Неизвестно, сколько бы еще он проторчал неподвижно, таращась в темноту, но один из тысяч огней подплыл к нему вплотную и разгорелся особенно ярко.
— ..., ты что тут делаешь? — спросил знакомый голос. — Ты же вроде в первую смену учишься?
Он стиснул зубы, чтобы не завыть от боли, попятился назад, но натолкнулся спиной на стену. Огонь сиял ярко, обжигал глаза и даже сам мозг.
— Что случилось?! — голос стал испуганным, обеспокоенным. — Тебе плохо?!
Собрав все силы, он заставил себя проскочить мимо. Спрыгнул со ступенек, опять оступился и упал, но тут же вскочил и побежал прочь. Откуда-то он знал, что там были ступеньки. Откуда-то он знал, куда именно бежать, и как ни на что не натолкнуться. Это все огонь. Огонь больно ранил своим светом, но он же освещал все вокруг себя. Так можно было понять, что находится вокруг. И почему-то ему было совершенно ясно, что он только что был перед дверями библиотеки. А тот огонь, приблизившийся к нему... это была библиотекарь из иностранного отдела, которая иногда просила его помочь. Она беспокоилась за него, хотела ему помочь — и причинила этим боль.
Он бежал быстро, но не долго, из сил выбился довольно скоро и перешел на шаг. Бегать он никогда не умел. Это он смог вспомнить. Но не мог вспомнить собственное имя, и даже было ли у него вообще когда-нибудь имя. Его память, его сознание, восприятие — все перепуталось, исказилось, а частью разрушилось. В какой-то момент он спросил себя — что такое библиотека? И не смог ответить.
Кто такой библиотекарь?
'Тот, кто работает в библиотеке'.
Что такое библиотека?
'Место, где работает библиотекарь'.
Тогда что он там делал?
'Не знаю'.
Он библиотекарь?
'Нет, я школьник'.
Кто такой школьник?
'Тот, кто ходит в школу. Школьник, — подумал он, с трудом удерживая слово в голове. — Это я? Я так себя могу называть?'
Он брел сквозь темноту, в полузабытьи, и с чувством жуткого удовлетворения ощущал, как крупицы его личности утекают в ничто, как песок сквозь пальцы. Он оказался перед еще одной дверью, но не смог вспомнить, что дверь нужно открыть, и просто прошел сквозь нее. Почему бы и нет? Даже удобно, ведь у двери тугая пружина.
Что такое пружина?
'Не помню'.
За дверью оказалась лестница. А еще рядом с лестницей был лифт. Он вспомнил, что по лестнице можно подняться на нужный этаж, и то же самое сделать можно с помощью лифта. Однако он забыл, что других путей нет, и, сделав единственный шаг, оказался прямо перед дверью своей квартиры.
Почему она твоя?
'Я не знаю'.
Он постучал в дверь. Потому что вспомнил, что в двери иногда надо стучать. Какое-то время ничего не происходило. Потом послышался звук шагов. Хлопающий, звонкий топот босых ног по доскам.
— Кто там? — спросил огонь за дверью. Тоже знакомым голосом.
— Это я, — ответил он, не придумав ничего лучше.
Дверь открылась. В ноздри ударил запах перегара, а свет, излучаемый огнем, моментально потускнел.
— Что, приперся?! Где тебя вообще носило?
Рука схватила его за одежду и втащила в квартиру.
— Ты где шатался два дня?!
Удар по щеке. Не слишком сильный, но хлесткий и болезненный. И в этот момент он вспоминает. Не все, но многое. Как ходил в библиотеку. Как вернулся. Как ему велели идти в магазин. Велела его мать. Которая сейчас его бьет.
'Ненавижу!', — подумал он.
Что значит ненавидеть?
'Это значит хотеть, чтобы кто-то исчез'.
Он лишь подумал, что если огонь светит в темноте, то темнота огонь ненавидит. И хочет, чтобы огонь исчез. Наверное, она может его съесть. И лишь он это подумал, окружающая темнота охватила огонь перед ним. Сграбастала, сдавила, растерла в прах — и поглотила без остатка.
