Зверь лютый. Книга 25. Обмасонивание

— Притащил чего? — Продай моим людям. За пол-цены. И у них же — купи. За — две. То, что с другой стороны такой же бедолага чуть раньше притащил, точно также продал и моими уже для тебе перевезено. А разница, "два процента" — в мою казну. Не хочешь? У нас — воля вольная. Тебе в Персию? — Вон Донская Переволока. Семьдесят вёрст боя с кыпчаками. Хочешь северного товара? — Вон психованный Новгород. Там, как раз, они снова друг друга режут. Сходи. Глядишь, и тебе чего обломится.

— Да мне только мимо пройти!

— Проходи. Мимо. Вокруг. Вон Коломна с Волоком Ламским — на Волгу, вон Рязань с Пронском — на Дон.

— А ежели насквозь?

— Без проблем. Мыться-бриться-клизмоваться. Всё своё — долой. Через шесть лет — воля вольная.

Ростислава молчит, плачет и молится. Свита её... из одних дыр. Вщижские ещё на Ресе отвалились. Из суздальских... Кто поумнее да поразворотливее — уже убежал. У Живчика в Рязани задержался, в вотчинку отпросился, больным сказался... Идти к Андрею на глаза "под горячую руку"... лучше позже, как гроза пройдёт.

Иона, пресвитер Муромский — вдовицу-княгиню утешает. Только слёз вытиратель из него... как из напильника.

Тут как-то по утру, на том дворе церковки Богородицкой, где я древние дирхемы выкопал, подходит к княгине женщина, по глаза в платок закутанная, и говорит негромко:

— Здравствую доченька. Не узнаёшь? Матушку свою родную.

Тут, конечно, положено описать глубокий обморок юной красавицы, павшей от столь нежданного известия прям на руки горячо любимой маменьки. Не пропустив, особенно, нежно трепещущие длинные ресницы и высоко вздымающуюся юную грудь.

Увы, пока корсеты "в народ" не пошли — русские дамы в обморок не падают. Да и вздыматься у Ростиславы... ещё нечему.

Откуда Софья в Муроме? — Я же говорю: "вить верёвки" для неё рефлекторно.

Погуляв по Всеволжску, порешав кое-какие погостные дела на невысоком уровне — к ближникам она не суётся, Софочка засекла Фрица.

Весна, "главному архитектору" надо ехать в Муром — стройку инспектировать. Разгонная "Ласточка" уже под берегом стоит.

— Господин Фридрих, а не подвезёшь ли до Мурома. А то дела... Ипай мой... для погоста надо бы...

Аргументы не важны. Она могла бы просто мурлыкать.

Фриц — от русских красавиц... выключается. Млеет, на лице улыбка идиотская. Хорошо — не писается.

"Ты — не говори, ты — просто ходи. Туда-сюда...".

Даст — хорошо, не даст — потрогаю. И это — нет? Тогда буду любоваться. И радоваться.

Мой запрет трогать Софью — он, естественно, забыл. Но та сама напомнила. Уже на кораблике. Типа: Воевода гневен будет. Ну и ладно — сел на палубу, щёку кулаком подпёр и балдеет.

Специфическая реакция иностранного организма. Мы-то как-то пригляделись, глаз замылился. Не понимаем — с какой красотой рядом живём. А он — архитектор, ему положено. Остро чувствовать прекрасное. Вот он и... заострённо млеет. Эстет, однако.

Пока Фриц в Муроме строит строителей, Софья встречается с дочкой. Тайно.

— Мама! Но как же...?! Ты же в Кучково погибла! Ты же сгорела в том пожаре! По всей Руси сказывали! Как я тогда плакала... Я ж за тебя сорокоуст отстояла!

— Бог милостив, вывел. Нынче обретаюсь тайно во Всеволжске. Поедем, доченька, покажу тамошнее житьё-бытьё. Разговор у меня к тебе есть. Такой... длинный. Поехали, лодочка у берега стоит. Невиданная. Покатаемся. Дней несколько.

— Но как же..? Вещи мои, люди...

— Вещи тебе без надобности. Что есть на тебе — того довольно. А людям... отпиши. Ушла-де, в скит молиться, не ищите. Как душу успокою — сама приду.

