— Не обращай внимания, речистая моя гостья! — Владетель Итаки символически махнул на шторм.
— Так вот. Зевс взял одну из Туч и вылепил из неё копию жены своей Геры. Эту мнимую царицу богинь он и подсунул Иксиону. Дерзкий смертный так обрадовался, что тут же залез на лже-Геру. А через положенный срок Иксион стал счастливым отцом немалого выводка, стыдно сказать, кого — кентавров.
У Ромашкина сразу же возникли вопросы по механике родов:
— Погоди-ка, пусть мнимая, однако туче-Гера была женщиной, но кентавры всё-таки жеребцы, а одного-то жеребца кобыла носит и с трудом производит на свет...
— Не вдавайся в досужие мудрствования, чужанин, — ответил за Клепсидру Одиссей. — Дела богов настолько сложны, что легко можно представить себе тучную Геру, хоть и мнимую, из которой появляются кентавры. Или ты не веришь очаровательнейшей из рассказчиц?
Пришлось признать, что верит.
Девушка вернулась к повествованию:
— Насладившись первой частью драмы Иксиона, Зевс распял горе-любовника на огненном колесе, и тот до сих пор вращается где-то между небом и землёй.
— Так ему и надо, — вставил пылкое слово Одиссей.
— Несомненно, — подтвердила Клепсидра, глядя почему-то Ромашкину в глаза. — Горе тому, кто бросит вызов царю богов! Вот такие они, волшебные Тучи, которые скрывают истинный Олимп от наших взоров. И там есть что скрывать! Богатый дворец, сияющий мрамором и златом, невозможно описать нашим скромными словами. Главная пиршественная зала почти никогда не пустеет. По легенде, только восстание титанов оторвало всех богов от пира. Омерос говорил, веселье и трапеза продолжаются круглые сутки. Кто-то уходит, кто-то появляется, но большинство богов всё время там.
И рассказчица мечтательно зажмурилась.
Ромашкин почесал макушку:
— Знаете, что это мне напоминает? У меня в родном городе, прямо рядом с моим домом есть дворик, окружённый маленькими такими двухэтажными домами. В этом дворике стоит беседка. Каждое лето, а у нас тепло, как у вас, только часть весны, летом и чуть-чуть осенью, так вот, каждое лето в этой беседке начинают тусоваться окрестные пьяницы. Пьют, поют, спорят, дерутся, едят, оправляются за ближайшим сараем... И они, прямо как ты описываешь, то появятся, то отлучатся, кто-то спит прямо в беседке или рядом в кустах, кто-то убрёл на поиски еды и выпивки, и это всё круглосуточно. Если понаблюдать за их жизнью, то становится страшно: более бесполезной траты времени невозможно представить. Что же это за боги такие, если они живут, как наши нищие пропойцы?
Клепсидру словно кнутом поперёк спины вытянули.
— Остерегись, чужак! Не оскорбляй высоких олимпийцев сравнением с недостойным стадом простых смертных. Почему этих нерадивых рабов не пошлют работать? Куда смотрят граждане твоего полиса?
— Так они и есть граждане... — растерялся Ромашкин.
— Ну и мерзкое же место твой родной город, прости сердечно, — сказал Одиссей, и хотя Аполлон не раз был свидетелем жесточайших попоек героев, среди которых одним из самых крепких выпивох был царь Итаки, всё-таки какая-то доля правды в его словах содержалась.
— Это только один двор, — соврал студент.
Тему замяли, и Клепсидра продолжила свои чудесные истории из жизни богов, да так, что мужчины неизменно поражались, неужто можно так живописать быт Олимпа, не побывав там ни разу, а девушка отвечала: «Омерос всё-таки поэт, а у меня прекрасная память на диковинное».
Шторм продолжал яриться, корабль кидало то неистово, то полегче, Ромашкин постоянно ощущал себя в лифте: ускорение вдавливало его в паноплию, на которой он сидел, потом студент резко терял в весе, и всё повторялось снова и снова...
