Звездная Империя (Мв-21)

Буэнос-Айрес. 10 ноября 1955.

Бомбардировщики В-57 летели над столицей Аргентины. Цель — президентский дворец Каса-Росада.

Уже в полете приказ — первая эскадрилья бросает бомбы не на сам дворец, а на площадь перед ним, Пласа-де-Майо. Где собралась большая толпа народа в поддержку нашего "эль Президенте".

А когда толпа разбежится, на площадь войдут танки — уже не опасаясь, что их бутылками "молотов-коктейля" угостят. И президент Хуан Доминго Перон уступит место "патриотической хунте" — а его преемника после в Посольстве США утвердят.

Ну и эскадра ВМС США неподалеку в океане — в готовности высадить морскую пехоту "для защиты американских граждан", если что-то пойдет не так. Поскольку США не может терпеть скатывание Аргентины в орбиту коммунизма — как заявлено в ноте от Госдепартамента.

Нет, Перон не был коммунистом — более того, коммунистическая партия Аргентины при нем находилась под запретом. Выявленных коммунистов арестовывали и бросали в тюрьмы — или же люди просто исчезали, и после где-то находили трупы со следами пыток. Идеалом Перона были — сеньор Дуче или сеньор Каудильо, раз уж тот, кого американский журнал "Тайм" назвал "человеком года" семнадцать лет назад был сейчас совсем неподобающей для подражания фигурой (прим.авт. — по версии Time "человеком 1938 года" был назван Гитлер). Но Перон посмел вести себя слишком самостоятельно, и это было непростительно!

"Отец Нации", призывающий (подобно Дуче) к социальному миру, "все мы аргентинцы" (оттого и считавший коммунистов, опасными смутьянами). Однако же, в отличие от других латиноамериканских диктаторов, всерьез взявший курс на индустриализацию, самообеспечение. При нем в Аргентине был налажен выпуск автомобилей и тракторов собственной разработки, и даже была попытка создать реактивный истребитель (прим.авт. — в нашей истории, конструкторами были Эмиль Девуатин и Курт Танк. В альт-истории Танк остался в ГДР). Были построены заводы — машиностроительные, химические, переработки сельхозпродуктов — а это тысячи новых рабочих мест.

Первые годы рядом с ним была жена, Эвита — не аристократка по рождению, а бывшая актриса, модель, радиоведущая. Именно с ней простые аргентинцы связывали обширные социальные реформы — борьба с бедностью, строительство дешевого жилья, школ, детских садов, введение пенсий и отпусков, запрет детского труда. Почти святая в глазах народа, она умерла в пятьдесят втором — и говорят, что ее последние слова были, "не плачь по мне, Аргентина — я буду всегда с тобой, живая или мертвая". Вся страна тогда погрузилась в глубокий траур — и после тридцатидневного прощания, набальзамированное тело Эвиты было помещено в мавзолей.

А после для Аргентины начались трудные годы. Начальные успехи реформ опирались на благоприятную экономическую ситуацию — когда аргентинское мясо и пшеница имели бешеный спрос в мире, разоренном только что завершившейся Великой Войной. Равно как и то, что США тогда были связаны европейскими и дальневосточными проблемами — и потому, стерпели национализацию Пероном своей собственности (тем более, что за нее была выплачена компенсация, а еще оттого, что национализированы были и английские и французские активы, то есть ослаблялись позиции европейских конкурентов). Но шли годы — и "перонизм" (политика, названная так по имени своего создателя) начинал откровенно буксовать.

Перон, при всех своих благих намерениях, оставался истинным "каудильо" — Отцом Нации. То есть, правил авторитарно — не делая различия между казной и своим карманом. И если сам он все же радел о стране (не забывая однако и себя), и мог даже из личных средств вложиться в какой-то национальный проект, то его соратники были гораздо более прагматичны; коррупция зашкаливала — но "своим" все прощалось. Также бедой было то, что Перон не был экономистом и не имел ничего похожего на Госплан — новые заводы и инфраструктура (обходившиеся в огромные средства) строились хаотично, без малейшего предвидения, какую прибыль они дадут. Ну и "детские болезни роста" — очевидно, что продукция молодой отечественной промышленности будет в первые годы и хуже и дороже, чем импорт (особенно если речь идет о сложных изделиях, как реактивные самолеты, автомобили, трактора) — беда лишь в том, что аргентинские капиталисты убытков нести не желали. И потому, нередко случалось, что, получив из казны деньги на развитие импортозамещения, "эффективный собственник" втайне закупал товар в США, а малую долю тратил на цех в сарае, из которого с большой помпой перед журналистами выкатывали "отечественный" аналог (собранный на коленке, в единственном экземпляре). В то же время, на мировых рынках для Аргентины все резко ухудшилось — спрос на говядину и хлеб упал, зато великий северный сосед начал санкциями давить, сначала мягко, затем все сильнее.

И не было у Перона своей Партии — как в СССР. Не было идеологии, указывающей верный курс — "все мы аргентинцы", это слишком обще: что делать, если у богатых и бедных разные взгляды, что хорошо для Аргентины? Сначала затрещала экономика — доходная часть бюджета просела, а расходная (на социалку!) осталась неподъемной гирей. Продукция новопостроенных заводов не находила сбыта, вытесняемая импортом — и безработица, исчезнувшая при Эвите, даже превзошла ту, что была прежде. И, в свете ухудшения жизненного уровня, политика "я отец нации, вы мои послушные дети — не сметь мне возражать!" уже вызывала озлобление в самых разных кругах: собственников (и крупных и мелких), Церкви, интеллегенции, армии. Особенно последней — с учетом факта, что большинство офицерского состава обучалось в США. Где совершенно не желали увидеть на своем "заднем дворе" — еще одну супер-Гватемалу.

Перон, уходи — ты погубишь страну! Все перевороты и путчи всегда совершались под самыми патриотичными лозунгами. В Буэнос-Айрес вошли танки — не потрепанные "шерманы", а новенькие "паттоны" Первой Дивизии. Но было сомнение, что даже эти преторианцы, самая надежная (на взгляд Посла США) воинская часть, станут расстреливать и давить народ, собравшийся на Пласа-де-Майо живым щитом и требовавший у Президента оружия, чтобы защитить свободу. Так же, как было в Гватемале, год назад.

И тогда появились самолеты — американские В-57 ("канберры"), с аргентинскими опознавательными знаками. Которые и правда принадлежали ВВС Аргентины (хотя в двухстах милях, на авианосце "Тарава" эскадрилья стояла на палубе с подвешенными бомбами, готовая к взлету). Но все же лучше, если в этом грязном деле будут замараны не американцы, а местные. Преданность которых идеям демократии не вызывала сомнения — за штурвалом флагманского бомбардировщика сидел сам командующий морской авиацией Аргентины, вице-адмирал Кальдерон.

На Пласа-де-Майо было убито около трехсот человек (как заявлено официально), ранено меньше сотни. Что противоречит многочисленным свидетельствам, что "все больницы Буэнос-Айреса были после переполнены ранеными и изувеченными". После чего президентский дворец был взят штурмом, армейскими частями. Перона в нем не оказалось — как выяснилось позже, он успел укрыться в посольстве Испании. Власть перешла к Временной военной хунте (генералы Лонарди и Арамбуру, адмиралы Рохас, Гаргило и уже упомянутый Кальдерон). В стране развернулся открытый правый террор — названный "фашистским" в прессе СССР и соцстран. Американские же газеты и радиостанции объявили о "спасении еще одной страны от коммунизма".

Латиноамериканская традиция — что "армия, это средство не столько внешнего, как внутреннего употребления". И бомбежка с самолетов президентского дворца — тоже обычай того континента.

Принстон, штат Нью-Джерси. 18 ноября 1955.

-Как ваше здоровье?

-Как обычно, в моем возрасте — ответил хозяин дома. — После того, как в апреле кое-как удалось выкарабкаться. Ощущаю себя, идущим по льду, который становится всё тоньше, и под него проваливается все, что было тебе дорого — друзья, родные, весь привычный мир. И скоро придет и моя очередь, природу не обмануть — но хочется успеть сделать еще один шаг.

-Я привез вам текст вашего обращения, что завтра будет в газетах. Желаете взглянуть?

-Мое завещание, можно ведь сказать и так, всему человечеству? Дайте!

Шорох бумаги, несколько минут.

-Разве я писал — вот это? И разве я давал право кому-то — редактировать мои слова?

-А что вас так смущает, дорогой Альберт? Все ваши идеи, основная мысль вашего обращения, остались прежними. Я лишь позволил себе немного усилить, уточнить, конкретизировать. Согласитесь, что в исходном виде ваши слова были не более чем благим пожеланием. Ну а теперь ваша мечта отлита в четкие политические и юридические формулировки.

-Которые, по сути, придают моей речи совершенно иной характер. Можно даже увидеть в ней якобы моё конкретное пожелание — поставить всю мировую научную мысль под контроль Соединенных Штатов. Хотя на мой взгляд, более реальная перспектива, что никто, и прежде всего Россия и её... партнёры, не воспримут это всерьез. И все останется как прежде — так зачем вам нужно лишний раз воздух сотрясать?

-То есть, вы возражаете?

-Категорически возражаю! И заявляю, что если завтра это появится в газетах, то я выступлю с опровержением.

-Альберт, позвольте прояснить вам некоторые аспекты. Никто и не рассчитывает, что Советы согласятся. Но их отказ даст несомненную политическую выгоду уже нашей великой стране.

-Следует ли понимать эти ваши слова в том смысле, что вы, без моего ведома и согласия, решили втянуть меня в ваши политические игрища? Нет и еще раз нет!

-Что ж, тогда позвольте мне напомнить вам некоторые юридические моменты. Когда вы приняли гражданство США, то принесли присягу, в которой клялись в верности нашему государству и Конституции, и отрекались от всего, что было у вас прежде. Сейчас пришло время вам сделать выбор — которого от вас прежде не требовали, уважая ваши взгляды и зеслуги. С кем вы — с нами, или против нас?

-Вы сейчас столь же категоричны в своих суждениях, как и адепты так нелюбимых вами "тоталитарных режимов", — кажется именно так нынче принято называть всех, кто имеет ценности и идеалы, отличные от вашего "свободного мира"? А вот я всегда служил науке. И искренне верил, что познавая законы природы и ставя их на службу человечеству, ученые делают лучше весь мир — вне зависимости от амбиций политиков и идей революционеров. Моими друзьями были Лоренц, Планк, Бор, Майкельсон, Кюри, и русские Иоффе и Вавилов — независимо от принадлежности наших стран к дружественным или враждующим лагерям.

-И чем это кончилось? Уже в прошлую Великую Войну те, кто был отравлен изобретением Габера, проклинали вашу "чистую науку". А феерический процесс открытия возможности создания атомной бомбы — в котором успели поучаствовать немец Отто Ган, француженка Кюри, итальянец Ферми, еще Лиза Мейнер, работавшая в Швеции, и еще кто-то — всего за девять месяцев до начала Второй Великой Войны? Хорошо же поработал ваш "интернационал чистых ученых", вот уж кому человечество должно быть благодарно за тот страх, в котором живет сейчас. Вы, когда писали свое письмо нашему Президенту — разве не осознали тогда глубину ваших заблуждений? Что, пока мир разделен границами — ученый должен быть прежде всего, гражданином своей страны, ну а все прочее, в той мере, в которой не мешает этому.

-Это была моя ошибка! — ответил Альберт Эйнштейн — Да, самая большая ошибка в моей жизни, в которой я раскаиваюсь до сих пор. Тогда, в тридцать девятом — мне казалось весьма вероятным, что Гитлер получит атомную бомбу первым — и последствия будут катастрофичными для всего мира. Но он не получил ничего — ни Бомбы, ни ракет. Хотя кое-то и обещал ему сделать ракеты, вы же знаете о ком я говорю. Как бы там ни было, но угроза, что нацисты овладеют силой атома, исчезла — и нужда в нашей Бомбе должна была отпасть.