Прошло несколько минут, наполненных бесцельным блужданием по квартире. На вещах еще оставались отблески света, и благодаря им он нашел холодильник, а в нем — какую-то еду. Зачем-то он ее съел. По привычке, наверное. Затем он пошел в жилую комнату, где нашел ранец, учебники и тетради.
'Я же школьник, — вспомнил он. — Я должен ходить в школу'.
Он сложил учебные принадлежности в ранец, и вспомнил, что не знает, который час. В школу надо приходить в половине девятого утра — а сейчас может быть и больше времени. Значит, он опоздал? Опаздывать — это плохо. Он огляделся вокруг и увидел вдалеке большое скопление огней, которое было его школой. Ему нужно было туда — и он там оказался. Не задумываясь, как это произошло. Секунду назад он стоял в своей комнате с ранцем в руках — а секунду спустя уже находился во дворе школы, потому что думал про двор школы. Он не удивился, восприняв все как должное. Просто пошел внутрь.
По дороге ему встретилось еще множество огней, однако большинство из них сидело в своих классах за дверями, и это значило, что к ним заходить нельзя. А другие огни, которые были в холле и в коридорах, боялись к нему приближаться. Огонь светит в темноте, а темнота ненавидит огонь. Наверное, огонь боится темноты из-за того, что она его ненавидит, и поэтому светит на нее. Он попытался осмотреть себя, но своего тела не увидел. Оно у него было, он его чувствовал, но оно не светило. Значит, он был частью темноты, и огни боялись его, а он ненавидел эти огни.
Он подошел к двери, за которой находились знакомые огни — его класс. Пока он наблюдал за ними, к нему снова вернулись воспоминания. О выброшенном в туалет ранце. О вечно валяющейся на полу и истоптанной куртке в гардеробе. О неожиданных ударах под дых и в нос, нанесенных мимоходом, просто так. О смачных плевках в тетради. Об издевательском смехе над любыми попытками дать отпор кулаками — в одиночку против двух десятков. О множестве прочих вещей — разных по форме, но одинаковых по сути. Ненависть ожила в нем. Не забурлила, нет. Пришла в движение, как кровь, текущая по сосудам, придала бесформенно клубящимся мыслям стройность, помогла личности обрести какое-то подобие границ. Рука поднялась и постучала в дверь.
— Можно войти? — произнесли его голосовые связки.
Один из огней сдвинулся с места и направился к двери.
За дверью послышались шаги. Снова. Нет, не снова, это же уже другая дверь.
Он узнал этот огонь. Им была одна из его одноклассниц. Одна из немногих, не принимавших участие в травле. Ему она нравилась, на день Святого Валентина он даже решился послать ей валентинку через специальный ящик. Не понятно, на что надеясь.
Огонь приближался.
Яркий, больно обжигающий, хотя и не настолько сильно, как та библиотекарь.
Она была красивой. Раньше. Когда он мог видеть. Теперь он видеть не может. Он теперь слепой. А она — она все еще красивая? Слепые могут различать людей на ощупь, потрогав лицо.
Дверь открылась.
Он протянул руку и положил ладонь однокласснице на лицо.
Время застыло. А он стоял, и чуть ли не плакал от разочарования. Огонь разом потускнел от отвращения, а ладонь ощущала только обычную человеческую кожу. Чуть более мягкую, чем у него самого, но ничем не примечательную. Значит, вот это лицо, такое красивое — просто кожа? Просто мясо под этой кожей, налепленной на кости?
Его пальцы сжались.
И оторвали лицо.
Когда разверзлись небеса, то был глас надежды. Не иначе, как сам господь наш Иисус Христос послал одного из своих бесчисленных ангелов, чтобы покарать дьявольское отродье. Ангел обрушился с небес, подобно карающему мечу, приземлился точно в центр внутреннего двора. Гиперзвуковая ударная волна, следовавшая за ним, выбила все стекла. Асфальт треснул под его ногами. Ангел медленно выпрямился, и могучим движением плеч заставил скверну отринуть. Он обвел адскую бездну пылающим взором...