На удивление, его не мутило, но прекрасным своё состояние Аполлон не назвал бы.
Пользы от Ромашкина не было никакой, моряки отклонили его предложение помочь. Время тянулось, а стихия не унималась. За разговорами, беспокойным сном и откровенным бездельем прошла ночь, потом день, потом ещё одна ночь, а наутро один из самых опытных мореплавателей доложил Одиссею, что погода начинает налаживаться.
Меж тем, дождь не прекращался, но из неистового постепенно превратился в занудливый. Холодный ветер пробирал насквозь, и Ромашкин перестал высовывать нос из трюма.
Немудрёный корабельный быт устраивал всех, включая Клепсидру. А есть и вовсе не хотелось — пойди, поешь, когда кусок норовит улететь из рук на очередном гребне гигантской волны. Или ты его глотаешь, а он снова наружу.
По-настоящему светлеть стало только на пятый день.
Деметра вернулась от мойр в таком виде, который вызвал в Гере сочувствие и злорадство. Богиня плодородия была зелена ликом, шатка походкой и коса очами. Присосавшись к нектару, она долго пила его маленькими глотками (чтобы не выдать назад, догадалась Гера), потом немного отдышалась и обратилась к сестре:
— Всё только ухудшилось. Сила дельфийской чужанки резко возросла. Глупые смертные одержимы любовью к этой выскочке. А она... Она перекраивает наш мир. Клото говорит, надо срочно отвлечь эту подложную пифию.
— Феб должен был её так отвлечь, чтобы дым из лона валил, — озадаченно сказала царица богинь.
— Нить Аполлона не так давно приблизилась к нити чужанки и тут же отдалилась. Твой план по лишению девственности пока провалился. Но мойры не уверены, что утрата чести повлияет на её мощь правильным образом. Лахесис посмотрела в записи судеб грядущего. Они, как всегда, неясны, но есть указания, будто после соития чужестранка станет воистину равной нам, возможно, и сильнее.
Последняя новость доконала Геру, и она разразилась проклятьями, которые в силу своей предельной скверности тут же забывались теми, кто их слышал.
— Кто-нибудь, найдите мне, наконец, Феба! — вернулась к разрешённым речам Гера. — Где Гермес? Где этот крылатосандальный кадуцееблуд?
И супруга Тучегонителя снова оскорбила слух присутствовавших. Впечатлительная Геба упала в обморок. По несчастью, она разбила амфору с нектаром, что привело Геру в ещё большую ярость, и от её брани зашатались олимпийские чертоги.
Сразу несколько божеств помладше рангом бросились искать Аполлона и Гермеса. Остальные молча ждали, когда царицу богов отпустит.
— Ну, ладно... — Гера утёрла раскрасневшееся лицо. — Ладно... Хорошо... Пора звать Эриду.
— А я уже здесь!
Чёрная богиня раздора слетела откуда-то сверху, из-под потолка пиршественной залы. Мать голода, скорби, споров, тяжб, битвы, убийства и беззакония широко распахнула смоляные крылья и в несколько мгновений предстала перед женой Зевса. Отвратительный хищный лик Эриды заставлял брезгливо отвернуться, но Гера не была бы Герой, если бы спасовала перед силой гадостности.
Едва пришедшая в себя Геба узрела мерзкую гостью и снова отключилась.
После истории с яблоком раздора царица богов особенно не любила Эриду. Да и необычайный приступ брани был спровоцирован появлением богини раздора. Такова уж её гадкая сущность.
— Не здесь твоё место, Распря, — сурово произнесла Гера. — Ты нужна в Дельфах. Посей там семена раздора, пусть презренные смертные возненавидят себя и подложную пифию. Пусть там начнётся настоящее беззаконие. Напои этот город кровью, Эрида.
— Это мне нравится. — Хищно улыбающаяся богиня распри улетела, громко хлопая крыльями.
Гера обратила высочайшее внимание на лежащую в луже нектара Гебу.
— Арес, мальчик мой, подними бедняжку и приведи её в чувство. Надо бы выпить.
Зевс величаво подлетал к окнам своих царских покоев. Если бы главный бог над богами пожелал остаться видимым, то процесс его подлёта к Олимпу со стороны выглядел бы, скорей, как стоп-кадр. Ну, висит грозный мужик в воздухе. Ну, застыл он, словно статуя. Чего в мире не бывает.
А сам Зевс воспринимал всё иначе: бесконечно долго он рассматривал олимпийские чертоги, не надеясь приблизиться к ним в этом столетье. Но всё-таки он двигался и хотя бы что-то видел, ведь перед этим он несколько дней преодолевал завесу из Туч. Их мокрая серость выматывала хуже пытки.
Периоды предельной злости сменялись в его разуме эмоциональным штилем, Зевс то призывал проклятья на неведомую силу, которая вышибла его из любимой колесницы, то мысленно обещал долгий и жестокий секс всем, включая колесницу, чудесных коней, Геру, и многие ещё имена мелькали в этом списке ненависти.
Затем приходили часы мудрости. Громовержец вспоминал давние времена начала времён олимпийцев, когда не было ни чудодейственного нектара, ни людей, а была жестокая битва с отцом и его прихвостнями. Золотые времена! Тогда все жили с одной скоростью... Кроме мойр, конечно. Эти неутомимые сестрички всегда шустрили. Внучки Хаоса и Мглы, дочери Нюкты... Сколько раз Тучегонитель мечтал подчинить их своей воле, заставить ткать правильный, с его точки зрения, узор судеб. Не поддавались. Другое поколение, совсем иное происхождение. Ненавистные паучихи! Они наверняка смеются над ним своим оглушающе-писклявым смехом...
Зевса захлестнул очередной приступ гнева, и тут что-то промелькнуло и врезалось в его грудь, словно воробей. Отскочило и, вереща, унеслось прочь. Кажется, Громовержец успел разглядеть дурашливо-удивлённое личико какого-то глупого младшего божка, какие вечно носятся с поручениями.
Сам посыльный, разумеется, не узрел царя богов — невидимость.
Этот случай позабавил Зевса, и некоторое время он сохранял благодушие.
XXVIII
Передо мной сидело невиданное зрелище.
Это невиданное зрелище была Маруся.
Из сочинения
Новый способ работы с людскими судьбами отнял у Ленки Афиногеновой немало энергии, и девушка весь день с удовольствием занималась её восстановлением: обильно и в охотку ела, вкушала соки, блаженно спала. При этом она умудрялась контролировать Сивиллу, не желая, чтобы та напивалась в хлам. Ленка пьяниц не любила, поэтому и взялась за перевоспитание предшественницы.
Отставная пифия, конечно, хлопнула пару кубков, но Елена Дельфийская велела служанкам впредь не давать Сивилле вина, замкнув все поставки на себя. Есть разрешение — пьёт Сивилла, нет разрешения — терпит либо канючит.
Пока Ленка дремала, отставная пифия не рисковала ныть, уходила гулять по храму, просительно заглядывая всем встречникам в глаза, но стоило любимице Дельф проснуться, и начиналось...
Впрочем, нынешняя предсказательница показала себя стойкой девушкой.
Ленка с большим воодушевлением смотрела в завтрашний день: да, она нашла рецепт для излечения этого мира путём «гармонизации человечества». Этот термин девушка придумала сама.
В будущем маячила некая смутная угроза, но завтрашний день обещал стать ещё плодотворней, и Ленка отужинала плотнее, ведь силы для великих свершений сами по себе не появятся.
Уважив страдания Сивиллы, пифия выпила с ней по чаше вина. Экс-пифия поправила самочувствие, глаза её озорно заблестели.
— Знаешь ли ты, славная Елена, что к тебе тут весь день напрашивался в гости знаменитый торговец Тихон?
