Однако тот умелец со странным мечом удар второго оммэрского воина отбил с показной легкостью, да вдобавок нанес тому в ответ легкое ранение, чем мгновенно заинтересовал Рика. Но, к сожалению, скрестить клинки с этим ловкачом не удалось — два вцепившихся друг в друга строя оттеснили их в разные стороны, как никогда походя на зубья прошедшихся друг по дружке пил. С той лишь разницей, что вместо горячих искр на землю посыпались мертвые тела.
Тем временем между засевшими на остатках стены стрелками и имперскими лучниками развязалось свое сражение. И вот в этой битве соотношения были примерно одинаковыми. В среде киратцев каждый второй — неплохой охотник, умеющий не столько ставить силки, сколько натягивать тетиву. О мастерстве противостоящих им оммэрцев не стоит и упоминать. Правда, последние были более уязвимы для стрел, так как в отличие от противника не могли укрыться от оперенной смерти за сохранившимися после атаки мага заостренными зубьями стены. Однако их выстрелы не являлись от этого менее точными.
Битва стала затягиваться. Защитники Мирты падали на землю, будто перезревшие фрукты с деревьев, но это нисколько не влияло на настроение остальных. И на место упавшего вставал другой житель этих земель. Они были неплохо вооружены, но большинство из них не имело даже простейшего металлического доспеха, полагаясь главным образом на твердую шкуру местных хищников и деревянные щиты, а потому те являли собой не слишком сложную мишень для армии. Но их дух был неуязвим для мечей или стрел. И даже перечеркнувшая их немногочисленные преимущества магия, казалось, нисколько не повлияла на желание драться до последнего человека. Каждое движение защищавших столицу людей выдавало сделанный выбор.
Они хотели умереть свободными.
Храм Асмарага не был похож ни на одно святилище, посвященное Эшьи. Отсутствовали привычные колонны, на своих местах не было видно статуй святых, охранявших путь к огромным двустворчатым воротам, выполненным из редких пород дерева, да и самих ворот тоже не наблюдалось, а камень стен казался каким-то сероватым, окончательно опровергая знакомую с малых лет картину. Любой имперец, оказавшись перед ним, сразу же бы понял, что этому храму покровительствует совсем другой Бог. Он не был хуже или лучше. Подобные категории здесь просто неприменимы, да и вовсе не во внешнем виде тут дело — храм отчего-то вызывал совсем не те эмоции, которые должен был вызывать. Отсутствовали ощущение легкости и атмосфера всепрощения, а вместо них — тяжелое бремя давления и чувство собственной ничтожности пред лицом существа высшего, вставшего над всем сущим.
Человек, прошедший по опустевшей улице и остановившийся перед двухэтажным каменным строением, знал первопричину подобным ощущениям, ведь он — один из тех, кто принес в этот город войну, а значит, гнев Асмарага направлен и на него. И где, как не у культового сооружения, ему себя проявлять в полной мере?
Вот только квайцерон гвардии и не думал обращать внимания на подобные мелочи. Он пришел сюда не со страхом и даже не с повелением императора, а с предупреждением. И то, что он собрался наставлять Бога, его ни капли не беспокоило. Не колеблясь и секунды, гвардеец вошел.
Храм отличался и внутренне. Здесь не нашлось настенных росписей или разделения молящихся по статусу и мирским заслугам, тут вообще не существовало ничего общего с привычным распорядком. Но, пожалуй, главной особенностью сего строения являлось то, что оно и впрямь имело два этажа. На первом молились обычные прихожане, а на втором — духовенство. Причем во время обычной службы священнослужители ни раз спускались вниз, внося свою ноту в песнопение расположенного у противоположной стены хора.
Но сегодняшняя служба не была обычной. И вместо своеобразной музыкальности богоугодных песен, квайцерона встретила тишина. Сотни женщин, детей, стариков, калек и всех тех, кто просто не мог держать в руках оружия, стоя на коленях, молча молили о победе. И их вера оказалась много сильнее понимания неизбежности поражения.
Его заметили. Трудно игнорировать того, кто вот так вот врывается в дом Бога, кто является одной из главных причин твоего страха и от кого столь сильно веет стылым ветром отобранных жизней. Никто из них не знал о существовании гвардии, но каждый, включая малых детей, слышал пророчества о серых демонах и их предводителе. И сейчас мертвые слова, на протяжении поколений казавшиеся пустой болтовней, начинали оживать прямо на глазах этих людей.
Гвардеец неторопливо шел по оставленной дорожке, ведущей к широкой лестнице, которая в свою очередь плавно поднималась к еще одной двери. И каждый его шаг, отдающийся гулким эхом, вызывал все больший ужас в сердцах собравшихся тут людей. Забыты молитвы, потеряна надежда и лишь накатывающий волнами страх, показывает, что смерть пока не наступила, даруя еще несколько мгновений на то, чтобы обратиться напрямую к Богу и попросить спасения, спасения не тела, но души. Пока еще есть время до следующего, раскатывающегося еще более глубоким ужасом шага. Каждый из них знал, что только предводитель может ходить в одиночку...
