Клинок увяз в металле.
Ромашкин отпустил его и со всей силы ввалил кулаком в красный кругляш, мерцавший между передними лапами кисы. Зелёные глаза хищницы плавно потемнели.
Три противницы из трёх.
Он разжал пальцы левой руки, кошка с предсказуемым грохотом упала к его ногам. Аполлон выпростал меч и негромко сказал хромому:
— Лучше беги.
Олимпиец рассмеялся. Он был могуч и быстр, а главное — бессмертен. Уверенность в своих силах давным-давно стала его главным панцирем. И бог побежал, но не от Ромашкина, а наоборот к нему.
Не пройди Аполлон через местные злоключения, он наверняка дрогнул бы и растерялся, но сегодня он оказался абсолютно в такой же броне, что и хромоногий олимпиец.
Они сшиблись, словно два локомотива, и студент пропустил удар кулака в бок, зато рассёк противнику живот и грудь взмахом клинка снизу вверх.
Здоровенный кулачище у олимпийца был, что твой молот — Ромашкина словно ветром сдуло в сторону. Защитные пластины доспеха вдавились в рёбра, и парень рывком сорвал их, будто не было прочных кожаных ремней.
Встав на ноги и обернувшись к олимпийцу, Аполлон увидел того освобождающимся от рассечённой и окровавленной одежды. Бог остался голым по пояс, и Ромашкин стал свидетелем того, как глубокий порез, из которого только что обильно лилась кровь, затягивается сам собой, не оставляя следа.
— Кто ж ты такой? — пробормотал студент, хоть и осознавал глупость этого риторического вопроса.
Противник решил ответить:
— Я Гефест. Мне нужно твоё сердце, чужак.
«Угу, одежда и мотоцикл», — мысленно расширил список Ромашкин.
Он с удовлетворением заметил, что ничуть не дрогнул, это обстоятельство его обрадовало, но и не приблизило к победе. Зато мысли летели необычайно легко, так как не вязли в зарослях совести и страха.
Поэтому при следующей сшибке Аполлон не только уклонился от убийственного кулака Гефеста, но и отсёк ему ногу всё тем же взмахом снизу вверх. Ромашкин подсмотрел его, наблюдая за тренировками Диомеда, и опасался этой атаки, когда выходил на поединок с прославленным греком, да настолько переволновался, что до мечей дело так и не дошло.
Разрез получился на зависть: полбедра осталось с Гефестом, остальное отделилось, словно и не было. Здоровенная ножища упала в одну сторону, а олимпиец, которого Аполлон ещё и задел плечом, завалился в другую. Как бы ни был силён трэш ситуации, парень пинком отправил Гефестову ногу подальше, вдруг она прирастёт?
Олимпиец принялся истекать кровью, с открытой бедренной артерией это было неизбежно. Наверное, Ромашкину следовало ужаснуться делу рук своих, но он воспринимал всё с исключительно социопатической холодностью.
К тому же, начали проявляться чудесные регенерационные свойства олимпийского тела: сосуды сжались, кровь унялась.
— Отдай мне ногу, — сквозь зубы процедил Гефест, отчаянно пуча глаза то ли от боли, то ли от ненависти к Аполлону.
— Ты как баба на рынке, — ответил парень. — То сердце тебе подавай, то ногу.
— Заткнись, смертный и отдай мне её! — проревел бог, практически не скрывая нетерпения.
«Форменное ницшеанство», — мысленно усмехнулся Ромашкин, глянув на мизансцену как бы со стороны.
— Итак, ты слабее меня, — раздумчиво и назидательно сказал он. — Твоя жалкая попытка убийства провалилась. Что я получу, если в припадке милосердия отдам тебе твою запчасть?
— Проси о любом, — тихо проговорил Гефест, не глядя на победителя.
Парень почесал макушку:
— Да я, вроде как, не в том положении, чтобы просить. Это ты у нас — одна нога здесь, другая там. Поэтому я потребую.
