаживает ей в живот клинок. Мать падает на палубу, волосы выбиваются из-под косынки и мгновенно вспыхивают в горящей луже китового жира.
Из груди Калеба вырывается отчаянный вопль, и мальчишка бросается вперед. К несчастью, у него на пути оказывается тот самый головорез, что убил его родителей.
— С дороги, сосунок!
Удар рукоятью сабли в голову вышибает из Калеба дух, он падает и катится к краю понтона. За ним остается кровавый след — удар едва не раскроил мальчишке череп. Холодная вода принимает почти бесчувственное тело, которое, однако, не спешит пойти ко дну.
В бок Калебу что-то ударяется, и он на мгновение приходит в себя. Глаза заливает кровь, но он успевает нащупать пляшущую на воде бочку для сушеной рыбы. Оглушенный мальчишка обхватывает бочку руками, и тут его накрывает волной.
Течение успевает отнести Калеба и бочку от Ханаана на полсотни метров, когда они попадают на гребень волны. Вода смыла кровь с глаз, и перед ребенком предстает жуткое зрелище — охваченный пламенем город, по которому мечутся жалкие черные фигурки. Дальше он воспринимает все урывками. Агония Ханаана видна ему только когда волны поднимают бочку, да и то когда он приходит в себя. Все остальное время в голове Калеба царит огненный хаос.
Спустя какое-то время все кончено, и в очередной подъем над волнами Калеб уже не видит дирижаблей над пустынным дымящимся сборищем понтонов. И тогда случается самое удивительное.
Одна из сказок воспитателя Курди рассказывала об удивительном райском острове Тильмун, на который попадали души героев, минуя суд аннуаков и загребущие руки Эрешкигаль. Остров тот, по словам воспитателя, был первозданным раем, существовавшим задолго до потопа и вообще появления людей. Только самые достойные могли рассчитывать попасть на него после смерти, да сейчас таковых уже не осталось. Ну, право дело, какие могут быть герои в наше время, когда все кругом подчиняется принципам баланса и следят за этим сами шеду?
Дым над останками Ханаана рассеялся, когда в лучах солнца над Ханааном показалась огромная масса, издалека похожая на необычайно темное облако. Помутившийся рассудок Калеба воспринимает происходящее с трудом, но вскоре мальчишке становится понятно, что для облака пришелец движется слишком низко. А еще, он просто огромен, и даже дирижабль, напавший на город, по сравнению с ним не крупнее сардинки. Однако, как и облако, надвигающаяся на Калеба масса не имеет определенных очертаний, к тому же от боли у него мутится в глазах и окружающий мир постоянно теряет резкость. Прежде чем соскользнуть вниз по очередной волне, Калеб успевает заметить, что из окружающего остров тумана во все стороны торчат какие-то штуки, вокруг которых вьются в воздухе сотни крылатых воздушных змеев.
Мгновение спустя до Калеба доносятся протяжные крики, и он понимает, что это живые существа. Птицы! Птицы, которые вымерли во время потопа, так как им негде стало растить потомство! А по мере того, как остров надвигался на Калеба и туман вокруг него редеет, тот понимает, что его поверхность сплошь покрыта ярко-зелеными растениями, гроздьями свисающими над водой. Через какое-то время, когда пришелец находится уже совсем близко, до Калеба доносятся странные свежие запахи и где-то глубоко внутри просыпается память о цветах, которые он видел в Уруке.
Но вот, почти достигнув города, остров меняет направление движения, и на Калеба обрушивается волна невыразимого ужаса. Не будь его руки скованы судорогой, в это момент он бы точно пошел ко дну. Калеб отключается, но в его памяти теперь намертво выжжен образ блуждающего райского острова, который подразнил его своим видом и скрылся. Ведь он, Калеб, не совершил ничего такого, за что ему позволено было бы подняться туда, в благоухающий сад. И шанс изменить это у него будет, только если он выживет.
