До и после Победы. Книга 3. Перелом. Часть 6

ГЛАВА 1.

И тогда мы вбросили в этот чан с гуано гранату — поймали несколько немецких диверсантов, что обучали мексиканцев подрывной войне, и вывалили это добро в Вашингтоне.

А война на самом деле шла нешуточная — в итоге только немецких диверсантов мы обезвредили в Мексике более двух сотен, и еще три тысячи — японских. И по скромным подсчетам они обучили более двадцати тысяч мексиканцев, которые были непонятно где, но скорее всего в США. Позднее американцы подсчитают, что эти действия нанесли ущерб минимум на сотни миллионов долларов — тут и подрывы трубопроводов, и взрывы на электростанциях, и несколько разрушенных дамб, мостов, сотни подрывов на железнодорожных путях, диверсии на судоверфях — тайная война была нешуточной, и это помимо партизанских действий в многострадальной Калифорнии.

Этому способствовал наплыв мексиканцев в США по программе Bracero (от испанского bracero — чернорабочий) — межправительственное соглашение было подписано в августе 1942 года и в США потоком пошли рабочие, которые должны были заменить уходящих в армию белых, прежде всего на полях и шахтах, но и на заводах немало. В итоге за три года только официально было нанято более двух миллионов человек (в РИ — 200 тысяч), а с учетом нелегальной иммиграции — будут и все три (в РИ при лимите в 200 тысяч человек при завершении программы в пятидесятых было репатриировано в Мексику 3,8 миллиона человек). Так что была легальная возможность проникнуть в США кому угодно. И угодно было в том числе антиамерикански настроенным персонажам, которые помнили — сами или по рассказам — как американцы скупили до революции полмексики, а на полуострове Калифорния — так вообще 15 из 19 миллионов гектаров земли — видимо, хотели хоть таким образом завладеть полуостровом, раз не удалось в середине 19го века, когда сначала мексиканцы разбили американскую армию, не позволив Штатам завладеть еще и полуостровом, а затем покончили с республиками, которые пытались там организовать американские авантюристы — сначала с Республикой Нижняя Калифорния, а затем и с Республикой Сонора — эти земли так и остались в составе Мексики. Впрочем, мексиканцы отлично помнили об отнятых у них Калифорнии, Аризоне и Техасе, помнили и американцы — чье мясо съели. А потому, например, Техас (как и еще половина штатов) отказался участвовать в этой программе, что не избавило его от диверсий и саботажа — там хватало мексиканцев, которые жили в США и до начала войны.

И вот — этот поток хлынул на север. В основном это были безземельные крестьяне, но хватало и членов профашистских и антиамериканских организаций.

Одной из таких организаций был Национальный Синархистский Союз, который стоял на позициях антикоммунизма, антисионизма, национализма, ультраправого католицизма и клерикального фашизма — течения, зародившегося в Италии в двадцатых, а само слово "синархия" дословно означало "совместное управление" и исходило из иерархического управления идеального организма — оно было антонимом анархии. Которые к тому же активно продвигали идеи антиамериканизма, то есть выступали против засилья США, а также активно помогали живущим в США мексиканцам, а особенно уличным бандам — так, именно они вступились за банду "38я улица", когда на тех наехала полиция в деле об убийстве в Спящей Лагуне. И, шутки-шутками, а к началу войны в организации состояло полмиллиона человек. В менее ультраправой Партии Национального Действия и то было в десять раз меньше человек. Золоторубашечников — еще меньше — эта организация была создана одним из революционных генералов-сподвижников Панчо Вилья — сначала он создал зеленорубашечников, их запретили, и тогда уже появились золоторубашечники — их снова запретили в 1938, но они ушли в подполье и частью перебрались в США, где сконтачились с американскими фашистами — прежде всего сереброрубашечниками, и откуда в 1940 году даже попытались напасть на Мексику чтобы поднять там восстание против социалистического правительства — не срослось. Но кадры остались в общем целы — их было кому прикрывать — хотя золоторубашечники были против католической церкви, но все-таки за капитализм, тогда как, например, краснорубашечники мало того что были социалистами-марксистами, так еще и более активными антиклерикалами чем золоторубашечники — красные нападали на церковнослужителей и храмы. До кучи к этим фашистским организациям были фалангисты, и Национал-Социалистическая Партия Мексики, и еще много других более мелких группировок — мы оценивали численность профашистски и антикоммунистически настроенных людей минимум в два миллиона человек.

Их-то нам и предстояло перебороть, чтобы спокойно вести свои дела. Ведь не мешали же никому — зачем на нас поперли ? И удар мы нанесли с фланга — по самому больному и потенциально доходному месту мексиканской экономики — по нефти. Она, правда, находилась под управлением псевдо-социалистов из правящей партии, но ведь именно они практически никак не давили всю эту фашистскую нечисть, что наросла здесь за пост-революционное время. Так что надо было начинать с головы.

Национализация мексиканской нефти в 1938 году сильно ударила по экономике страны — сразу после нее цены поднялись на 20%, началась инфляция, так как многие страны под нажимом США и Англии объявили бойкот мексиканской нефти — ну прямо Венесуэла, только на семьдесят лет раньше. Мексике помогла Германия, которая начала закупать нефть (и продолжала делать это до сих пор, несмотря на войну). И потери от национализации еще нарастали — Карденаса, устроившего национализацию, сменили на Мануэля Камачо — правящая партия попыталась исправить положение. Положение было "исправлено", правда, снова за счет Мексики — по достигнутой договоренности она должна была выплатить американским и английским компаниям десятки миллионов долларов компенсации за национализированные нефтяные прииски и предприятия.

А с 1940 года мексиканская нефть стала продаваться в США через Синклер Ойл Компани — крупную но мутную фирмешку, владевшую в США нефтяными полями, трубопроводами и перерабатывающими заводами. Мы там когда копнули — такое полилось ! Основатель компании — Гарри Форд Синклер — занимался нефтью с начала века, к двадцатым годам сколотил неплохой капитал и владел уже существенной долей добычи, транспортировки и переработки. Как он этого достиг — непонятно, но в двадцатых его поймали за руку на махинации и он даже отсидел полгода в тюрьме, и в те же годы он начал активно сотрудничать с режимом Муссолини — убийство итальянского парламентария Андрео Матеотти в 1924 году как раз было связано с этой компанией — парламентарий вскрыл коррупционные схемы, которыми действовал американский нефтяник, и его убрали боевики Муссолини — этот эпизод стал известен потому, что это было первое убийство крупного оппозиционного политика в Италии, дальше пошло уже проще — в этом деле главное начать. А Синклер получил в Италии и ее колониях эксклюзивные права на разведку и добычу нефти, и продолжал делать это вплоть до текущего дня — и это несмотря на то, что США воевали с Италией. Причем по документам Sinclair Somali Corporation уже что-то добывала в Восточной Африке начиная с 1944 года (в РИ — уже после войны). Депрессию фирма тоже пережила неплохо — прямо перед ее началом Гарри продал кое-какие фирмы, снова замутил какую-то схему с лизингом и акциями, а потому оказался с кучей налички, которую и вложил удачно в приобретение просевших в цене нефтяных компаний — слишком подозрительно, явно вели за руку те, кто и устроил Депрессию.

Ну, будем считать что человеку повезло, вот только с нашим появлением удача от него отвернулась. Хотел я его уничтожить, чтобы не марал светлое имя "Синклер-128", да полезнее было оставить его на посту, тайно получив контрольный пакет и избавив персонажа от электрического стула — необходимо было держать все в тайне, чтобы не навести кое-кого на нехорошие мысли — компания хотя и не Стандарт Ойл, но отстает несильно. Впрочем, те, кто его покрывал, быстро пронюхали что что-то изменилось — сама передача пакетов акций была оформлена секретным соглашением, так что номинально Гарри оставался их владельцем, но, похоже, Гарри заключил такое соглашения не только с нами, так как его попытались убрать, потом еще и еще — к концу 1945 года на него было совершено семь покушений и еще пять подозрительных случаев — если бы не наши контрразведчики, которые стали наседками нефтяника, не пыхтеть ему на этом свете. К сожалению, исполнителей терактов пока не удавалось взять живыми, так что мы не знали — кто работал по Гарри, поэтому на всякий случай спрятали его понадежнее, и по разным каналам пустили информацию — где именно — причем со своими деталями, так что посмотрим кто и как на него будет выходить — так хотя бы выясним с кого начинать копать.

Заодно вскрылись махинации мексиканцев по продаже нефти испанцам, немцам и итальянцам — и это — во время войны ! Ну, тут уж скандал мы подняли изрядный — надо было подправить курс правящей партии, так как она все больше отходила от планов построения социализма. Благо что она на самом деле состояла из конгломерата организаций — профсоюзных, крестьянских и прочих, так что нужные нам люди и организации не пострадают, а вот все более правеющая верхушка должна была пойти под нож. Ну — ладно, в тюрьму.

Но все пошло как-то не так. Вообще, изначально, еще до всех этих событий, мы планировали обойтись парой сотен технических специалистов и тысячей-другой охраны. Но все усиливающиеся столкновения с боевыми организациями ультраправых заставили нас перебрасывать все новые и новые подкрепления, так что к концу 1945 у нас было на севере Мексики уже три дивизии — тридцать тысяч бойцов. И укомплектованы они были в основном бойцами из Юго-Восточной Азии. Уж не знаю, кто их принял за индейцев, но по стране разошлась весть, что индейцы и бедные крестьяне подняли восстание против латифундистов чтобы отобрать у них землю, обещанную им всеми предыдущими революционными правительствами начиная с 1911 года. Ну да, мы кооптировали в свои ряды и местных жителей, да и своих тоже камуфлировали — пончо, сомбреро, какие-нибудь перья — вьетнамцам, таиландцам и бойцам прочих народностей с другого берега Тихого океана такая экзотика нравилась, почти как текила. Так что спутать было немудрено. В итоге восстания вспыхнули уже по всей стране. Предотвратить их мы уже не могли, так что пришлось возглавить. Еще и я ляпнул — "А давайте назовем их сапатистами" — я помнил про партизанское движение в Мексике уже моих времен — они назвались так в честь крестьянского революционного деятеля Эмилиана Сапаты, убитого в 1919 году. И, хотя их политических убеждений и способов борьбы я не помнил, но вот слово понравилось — хлесткое, звучное. Но после этого все решили — "Ну точно дадут землю" — и стали образовывать теперь уже сапатистские отряды с удвоенной силой.

Что со всем этим делать мы просто не знали, а потому стали делать то, что умели — организовывать советы, кооперативы, боевые отряды и всеобуч. Причем уже к весне 1946 года локальные бои шли по всей Мексике — народ рассчитывал успеть до весеннего сева, а потому рьяно перекраивал земельные наделы в свою пользу. А промышленность работала, дети ходили в школы, поезда ездили по расписанию — бывало, рядом с железной дорогой идет бой между нашими и непойми какими отрядами, издалека погудит поезд — и стрельба прекращается пока он не проедет — обе стороны знали, что железные дороги трогать нельзя, так как они с начала войны находятся под управлением правительства США (РИ). И к американским аэродромам, расположенным вдоль западного побережья Мексики для защиты от японцев, обе стороны тоже не приближались. Естественно, все стороны клятвенно обещали правительству США спокойствие у южных границ, продолжение поставок сырья в тех же объемах — лишь бы не навлечь на страну еще и интервенцию северного соседа. Нам, конечно, воевать с американцами было уже не привыкать, да и сколько еще будет этих боев, но здесь, у самых границ — этого хотелось бы избежать.

А в Мехико какие-то народные массы взяли да и скинули правительство. Мы-то, когда вытряхивали грязное белье по нефти и фашистам, вообще-то хотели сделать все по тихому — верхушечный переворот, приход к власти да пускай даже Карденаса — именно в этом направлении и копали наши лоббисты в Вашингтоне — они лучше смогут договориться с верхушкой правящей партии. А тут народные массы устроили то, что позднее назовут Третьей Мексиканской Революцией, хотя почему она третья — я не понял — у меня получалось либо две либо пять. Видимо, первая — освобождение от власти Испании в 19м веке, вторая — революция 1910х годов. Ну, ладно — путь будет третья — у нас были проблемы поважнее — мексиканцев стало не хватать в США уже явно — многие работавшие там брасейрос, как услышали что в Мексике будут раздавать землю крестьянам, бросили свою работу и подались в бега. Ну да — пришлось организовывать им караваны, выплачивать за них неустойки с переводом долга на себя и непонятными перспективами его возврата, но это были мелочи — похоже, мы скоро спалимся со своим проектом автострад — ведь именно мексиканцы были его главной рабочей силой. И если все увидят, что их нет уже и на обычных предприятиях, возникнут вопросы, и вопросы — к нам.

Впрочем, мы много работали над тем, чтобы вопросы возникали не только к нам, а ко всем. И наилучшей темой для этого стал национальный вопрос.

Несмотря на то, что США считались плавильным котлом, направление его работы было однобоким — все нации причесывались под англо-саксов, что было в общем-то неправильно — котел должен был варить на немецкий лад — ведь именно немцы составляли в США самую крупную этническую группу — их было даже больше чем ирландцев, не говоря уж об англо-саксах. Недаром полоса от Атлантического до Тихого океанов вдоль канадской границы называлась "немецким поясом", который, на минутку, занимал почти половину территории Соединенных Штатов, в том числе и в промышленном районе вокруг Великих Озер.

А заселением территории Северной Америки немцы занимались веками. С начала 17го века и до 1820 года туда прибыли десятки тысяч немецких колонистов — в Пенсильванию, Вирджинию, Нью-Йорк, во французскую Луизиану — это были в основном протестанты. Причем ехали-то они вовсе не в английские колонии, а, например, в голландские Нью-Йорк, Нью-Джерси, Дэлавэер (если говорить современными названиями), или в голландско-шведскую Пенсильванию — это уже потом английская корона постепенно подгребала эти колонии под себя в течение всего 17го века. Немецкие католики начали прибывать в заметных количествах лишь с 1812 года, когда русские избавили их от Наполеона. А с 1820 до Первой Мировой в США прибыло уже более шести миллионов немцев, до Второй Мировой — еще шестьсот тысяч. И это — только непосредственно прибывшие. В Америке поселенцы долгое время жили в немецких городах — по стране было полно всяких Джермантаунов и Джерманвиллей, соответственно, потомки переселенцев многократно увеличили число немцев Америки. Они говорили по немецки, вели хозяйство по немецки, думали по немецки, выпускали газеты на немецком, английский конечно знали, но не то чтобы очень и не то чтобы все — просто требовался нечасто. Дошло до того, что сам Вашингтон заделался ярым германофобом и говорил "Почему основанная англичанами колония Пенсильвания должна стать колонией чужаков? Скоро их станет так много, что они онемечат нас. Они никогда не примут нашего английского языка, обычаев и нашего внешнего вида" (естественно, Вашингтон предпочел забыть, что англичане были далеко не первыми в очереди основателей Пенсильвании). В начале 20го века во многих крупных городах вдоль Великих Озер, рек Огайо, Миссури и Миссисипи немцев было свыше сорока и даже шестидесяти процентов. Русские поволжские и крымские немцы массово оседали в Дакоте, Небраске и Канзасе — север Дакоты даже называли немецко-русским треугольником. Так что немцев было хоть отбавляй.

Естественно, при такой численности немцы не могли не поучаствовать во всех значимых событиях истории США. И начали мы "раскрывать глаза" и "восстанавливать справедливость" с самого святого — с Американской Революции.

После первых успехов англичане гоняли восставших американских поселенцев по лесам, и лишь отряды колонистов, составленные из немцев, как-то более-менее успешно боролись с английскими поработителями — тут мы упомянули закаленных в боях Семилетней Войны ветеранов армии Фридриха Великого, которые как раз незадолго до того перебрались в Америку — начиная от Фридриха фон Штаубена, который был в Континентальной Армии Джорджа Вашингтона генеральным инспектором, то есть бдил буквально за всем, барона Фредерика фон Вейсенфеля, барона Фридриха де Вольтке, капитана Бартоломео вон Хеера, Густава Розенталя и до простого солдата Давида Циглера — сотни человек (и скромно умолчали, что немецкие княжества всегда имели дружественные отношения с Англией — против Франции а потом и России, да и тогдашний король Георг был вообще-то из Ганноверской династии и был первым английским королем, говорящим по английски с детства. Умолчали и о том, что часть немецких колонистов была на стороне английского короля, впрочем, среди колонистов-англичан таких тоже хватало).

Хотя и в предыдущей войне с французами и индейцами в ходе той самой Семилетней войны, что шла тут в 1756-1763 годах, 62й (Королевский Американский) пехотный полк, созданный в Североамериканских колониях для их защиты, был набран преимущественно из колонистов немецкого происхождения — так что опыт был и у здешних немцев — получается, именно они и отвоевали для Великобритании Канаду у французов. А потому уже во время Американской Революции именно Немецкий Батальон, созданный целиком из немецких колонистов, внес решающий вклад в поворотные битвы при Трентоне и при Принстоне. А немецкий корпус военной полиции нес все тяготы по охране тыла, обеспечению секретной переписки и охране ставки Джорджа Вашингтона — своим он такое важное дело доверить не мог, так как знал что это за люди. Так что победу в Американской войне за независимость одержали немцы. Немцы и французы.

Французы нарисовались тут после первых поражений американцев — иначе эти поражения все-таки стали бы и последними. Вдобавок Франция рассчитывала отомстить Англии за недавнюю потерю Канады. Французы и до того держали в частях повстанцев своих военспецов, чтобы вместе с немецкими поселенцами хоть как-то поднатаскать эту деревенщину, а тут — просто послали войска. Но это тоже были почти что немецкие войска — в них было аж восемь немецко-говорящих полков — Королевский из Цвайбрюкена, Легион Лаузена и другие.

В войсках англичан тоже хватало простых англо-саксонских парней, которые веками не желали воевать за своих варяжских поработителей — варяги (в-ар-я-г — что с древнеславянского, он же санскрит, переводится как в-землю-идущие, то есть готовые принять смерть) сначала захватили запад Франции — ставший Нормандией (нор-ман — "человек с севера", как их называли жизнелюбивые южане) — в отместку за крестовые походы против полабских славян, а затем достали англо-саксов и на Британских островах — собственно, саксы и воевали против славян с пятого века нашей эры, и когда "что-то пошло не так", они вместе с англами, жившими в углу (angle), образованном германским и датским побережьями, отправились искать более легкую добычу — покорять бриттов из кельтских племен.

Так что как вояки англо-саксы были далеко не первого сорта, тем более что в королевскую армию набирали деревенских парней и парней из городских трущоб, которыми к тому же командовали офицеры, купившие себе звания и должности на которые хватало денег — то есть тоже те еще профессионалы военного дела. И король Георг прекрасно понимал, что с такими вояками много не навоюешь.

Нужны были хотя бы немцы, так как русских уж точно никто не даст, хотя было бы и неплохо — за двадцать лет до этого русские брали и Кенигсберг, и Берлин, первый так вообще перешел в подданство Российской Империи, правда, с воцарением на российском престоле сначала немецкого царя Карла Петера Ульриха, а затем свергнувшей его жены Софии Ангальт-Цербстской все было похерено — немецкие интересы им были важнее (у нас они более известны под именами Петр Третий, позволивший дворянам служить когда и где захотят, и Екатерина Вторая, и вовсе устроившая для дворян "век золотой Екатерины"). Тем не менее всем было понятно кто круче. Но — на безрыбье и рак — рыба — сойдут и немцы.

Поэтому англичане и прикупили несколько десятков тысяч гессенских наемников — вообще-то свои войска сдавали внаем многие немецкие княжества, но Гессен — наиболее активно, а потому всех немцев так и называли, хотя свои войска англичанам предоставили семь немецких княжеств, в общей сложности более тридцати тысяч солдат. Было бы и больше, да Фридрих Великий тогда был на ножах с Англией, а потому не пропустил через свои земли войска еще двух княжеств — а так, глядишь, и закончилась бы Американская Революция.

Так что воевали в Америке по сути — с одной стороны — немцы и французы, с другой — немцы, а англосаксы — что со стороны колонистов, что со стороны англичан — путались под ногами — собственно, прибытие маркиза Лафайета с офицерами настолько обрадовало Вашингтона, что тот сразу же назначил кадрового французского военного начальником штаба, откуда тот же Вашингтон, впрочем, вскоре вытурил успешного командира — "американский Троцкий" опасался конкуренции за армию со стороны француза (как мы писали в своих листовках — "анлосаксы сильны только в подковерных интригах !"). После этого дела снова пошли неважно, так что Франции пришлось снова отправлять войска в Америку.

Поэтому и снятый нами фильм "Патриот" имел совсем другой окрас, нежели версия из моей истории с Мэлом Гибсоном. Мы рассказывали людям правду и раскрывали глаза. Ну, в нужном нам направлении. Благо что как изображать неправильных офицеров я знал по советским фильмам — бери любого беляка и переделывай его в француза — и образ командира американской революции готов, можно даже обыграть все эти парики, плюмажи и гольфы, так "подходящие" к американским лесам, что мы не раз и проделывали.

Да и, по правде, мы ничего особо не выдумывали — даже в решающей битве при Йорктауне американскими войсками командовал возвращенный Лафайет, а французский флот под командованием адмирала де Грасса не только подпер англичан с моря, но и доставил подкрепления, более того — привез 500 тысяч серебряных песо для выплаты жалования солдатам Континентальной Армии. А затем еще и отразил нападение британского флота в Битве в Чесапикском заливе. Да и сам штурм английских укреплений проводили 8-тысячная колонна немецко-французских войск и 11-тысячная колонна американских (то есть немецких и остальных), причем отряды в них также вели французы либо немцы — так, Вирджинскую милицию вел в бой маркиз де Шуази (а собрал эти отряды ирландец Джон Мерсер), а первый штурм начал Александр Гамильтон — сын шотландца и француженки (не, ну как сговорились), причем Гамильтон отодвинул от командования другого француза — Жан-Жозефа де Жимо, но в обход отправил отряд под командованием Жана (то есть Джона) Лорена — потомка французских гугенотов, чей отец был видным деятелем Американской революции и, конечно же, владел крупнейшим рынком рабов (демократия она такая — без рабов никуда — что в Древней Греции, что в США). Французской колонне в противники достались гессенцы, а потому у них было больше потерь чем у "американской". Переговоры о сдаче англичан вели уже только французы — маркиз де Ноаль и все тот же Жан Лорен — видимо, англосаксы решили не позориться, а может просто не пустили за стол к большим дядям. Договор о капитуляции с американской стороны также подписывали Рошамбо, де Баррас, ну и чтобы хоть как-то засветиться в деле освобождения от англичан — Джордж Вашингтон. Зато он сполна отыгрался на побежденных, когда не разрешил им выйти из крепости с развернутыми знаменами, как было принято в цивилизованных странах — пираты так и продолжали оставаться пиратами, несмотря на дарованную им свободу от других пиратов.

И, несмотря на поражение, англичане вскоре отыгрались — сначала придушили французов англо-французским торговым соглашением от 1786 года, а еще через три года английские и французские Ротшильды устроили им и Великую Французскую Революцию — типа решили вернуть то же, что французы устроили англичанам и их покровителям в американских колониях.

Да и американские англосаксы сполна отыгрались на своих недавних благодетелях. Так, они отказались выплачивать Франции свои огромные долги, набранные во время Американской Революции — под тем предлогом, что эти долги были взяты у предыдущего режима. Ну а то, что американцам помогали прежде всего революционно настроенные французы, которые затем были активными участниками и французской революции — на это американцы решили не обращать внимания.