Гвардеец шел неторопливо. Он делал это не для того, чтобы насладиться созданной его появлением атмосферой, и не для того, чтобы придать ей дополнительных сил. Ему вообще не было до этого никакого дела, ибо он не видел в застывших киратцах никакой опасности, а потому те рассматривались им не более чем пустое место. Он поступал так, потому что это от него и требовалось. Однако когда квайцерон прошествовал мимо и, переступив через последнюю ступеньку лестницы, потянулся к позолоченной ручке двери, то в спину ему ударило не всеобщее облегчение, а все нарастающее напряжение.
Второе помещение оказалось даже скромнее предыдущего. Своими размерами, обстановкой, да и количеством людей в традиционно белоснежных нарядах оно уступало первому. Но, в отличие от него, здесь гвардейца встретило лишь легкое удивление и полное отсутствие страха. Обитатели этой комнаты знали, что проживут ровно столько, сколько им позволит прожить их Бог, а потому появление тут закованного в серую броню человека не вызвало ничего даже отдаленно похожего на чувства простых прихожан.
— Что тебе здесь нужно, враг мой? — произнес один из пяти служителей, обратив взгляд своих спокойных голубых глаз на бесцеремонно ворвавшуюся в запретное место фигуру.
Квайцерон не ответил. Остановившись в центре комнаты, он пытался понять, является ли обратившийся к нему седовласый мужчина тем самым человеком, чьими глазами на этот мир взирает Бог и чье слово, будет являться и Его словом. Он искал среди этой пятерки первожреца.
Мир знакомо расплылся, являя мельчайшие токи времени, а в следующее мгновение гвардеец встал за спиной служителя, стремительным рывком преодолев десяток разделяющих их метров, а его разгоревшаяся неистовым светом глефа уже приближалась к непокрытой голове облаченного в белые одежды человека, не оставляя тому никаких шансов на выживание. Слишком мало нашлось бы в этом мире тех, кто смог хотя бы разглядеть движения предводителя гвардии, не говоря уж о том, чтобы успеть увернуться. Но, спустя ничтожнейшее деление секунды, настолько малое, что даже самые великие бойцы не сумеют его различить, все изменилось. В единый миг клинок глефы раскалился, источая невероятнейший жар, а его продвижение к слабой плоти противника замедлилось в сотни раз. К тому же только неоспоримое мастерство имперских артефакторов удерживало серый металл от разрушения на тысячи тысяч мелких осколков. Искусство и сила встретились с истинной верой, поставившей их лидерство под вопрос.
Однако продвижение не остановилось совсем, лишь увеличивая накал противостояния. Вот только квайцерону это было уже не интересно. Разжав пальцы, он позволил своему оружию, влекомому невидимой рукой, отлететь в сторону и с силой впиться в сероватый камень стен.
— Это все, что ты хотел сделать? — не потеряв ни капли своего спокойствия, спросил первослужитель. При этом тот так не испытал и тени страха или опасения — слишком велика была его вера, чтобы позволить зародиться в душе столь низменным чувствам.
— Я здесь для того, чтобы предостеречь Тебя. — Гвардеец внимательно посмотрел в глаза собеседника, выискивая в них след той воли, пытавшейся предотвратить гибель этого человека, и обращаясь именно к ней. Спокойствие столкнулось с уверенностью.
— Ты пытаешься грозить Ему? — В голосе голубоглазого мужчины проскользнуло немалое удивление и зарождающийся священный гнев. — Ты — рожденный человеком, но избравший путь кровожадного демона — смеешь угрожать Богу?! — Казалось, что тот просто не может поверить в столь вопиющую наглость.
— Твой Бог вмешался в то, во что никто не имеет права вмешиваться. — Продолжил свою речь квайцерон, не отводя внимательного взора, полного ледяной издевки. И на несколько секунд во всем здании повисла абсолютная тишина.
Пять человек молча взирали на того, кто осмеливался плевать в небеса. И вместо жалости к закоренелому грешнику на их лицах стала проявляться ярость. Та самая ярость, которая в давние времена испепеляла неверных, ярость, которая имела свое воплощение в этом мире, и ярость, которая была поддержана Асмарагом.
— Кто ты такой, чтобы это решать? — опасно сузив глаза, спросил служитель. И тот получил ответ:
— Неважно, кто я, важно то, что своим присутствием Он искажает правила Игры, а потому должен уйти или умереть. Такова воля сторон, и моими устами она донесена до твоего слуха, жрец. — Квайцерон, приблизившись к рукояти глефы, выдернул из стены свое все еще источающее немыслимый жар оружие, заставив державший его камень осыпаться серой крошкой, и, повернувшись к выходу, бросил: — И да, это угроза.
Пара стелющихся и будто накладывающихся друг на друга шагов, разворот, и вжикнувшая мимо уха стрела улетает ввысь, отбитая мечом, а ее хозяин бессильно валиться наземь, упав с шестиметровой высоты и переломав себе все кости. Однако вряд ли тот это почувствовал — метательный кинжал в руках лейтенанта — это та вещь, что дарует мгновенную смерть.