— Требуй, — сдавленно выдохнул олимпиец, держась за обрубок и всё пристальней поглядывая на отсечённую конечность.
Ромашкин догадался: ногу следовало приживлять как можно скорее, вот Гефест и нервничал. Значит, можно не спешить.
— Ну, перенесёшь меня в Дельфы... — протянул Аполлон.
— Перенесу!
— Не перебивай! — прикрикнул студент. — Ну, вот. Сбил с мысли...
— Давай скорей! — почти взмолился олимпиец.
— Ладно, вспомнил. Поклянёшься не вредить мне. И всё.
— Даю тебе священное слово бога, что перенесу тебя в Дельфы и клянусь не чинить тебе зла, — поспешно, но со сдержанной торжественностью проговорил Гефест.
— Ни в каком виде, безоговорочно, без ваших древнегреческих хитростей, — уточнил Ромашкин.
— Обещаю, обещаю! Давай же её скорее!
Нога прижилась за пару минут. Впечатляющее, хоть и немного отвратительное зрелище.
«Вот бы у нас такие технологии были», ̵#8212 позавидовал Аполлон.
— Кошек немного жалко, — с грустью сказал Гефест.
Парень подошёл к одной из них, присмотрелся.
— Да, действительно. Произведение искусства. Ну, ты их на меня натравил. Извини.
— Не беда, потом оживлю, — махнул могучей ручищей бог. — Ну, что, чужак, полетели?
Сначала Зевс устроил глобальный разнос. Получили все — от Геры до младших полубожков. Но супруге Громовержца было почти не обидно: главное, он вернулся, и Олимп даст отпор двум потрясателям реальности.
Слегка успокоившись, Зевс поднял примирительную чарку и удалился с женой и Афиной совещаться.
— Говори, — велел он Гере, и та кратко изложила все события последних дней.
— Стало быть, в хозяйстве мойр едва ли не пожар, — подытожил Громовержец. — Я тебя люблю бесконечно, Гера, но ты совершенно выпустила события из рук. Распылила силы. Зачем посылать по очереди нескольких детей, когда необходимо было схватить и заковать обоих чужаков? Разве не нужно было, прежде всего, остановить их деятельность? А чего добились Афродита и Арес? Они настроили ложного Аполлона против нас. Что, Афина?
Дочь Зевса рассказала о путешествии и разговорах с Аполлоном.
— Хорошо, мудрейшая из моих детей, — произнёс царь Олимпа, потирая плечо. — Допускаю, что он нам не враг, хотя парень явно не промах... Ты наверняка смягчила его сердце, но речи весят меньше клинка. Скажите мне, ближайшие мои соратницы, почему вы не действовали сообща?
— Мы недооценили угрозу, — признала Афина.
— И слишком поздно узнали о ней, — добавила Гера.
— Мирная жизнь сделала нас мягкотелыми и беспечными, — резюмировал Зевс. — Я отправляюсь к мойрам, а вы собирайте всех богов, ещё не понятно, кто будет нам нужен.
XXXV
Задача сделать человека счастливым
не входила в план сотворения мира.
Зигмунд Фрейд
Полутёмная зала дельфийского храма почти неуловимо изменилась.
В мире застывшей тишины, который совсем недавно возмущала своими репликами только Елена Афиногенова, всё ещё разбегались осколки эха, повторявшего слова неизвестного визитёра, когда где-то вверху, под потолком, раздался новый звук — сначала тихо, потом громче скрипело и подшоркивало, будто что-то мерно разматывалось.
Постепенно из мглы опустилась на верёвках этакая строительная люлька с неряшливо прикреплённым к ней облаком, нарисованном на картоне.
В люльке стоял парень лет двадцати, а может, чуть старше. Вполне ординарный для россиянина тип. Одет он был в тогу, вид себе придал торжественный и несколько, почудилось Ленке, надменный. Впрочем, любой, кто стоит выше тебя, выглядит надменно.
На лицо парень был такой же русак, как и она или Аполлон Ромашкин.
«Дура ты, дура! — укорила себя студентка. — Он же по-русски с тобой говорил! Он такой же, как мы!»
— Ты кто? — спросила она.
— Deus ex machina, — с улыбкой ответил незнакомец. — Или лучше бог без имени.
Он сошёл с люльки на пол, и нехитрое театральное устройство само собой растворилось, словно и не было.
И хотя у Ленки накопилось сто тысяч пятьсот вопросов, «бог без имени» её опередил:
— Скажи, тебя и твоего парня Сцилла прислала?
— Кто?!
— Зиля.
Ленка так и села. Незабвенная профессорша Зиля Хабибовна?! Вот так номер!
— Так ты её ученик!
Парень грустно рассмеялся:
— Чертовски меткое попадание, Елена. В самое больное место, надо признать... Я её одногруппник и, ну, мы дружили.
Девушка совсем растерялась:
— Она же... ей же... Да она пенсионерка уже!
Пришла очередь незнакомца ронять челюсть.
— Хочешь сказать, что дома прошло лет сорок?!..
Он приблизился к круглому камню, на котором сидела Ленка, и тоже плюхнулся, только чуть поодаль. Вид у «бога без имени» был удручённей некуда.
— А почему бы и нет? — пробормотал одногруппник Сциллы. — Я тут вечность провёл...
— Надо же, её уже тогда этой кликухой величали? — поинтересовалась пифия Афиногенова, чтобы как-то переключить внимание парня.
— Да я и придумал, — отмахнулся он.
Новая страшная догадка посетила студентку:
— Так, стоп, это ты за этим всем стоишь?! Это всё — твоих рук дело, деятель из машины?!
— В каком-то смысле, — печально подтвердил он её гипотезу.
— Тогда живо отправляй нас обратно! Меня и Аполлона! И, чёрт тебя возьми, не перепутай!
«Бог без имени» с симпатией поглядел на пифию Афиногенову.
— Ты очень сильна духом, Елена Дельфийская. Горяча и... ну, всё у тебя просто. Да и в твоём Аполлоне я это разглядел тоже. Здравствуй, племя молодое, незнакомое. Мы не такие были... насколько я помню. — Он помолчал. — Понимаешь, я не знаю, как вы сюда попали. И не представляю, как вас вернуть. Я не знаю, как самому-то отсюда сбежать! Я много лет искал выход из плена, в котором оказался...
Огорошенная Ленка слушала, не перебивая. И тогда питерпеноподобный одногруппник Зили Хабибовны рассказал свою историю.
Когда-то его звали Кириллом, и он с детства проникся древнегреческой мифологией и историей. На исторический факультет вуза он поступал, прочитав практически всё, что можно было достать по этой теме. Ещё абитуриентом Кирилл познакомился с миниатюрненькой восточного вида девушкой Зилей, и выяснилось — они оба буквально повёрнуты на Элладе.
Поступили, стали не разлей вода, и дело не исчерпывалось общим интересом, в конце концов, они были молодыми, а секс был в СССР и при Брежневе.
В какой-то момент оказалось, что Зиля не просто прочитала доступные любому посетителю библиотек источники, но и обладает дополнительными знаниями, правда, Кирилл посчитал их ненаучными. Домыслы каких-то странных и никому не известных исследователей. В основном, они касались ритуалов жертвоприношений, технологий предсказания и прочей «поповской чепухи», только древнегреческой.
На крымских раскопках (золотые деньки!) Зиля откопала чашу. Кирилл никогда не видел подругу настолько возбуждённой, она стала просто одержимой. И повела себя совсем не по-комсомольски. Во-первых, она умудрилась сохранить находку в тайне ото всех. Во-вторых, ночью, когда они вдвоём по обыкновению улизнули из лагеря, Зиля показала чашу ему и заявила, что такие вещи случайно в руки не попадают, ведь это жертвенный предмет, который наверняка поучаствовал не в одном магическом ритуале, а значит не пустышка.
Кирилла вся эта муть не убеждала, но как хороша в эти минуты была Зиля! Такого секса, как в ночь после находки чаши, у них ещё не случалось. Энергия переполняла девушку, делала её совершенно другим человеком. Будто не со студенткой, а с древней жрицей уединился Кирилл!
Они припрятали чашу, хотя парню было не по себе — всё же находка крупная и необычайно хорошо сохранившаяся. Днём Зиля с утроенным рвением окапывала участок, где нашла чашу, а ночью они вновь и вновь доставали артефакт, обсуждали его возможные свойства, и всё заканчивалось настолько страстным соитием, что их едва не застукали.
Тогда они нашли тайное место ещё дальше от лагеря.
Всё это время Зиля твердила о некоем ритуале, который позволил бы посетить мир олимпийских богов, как наяву. Материалист Кирилл в сверхъестественное не верил. Но ради такой волшебной девушки, как Зиля, был готов поучаствовать в дурацком представлении, и даже не заржать.
Так и не найдя других предметов на своей «делянке», девушка постепенно свыклась с мыслью, что одна чаша уже бесценное сокровище. В ночь перед отъездом домой Кирилл и Зиля приготовились к ритуалу. Девушка ждала чуда, парень алкал экзотической близости с той, кто окончательно свела его с ума.
И она прочитала какие-то заклинания на греческом, а он надрезал руку и пролил в чашу молодую дурную кровь. В тот же миг пещерка, в которой Зиля и Кирилл уединялись, наполнилась белым дымом или, может быть, паром, и студент очутился в мглистом безграничье. Мутные бесцветные массы клубились и наползали друг на друга в густых сумерках. Ощущения подсказали парню: он не то падает, не то взлетает, а, скорее всего, завис в пространстве, где совершенно неважно, что происходит с неким Кириллом, которого здесь быть не должно.
Советский студент пережил все этапы, знакомые Ленке не понаслышке: «Я сплю?!», удивление, страх, отчаянье, сомнения в собственном здравомыслии... Справившись с бурей эмоций, Кирилл вспомнил долгие разговоры с подругой, а также её заклятья.
Идея крутилась вокруг попадания в эпоху великих событий, когда рождались боги, сменялись их поколения, затем появлялись люди, и легендарные герои совершали деяния, воспетые аэдами древности... Прочитанные Зилей заклинания приглашали человека пройти путь от Хаоса к Веку Людей.
Осознав это всё, юный материалист из Советского Союза испытал непередаваемый шок — по всей видимости, он висел посреди первородного Хаоса, если уж следовать сумасшедшей логике Зилиных изысканий.
И тогда Кирилл, чьё имя происходит от греческого «господин», припомнил, что безграничный тёмный Хаос породил богиню Земли — Гею. И стало по слову Кириллову.
Мгла заструилась гигантскими вихрями, и космическая буря бушевала долгое время, ничуть не задевая студента, пока мгла не расступилась, и он не увидел впереди и ниже себя бескрайние тёмные пространства тверди. Так появилась Гея.
Древнегреческая модель мира была геоцентрической. Могучая земная твердь, над ней небо — Уран, глубоко под ней — мрачный и бездонный Тартар.
Кто или что делает живое живым? Эрос, вспомнил Кирилл. Так из Хаоса вышел бог любви.
Дальше следовали вечный мрак — Эреб, а также ночь — Нюкта. Эреб и Нюкта породили Эфир, то есть вечный свет. Появилась богиня дня — Гемера. Над землёй стали сменяться часы Нюкты и Гемеры.
Уран, сын Геи, воцарился надо всем, взяв Гею в жёны. Увы, верования греков предполагали массу кровосмесительных браков и, раз уж речь зашла о недостатках, бунтов против собственных отцов.
По телу Геи «пробежались» многовековые землятресения, раскалённая лава била в небо фонтанами, трещины то возникали, то затягивались, словно огромные раны, и в результате выросли величественные горы, а низины заполнились вечно беспокойным единым морем.
