Зверь лютый. Книга 7. Найм

Чётко понимая, что ситуация "один против всех" — будет постоянно повторяться. Предвидя неизбежный раскол, вражду товарищей. Предательство и измену, попытки "пожирания" собственной "революцией".

Посмотрите записи великих людей — реформаторов, революционеров, полководцев. Лидеров. Они значительно больше времени и сил тратили на своих, на борьбу, на уничтожение членов своей команды, чем на всех внешних врагов. Именно свои, соратники, сотоварищи и составляют главную проблему. И — главную опасность.

Лидер — это не тот, кто победил противника. Это тот, кто сформировал команду, которая победила противника. И ухитрился "остаться в живых". Среди "своих".

"Война — фигня. Главное — манёвры" — безусловная военная мудрость.

Временами я рассматриваю моих ближников и пытаюсь предугадать: кто первым попытается всадить мне нож в спину.

Николай? Увидев какую-то существенную прибыль от моей смерти?

Чарджи? "Невместно иналу, потомку потрясателей вселенной, служить ублюдку-недобояричу"?

Ноготок? "Оно-то выросло. Но мало".

Ивашко? "Сильно выпить захотелось. А ты не велишь".

Сухан? Всякое внушение имеет срок действия, спадёт с него "заклятие волхвов" и что тогда?

Да вообще, у любого и каждого здесь есть или могут возникнуть причины сунуть мне нож под ребро. С Кудряшком мне, как это не парадоксально звучит — повезло. Я всегда ждал от него гадости, я всегда был по отношению к нему насторожен и внимателен. Хорошее напоминание.

Пугачёв носил под одеждой панцирь. Когда один из приближенных казачьих атаманов ударил его во время конной прогулки копьём в спину — это спасло ему жизнь. Инцидент списали на пьяное веселье. А сподвижника удавили ночью.

Надо бы и мне какую-то "кольчужку на голое тело" подобрать...

Многие годы носил я под одеждой кольчугу, особливо на путях будучи или в собраниях. Бывало так, что месяцами не снимал, бывало — и спал в железе. Другая же защита моя во внимании, в привычке, уж и неосознаваемой часто, смотреть на движения людей вокруг, на руки их. На взгляды, на оттопыривающуюся одежду, еду проверять, не садиться у окна или дверей, но видеть их... Многие приёмы есть. Дабы голову сохранить — надобно ею по сторонам крутить.

По возвращению в Пердуновку случилась у меня небольшенькая радость: Беспута заявилась.

— Батюшка велел поклон низкий передать да спросить: поздорову ли боярич? Хорошо ли в поход сходил да не надобна ли помощь кака?

Чтоб Всерад до такой вежливости додумался — не верю. Тут чисто разведывательная операция коллективного разума: уточнение и проверка информации. "Пауки" нервничают: а не начну ли я за дела их взыскивать? Прошлый-то раз мне с их веси пришлось бегом бежать. Вот девку и подослали.

Только "мирные селяне" не учли одной детали: агент не только приёмник информации, но и её источник. При умелом обращении и к взаимному удовольствию.

— А пойдём-ка, красавица, во лесок. Побеспутничаем.

У этой девки ярко выражено характерное свойство многих женщин: если рот не занят, то говорит она непрерывно. А зачем мне ей рот занимать? И другие позы есть.

Сначала-то, конечно, обычный рефрен:

— Ай! Ты чего так сходу! Больно ж. Я ж не готовая ещё. Ты б хоть поговорил бы...

— Ты сюда двенадцать вёрст шла. Что ж не приготовилась? Знала ж — чего будет. А говорить мне с тобой не о чем. Сама расскажешь.

И точно: дальше я только заправлял да направлял. Беседу её направлял. Наводящими вопросами.

Парадокс крестьянской жизни: насколько крестьянину в его труде приходится планировать наперёд свою деятельность, предвидя за полгода-год тот же сев или потребный запас дров, настолько же крестьяне беспомощны в прогнозировании проблем социально-политических. Я тут Уэллса как-то вспоминал — таки "да".

После набега пруссов и моего конфликта с "пауками" по селению ходили самые странные слухи. Что я приду со своими и рябиновскими и всё селение вырежу. Что я ушёл в Елно — войско у князя просить против "пауков". Что князь войска не дал, а я пошёл поганых звать. Что нас с Акимом в Елно схватили, пытали и головы отрубили. Что встретилась нам на путях святая женщина прямо из Святой земли, покропила нас святой водой, и от того пошли мы с Акимом по святым местам грехи замаливать. Что черти водяные на нас напали, напоили допьяна и к себе утащили...

Слушать весь этот трёп под ритмические толчки в Беспуту было... забавно. Пейзане выражали в слухах тайные мечты: "Чтоб его не было". Но я — есть. А они впустую потратили кучу времени.

Трижды собирали сельский сход и так ни до чего не договорились.

Одни упорно толковали, что надо уходить на новые земли.