Рик быстро огляделся в поисках новой цели, но его взгляд натыкался лишь на имперских солдат, также яростно желающих крови врага и мести за убитых и раненных. Вот только этот лучник, судя по всему, был одним из последних, кто направлял свое оружие против армии Эргила. Над стенами Мирты одно за другим стали взметаться знамена двенадцатитысячного войска, возвещая об окончании штурма. Однако битва за столицу только началась.
Воины Оммэра, еще не отошедшие от пыла сражения, хотели было ринуться в погоню за быстро отступившим противником, забыв про всякий строй и тактику, и отдельные смельчаки, разъяренные видом удаляющихся спин, уже сделали первые шаги, но их остановили командиры. Кого-то словами и криками, кого-то отборной руганью, но в большинстве случаев просто зуботычинами, а некоторых пришлось в буквальном смысле держать, приводя в чувства хлесткими ударами. Битва — это тоже наркотик, и далеко не каждый может быстро отойти от него. Слишком это непросто, особенно тем, кто испытал его действие впервые, и слишком мощные чувства рождает единственный закон сражения, закон жизни и смерти: "убивай, иначе убьют тебя".
Но постепенно все успокоилось, и сквозь шум колотящегося сердца стали долетать стоны раненных. Ими уже занимался специальный отряд, передавая на попечение лекарей своих и добивая чужаков, но наполненные болью крики, тем не менее, еще долго терзали душу.
Наступление возобновилось не сразу. И помимо заботы о пострадавших, тому существовало как минимум две причины. Во-первых, амулеты связи до сих пор не работали, а потому на организацию ушло больше времени, а во-вторых, пришлось еще проверять все бараки, ибо просто поджечь их было нельзя, так как это могло привести к полному уничтожению Мирты, что прямо запрещалось императорским приказом.
На все это ушло никак не меньше десяти минут. Но, несмотря на то, что полковник подарил противнику немаленькую передышку, Рик его нисколько не осуждал — это было бы слишком безрассудно, гнаться за врагом в его родном городе, наплевав на осторожность. К тому же бегство киратцев больше походило на грамотный отход к заранее подготовленным позициям, а потому главным девизом солдат должна стать осмотрительность.
Сражение за столицу продолжилось сразу же после того, как полк был приведен в порядок, и после того, как полковник раздал приказы своим капитанам, а те, в свою очередь, донесли его слова до лейтенантов. И Рик мысленно одобрил дальновидность старших офицеров и своего генерала, сделавших все возможное для того, чтобы обойтись малой кровью.
Дальнейшее продвижение слилось для него в одну большую драку, состоящую из множества одиночных дуэлей. Они шли медленно, заглядывая в каждый дом и подвергая его тщательному обыску, нещадно уничтожая всех, кто вздумывал оказывать сопротивление или на чьем теле обнаруживались свежие раны. Конечно, это все не лучшим образом сказывалось на скорости, зато обеспечивало безопасные тылы. И за все время им в спину ударили лишь раз — как выяснилось позднее, лучник схоронился в искусно замаскированном тайнике, и, как только последний имперец отошел от избы, незамедлительно выскочил наружу, пытаясь достать командира. Вот только с целью он очень ошибся, отправив на тот свет молоденького парнишку — весельчака и балагура, а заодно и любимчика всего полка.
Это положило конец тем крохам жалости, что все же возникали у солдат при взгляде на мирное население, забившееся по углам и неустанно молящее своего лжебога о помощи. Они не поленились вернуться к тому дому, и стрелку еще повезло, что он умер от ответного арбалетного болта, ибо то, что случилось с теми, кто спрятал его в своем жилище, оказалось в десятки раз хуже. Их смерть не стала легкой.
Однако ближе к центру путь стали преграждать препятствия посерьезнее — баррикады, с засевшими за ними киратцами. Дома здесь стояли практически впритирку, что делало быстрый заход с тыла невозможным, а достаточно узкие улицы сводили на нет их численное преимущество, заставляя атаковать в лоб и расплачиваться за успех своими жизнями.
А после их фланги прикрыли два других полка, прорвавшихся с востока и запада, и рассредоточившаяся по улочкам армия вновь стала единой, сжимая кольцо окружения вокруг отчаянно сопротивлявшихся бородачей и лишая их последних надежд на выживание. А вскоре в пределах видимости показался шпиль единственного каменного строения Мирты, увенчанный уже знакомым символом — двумя пересекающимися под острым углом стрелками.
Его сотня успела одной из первых.
На площади было многолюдно, и, не такая уж маленькая, она просто кишела людьми, создавая давку и мешая обороняться последним защитникам столицы. Южный полк наседал на них, не делая различий между мирным населением, зажатым в тиски армии, и теми, кто все еще пытался сократить численность имперского войска. И Рик, без всякого зазрения совести, приказал своей сотне, также потерявшей за сегодняшний день около десятка человек одними убитыми, подключаться к веселью. Но не успели их клинки принять исповедь кровью, как над площадью раздался громогласный, словно бы усиленный чародейством, крик:
