Причем, раненные японцы оставались в наших же окопах, и там уж как кому повезет, а вот раненные корейцы отправлялись в санчасть, то есть в основном выживали. И получалось, что потери японцев были абсолютными — даже раненный попадал в плен, тогда как потери корейцев — условными — да, раненный выбывал из строя на некоторое время, но он оставался жить дальше и даже мог вернуться в строй после излечения.
Причем что делать с пленными — было непонятно. Попытались их было также использовать в качестве живого щита, но японцы относились к таким вещам иначе — сдавшийся в плен считался недостойным жизни, и по идее он сам должен найти способ либо бежать либо совершить самоубийство. Поэтому выставленные на брустверы пленные японцы лишь усиливали артиллерийский огонь по этим местам. Их и так-то выживало немного — корейцы выплескивали на них ненависть а мы этому не препятствовали.
Уже на шестой день атак пехотинцы у япов практически закончились — японские командиры бросали в атаки уже солдат вспомогательных подразделений, которые были вооружены даже хуже нас — считалось, что поварам и погонщикам лошадей винтовки ни к чему, а когда оказалось что очень даже нужны — винтовок не было. Так что уже на восьмой день атаки практически прекратились — мы отбили первый приступ, потеряв убитыми чуть более трех тысяч человек и два из шестнадцати опорников. Конечно, если бы не наша параноидальная борьба с японской артиллерией, дело закончилось бы не настолько успешно для нас. Беда японцев была в том, что они еще с нами не воевали — иначе бы знали, что артиллерия противника — первая цель для всех родов войск, так как снаряд — наверное единственная штука, от которой нельзя отбиться стрелковым вооружением и гранатами. Соответственно, охрана артиллеристов у японцев была никакая, поэтому пять-шесть снайперских пар, удачно расположившихся на возвышенности в японском тылу, выкашивали расчеты батареи, крупнокалиберной винтовкой по максимуму разбивали орудия — их прицельные приспособления, механизмы наводки, противооткатные устройства — и сматывались. Порой удавалось даже ворваться на артиллерийские позиции и просто все покрошить, взорвать и разломать, а несколько раз даже укатывали к себе орудия. Да и захваченные нами на сеульских аэродромах японские истребители первое время позволяли совершать безнаказанные налеты на батареи, а пилоты транспортников не упускали возможности набрать баллов за освоение новой техники и летных часов в качестве пилота истребителя, благо воздушная обстановка была относительно спокойной и не предполагала боев с японскими пилотами. Переодетые в японскую форму корейцы также доставляли японским войскам много неприятностей, вырезая блок-посты и даже целые роты, если с помощью бесшумного оружия и ножей удавалось проникнуть внутрь опорника. Японцы, конечно, кричали что корейцы воюют не по правилам, но одними криками делу не поможешь — действовать надо было сейчас. И лекарство было только одно — наращивать плотность своих войск, чтобы наши диверсанты не имели возможности тихо просочиться и затем скрытно отойти.
А для плотности войск нужны, как это не странно, войска. Которых ближайшие две недели взять японцам будет неоткуда — надо отводить новые дивизии с других фронтов — советского и китайского, причем в большем количестве чем было сейчас. И быстро это не сделать — надо определить какие части можно выдернуть, кем их заменить чтобы не осыпать фронт — они ведь не просто так находятся именно там, они либо сами занимают участок фронта, либо подпирают фронт на случай прорыва, либо сами готовятся пойти в наступление, и если даже в конкретный момент они не проявляют активности и считают ворон, то и это они делают с прицелом чем они будут питаться когда пойдут в наступление или попадут в окружение. То есть лишних войск нет, брать их откуда-либо — это перекраивать планы на конкретном участке фронта, а это три-пять дней штабной работы. Если не неделя. Даже когда в штабах подберут нужные части, этим частям надо собрать свои пожитки, погрузиться в десятки эшелонов, дочухать по железной дороге на сотни километров, выгрузиться со всем своим барахлом, пройти пехом десятки километров в условиях партизанской войны — и это только чтобы добраться до нас. А мы ведь тоже не будем сидеть сложа руки — производство оружия, тренировки, строительство укреплений — значит, через две-три недели войск потребуется уже больше чем сейчас — снова расчеты, снова головная боль где брать и как доставлять эти войска. И, главное — время.
ГЛАВА 25.
Поэтому, пользуясь возникшим затишьем, мы стали решать внутренние проблемы. Прежде всего — белояпонские недобитки в Пхеньяне. Этих наши корейские бойцы на волне эйфории от победы над японскими войсками собирались вынести за день, и наши бойцы как могли старались нивелировать отрицательные эффекты от обоих заблуждений — и победа была неполной, без окончательного разгрома наступавшей группировки, и городские бои — это не оборона опорного пункта. Слишком много укрытий, за которыми не уследишь, слишком много возможностей нарваться на врага в упор, когда к этому не готов. Мы, конечно, тренировали часть корейских товарищей на бои в городских условиях — перемещение, выбор и прикрытие секторов, заход в помещения и прочая наука брать города. Но это дело небыстрое, поэтому основную часть работы пришлось делать нашему спецназу, а корейцы были на подхвате — в основном на удержании освобожденных зданий и кварталов.