— Но сперва собрать урожай... И обмолотить... Ежели будет на то божье соизволение... А тама дожди пойдут... А куды ты в дождь пойдёшь? А тама снег ляжет. И чего? Вымрем же на холоду-то... И опять же: хлеба сеяли мало — стал быть и мало соберём. А что было хлебушка в закромах общинных — в Рябиновку увезено. Вот кабы по весне все поля хлебом бы засеять, то на ту осень... если бог даст... Накось выкуси! Все поля хлебом... а семена откуда? Эт, почитай весь нонешний урожай — на посев пустить! А жрать чего будешь?

Экстремисты призывали "сжечь к хренам" и Рябиновку, и Пердуновку, и заимку мою.

— Но... "Красного петуха подпустить"... Это ж дело такое... А ну как сыск пойдёт? Да и тама... биться будут. А то сюда придут и нам тако же... А потом этот хрен лысый вернётся... Ты гля, чего он с пришлыми-то сделал... Он же ж и нас так... порубает да в рядок уложит... А ведь то вои были, а мы-то... Опять же — колдун. Вона Пригода-то от него ушла, а заклятие-то её догнало. Вот к примеру мы, стал быть, поднялися... Ну, стал быть, на новые места. А тута эта... ну... волшба сатанинская... Слышь-ка, а ну как тя... ка-ак за хрип-то прихватит. Ты лицо-то у покойницы помнишь? Синие-синее. И у тя, дурня...

Мудрые, глубокомысленные, истинно народные рассуждения, раз за разом заканчивались криками и ссорами. Община так и не смогла принять общего решения. Люди устали от этих бесконечных разборок, от неопределённости своего будущего, от тщетных попыток сделать выбор в условиях отсутствия информации. Они не смогли ни избрать себе старосту, ни решить судьбу осиротевших семей. Только и хватило, чтобы привычно, "по обычаю", закопать умерших да продолжать, пусть и вяло, вполсилы, косить сено.

Тут наш с Беспутой процесс завершился. На мой вкус — весьма успешно и долгожданно. Как источник информации — она, конечно, балаболка. А вот как приёмник... не информации, конечно... очень своевременна. А то при столь продолжительных перерывах в... в межполовом общении я становлюсь очень раздражительным. Даже при экстремальных физических и эмоциональных нагрузках. Как-то глупею и... "злобею", что ли? Может, её сюда перевести? В Пердуновку? И приучить к "постоянной готовности". А то вон как её, бедняжку, раскорячило.

Но эти благородные, даже где-то элегические мысли умерли, едва родившись — Беспута начал попрошайничать:

— А ты мне чего из города привёз? Как это "ничего"? Я для тя... за двенадцать вёрст к милому дролечке бегом бежала... ножки бедненькие побила-постёрла... тута вот расстаралася... такие муки мученические вытерпела... аж вспотела вся... Хоть бы платочек какой... уж я б перед соседками-то... А-то зеркальце бы. У тя зеркальце-то есть? Подари! Завтрева мужики в Рябиновку пойдут — разговоры разговаривать. А девки да молодайки все к нам на двор сбежались бы. Уж я подарочком как махну... и отсель глянусь, и оттуда погляжусь... на красу-то на свою девическую... а они-то, слышь-ка, "дай глянуться, дай", а я б им: "не, низя — дырку проглядишь". У их у всех глазья как разгорятся... как они все кучей попадают... И с зависти — сдохнут. Все враз.

* * *

Дорогих подарков девушке хочется: нормальных зеркал здесь нет. Стеклянное, с ртутной амальгамой... ну, разве что в Венеции. И то — ровной поверхности стекла сделать здесь не могут.

"Венецианское зеркало, в котором мой нос занимает половину лица" — из Вальтера Скотта об этой эпохе. Сплошная "Комната смеха".

Зеркала здесь металлические — бронзовые или серебряные. Соответственно, крестьянские девушки смотрятся на свою "красу несказанную" только в лужах да в вёдрах с водой. Зеркало, не поясное, не ростовое — маленькое, как в пудренице — предмет роскоши и свидетельство женской успешности: не простой дружок, а богатенький. Купить что-то сама молодая женщина или девушка не может — деньги у отца, мужа, брата, свёкра, старшей хозяйки... Заработать — аналогично. Единственный способ получить ценную вещь: удачно "одарить благосклонностью".

Нытьё Беспуты вызвало в моём воображении целую картинку.

Двор её отца Всерада в "Паучьей веси". Весь подсвечен множеством красных точечных источников света типа рубиновых лазеров... Завален телами умерших молодых женщин и девушек... "Сдохших от зависти". Их складывают в штабеля, чтобы освободить проход к крыльцу, красные узкие лучи света, сплетающиеся в густую сеть, похожую на лазерные системы контроля объёма в банках и музеях, медленно гаснут, постепенно падает интенсивность глазного излучения юных красавиц...

Пейзаж по эпичности и экспрессивности напоминает лучшие картины художников-передвижников по теме "Ледовое побоище", "Бой Пересвета с Чолубеем" или "Апофеоз войны".

* * *

Беспута продолжала описывать воображаемое использование моего гипотетического подарка в качестве оружия массового поражения женской части местного населения. До Хиросимы эффект не дотягивал исключительно из-за малой численности общины. А так-то идёт поимённое "... и от чёрной зависти сдохнет".

Затем она начала строить прогнозы в части воздействия гипотетического подарка на мужскую часть селения. Тоже — поимённо. Я как-то остро осознал своё "энное место" в этой последовательности "членов ряда", стремящегося к бесконечности...

Тю, Ванёк, нашёл о чём переживать — сам же давно понял: ничего приличного у тебя здесь быть не может. Потому что "хорошее" — к сердцу прирастает. А это для "хорошего" — смертельно. "Ураган по имени Ванька".

Грустновато как-то.

Ну и фиг с ним. Меньше рефлексии — больше эрекции. Я просто поставил балаболку перед собой на колени и занял её рот более приятным для меня процессом. Впрок, так сказать. Про запас. На всякий случай. А то при такой моей жизни — кто его знает, когда будет следующий такой... "случай".

Заодно появилось и время обдумать ситуацию. Если "пауки" завтра будут в Рябиновке "разговоры разговаривать", то мне надо там быть. А то Аким может сгоряча... чего-нибудь "не того" решить.

Беспута поглядывала на меня снизу, из-под съезжающего на нос платочка. Любопытствует: "а так хорошо? А так нравится?". Но-но, детка, без рук. Руками я и сам могу. Не интересно. Не надо нам тут, на "Святой Руси", эти молодёжные американизмы. Это пусть у них там всякие эрзацы, заменители и имитаторы. А мы — натуралы, мы — исконно-посконно. Губками давай, головой работай... Интенсивнее. И прогрессивнее — язычком можно. Язык тебе пока для говорения не нужен — самое интересное ты уже сказала.

Она постепенно приноровилась к моим предпочтениям, стала вести себя более уверенно. Но потом заволновалась, в глазах появился страх. Даже попыталась вырваться. Деточка, захват головы руками или ногами — одной головой не разрушается.

Это, видимо, та самая ситуация, о которой народная мудрость гласит: "Одна голова — хорошо, а две — лучше".

Не боись, моя голова тоже соображает: "Заклятие Пригоды" — не для тебя. При твоей репутации, образе жизни и круге знакомств, ты и мявкнуть не успеешь, как "семечки соберутся в горло твоё и удавят". И не важно — что именно из местной флоры и фауны будет использовано в таком процессе. Главное — ты в это веришь, ты сама найдёшь себе напророченную смерть. А очередной твой партнёр смущённо скажет:

— Дык... эта ж... колдун же... ё...

Глядя, как она старательно утирает мордашку концами своего платка, я задал, наконец, интересующий меня вопрос:

— Хрысь завтра в Рябиновке будет?

Ну, раз он там будет, значит и мне там быть обязательно. "Пауки" — мои. И мне надлежит их доломать. До приведения к полной покорности. Нанять этих вольных смердов — "рядовичей" так, как мне нужно.

Договор найма сельских местных жителей по-святорусски называется — "примучивание". Вот это и надлежит исполнить.

День кончается, а мои заботы — нет. Стоило вернуться к селению, как пошли наезды:

— Ты чего меня сюда притащил? Я тута чего, ветки собирать должон? Баб-то гожих в селище нету. На кого залазить-то? И мёду не дают. Уговор не сполняешь, боярыч. Мотри, не встанет — твоя вина будет.

— Уймись, Меньшак. Кроме этих баб в вотчине и ещё есть. Мёду велю давать. И мяса. Но не сразу — начнёшь жрать в три горла — сдохнешь. Брюхо с непривычки заболит.

Отшил холопа новоявленного. Надо ему какое-то дело найти. Что б не тяжело и на всё время. Чтоб глаза не мозолил и пользу приносил. В свободные от основного техпроцесса периоды. Чего он там про ветки говорил? Ветки и на дрова не худо пойдут, а вот корни да пни... Надо ставить смолокурню. Пусть пни собирает и колет.

Пни на чурки колоть... Это дело... вполне обеспечит ему самоудовлетворение. И мужичку — занятие, и вотчине — польза.

Железо подходящее на днище смолокуренной ямы мы привезли, только поставить. А там, глядишь, и дёготь гнать начнём, колёсную мазь делать.

"Наш золотой запас — две банки колёсной мази". Это — из "Педагогической поэмы".

А вот из "Слова о полку...":

"А половци неготовами дорогами

побегоша къ Дону великому:

крычатъ телегы полунощы,

рци лебеди роспущени".

У кочевников колёсной мази нет, вот их телеги и "кричат как лебеди в испуге". Великая Степь — весьма обширный рынок сбыта.

Глава 147

* * *

В идеале надо бы получать "Вышневолоцкий дёготь" — чистая сосновая, паровая, казанная смола, чёрного цвета с красновато-бурым оттенком; консистенция подсолнечного масла, запах смоляной, вкус смоляно-скипидарный. Но как этого добиться при моих смолокурне и смолокурщике? В 19 в. Россия экспортировала за границу только соснового дёгтя, "смолы", пять сортов. А совсем другой продукт — "берёзовый дёготь" во многих странах просто назывался "русское масло".