Чудеса случаются: клинок просвистел над макушкой царя Итаки, что уже было большим достижением Ромашкина, но продолжение оказалось ещё круче — меч идеально вошёл в единственный глаз людоеда.
Вместе с рукоятью.
Все отчётливо услышали, как лопнуло око Полифема. Он как-то неестественно ухнул, выпустил Одиссея из руки и застыл, будто задумался.
Подскочивший на ноги царь Итаки отбежал к Аполлону, и они вместе стали смотреть на великана.
Нижняя челюсть Полифема отвисла, по подбородку потекла слюна. Волосатые ручищи чудовища силились подняться к лицу, но будто натыкались на невидимую преграду.
— И чё? — тихо спросил себя Ромашкин.
В этот момент Полифем начал величаво заваливаться вперёд и чуть направо, в сторону опущенного колена. Так он и рухнул безвольным мешком на каменный пол, притом удар головы выдался чрезвычайно гулким.
Овцы стали откровенно истерить.
«По ходу, я ему в мозг угодил», — выдвинул гипотезу студент, удивляясь меж делом точности и силе броска.
Циклопа передёрнула мощнейшая судорога, и стало бы тихо, только овцы блеяли.
Кто-то побежал посмотреть, как дела у врезавшегося в стену моряка, остальные приблизились к поверженному Ромашкиным исполину.
— Я даже не в претензии по поводу того, что ты влез мой поединок, чужанин, — холодно произнёс Одиссей. — Бросок был хорош. Но ты мне объясни, как мы отсюда выйдем?
Аполлон раскрыл рот. Потом закрыл. Затем снова открыл.
Если бы студент любил эллинскую мифологию, он бы рассказал, что план был прост: ослепить циклопа, спрятаться по углам и щелям, дождаться, когда он утром станет выпускать овец пастись и выскользнуть, ведь именно так облапошил людоеда тот самый Одиссей из известных нам историй, вот только бросок получился сильноватым... Но Ромашкин всю жизнь ненавидел Древнюю Грецию, поэтому отмазки не сочинил.
К ним подошла Клепсидра.
— Не волнуйся, славный царь Итаки, — мурлыкающим голосом сказала она. — У нас с Аполлоном есть волшебный ключик.
И она подмигнула студенту, мол, давай помучаем Одиссея.
А Ромашкин и сам готов был с ума сойти, не понимая, о чём это говорит Клепсидра. Он обиделся и непроизвольно засунул руки в карманы джинсов. И наткнулся на мелок.
— Лепёшка, ну и дурак же я!
Он вынул руку из кармана ради того, чтобы громко хлопнуть себя ладонью по лбу. Но Клепсидра с её намёками была достойна мести, поэтому Аполлон добавил извиняющимся тоном:
— Я оставил мелок в трюме, боюсь потерять...
Если есть наука при помощи выражения лица давать понять собеседнику, насколько он туп и бесперспективен, то Клепсидра оказалась достойна нобелевской премии. Оставалось только плечами пожать, что парень и сделал.
— Пойду, меч достану, — ляпнул он и отправился к трупу циклопа.
— О чём вы хоть говорили? — спросил Одиссей у девушки.
— А, забудь.
В глаз было лезть и противно, и боязно — вдруг великан всё же не умер? Впрочем, дыхания не наблюдалось, а мелкие конвульсии прошли.
Засучив рукав толстовки, Аполлон отважно погрузил кисть в вытекшее око Полифема, и влез туда по локоть. Пальцы всё-таки нащупали рукоять меча. Клинок покинул голову великана с неприятным звуком «чавк».
Оба поступка Ромашкина — и ловкое убийство, и извлечение меча из поверженного врага, — вызвали среди поредевшей команды немалое уважение. Сам же Аполлон только теперь начал осознавать: пару минут назад он лишил жизни живое существо, почти человека, хоть и не вполне вменяемого...