Более того — уже в то время американская элита начала политику "урвать бабла пока другие воюют" — в 1793 году началась англо-французская война, а в 1794 подписан англо-американский договор о торговле. Французы возмутились и за следующие три года арестовали более трехсот американских кораблей, направлявшихся в английские порты. Американцы попытались договориться, но французские демократы запросили с их посланников взятку только за то, чтобы быть допущенными к министру — ну, это со слов самих посланников — так-то неизвестно куда уплыли денежки, сами-то посланники были англо-саксами ("А мы-то знаем ..." — многозначительно добавляли мы в своих газетках). К тому же один из посланников — Джон Маршалл — был автором так называемой "Доктрины открытия", по которой вновь открытые белыми поселенцами земли становились их собственностью, а проживавшие там аборигены могли проживать там и дальше, но землей уже не владели. Пираты — они пираты и есть.

А, самое главное — французы потребовали от американцев огромного займа — понятное дело, что возвращать они бы его не стали, так как американцы и так были должны французам по самое не балуй. Такого англо-саксонские элиты простить уже не могли — ну ладно они обманывают — это нормально, но чтобы попытались обмануть их ... !

В общем, в 1798 году началась настоящая морская война между французским и американским флотами, причем боевые действия шли без объявления войны как таковой. Само собой, необходимость строительства флота была тут же преобразована в поборы с простого населения (включая и немцев !) — причем все проходило под патриотичным лозунгом "Миллионы на оборону, но ни цента на дань!" — это при том, что на них никто не нападал, и все, что требовалось, это сидеть ровно пока в Европе идет война. Но это же сплошные убытки ! Поэтому вот так, "добровольно и с песней", англо-саксы и продолжали обирать простой народ ("И вот поэтому немецкие американцы жили так бедно !" — вворачивали мы, заодно выискивая, а если не найдем, то и придумывая примеры крайней нищеты немецких колонистов, организованной ради того, чтобы американские англо-саксы смогли наживаться на войне — не только торговлей, но и строительством флота — подряды на строительство ведь тоже пойдут "кому надо" ("И мы знаем этих людей" — продолжали мы бить в одну и ту же точку)).

В общем, темных моментов в американской истории хватало, и уж в какую сторону их повернуть — зависело от целей "воротил", в данном случае — нас.

Весь этот вал новой, точнее — как следует замолчанной и забытой информации пошел с октября 1945 года. Поначалу — тонкими струйками в виде рассказов об отдельных эпизодах — типа героической истории американского народа, а то что рассказывается в основном об американцах немецкого происхождения — ну так и что с того ? Они ведь тоже американцы.

ГЛАВА 2.

Последующие события американской истории тоже не обошлись без немцев. Они принимали участие в англо-американской войне 1812 года, затем — в освобождении Техаса от Мексики, немцы же были первыми поборниками отмены рабства — первые призывы его отменить они написали еще в 1688 году в пенсильванском Джермантауне, ну а "отцы-основатели" еще и через сто лет без стеснения владели и торговали чернокожими рабами, да и позднее против отмены рабства выступали даже университеты Гарвард, Йель, Принстон — иначе пострадают интересы обучавшихся там деток. Во время Гражданской Войны именно немец Франц Либер написал кодекс поведения на поле боя, по которому требовалось относиться к противнику гуманно, и немцы же дали больше всего солдат для армии северян, причем число иммигрантов первого поколения, воевавших за свободу, была самой большой из всех групп иммигрантов — 216 тысяч солдат армии северян родились в Германии — а это 10% армии. Да и американцы немецкого происхождения, родившиеся уже здесь, тоже сделали существенный вклад — Пенсильвания выставила пять немецких полков, Нью-Йорк — одиннадцать, Огайо — шесть — свои немецкие полки выставили почти все штаты. В армии южан немцев было гораздо меньше — максимум несколько батальонов, а до генеральского звания не дослужился никто, тогда как в армии северян было несколько генералов немецкого происхождения. Более того — многие немцы юга были также за освобождение рабов, и когда конфедераты объявили массовый призыв в 1862 году, немцы массово старались от него уклониться, и тогда же произошла бойня на реке Нуэсес, в которой отряд конфедератов догнал немецких беглецов из Техаса в Мексику и убил их несколько десятков.

Да и до Гражданской войны северные штаты были без рабства — а именно там больше всего немецких иммигрантов и их потомков — все-таки "немецкий пояс". Это англичане держали рабов для работы на табачных плантациях — до конца 18го века именно табак был главной экспортной силой штатов, а внутри даже использовался как валюта, а потому рабство там отменялось в течение как минимум двух десятилетий после Американской Революции. Южные же штаты начали расти после изобретения в 1793 году хлопкоочистительного устройства — Cotton gin — которое позволяло легко отделять семена от волокон. Причем английские американцы были в своем репертуаре — патент на устройство оспаривали несколько человек, хотя устройства для очистки хлопка были известны в Индии еще до пятого века нашей эры. А в пятом веке к ним добавили второй деревянный цилиндр, который так и назывался — churka (знакомое слово, да ?) — под таким названием это устройство использовалось в штатах уже в середине 18го века, но оно больше подходило под длинноволокнистый хлопок, который рос только вдоль побережья, тогда как в глубине страны мог вырасти только хлопок с короткими волокнами — и вот, путем нескольких модификаций, эту "чурку" и приспособили под такой хлопок, заодно сделав ребрендинг с русского языка на английский.

С того-то момента поперло и рабство, и плантации, и бабло — в 1810 экспортировали уже 250 тысяч 500-фунтовых тюков хлопка на сумму 22 миллиона долларов, в 1840 — 1,5 миллиона тюков на 64 миллиона долларов — две трети доходов американского экспорта оседало на юге, в 1860 — 3,5 миллиона тюков за 192 миллиона долларов. И его активно скупали англичане, чтобы производить из него ткани — несмотря на то, что Индия была их колонией и там выращивали отличный длинноволокнистый хлопок, англичане прощелкали развитие местной промышленности и индийские предприниматели организовали свои мануфактуры по выделке тканей, они же скупали и местный хлопок, оставив своим поработителям шиш без масла.

Так что англосаксы севера стали дружно выступать против рабства только тогда, когда их власть и богатство стали переходить к южанам, а до того все было нормально и можно было не прислушиваться к призывам своих немецких соплеменников об окончательной отмене рабства — в 1820 даже был принят закон под названием Миссурийский компромисс, по которому в содружество штатов принималось по два штата за раз — один — свободный, другой — рабовладельческий, чтобы в Сенате сохранялся статус-кво. Да и до того — если населенная преимущественно немцами Пенсильвания почти сразу после начала революции стала свободным штатом, то есть штатом без рабства, то окружающие штаты — Нью-Йорк, Вермонт, Нью-Джерси — оставались рабовладельческими даже после ее окончания — Нью-Йорк стал свободным штатом лишь в 1799 году, Нью-Джерси — в 1804, а все что ниже — Делавэр, Вирджиния, Мэриленд — так и оставались рабовладельческими. И их протестантские общины вполне мирились с рабством, назвав это патернализмом. Вопрос рабства был оставлен на усмотрение штатов, вот они и принимали законы исходя из расклада внутренних сил. Да что там говорить, если даже конституция хотя и была принята всеми штатами, но почти в половине хватало голосов и против конституции, а Род-Айленд чуть снова не развязал гражданскую войну, не желая принимать конституцию до последнего.

Так что немцы были первейшими поборниками свободы. И после войны именно немецкие американцы создавали американскую промышленность — раз их много на севере страны — то кто еще ее создал как не они ? Вот в таком ключе мы и вещали через свои газеты, замешивая нужные нам факты с домыслами.

"И как же отплатили неблагодарная англо-саксонская элита этим поборникам и ревнителям земли американской ?" — вопрошали мы далее через радиопередачи, газеты и многочисленные митинги. И сами же отвечали: Они запретили немцев ! И все из-за того, что немцы мешали моралистам-пуританам запретить алкогольные напитки и построить царствие божие ! Именно немцы своими голосами раз за разом прокатывали билли о запрете алкоголя в 19м веке ! Даже несмотря на то, что немцы-католики были за демократов, а немцы-протестанты — за республиканцев — в вопросе алкоголя они выступали единым фронтом ! А что дальше ? Запретят жареные колбаски ? Так и это было ! Вспомните, что до Первой Мировой хот-дог назывался "франкфуртер" !

Уж не знаю — насколько все придуманное нами было правдой, но картина получалась стройной, благо что я еще по перестроечной прессе видел отличные примеры как можно исказить историю, поначалу лишь немного поменяв акценты, ну а затем уж можно и откровенно врать — ведь почва подготовлена и все идет уже в привычном русле. Ну а мы не один раз откровенно ржали, когда находились все новые и новые зацепки и пассажи, Ну и действительно — связать борьбу с алкоголем и Первую Мировую — это было оригинально.

Тем более что там действительно все было неоднозначно. За запрет алкоголя выступали прежде всего Партия Запрета (алкогольных напитков — Prohibition Party) и Анти-Салунная Лига. Партия была основана еще в 1869 году методистским священником Джоном Расселом. Самое смешное, что другой основатель — Джэймс Блэк — был членом общества алкоголиков, точнее — Вашингтонского общества тотального отказа от алкоголя, основанного в 1840 году шестью алкоголиками. Ну то есть получалось, все эти запреты пошли от людей, которые сначала упились до белой горячки а затем ринулись в другую крайность. И как это не высмеять в фельетонах и анекдотах ? Ну и бога привлечь — он же призывал к умеренности во всем, а что глубокий алкоголизм, что полное воздержание от алкоголя — это два конца все той же неумеренности.

Но основанная в 1893 году Анти-Салунная Лига вскоре перетянула на себя многих сторонников запрета алкоголя. Эта лига была основана Говардом Расселом, который взял за основу авторитарный и бюрократический стиль управления, благодаря чему выстроил жесткую властную вертикаль — все ключевые посты занимались не выборными людьми, а назначенцами самого Говарда. Именно эта лига впервые массово использовала приемы давления на политиков — статьи в газетах с обвинениями и угрозами, демонстрации у домов, где жили политики, а во время голосования на тему запрета алкоголя активисты лиги просто блокировали телеграф Конгресса — слали одна за другой телеграммы, не позволяя пробиться другим респондентам. Ну и, конечно, без огромных денег протестантских фундаменталистов тоже не обошлось. А другой руководитель партии — Уэйн Уилер — был активным сторонником запрета алкоголя из-за страха, которого он натерпелся в детстве — якобы тогда подвыпивший наемный рабочий чуть не заколол вилами молодого Уэйна. Став впоследствии активистом, а затем и руководителем лиги, Уэйн постоянно вспоминал этот эпизод — конечно, сильный, но мы и тут нашли что сказать — и вопрошали "Что же он не запретил еще и вилы ?", и задавались риторическими вопросами "Насколько мистер Уилер предрасположен к организационной работе, если его отец допустил до работы пьяного рабочего, а сам Уилер был настолько глуп, что путался под ногами у работающего с опасным инструментом человека ? Такая тяга к экстремальному поведению — не лучший показатель для политика, что мы и наблюдаем в последние годы."

И сил, которые хотели запретить алкоголь, в американском обществе хватало, потому что было много фундаменталистских течений в американском протестантизме — методисты, баптисты, пятидесятники и прочие — и они обладали громадными ресурсами, но недостаточными чтобы запросто перебороть чуждые элементы, так как их тоже было много — католики выступали против запрета алкоголя потому что он присутствовал в их богослужении, а немцы-протестанты — потому что любили пиво. И никак их было без большой войны не задвинуть. "Вот протестантские фундаменталисты и затеяли Первую Мировую" — делали мы "вывод".

Вообще термин "фундаментализм" сначала был применен именно к американским протестантам в 1920 году (а позднее Ноам Хомский говорил — "Мы должны принять во внимание, что США — очень фундаменталистское общество, возможно больше, чем любое другое общество в мире, более даже, чем Саудовская Аравия или Талибан. Это весьма удивительно.").

Но это неудивительно — мессианство, постоянная борьба со злом, выбранным исходя только из своих представлений, демонизация оппонентов — все это было характерно еще для первых пуритан, приплывших в Америку в 1620 году. Сами пуритане появились в середине 16го века в Англии, были по сути кальвинистами, то есть сторонниками тотальной и беспросветной предопределенности — если уж не везет по жизни, значит — не богоизбранный, и наоборот — если приходит успех, то богоизбранный, а богоизбранному можно действовать любыми методами — ведь он избран богом, значит, все что он делает — правильно. Убойный базис для сверхуверенности в своих действиях.

Они так и действовали — англиканская церковь была для них недостаточно реформистской, а потому они вступили в конфликт с королевской властью и с радостью отправлялись в Америку — прежде всего для того, чтобы строить новое справедливое общество с чистого листа. И, по аналогии с евреями, они рассматривали свою эмиграцию как Новый Исход, Америку — как дарованный богом Ханаан, где они будут строить Новый Сион, Град на холме — новое совершенное общество, которое, конечно же, как и еврейское, должно быть примером для остальных, а потому — править остальными. Как при этом быть с евреями, которым вообще-то тоже было обещано богом править остальными — про это пуритане умалчивали — возможно, рассчитывали расправиться с соперниками по тихому, между делом. И вот наперевес с шизой типа "гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы... и будем ходить по стезям Его. Ибо от Сиона выйдет закон" они и строили новое общество и со временем планировали распространить его и на другие народы — их мессианство было похлеще чем у марксистов, и уж гораздо старше.

Вот только в Америку понаехали и те, кто видел новое общество совсем другим. Пуританам "мешали", не признавая их исключительность и универсализм — их учение почему-то не казалось другим людям подходящим, да и подобных шизиков хватало на всех континентах, поэтому даже взгляды пуритан на жизнь и других людей не казались остальным исключительными — навидались всякого. Пуританам было обидно. Тем не менее, их идеи об исключительности нравились многим — ну еще бы — американская земля исключительная, американский народ исключительный, другие народы со временем признают их превосходство и примут их главенство — как не принять если они исключительны ? Еще бы не накладывать на себя ограничения, которые предлагали те же пуритане ...

А потому к концу 19го века в стране цвели и пахли всякие либеральные протестантские теологии, и виноваты были снова немцы — именно в среде немецких лютеран возникло отношение к Библии как к обычному, пусть и искаженному, перечню исторических событий, тогда как ортодоксальные пуритане считали ее непогрешимым писанием (хотя на мой взгляд одно другому не противоречит). Да и вообще — на взгляд пуритан Мартин Лютер хоть и начал Реформацию, но половинчато — он хотел лишь убрать из церкви то, что противоречит Библии. Тогда как Кальвин шел дальше — он хотел убрать все, что не требуется согласно Библии. Поэтому и с этой точки зрения немцы были недостаточно ревностными христианами. Справедивости ради, и сами пуритане были недостаточно ревностными в чистоте веры — еще чище их были ривайвелисты, призывавшие возвратиться к чистому христианству (что бы это ни значило). Но именно пуртиане составляли заметную экономическую, а значит и политическую силу. Они и начали борьбу с современностью.

Тем более что и вправду пора было "спасать Отечество", а то одно из таких модернистских течений — христианские социалисты — договорилось уже до того, что необходимо реформировать общественные институты средствами госрегулирования, требовали непонятно какую справедливость (а они ведь уже есть — имеешь бабло — спасен, не имеешь — пропащий человек — чего же тут несправедливого ?), рабочие союзы должны контролировать прибыль предприятий. Впрочем, даже эти социалисты были не такими уж безнадежными — они считали стремление к богатству средством прославления бога. Ну, протестанты — они протестанты и есть — все видят через призму бабла. Да и попробуй не сделай лизинг своим спонсорам — враз лишишься богатства, а значит окажешься неспасенным.

Так что в 1885 году пуритане озвучили пять основных (то есть фундаментальных) принципов, первым из которых шла непогрешимость священного писания — в общем, в чем там была соль, я так и не понял, так как для меня эти принципы были вроде бы и так неоспоримы — в том плане, что считают священное писание непогрешимым — ну и пусть считают. Разве кто-то говорил иначе ? Видимо, к пуританам возникали подобные же вопросы — из-за чего сыр-бор-то ? Поэтому в 1910 году они выпустили двенадцатитомное разъяснение — что же они имели в виду. На мой взгляд, если для объяснения базовых принципов требуется 12 томов — "темна вода в облацех". Но пуританам, видимо, было "все ОК", и в 1919 году они объявили, точнее — подытожили то что говорили и ранее, своих главных врагов — модернизм, дарвинизм, теологический либерализм, рационализм и католицизм. А среди немцев, особенно иммигрировавших в 19м и 20м веках, католиков было хоть отбавляй. Будь они коммунистами — все было бы наверное нормально. А так — не взыщите.

И средств у фундаменталистов хватало.

До американской революции англиканская церковь и конгрегационалисты поддерживались государством и получали от него субсидии, в том числе за счет налогов с колонистов. "А потому немцы и устроили Американскую Революцию — чтобы не кормить чужих священников. Но не было им счастья" — продолжали мы смещать акценты.

Да, после революции было провозглашено отделение церкви от государства, но не совсем — церковные налоги остались обязательными, только теперь человек платил их в церковь по своему выбору. Хотя и это отделение церкви от государства было не без подвоха — "Как и все у англосаксонской элиты". Так, в городах и местностях большинством выбиралась основная, главная церковь (parish church), которой и шли налоги с местных жителей. То есть вроде бы и все по правилам, но выбора у меньшинства нет — так, баптисты Коннектикута в 1801 году обратились в суд, так как с них взимались налоги в пользу конгрегационалистов. То же было и Массачусетсе, и во многих других штатах — так пуританские англо-саксонские элиты и делали видимость демократии без самой демократии. А не хочешь платить городской церкви — выметайся из города.

Потому-то немцы и сбивались в кучи, потому и основывали свои города, чтобы не кормить парторгов чуждых им конфессий. Лишь в 1824 году было позволено жителям города принадлежать церкви соседнего города и соответственно платить церковный налог туда. Но если город отдавал своей церкви часть уже своих — городских — налогов, то этот диссидент таким образом все-равно платил чужой церкви. Не мытьем так катаньем. И городская власть как правило отдавала церкви еще часть своих доходов, так как в горсоветах сидели прихожане своей церкви — и ну как тут не порадеть за родную церквушку — глядишь, отмолят еще от каких-то грехов — бабло ведь ... то есть божья благодать — так просто не приходит.

Так что по сравнению с американской теократией наша советская власть с ее местными бюджетами выглядела прямо-таки образцом прозрачности и порядочности. И какой-нибудь парторг наверняка удавился бы от зависти, узнай он о такой шоколадной жизни своих американских коллег — а что ? языком треплешь, бабло получаешь, но отчитываться по нему не надо — ну красота же ! даже жениться можно — протестанты на всякий случай отринули все эти глупые ограничения типа целибата и монашества — пожить хочется уже здесь и сейчас, а не только в раю.

Причем поток бабла все увеличивался. После Американской, а особенно после Французской революции в Америке стала нарастать религиозная одержимость — ряды баптистов и методистов ширились с каждым годом, прежде всего за счет молодых женщин — священники пугали их растущей безнравственностью, неверием в бога, рационализацией мира, наукой. И не удивительно, что на эти проповеди клюнули прежде всего женщины — изгнание короля выбило из их жизни "царя горы", а как поведут себя новые "цари" — было непонятно — они хоть и местные, но потому и страшно, а жизненного опыта чтобы их оценить — еще нет. А баптисты, методисты — это что-то известное, существовавшее еще "до", пришедшее из времен, когда все было ясно и понятно. А значит надежное. Ну и уже эти женщины воспитывали своих детей в таком же духе — "бойся рационального". Так что в 19м веке уже поколения, воспитанные этими женщинами, создали явление под названием Второе Великое Пробуждение — первое было в 17м веке, когда все эти течения зарождались, ну а на 19й пришелся пик их последователей, которыми и стали миллениалы-1800. Тогда же появились адвентисты и многие другие течения, некоторые из которых были совсем уж далеки от христианства — как например мормоны.

И когда эти миллениалы вошли в силу, поток бабла и значит власти стал совсем уж неимоверным. Конечно, этому способствовала и протестантская трудовая этика — этого не отнять. В 16м веке прорывной идеей пуританизма было стирание граней между мирским и духовным, точнее — религиозным — пуритане считали, что мирские дела также ведут к спасению души. Причем не просто мирские дела, а дела, направленные на благо общества, пусть и своего — пуританского. Тут, конечно, коммунизм пошел еще дальше, считая полезными дела на благо всего человечества. Но коммунизм и появился позднее. Впрочем, неудивительно что в нем также присутствовала идея работы на благо общества — все-таки считающиеся основоположниками Маркс и Энгельс — оба были выходцами из протестантских — точнее, лютеранских — семей, а Маркс — еще и из семьи раввинов — что по матери, что по отцу — последний крестился в лютеранство чтобы не потерять должность в суде — нормальный путь пройдохи, которого не заботит мнение окружающих (они все-равно будут ему прислуживать после второго пришествия мессии), и понятно что в семье он руководствовался положениями иудаизма, а там все больше про личное благо и благо своей общины. Русским же как православным марксизм лег по той же причине — там все про благо общества, да и Советы отлично легли на русское общинное мироустройство. А католикам, привыкшим к жесткой иерархии с непогрешимым папой на самом верху, содружество небольших и самостоятельных групп было чуждым — недаром именно в этой среде появились и Наполеон, и Муссолини, и Франко, и Гитлер.

Протестанты же, как и русские, предпочитали самостоятельные общины, и пуритане пошли еще дальше, отвергая вообще всякую церковную иерархию, тогда как у кальвинистов, англикан — у тех было какое-то подобие католической церковной иерархии. Пуритане же строили новое общество мелкими общинами, и на первых этапах невозможность концентрации усилий заставляла их придумывать все новые ходы теологической мысли с тем, чтобы члены их общины трудились как можно усерднее. Вплоть до фраз типа "грех терпеть отвлечение мыслями о духовном, когда Бог определяет тебя в мирское занятие". И ключевым понятием здесь было Призвание, Стезя человека — та область работы, которую он выбрал. Правда, в самом способе выбора стези пуритане уже расходились во взглядах. Так, одни считали, что человек должен быть верен одной раз и навсегда выбранной профессии. "Каждый человек должен считать то частное призвание, в которое поместил его Бог, лучшим для него из всех призваний — не просто лучшим, а лучшим для него". Грубо говоря — всяк сверчок знай свой шесток. Другие все-таки признавали, что человек может поискать что-то и получше — "Мы не должны без Божьего зова покидать нашу позицию, бросаться в другую область в самомнении, что там мы сможем лучше послужить и содействовать благу мира". То есть работай на своем месте, но если услышал глас божий (то есть если очень хочется) — ну ладно, работай на другом. Третьи же считали грехом как раз не искать лучшего для себя призвания — "Ни один человек не должен менять свое призвание без достаточной причины, но, когда такая причина наличествует, он прегрешит, если его не переменит". Правда, у всех участников дискуссии на языке было лишь одно — бабло, бабло и еще раз бабло. Всякий успех мерился лишь заработанным на этом месте баблом.

