Зверь лютый. Книга 7. Найм

— Ты!... Ты мне не сын! Ты — кукушонок приблудный! Я тебя в дом пустил, жить позволил, сжалился над бестолочью плешивой! Пригрел на груди гадюку семибатюшную! Я тебе всё дал! Вон, даже сегодня — ни слова против глупостей твоих... А ты!

Не понял.

За "гадюку" я, конечно, могу без разговоров и "фасад подправить". Хоть кому. Но... у деда руки в повязках. И видно, что он их бережёт. Набить морду безмозглому... не проблема. Вон Сухан с еловиной стоит. Чтоб самому не мараться. Но бить безрукого...

— Акимушка, тебя кто-то обидел?

Как он взвился! Аж слюной брызжет. И слов не находит... Нашёл.

Интересно, "хорьком паршивым" меня недавно называли, "соплёй плешивой" — как постоянной рефрен, но что змеи — яйцекладущие — как-то... хотя в школе по зоологии проходили.

"Трёхжелтковое протухшее яйцо похотливого криворылого аспида" кто-нибудь себе представляет? Ну не водятся же на Руси эти "ядовитые ужы"! А он такие подробности их повадок выдаёт... Особенно — сексуальных. Поймаю мамбу и обязательно проверю. Как у неё с рылом. И как же она это всё делает? Такие позиции... даже для змей... Надо посмотреть.

— Всё сказал? А теперь ответь на один вопрос: с какого такого испугу ты тут слюнями брызжешь?

Аким, набравший было воздуха для продолжения для своего зоологического монолога, поперхнулся, безнадёжно махнул на меня рукой. И отвернулся в сторону.

"Самый верный способ испортить отношения — начать их выяснять". Уж не знаю — чья эта мудрость, но, неоднократно проверив на личном опыте, подтверждаю — именно так.

Однако, если считать предшествующую лекцию о "трёхжелтковых яйцах" — как же они это делают? — искренним выражением духовной сферы данного индивидуума, то портить уже ничего. Можно спокойно уточнить подробности:

— Дед, ты из-за кузни так завёлся?

Умные книги подсказывают, а собственный опыт показывает: ссору всегда надо переводить из состояния "и вообще" в состояние "а конкретно".

Потому что, если я "вообще такой-сякой...", то это явление природы и ничего поделать нельзя. А вот если конкретно "у подруги — новые серёжки, а ты мне..." — то эта проблема решаема и нужно только обговорить детали. Но Аким же, вроде, серёжки не носит?

— Дурак! Причём тут кузня? И из-за кузни тоже. Это ж где такое видано: один сопляк другого притащил, да ещё и чужую кузню ему отдал! Мою кузницу! На моём дворе! Какому-то прыщу безродному, безрукому! Который и не умеет-то ничего, а уже хаять сразу!

— Стоп, дед. Прокуй сегодня своё первое дело для нас сделал — ошейник для Хрыся. Огрехов нет. Чего ты его "безруким" зовёшь?

— Да ни в ём дело! В тебе! Ты ж всё под себя гребёшь! Будто тута всё твоё! Будто меня и вовсе тута нету! Я тебя, по доброте душевной в семью взял, как сына родного принял, а ты, змеюка подколодная, меня же с дома моего и выгоняешь! Кукушонок хитрозлобствующий!

Ну, положим, как твоя "доброта душевная" выглядит — я помню: "пойди, дитятко, да убей. Четверых здоровых мужиков". Да и в остальном... Хотя, может, я где и "превысил должностные полномочия" или, там, "пиетета не соблюл"...

А Аким молотит дальше:

— Пердуновку — себе забрал, сегодня вот — "пауков" примучил. С меня коней да работников стребовал. Хитрожо...ый сильно — я ж тебе перед смердами отказать не могу. И все эти дурни тебе в рот глядят, только про тебя и балабонят: ах, он волхвов побил, ах, он ведьму извёл, ах, он старого да калечного от смерти спас, из поруба вынул... Герой, твою мать! А что я тут столько лет... что в Елно я — не ты! — железо калёное в руках таскал... что... всем наплевать и забыть. Даже внук родной — только про тебя и спрашивает. Ишь ты — светоч плешивый выискался...