Ростиславе это всё — встреча с умершей, как было объявлено, но оказавшейся живой, матерью, тайный побег, бермудина летит по Оке... будто после долгой тяжёлой болезни первый раз на двор в майский день вышла, полной грудью вздохнула. Жизнь-то, оказывается, продолжается.

Тайна... для любого юного организма — сущность привлекательнейшая, восхитительнейшая.

— Скоро устье Теши. Не соблаговолит ли Софочка со спутницей своей в каюту спуститься. А то... лишние глаза могут лишнее узреть.

Похищение? Тайное, загадочное... Но похитители галантны и иностранны. А главный среди них — её родная мать! Выжившая чудом!

Удивительны дела твои, господи...

Почему не было досмотра? Потому что кораблик везёт одного из моих ближников. Их тормозить нельзя, их час — дорог. Почти так же как и мой собственный.

Софочка привозит Ростиславу в город, приводит на подворье своей товарки по швейному производству. И запирается с дочкой в погребе. Где и открывает ей правду. Целые сутки.

История с Изяславом не прошла даром. Она сама, со своим набором аргументов, выдаёт дочке тайну её рождения. Стремясь опередить меня, Андрея. Формируя у доченьки "правильный" "start point" — исходное представление, базовую точку зрения, "первый взгляд".

Сам факт не меняется. Но, будучи правильно поданным, в иной трактовке, не несёт столь разрушительного эффекта.

— Я — не виновата, меня заставили. Силой. Ты-то уж возраст вошла, знаешь как это... Тебя-то, доченька, саму-то... муж твой, урод законный... сколько раз...

Упирает на то, что жизнь ребёнку дала:

— Господу богу молилась чтобы не родить. Но плод извергнуть... тебя убить... не смогла. Будто голос какой сверху: доноси, выроди. Доченька родится. Единственная, любимая.

Обе нарыдались вволюшку.

Ростислава, потрясённая открытием о самой себе, о своём происхождении, просветлённая искренней исповедью, покаянием матери перед ней, сама только недавно потерявшая если не цель жизни — цели у неё не было, но устойчивый образ существования, тянется омытой слезами душой к матушке.

— Что ж нам теперь делать? Как же жить после этого?

И получает однозначно формулируемый ответ:

— Спасаться. От гнева Боголюбского. Сама жить не хочешь — мать родную спаси.

— Да как же?! От отеческого гнева...

— Он тебе не отец! Чужой злой мужик! А защититься от него — другим таким же надобно. Клин клином... — сама знаешь. И такой есть. Воевода Всеволжский, Зверь Лютый.

— Ой! Страх-то какой... Да и как же...

— Соблазни. Улести. На крючок посади. На его собственный "крючок". Подчини. А я... старая, глупая, слабая... Я бы и сама, да немощна стала. Годы своё берут. Сколь сил своих я на тебя положила, ночей над колыбелькой не спала, как болела ты — ко всякому вздоху прислушивалась...

У Ростиславы не осталось ни отца, ни мужа. Кроме матери — никого. Для людей русских она — дитя разврата, отрыжка похоти. Впереди — ничего хорошего. Одни ущемления да унижения. Жить — незачем. Одно есть, один долг — перед матерью. Которая ей жизнь дала, в свет белый выпустила. Не вытравила плодом бездушным бессловесным, не заспала, или иначе как, дитём бессмысленным...

Интересно сравнить реакцию Ростиславы с реакцией брата её Изяслава.

Изяслав пришёл во Всеволжск "на подъёме". Любимый сын славного князя, сам уже — витязь, в поход победоносный ходил, поганых бил, дела княжеские делает не худо. Общепризнанный наследник, продолжатель. "Рыцарь света" въезжающий на белом коне в "град сияющий". Позади — "хорошо", впереди — "ещё лучше".

И вот, посреди этого радостного восхождения, на какой-то мелкой кочке — удар. Да не ниже пояса, а в самое сердце.

Он не "рыцарь света", а "порождение тьмы". Придя к цели своей, к "граду сияющему", он, управляемый самим диаволом, превратит подобие "вертограда божьего" в клоаку, в гноище смердящее. Ибо такова его, Изяслава, природа.

"Час зачатья я помню неточно..."

Но именно тогда "враг рода человеческого" и овладел. Душой ещё нерождённой.

Здесь, в "Святой Руси" нет "свободы воли", здесь — наследственно.

"Родился баобабом?

И будешь баобабом.

Тыщу лет. Пока помрёшь".

Пока он сын Боголюбского — княжич, "рыцарь благородный". Поняв, что "от нечистот похотливости" — ощутил в себе "сатану воплощенного". Не нынче, но вскоре и неизбежно.

Так человек в 21 в., узнав о собственной неоперабельной раковой опухоли, меняет свой взгляд на жизнь.

У княжича — хуже. Он — заразен. Опасен. Для окружающих, для близких, для "света воссияющего".

Это — неожиданно. И от того — особенно больно. И Изяслав сделал свой выбор.

Ростислава находилась в противоположном состоянии. Прежде — было "плохо", будет — "ещё хуже".

Откровения Софьи легли в её душу без сомнений — как объяснения её несчастливой судьбы.

"Кара господня". Заслуженная, закономерная. "Так и должно быти". Она — "излившиеся нечистоты похоти", она — безродная, беспородная дворняжка. Которую каждый имеет право пнуть сапогом походя. Потому и несчастливый брак с мужом-уродом, потому и обиды при разделе наследства, и вообще... На ней — метка "Князя Тьмы". Она — "сосуд с мерзостью". Нормальные люди, живущие в обычной смеси греха и праведности, печати сатанинской на ней не замечают, но чувствуют. Потому и гнобят её жестоко. Справедливо. За дело. За грехи её матушки.

Изяслав жил активно, деятельно. Изменение знака сущности означало для него появление могучего врага тем делам, в которые он душу вкладывал.

Измена. "Я-завтрашний" — предатель "я-вчерашнего". Убить изменника, убить себя — избавить Залессье от грядущего слуги "Князя Тьмы" в княжеском корзне.

Ростислава существовала тихо, незаметно. Была мышка белая, стала мышка серая... Самой-то мышке — горько. Но миру божьему — невелик урон.

Вот почему, наплакавшись с матушкой, нарыдавшись и настрадавшись, Ростислава приняла план родительницы своей: поссорить Воеводу с Суздальским князем. Обольстить, соблазнить, "оседлать"... хорошо. Нет — подлечь, надеться, отдаться. Лаской ли, таской ли, а всунуть воеводов "жезл вечной жизни" в её "кольцо бессмертия". А дальше... что Бог даст. Но уж без Андрея. От которого ни "курве изменнической", ни ей, Ростиславе, "курвиной дочке", ничего доброго ждать не приходится.

Такое умозрительное согласие не избавило её от растерянности, от испуга при первой встрече. Но не допустило паники, истерики. Она была морально готова, сжилась с мыслью о неизбежности совокупления со "Зверем Лютым".

Узнав о моём приближении к городу — окрестности просматриваются и весть была получена часа за два, Софочка отправляется с дочерью в баню. Именно в ту, где я обычно отмокаю после походов. И устраивает нам... нежданное интимное свидание.

Рискованно. Могли нарваться серьёзно. Но она рискнула.

Софья подкладывает под меня свою дочь. Анонимно. Зная, что на меня родовитость, аристократичность, знатность... не действует, она устраивает мероприятие не только "без галстуков", но и без одежд и имён. Ну, отъимеет воевода безымянную служаночку — кому какое дело?

А поутру она предъявит мне княгиню Вщижскую.

Дальше отрабатывается "двойной захват": Воевода млеет от восторга, безостановочно трахает дочку, а её матушка, с такой же регулярностью, "трахает" мозги Воеводе. Бобслей "двойка". Все при деле. Молодая — раздвигает ноги, старшая — рулит по ушам, я — работаю "бобом". Приём — накатанный человечеством в сотнях поколений и народов. Меня так Светана пыталась уже и здесь, в Рябиновке, "оседлать".

Другой вариант — не понравилась. Ну и ладно. Но отношения с Андреем испорчены безвозвратно. Власть — не получена, это — ещё будет "темой для обсуждения", а вот безопасность — обеспечена.