"Если Бог указует вам этот путь, следуя которому вы можете, без ущерба для души своей и не вредя другим, законным способом заработать больше, чем на каком-либо ином пути, и вы отвергаете это и избираете менее доходный путь, то вы тем самым препятствуете осуществлению одной из целей вашего призвания, вы отказываетесь быть управляющим Бога и принимать дары Его для того, чтобы иметь возможность употребить их на благо Ему, когда Он того пожелает. Не для утех плоти и грешных радостей, но для Бога следует трудиться и богатеть".

То есть пуританская верхушка придумала для себя отличную отмазку — она собирается богатеть не для себя, а для служения богу. Да, это конечно сильная установка — ведь даже давать советы гораздо легче другим, чем себе (и уж тем более следовать своим же советам), так как существенно снижается уровень страха и повышается порог критичности а значит трезвомыслия — все-таки совет другому дается в ситуации, когда проблема — не твоя и можно оценить ситуацию трезво, особо не переживать, ведь ты — наблюдатель, а не участник. И, например, наши психологи разработали такой прием — "наблюдатель" — когда надо представить что все что происходит — происходит не с тобой. Мне-то это было представить еще проще — я просто вспоминал компьютерные игры от третьего лица, где я управлял персонажем — и в разных ситуациях я как бы тоже начинал управлять своим телом. Но рассказать другим о компьютерных играх смысла пока не было — просто не поймут, а потому мы и назвали прием "наблюдатель". Так же и пуританские богатеи — они наблюдали как сами же богатеют, делают ужасные вещи — они ведь делают все это не для себя, а для бога, ну а то, что при этом вымрут или будут убиты сотни индейцев — так такова их судьба, не будь это предначертано им богом — они были бы живы. Не, психологи у пуритан были отменные, пусть даже они и не знали что они — психологи.

Но они шли еще дальше — богатство они называли этически нейтральным, оно ценно лишь в качестве инструмента — "чем больше человек имеет, тем больше добрых услуг он окажет церкви и содружеству, детям, бедным родственникам и посторонним". Но при этом такая поддержка не должна быть обязательной, а строго дозированной и очень умеренной — пуритане считали, что бедные сами виноваты в своей бедности — из-за недостаточного или вообще полного отсутствия их усилий. Да, такое случалось, но чаще бывало так, что в нищету вгоняли высокие налоги, болезни родных, природные бедствия, войны — после которых уже трудно подняться — надо вертеться каждый день чтобы заработать хоть копейку, и просто нет времени на, скажем, обработку поля, не говоря уж о том, что порой и земли под поле у бедняка может не быть — все уже давно поделено, а если где-то земля и есть — так до нее надо добраться, надо дождаться когда вырастет урожай, не говоря уж о том, что для этого урожая надо на что-то купить семена — проблема курицы и яйца существовала тысячи лет. Как и присказка "кто платит — тот и заказывает музыку" — протестантские проповедники получали плату за свои лекции в приходах, и платили как правило богатеи — вот они и навязывали свое мнение членам протестантских общин через лекторов общества "Незнание".

Когда пуритане ломанулись в Америку, такие взгляды, конечно, имели некоторое право на существование — все-таки земли там — от пуза — сгони или убей проживающих там индейцев — и строй царствие божие в свое удовольствие. И первые общины пуритан в Америке были почти что коммунистическими — как, например, в Массачусетсе или Плимуте — собственность была общественной, труд — общественным, доходы делились между членами общины. Но уже в Вирджинии никакого равноправия не было — все получали доходы от своей частной собственности.

И — это был круг только для своих. Установившаяся в пуританских поселениях теократия изгоняла чужаков, а диссидентов могла и казнить — в общинах поддерживалась абсолютная пуританская атмосфера, члены общины следили друг за другом — не стал ли кто менее дисциплинирован и набожен. Да и свои делились на категории. Как говорил один из основателей — "Я не постигаю, что Бог мог учредить демократию как подобающее управление для церкви и содружества. Если народ будет править, кто же будет подчиняться?", а другой вторил — "среди народов демократия всегда считалась самой низкой и худшей из всех форм правления". И благодаря такой общественной работе на благо верхушки копилось бабло — находящиеся в рабстве (по-пуритански — "в патернализме") негры работали на табачных плантациях — и, хотя сами пуритане отвергали и табак, и алкоголь, но продать другим эту гадость — это ведь не грех — все — ради бога. Ну и что что град божий будет построен за счет здоровья других людей — так не надо им курить. "Но мы предложим — нам богу надо служить".

ГЛАВА 3.

К концу 17го века были размыты многие из первоначальных пуританских ценностей — ростовщичество было признано приемлемым (для порядка сказали "но только чтобы процент был небольшим !" — "кааанешна !" — ответили ростовщики), забота о земном стала самоценной, на фоне неспособности накопить капитал (то есть человек не богоизбран) и возникавшей на этой почве неврастении (не будет спасен) возрастал алкоголизм, все больше становилось случаев завышения цен торговцами (а предыдущие многочисленные попытки установить фиксированные цены раз за разом заканчивались провалом), учащались неконтролируемые вырубки на общинных землях недобросовестными пуританами, поставившими личное спасение выше общественного (то есть спасения других пуритан), выпас скота ими же на общественных полях — все это заставило закреплять участки за отдельными семьями, а затем и вовсе передать их в собственность. Началось прогрессирующее разделение на трудолюбивых людей, старавшихся следовать первоначальным установкам, и рвачей, которые говорили что копят богатства для божьего промысла, а на самом деле забивших на изначальную установку пуритан "Избегать греха, а не потерь". Эту проблему отмечали и сами пуритане — "Религия неизбежно должна порождать усердие в труде и бережливость, а эти качества не могут произвести ничего иного, кроме богатства. Но с увеличением богатства растут гордость, страсти и любовь к мирскому во всех ее формах... Неужели нет никакого способа задержать этот продолжающийся упадок чистой религии?". Противоречие усугублялось тем, что, в отличие от католицизма или православия, протестантами полностью отвергались аскетизм и самоограничения души (в отличие от мирского аскетизма) — то есть у них не было "врожденных" (то есть переданных родителями) нравственных тормозов, а только внешние, когда кто-то крепко настучит по кумполу.

К тому же произошли и тектонические сдвиги в политике английских властей. Когда в 16м веке папа запретил английскому королю разводиться, английский король отключил папу от английских прихожан и бабла — так и появилась англиканская церковь. Избавиться от содержания Ватикана — это пуритане считали благочестивым делом (ведь остается больше денег для служения богу !), но надо бы избавиться еще и от всех этих храмов и попов — они в основном так и остались на местах еще с тех времен когда были католическими, а не англиканскими служителями. Пуритане хотели избавиться и от этой нагрузки. Но корона была к этому не готова и потому немного преследовала и казнила наиболее ретивых из пуританских проповедников, но не сильно — все-таки среди пуритан было много зажиточных граждан, да и сами пуритане вдруг оказались ведущей религиозной силой Европы (не считая православных и мусульман, но на западе Европы тогда мало кто о них слышал — за исключением пуритан (и то с оговорками) образование было прерогативой духовенства, которое тоже было той еще темнотой) — католики, гугеноты, лютеране — все они истощили свои силы в многочисленных религиозных войнах между собой, а англиканская церковь еще не утвердилась — хватало тех, кто желал вернуть в Англию католичество. Поэтому ссориться еще и с пуританами — это было глупо. Именно поэтому английская корона предоставила пуританам и землю, и право устанавливать там свои порядки, да и вообще всячески способствовала отъезду самых неугомонных в Америку, разве что с Оливером Кромвелем вышла промашка — ну так он и обезглавил короля. Но эти же события выявили всю слабость пуританских колоний — без Англии они существовать еще не могли. А потому, как только на островах все устаканилось, американских пуритан начали зажимать — они потеряли возможность единовластно выбирать и назначать губернаторов, контролировать иммиграцию — власть была окончательно потеряна. Но память о ней осталась.

Осталось и имущество, накопленное за предыдущие годы, когда вся община строила здания и сооружения, организовывала мануфактуры и шахты. И все это как-то оказалось в руках пуританской верхушки. Ну, значит они больше всех работали во славу господа — ясно же как день. Конечно, верхушка старалась держать массы под собой — солдаты были нужны всем. А потому все также оставалось обязательным образование, проповеди, благочестивая жизнь, разве что теперь за ее нарушение не казнили, ну или казнили, он уже не так часто как раньше, а то еще разбегутся по городам других конфессий.

И пуритане продолжали усиленно трудиться. Так, если в Англии было всего двести рабочих дней в году, а остальное приходилось на религиозные праздники, то пуритане, отказавшись от большинства праздников как излишнего для истинно верующих, получили триста рабочих дней. Отношение к труду тоже было пересмотрено — католичество и православие руководствовались Новым Заветом, по которому труд был наказанием за грехопадение, в лучшем случае он требовался только для обретения богатства, которое нужно лишь для постижения истины, тогда как протестанты вернулись к Ветхому Завету, где труд был инструментом создания царства божьего на земле. К тому же католицизм базировался на древнегреческих идеях, по которым смысл человеческого существования — это стремление к счастью, а счастье — это познание Истины. Но у низших классов не было времени на такую праздность, католичество по сути отражало интересы аристократии, тогда как с развитием механического и машинного производства богатство можно было получить не только от владения землей, то есть у простых людей появлялась возможность встать вровень с любым аристократом, невзирая на родословную и заслуги последнего — все оценивалось лишь по труду. Ну, в идеале. Именно за этот идеал воевали красноармейцы Кромвеля против белогвардейцев короля (первые имели обмундирование красного цвета, вторые — белого, а потому назывались Красной и Белой армиями соответственно). Причем в армии Кромвеля были и свои комиссары — проповедники, которые также продвигали самоограничение своим желаниям, самодисциплину, способность отвергнуть сиюминутные импульсы и монотонно трудиться ради достижения всеобщего блага.

Все это было перенесено и в Северную Америку — если испанцы шли в Америку чтобы спасти души индейцев, то пуритане шли за спасением своей души, а индейцы только мешали. И если южнее католики так и продолжали рассматривать труд лишь как способ обеспечить праздник жизни, то на севере протестанты рассматривали труд как высшую ценность. Хотя — уже в 1826 году Торквиль писал — "Что ошеломляет в США, это не останавливающееся движение и постоянные изменения, но сама жизнь чрезвычайно монотонна, потому что все изменения и непрекращающееся движение ничего не меняют в содержании, в сущности самой жизни. Человек находится в движении, но это движение чисто физическое, внутри себя он неподвижен". (а позднее социолог Вилкинсон отметил — "Поражающую иностранцев динамику американской жизни можно определить формулой — "We getting nowhere fast" — мы быстро движемся в никуда").

И была еще маленькая, зато огромная проблемка. Перепроизводство. Все имеет свои пределы. Если постоянно трудиться в поте лица, то продуктов становится все больше. Поначалу это даже хорошо — когда далеко не все обустроено и есть куда приложить силы, труд как самоцель — вещь полезная. Но со временем окружающее пространство насыщается продуктами труда, другие рынки поделены, а товар сбывать надо — ведь просто оставлять его на складе — это терять деньги, а не имеешь денег — не имеешь возможности помочь другим и вообще благодати. А это не дело. Поэтому-то в 19м веке в США разразился дикий капитализм — чтобы получить божью благодать, требовалось работать и зарабатывать любыми способами, а все законоприемлемые и добропорядочные способы были исчерпаны — все было либо уже сделано, либо ниши заняты, а пуританское воспитание требовало непременно труда чтобы спастись, но возможностей для спасения уже не хватало. Можно было бы развивать науку, но она не была прописана в библии, а потому ее следовало отвергать, так что научная деятельность не была выходом для истинного пуританина. К тому же, хотя пуритане (да и многие протестанты) были практически поголовно грамотными, но грамоте их обучали только для того, чтобы они могли самостоятельно прочитать библию — другого просто не требовалось а то и было под запретом. Не была таким выходом и волонтерская деятельность на благо других — получалось, что ты работаешь вместо другого человека, то есть мало того что убиваешь его возможность спасения, но еще и нарушаешь справедливость — ведь не зря те люди бедные — так установлено самим богом. То есть подвижничество — тоже не выход.

Сказывалась и нехватка рабочих рук — если католики еще соглашались работать на предприятиях протестантов, то уже сами протестанты из тех кто победнее предпочитали уйти в глубинку и основать там поселения с примитивным, зато каждодневным и изнуряющим трудом — все как завещано предками и богом. Пришлось даже организовать Гражданскую войну, чтобы освободить много новых рабочих рук для пуританских предприятий Севера — не только рабов, но и сельских белых жителей Юга — а то чего это они работают на себя, на свою благодать, а не на благодать капиталиста ? Надо их разорить и согнать с земли, чтобы кроме как на заводы им и некуда было бы больше пойти — в Англии собратья по разуму такое уже провернули со своим огораживанием, вот бы сделать подобное и в Америке. (позднее — в 1921 году — Олдос Хаксли писал — "С раннего детства людям будут прививать мысль, что счастья вне работы не существует. Власть имущие убедят массы в том, что они счастливы, только когда они работают, и, в то же время, каждый из них свободен делать то что он хочет. А все что они делают, достойно и значительно. Самые жалкие из них будут чувствовать себя центром вселенной и, работая по многу часов в день, убежденные в своей значимости, они действительно будут счастливы, как человек никогда не был. Они пройдут через жизнь в убеждении, что это единственная, достойная человека форма жизни, и из этого счастливого дурмана не дано будет выйти никому.")

И все-равно возможностей максимально нарастить свою божью благодать не хватало. Не помогали даже полученные за взятки заказы на строительство множества параллельных и никому не нужных железных дорог, не помогала борьба с конкурентами любыми средствами невзирая на людские законы — что эти законы по сравнению со спасением ? Фраза "ничего личного — просто бизнес" — на самом деле несла совсем обратный смысл — победивший конкурента забирал не просто его деньги — он забирал его душу, возможность ее спасения. Это как индейцы верили, что фотография забирает их душу, так и пуритане верили, что отнять у них деньги, или даже помешать их заработать — то же самое и даже больше — не просто отнять, а погубить душу. Поэтому в конкуренции просто не могло быть никаких сантиментов, не зря столпов американской экономики последней четверти 19го века прозвали бароны-разбойники — было за что.

Более того — перепроизводство сделало многие потребительские товары доступными для широких слоев населения, а нехватка рабочих рук — повысила их зарплаты, у людей стало появляться все больше свободного времени, которое просто некуда было девать — потребности обеспечены, а работать больше положенного нет ни сил, ни желания — для себя богатства не сколотишь, а прорваться хоть в какие-нибудь капиталисты — получится хорошо если у одного из тысячи. Поэтому-то и возникали протестантские ереси, и все более привлекательным становился католицизм — он не требовал аскетичного труда непойми ради чего, а на познание Истины — наоборот, появлялось время — жизнь простых людей конца 19 века все больше походила на жизнь аристократии 13-18 веков — есть время, есть сравнительная обеспеченность, есть грамотность. А для верхушки пуритан все это — первейшие враги, отрывающие их паству от единственно верного учения.

В начале 20го века страсть к труду еще продолжалась по инерции, даже Максим Горький отметил — "Америка ! Удивительно интересно здесь. Что они сумели создать эти дьяволы, как они работают, с какой энергией, с каким удовлетворением, и насколько они варварски невежественны. Я одновременно восхищаюсь и проклинаю, все это и восхитительно и тошнотворно. ...Когда иммигранты прибывают сюда они быстро превращаются в тупых и жадных животных. Как только они видят богатство этой страны, они оттачивают свои зубы, и не останавливаются до тех пор, пока не становятся миллионерами, или падают замертво от голода... Везде — труд. Все охвачено его бурей. Все стонет, скрежещет и повинуется воле какой-то тайной силы, враждебной человеку и природе." Собственно, советские пятилетки попытались повторить такой же стиль работы. Но "тут вам не Англия — тут глубже надо копать" — пуритане, как и все протестанты, расположены к каждодневному размеренному труду. Русским такой роскоши не доставалось многие века — то нашествие, то неурожай, а если ничего нет, то все-равно надо заготавливать сухих кормов на две трети года — это вам не Англия с Германией, где скот можно пасти на лугах с марта по ноябрь в худшем случае — можно и землицы распахать побольше, да не по одному разу, чтобы корни легче входили в землю, да и самим растениям дано больше времени, так что могут нагулять побольше "жирка". Можно спокойно поработать. Тогда как у русских — вечная страда, работа внадрыв, так что если вдруг выдавались спокойные периоды длиной хотя бы в десять лет, русские по привычке продолжали работать в том же ритме и вдруг оказывались впереди планеты всей. Но потом начинали чувствовать подвох — слишком все спокойно, а это не к добру, так что лучше самим что-то устроить чем устроят нам — и нате вам с кисточкой — революция или еще какая перестройка врагам на радость — внешним и внутренним. Поэтому каждые пять лет — вынь да положь новую сверхзадачу. И чтобы помасштабнее, помессианистее. Вот я и сидел, ломал голову, прикидывая последовательность таких сверхзадач, объемы работ, потребности в кадрах и ресурсах.

Ну а у пуритан была проблема посерьезнее — без постоянного расширения возможностей накопить капитал, то есть спастись — будет все у меньшего количества людей. А людей это нервировало — а вдруг им не хватит ? Поэтому и требовалось постоянно затевать и вести войны — речь шла не о выживании, речь шла о большем — о спасении души. А перед этим меркли все жертвы, которые понесут другие народы — в вопросах Вечности сантименты были просто неуместны.

Вот на такой шизе пуританские олигархи приняли решение, что пора валить слишком много возомнивших о себе американских немцев, чтобы не мешали насаждать царствие божие в Соединенных Штатах — земле, дарованной пуританам самим богом — именно немцы продавили равенство религий, тогда как пуритане собирались оставить только свою, именно немцы противились запрету алкоголя, немцы — зло ! Надо было валить и всю Европу — расчищать делянку для своей продукции, чтобы было куда ее сбывать и наращивать свою собственную божью благодать.

Поэтому, как только была создана ФРС, то есть обеспечена должная централизация денег а значит и контроль над ресурсами и населением — и началась Первая Мировая. Впрочем, зачинщиками выступали не только пуритане — Пол Варбург, один из основателей ФРС, говорил — "Глобальное Еврейское Правительство будет править миром открыто, хотите вы этого или не хотите. Весь вопрос лишь в том, будет это достигнуто в результате обоюдного согласия или в результате насилия". То есть уже в самой ФРС было противоречие между группировками, которые собирались править миром — пуританами и сионистами. Но на время они столковались против общего врага — остального человечества, и прежде всего против европейских элит — англиканских, лютеранских, католических и православных.

Как именно они развязали войну — тут мы в подробности не вдавались, благо возможностей было хоть отбавляй — тот же Пол Варбург был выходцем из семейки Варбургов — немецких евреев, которые заодно владели банкирским домом M.M.Warburg & CO — вот и направили одного из своих членов в США в конце 19го века — помочь местным соплеменникам, в частности банкирам из Kuhn, Loeb and Co, прибрать к рукам финансы США. Были у Варбургов филиалы и в Англии, и во Франции, так что семейка могла действовать по обе линии фронта. Да чего там говорить ? Шеф германской разведки Макс Варбург был братом Пола.

Но до 1917 года общественное мнение США все никак не хотело выбрать одну из сторон конфликта, более того — ирландцы и немцы явно симпатизировали Германии, а их в США было больше чем англо-саксов и прочих вместе взятых. Требовался толчок, который пуританские и еврейские элиты пытались создать любыми средствами — даже подставляли под торпеды немецких подлодок американские корабли и американских граждан, намеренно отправляя суда в зону боевых действий, попытались было притянуть гибель сотни американских граждан на борту Лузитании, но она шла под британским флагом, а потому общественность не повелась на такую разводку — ведь ясно же, что если не хочешь погибнуть, не плавай под флагом одной из воюющих сторон. Пришлось срочно выдумывать угрозу непосредственно земле США. И такой угрозой стала Мексика. В 1916 году с подачи своих американских покровителей отряд Панчо Вилья силой в пару тысяч плохо вооруженных человек совершил рейд на территорию США, убив нескольких гражданских и военных — эдакое "11 сентября" или "радиостанция в Гляйвице" в миниатюре. "В ответ" США снарядили военную экспедицию на территорию Мексики силой в сто тысяч человек (при общей численности армии США в двести тысяч), и этот отряд более полугода гонялся за лидером мексиканской революции но так и не смог его поймать либо убить. Тем не менее — прецедент "угрозы с юга" был создан, хотя и в него не многие верили — все-таки южный сосед уже несколько лет был раздираем гражданской войной, там просто не было сил, которые были бы способны серьезно угрожать США, по крайней мере не настолько, чтобы из-за этого влезать в войну.

Тут-то и появилась как нельзя кстати телеграмма Циммермана — министра иностранных дел Германской Империи. Циммерман якобы отправил ее в начале 1917 года германскому послу в Мексике и в этой телеграмме предлагалось склонить Мексику вступить в войну против США, и в случае победы Центральных Держав Мексике бы отходили территории, утраченные ею в течение 19го века — Техас, Аризона, Калифорния — нехилый размах. Вот только само появление телеграммы было сомнительным — у немцев не было прямой связи со своими посольствами в Латинской Америке — англичане перерубили подводный телеграфный кабель и прикрыли немецкие радиостанции в нейтральных странах. Поэтому немцы передавали депеши вкругаля, через США, которые старались поддерживать дружественные отношения со всеми воюющими сторонами — все-таки торговать в военное время — это выгодное дело. Ну и далее пустили в ход историю, будто доблестные английские разведчики выкрали эту уже расшифрованную телеграмму то ли из почтового отделения в Мексике, то ли из самого посольства — в разных источниках показания различались, но англичане мамой клялись что именно так и было. Хотя проще всего самим американцам было ее сочинить, а потому многие продолжали сомневаться либо в ее подлинности, либо в необходимости вступать из-за этого в войну — мало ли кто что пишет — реальный расклад сил все-равно делает все эти писульки несбыточными мечтами.

Вудро Вильсон, зная с какими пройдохами имеет дело, на все предложения вступить в войну отвечал, что он не поддастся на провокации и останется в роли посредника в заключении мира. Ну что с него взять ? Он хотя и пресвитерианин, но состоит в Демократической партии — то есть партии бывших рабовладельцев ("кто кричит о демократии — тот жаждет рабства !" — снова и снова втискивали мы в своих статьях), его родители были рабовладельцами и во время Гражданской выступали на стороне Конфедерации — так что кадр был тот еще.

Но тут выступил сам Циммерман — с подачи своих заокеанских хозяев он признает подлинность этой телеграммы. Уж после этого Конгресс сказал — ладно, черт с вами, давайте повоюем — и 6 апреля 1917 года США объявили войну Германии. Но — не другим Центральным Державам. Причем кто был хозяевами Циммермана, и были ли они хозяевами или партнерами — непонятно, но мы назвали это таким образом — ведь человек, находясь на высоком посту, пошел явно вопреки воле Кайзера, за что и был снят на следующий же день после своего заявления. Но такой размен своего агента стоил того — Америка наконец начнет воевать. В принципе, не только пуританской и еврейской, но и немецкой группировке в США было выгодно поменять строй в Германии — недаром последние активно лезли в ее экономику что до Первой, что до Второй Мировой — заиметь свой бастион в борьбе против англо-саксов и сионистов — это немалое дело. Да и в германской элите наверняка были те, кто был не прочь поменять расклад сил — недаром что канцлер, что начальник генштаба, что многие другие видные деятели уже с осени 1914 года выступали за сепаратный мир с Россией, и лишь оголтелое русофобство Кайзера и англо— или франкофильство немецкого царя и элиты в России так и не позволили заключить такое перемирие — в принципе, военные успехи русской армии позволяли сделать размен Галиции на Балканы и тем спасти Австро-Венгрию — так-то это пришлось делать Германии в 1915 году за счет отвлечения сил с Западного фронта. Ну а в феврале 1917 путчисты в России уже сбросили царя, так что сионистам больше не было повода действовать против России, а вот пуритане были обеспокоены — явно, что боеспособность русской армии просядет, и того и глядишь, Германия одержит верх, и тогда уж и американских немцев будет не задвинуть в угол. Поэтому они надавили на какие только можно рычаги и продавили-таки вступление США в войну. А честные и благородные немецкие рыцари не разглядели вовремя коварства англо-саксов и также согласились на такой шаг, о чем вскоре и пожалели — разразилась настоящая травля американских немцев.

Так, Департамент Юстиции сразу же насчитал 480 тысяч прогерманских врагов, хотя повод для ареста удалось найти только для 4 тысяч из них, и еще несколько тысяч поместили в концлагеря. Хотя удалось отыграться и по мелочи — так, многих американцев немецкого происхождения заставляли покупать военные облигации, чтобы таким образом они подтверждали свою лояльность, одного такого умника, пославшего к черту эти Бонды Свободы просто арестовали безо всякого ордера. Американский Красный Крест отказался принимать в свои ряды людей с немецкими фамилиями, произошло несколько десятков попыток линчевать немцев, некоторые закончились гибелью американских граждан немецкого происхождения, ну а нападения с целью просто побить стали привычным делом. От немцев требовали публичной демонстрации патриотизма, включая осуждение Германии вообще и Кайзеровской Германии в частности — и попробуй только не выступи с осуждением на партсобрании ... то есть на митинге, да при этом попробуй не прояви достаточно энтузиазма — враз получишь разбитые витрины в магазине, разбитые окна в доме, увольнение или еще что похлеще, если в сердцах обложишь матом какого-нибудь слишком ретивого активиста с шизоидно-истерическими наклонностями. А потом эти же люди критиковали советские порядки тридцатых годов.

Газеты писали — "Каждый немец или австриец, должен быть заподозрен в шпионаже, если только не докажет обратного", да и каждый день выходили все новые сообщения о мифических шпионах — они высаживались с подводных лодок и передавали световые сигналы обратно в море, в ночном небе пролетали таинственные самолеты, на военных производствах постоянно был саботаж, немецкие же шпионы заражали дизентерией целые города — в общем, "враг не дремлет", а так как ни одного настоящего шпиона так и не удавалось поймать, то тем опаснее они становились — от этой шпиономании страдали даже суды, заваленные сотнями заявлений о враждебной деятельности.

Вскоре договорились до того, что "каждый немец, застигнутый на улице после захода солнца, должен быть застрелен за измену" (Элиу Рут, лауреат Нобелевской премии мира от 1912 года (привет Обаме, ага)), Джон МакГи, федеральный судья и глава комиссии по безопасности Миннесоты, призывал ввести расстрельные команды чтобы вычистить нелояльные элементы, морской секретарь (то есть военно-морской министр) Джозеф Дэниэлс говорил, что "мы поместим страх божий в сердца тех, кто живет среди нас, кормится среди нас, и не Американец". В общем — охота на "врагов народа" шла нешуточная, немцев клеймили позором и собирались истреблять по пятой графе.

Возникали многочисленные антинемецкие организации — All-Allied Anti-German League, Boy Spies of America, Knights of Liberty и многие другие, которые занимались слежкой и доносительством за своими немецкими соседями, American Protective League так вообще стала огромной полугосударственной организацией — двести тысяч ее членов получили от Бюро Расследований (предтечи ФБР) значки и удостоверения, так что имели законное основание вламываться в дома когда им заблагорассудится и попробуй только посмотри косо — возможности по прессингу увеличились многократно, чем с удовольствием и пользовались, сводя счеты с соседями. Немецкая фамилия являлась достаточным основанием для начала расследований частной жизни.

Больше всего не повезло немецким меннонитам — их религиозные взгляды вообще отвергали всякую войну, а тут их вдруг стали принуждать говорить о поддержке войны. Итог — 130 меннонитов посадили на срок от 10 до 30 лет, четверых упекли аж в Алькатрас (ну да — пацифисты — самые опасные, ага), причем их заставляли сутками напролет стоять с поднятыми за голову руками, а когда позволяли поспать, спали они на холодном полу, так что вскоре двое скончались от воспаления легких.

Всему этому очень помог Акт о шпионаже, принятый летом 1917 года. Этим документом не только заткнули рты противникам войны, но и отдали на откуп местным начальничкам право принимать решения по конкретным делам, чем те и воспользовались — уволить с работы, отжать бизнес, посадить на несколько лет в тюрьму, запретить общества и собрания — случился эдакий 1937-лайт. За слова "черт бы все это побрал" запросто могли упечь в тюрьму. Принятый в 1918 году Акт об антиправительственной агитации — Sedition Act — упростил продажи военных бондов немцам — если ранее они еще порой отказывались их покупать, то по этому акту отказ от покупки мог быть рассмотрен конкретным начальничком как антиправительственная агитация действием (то есть отказом от покупки), что каралось сроком от пяти до двадцати лет — проще купить, ну, если еще остались какие-то деньги. (а в 1919 году благодаря этому Акту в США случился свой "философский пароход" — "Советский Ковчег" — после того, как якобы итальянские анархисты якобы провели акцию по рассылке бомб почтой, из США выдворили в Советскую Россию 249 человек с коммунистическими и анархистскими взглядами, так что нашим потом и придумывать ничего не надо было — передовые страны как всегда все подсказали; ранее в том же году прошли так называемые рейды Палмера — верховного судьи США, который вместе со своим помощником Эдгаром Гувером составил список из 150 тысяч человек с социалистическими взглядами, организовал налеты на офисы профсоюзов, коммунистических и социалистических организаций, причем — без всяких ордеров, исключительно по своему произволу, так что в Первой Мировой немцам повезло, так как германофобия быстро сменилась борьбой с Красной Угрозой).

Но репрессии не ограничивались лишь внешним воздействием, нет — пуритане решили уничтожить немецкую культуру как явление. Например — их язык. До Первой Мировой немецкий был очень распространен в Штатах, обучение во многих школах проходило именно на немецком, да что там говорить ? именно на немецком языке была напечатана первая Библия в Северной Америке ! И только происки англо-саксонской элиты разогнали антинемецкую истерию до такой степени, что в половине штатов немецкий язык был просто запрещен, а немецкие названия улиц массово менялись на английский манер, да и города меняли названия — мичиганский Берлин был переименован в Марну в честь битвы на этой реке, Берлин в Огайо — в Форт Лорэйн, Джермантауны и Джерманвилли также массово теряли свои названия. Фирмы с немецкими названиями также массово перекрашивались "под своих". Менялись названия блюд — про франкфуртер и гамбургер уже упоминал, поменяли и название квашеной капусты — из sauerkraut она стала liberty cabbage — капустой свободы (ну совсем никакой фантазии у пуритан — у них все — чуть что — сразу liberty — и сразу понятно, что хотят-то они совсем другого). Доходило до совсем анкдотичных случаев — краснуха — German measles — была переименована в "корь свободы" — liberty measles. Заставь дурака богу молиться ... вот американские Шариковы и дорвались до полной свободы. Книги на немецком — и те изымали из библиотек и даже сжигали. "А все это — прямое проявление нацизма" — раз за разом повторяли мы в своих газетах. Все немецкое было объявлено заговором Кайзеровской Германии. Из университетов увольняли немецких профессоров, а процент изучающих немецкий в ВУЗах снизился с довоенных 25% до 1%. В театрах запретили немецкую музыку — Бетховены и прочие Бахи также были объявлены врагами народа, пусть и посмертно. В ряде штатов запретили разговаривать по телефону на немецком языке и разговаривать на нем же группами в три и более человека — тут свободолюбивые и демократичные американцы переплюнули даже "тюрьму народов" царскую Россию с ее "больше трех не собираться" (с такими словами городовые разгоняли "публичные собрания" после принятия закона в 1906 году). Немецкую культуру наконец убивали — методично и с наслаждением.

ГЛАВА 4.

Вот мы и начали вываливать все эти факты в открытый доступ — многие, особенно немцы старших поколений, о них помнили, но молодежь — уже похуже. Так что не мешало подновить их знания. Но — осторожно. Ведь продолжали действовать многие акты, принятые ранее. Например, тот самый Акт о шпионаже от 1917 года (в РИ произошел казус — летом 1942 года в Чикаго Трибьюн опубликовали статью, в которой говорилось что флот взломал японские коды (собственно, только из-за этого американцы и одержали победу в Битве у Мидуэя в июне 1942), после чего японцы поменяли свои кодовые книги). Более того — действовал Акт о чужестранцах и антиправительственной агитации аж от 1798 года — по нему в концлагеря за годы войны было заключено более 11 тысяч американцев немецкого происхождения и немцев без американского гражданства (а также десятки тысяч японцев, тысячи итальянцев — многие имели уже американское гражданство). Приходилось опасаться и Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности Конгресса США, которая как начала действовать в 1918 году, так и продолжала, постепенно смещаясь с немцев на коммунистов и социалистов и обратно (в РИ комиссия начала расследование даже по отношению к Чарли Чаплину, ФБР собирала по нему информацию еще с 30х годов и особенно усердно — с 1942, когда он начал публично выступать за открытие Второго фронта).

К немцам вообще относились подозрительно, тем более что в США находилось 5 миллионов граждан, у которых оба родителя родились в Германии, 6 миллионов — у которых из Германии был как минимум один родитель — то есть эти люди были потенциальными врагами, так как они и их родители еще помнили историческую родину и могли передать знания о ней своим детям. Нельзя забывать и о миллионах немцев, у которых оба родителя родились уже в США — они тоже подозрительны. А уж насколько подозрительны 1,2 миллиона человек только с гражданством Германии — и словами не рассказать. Да, в основном это были беженцы от нацистов, но были и нацисты. Были они и среди граждан США.

Так, пронацистский Германо-Американский союз насчитывал 25 тысяч членов, а в их лагере Нордланд в Нью-Джерси до войны проходили многочисленные пронацистские сборища, на которых присутствовало до 10 тысяч человек. Другая профашистская и уже военизированная организация — Серебряный Легион Америки — Серебряные Рубашки — на пике насчитывал 15 тысяч человек — их штаб-квартира находилась в Калифорнии, где они выстроили аж систему бункеров (РИ), а с вторжением японцев оказали тем неоценимую помощь сначала в обороне, затем — в подрывных действиях на территории США и Канады (АИ). Политическим крылом Серебряных Рубашек была Христианская Партия. На профашистских позициях стоял и Христианский Фронт, который насчитывал несколько тысяч американцев в основном ирландского происхождения и выступал против евреев и коммунистов. Хватало и других групп и группочек, не оформленных в какие-то явные организации. И всех их разогнали только после нападения японцев на Перл-Харбор — типа до того все было нормально. Но самой массовой был Комитет "Америка прежде всего" (America First Committee (AFC)) — хотя она и выдвигала антисионистские и профашистские лозунги, но более умеренно, к тому же организация массово топила за невступление США в войну, а потому в ней состояло аж 800 тысяч человек, одним из наиболее известных деятелей этой организации был Чарльз Линдберг, который первым совершил беспосадочный трансатлантический перелет.

Так что пронацистски настроенных людей в Америке хватало, а потому надо было действовать очень осторожно — заступаться за немцев, но не теребить современность и не дай боже выступать против войны. Но в последнем мы уж точно были "за", а потому вскоре наши статьи пестрели сведениями о том, как американские немцы активно работали и работают на победу, как они сражаются на фронтах, лозунгов "За нашу Победу !" тоже хватало — вскоре это дезориентировало многих из тех, кто был настроен антинемецки, так что нам было достаточно изъять порядка трехсот человек из самых отмороженных германофобов, чтобы антинемецкая волна пошла на спад — все-таки мало кто решится драть горло во что бы то ни стало, когда ситуация неочевидна, и заказчикам этой волны еще надо будет подобрать новых исполнителей. А это — потеря темпа и выигрыш для нас времени. Более того — из этих трехсот обратно в жизнь вернулись почти три четверти, остальных — из тех, кто наотрез отказывался заткнуться и сотрудничать — прикопали чуть более восьмидесяти человек на все США. Да больше погибло агентов ФБР, которые занялись пропажами этих людей либо отработкой тех из "возвращенцев", кто нарушил свое слово и побежал жаловаться на укравших и пытавших их "мафиози" или "немецких диверсантов" — наши диверсионно-мафиозные отряды работали под разным прикрытием, хотя в основном все вело к тайной организации "Вервольф".

Поначалу эта организация была чистейшей фикцией, поэтому когда стали появляться какие-то левые отряды "Вервольфа", мы очень удивились — они использовали даже разработанную нами символику — белоголовый орлан, стилизованный под немецкого орла, американские звезды, образующие свастику. Ситуация начинала выходить из-под контроля, при том что она там никогда особо и не была. Все стало еще запутаннее после того, как нам пришлось валить Фрэнка Гувера — гомосека (во всех смыслах), масона да еще и руководителя ФБР — таким образом мы рассчитывали хоть немного замедлить расследование гибели тех ФБРровцев, которые выходили на след наших структур из-за жалоб отпущенных германофобов. Да, в этой организации было не более пятнадцати тысяч человек, раскиданных по стране, так что по идее их можно было отстрелять одного за другим, хотя знали в лицо мы не более половины из этого числа, по остальным пришлось бы вести розыск. Но у нас боевиков было почти столько же, причем не только из мексиканцев, японцев, итальянцев и немцев — хватало и славян из эмигрантов, ирландцев, англо-саксов, французов, негров — всех, кто стоял на социалистических позициях — эдакие Интербригады, пусть и с троцкистским уклоном. Наших спецов там было не более тысячи и они занимались в основном связью, прослушкой, координацией и делами особой важности. Зато национальная пестрота позволяла шифровать эти отряды, хотя это порой приводило к столкновениям между ними. То есть возможности были.

Но такая массовая гибель федеральных агентов может навести кого-то на мысль, что тут действуют не просто подпольные организации, а подпольные организации, поддержанные крупным и к тому же союзным государством — ничем иным такая свобода действий необъяснима. И мы не хотели чтобы даже начинали копать в этом направлении — да, Мексика, Англия, да и Франция — по каждой из этих стран можно было создать легенду, что мы и делали, но подумают-то скорее всего на Советский Союз, так как это выгодно многим. Чревато. Так что мы сделали след по мифическому "Вервольфу", а заодно по голубой линии — типа любовный треугольник, благо что одновременно с Гувером был завален и его любовник он же заместитель главы ФБР. Ну и третья линия — масонская — тут для убедительности мы взорвали в пыль Масонский национальный мемориал Джорджа Вашингтона — единственное строение, которое содержали вскладчину все Великие Лажи ... то есть Ложи Соединенных Штатов — их как раз было по числу штатов — по ложе на штат — и вместе они создавали эдакую КПСС поздней формации — по некоторым наверное излишне оптимистичным оценкам в них состояли почти 50 миллионов американцев, хотя в 1941 по радио Труман говорил о 2,5 миллионах масонов — но это только по Великим Ложам, хотя и это немало — 2% населения США, а с учетом других масонских и промасонских организаций — Ротари клубов, еврейского Бнай-Брита и прочих — мы оценивали количество членов этих организаций в 10 миллионов. Да, минимум половина вступила в них ради карьеры в бизнесе либо политике — мы не раз слышали слова "Не вступи я в ложу, всю жизнь просидел бы в мелких клерках", но даже по ним было непонятно как они себя поведут в случае чего, как была непонятна и взаимосвязь между всеми этими организациями — складывалось ощущение, что они крепко держали страну, масонские парторганизации присутствовали практически во всех городках, не говоря о крупных городах.

В общем, Мемориал взорвали и оставили вокруг лепестки роз — типа намек на розенкрейцеров — тайного общества, зародившегося в Германии в 11 веке — от него многое затем взяли масонские ложи, а позднее — в 18-19 веках — эти общества фактически слились. И вот теперь — якобы розенкрейцеры решили вернуть себе полноту власти и возглавить весь этот сонм тайных обществ. Впрочем, тут мы похоже малость промахнулись — оказалось, что розенкрейцер — это звание 32го градуса (из 33 доступных) — так, сенатор Гарри Труман (в РИ — будущий президент) был именно розенкрейцером, когда 22 февраля 1941 года во Вашингтонскому радио CBS толкал речь "George Washington: Man and Mason", а 24 июля — "Freemasonry helps the armed forces", где Труман сначала рассказал о докладе генерала Джорджа Маршалла перед представителями 49 Великих Лож США о положении в армии (сам факт доклада уже наводит на размышления), и затем привел интересные данные — в середине 1941 года масоны поставили в армию США 50% офицерского состава (это еще до вступления США в войну, и, соответственно, до массовой мобилизации и роста численности армии, но понятно, что после мобилизации эти офицеры заняли высокие командные посты), а во время Первой Мировой масоны составляли 24% армии США — уже после мобилизации. Да и с агентами ФБР все оказалось непросто — выяснилось, что Гувер и прочие активно вербовали в госструктуры мормонов, которых считали неподкупными и преданными США. А может, сами мормоны подкупом, шантажом и угрозами продвигали своих людей чтобы занять командные высоты в государстве — непонятно — допросы с применением спецсредств и приспособлений не давали полной картины, требовалось набрать больше показаний. Но мормоны тоже начали копать — кто же убивает их людей. В общем, клубок закручивался нешуточный.

Но это было несколько позднее, а в сорок пятом мы еще действовали хотя и осторожно, но уже не только статьями и митингами. Так, в октябре 1945 года "появились" инициативные группы населения, которые стали выступать за возвращение немецкого языка в жизнь американского общества — вспомнили даже Легенду Муленберга, согласно которой немецкий язык не стал в конце 18го века официальным языком наряду с английским всего-лишь из-за одного голоса в Палате Представителей. Пошла кампания по присвоению статуса немецкого языка как официального — при том, что такого понятия в США вообще не было — просто было принято все документы и законы печатать именно на английском. Начала возвращаться в обиход и практика написания не просто "американец", а "откуда-американец" — german-american, irish-american — такое написание через дефис было запрещено Вудро Вильсоном как раз во время Первой Мировой, и как говорил он сам — "Любой, кто использует дефис, носит кинжал чтобы при случае воткнуть его в Республику" ("Any man who carries a hyphen about with him, carries a dagger that he is ready to plunge into the vitals of this Republic when he gets ready."). Понятное дело, инициативные группы стали выступать и за возвращение немецких имен городам и улицам.

Большую роль в наших действиях играл кинематограф. Так, успехом пользовался снятый на наших студиях фильм "Немецкий батальон", в котором рассказывалось о батальоне немецких поселенцев, воевавших в Войне за Независимость против англичан — естественно, эти немцы раскидывали английских вояк одной левой, одновременно боролись против козней французов, заправлявших в американских штабах и дивизиях, ну и раз за разом срывали коварные планы пуритан подставить своих немецких соратников и заключить сепаратный мир с королем. Закрученный сюжет и динамичные съемки дали просто огромные кассовые сборы — несколько десятков миллионов долларов, а реклама в стиле "Против внешних и внутренних врагов !" — доступ к прокату.

Рассказали мы и о печальной судьбе "Второго немецкого батальона" — он поднял мятеж, когда узнал, что французы собираются передать власть в руки англо-саксонских пуритан вместо установления справедливого всенародного правления, в том числе с участием немцев, и о его поголовной гибели под жерлами французских орудий. Ну да, никакого второго немецкого батальона вообще-то не было — тут мы слили воедино историю восстания в Ле-Куртин, когда части Русского экспедиционного корпуса во Франции потребовали отправки их на родину после революции, и историю 2-й Конной Армии РККА, которую фактически вымарали из истории после того как Троцкий расправился со своим давним недругом командармом Мироновым. Но фильм был снят на редкость масштабно и душещипательно, а сама история вполне укладывалась в русло нашей трактовки тех событий.

Тем более что восстаний хватало. Так, в 1786-87 годах по Массачусетсу прокатилось восстание Шейса — им руководил ветеран Войны за независимость Дэниэл Шейс, а восставшие требовали отмены высоких налогов, введенных "правительством свободы" — после этого восстания была принята и новая конституция, и Джордж Вашингтон вернулся в политику. Это восстание поднял ирландец, хотя и про участие в нем немцев мы конечно же рассказали, пусть это и была "реконструкция событий". А вот Восстание Из-за Виски в 1791-94 годах затеяли точно немцы, так как оно мало того что было в Пенсильвании — немецком штате, так протестующие были против высоких налогов на алкоголь, введенных пуританами. Не прошли мы и мимо восстания 1799-1800 годов, которое также подняли пенсильванские немцы — по английски его назвали восстанием Джона Фрая, хотя по немецки это было Heesses-Wasser Uffschtand. По этим трем восстаниям были сняты фильмы с полным набором — благородные немецкие поселенцы, жестокие французы и коварные пуритане. Да и по другим восстаниям, что мы обнаружили или подогнали под нужные параметры — выходили как минимум статьи, или художественные книги, или радиопостановки — мы на полную катушку использовали мультимедийность американского общества и наши технические возможности. Причем сценаристам везде удавалось удержаться в рамках воспевания героической американской истории, ну а то, что героями там были немного не те люди к которым привыкли — ну так "надо восстанавливать память о забытых героях".

И вскоре на улицах городов и поселков стали все больше сверкать черно-красно-золотые значки с цветами флагов Веймарской Республики, а на домах — стали появляться и флажки и даже целые полотнища. Хот-дог все чаще называли его прежним названием — "франкфуртер", и так как германофобы забыли переименовать еще и гамбургер, за это они получили от нашей прессы дополнительную порцию издевок. Впрочем, мы прошлись и по английским Виндзорам, которые только в 1917 году перестали быть Саксен-Кобург-Готами, чтобы "не быть немцами" — типа "спрятались". А чего, спрашивается, три предыдущих года тогда ждали ? Типа тогда немцами было быть не зазорно ? Или это из России дошли пересуды насчет предательства "немки" ? Причем, российского немецкого царя и его семью расстреляли ровно через год, день в день после смены названия династии. Недаром английский родственник отказался принять "брата Никки" — видимо, расчищали русский престол для себя, и вот — подручные Свердлова сделали подарок к годовщине "новой" династии.

Мы даже переделали легенду о Всаднике без головы — гессенском кавалеристе, которому ядром оторвало голову во время войны за независимость — теперь это был подло убитый защитник своей возлюбленной, а основой сценария стал знакомый мне "Призрак" с Патриком Суэйзи — мы постарались подобрать даже похожего актера немецкой внешности, а на душещипательной сцене вылепливания горшка из глины были пролиты кубометры слез, причем не только женских, благо что по простеньким но качественным спецэффектам наш Голливуд обставлял остальной по всем статьям.

И все это происходило под лозунгами восстановления культурной идентификации. Высмеивали и англо-саксонских политиков, выступавших против немцев, причем зашли сразу с козырей, высмеяв самого Джорджа Вашингтона, который говорил "Почему мы должны терпеть засилие палатинских буров в наших поселениях? Они сбиваются вместе и вводят свой язык и манеры, а наши вытесняют. Почему основанная англичанами колония Пенсильвания должна стать колонией чужаков? Скоро их станет так много, что они онемечат нас. Они никогда не примут нашего английского языка, обычаев и нашего внешнего вида". Действительно смешно — человек, отец которого эмигрировал в Америку, выступает против новых "понаехов".

В общем, мы расширяли Окно Овертона как могли, пусть самого понятия тут еще не существовало. Само собой, нашлись десятки тысяч американских немцев, пострадавших от поборов во время Первой Мировой, когда по их домам ходили и угрозами выбивали деньги на войну с Германией. И мы продолжали искать перечень обид — в суды волнами пошли дела о компенсации ущерба — и к отдельным лицам, и к властям штатов, и к федеральному правительству. А чтобы создать мощный контраргумент против противников этого движения, наши агитаторы придумали убойный лозунг — "Только нацисты запрещают язык".

Так что национальная тема еще только раскручивалась, и заодно с ее помощью я рассчитывал отвлечь американскую элиту от охоты на ведьм, которая в моей истории развернулась после войны, когда начали преследовать граждан с коммунистическими взглядами. Точнее — не отвлечь, а переключить внимание, благо было на кого — на излюбленную цель англо-саксонской аристократии — на Рокфеллеров.

Хотя Рокфеллеры были пуританами из баптистов, но их проблема была в том, что они были немцами. А, как известно, немцы — зло. Недаром за предыдущие годы один из госсекретарей требовал заключения глав семейств клана Рокфеллеров в тюрьму, прокуроры и следователи копали под них в 40 штатах, даже Лев Толстой — и тот отметился, назвав их преступниками века. И, хотя основатель династии — Джон Рокфеллер — родился в штате Нью-Йорк, но через пятнадцать лет семья перебралась в Огайо — немецкий штат, где немцам можно было более-менее развиваться — все-таки в восточных штатах все было уже столетиями плотно занято англосаксами, тогда как новые штаты к западу от Аппалачей создавались уже новыми поселенцами, прежде всего — немецкой национальности. Именно из Кливленда Рокфеллер и сделал свою нефтяную столицу.

Естественно, как всякий пуританин, он пекся о бабле ради служения богу — "Я верю, что сила делать деньги — это Божий дар. Это моя обязанность, как христианина, во-первых, делать деньги, а во-вторых, делать как можно больше денег для того, чтобы как можно больше раздавать их нуждающимся". Ну то есть моральный облик строителя царства божия был понятен — накопить денег чтобы было на что отмаливать грехи. И, также естественно для пуританина, он не останавливался ни перед чем — как о нем писали англо-саксонские газеты — "своей жадностью сгубил жизни многих простых американцев". Ну да — вместо того, чтобы покупать бочки по 2.50 за штуку, он начал делать собственные по баксу. Прямо-таки грабили простых американцев ! Да ладно бы только простых — он грабил и непростых — в 60х годах 19го века, когда Рокфеллер начинал свою деятельность на нефтяном поприще, нефть перевозили на железнодорожных платформах в открытых бочках, и ее самые ценные фракции просто испарялись, до пункта назначения доходила густая вязкая жижа. Так что придумал этот пройдоха ? Он придумал стальные герметичные цистерны, запатентовал их и стал сдавать в аренду своим конкурентам. С этого места Рокфеллер-молодец и превращается в негодяя — как только эти доверчивые конкуренты развивали свои перерабатывающие мощности, Рокфеллер разрывал контракт на перевозку его цистернами. Мощности вставали, так как патент на емкости — у Рокфеллера, а на переработку вязкой жижи эти мощности не рассчитаны да и просто невыгодно — мал выход керосина. Все — вилы. Конкурентам приходилось продавать свои заводы Рокфеллеру буквально за гроши — в одном из эпизодов 1872 года Рокфеллер за четыре месяца скупил 22 из 26 перерабатывающих заводов Кливленда — потом это назвали Кливлендской Резней. Вот это-то и не нравилось нефтяным магнатам, которые просто забыли, как они сами шантажом и силой заставляли фермеров продавать свои участки, под которыми обнаруживалась нефть — порой за несколько долларов. Ну так то грабили они, а теперь грабят их — это уже неправильно. Совсем неправильным было и то, что нанятые Рокфеллером банды нападали на строителей трубопроводов конкурентов. То, что сами же конкуренты нападали и на Рокфеллеровские составы и трубопроводы — это ладно, это можно — это ведь не для себя, а для служения богу.

Так что мишень была удобная, хотя и крупная.

В 1911 году по антимонопольному Акту Шермана рокфеллеровский Стандарт Ойл разделили на 34 компании. Но Рокфеллер только выиграл — он владел 25% акций бывшей компании, такие же доли он получил и в новых. И так как против них уже не велось антитрестовского расследования, то их акции повысились, вырос и капитал Рокфеллера, приблизившись к миллиарду долларов — а это 2% от ВВП США, то есть Рокфлелер мог скупить 2% товаров и услуг, произведенных страной за год. К 1937 — году его смерти — его возможности, правда, просели до 1,4% ВВП — прежде всего за счет роста самого ВВП до 92 миллиардов, тогда как капитал Рокфеллера был 1,4 миллиарда. И заодно смерть Рокфеллера, видимо, позволила Сталину вычистить доставшуюся ему в нагрузку агентуру — как европейскую, так и американскую — в противном случае, начни он чистить только ротшильдовских "европейцев", и верх взяли бы рокфеллеровские "американцы" — они оставались сильны даже после изгнания Троцкого. Систему сдержек и противовесов придумали даже не вчера. Да и, видимо, обязательства Сталина перед Рокфеллером-старшим до поры сдерживали его — они сотрудничали еще в 1903 году, когда Сталин организовывал для Рокфеллера погромы и пожары на нефтяных вышках Ротшильдов в Баку — завязки были настолько давними и видимо сильными, что до поры приходилось терпеть даже балабола Троцкого, который везде шнырял и высматривал.

ГЛАВА 5.

Мы же точили зубы прежде всего на Standard Oil Company (California) — одну из компаний, образовавшуюся после раздела Standard Oil (в будущем сменила название на Chevron). До раздела она добывала всего 2% калифорнийской нефти, сосредоточившись, как и весь Standard Oil, на транспортировке и переработке — в результате перерабатывала она уже 20% нефти, но контролировала аж 95% продаж керосина и бензина в Калифорнии и прилегающих штатах — главное не кто делает, а кто продает. После раздела компания стала наращивать свою долю в добыче, и заодно все плотнее залезала в район Персидского залива, где набрала концессий на разведку и добычу нефти — как раз в тех регионах, что я наметил под советские республики еще летом 1943 года. Потому-то компания и была важна для нас — если получится ее выкупить, то не будет проблем с правительством США — мы как бы по наследству получим те концессии, по которым она договорилась с правителями Залива. Да, правители будут уже не те, но хотелось бы убрать даже самые малые зацепки для интервенции. Причем договаривались они за смешные деньги — права на добычу нефти в Саудовской Аравии они купили всего за 5 тысяч фунтов стерлингов в год.

К 1936 стало понятно, что нефти там овердофига и одним не справиться, поэтому совместно с Texas Fuel Company (будущая Texaco, в 2001 слились в ChevronTexaco и в 2005 переименовались в Chevron) они организовали совместное предприятие California Texas Oil Company — Caltex, которая должна была оперировать по всему миру, а не только в Саудовской Аравии. Так что по идее надо было валить обоих, да еще зацепим и Mobil — она же — Standard Oil Company of New York, кратко — Socony — они вместе разрабатывали колумбийские нефтяные поля Барко площадью 400 тысяч гектаров на границе с Венесуэлой. Причем для постройки нефтепровода длиной 421 километр они обустроили в джунглях цепь взлетно-посадочных полос, с помощью которых закинули вдоль трассы 5 тысяч тонн грузов — то есть использовали нашу же тактику но раньше нас. И по трубе диаметром 30 сантиметров они могли перекачивать 28 тысяч баррелей нефти в день — примерно 4 тысячи тонн. Точнее, могли бы — начав строительство в 1936, они до 1939 отбивали атаки индейцев, которые были против строительства нефтепровода, а японцы начиная с декабря 1941 стали накачивать индейские племена оружием, боеприпасами и взрывчаткой, так что нефтепровод практически и не работал, да и до того прокачивал всего 11 тысяч баррелей — не хватало выхода нефти из скважин и требовалось бурить новые.

Эти неудачи говорили о том, что побороться с ними можно, и вполне успешно. Начиная с осени 1943, как только я выстроил свои планы по проникновению в зону Персидского Залива, мы начали понемногу скупать акции этих компаний, но более двадцати процентов каждой скупить не удалось, и то тут помог ущерб, нанесенный им японцами в начале 1942 — калифорнийцам так вообще раздолбали и три их НПЗ, и уничтожили десятки километров трубопроводов, несколько насосных станций, сотни емкостей для хранения нефти — так мы и скупили калифорнийцев почти под пятьдесят процентов — мало кто хотел взваливать на себя восстановление их инфраструктуры, а нам ознакомиться с передовой нефтяной промышленностью, пусть и в разгромленном состоянии — явно не помешает.

С техасцами же мы рассчитывали расправиться благодаря их конкурентам — Gulf Oil Company и скандалам по поставке нефти фашистским режимам — так, предыдущий президент Texaco норвежский иммигрант Торкильд Рибер активно симпатизировал фашистам и под его руководством компания поставила Франко во время Гражданской войны в Испании 3,5 миллиона баррелей на 20 миллионов долларов, причем в кредит — и это несмотря на запрет правительства США — в 1937 Рузвельт погрозил пальчиком, но Рибер продолжил свое занятие как ни в чем ни бывало. В 1940 он настолько офигел, что нанял нескольких профашистских помощников, которые отправляли в Берлин кодированные сообщения об отходе судов из порта Нью-Йорка в Англию, и некоторые из этих судов были потоплены. Ну и нефть он конечно же поставлял Германии, в том числе на танкерах, построенных в Гамбурге.

Связи были настолько близкими, что в 1940 году Рибер передал Рузвельту предложение от Гитлера (точнее — от стоявших за ним немецких князей) поддержать планы Берлина построить Европейский Союз под управлением Германии — немецко-славянские княжеские династии все пытались выстроить единое политическое и экономическое пространство, но им это все никак не удавалось — закрепившиеся было на Российском престоле Вельфы и затем Аскании были сброшены в 1917 году, Виттельсбахам — их Карлу Двенадцатому — навалял еще Петр Первый, когда те правили в Швеции — им удалось немного повластвовать по паре лет в Дании и Чехии, три десятка лет в Греции, но в основном они так и варились в своей Баварии, а потому проект "Гитлер" был для них особенно важен, хотя его и не удалось сыграть в 1923 — результаты Пивного путча не позволили отделить Баварию от Веймарской Республики, но Виттельсбахи не забыли про своего протеже и всячески его поддерживали — им еще требовалось подвинуть протестантские княжеские дома. Удачливее всех были Веттины, которые закрепились на бельгийском и на английском престоле. Гогнецоллернам тоже до поры до времени везло — все-таки Единая Германия и Румыния были под их седалищами. Но созданные Веттинами социал-демократы все-таки сбросили этих князей в 1918, не помогла даже развязанная Гогнецоллернами война, в ходе которой они рассчитывали расправиться с этой внутренней оппозицией, которая топила за создание флота, а не укрепление армии — ну понятно — Веттинам хотелось сэкономить на удержании морских коммуникаций за счет немецкого народа. Славянские князья Восточной Померании сошли на нет еще в 17 веке, а Мекленбурги — ободритские князья Западной Померании — также клонились к закату — большинство их проживало до Революции в России, где все и потеряли благодаря стараниям тех же Веттинов — сначала Февраль, затем Гражданская чтобы добить — и от Мекленбургов — Никлотов — мало что осталось. Ольденбурги также были удачливы, хотя и с переменным успехом — они немного правили в Швеции, Дании, их правление в России закончилось неудачей — хотя династия и называлась династией Гольштейн-Готторп-Романовых по царю Петру Третьему, но по факту там правили Аскании из Ангальт-Цербста. Вот в Норвегии и Греции Ольденбурги правили до сих пор — ну так эти страны и были всегда настроены антирусски. Вот все эти рода и старались восстановить ту власть, что они потеряли в 1918 году, когда новая буржуазия наконец-то сместила их с трона, а затем кинула и свои основные ударные отряды — спартаковцев. Церингены тогда почти что утвердились на троне, подвинув Гогенцоллернов, но в итоге потеряли даже свой Баден, как минимум — формально. Так что Третий Рейх был естественным продолжением надежд и чаяний немецких князей — поддержанная рядом немецких князей Империя Наполеона пала под ударами русских, с идеей Миттельевропы тоже не вышло — во время Первой Мировой предполагалось создать единое государство под управлением немцев с буферными государствами, отделявшими их от опасной России — Финляндия, Эстония, Литва, Латвия, Польша, Украина, Крым, Кубань, Грузия, Армения — должны были стать предпольем и защитой от русских, Третий Рейх стал попыткой вообще избавиться от угрозы со стороны русских путем их физического уничтожения (и в РИ уже после Второй Мировой начали делать попытки создать Четвертый Рейх, которые завершились успешным созданием Европейского Союза со все теми же буферными государствами для Миттельевропы — правда, угроза со стороны русских так и не исчезла. Знай русские, что они являются угрозой, история пошла бы совсем по другому, но этим отморозкам сколько ни тверди — не верят и все тут).

Так что Рибер попал в "хорошую" компанию, и 26 июля 1940 он участвовал в торжествах по случаю падения Франции, которые устроил немецкий агент в нью-йоркском отеле Астория — на них кроме Рибера присутствовали директора из IT&T, Дженерал Моторс, Форда и другие — все, кто участвовал в создании и развитии германской промышленности в предыдущие семь лет — американским олигархам очень нравились идеи фашизма, когда весь народ подчинен одной идее — служить этим самым олигархам. Но все эти шашни с фашистами просочились в прессу, продажи Тексако стали падать, и Рибера "попросили", несмотря на то, что его пытались отмазать — даже журнал Лайф поместил его на обложку. Так что возможности были.

Но мы планировали действовать не только политическими методами — заодно мы создавали свои нефтяные компании — вдоль наших будущих автострад должны быть построены тысячи автозаправок, и мы рассчитывали, что это будут наши автозаправки. С магазинами, отелями, предприятиями общепита (тут даже еще не было МакДональдса — ну дикари же !) — в общем, вся обвязка. Само собой, это будут десятки сетевых компаний среднего размера, чтобы нас не обвинили в монополизме. За счет общей базы для снабжения и производства оборудования они все-равно смогут бороться с конкурентами за счет низких цен, если кто-то вдруг протиснется к нашим дорогам.

Вот для этих сетей мы и создавали свои нефтедобывающие и нефтеперерабатывающие компании. Тем более что мы уже имели неплохой задел по новым технологиям добычи — я просто знал что такое существует, а брошенные на их исследования ресурсы и люди позволили привести эти смутные воспоминания к конкретным технологиям, применимым уже на практике — пусть наверное и менее эффективно чем в мое время, но уж точно эффективнее существовавших здесь. Так, мы применяли многоствольные скважины, когда от одного вертикального ствола отходят несколько ответвлений, за счет чего нефть собирается с большей площади — экономия прежде всего за счет меньшего количества перестановок бурового оборудования, которые пришлось бы делать, чтобы покрыть ту же площадь при обычном бурении, и, соответственно, требуется меньше качающего и передающего оборудования. И если стоимость бурения многоствольной скважины выше в полтора раза, то и сбор нефти выше уже в 17 раз (в РИ технологию многоствольных скважин разработал в СССР Александр Григорян в 1953 году, в США она начала развиваться с конца 80х, когда Григорян эмигрировал и создал в Калифорнии свою компанию). Осваивали мы и горизонтальное бурение, но там пока было много технических проблем. А вот технологии повышения продуктивности скважин мы уже вовсю использовали. Тут и закачка воды чтобы повысить давление в пластах, и закачка пара для повышения проницаемости и текучести нефти, и даже пресловутый гидроразрыв пластов — и если при первичном методе добычи, когда нефть идет еще под собственным напором, из скважины можно выкачать до 15% нефти, то со вторичным, когда в скважину закачивается газ или вода — уже до 45%, а третичные способы позволяют извлечь уже до 60% нефти, поэтому мы даже покупали за копейки уже отработанные скважины и начинали их выдаивать третичными методами — нагрев нефти паром или сжиганием ее части сразу в пластах, закачка углекислого газа, поверхностно-активных веществ, которые изменяют вязкость нефти либо ее трение с водой — самый простой вариант — закачка гидроксида натрия.

Так мы действовали уже не только в Калифорнии, но и в Техасе с Нью-Мексико — там раскинулся огромный нефтеносный Пермский Бассейн из отложений пермского периода (в РИ его разведали на площади 220 тысяч квадратных километров — 400 на 480 километров, и к 2018 году оттуда выкачали 33 триллиона баррелей нефти и 4 триллиона кубометров газа — гигантские объемы — 20% всей добычи нефти в США и 7% газа). К 1875 году армия США утихомирила местных команчей, и из-за раздолья отличных лугов здесь стали плодиться фермы и ранчо. Но так как со свободно текущей водой было плохо, фермеры начали бурить скважины для добычи грунтовых вод — так и наткнулись на выходы нефти и газа. Добыча нефти началась там с 20х годов, и поначалу велась на глубинах не более полутора километров, к тому же по краям — считалось, что в центре бассейна нефтеносные породы лежат слишком глубоко либо отсутствуют, и ряд пробных бурений это вроде бы подтверждали, а отсутствие инфраструктуры — нефтепроводов и газопроводов — так и вообще делали глубокое бурение невыгодным. Но в 1930 наткнулись на большие залежи нефти на глубине уже под три километра, и если бы не Великая Депрессия — работы развернулись бы вовсю, а так они продолжались ни шатко ни валко и снова пошли в рост только с 1936 года. И добыча там только разворачивалась (в РИ основная добыча началась с 50х годов), а потому нам имело смысл попытаться туда влезть.

Поэтому начиная с января 1946 года в том регионе стали чрезвычайно популярны путешествия верхом группами в пять-десять человек с запасными лошадьми, на которых был навьючен скарб для более комфортного путешествия — по холмам и лесам сновали десятки таких групп, ну а то, что этот самый скарб был предназначен совсем не для пикника — никто и не видел — в коробах находились десятки сейсмодатчиков, которые расставлялись конными группами по пути их следования. И заодно по территории разъезжало несколько неприметных автомобильчиков — одни вдруг останавливались на полчаса, их пассажиры делали ямку в грунте, закладывали туда взрывчатку, делали "ба-бах" и быстро сматывались, пока никто не видел. Другие автомобильчики опускали на грунт стальную плиту и их пассажиры роняли на нее стальную чушку (в РИ метод введен в 1954 году), третьи автомобильчики пронзали грунт звуковыми волнами низкой и средней частоты с использованием механических вибраторов — груза, вращающегося с эксцентриситетом, и скорость вращения задавала нужную частоту звуковых волн, уходящих в грунт. Мы старались собрать сейсмоданные с одной местности в разных частотных диапазонах и неоднократно, чтобы затем просуммировать отражения от одних и тех же структур. Немного позднее — к лету 1946 года наши сейсморазведочные отряды достигли уже сотни, что равно половине отрядов сейсморазведки, бывших тогда в США — требовалось все разведать быстро и скрытно, чтобы постараться выхватить самое вкусное из-по носа конкурентов. Мы даже временно оголили наши мощности в Восточном полушарии, лишь бы как следует прозондировать западный Техас.

У американцев всего этого еще не было (в РИ метод общей глубинной точки разработан в 1950 году). Несмотря на то, что исследования по распространению звуковых волн в земных недрах велись еще в 19м веке, первые попытки использовать сейсморазведку на практике были сделаны лишь в двадцатых годах, когда появились усилители и фильтры частот на радиолампах, которые были гораздо чувствительнее применявшихся до этого механических сейсмографов. Но люди искали в основном соляные купола, так как считалось, что большие запасы нефти находятся прежде всего под ними. Мы же искали все структуры.

Наши расставленные конными группами сейсмодатчики принимали звуки из недр на свои микрофоны, рассчитанные на разные частоты и направления, с собственными усилителями, оцифровывали и передавали эти звуки по радиоканалам на фургоны с многочисленными радиоприемниками — естественно, мы не использовали никаких проводных датчиков, как было принято в это время, иначе не удалось бы сохранить хоть какую-то секретность работ — и так постоянно возникали вопросы к "отдыхающим", хотя мы и старались делать смешанные группы, и даже группы с детьми. К тому же передача аналоговых сигналов по многокилометровым проводам вносила искажения, так что мы получали более чистые данные. Разве что в силу секретности цифровой аппаратуры наши датчики устанавливались на неизвлекаемость без поступления отпирающего радиосигнала — и несколько датчиков были сожжены внутренними термитными зарядами, когда их нашли посторонние или наткнулись животные, некоторые районы пришлось оставлять на время в покое, пока там уляжется шумиха с поиском шпионов. Причем мы не фильтровали звуки на самих датчиках — они передавали все что примут, тогда как в аппаратуре местных фирм было принято подстраивать приемники под нужную частоту и к тому же ограничивать уровень записываемых сигналов чтобы не было зашкаливания — все это ограничивало данные для последующего анализа. К тому же мы собирали данные не с одной линии датчиков, как сейчас делали повсеместно, мы создавали на местности сетку приемников и сетку излучателей, собирая 3-D карту недр, а не простой срез — это упрощало обнаружение высоких но узких структур. И затем все эти данные стекались в один из ВЦ под Минском, где на их основе исследователи строили предполагаемую геологическую карту, по которой составлялись планы для уточняющих изысканий — собственно, темы сейсморазведки и звукового обнаружения подводных объектов так и шли у нас в паре все эти годы.

Всего за два месяца такой работы мы открыли несколько новых крупных месторождений и подобрали ключики к уже открытым — на последних мы планировали добуриться до месторождений, разрабатываемых нашими конкурентами, и качать их нефть — либо пройти наклонными или горизонтальными скважинами до их участков, либо просто вбуриться в плавно поднимающиеся нефтеносные породы, но на более низких уровнях — пусть бурить будет и поглубже, но мы будем отбирать нефть, которая иначе прошла бы мимо нас.

Причем мы открывали такие структуры, о которых здесь даже и не помышляли. Например, по площади распространены слои карбонатных пород толщиной 80-90 метров, в которых и скопилась нефть. Но есть участки, в которых толщина слоев достигала 300 метров — именно они давали наибольший выход нефти. Но так просто обычными методами их не найдешь — приходится делать десятки разведочных скважин чтобы изучить как залегают слои пород, и если промахнуться мимо такого подземного "холма" — его можно и не найти — нефть из "тонких" слоев все-равно будет идти, но не в тех количествах как могло бы быть. А сейсморазведка тех времен еще не позволяла обнаружить такие небольшие подземные структуры. Чем мы и пользовались — просветка земных недр звуковыми волнами разных частот давала пеструю картину — одни волны — низкой частоты и соответственно большой длины — проходили глубоко, но не позволяли обнаружить небольшие структуры, тогда как другие шли неглубоко, зато позволяли увидеть даже крупные булыжники. А мы еще пытались применять интерференцию, когда две низкочастотные волны отправлялись с нужным сдвигом по фазе и отражение этого наложенного сигнала давало гораздо более детальную картину.