Вторая 'горячая точка' — японский фронт между Сеулом и Пхеньяном, почти посередине между этими городами. Эти войска, собранные с миру по нитке из частей и подразделений, отправлявшихся по железной дороге на север либо выведенных из Пхеньяна на юг, вообще-то предназначались для быстрого освобождения Сеула от 'бунтовщиков', то есть от нас. И, хотя быстро не получилось, но поначалу эти части медленно но верно продвигались вперед, оттесняя на юг наши немногочисленные отряды. Но количество отрядов все время возрастало, все чаще они успевали обустроить какие-то оборонительные сооружения и задержать врага не на час-два, а на несколько часов, а затем и дней — японское наступление постепенно выдыхалось, пока наконец не встало перед линией уже вполне надежных укреплений, выстроенных добровольцами за сорок километров к северу от Сеула.
За те две недели, что группировка вела наступление, ситуация в Пхеньяне кардинально поменялась — мало того что восстание закрепило за собой более половины города с положительными прогнозами, так и наступление северной группировки японских войск также уже начинало выдыхаться. И если 'северяне' постепенно подтягивали артиллерию и вообще могли рассчитывать на поддержку с севера, пусть и не быструю, то с 'южанами' все было сложнее — вдруг оказалось, что эти японские войска между Сеулом и Пхеньяном сами оказались в окружении. И если поначалу они проявляли довольно заметную активность, то чем дальше, тем все больше они просто тихо сидели в своих окопах — боеприпасов у них почти не осталось и нового подвоза можно было не ждать. Одним флангом они опирались на море, но другим-то — в нашу территорию, находившуюся в горах центральной части Корейского полуострова — видимо, японское командование предполагало что вскоре она будет занята японскими войсками, а потому не заботилось о фланге вообще. Зря.
Именно с флангов мы и начали сворачивать их боевые порядки. Для этого мы перебросили с северного фронта несколько свежеиспеченных батальонов, благо что северная группировка японских войск пока зализывала раны, и, хотя и понесла существенные потери, но для нас была еще сильным противником — несколько попыток прорвать их линию обороны закончились существенными потерями, а потому мы временно оставили их в покое, чтобы разобраться хотя бы с южанами. Первые несколько дней дело продвигалось довольно быстро — наши отряды свернули японский фронт более чем на двадцать километров из восьмидесяти его общей длины. Но затем все застопорилось — японские порядки уплотнялись за счет отступавших под нашим натиском, японцы организовывали все больше опорных пунктов против северного направления, в итоге наше наступление остановилось. И тогда мы сделали ход конем — посадили на мотоботы, баркасы и прочие лоханки почти десять тысяч человек десанта, прошлепали этой флотилией сотню километров на северо-запад через залив Чемульпо и высадились в Хэчжу — в тылу японцев и единственном довольно крупном порту, через который они еще могли бы получать подкрепления и боеприпасы.
Японцы тут же попытались отбить город, бросая в атаки все больше войск, японский флот наконец проснулся и перерезал морские коммуникации, зато у японцев не осталось резервов для контратак, так что наш очередной прорыв северного фаса обороны им уже нечем было затыкать, в итоге к концу октября эта группировка была разрезана на две части — западная, к востоку от Хэджу, занимала меньше площади но была более многочисленной, и восточная — больше площади и меньше людей. И, несмотря на то, что вторую разгромить было вроде бы проще, мы занялись прежде всего первой как наиболее опасной — они могли захватить Хэджу, образовать морской плацдарм и через него получать подкрепления. Именно против этой группировки мы и сосредоточили почти всю свою артиллерию, что отняли у японцев, да и минометы уже местного производства шли именно туда, особенно калибра 120 миллиметров — предстояло качественно и быстро взломать японскую оборону, поэтому стволов и снарядов потребуется много.
К сожалению, мы пока не освободили железную дорогу Сеул-Пхеньян, поэтому доставка войск и грузов шла вкругаля, и по нашим оценкам уничтожение этих группировок займет еще месяц — можно было бы форсировать события, но мы хотели подучить как можно больше бойцов и поднакопить боеприпасов и взрывчатки, чтобы действовать наверняка. Ну и рассчитывали, что окруженцы пойдут на прорыв — все-таки окруженные группировки находятся в еще более сложных условиях, время работает на нас, и даже прорвавшись, они потеряют много людей — им ведь придется атаковать нас практически без боеприпасов, особенно артиллерийских — эти части собирали откуда возможно и артиллерией практически не комплектовали, так как предполагалась обычная полицейская операцию по усмирению. А если прорвутся не к Хэджу а куда угодно, то это нам будет только на руку — пойдет война мобильными отрядами, в которой мы сильнее японцев. Впрочем, и городские бои нас устроят — мы готовили Хэджу к обороне. Так что ждем.