— Да... да что же это такое.
Не было никакого ангела, и не было никакого бога, который мог бы его послать. Был лишь насмерть испуганный эспер, но достаточно сильный, чтобы не позволить страху взять над собой верх. Он сделал шаг, с трудом прорываясь через материализованный кошмар, который тянулся к нему миллионами когтей, жаждущих растерзать его плоть. Один шаг, второй, адаптируя свою защиту под жестокую ярость чужого микрокосма. Резко выдохнул — и рванулся бегом.
Он пересек внутренний школьный двор, уворачиваясь от высовывающихся из асфальта рук, которые пытались схватить его за ноги. Схватился было за дверную ручку, но та попыталась откусить ему кисть, и тогда он ударом ноги выбил дверь вместе с косяком. Брызнула деревянная труха и кровь. Эспер влетел в холл и онемел от ужаса.
Тому, во что превратилась школа, нет слова ни в одном языке. Это нельзя было назвать полем боя, потому что на поле боя есть возможность сражаться. Но и бойней это не было, потому что даже на бойне есть определенный порядок, нужный для работы мясников. Даже слово 'ад' не дало бы представления, ибо слишком затерто от неуместного употребления.
Первое, что увидел эспер, был школьный охранник. Точнее, то, что от него осталось. Расчлененное тело висело на доске с расписанием. Руки и ноги — по углам, туловище в середине, голова была водружена сверху. Части тела не были полностью отделены, а соединялись между собой растянутыми сосудами и сухожилиями. Глаза головы двигались, а свисавший на грудь язык слегка подергивался. Охранник был жив.
Эспер вытащил из-за пояса старинный пистолет, взвел курок, и прицелился в жуткую конструкцию. Он почти решился прервать страдания этого человеческого остова, но в тот же миг скверна, почуяв трещину, которую дала его воля, вгрызлась в пелену, отделяющую его от кошмара, с удвоенной силой. Эспер стиснул зубы, крепче сжал рукоять пистолета... но все же выстрелить не решился. Опустил оружие и осторожно пошел дальше. Проходя мимо гардероба, он заметил нечто, ранее бывшее гардеробщицей. Оно было равномерным слоем размазано по полу, в проходе и между вешалок. И она тоже все еще была жива, жадно хватала ртом воздух.
Борясь с дурнотой, эспер поднялся на третий этаж. К своему облегчению, по дороге он никого не встретил, но стоило ему ступить в коридор третьего этажа, как стало кристально ясно — радовался он рано. То, что было в холле... то были еще цветочки.
Прямо перед ним на трубы центрального отопления была насажена голая девчонка, лет пятнадцати, не больше. Две тонкие трубы входили внизу раздельно, но сверху обе торчали изо рта. Более того, труба была причудливо искажена, пустила боковые отростки, пытаясь казаться похожей на дерево, и эти отростки торчали из груди и горла девчонки. Она быстро и мелко дышала, и из-за этого трубки издавали странный свистящий звук, чем-то похожий на польку.
Только теперь эспер осознал, что коридор был отнюдь не безмолвен. Нет, он был полон звуков. Отопительные батареи шли вдоль всего коридора, и на них ужасающим шашлыком было нанизано еще множество подростков. Кто-то на трубах, кто-то на самих радиаторах. Последние выглядели вдвойне отвратительно, раздувшись почти вдвое, и все они наполняли пространство свистом своего дыхания.
Слева была открыта дверь в туалет, откуда доносились какие-то булькающие звуки. На свою беду, заглянул внутрь. Там его встретили люди. Или унитазы. Что-то среднее. Человеческие тела были до неузнаваемости перекручены, деформированы. Превращены в унитазы — по форме и назначению. Головы заменяли собой сиденья, рты растянулись до соответствующих размеров. В сливных трубах угадывались очертания шей. Бачки заменяли съежившиеся перевернутые туловища, с каждого из которых свисала кишка вместо веревки. Ссохшиеся и атрофированные конечности были почти не видны. Это зрелище стало последней каплей — эспера вырвало. Прямо на пол, приблизиться к 'унитазам' он просто не решился. Кое-как отплевавшись, он торопливо вывалился обратно в коридор, и, взяв пистолет наизготовку, начал пробираться к нужному классу. Он старался не смотреть по сторонам, но двери классов были распахнуты, и нет-нет, а виднелись безрукие, безногие и безглазые существа, похожие на нематод — но еще недавно бывшие учениками и учителями, ползающие в гное, обильно вытекавшем из струпьев на их собственной коже. Или водруженные на парты гротескные груды плоти, из которых десятками торчали обломки переломанных костей, на грудях расправляли крылья 'кровавые орлы', а выпущенные 'колумбийскими галстуками' языки мели пол. Или...