Ну, когда ее обработаешь на компьютере — над расшифровкой данных сейсморазведки у нас трудились более сотни цифровых сигнальных процессоров, и вычислительные мощности позволяли обрабатывать до сотни тысяч километров сейсморазведочных профилей в год — если принять плотность сейсморазведочных линий в сто метров, то в идеале мы можем отработать квадрат земной поверхности размером в тысячу на тысячу километров. К сожалению, не поспевало математическое и программное обеспечение, недостаток кадров для интерпретации результатов обработки данных и постановки новых вычислительных задач — мы успевали обработать хорошо если десять процентов, а остальное копилось либо обрабатывалось недостаточно тщательно — лишь бы определить основные структуры. Так что все эти данные будут еще не раз использованы для изучения и уточнения строения недр. Причем работы по новым методам сейсморазведки мы начинали еще в сорок втором, и даже в сорок шестом они еще не были завершены, но и достигнутые результаты оставляли конкурентов далеко позади — те запросто могли пропустить скрытые глубоко под землей длинные но узкие рифы древних морей или вертикальные образования карбонатов по границам бассейнов — а ведь там собирались довольно вкусные нефтяные залежи. Конечно, мы пока не собирались светить эти технологии, и, так как и разрабатывать все обнаруженное мы не могли, то пока мы просто покупали земельные участки и обустраивали на них фермы — чтобы только занять территории. Причем степень изученности региона оставляла еще желать лучшего, многие залежи карбонатов еще не были известны, так что и земля стоила довольно дешево.

Над добычей нефти на этих участках, конечно, еще предстоит поломать голову. Так, чистые песчаники могли иметь пористость до 15 процентов, хотя средняя не превышала пяти — в порах и скапливалась нефть. Песчаники с примесями могли иметь среднюю пористость и 22 процента, но там все зависело от характера примесей — хлориды снижали пористость совсем незначительно, а вот цементация кварцевыми породами или кальцитами могла снизить ее и в два раза, к тому же кальциты могли надежно запечатывать поры, делая нефть в них недоступными вообще. Так что в каждом из случаев требовалось подбирать и свои реагенты, которыми можно будет растворить или разрушить и саму породу, и зацементированные спайки, чтобы позволить нефти выйти из пор к нашим трубам.

Причем, открывая все новые и новые месторождения, мы все время посмеивались над Геологической службой США, которая в 1922 году сказала, что нефти в стране хватит лишь на 20 лет, в 1926 — что уже на шесть — и такие "прогнозы" появлялись с пугающей периодичностью. Впрочем, даже до открытых нами месторождений еще требовалось добраться, причем поэффективнее — вот мы и осваивали новые приемы. Так, немцы применили гидроразрыв в 1927 году — для добычи бурого угля, первая горизонтальная скважина пробурена в 1929 году в Техасе — так что прецеденты тех технологий, которыми мы собирались добывать нефть, уже были. Их требовалось "расширить и углубить".

ГЛАВА 6.

Такими методами мы нашли крупное газовое месторождение в долине реки Пекос (в РИ месторождение Гомес обнаружено в 1963 году и к 1990 году дало под миллиард кубометров газа), месторождение Пукет площадью 68 квадратных километров и высотой накопителей до 45 метров, которые находились на глубине 4,5-5 километров — там было до миллиарда кубометров газа, и еще десятки довольно крупных месторождений нефти и газа. Проблем конечно хватало — мы хотя и застолбили эти земли, но пока не обнародовали их истинную ценность, так как сил на разработку этих месторождений просто не хватало. Хотя спрятались мы неплохо — до войны в одном только Техасе оперировали три с половиной тысячи мелких нефте— и газодобывающих компаний, это помимо крупных фирм, так что организация нескольких новых и скупка нескольких существующих ни у кого не вызвала особого интереса. Понятное дело что они будут работать как единое целое, хотя внешне так и будут продолжать выглядеть как разные юрлица.

Проблемой была транспортировка — потребуется то ли строить собственные трубопроводы то ли покупать мощности уже существующих. Мы, грешным делом, даже нацелились на трубопроводы Big Inch и Little Inch — длиной в 2 и 2,3 тысячи километров, они были построены с началом войны за государственный счет но частными компаниями — таким образом правительство США рассчитывало обезопасить транспортировку углеводородов из Техаса на север — вплоть до Нью-Йорка. До этого нефть перевозилась частично железными дорогами, а в основном на танкерах, но из-за немецких подлодок это стало опасным делом — только за первые три месяца 1942 года было потоплено 46 и повреждено еще 16 танкеров, да 50 штук работало на перевозках нефти в Англию — танкеров стало не хватать. Вот и сподобились. Правда, не без проблем. До этого нефтепроводы строились только из труб диаметром в 200 миллиметров и они были способны передавать по 20 тысяч баррелей нефти в сутки — менее трех тысяч тонн. Редкие 300-миллиметровые мощностью в 28 тысяч баррелей еще оставляли много вопросов. Хотя для перекачки воды использовались и большие трубы — так, в 1903 году в Австралии завершили водопровод длиной 530 километров из труб диаметром 76 сантиметров для перекачки 23 тысяч кубометров воды в сутки. Но то — для воды, эти же трубопроводы предназначались для нефти и нефтепродуктов, и их строили из труб диаметром 600 и 500 миллиметров. Трубопроводы сваривались из труб длиной в 13 метров и толщиной стенок 10 миллиметров, на один только Big Inch потребовалось 330 тысяч тонн труб. Сварку и укладку труб начали уже в августе 1942 года, поначалу каждая из десяти бригад в 300-400 рабочих укладывала по 8 километров трубопровода в день, но вскоре они подняли темп до 14 километров. Участки сдавали в эксплуатацию постепенно, пробрасывая нефть через недостроенные участки железнодорожным транспортом, но уже в августе 1943 — через год после начала строительства — трубопровод дотянулся до Нью-Йорка.

И вот сейчас начинала разгораться склока — кому и за сколько эти трубопроводы достанутся и что по ним будут прокачивать. Сейчас-то качали нефть и нефтепродукты, но в таких объемах она уже не требовалась — военные перевозки заканчивались, а для невоенных потребности были ниже. А ведь на перекачку ежедневно расходовали четыре гигаватт-часа электричества. Поэтому ряд компаний настаивал на передаче трубопроводов им, чтобы перевести их на прокачку газа — сейчас газ в основном сжигался сразу над скважинами. Мы, конечно, потихому влезли в эту склоку — поставляли конкурентам компроматы друг на друга, организовывали скандалы в прессе, и под все эти события понемногу скупали акции в моменты их падений. Могли бы, конечно, и выкупить эти трубопроводные мощности — денег бы хватило, но тогда все бы ополчились на нас, а нам этого не надо.

К тому же у нас вырисовывалась собственная трубопроводная схема. Добыча-то у нас была, а вот с транспортировкой возникли проблемы — металла в стране не хватало, много его шло на строительство кораблей и прочей военной техники, восстановление инфраструктуры, и потому выделять квоты мелким фирмешкам под мелкие объемы никто не будет. Вот и приходилось нам таскать нефть грузовиками. Ну, газ как-то удавалось утилизировать — мы расставили десятки электрогенераторов, прокинули провода и выдавали мегаватты мощности, даже стали закупать газ у других нефтедобытчиков — рядом с их скважинами ставили свои генераторы на пару сотен киловатт и получали для них топливо практически за бесценок, и затем передавали электроэнергию по проводам — все-таки электричество транспортировать гораздо легче, для проводов требуется меньше металла, чем для трубопроводов. Да, само это электричество тоже еще надо было куда-то сбывать, что не всегда удавалось — либо объемы не те, либо близлежащим предприятиям столько не требуется, либо подключение к сетям влетало в такую копеечку, что не окупалось последующей продажей электроэнергии — новые понижающие или повышающие подстанции, поддержка согласованной частоты с другими электростанциями — много проблем.

Вот мы и занялись ирригацией, благо что земли скупили уже немало — бурили скважины, выкачивали воду и использовали ее сами либо продавали другим фермерам, причем дело шло уже к созданию сети сервисных фирм по поливу, в дальнейшем — по вспашке, посеву и уборке урожая — все-таки специализированные компании имеют больше возможностей и по обслуживанию техники, и по ее покупке, и по маневру силами — скажем, если смещаться с юга на север вместе с началом полевых работ, то все эти работы могут выполнять те же самые команды. Для части фермеров получалось выгоднее нанимать технику и специалистов, чем держать технику самим. Вырисовывались даже перспективы по скупке урожаев. И начиналось все именно с поставок воды, причем проблема с перекачкой воды была решена просто — мы стали выпускать полиэтиленовые трубы.

Полиэтилен тут уже умели делать, но только при высоком давлении — под тысячу атмосфер. Мы же с помощью автоматизации исследований подобрали катализаторы, с помощью которых давление снижалось на два порядка — от половины до пяти атмосфер. Правда, такой полиэтилен содержал в себе остатки катализатора, а потому был более подвержен старению и имел меньшую диэлектрическую проницаемость, но, вместе с тем, его молекулы меньше разветвлялись, отчего его плотность была выше, а значит выше и стойкость к ударам. Да и аппаратура была гораздо проще. Так, наши технологи подсчитали, что для полиэтилена высокого давления (то есть низкой плотности) требовались трубчатые реакторы с трубами внутренним диаметром 40 миллиметров и толщиной стенок 30 миллиметров. И это только внутренние трубы — требовались еще и внешние, которые создавали для внутренних нужную температуру. И длина этих труб доходила до полутора километров — естественно, они шли зигзагом. Зато и производительность — 75 тысяч тонн в год. Полиэтилен низкого давления (то есть высокой плотности) делался по другому — в цепь автоклавов подавалась смесь растворенных в бензине катализаторов и этилена — и проходя через автоклавы, образовывался полиэтилен — если в аппаратах высокого давления реакция проходила за считанные минуты — то есть когда на вход поступала очередная порция этилена, то на выходе из нее получался полиэтилен уже через несколько минут (ну и 70-90% непрореагировавшего этилена, который возвращался обратно), то по технологии низкого давления реакции шли до шести часов, и производительность была 15 килограммов полиэтилена с кубометра реакционных камер в час. Мы, как и всегда, начинали с малого, и к середине 1945 у нас уже была отработана конструкция малого завода по производству полиэтилена низкого давления — как и остальные такие линии — по производству оружия, боеприпасов, полупроводников — "партизанской", как мы ее называли, направленности. Каждая такая линия имела производительность в 50 килограммов полиэтилена в час, чуть более тонны в сутки, четыреста тонн в год. Зато вся аппаратура умещалась на площади в сто квадратных метров и ее можно было перевезти десятком грузовиков, быстро смонтировать и размонтировать если вдруг потребовалось сбежать. Такие линии мы и стали завозить в США — за три месяца завезли шесть линий, завезли еще три линии по производству полиэтиленовых труб — и стали их гнать десятками километров в сутки.

Ну и — укладывать трубопроводы для передачи воды — в СССР уже с 1933 года выпускались сборно-разборные трубопроводы длиной полтора километра для внутрискладской перекачки горючего, существовали части по прокладке трубопроводов, которые уже после войны превратились в Трубопроводные Войска, а я организовал такие чуть раньше. Так что одна бригада из четырех батальонов могла проложить в сутки 120 километров трубопроводов, на общую длину до 600 километров, и по каждой нитке, с трубами диаметром в 10 сантиметров передавать 600 тонн жидкостей в сутки, а в 25 сантиметров — уже 3000 тонн. В США мы перебросили пока два батальона с оборудованием, техникой, комсоставом и специалистами, набрав остальной состав во Вьетнаме — этими силами и начали тянуть во все стороны пластиковые водопроводы.

Естественно, вскоре особо умные задались вопросом — а чего бы не гонять по трубам и другие жидкости — например нефть, или даже не жидкости — тот же газ ? Сказано — сделано. При суточной добыче со скважин 600 баррелей — то есть менее 90 тонн в сутки — хватало даже трехсантиметровых труб, которые просто привозили и разворачивали из трехсотметровых бухт, и затем сваривали или скрепляли муфтами эти длинные отрезки. И уже от нескольких расположенных рядом скважин потоки нефти соединялись сначала в небольших накопителях-отстойниках и затем уходили в более толстые трубы. Уже через три месяца после начала разворачивания этой системы экономия составляла три сотни грузовиков и более двух тысяч рейсов в сутки, а по деньгам экономия была раз в десять. А тут и соседи из мелких производителей, посмотрев на эти безобразия, сказали "Мы тоже так хотим". Стали подключать и их. А заодно предлагать им наши услуги по новым методам разведки и бурения, затем все больше и больше просто выкупать добываемую ими нефть, переводить на наше сервисное обслуживание — как в плане технологий, так и бухгалтерских, юридических, снабженческих услуг — так зарождался Всеамериканский Кооператив Нефтедобытчиков, который вскоре был дополнен и кооперативом по добыче газа, благо что там тоже пришлись очень кстати наши пластиковые трубы — мы случайно расшили узкое место в американской нефтедобыче, обеспечив дешевую "последнюю милю" к скважинам — а по другому ее тогда было и не обеспечить — стальных труб все-равно на всех не хватало, да и дорогое это удовольствие — срок службы труб рассчитан на два года, а затем — коррозия заставит либо делать ремонт либо вообще заменять их, и если для сравнительно богатых скважин это еще терпимо, то для менее дебетных — уже подумаешь — класть ли трубу или же заказывать доставку грузовиками с цистернами а то и бочками (в РИ потери от коррозии на трубопроводах в 2010 году в США составили 2,2 миллиарда долларов, в странах Персидского Залива за пять лет — 54 миллиарда). А пластиковые трубы отработают лет десять (в РИ — расчетный срок пятнадцать лет, и еще продолжают работать), причем пластиковые трубы дешевле стальных раз в десять — для последних надо добыть и выплавить сталь, прокатать ее в полосы, согнуть и сварить их (ну или прошить, если трубы бесшовные), тогда как пластиковые выдавливаются через фильеры, да и добыча-транспортировка сырья для производства пластика — более дешевое дело — газ можно гнать по трубам далеко и много, тогда как уголь и руду приходится перевозить пересыпным способом, необходимое тепло для производства этилена и полиэтилена можно получать из того же сырья, то есть сокращается номенклатура поставок — сплошные плюсы.

Так что уже надо было сильно подумать — встраиваться ли в существующие трубопроводы или же создавать собственные. Тем более что мы начали выпускать и трубы для магистральных газопроводов, только там мы их армировали стекловолокном. Хотя можно было использовать и неармированные — так, труба диаметром 30 сантиметров и толщиной стенок 3 сантиметра выдерживала давление в 10 атмосфер, что ниже, например, стальных труб газопровода Саратов-Москва, построенного в 1945 году — там давление было аж 55 атмосфер и по этой трубе прокачивали 800 тысяч кубометров газа в сутки. Но на трассу длиной 800 километров ушло 50 тысяч тонн труб диаметром 325 миллиметров, было сделано 100 тысяч сварных стыков (это без учета сварных швов самих труб), на трубы было нанесено 5 миллионов квадратных метров битумной изоляции — громадные работы, тогда как с применением пластика количество грузов уменьшалось минимум в два раза (погонный метр пластиковых труб диаметром 30 см с толщиной неармированных стенок 3 см — 30 килограммов, стальной с толщиной стенок 1 см — 70 килограммов; применение армированных труб уменьшает вес в 4-8 раз), укладка более легких труб проходила значительно проще, сварные работы также существенно упрощались, тем более что и трубы можно было делать длиннее, а изоляционных работ вообще не требовалось, тогда как для стальных они обязательны, если не хочешь менять трубы каждые два года. Так, отстроенный в 1906 году трубопровод Баку-Батуми длиной 760 километров был изолирован на всем протяжении суриковой краской и холстовым покрытием. А упомянутый выше австралийский водопровод через тридцать лет терял уже четверть прокачиваемой через него воды.

Так что наш патент на изоляцию стальных труб полиэтиленом многим закрыл возможности удешевить строительство, а нам — наоборот, принес неплохие прибыли. Как и патенты на применение пластиковых труб для перекачки жидкостей и газов, на металлопластиковые трубы для обеспечения водо— и газо-снабжения — мы крыли патентами все что только можно, заодно придушивая и конкурентов. Так, мы готовили несколько исков к Geophysical Service Inc. — компании, занимавшейся геофизической разведкой вообще и сейсморазведкой в частности. Но мне они были важны не только тем, что помогали нашим конкурентам искать нефть — эта фирма разрабатывала электронику для службы связи американской армии, сонары для моряков — все это следовало прекратить. И еще — там работал Юджин Макдермотт, а в моей памяти его имя было тесно связано с Texas Instruments — вот это тоже следовало пресечь. Да и другие сервисные компании мы намеревались потаскать по судам — Western Geophysical, International Geophysics — основавший ее Джон Джей Якоски запатентовал метод измерения электросопротивления грунтов с помощью цепочки электродов, а не как делали ранее, измеряя сопротивление только между двумя электродами — именно после этого патента я и понял, что можно патентовать любую само собой разумеющуюся фигню, даже если это уже используют — "тут нам карта и поперла" — наши структуры по изучению и классификации патентов уже позволяли прошерстить тысячи патентов в сутки, так что найти лазейки в существующих или дополнить их новым и подать свой патент было для нас плевым делом. Под нашим прицелом находилась и Halliburton — ее я помнил по Дику Чейни, который развязал две иракские войны — ее основатель Эрл Халлибертон, поработав в 1918 году в компании по бетонированию стенок скважин, открывает в 1920 году собственное предприятие той же направленности, правда, после судебных разбирательств Халлибертону все-таки пришлось пойти на обмен патентами со своим предыдущим работодателем, который имел патент на цементирование скважин без последующего рассверливания бетона на дне скважины — хитрость была в том, что перед бетоном в скважину запускался диск с боковыми лепестками, он закрывал само дно скважины, но через лепестки пропускал бетон в пространство между буровой трубой и стенкой скважины, так что бетон проталкивался туда подававшейся следом водой но не оставался на дне. В обмен на такую технологию Халлибертон передал патенты на "изобретенные" им механический миксер для бетона и на разрезатель мешков с цементом (последнее устройство позволяло быстро опорожнять в миксер сотни мешков цемента, что было необходимо для качественного цементирования скважин), в 1940 он "изобрел" подготовку бетонной смеси непосредственно на заводах и перевозку к скважинам в цементовозах. Это при том, что бетономешалку на колесах попытался запатентовать еще в 1916 году изобретатель армянского происхождения Степан Степанян, но тогда ему отказали в выдаче патента на том основании что грузовик не выдержит веса бетономешалки, и повторная подача на патент в 1928 году была удовлетворена лишь в 1933 году. Мы столковались со Степяняном по армянской линии и, похоже, вскоре Халлибертону придется либо выплачивать огромные комиссионные либо продаваться нам с потрохами — как инженер он неплохой, но вот не нравилось мне то, во что превратится его компания. Тем более что и ее патенты по исследованиям цементных смесей для бетонирования скважин были не ахти какими мощными, что неудивительно — когда они приступили к исследованиям в этой области в начале тридцатых, этим занималось менее десяти человек, да и в сороковых — менее сотни, тогда как у нас над бетонными смесями работали три тысячи человек, более двух сотен установок по автоматизации исследований и с десяток ЭВМ — естественно, что мы уже давно обошли халлибертоновцев по исследованию поведения бетона в разных средах и давлениях, а именно — какие вещества надо добавить в бетон чтобы его не разъело в конкретной скважине, так что мы могли предложить гораздо более лучшие технологии даже без их патентов. Ну и Schlumberger тоже была под нашим прицелом — с ней было проще еще и потому, что она была основана немцами, то есть "врагами". Этим массовым выбиванием сервисных компаний мы рассчитывали ослабить технологические возможности других игроков на нефтяном и газовом рынке — они конечно и сами станут проводить исследования, но на какое-то время их задержит отсутствие специализированных компаний. Идея была такой, а что получится — покажет время.

Тем более что создание Кооператива Нефтяников выстрелило и с неожиданной стороны — мы вдруг скорешились с Лиландом Олдсом — председателем Федеральной Комиссии по Энергетике. Это было важно, так как в 1938 она выпустила Акт о Природном Газе, согласно которому для продаж газа в других штатах компаниям требовалось получить лицензию от этой комиссии, и основным условием было ограничение продажной цены в том штате. Этим же актом запрещалось строить газопроводы в штат, если в него уже вел другой газопровод — хотя как это уживалось с ограничением цен — было не совсем понятно, но Лейланд был вообще тем еще фанатиком непонятно чего — он яростно топил за создание кооперативов потребителей, даже предлагал сделать ГЭС кооперативами, к тому же он давил на электрокомпании чтобы они проводили электричество в отдаленные районы — за такие антикапиталистические методы ему постоянно доставалось, но пока он держался, и заодно призывал как можно дальше отойти от принципов свободного рынка и экономики индивидуализма.

В принципе, мы тоже выступали за это, пусть и негласно, и чтобы сдружиться с одной из многочисленных "невидимых рук свободного рынка" мы даже создали кооператив потребителей газа — как он и хотел, и под это дело пробили разрешения на строительство собственных газопроводов, которые пока неизвестно нужны ли нам, и нам же поступило предложение о выкупе тех самых трубопроводов Big Inch и Little Inch, про которые мы уже начинали подзабывать. И ведь наверное придется покупать, чтобы не ударить в грязь лицом, да и самого Лейланда приходилось постоянно отмазывать в прессе от нападок, например, Линдона Джонсона — естественно, демократа (а для них любая форма самоорганизации народа без их участия — хуже смерти), который обвинял Лейланда в коммунистических взглядах, хотя они были там довольно мутными.

Впрочем, и сам Джонсон был мутным, как и его протеже — компания "Brown & Root". Эта компания была сильна своими связями с сильными мира сего, и особенно — с серым кардиналом Техаса Элвином Виртцем — членом клуба "Suite 8F" — неформального объединения техасских толстосумов и политиканов. Компания была основана в 1919 году и занималась строительством дорог, где вляпалась в несколько коррупционных скандалов, затем еле пережила Депрессию, но их способность обеспечивать откаты была оценена по достоинству — их поднял с земли тот самый Виртц. Ранее он пробил в Вашингтоне создание Комиссии по управлению нижним течением Колорадо и стал выбивать правительственные деньги на строительство дамбы, что было непросто — дамбу за госсчет можно было построить только если бы она защищала от наводнений, а выбранный проект под это не подходил. Тогда Виртц поменял место на более приемлемое, к тому же оно находилось под юрисдикцией его другана — Джеймса Бунчана — одного из распределителей средств в рамках Нового Курса. В итоге деньги были выделены, дамба стала строиться, но тут строившая ее компания разорилась, тогда-то Виртц и нанял на это дело компанию "Brown & Root", которая в строительстве дамб не шарила нифига зато в откатах очень даже. Смерть Бунчана поставила все на грань, тут-то и всплывает Линдон Джонсон — друг Виртца по клубу, к тому же протеже Рузвельта, да еще с государственными деньгами от "Brown & Root" — он с легкостью получает место Бунчана и тут же отплачивает своим покровителям сторицей — компания становится чуть ли не генеральным подрядчиком правительства США. Позднее Линдон Джонсон назовет их союз "совместным предприятием, в котором Виртц будет заниматься легальной частью, я — политической, а вы — деловой. Вместе мы будем искать решения, которые бы улучшили позиции каждого в отдельности". Вот они и улучшали. Достройка первой дамбы и строительство второй мало того что стали чуть ли не самыми дорогими проектами в истории Техаса с существенным перерасходом изначальных смет, так еще нифига не защищали от наводнений, а делали то что и предполагалось — вырабатывали электричество. Строительство военной базы Корпус-Кристи стало очередной вехой. На выборах 1940 года Рузвельту были нужны голоса Техаса, Техасу — деньги — в итоге Виртц, Джонсон и "Brown & Root" обеспечили голоса, Рузвельт — финансирование строительства компанией "Brown & Root" за государственный счет, причем первоначально означенная сумма в 23 миллиона долларов к концу строительства превратилась в 125 миллионов. Все это мы и начали вытаскивать на свет божий, как и нарушения предвыборных кампаний Линдона Джонсона, где мешки наличности просто передавались из рук в руки. (в РИ Halliburton купит Brown & Root и с президентом Линдоном Джонсоном в качестве основного лоббиста станет генеральным подрядчиком армии США).