Отношение Боголюбского к его бывшей и её детям... противоречиво. Они — его семья, часть его жизни, его души. Вычеркнуть, забыть — он не может. После смерти старшего — Изяслава и ухода в православие младшего — Глеба, особенно чувствителен к событиям в их жизни. Любое моё вмешательство в их судьбу будет воспринято враждебно.

Любое.

Конец девяносто девятой части

Часть 100. "А загляни-ка в глазки к ней. Увидишь..."

Глава 547

Мда.... Влетел я не хило. Вот же... "тётушка"!

Считаем варианты.

Я оставляю Ростиславу во Всеволжске.

Кем? — Например, наложницей.

Скандал национального уровня:

— Ванька-лысый Андреевну еб...т! Андрея — ни в грош не ставит!

Андрею доносят, он... приходит в бешенство. Хотя — почему "приходит"? Это — из его нормальных состояний. Спит, ест и "бешенеет".

Оставляю её... да хоть инокиней. Опять "в морду":

— Ванька-то... отца не спросивши, вдовицу убогую у себя в келью загнал. А Андрей-то самовольство такое вытерпел. Староват стал князь Суздальский.

И, при всеобщей убеждённости, что у княгинь фардж... вызолочен и инкрустирован рубинами с изумрудами... такие слухи пойдут...! "И — постриг, и — поимел...". С деталями и подробностями.

— Слыхал, куме?! Андревна, невеста христова, прости господи, тройню родила! Зверят лютеньких.

— Вот же бл...

Быстренько отправить её к отцу? Настоятельно посоветовав помалкивать...

В Боголюбово Андрей дочку расспросит. Спрашивать Андрей умеет — и дыба не потребуется. Та ему всё подробненько расскажет. Со всеми оттенками и нюансами. Да за одну позицию противоестественную...! О-ох...

Вот же... кобра! Это — про Софью. После совместной парилочки... И плевать, что "по согласию". Бабское согласие — значения не имеет. Только ей хуже будет. Да и мне... Не просто "обладнул", а ещё и "соблазнил". Змей плешивый, сатаноидный.

И об чём нам с ним потом разговаривать? Нынче мне голову срубить или завтрева?

Остаётся... Две сразу... Смерть от несчастного случая? Утонули-угорели... По дороге? — Слишком много рисков, условий, неопределённостей.

Типа: приехали они к Лазарю на подворье, в баньку сходили, и там... дуба дали. Синхронно? — А ещё упокойники где? А куда прислуга смотрела? А почему не прямиком в князю?...

У Лазаря в дому — жена молодая. Со служанками. Которые языками... лучше бы они так двор подметали.

Андрей достаточно меня знает, сразу заподозрит. Докопается или нет... "но осадочек останется".

"Жена Цезаря должна быть выше подозрений!". А уж Воевода Всеволжский...!

Фактор времени: Андрей скоро узнает, что Ростислава — в Муроме, что она ушла в лес, в скит, богу молится. Где? С кем? Возвращать её надо в Муром. Это-то, положим, можно сделать корректно. Но потом она приходит в Боголюбово, Андрей её спрашивает. И узнаёт про наши банные игры.

И — про пребывание Софьи "в числе живых".

Вот это — самая главная тайна, самая "болевая точка" Боголюбского. Её существование, возможность "авторитетно" сообщить "благожелательной публике" тайну происхождения его детей. Факт того, что он — рогоносец-рецидивист.

"Урата чести", "потеря лица".

Он бы сам, может быть, при таких делах, ушёл бы в монастырь. Но ведь и передать-то дела некому! Удел, княжество... всё в распыл пойдёт. Порушится, повалится.

Его первая реакция — "отдай". Живой или мёртвой.

Вторая: почему раньше не доложил? Что у тебя в хозяйстве такой "подарок" обретается.

Моё: "а ты не спрашивал" — хорошо в суде. С "соревновательностью сторон".

В его суде, где он "судит сердцем"... Как минимум, утвердится в мнении, наверняка возникшем ещё после моего Великолуцкого провала: "Ванька или — дурак, или — изменник". С нарастающим превалированием второго.