Тю. Так вон оно чего. А я уж испугался. Проверим.

— Аким, ты с Ольбегом помирился?

— Твоё какое собачье дело?! Я ему подарки привёз... три раза мужиков на торг гонял... настоящий шелом воинский... блестящий весь, с еловицем, с переносием... а он... глянул, буркнул да ушёл... Тварь неблагодарная! Я к нему со всей душой... а эта козявка недоделанная...

— Так ты к нему — "с душой", или — "со взяткой"? Ты его любовь за блестяшку купить решил? Как девку гулящую? Ну, ты, Аким Яныч, меня удивил! Ты ж воина растил, достойного внука славного сотника. Разве ж тебя самого цацками переманивали? А Ольбег весь в тебя пошёл.

— Ну уж и весь...

— Весь. Такой же упёртый и вздорный. Только что пока бороду не жуёт — нечего. Ну, это дело наживное. Где он?

— Где-где... Ни к матери, ни ко мне не приходит. После тебя ж всякие штуки на заднем дворе остались. Вот он там и пропадает. Всё через тебя, ирода плешивого...

Вот, Ванюша, запомни и регулярно повторяй перед сном: у тебя — мания величия.

Понапридумывал всякого чего — будто Аким из-за тебя озлился. Слава там, авторитет, имение, вотчина... А у него своих забот выше крыши. И руки болят, и дочка вдовой осталась. А главное — единственный внук "глянул, буркнул да ушёл". Вот это — забота. А всё остальное — так, "к костюму бантики".

— Есть в миру один мудрец, звать его Карнеги...

— Не слыхал. Да что ты мне сызнова пустые сказки сказываешь!

— Потерпи. Так вот, этот мудрец сказал: "Тот, кто способен полностью владеть своим рассудком, овладеет всем, что принадлежит ему по праву". А вот ты, Аким, настолько со своим разумом не в ладах, что не только тебе самому "принадлежащее по праву" — не берёшь, так и внука своего — всех прав лишаешь. На кой чёрт ты его "ублюдком" назвал? Наследства лишить собрался? В мою пользу? Так мне, "семибатюшной гадюке" и "яйцу аспида похотливого", оно нафиг не надо. Ладно, пойду-ка я с мальцом поздороваюсь. Ты у себя в опочивальне будешь? Ну и хорошо.

Не люблю я это дело — быть миротворцем в семейных делах. Сначала они тебя попинают, потом, если примирение получится — о тебе забудут. Раскол, ссора в семейных отношениях — дело... стыдное. Вспоминать об этом не любят и не будут. И, соответственно, радоваться миротворцу... вряд ли. Но — надо. Мне Аким нужен в мирном состоянии, а не в "спонтанно самонаводящемся". Да и как-то... жалко их обоих. Что старого, что малого.

Вот я и пожалел. От души.

Чему меня "Святая Русь" уже научила — по щекам людей бить. Как-то в первой жизни... Не, кулаком — бывало. А вот чтоб наотмашь... В моё время это считалось чисто женской манерой. А здесь — аристократической. Кстати, и "Русская Правда" даёт расценки на такие действия — "заущение" — как за обидные, оскорбительные. "Ущерб чести".

Ольбег и вправду был на заднем дворе. Висел на турнике. Не за шею подвешенный, слава богу, а на руках. Но подставка из-под ног у него свалилась, как при нормальном повешении.

Турник мы ставили для взрослых мужиков, для Ивашки моего в первую очередь. Ольбег притащил откуда-то лавку, поставил её "на попа" и забрался по ней до перекладины. Как он в перекладину вцепился, так лавка и завалилась. Теперь она лежит под ним, спрыгнуть — ноги поломать. Перекладина толстая, обхватить ладонями нормально не может. Болтается как... ну, воды вокруг нет — не в проруби.

Подскочил, поймал чудачка поперёк пуза. А тяжёленький у меня племянничек вырос.

— Ну что, сестрич, со свиданием.

Сын сестры — "сестрич". Последнее на тему родства, что я от Акима сегодня слышал, что я ему не сын. Тогда Марьяша мне — не сестра. А Ольбег — не племянник...

