Влюбленные в море

Услышав имя, девушка выдохнула, многое стало понятным. Флавио, разорившийся лавочник из Пуэрто-Перлы. Мало контактировал с остальной командой, много молчал, много слушал, вел себя тихо, не то, что остальные матросы, в абордажи не лез, однако, во всех кутежах участвовал. Иногда о доме напоминал, о том, что неплохо бы там побывать. Говорил, естественно, про Жемчужную Гавань, но всегда при ней, Лючите.

— Но зачем?!

— А тут следует истории вторая, куда как более печальная. Все вы помните бывшего губернатора нашего, благородного дона Инеко, человека больших достоинств.

Дон Хосе замолчал, погружаясь ненадолго в грустные воспоминания, позволяя сделать это и остальным.

— И все помнят то, как он умер: от неизвестной болезни, в страшных мучениях. Врач, сидевший с больным, предположил, что был задействован яд, и... умер вскорости тоже. Конечно, других свидетелей трагедии не нашлось. На место управляющего Пинтореско и всей Хаитьеррой претендовало тогда два человека: достопочтенный сеньор Монтарео и я. Это тоже факт, вам известный. Чем руководствовался король, назначая меня на эту должность, не знаю, но не в этом суть. Смотрим на ситуацию далее, сеньоры. Мария-Лючита Альтанеро де Контильяк обвиняется в пиратстве и прочих грехах и приговаривается к смертной казни. Долго ли я, как ее отец, отвечающий за действия незамужней дочери, пробуду губернатором? И кто станет следующим после моего смещения? Стоит ли говорить, что сеньор Монтарео имел более чем достаточные причины...

— Сеньор Альтанеро, обвинения ваши беспочвенны! — выкрикивает предмет обсуждения, пальцы его подрагивают, явно готовые схватить оружие.

— Разве? Неужели я мало сказал? А как же слова ваши, возможно, забытые многими за давностью лет, о том, что вы бы убили старого дурака дона Инеко, будь такая возможность?

Некоторые из сеньоров закачали головами, припоминая ту ссору двух советников губернатора. Сеньор Монтарео возражал тогда против закона, предложенного сеньору Инеко сеньором Альтанеро.

Лючита смотрит на тюремщика своего, тот звереет быстро, сдерживается едва, и его можно понять: все идет вовсе не так, как планировал он, и вместо суда над негодяйкой-пираткой сыплются обвинения на него и вспоминаются старые грехи.

— У него пистоле... — взвизгивает она, когда видит движение, быстрое и уверенное движение ладони к рукояти оружия, но крик ее тонет в грохоте двойного выстрела.

Пистолет сеньора Монтарео падает на пол и следом падает и хозяин его. Отец Читы бросается к поверженному противнику первым, приподнимает голову, вслушаться пытаясь в предсмертные слова, слетающие с губ вместе с рваным дыханием и кровавыми пузырями.

— Негодяй. Ты... опять меня... обошел...

Больше мужчина ничего не говорит, кашляет и замирает. Навечно.

Тем временем сеньоры вскакивают с мест, поднимается шум, команда Вьенто хватается за оружие, как и охрана местная, и сами сеньоры. А девушка оглядывается все в поисках того, кто стрелял. Пистолет в руках отца так и не появился, тогда кто это сделал? Замечает Уберто, спокойного, с опущенными руками и понурой головой. Замечает его и сеньор, который вел аудиендию. Хмурит брови, наполняясь суровостью, говорит:

— А за это вы, молодой человек, еще ответите.

— Он защищал губернатора! — восклицает Лючита, получая в ответ улыбку, полную благодарности, и теплый взгляд серых глаз.

— Сеньор Монтарео умер, сеньоры, — сообщает отец Читы. — Почтим память одного из нас молчанием.

Его слушаются, и через некоторое время в полной тишине вновь раздается голос, сильный и властный:

— В свете последних событий предлагаю пересмотреть решение аудиенции.

— Но приказ подписан уже, — осмеливается возразить один из сеньоров.

— Не думаю, что он имеет законную силу без подписи губернатора, — парирует дон Хосе.

У сеньоров не остается выбора, кроме как согласиться с ним.

Лючита прижимается к отцу, когда уходят они из дома. Разговоры все кончены и дела завершены, розданы указания и успокоены люди, беспокоящиеся за свою судьбу. Карета катит колеса по солнечному Пинтореско, мир за окнами бурлит жизнью, не затихая ни на минуту.

Странно пусто под сердцем, будто сделала что-то не совсем правильное, но единственно возможное. И обидно — за человека, самого близкого и родного. Она долго молчит, думая, что надо бы уходить города, да подальше, так, чтобы не вышло хуже — и ей, и ему, но медлит, цепляясь за минуты тишины и покоя.

— Ты лучший в мире лгун, папочка, — шепчет, так что слышат лишь они двое.

— А ты самый невозможный ребенок.

— Прости.

Говорит это просто, вкладывая в слово все раскаяние свое и вину, все признания в прегрешениях и ошибках. Утыкается носом в плечо, широкая ладонь приглаживает волосы, тихонько лаская.

— Ты же дитя мое. Как тебя не прощать?

* * *

Столько пройдено всего и пережито, столько видела, пробовала и ощущала, других меняла и менялась сама. Разное было. Разное...

И не конец это истории, а лишь конец эпизода, потому что жизнь — это жизнь, а не модный роман о приключениях и о любви. Жизнь — она вечна и продолжается даже тогда, когда люди уходят, чтоб не прийти никогда.

И может настанет завтра... отец найдет, как бы вмешаться в ее решения, нарушая условия "мирного договора", узнает кто-нибудь о его лжи во спасение, и будут проблемы, даже большие, или найдется кто-то из старых врагов, клявшихся отомстить, или... или еще что-нибудь выкинет своенравная госпожа, мешающая кости в стакане. Усмехнется задорно, проверяя на прочность девушку, прозванную сеньоритой Фелис.

Ну и пусть! Все это будет... или же нет, но — завтра!

А сейчас есть лишь двое на берегу. Ветер играет, путая русые волосы с темными и гладкими, словно шелк, отражаются друг в друге глаза — серое небо и шоколад великолепной Дарьены. Нет у них будущего и позабыто прошлое.

Море бьется ласковым зверем у ног.