-Свернуть Проект, в который уже вложены миллиарды долларов и труд тысяч людей, в том числе лучших умов своего времени? — усмехнулся гость. — Вы это серьезно? Я понимаю, что вы гениальный ученый — но живя в Америке, следует научиться быть и бизнесменом, хоть немного.

-А вы всегда были средним ученым — отрезал Эйнштейн — у кого-то на вторых ролях, не более. Зато уже тогда, в тридцать восьмом, как мы с вами познакомились, вы уже проявили себя как менеджер от науки. Что ж, эта профессия тоже нужна, но — "знай свое место". Хотя какие-то задатки и талант в вас определенно были — но вы предпочли их зарыть, зарабатывая деньги.

-Которые доставались в том числе и вам, виде грантов и дотаций, — столь же резко ответил гость. — Дорогой Альберт, позволю себе прояснить вам политическую ситуацию. Соединенные Штаты бесспорно, демократическая страна, а не диктатура — но весьма большое влияние на принятие всех важных решений имеют несколько общностей, назовем их клубами, хотя можно было бы и кланами, орденами, обществами, это неважно. Их несколько десятков — но лишь немногие имеют вес в масштабе всей нашей великой страны. До последней Великой Войны таковых было всего четыре — прочие же вынуждены были подчиняться, чтобы не раскачивать лодку. После этой войны оказалось так, что достижения науки играют весьма важную роль — и число Главных Клубов несколько расширилось. Так что, Альберт, я говорю сейчас с вами не как частное лицо, и смею надеяться, ваш давний друг — но и как представитель одного из Главных Клубов, имеющий "мандат доверия" также и от прочих. Вы представляете, на каком уровне пошла игра, и какие интересы брошены на весы? И кому вы дадите ответ — и какие будут последствия, для вас и вашей семьи?

— "Однажды утром я проснулся фиванским царем", — произнес Эйнштейн. — Это Жан Ануй, "Антигона". И с этого утра государственные интересы стали для меня выше — чести, порядочности, любви, даже родственных чувств. Сейчас вы показали еще раз, насколько политика грязная вещь.

-Но без политики жить невозможно. Альберт, не хочу вам угрожать, но если вы считаете, что ваша имя и репутация делают вас неприкосновенным, то вы очень ошибаетесь. Кое-кто из весьма влиятельных фигур намерен припомнить вам и вашу переписку с Планком, уже в то время, когда он жил в ГДР. И ваш совет супругам Розенберг поехать в Рождество пятидесятого в Париж, вместе с детьми, и уже не возвращаться. Знаю, что это советовали им не только вы, но ваше имя самое значимое. А уж ваша статья "Почему социализм?", ваши письма к кому-то в СССР, причём не только к советским учёным, и ответы на них — да в Комиссию к Маккарти тащат за гораздо меньшее! Знаете, отчего вас уже тогда не объявили коммунистом?

-Хотите сказать, что вы всё это время были моим ангелом-хранителем, защищая и оберегая меня от нападок тёмных сил? И теперь наконец-то предъявляете мне к оплате счет?

-Увы, дорогой Альберт, все гораздо хуже — и для вас, и для всей нашей страны. Ведь кроме "Манхэттена" и немецкого Проекта, существовал и русский — как оказалось, намного более успешный. Вы же не верите версии для публики, что "Сталин присвоил научное наследие Рейха"? Если у него в пятидесятом, для удара по Шанхаю, уже была готова водородная Бомба в пятьсот килотонн и крылатый носитель для неё — а у нас даже сегодня нет ни того, ни другого. Зато сегодня у русских уже есть супер-Бомба, мощнее той в двести раз. И, что столь же важно, средство ее доставить нам на головы.