Девушка, предупредившая о Тихоне Эпиметея сразу после своего утреннего сеанса, с интересом спросила:
— И что же он?
— О, он прямо-таки пьян от любви к тебе! — заверила Сивилла. — Хотя он пьян от любви ко всем, я бы сказала. Его выпроваживают, а он обниматься, хи-хи... Один раз в окно залез, коль его в дверь не пускают, да. Еле выпроводили!
— Бедняга, — вздохнула Ленка Афиногенова. — Ну, перебесится.
— Чудная ты, пифия, — с какой-то непомерной досадой промолвила Сивилла. — Такой мужик тебе своим достоинством в дверь стучит, а ты... Я бы на твоём месте...
— Хочешь обратно на моё место? Милости прошу к пифоньему дыму!
Сивилла резко поумерила зависть.
А Ленка сходила убедиться, что её покои усиленно охраняются, и завалилась спать. Недобухавшая предшественница последовала её примеру.
Как известно, ночь — самое подходящее время для начала чёрных дел. Будущие распри следовало спровоцировать продуманно и мудро, как опытный путешественник разжигает костёр: тщательная подготовка, потом мгновенная искра — и всё пылает.
Сначала Эрида чуть не пролетела мимо Дельф. Обычно не то что города, а самые маленькие посёлки притягивали чутьё богини раздора острым запахом противоречий и взаимных людских обид. Этими эманациями и питалась Эрида, как остальные боги питались нектаром. Богине распри действительно требовалось в несколько раз меньше нектара, чем остальным, лишь бы люди не прекращали свои извечные споры.
От Дельф несло, как от небольшого посёлка, а ведь это был огромный портовый город со всеми сопутствовавшими «удовольствиями» — преступностью, проституцией, торгашами и их вечными взаимными претензиями...
Стремительно спикировав на крышу высочайшего здания — храма Аполлона — Эрида сложила крылья и пробежала к самой кромке. От непрекращающегося дождя крыша была скользкой, и богиня раздора едва не потеряла равновесие. Поэтому она осторожно опустилась на колени, поставила руки на край конька и стала вслушиваться в ночные Дельфы. А может быть, внюхиваться, тут сложно сказать, потому что чутьё Эриды оставалось загадкой даже для неё самой.
Общая картина не понравилась богине распри. Здесь, на удивление, не было приятных её чутью острых противостояний. Почему-то все межгрупповые конфликты всего лишь тлели. Вот рыбаки... Вот торгаши... Рыбаки вечно недовольны ценой, по которой у них забирают улов. Да, цена несправедлива и тут... Но никто не хочет никого погромить! Скука, скука!
«Что-то не так с этим городом, — печально думала Эрида. — Смертных будто подменили... Уж не мор ли это?»
Хищно подавшись вперёд и скалясь от усердия, она всё пристальней и пристальней вслушивалась в дельфийские настроения, пока полностью не сосредоточилась на недовольствах людей.
Вот почему она не услышала, как на крыше появился смертный. Он забрался на вершину храма по задней стене, где была возможность цепляться за нетщательно обработанные камни. У смертного была верёвка. Смертный собирался спуститься с крыши в одно из окон. Сначала он обрадовался, приняв в темноте Эриду за каменную, и стал разматывать верёвку, чтобы обвязать её вокруг богини раздора. Но потом смертный пригляделся и увидел перед собой голую женскую задницу.
Застонав от радости, смертный схватился сильными руками за то, что узрел, и Эрида наконец-то почувствовала неладное.
Неладное было немаленьким.
Она обернулась и увидела молодого мужчину в полном расцвете сил. А мужчина увидел ужасный, почти птичий лик богини раздора.
Обычно люди, узревшие Эриду, сильно пугались. Но не таков был Тихон, потомок Приапа. Восторженно шепча имя какой-то Елены, он ничуть не снизил накала страсти.
И тогда стало страшновато самой богине. Она развернула крылья и сорвалась вниз, к городу.