Их всех надо было валить не только за Вьетнам, но и из-за того, что эта компашка положила глаз на почти наши трубопроводы, а по одному только Big Inch можно было перекачивать четыре миллиона кубометров газа ежедневно, причем это без компрессии, под его собственным давлением, а с компрессией пройдут и все 14 миллионов. И если придется покупать за нормальную цену, то это будет порядка 150 миллионов долларов, а нам бы хотелось заплатить не более 50, край — 60. Поэтому Лейланд пробил условие что покупатель должен выложить деньги сразу и все — а ни у кого таких свободных сумм сейчас не было, только у нас. Ну и мы набросили на вентилятор, когда стали писать в прессе что злобные техасские воротилы собираются перевести эти трубопроводы на газ — тут уже всполошилось все угольное лобби Аппалачей — для них это было бы ножом прямо в сердце — ведь такие объемы газа заменят 17 тысяч тонн угля. Ежедневно. А бурого — и все 35. "А мы оставим в трубе нефть и ваши доходы не пострадают !". То, что мы все-равно переведем трубы на газ так как "будем вынуждены под давлением общественности" (которое сами и организуем) — про это мы пока не говорили — нам нужен был и аппалачский уголь, а аппалачские капиталисты-угольщики — нет. Так что Лейланд нам еще пригодится, как и мы ему.

Более того, вскоре нам пришлось стать примером правильности взглядов Лейланда о том, что "снижение цен приводит к доступности энергии всех видов и увеличении ее потребления, что не только повышает благосостояние среднего класса, но и в конечном итоге увеличивает прибыли самих производителей энергии". ОК, сказали мы — цену снизим, но тогда нам потребуются участки под строительство трубопроводов для доставки дешевого газа до потребителей. И участки пошли, причем довольно свободно. Правда, мы еще лет пять не понимали — в плюсе мы или в минусе, или вообще где.

ГЛАВА 7.

Вот такие действия, когда одно цепляется за другое, и позволяли нам понемногу влезать в США и вбивать клинья между разными группами и блоками. Нашей первоочередной задачей было как можно больше взбаламутить воду чтобы спрятаться в ней и при удачном стечении обстоятельств урвать что-то для себя у других. Поэтому-то мы и раздували многочисленные склоки — как с теми же пронемецкими и антинемецкими настроениями — там ведь немецких сил хватало, не только Рокфеллеры с их нефтянкой, рассчитывали мы завалить и, например, компанию Вестингауз — производителя не только электрогенераторов и прочего электрооборудования, но и разработчика турбореактивных двигателей — турбины они делали и ранее — для электрогенераторов, так что в конце 1941 года с ними подписали контракт ВМС США, и уже в марте 1943 Вестингауз сделали первый двигатель тягой в 550 килограммов, причем с радиальным компрессором, а не с центрифугой, как англичане. В начале 1945 фирма выкатила на испытания двигатель J30 с тягой уже в 800 килограммов (задержка относительно РИ — на год). Вот эти работы мы и хотели хотя бы приостановить по "немецкой теме" — фирма была основана потомком выходцев из Германии Вестинхаузенов — Джорджем Вестингаузом, естественно, в Пенсильвании.

А их конкуренты — основанная Томасом Эдисоном Дженерал Электрик — также занималась разработкой реактивного двигателя, но только для Армии США, а не для моряков. И, что самое для нас замечательное, они делали двигатели с центрифужным компрессором, взяв за основу английскую версию, которую собственно и сделали по заказу англичан на своем заводе Бритиш Томсон-Хьюстон. Правда, их двигатели были помощнее — первый, выпущенный в 1943, давал тягу почти в 800 килограммов, а выпущенный в 1945 J33 — так и вовсе под две тонны. На это-то и напирали наши многочисленные статьи и запускаемые слухи — "Электрик — лучше, да и вообще — доколе мы будем разбазаривать государственные средства на параллельные работы ! Все надо отдать явному лидеру !". Отдать конечно не отдадут, но какое-то время на слушания в разных комитетах все-таки уйдет — а нам и то хлеб. Причем, как я помнил, дальше пошли развиваться все-таки двигатели с осевыми турбинами, так что если разработка реактивных двигателей у американцев вдруг вильнет в сторону центробежных компрессоров — я буду вовсе не против. Не против были и в Дженерал Электрик, которые были вовсе не прочь поживиться куском госзаказов за счет конкурентов. Как и стоявший за GE клан Морганов, который не прочь был насолить стоявшим за Вестигаузом клану Меллонов, последние кстати стояли и за Gulf Oil, которых мы надеялись подключить к борьбе с рокфеллеровскими техасскими и калифорнийскими нефтяниками. Завороты. Которых хватало тут и до нас, мы лишь стали подливать масла в огонь, ну и при случае подхватывая что подвернется под руку.

Так, мы неплохо набросили на вентилятор насчет Второй Мировой вообще и холокоста в частности — типа пуританская элита собиралась расправиться со своими конкурентами насчет править остальными народами — еврейством. Со слов наших статей выходило, что фундаменталисты потому и помогали Гитлеру, что он обещал уничтожить их конкурентов на самое справедливое и правильное общество, евреи пострадали лишь из-за того, что так же хотели править всем миром, причем ладно бы верхушка, которая и замысливала все эти действия — так пострадали и обычные люди, которые лишь хотели нормально жить, трудиться и растить детей. К тому времени мы уже не одну сотню раз публиковали сведения о зверствах нацистов — статьи, фотографии, кинофильмы, так что все эти идеи ложились на подготовленную почву.

Таким образом мы рассчитывали натравить на ярых пуритан не только сионистов, но и, например, членов Епископальной церкви — хоть и англиканской, но не подчинявшейся английскому королю — она объявила о независимости как раз после Американской Революции. И, хотя в ее рядах состояло всего три процента населения, ее членами была четверть американской элиты — а это уже весомая сила. Или баптистов. Они хотя и вышли из пуритан, но еще в 17м веке, и не то чтобы вышли — их выпихнули оттуда из-за призывов к отделению церкви от государства, что пуританским вождям было как нож в спину — ведь такая поддержка увеличивает их возможность на спасение. А заядлым баптистом был, например, тот же Рокфеллер, и через эту церковь он и укреплял свою мощь, расширяя численность добровольных помощников — ну как не помочь радетелю своей церкви. Даже в царской России число баптистов начало быстро расти с приходом туда Рокфеллера — к 1913 году было уже минимум полторы сотни тысяч баптистов (по некоторым оценкам — и триста тысяч), причем Кавказ был одним из регионов распространения баптизма — поближе к нефти, чтобы было кому задешево охранять рокфеллеровские промыслы и нападать на промыслы конкурентов.

Впрочем, мы и сами рассчитывали поучаствовать в церковном строении, так как церкви не подавали декларации о доходах и не платили налоги (в РИ в 2017 году в США одних только налогов из-за этого недополучено 71 миллиард долларов) — а скажем покрутить на бирже средства, полученные от прихожан (и кто проверит — кто и сколько внес ?), или сдавать в аренду недвижимость — и со всего этого не платить налоги — это очень заманчиво. Поэтому организованная нами Церковь Сайентологии стала для меня естественным шагом — фильм я смотрел, технические средства в виде детекторов лжи у нас были. Не, ну а что ? Буддийский социализм у нас уже был, сейчас мы активно продвигали появившийся еще в 19м веке католический социализм — прежде всего для стран Латинской Америки вообще и для Мексики в частности — нам требовалось расколоть дружные католические ряды, а по Кубе я помнил, что что-то подобное сделал Фидель Кастро. А вообще чего только в мире не было — был даже христианский сионизм. Вот и в США будет новое течение — нет, научным социализмом называть это не станем — многих отпугивало само слово социализм — назовем это научным христианством — и христианство, и науку тут любят многие. И был спрос образованной части общества на психологические услуги, а психологов тут еще не развелось. И был спрос на соединение религии и науки — эта ниша еще не была занята. И все помнили "Обезьяний процесс" 1925 года, по которому судили учителя, преподававшего в школе теорию эволюции Дарвина — на тот момент преподавание этой теории было запрещено в 25 штатах (впрочем, в то же время запрещали критиковать и теорию Энштейна), а в Теннеси действовал Акт Батлера, по которому за преподавание теории эволюции в учебных заведениях, содержащихся на средства штата, был предусмотрен денежный штраф и увольнение (в РИ акт действовал до 1967 года). Многим такое мракобесие было не по душе — вот и оседлаем тему. Тем более что уже была известна идея теистического эволюционизма, согласно которой именно бог и устроил весь этот естественный отбор — если кому-то так легче — у нас принципиальных возражений нет. К тому же идеи синтетической теории эволюции также постепенно пробивались из Советского Союза на Запад, несмотря на все мракобесие западных элит. А Сергея Четверикова, со статьи которого в 1926 году и началась новая эпоха в теории эволюции, мы вытянули к себе из Горького, где он работал завкафедрой генетики в Горьковском госунивере — сманили нашими техническими возможностями по секвенированию генома.

Благо почва для новой церкви была уже подготовлена. Несколько столетий в США и других странах существовали церкви, отвергавшие идеи грехопадения а то и спасения только избранных, наиболее крупными были Унитарианская и Универсалисткая церкви, причем первая была широко распространена и в Восточной Европе — с ее помощью мы надеялись добить остатки униатства. А в 1932 году многие прогрессивные деятели и церкви выпустили программный документ — "Первый гуманистический манифест", который почти без изменений и лег в основу сайентологии — тут и признание эволюции, и социальная, а не божественная основа всех церквей и религий, делалась ставка на научную методологию в познании мира — в общем, все как мы любим. Конечно, на наших проповедях не обходилось без чудес — все-таки некоторые наши технические средства выглядели настоящим чудом — те же инфразвуковые излучатели очень помогали подкрепить атмосферу страха и ненависти, когда наши проповедники говорили об ужасах религиозного мракобесия, ну а если у кого-то случится припадок или просто приступ паники — это не только "подтверждало" правоту наших слов, но и позволяло оказать "помощь страждущим" — на этот случай на проповедях всегда присутствовали медицинские бригады. Да и динамически управляемая подсветка, дыммашины, стадионные динамики, эффекты реверберации, проекционные экраны — все это шоу отлично работало на публику и на популярность наших проповедей — наука рулит ! К тому же планировалось, что передовые медицинские исследования и способы лечения будут также доступны только членам этой церкви и других наших организаций — еще одна замануха. Так что десятину и даже больше люди будут нам платить не просто так.

Тем более что как-то так получилось, что противники теории эволюции выступали за принятие Сухого Закона в 1917 году. "А, как всем известно, именно Сухой Закон породил такое мезкое явление, как Мафия" — писали мы в своих газетах и далее вопрошали — "Так с какой целью эти поборники нравственности создали организованную преступность ? Разве таким путем можно построить Царствие Божие ? Нет ! Это — путь сатаны, и все эти мракобесы — на самом деле сатанисты". Вот так вот, наотмашь. Сделать черное еще чернее.

Под это дело подверстали и наш крутоверт, хотя в США его скоро стали называть рок-н-роллом — я как-то ляпнул вот и понеслось, так что не получилось внедрить русское слово. Зато идея о том, что рок-н-ролл вышел из глухих лесов Белоруссии вполне прокатил — мы даже нашли несколько белорусских, русских и украинских песен с похожим музыкальным ладом, из которого якобы и произошло новое звучание (ну, не то чтобы их совсем уж нашли — кое что пришлось и подправить — но кто там будет разбираться, да и всегда можно сказать что это местные вариации песен). А нападки христианских фундаменталистов на "бесовскую музыку" мы отбивали тем, что раз славяне единственные кто оказал отпор Гитлеру-сатане, то и их песни не могут быть связаны с бесовщиной, и пытаться их опорочить могут только тайные поклонники Гитлера и сатаны. В этих спорах вообще — чем нахрапистее, тем убедительнее, и главное поменьше задумываться над логикой и побольше — над обвинениями оппонентов во всех грехах какие только возможны.

Причем, совпадение или нет, но так называемый Библейский Пояс — регион с сильными религиозными традициями — географически совпадал с Южными Штатами, и, заодно, эти же регионы исторически поддерживали Демократическую партию США, тогда как остальная часть — в основном Республиканскую. Людям с фантазией тут было где разгуляться. Мы и разгулялись.

Прежде всего, мы назвали Демократическую партию партией Рабовладельцев — раз она доминирует в Южных Штатах — кем ей еще быть ? А так как среди голосовавших за нее хватало негров, то эту ситуацию вывернули как рабовладельцы опять обманули своих бывших рабов. Ну а что ? Рабство отменили когда ? А сегрегация есть до сих пор ? Выходит — обманули. Но так как сама идея сегрегации была сильна в американском обществе, против нее мы выступать даже не стали — просто замолчали, да и у меня рука не поднималась говорить что-то против нее — я помнил что она вылилась в безудержную толерастию. Да и просто плевать против ветра не хотелось — многие белые от нас просто отвернулись бы, а то и похлеще — ведь еще в двадцатых особо ретивые погромщики бомбили с самолетов негритянские кварталы бутылками с бензином. Так что тут наоборот — мы втихую — чтобы не удалось связать с нашими организациями — понемногу набрасывали на тему того, что именно Демократическая партия хочет навязать белым содержание негров а они будут жить на пособия и бездельничать — даже выпустили несколько романов и фельетонов — якобы фантастических — о квотах на прием студентов, о квотах на актеров в фильмах, о массовой пропаганде крутости черного населения — в общем, все, что мне удалось вспомнить из моего времени. Ну и заодно вбрасывали мысль, что если кто и должен содержать негров — так это демократы — они ведь бывшие рабовладельцы ! так пусть и искупляют вину своих предков ! И неграм эта мысль понравилась — поддержка демпартии с их стороны начинала понемногу падать, превращаясь в движение за выплату компенсаций от бывших угнетателей.

Ну а мы еще поднабросили на вентилятор. Ведь кто развязал что Первую, что Вторую мировые войны ? Демократы ! Демократы пришли в 1910 году к власти — и не прошло и четырех лет, как в Европе разгорелась война. Затем Демократы пришли к власти в 1933 — и через шесть лет — новая война ! Правильнее было бы переименовать Демократическую партию в Партию Войны и Разрухи ! Впрочем, про Республиканцев тоже не забыли — "именно они устроили Великую Депрессию, в результате которой к власти в США пришли демократы и случился настоящий голодомор, в котором погибло 6 миллионов человек, в то время как еду уничтожали только чтобы поднять цены, и они же попытались своим Новым Курсом ввести в стране настоящий социализм".

Но нашей первейшей целью были все-таки демократы — вроде бы в моей истории они правили в США еще двадцать лет, так что надо им подрезать крылья насколько возможно. Вот мы и подрезали — так же осторожно, как и по другим группам — рассказывали историю, причем практически не врали, лишь напоминали о событиях, про которые все старались забыть, немного по другому расставляли акценты, выпячивали нужные факты и давали им свою оценку в рамках патриотической линии, конечно же.

Ведь демократы были большинством в южных штатах неспроста. В конце 18го века свежеиспеченное государство приняло закон, по которому голоса рабов учитывались в пропорции три-пятых, то есть пять рабов давали местным политикам три голоса, которыми эти политики могли располагать по своему усмотрению, точнее — по усмотрению конкретных рабовладельцев — сами-то рабы голосовать не могли. Именно благодаря такому раскладу на выборах президента 1800 года Томас Джеферсон — сам первейший рабовладелец, быстренько перековавшийся из противников рабства как только запахло деньгами и властью — победил Джона Адамса. Джеферсон был членом республиканско-демократической партии, которая выступала за предоставление больших прав штатам, тогда как второй состоял в федералистской партии, которая настаивала на больших полномочиях федеральных властей.

Собственно, повторялась история с конституциями США. Первый конституционный документ новой страны — Статьи Конфедерации — был принят в 1777 году, сразу после Американской Революции. По этому документу федеральное правительство обладало совсем уж небольшими полномочиями — да, внешние дела, армия — были под ним, но вот налоги ему напрямую не поступали — штаты самостоятельно платили взносы на содержание федеральных органов. А могли и не платить. А вот документ, который называется Конституцией США теперь, был принят в 1787 году, после окончания Войны за независимость — там все было строже, и даже было прописано превалирование федеральных законов над законами штатов. Принять ее побудило восстание Шейса, когда бедствующие фермеры взялись за оружие, требуя отмены долгов, накопившихся за годы войны, справедливого правосудия и распределения земель — в общем, все та же тема "за что боролись ?". И, как и всегда, победившие революционеры бросили большие силы на подавление народного восстания, и заодно решили укрепить вертикаль власти новой конституцией. И антифедералистов, выступавших против конституции, хоть как-то примирил с ней лишь Билль о правах, в котором и были прописаны права гражданина — до того англо-саксонская элита как-то "подзабыла" включить в конституцию положения о правах граждан — видимо, хотела со временем воцариться на американском троне в виде олигархата или даже царей-сменщиков. Антифедералисты этого не позволили, создали Анти-Федералистскую партию, которая и была преобразована в Республиканско-Демократическую. И вот, с приходом к власти, Джеферсон похерил многое из того, что навводили федералисты, включая налог на виски (вот он — первый звоночек попыток запрета алкоголя !).

Другой основатель РДП — Джеймс Мэдисон — тоже поработал президентом США и тоже менжевался насчет рабства — он пошел чуть дальше Джефферсона и начал отпускать своих рабов, но недолго и немного — его табачные плантации начали быстро идти ко дну, а табак сильно истощает почву и потому необходимо постоянно расчищать новые участки леса, да и сама прополка и сбор вредителей — дело трудоемкое — ну не белому же человеку этим заниматься ! Так что в итоге Мэдисон лишь согласился возглавить Американское колонизационное общество, которое отправляло обратно в Африку освобожденных рабов (и которые не особо горели желанием возвращаться на историческую родину).

К 20м годам 19го века Республиканско-Демократическая партия уже пару десятков лет преобладала в политике, поэтому Федералистская партия распустилась в 1820 году, а в конце 20х и Республиканско-Демократическая раскололась на Национальную Республиканскую (еще не "Республиканская") и Демократическую партии, причем демократы правили до 1860х годов, и первый же президент от этой партии — Эндрю Джэксон — подписал Закон о переселении индейцев, по которому те в добровольно-принудительном порядке отправлялись на запад, чтобы расчистить для белых приглянувшиеся им земли — так появилась Дорога Слез — и это несмотря на то, что многие индейцы племен чероки, чокто, семинолов и прочих успешно перенимали образ жизни белых людей, начинали строить дома и даже заводить рабов.

Противники таких "демократов" объединились в Партию Вигов, куда вошли Национальная Республиканская, Анти-масонская и множество других более мелких партий и групп, которых не устраивала политика псевдо-демократов. Эта политика не устраивала многих — в 1840 и 1848 годах Вигам даже удалось поставить своих президентов, с которыми, правда, были постоянные проблемы — первый умер через месяц после вступления в должность, второй — через год. "Вот такие у демократов способы борьбы с противниками !" — подбрасывали мы бензина в огонь, естественно, без всякой конкретики. И в 1854 году наконец появляется Республиканская Партия, в которую вошли часть Вигов и других партий, а Виги постепенно сходят с политической сцены (хотя зачем-то существуют и в середине 1940х).

И уже в 1860 году Республиканцы наконец поставили своего президента — Линкольна. Демократы тут же сказали что им нужна настоящая демократия, а потому без рабов никак — и вышли из состава США, образовав КША — Конфедеративные Штаты Америки. Причем четыре рабовладельческих штата все-таки остались в составе США, зато пять индейских республик на Индейских территориях поддержали конфедератов — индейцам тоже хотелось продолжать пользоваться рабами. Пользуясь тем, что демократы покинули конгресс, республиканцы наконец протолкнули свои акты — о выделении земли свободным поселенцам, о защите промышленности, о национальных банках, которые теперь единственные могли эмитировать доллары США (хотя банки штатов могли продолжать эмиссию собственных банкнот) — и началась война.

При соотношении сил 23 миллиона к 9 (из них 4 миллиона — рабы) северяне, понятное дело, задавили южан, хотя и не сразу — поначалу многие штаты, оставшиеся в США, просто отказались воевать с братскими южными штатами. Да и Республиканская партия поначалу выступала не то чтобы за отмену рабства вообще, а лишь за то, чтобы во вновь принимаемых в состав США штатах изначально было бы запрещено рабство, а в тех где оно уже есть — ну пусть будет. И Линкольн поначалу собирался освобождать рабов за компенсацию, а чтобы было не накладно для госбюджета — освобождать их в течение 20 лет, он даже отстранял своих генералов, которые сдуру восприняли лозунги буквально и попытались освобождать рабов в завоеванных южных штатах. Да и затем — в Прокламации об освобождении рабов говорилось об освобождении только в мятежных штатах, тогда как в рабовладельческих штатах, оставшихся в составе США, такого освобождения не предусматривалось. И лишь под конец войны рабство было запрещено везде. Но демократам было похер и на это.

Как и с предыдущими республиканскими президентами, убийство южанами Линкольна хорошо вправило мозги республиканцам — его преемник Эндрю Джексон быстрее собственного визга помиловал всех южан и вернул конфискованные земли плантаторам, южане из тех кто воевал против северян снова смогли выбираться в органы власти — демократы по прежнему действовали террористическими и эффективными методами. Они даже приняли ряд так называемых Черных кодексов — законов, фактически возвращавших рабство — так, негры не могли свободно выбирать работодателя, перемещаться, владеть землей, голосовать и быть избранными в органы власти, свидетельствовать против белых в суде, носить оружие — в общем, демократы взялись за старое.

В ответ северяне приняли законы запрещавшие эти Черные кодексы, но демократы приноровились и без них — все-равно черное население было экономически зависимо — где их ждут-то ? К тому же многочисленные демократические отряды терроризировали черных, убивая за малейшее неповиновение, и защитить их было некому — после Гражданской армия США снова превратилась в скудный набор нескольких десятков рот и эскадронов.

В итоге Конгресс все-таки преодолел вето ссыкливого президента и начал Радикальную Реконструкцию Юга со всей его демократией — были приняты еще две поправки к Конституции, уравнивавшие в правах белых и черных и запрещавших лишать избирательных прав на основе цвета кожи. В 1867 на территории некоторых южных штатов снова было введено прямое военное правление Конгресса (то есть республиканцев), снова начались судебные разбирательства по южанам-демократам, в 1871 году на юг отправили дополнительные войска, чтобы утихомирить совсем уж разошедшихся ку-клукс-клановцев (от древнегреческого киклос — круг, и английского клан — община; на 1868 год в организации состояло 500-600 тысяч человек, многие из которых воевали во время Гражданской) и другие демократические организации, активно продвигали в местные органы власти черных — в итоге последние заняли от 10 до 60 процентов мест. А вот вбухивание средств почти ничего не дало — например, миллионы долларов, отпущенных на строительство железных дорог были просто разворованы, вплоть до того, что один "коммерсант", потратив на взятки 200 тысяч долларов, получил госконтрактов на миллионы, которые крутил на бирже.