Наверное, именно поэтому, когда два дня спустя мальчишку подобрал случайный торговый корабль из Канто, парень бредил и бормотал какую-то несуразицу, но так и не расцепил руки, обхватывающие узкий бамбуковый бочонок с размокшей рыбой.
Далия Гиллеспи отложила в сторону пачку бумаг с предложениями городского совета. Иногда писанина местной элиты раздражала ее. Иногда там содержались здравые мысли. Чаще бывало так, что хватало и того и другого.
Далия провела в зиккурате Эрцету большую часть своей жизни. И отец, и дед постоянно брали ее с собой на совещания, проведение инспекций, встречи с профсоюзами. У нее никогда не возникало сомнений в том, что она займет место Иеремии Гиллеспи, как тот в свое время занял место дедушки Дерека. Когда же она узнала, что должность энамэра выборная, то сперва удивилась, а потом решила, что ей, в общем-то, все равно. Она займет ее так или иначе, когда приедет время. Главное, научиться разбираться в людях.
Она научилась. И теперь, когда кресло энамэра стало ее, Далии достаточно было взглянуть на подпись внизу листа, чтобы решить — читать ей бумагу или нет.
Далия позволяла себе засиживаться в кабинете допоздна. Управление таким большим ковчегом, как Эрцету, отнимало много сил, и часто у нее не оставалось времени даже на вечер в приличном обществе. Не говоря уж о том, что все ее связи с мужчинами носили разовый характер — короткие бурные встречи, даже не всегда снимавшие напряжение. Умом же она отдыхала в обществе своего отца, сдавшего бразды правления Эрцету несколько лет назад. Но в последнее время Далии было не особенно до развлечений. Учитывая произошедшее две недели назад, впору было ожидать значительных проблем с Нициром, если только ее письмо не дошло по назначению...
— Добрый вечер, госпожа энамэр.
Далия вскинула голову. В старинном деревянном кресле для посетителей, закинув ногу на ногу, сидел странно одетый человек. Складывалось впечатление, что он не признавал никакой цветовой гаммы, кроме глубоко черного цвета. Черным были его плащ, брюки, перчатки... Подобной одежды Далия не видела ни в одном ковчеге — особенно поражал корсет с высоким горлом, сплошь состоящий из застежек. В руках пришелец держал черную же шляпу, а на полу возле его ног стоял потертый саквояж, облепленный багажными наклейками.
Далия машинально отметила, что охрана на входе ей ничего не сообщала о посетителях.
Между тем мужчина разглядывал энамэра с явным интересом. Внешность гостя была под стать одежде — черные волосы до плеч, глаза, казалось, лишенные радужки, бледная кожа, не характерная для обитателей солнечной Индики. В свою очередь энамэра легко было принять за юношу — короткая стрижка, резко очерченное лицо с прямым носом, узкие губы, упрямый, совсем не женский взгляд серых глаз. К тому же Далия предпочитала более удобную мужскую одежду. А она прекрасно скрывала ее мальчишескую фигуру от любопытных взглядов.
— Добрый вечер, пастырь, — наконец произнесла Далия. — Судя по рассказам моего деда, представители вашего ордена не любят двери. В прошлый раз ваш предшественник явился к нему не менее эффектно.
— Но вы, в отличие от него, хотя бы не пытаетесь меня пристрелить, — улыбнулся в ответ пастырь.
— А откуда вы про это знаете? — опешила Далия.
— С вашим дедом встречался не мой предшественник, а я сам.
— Но ведь это было семьдесят лет назад!
— Госпожа Далия, история моей жизни может показаться вам невероятно увлекательной и необычной. Возможно, я вам что-нибудь о ней и расскажу, но сперва я хотел бы выяснить, зачем вы меня искали?
Далия набрала полные легкие воздуха и выдохнула.
— Пастырь, две недели назад я обнаружила, что бывший энамэр Эрцету Равшан Кипур исчез!
Она сделала паузу, но Чилдерман продолжал меланхолично поигрывать с полями шляпы.
— Вас это не удивляет? — осторожно поинтересовалась Далия.