Эспер зажмурился. Он бы заткнул уши, лишь бы не слышать этого ужасающее сочетание свиста, хлюпанья, агонизирующих стонов. Он многое успел повидать, и чем-то не поддающимся пониманию его сложно было удивить. Но это место отличалось от того, что можно встретить в зоне Первичного Импульса. Здесь была своя внутренняя логика, были причины и следствия, упорядоченность. Угнездившийся здесь кошмар не мог быть порожден стихийным буйством лишенного границ сознания. Он мог быть создан только намеренно.
Собрав остатки воли, эспер запретил себе думать о том, что происходит в соседнем крыле школы, где должны были находиться младшие классы. В очередной раз он укрепил собственный барьер личности и приблизился к нужной двери, из-за которой доносился гомон голосов. Та, в отличие от остальных, оказалась заперта, открывать пришлось выстрелами в замок. Рывком он распахнул ее и тут же отпрянул — прямо перед входом висело на собственных внутренностях тело в женской одежде, но с начисто содранной с лица кожей. Мертвое. Отшвырнув его в сторону, эспер ворвался внутрь.
Три десятка глаз впились в него, три десятка глоток одновременно завопили, умоляя помочь им, спасти их, сделать хоть что-нибудь. Эспер огляделся. Три десятка тел были вскрыты и разобраны до отдельных органов, а потом причудливо соединены между собой без всякой системы, развешаны и разложены по всему классу. Этот единый организм, равномерно заполнявший собой почти все пространство, бился в непрерывных конвульсиях, кричал, плакал, ругался, умолял, по-звериному выл тремя десятками голосов — но тот, кто сотворил его, оставался безучастен.
Он сидел у окна на последней парте. Бедно одетый подросток лет тринадцати лет, с умным лицом и неподвижными глазами. Он одной рукой подпирал голову с всклокоченными рыжими волосами, а пальцем другой водил по чему-то, лежащему перед ним. Это был лоскут содранной кожи, чье-то лицо. Всем своим видом подросток демонстрировал глубокую фрустрацию, а творящегося вокруг кошмара для него словно не существовало.
По пути эспер увидел достаточно, чтобы не колебаться. Он вскинул пистолет, поймав на мушку голову подростка, но в последний момент вспомнил — не убивать. Он сюда не за этим пришел. Сдвинул прицел чуть в сторону и выстрелил. И тут же что-то горячее сильно ударило его в плечо. От резкой боли эспер выронил пистолет и схватился за болезненное место. Под пальцами струилась кровь. Задним числом он сообразил, что пуля просто отразилась от цели и вернулась к нему, и только чудом не убила. Подросток даже не шелохнулся. Эспер зашипел сквозь стиснутые зубы и рванулся прямо к нему, лавируя между висящими частями тел. Теперь рыжий повернул в его сторону голову, но его глаза оставались неподвижными. Похоже, он был слеп. Значит, ранг А. Проблема...
Эспер прыжком взмыл в воздух. Все, что он мог противопоставить этому чудовищу — это собственный микрокосм и физическое превосходство. Левой ногой он оперся о край парты, а правой со всей силы ударил подростка в голову. Закачался, с трудом сохранив равновесие, но в следующий миг его словно ударил в грудь невидимый молот. Неведомая сила швырнула эспера через весь класс об доску, проделав им дыру в едином организме, заполнявшем класс. Его крик боли потонул в трех десятках воплей, огласивших пространство.