Всё это требовало осмысления, притом в одиночестве. Студент ушёл к плите, закрывавшей выход, вроде как, осмотреть, и там отдался накатившим чувствам.
Он всегда полагал, что убийство навсегда меняет психику убийцы, поэтому было боязно. И противно. И пришло понимание: иначе быть всем съеденными. Но гордиться убийством?!
Ромашкин прислонился спиной к камню, медленно съехал наземь и долго сидел без движения.
Мысли парня бродили по кругу, то обгоняя друг друга, то сталкиваясь и противореча, то будто бы взаимно дополняясь, и Аполлон уже хотел разорвать эту бесконечную цепь, с размаху приложившись головой о камень, но тут к нему приблизилась Клепсидра.
— Ты поступил правильно, чужак, — сказала она веско и убедительно, как ни разу ещё не говорила. — Не казнись. Само пройдёт.
Ромашкин усмехнулся:
— Что, по мне всё так здорово видно?
— Почти всё, — улыбнулась Клепсидра. — Но есть и много непонятного. И чего уж там, пугающего...
— Например?
— Ну... — Чувствовалось, девушка тщательно подбирает слова. — Вот ты ни разу ничего не сказал о тех, кто отправил тебя в царство мрачного Аида.
— Разве?! — Ромашкину казалось, что они обсуждали с Клепсидрой происшествие на постоялом дворе и так, и эдак. — Больно надо о них говорить. Если это была богиня любви, то Церберу под хвост такую любовь. А бог войны, нападающий тихо с тыла, вовсе не стоит обсуждения.
— И у тебя нет желания им отомстить?
Аполлон рассмеялся, отмахиваясь:
— Они же бессмертные. Ну, проткну я этого труса. Ему, наверное, больно будет. А мне сразу счастье привалит, что ли?.. Про Афродиту я молчу, она сама себе то ещё наказание.
— Есть вещи пострашнее смерти, — мрачно промолвила Клепсидра.
— Да-да, я помню твои рассказы в трюме. Иксион, огненное колесо, Кронос и Тартар, Прометей, опять же, с печенью и орлом... Ты думаешь, у меня настолько извращённый ум, чтобы упиваться мыслью, мол, где-то сейчас висит на цепях Арес, а его в задницу клюёт жареный петух? Сейчас, и вчера, и завтра... Вот радость!
— Думаешь, Зевс упивается? — Девушка вскинула бровь. — Ничего-то ты не знаешь, Аполлон. Ладно, пойдём к костру, там овца дожаривается. От голода здесь явно не умрёшь.
«Ме-е-е!» — бесконечно повторялось на разные лады, отражалось от стен пещеры и носилось в пространстве, как бы удесятеряя поголовье Полифемова стада.
XXX
Воспитание человека — это, прежде всего,
формирование у него процесса торможения,
воспитания у него жизненных тормозов.
Мудрость неизвестного военрука
С неба капало скудно, мелко, но по-прежнему капало.
В последний дождливый день возле храма Феба собрались, казалось, все жители Дельф и многочисленные гости, которые поспешили на свидание с легендарной пифией. Молва о Елене Дельфийской пронеслась по Греции, словно ураган, потом ещё трижды, и сотни страждущих потянулись к знаменитому прорицалищу.
Ленка явилась народу, как всегда, скромная и прекрасная, волшебная и нездешняя. В окружении жрецов под водительством несколько приболевшего в этот день Эпиметея она проследовала под навес.
Её почитатели принялись кричать восторженные приветствия, толпа подхватила. Верховному жрецу стало скверно, будто ему по печени врезали. Пифия в тот момент как раз обернулась и заметила красноречивую реакцию Эпиметея на здравицы в адрес Елены Дельфийской.
«Мужика совсем скрутило, ты в стопроцентной опасности, подруга», — мысленно сказала себе Ленка и подняла руку.
Жест получился смазанным, так как пальцы угодили в провисший от дождя навес, отчего вода полилась с краёв и, естественно, попала на гиматий верховного жреца. Эпиметей заскрипел зубами, стряхивая брызги с шерстяного наряда, пока влага не впиталась.
Тем не менее, народ правильно понял Ленкин жест, и на площади перед храмом воцарилась удивительная для столь плотного сборища тишина.
— Приступим, — негромко сказала пифия, но её услышал каждый.
И снова все увидели странный завораживающий танец пальцев, а перед взором Ленки Афиногеновой смешались две картинки: замершие восхищённые, недоверчивые, любопытствующие, скептически настроенные, пришедшие поживиться в толпе воровством, непонятно зачем притащенные родными, алчущие счастья, молящие денег, ищущие утешения, ждущие беды люди и — нити их жизней, такие же разноцветные, как и причины, приведшие греков к оракулу.
А кроме нитей человеческих судеб в картине мира сегодня проступили едва различимые струны, из которых, как внезапно поняла девушка, всё и состоит. Эти струны пронизывали всё пространство, причём в любую сторону, стоило лишь сконцентрировать внимание на каком-либо предмете или направлении. Ленка по наитию прислушалась, отстранившись от окружавших её шорохов, вздохов, шума ветра... Струны тихо-тихо пели, но этот звук можно было усиливать, сосредотачиваясь. Кроме того, пифия получила возможность играть, мысленно касаясь струн, причём звукоизвлечение непостижимым образом приводило к изменению окружающей реальности!
Достаточно было думать о чём-то конкретном и касаться нужных струн. Допустим, надоевший дождь. Где там струны, уходящие в небо?..
Спустя несколько минут люди начали смотреть вверх, потому что дождь закончился, а прямо над площадью и храмом небо удивительным образом стало освобождаться от туч. Небольшой синий кружок принялся расширяться, а серая облачная масса начала крутиться вдоль границы чистого неба, словно желая снова поглотить, спрятать его от земли. Однако расширение продолжалось и продолжалось, пока солнце полностью не залило Дельфы и окрестности своим живительным светом.
Затем пифия шагнула из-под навеса, и движения её рук стали ещё быстрее. В народе растеклось невыразимое умиротворение.
А потом Ленка остановила время, усилием воли приглушив пение сразу всех струн.
Всё замерло, наступила абсолютная тишина.
Когда-то, в детстве, она мечтала о такой сверхспособности. О, она бы многое исправила, многое переиграла бы... Пусть сказанного не вернёшь, но кое-какие вещи вполне можно переставить... Убрать с чьей-то дороги или наоборот подсунуть...
Сейчас девушка не могла уже вспомнить, какие хвосты она заносила в тогдашних мечтах, что за косяки она исправляла. Ах, да, однажды она представила, как здорово можно забрать деньги из банка, пока все стоят, словно манекены... Только зачем ей эти деньги? Уместно ли открывшиеся возможности тратить на банальное воровство?
Ленка отошла от навеса и жрецов в сторону, уселась на ступени храма.
Предстояло о многом поразмыслить. Конечно, её изумила внезапно проявившаяся способность ставить мир на паузу. А студентка всего лишь подумала, сколько тут работы привалило, её и за три дня не переделаешь, вот бы время остановилось.
Оно и остановилось.
Полнейшая тишина.
Жуть.
И восторг.
Пифия Афиногенова была уверена, что легко запустит музыку бытия, стоит только пожелать, начав щипать потаённые струны этого мира.
Глубоко задумавшись, Ленка провела в оцепенении немало минут, хотя минут, вроде как, и не было. Девушка просчитала несколько ходов на будущее: раз уж дождь так легко отступил, то вскоре надо ждать визита одного весьма озабоченного кифарета. И быть готовой.
Она обдумала ещё многое, потом очнулась от мыслей, словно ото сна, и огляделась.
Птицы висели в небе. Пустой ненужный тубус, падающий у Писистрата из неловких рук, замер на полпути к земле. Хламиды на людях, развиваемые ветром, застыли, как на стоп-кадре. Даже ядовитый дым Пифона, беспрестанно поднимавшийся через специальную трубу в крыше храма, превратился в призрачный столб.
Ленка решила поразмяться и заодно чуть-чуть пошалить.
Вернула тубус в руку младшего жреца. Пододвинула скамью из-под навеса наружу, влезла на неё, зачерпнула ладонями дождевую воду из немаленькой лужи, собравшейся на навесе. Подняла сомкнутые руки над головой Эпиметея, резко развела в стороны. «Сгусток» воды завис в воздухе, переливаясь на солнце.
Здесь Ленка снова задумалась: если время остановилось, то, с точки зрения здравого смысла, фотоны, испускаемые солнцем, тоже должны были остановиться, а значит, стало бы темно. Нервы глаз реагируют на поток фотонов, это медицинский факт. А тут никакого покраснения светового спектра не случилось. Пифия Афиногенова прониклась самоуважением. Надо же, кое-что и будущий историк помнит из физики!
Ленкина мысль вильнула в другую сторону: время есть факт наличия изменений, вот рука двигается, миг назад она была чуть левее, значит время идёт! Если бы время остановилось, то никто не двигался бы. А она — может. Парадокс.
У девушки выкристаллизовались две гипотезы.
Первая. Время идёт неодинаково для неё и остального здешнего мира.
Вторая. Всё вокруг существует в ином темпе, чем она... А, нет, это опять первая гипотеза!
Пифия рассмеялась и сказала вслух:
— Да, Ленок, теоретик из тебя неважнецкий!
Посреди вселенской тишины это заявление прозвучало, конечно, сиротливо, зато, к немалому удивлению студентки, на чистом русском языке.
— Вот это, блин, круто, — непроизвольно выдохнула Елена Дельфийская, и то слово, которое постоянно превращалось в «лепёшку», осталось «блином».
А ещё Ленке показалось, что землю чуть-чуть тряхнуло.
Странно.
— Блин! — крикнула девушка.
Короткая лёгкая дрожь под ногами.
— Лепёшка! — протестировала Ленка.
Ничего.
— Блин!
Тряхнуло.
Студентка покумекала-покумекала и сделала то, чего старалась не делать примерно с шестого класса средней школы — выматерилась.
Упомянутая нечестная женщина, славная распутным поведением, содержала в себе всего четыре буквы, зато какие! Землю сотрясло так, что некоторые застывшие люди закачались. Хорошо хоть, не попадали.
«Загни я трёхэтажным, произошло бы землетрясение», — смекнула Ленка и мгновенно прониклась уважением к термоядерному пласту русской словесности.
Открытие было, как минимум, небесполезным. Может, правы те, кто утверждает, дескать, матерщина когда-то имела силу сакральных заклинаний, разрушающих горы, останавливающих реки и чёрт знает ещё что делающих.
Ленка вернулась к насущному. Итак, она стоит на скамье, смотрит примерно на полстакана воды, висящей над Эпиметеем.
Переместив туда же ещё несколько пригоршней воды, а потом и всю остальную лужу, стоявшую на плотном навесе из бычьих шкур, девушка слезла со скамьи и аккуратно задвинула её обратно. Для завершения каверзы Ленка завязала в общий узел тесьму на сандалиях верховного жреца. Двинется — упадёт.
Делу — время. Теперь можно было заняться, так сказать, прихожанами.
Вызвав на экране внутреннего взора нити судеб, пифия стала ходить меж людей и подправлять то, что открывало ей плохое. Боясь запутаться окончательно, плюс по велению озорного сердца, Ленка начала брать тех, кого «обработала», за руки и вкладывать их в руки рядом стоявших.
Через несколько часов студентка окончательно устала и вернулась на скамью. Перед ней стояли ряды взявшихся за руки людей, через каждого из которых проходила яркая нить зелёного цвета. Оставалось совсем немного посетителей, не охваченных её странным флешмобом, если такое слово уместно в Элладе.