Вот чего мы опасались — так это отравляющих веществ и бактериологического оружия. А японцы были горазды на их применение, особенно против китайцев — зачастую сравнительно удачные действия против гоминьдана и КПК обуславливались в том числе и применением химического и бактериологического оружия, причем массово — так, только в многомесячной уханьской битве 1938 года японцы применили химоружие более 375 раз, сбросив на китайские войска почти пятьдесят тысяч бомб и снарядов, начиненных различной химией.
Вообще, многие отравляющие вещества, что широко применялись в двадцатом веке, были синтезированы еще в первой половине девятнадцатого, и уже в 1854 году Одессу обстреливали снарядами с цианистым какодилом (от греческого 'какос' — дурной), да и Севастополь собирались душить сернистым газом. Во время Гражданской войны в США использовались термитные сернистые шашки, в 1907 году ведущие державы с подачи Николая Второго подписали соглашение не применять химическое оружие первыми. Но первыми его массово стали применять немцы, при этом кивая на французов — дескать это они со своей ружейной гранатой образца 1912 года калибра 26 миллиметров, снаряженной этилбромацетатом нарушили это соглашение еще в конце лета 1914 года. Поэтому уже осенью 1914, по время Первого Ипра, немцы применяли шрапнельные снаряды, начиненные дианидизином, который, также как и французская граната, вызывал жжение глаз, носоглотки и чихание. Против англичан это сработало — немцы взяли их позиции без боя. Но с русскими такое уже не прошло — в январе 1915 наши не только выдержали обстрел этими снарядами, но и отразили немецкое наступление под Болимовым, в Польше.
Пока все еще было не сильно людоедски — слезы и чихание можно пережить. Но тут главное начать — уже при Втором Ипре в апреле 1915 немцы выпустили на позиции противников 180 тонн хлора из 6 тысяч баллонов, стерли 8 километров фронта и отравили 15 тысяч человек, из них 5 тысяч — насмерть. Фронт был успешно прорван. Затем решили повторить уже против русских, и снова под Болимовым, и снова неудачно. В этом наступлении немцы сосредоточили на фронте в 12 километров уже 12 тысяч газовых баллонов с хлором, и, выпустив его за пару минут на русские позиции, вывели у наших из строя 75% — девять тысяч солдат, из которых тысяча погибла. Но в отличие от французов, оставшиеся на ногах русские солдаты открыли меткий огонь по наступающим цепям немецкой пехоты, отбив за день все 13 атак. Впрочем, сами немцы тоже страдали от своей же химии, так как начинали атаку непосредственно вслед за газовым облаком и травили своих же солдат, даже под Осовцом, еще до русской 'атаки мертвецов', немцы потеряли таким образом более тысячи солдат. А когда русские стали применять смоченные повязки, хлор стал и вовсе бесполезен — немцы вслед за французами перешли на фосген, который пробивал такие повязки — в итоге именно от фосгена умерло 80% из 100 тысяч, умерших на всех фронтах от ОВ (а всего пострадавших с разной степенью тяжести было 1,3 миллиона). А уж когда появились противогазы на активированном угле, газовые атаки потребовали максимальной концентрации облака ОВ, чтобы отравляющее вещество заполнило все поры в угле и начало проходить дальше. И хитростей — газ пускали в безлунную ночь и маскировали артиллерийской стрельбой, в расчете на то, что многие спящие не успеют надеть противогазы, к хлору примешивали фосген для ускорения эффекта отравления и хлорпикрин чтобы пробивать влажные маски. За передней линией противника химическими снарядами создавали полосу из газа, скапливавшегося в лощинах и не позволявшего подвести резервы, убивавшего лошадей и потому прекращавшего подвоз, заставлявшего артиллеристов да и пехотинцев первой линии днями не снимать противогазов.
В 1917 году на поле боя в полную силу выходят 'вредители противогазов' — ОВ на основе арсинов — арсенидов водорода, который при взрыве конденсировался в мелкие частицы, которые не задерживались порами активированного угля противогазов, вызывали тошноту и рвоту, заставляли снимать противогазы и маски — и тут уже вступали в действие другие ОВ — люизит, иприт, да и тот же хлор — взрывы новых осколочно-химических снарядов сделали войска Антанты беззащитными, так как они добавили в свои противогазы марганцовокислый калий, чтобы он поглощал мышьяк, но тот был в другой агрегатной форме и просто не взаимодействовал с ним, а аэрозольных фильтров чтобы задерживать эти частицы, противогазы не имели. Да и массовое применение иприта, который мог действовать через противогазы и не имел запаха, нанесло французам потери в 13 тысяч отравленных, из них 143 человека — смертельно. Расход снарядов — триста тысяч. Важнее было то, что отравленная местность в тылу французских войск площадью 120 квадратных километров не позволила французской артиллерии поддержать наступление пехоты, которое и перешло в четырехмесячное сражение в грязи под Ипром (там — уже в третий раз).