Если я каждой дурости Акима следовать буду — совсем без родни останусь. Не очень понятно зачем мне такая родня, но вот так, по вздорному делу, от своего отказываться... Не, я — жадный. Пусть у меня будет "сестрич".

Мальчик от неожиданности сперва испугался, но, узнав меня, обрадовался чрезвычайно. Хоть я и поставил его на землю, но отцепляться от меня он не спешил, а радостно защебетал:

— Ваня! Ты! Откуда! А я думал — ты и не заглянешь... а я тут вот... а оно высоко... так я приставил... а оно упало... а ты как? Говорят, ты там себе острог строишь. А можно я к тебе? А как узнал, что я здесь?

Я неопределённо махнул головой в сторону господского дома, через который я прошёл насквозь, добираясь из поварни сюда, на задний двор.

Ольбег вдруг резко переменился в лице. Вид его стал угрюмым и озлобленным, он сильно оттолкнул меня обеими руками и дрожащим голосом, от непонятно отчего воспылавшей ненависти, произнёс:

— Тебе эта сука мерзкая сказала?

Ребята, я как-то за вами не догоняю. Я как-то при такой скорости ваших эмоций... Что дед, что внук. Чегой-то вы? Резкие... как забродивший квас. Может, съели чего? Такого... сильно взбрыкивающего...

— Ты к ней заходил? К курве этой? К матери...

Точно — не догоняю. В смысле лингвистики и повествовательно-описательного фразосложения. А вот в части мордобоя — реакция у меня нормальная.

Пощёчину я выдал Ольбегу чисто автоматически. Просто чтоб он заткнулся.

За последнее время меня самого несколько раз пытались накормить оплеухами. Разница между оплеухой и пощёчиной — есть. Но у меня это как-то так естественно получилось. Чуть короче замах и кисть чуть сильнее отклонить и расслабить.

Ольбег ахнул, отлетел в куст, повозился, но — боец растёт! — ухватил там какое-то полено — не убрались мы тогда перед уходом из Рябиновки до конца — и кинулся на меня с воем.

Да что ж они все такие психованные!

Мальчик — шустрый. Но — маловат. Сработал автоматический "милицейский" залом. Перехват кисти с последующим выводом её за спину и подниманием к плечу атакующего. Попавшийся — сгибается, ручонка — разжимается, полено — изымается и выкидывается. Традиционно, в акустике сперва раздаётся вскрик от боли в руке, потом должен следовать поток ругательств.

"Потома" я ждать не стал, развернул рывком Ольбега к себе лицом и влепил вторую пощёчину — наотмашь, по другой щеке. Мальчик снова улетел. Но уже в другие кусты.

"И если тебя ударили по одной щеке — подставь другую".

Настоящий христианин будет. Мордобой как освящённый самим сыном божьим метод воспитания высокой духовности и неприкрытой моральности. Господу угодно видеть только битые мордасы. Но запас щёк, вроде бы, исчерпан. Уже можно переходить к разумной деятельности?

Бить детей — ну очень не хорошо. Просто... смерть педагогике. Если это делает педагог. А я — нет. Я тут не педагог, а старший "святорусский" родственник. Вроде бы как. И поэтому не только имею право, но и обязан... Как в "Изборнике": "не ослабевай бия младенца". Хотя... стыдно как-то. Ребёнок же! Но рассуждать он вздумал о делах взрослых.

"За базар надо отвечать" — это я хорошо запомнил. "По всей строгости" действующих исконно-посконных патриархальных нормативов.

— Гадина плешивая!

— Ты ещё на меня попрыгай — ещё получишь. Первая плюха — за Марьяшу. Она тебе мать. Хоть какая бы она не была — тебе она — мать родная. Она тебя родила — теперь терпи. Поносные слова на неё говорить — не смей. А второй раз — снова за неё. Она мне — сестра. Я тоже терплю. Заруби на носу — лаять при мне родичей — никому не позволю. Хоть каких. Зарубил? Вот здесь.

Я подошёл к сидящему на земле Ольбегу и ткнул пальцем ему в нос. Он ошарашенно свёл глаза, пытаясь рассмотреть кончик собственного носа.

Плохо: косоглазие у лучника — смерть профессиональной карьеры. Пока, правда, вроде бы, слабо выражено. А как исправить? Очков корректирующих здесь нет. Может, какие-то местные способы найдутся?

— Ладно, давай руку. Пойдём к Акиму.

— Чегой-то? Я с ним мириться не буду! Ты знаешь — чего он про меня сказал?! Я вырасту — я его вообще...

— Ты только что — мне тоже много чего сказал. Мне что, тебя тоже — "вообще"?

— Он сказал, что я — приблуда! Что я ему не внук...

— А мне он только что сказал, что я "гадюка семибатюшная". Я как, похож? А в профиль? А вот так?

Я старательно изобразил танцевальную волну. Сначала горизонтальную — руками и плечами, затем вертикальную — от головы до пяток. Вторая получилась плохо — дочка показывала несколько раз, но у меня к тому возрасту позвоночник был уже здорово закрепощён. Вернусь в Пердуновку — утренние разминки прямо с завтрашнего дня обязательно.

— А ещё он назвал меня паршивым ублюдком!

— Гос-с-поди, Ольбег! Ну, ты как дитё малое! У тебя же нет парши? Значит — ты не паршивый. А "ублюдок"... Меня вот постоянно называют "Ванька-ублюдок". Так что мы с тобой — "два сапога — пара". Или ты мною брезгуешь? Нет? Тогда пошли. Сапожник-напарник.

"А ещё они называли тебя земляным червяком". Я мудрее мудрого Каа — кушать этого владетельного "бандерлога" не буду.

Приобнял Ольбега за плечи, пошли к Акиму в опочивальню.

Сцена примирения...

Как обычно: обоюдное смущение, куча невнятных слов:

— это... значиться... вишь ты такое дело... я уж конечно... но и ты ж ведь тоже....

В какой-то момент Ольбег неудачно зацепил руку Акима, дед охнул от боли, мальчик перепугался, заволновался. Наконец, дед с внуком обнялись.

Радостно-смущённое воркование, счастливое лицо внука, уткнувшегося со слезами деду куда-то в живот, и там чего-то извинительно-упрекательного произносящего. Размякшее лицо деда, гладящего ребёнка по голове, по спине:

— ну ты ж понимаешь... ну я ж не со зла...

А у самого — слёзы в глазах стоят. Оба сморкаются от полноты чувств и боятся. Боятся сказать что-то, что может показаться обидным другому, боятся оторваться друг от друга.

Люди, которые любят друг друга, называются любовниками. Вот тут у меня перед глазами два очень любящих человека — дед с внуком. Они успокаивают друг друга своим малосвязным лепетом, прикосновениями, собственным теплом. Боятся прервать соприкосновение тел, соприкосновение взглядов, звуков, дыханий. Потому что боятся потерять соприкосновение душ.

Наверно, именно соприкосновение душ — самое большое удовольствие в жизни.

"Счастье — это когда тебя понимают". Даже завидно.

* * *

Как-то мы слово "любовь" очень усечённо понимаем. Как синоним слова "секс". Как при этом можно быть христианином, если "бог есть любовь"? А не — "бог есть трах".

Это, скорее, типично для язычников: Венера, Кибелла... Интересно было наблюдать в 21 веке, как люди и народы, продолжая называть себя христианами, всё более и более становятся, по сути своей, язычниками. Как постепенно меняется само это язычество. Если в 20 веке говорили о поклонении Маммоне или Золотому тельцу, то в 21 — богу Секса.

Легенда гласит, что когда правитель древнеегипетского города Коптос собрался на войну, он взял с собой всех мужчин и только один инвалид без руки остался в городе. Когда мужчины вернулись из похода — все их жены были беременны.

Все жены и девушки забеременели от того инвалида, который остался в городе. За это правитель приказал отрубить инвалиду ногу, чтоб тот не мог ходить и прелюбодействовать.

В следующий раз отправился правитель в поход и опять остался в городе только один этот инвалид. Когда войско вернулось, все женщины снова были беременны, причём даже те, которые до этого никак не могли забеременеть. Гневу правителя не было предела, ибо и его собственные жены тоже ожидали потомства. Но калеку нигде не могли найти. Что очень странно, ведь вокруг города пустыня и там некуда скрыться.