— Да не особенно. Я допускаю, что для того, чтобы уволочь из зиккурата весящий почти тонну аппарат с чокнутым полутрупом внутри, надо как следует постараться. Если не знать, как пользоваться системой тоннелей на уровне зеро. Так что скорее меня это пугает. Лишнее доказательство того, что милосердие часто граничит с глупостью.
— Но после... после смещения Кипура в Эрцету строго следят за тем, чтобы уровень зеро был закрыт от всех, кроме инженеров с Ницира!
— Я в этом нисколько не сомневаюсь... Скажите, госпожа Далия, ваш город в последнее время не посещали люди с печатью Турангалилы?
Вопрос Чилдермана привел Далию в недоумение. Печати орденов часто передавались перевозчикам или торговым представителям, работавших с ними по договорам. Ничего необычного в этом не было. Но появление в Эрцету корабля с печатью ордена Турангалилы, полномочия владельца которой распространялись даже на смену энамэра, не могло пройти незамеченным. Далия хорошо знала, каким образом власть в ковчеге перешла в руки ее деда.
— Недели две назад в порт приходил цеппелин, капитан которого предъявил печать вашего ордена, — заговорила она. — Эрцету законопослушный город, и мы не отказали ему в помощи. Тем более что много и не требовалось. Только небольшой ремонт и топливо. Дирижабль простоял в порту два или три дня, команда с него не сходила, а потом он ушел. Вот и все.
— Замечательно. И вас не смутило, что исчезновение Кипура совпало по времени с отбытием дирижабля?
— А что, между этими событиями есть какая-то связь?
Чилдерман встал из кресла, положил туда шляпу и подошел к панорамному окну, за которым открывался вид на вечерний город.
— Связь здесь самая прямая, — Чилдерман заложил руки за спину. — Орден Турангалилы никогда не пользуется услугами никаких представителей. Печать, которую вы видели, принадлежит мне, и была утрачена в результате инцидента, приведшего меня в ваш город семьдесят лет назад. Согласитесь, в этом усматривается определенная ирония судьбы.
— Но... Но почему нам не сообщили? Почему Ноблерат не предупредил, что печать поддельная?
— А Ноблерат ничего и не знает. Это внутреннее дело ордена.
Чилдерман развернулся лицом к Далии.
— Поймите, госпожа энамэр — печать ордена это не просто побрякушка, позволяющая ее владельцу пинком открывать дверь в ваш кабинет и задарма заправляться. Печать — это сложный инструмент, созданный до Потопа. Она суть ключ ко многим тайнам нашего мира, о чем, кстати, на Ницире давно догадываются. И знай там о пропаже печати, ее искали бы слишком многие. А мне не хотелось бы, чтобы она попала в чужие руки.
— Тогда вы не очень торопились ее найти.
— По счастью те идиоты, у которых сейчас находится печать, не в состоянии управлять ею. Все, что они могут, это тыкать в лицо трясущимся от страха энмаэрам и получать от них бесплатное топливо. Беда в том, что они не настолько тупы, чтобы прибегать к помощи печати слишком часто. И в том, что ее нынешние владельцы, известные вам как амореи, не проживают ни на одном из ковчегов, а значит найти их очень непросто.
Далия едва не поперхнулась при этих словах. Амореи, неуловимые пираты, уже не один десяток лет терроризировавшие торговые пути Индики! И она собственноручно помогла этим ублюдкам!
— Я полагаю, что они обитают на одном из тех немногих движущихся объектов, о которых после Потопа мало что известно, — продолжил Чилдерман. — Это тоже своего рода ковчег, но он не предназначен для проживания. Главная же неприятность заключается в том, что убежище амореев не привязано к определенному маршруту и движется самостоятельно. Я не могу отследить его траекторию без печати. Таким образом, пропажа из Эрцету человека, который очень хорошо представляет, что можно делать с помощью печати, меня совсем не радует. С другой стороны, утащив отсюда старого Кипура, амореи сделали большую глупость, потому что его саркофаг передает четкий сигнал.