В 1873 году разразился экономический кризис, и популярность республиканцев начала еще больше падать. Демократы тут же перешли в наступление — их "Белая Лига" — военизированное крыло Демпартии — убило несколько белых республиканцев, занимавших посты в органах власти и несколько десятков черных, да и сами республиканцы порой вступали в вооруженные столкновения друг с другом — например так называемая война Брукса и Бакстера, когда два кандидата на пост губернатора Арканзаса развязали друг с другом сначала войну компроматов (благо что их тоже хватало), а затем и реальную войну с перестрелками между своими группировками. В Луизиане Белая Лига попыталась устроить госпереворот, чуть не сместив губернатора. Во время выборов 1875 года другая военизированная демократическая организация — "Красные рубашки" — перестреляли и запугали множество республиканцев в Миссисипи, обеспечив победу демократам, то есть себе же. Такие же действия происходили в Луизиане, Флориде и других южных штатах — после "победного шествия республиканской власти" демократы брали реванш своими излюбленными методами — угрозами и убийствами. Благодаря таким методам на выборах президента в 1876 году кандидаты от демократов и от республиканцев набрали почти равное количество голосов, и в обмен на вывод федеральных войск из южных штатов демократы согласились признать республиканского президента — так называемый Компромисс 1877 года. Демократы наконец снова установили демократическую власть "в отдельно взятом штате", причем не в одном. Началась эра Сплоченного Юга, когда демократы побеждали практически на всех выборах в южных штатах (в РИ эра продлилась до 1964 года). И эти же демократы проводили политику сегрегации — начиная с 1890 года все больше начинали действовать Законы Джима Кроу, названные по имени комического персонажа с вымазанным сажей лицом.

То есть создание общественных военизированных организаций окупилось сторицей. Впрочем, еще до войны южане создали масонскую организацию Рыцари Золотого Кольца, которая имела отделения и членов во всех городах США, в 1860 они начали набор наемников для захвата Мексики, к тому моменту в их рядах было 48 тысяч членов и порядка десяти тысяч бойцов. Захват Мексики не состоялся, но эти силы пригодились когда Техас отделился от США — масонские ЧВКшники разоружили гарнизоны федералов еще до начала боевых действий между США и КША. Ну а после окончания войны эти же люди продолжали партизанскую войну — под видом бандитов грабили поезда и банки северян.

ГЛАВА 8.

Все эти события после Гражданской были названы Избавление (от власти республиканцев), а возврат "демократов" к власти в южных штатах — Спасение.

Причем демократы имели большинство и в Конгрессе, и собирались править там и дальше. Для этого и надо-то было всего-лишь поиграться с законами своих штатов. Они и поигрались — приняли новые конституции штатов, установили ограничения для тех, кто мог голосовать на выборах — по длительности гражданства конкретного штата, по сумме уплачиваемых налогов, даже по грамотности — способности читать и писать. Подобные же законы были приняты и в некоторых северных и западных штатах — на рубеже веков или немного позднее, так как северные толстосумы также опасались своего рабочего класса.

Естественно, из рядов голосующих выбивались прежде всего черные — сотни тысяч их сразу потеряли способность голосовать, хотя их наличие как жителей учитывалось при выборах. Но и десятки тысяч белых — прежде всего бедняков — тоже потеряли право голоса. Причем в ряде округов количество голосующих снизилось в несколько раз. Так, в 1900 году в одной группе из 14 округов Черного Пояса было 79 тысяч голосующих, а в 1903 их оказалось всего чуть более тысячи, хотя население даже увеличилось. В Луизиане к 1900 году количество голосующих негров снизилось со 130 тысяч в 1880 году до 5 тысяч, а к 1910 — до 710 человек, менее полупроцента. В Южной Каролине — с 730 тысяч до 5 тысяч. В Алабаме в 1900 году могли голосовать 181 тысяч черных, в 1903 — только три тысячи. Но и позднее ситуация не поменялась. В той же Алабаме на 1941 год из-за этих ограничений не могло голосовать 500 тысяч черных и 600 тысяч белых. 1,1 миллиона человек. Из общего населения штата в 2,9 миллиона, причем с учетом тех, кто еще не достиг возраста голосования. То есть фактически половина тех, кто мог бы проголосовать, голосовать не мог. И так — по многим штатам. Особенно печальной была ситуация с черными — к концу 1930х годов в южных штатах могли голосовать лишь от 1 до 5 процентов.

Но места в Палате Представителей распределяются по числу проживающих — 435 фиксированных мест делится по штатам согласно числу жителей в них но не менее одного места на штат, и по некоторым оценкам демократы постоянно получали как минимум на 25 мест больше положенного — то есть верхушка просто присваивала себе эти голоса — это было даже похлеще чем закон "три-пятых", действовавший во времена рабства. Впрочем, были и другие инструменты по продвижению своих депутатов. Эти 435 мест делились между штатами по переписям, происходившим раз в 10 лет. И для выборов в штате организовывались избирательные округа — один округ выбирал одного депутата. И вот как будут нарезаны эти округа — этот вопрос был уже целиком в ведении властей штата. Справедливо было бы нарезать округа исходя из равного числа жителей в каждом округе. Но — нет, такая демократия демократам не нужна. Нужна другая демократия. Например, нарезать округа так, чтобы все районы с преобладающим черным населением оказались в одном округе, а районы с преобладающим белым организовали бы еще несколько отдельных округов. Например — один черный округ со 100 тысячами и 10 белых округов с 10 тысячами жителей каждый — и 10 кандидатов — "наши", а важность голосов избирателей — 1:10 — все люди равны, но некоторые — равнее. Это еще что ! В Вермонте существовали округа с населением в 36 человек (не тысяч) и 35 тысяч — то есть 36 человек выбирали одного депутата и 35 тысяч человек — тоже одного, в Неваде — 568 человек и 127 тысяч человек, в Нью Гемпшире — 3 человека (три) и 3244 человека — это максимальное соотношение "веса" голосов — 1:1081. А еще лучше — разрезать черные кварталы так, чтобы они составляли меньшинство в каждом избирательном округе (благо что допущенных к голосованию там оставалось всего ничего). Так и резали, получая нужные результаты. Этот прием назывался Джерримендеринг и был известен еще с 1812 года, когда губернатор Массачусетса Элбридж Герри нарезал свой штат так, что победила его Демократически-республиканская партия, хотя большинство населения выступали за федералистов. (хотя в РИ есть примеры и "позитивной дискриминации" — например, чтобы обеспечить прохождение афроамериканцев, во Флориде нарезали избирательные округа длиной в несколько километров и шириной в одну улицу).

Причем требования по грамотности стали предъявляться и к иммигрантам — в конце 19го века в США хлынули людские потоки из Азии и Восточной Европы — все эти люди были нежелательны для "старых" иммигрантов — англо-саксов, немцев, ирландцев, шотландцев и прочих французов с датчанами. Вот их и пытались завернуть обратно такими методами. Причем промышленники и шахтовладельцы — прежде всего республиканцы — вскоре сообразили, что таким образом они выстрелили себе в ногу — работать в качестве низкоквалифицированного рабочего — это все-таки не голосовать — а потому стали выступать за отмену этих правил для иммигрантов. Но демократы четко ответили "Не позволим топтать нашу родную землю кому не попадя ! Нет иммиграции тех кого нам не надо !" — и раз за разом преодолевали вето президентов на запрет этого закона. Насколько тогда все было по другому ... ! Пухлощекие демократы даже не пытались прикрываться словами о демократических ценностях и равенстве всех людей, как это было сплошь и рядом в мое время.

И ведь все эти ограничения действовали и сейчас, и если с грамотностью дело как-то налаживалось, то ежегодный налог на голосование все так же был большим препятствием для многих бедных людей — не только черных, но и белых — у них просто не было денег чтобы его заплатить (в РИ налог действовал до 1966 года). Для некоторых, правда, действовало "правило деда" — если кто-то из прямых предков голосовал до освобождения рабов, то его потомки также могли голосовать хотя бы без сдачи тестов на грамотность и даже без уплаты налога — специально ввели чтобы позволить голосовать "старым" белым. Но это правило далеко не всегда исполнялось и все-равно выкидывало из системы множество людей. И ведь мы уже посчитали и это множество, и потребную сумму — получалось сравнительно немного — на человека порядка пары баксов, на круг — несколько десятков миллионов долларов. Так что мы готовили хитрозадым демократам весьма неприятный сюрприз — как на местных, так и на федеральных голосованиях (в РИ в 2014 году не зарегистрировано 24% имеющих право на голосование — 51 миллион человек, которые изначально не участвуют в выборах).

Да, сумма на первый взгляд небольшая, но для бедняков — существенная. Так, в 1941 году минимальная зарплата, например, в Колорадо составляла 11 центов в час в первые 288 часов работы и 17 — в последующие — понятное дело что капиталисты предпочитали увольнять и потом снова нанимать рабочих, выплачивая по минимальной ставке (статистика утверждала, что в среднем минимальная ставка была 30 центов в час, но это ведь статистика). Хлеб стоил 8 центов за буханку, молоко — 10 центов за литр, налог — начинался с 10%, и если ранее федеральный налог уплачивали лишь 10% населения, то с началом войны его стали платить все. Но тогда была проблема с безработицей, так что не все в семье могли работать — в 1939 году безработица составляла 17%, и хорошо, если в семье был хотя бы один работающий. Власти решили эту проблему, развязав войну, но начались другие проблемы — инфляция под 10% в год, карточная система и ограничения на продажу товаров и продовольствия поднимали цены ежегодно — средняя стоимость покупки в универмаге (кто мог туда ходить) выросла с 2 до 10 долларов, а ограничение на рост зарплаты оставлял еще меньше средств чем раньше, даже несмотря на то, что за время войны зарплата поднялась на 30%. И все это неудивительно — только госбюджет возрос с 9 миллиардов в 1939 до 120 миллиардов в 1945 (в РИ — до 100 миллиардов). При одновременной приостановке антитрестовских законов и снижении налогов на корпорации. Расходы правительства с 1941 по 1945 годы составили почти 400 миллиардов долларов (в РИ — 321) — больше чем за всю предыдущую историю США. И все эти средства оседали в корпорациях — их ежегодные доходы с 1939 года выросли в два раза — до 70 миллиардов долларов. Так что неудивительно, что бедняков становилось все больше.

Причем их считали неполноценными, на полном серьезе. В США процветала евгеника — появившись еще в 30х годах 19го века, она с конца 19го века все набирала обороты. Фонд Карнеги, фонд Рокфеллера и другие спонсировали прежде всего исследования в области улучшения человеческой популяции, женские организации Юга, сплотившись в 10х годах, пробили ряд законов по улучшению человеческого материала, в Северной Каролине так вообще стерилизовали всех с IQ ниже 70, причем решение принимали сами социальные работники. Но впереди всех по стерилизации была Калифорния — наплыв туда мексиканцев, китайцев и прочих нежелательных элементов заставил местных воротил и светил науки действовать быстро и решительно (с 1909 по 1963 проведено 20 тысяч стерилизаций людей, которых посчитали неполноценными, архивы до сих пор засекречены; всего по стране — более 60 тысяч, половина — после войны (то есть темпы возрастали), две трети — женщины; в ряде штатов законы о принудительной стерилизации действуют до сих пор, как и практика — к 2000м годам число выросло до 80 тысяч; в 1960-70х годах Procter&Gamble открыли сеть общественных клиник, где делали стерилизацию без уведомления пациенток — в основном испаноговорящих, бедных белых, негритянок и индейских женщин). К 1928 году в университетах страны было 376 курсов по изучению евгеники. Неудивительно, что принудительная стерилизация "неполноценных" только развивалась, а опросы говорили, что две трети населения выступают в ее поддержку. Причем если поначалу стерилизовали имбицилов, то потом перешли к страдающим аутизмом, эпилепсией, имеющим серьезные физические недостатки, заключенных, ну а в умственно неполноценных записывали даже женщин, которые забеременели не будучи замужними — тут все было на усмотрение конкретных лиц, принимавших решения.

Естественно, начав с умственно неполноценных и негров, евгенисты вскоре пришли к мысли что высшие и средние классы — они генетически правильные, а вот низшие — даже белые — не то чтобы неправильные, но какие-то не такие. Ну и да — неправильные. А потому надо ли им плодиться и размножаться — это вопрос, который стоит обсудить. Точнее — обсуждать тут нечего, и так все понятно, но надо это постоянно светить в печати, чтобы люди привыкли и не протестовали. Такие обсуждения притихли было с началом войны, но чем ближе к ее окончанию — тем становилось все яснее, что проблему надо как-то решать. Ведь все эти люди вернутся домой — а рабочие места уже заняты неграми и женщинами. Ну да — всех их можно и даже нужно поувольнять, но все-равно рабочих мест на всех не хватит, как было и до войны. И чем дальше — тем больше, ведь за время войны разорилось много мелких ферм, так что многим и возвращаться-то некуда. И просвета — никакого (в РИ проблему решил план Маршалла). Неудивительно, что в прессе снова стало появляться все больше статей на тему улучшения нации, появились даже предложения выплачивать беднякам за добровольную стерилизацию. Ну, мимо такого мы пройти никак не могли. Параллели с нацистами были проведены сразу и прочно, благо что их программы евгеники разрабатывались фондом Рокфеллера, а евгенисты из Калифорнии щедро снабжали немцев литературой по евгенике. "Вы сражались за Родину, а теперь толстосумы говорят что вы — лишние !" — эти и подобные мысли ложились на благодатную почву, которую сами же толстосумы и готовили все предыдущие десятилетия. Да и бедняки уже привыкли, что их считают неполноценными, благо что протестантская религия говорила о том же. Помня о том, как подобное отношение аукнулось верхушке и ее приближенным в России, оставалось только продумать — куда именно и как именно направить эту ненависть.

В общем, стоило только копнуть чуть поглубже, и США оказались вовсе не тем монолитом, каким выглядели со стороны. Страну пронзали многочисленные разломы — и не только между классами, сами классы также были разделены — и по религиозным, и по национальным признакам. В стране заправляли 60 семей — Морганы, Рокфеллеры, Меллоны, Дюпоны, Вейерхаузеры, Вандербильты, Форды, Рейнольдсы и прочие, и понятно что они не во всем были согласны друг с другом — если только умудримся создать угрозу им всем сразу — тогда да, трындец, а если подранивать по одному — то можно запастись попкорном и смотреть как остальные пираньи будут жрать сородича. Благо что конфликтов интересов хватало — так, кливлендская финансовая группа "Ханна Хэмфри-Айрлэнд" годами враждовала с кливлендской же финансовой группой Сайруса Итона. А вообще тут главное — особо не лезть в банковский и страховой сектор, тогда как промышленный мы считали менее "опасным" — тех же Дюпонов с их химией мы уже начинали понемногу подсекать, да и "Ханну" с их углем и сталью — тоже, Рокфеллеров — с нефтью. Но пока — понемногу, незаметно, по несколько процентов, и в основном — от "молодых" — техасских и калифорнийских — группировок, и если калифорнийские понесли фактически невосполнимые потери от японцев, то техасские чувствовали себя более-менее нормально, хотя в основном и жили за счет поставок сырья на техасские предприятия, которыми владели нью-йоркские банкиры, а также за счет земельной ренты — так, за разведку на своих территориях техасские землевладельцы получали от 2 до 10 центов за акр, а если там находили нефть или газ — то до 12% от добытого — а это десятки, а то и сотни миллионов долларов в год. Понятное дело, что с нашими технологиями сейсморазведки и наклонного бурения мы вполне обходили эти траты, выдаивая участки техасских земельных рантье без их ведома. Да и техасские предприятия — в основном семейные, они не могут быстро привлечь довольно крупные суммы средств при изменении обстановки — например, при появлении новой технологии или мощного конкурента типа нас — сами техасцы добывают не более трети своей собственной нефти, остальное — "старички" с восточного побережья, они же являются и покупателями нефти у "техасцев", так как последние почти не имеют своих НПЗ.

Вот "старичков" мы старались особо не трогать — просто несопоставимые ресурсы. Нам пока главное — закрепиться, получить хоть какую-то "историю", чтобы обосновать последующие вливания и рост. Причем на 1945 год в США существовало порядка полумиллиона корпораций, и многие кланы владели десятками корпораций, не сливая их в одну чтобы экономить на налогах и уходить от антитрестовского законодательства, так что тут мы были далеко не первые и не самые хитрые. И там только стронь камушек — такая лавина пойдет ! Впрочем, многие корпорации были таковыми лишь по названию — порой их уставной капитал был менее двадцати тысяч долларов и всего два наемных работника, и таких корпораций с капиталом менее полумиллиона было более 90%. И еще три миллиона просто частных предприятий, начиная от прачечной и ремонтной мастерской. И еще несколько тысяч довольно крупных капиталистов, которые не смогли вырваться в верхний круг, но тем не менее владеют довольно существенными активами — Пью, Доррансы, Гаазы, Батчеры, Данлэпы, Бервинды, "кока-кольные" Вундраффты, Наннелли и Кэндлеры, "корнинг-глассовские" Хаутоны, "алюминиевые" Рейнольдсы и прочие — именно они и более мелкие заправилы были нашей целевой группой, благо что между ними также хватало терок. Вот их-то и будем пытаться подмять, пока те 60 кланов будут драться между собой — последних мы лишь брали под колпак — прослушка, наблюдение, внедрение своих людей — трогать пока их было опасно, хотя разные планы мы, конечно же, прорабатывали, благо что распорядок дня и маршруты передвижения ключевых фигур были уже известны и нужные места присмотрены а порой и подготовлены. Десять тысяч человек — это немного, справимся. В военные и прочие ведомства мы намеренно не лезли — это и опасно, так как можно уже интерпретировать не как конкурентную борьбу, а противогосударственные действия, и добровольных помощников там и так хватало, да и большинство решений принимаются в кланах, и уже затем переносятся в кабинеты через своих людей, и чем больше своих людей в "кабинетах" — тем больше возможностей у клана по использованию государственных денег, а потому мы по мере возможности оказывали медвежьи услуги.

Например, раздув пронемецкую пропаганду, мы заодно набрасывали и с другой стороны, что привело к отставке генерала Эйзенхауэра и адмирала Нимица — мало того что они сами были немцами, так они были ставленниками Рокфеллеров — тоже немцев. А немцев желали подвинуть многие — у всех хватало кандидатов на вкусные места. И с учетом неудач в "Африканском разгроме" первого и "Гавайской мясорубке" второго (АИ) — они были отстранены от своих обязанностей, и лишь развернувшаяся в прессе кампания по их защите не позволила отдать их под суд и сразу же назначить ставленников других влиятельных группировок.

Собственно, кампанию по защите развернули также мы — чем дольше высокие посты находятся в подвешенном состоянии — тем лучше. Хотя Эйзенхауэру скорее всего конец — максимум что его ждет — начальник тылового обеспечения какой-нибудь дивизии. Тут мы и сами немного перестарались когда его валили — ну так он сам виноват — когда в 1932 году ветераны Первой мировой устроили мирный марш на Нью-Йорк — с женами и детьми, именно Эйзенхауэр командовал частью войск, подавлявших этот марш. Люди всего-то хотели получить деньги, причитавшиеся по военным сертификатам. В итоге — со стороны протестующих — несколько убитых и раненных, а Эйхенхауэр получил за это медаль — "неудивительно, что такой герой быстро сдал все позиции японцам на Филиппинах !" — писали наши газеты — "ведь это единственная его военная награда до начала войны !". Впрочем, за этот марш от нас досталось и Макартуру, который командовал его подавлением.

Впрочем, кидать своих военных пуританской элите было не впервой — еще в 1781 году ветераны Войны за независимость требовали у правительства выплаты обещанных денег и передачи им земли, но войска разогнали демонстрантов, многие из которых были из Пенсильвании — то есть немцы. И хотя в 19м веке солдаты получали по 65 гектаров земли и 80 долларов, но уже начиная с испано-американской войны 1898 года ветеранов стали кидать на землю, а то больно жирно — например, уже к 1860 году ветераны получили в Теннеси 40% всей земли, благо что ветераном считался человек, прослуживший в армии хотя бы две недели или поучаствовавший в одном бою.

Вот и после Первой Мировой было выдано более трех миллионов сертификатов на получение "военных" денег — и хотя побывавшие в Европе получали по 1,25 доллара за день но не более 625 долларов, а остававшиеся в США — доллар но не более 500, это выливалось в гигантские суммы — 3,64 миллиарда долларов. Конгресс выплачивал, но понемногу — чуть более сотни миллионов долларов в год. "Тогда как сами покупают себе виллы и особняки !" — кричали наши газеты. "И выжившие во Второй Мировой тоже ничего не получат !" — развивали мы тему.

Ну а танковыми подразделениями, участвовавшими в подавлении марша, командовал Джордж Паттон — еще одно известное лицо и потому цель наших нападок. Тогда замазались все "герои", не зря их потом вытаскивали на повышение — уже знали что они пойдут на что угодно. И ветеранских организаций хватало — тут и основанная ветеранами армии севера Grand Army of the Republic, и основанная их противниками-южанами United Confederate Veterans, и появившаяся после испано-американской войны Veterans of Foreign Wars, и основанный в 1915 American Legion, а участники интербригад в Испании образовали Veterans of the Abraham Lincoln Brigade. И, хотя ветеранские организации Гражданской сходили на нет по естественным причинам, их дело продолжили организации их потомков — Sons of Union Veterans северян и Sons of Confederate Veterans южан соответственно. И за каждой из этих ветеранских организаций стояла сила, в том числе и вооруженная, к которым мы постепенно подбирали ключи.

Не забывали мы и о других группах. Ирландцам мы напомнили о многовековых притеснениях со стороны англичан, и о Картофельном голоде — тут очень пригодился фильм Black'47, что мы сняли в Голливуде по моим же воспоминаниям такого фильма. Напомнили и о событиях 1840-50 годов, когда прибывавших ирландских иммигрантов убивали уже американские англосаксы — "Банды Нью-Йорка" я примерно помнил, их и сняли, но уже про героическую борьбу ирландских иммигрантов, которые поднатаскались в убийстве англичан у себя на родине и которым пришлось бежать под угрозой уничтожения англичанами всех городов. Боевик получился зрелищным и динамичным.

Не забыли мы, конечно, и про самый американский жанр фильмов — вестерн. Только в наших вестернах все было немного иначе. Трудолюбивые и семейственные, но зато веселые немецкие либо ирландские поселенцы отправляются на запад, заводят дружбу с индейцами, те разрешают им вести пасторальную сельскую жизнь, и тут появляются злодеи — англосаксонские дельцы, которые, конечно же, гордятся пиратским происхождением своих предков и планируют грабить и убивать индейцев и мирных поселенцев. Последние, конечно, в конце концов побеждают, и некоторые из банды англосаксов также принимают сторону хороших людей. Хэппи-энд. И мы все это еще обильно приправляли динамичными съемками — специально разработанная камера весом всего пару килограммов — алюминий, пластик, немного титана ну и стекло в объективах — позволяла снять полминуты практически в любом положении, а в ускоренной съемке — до пяти секунд. Так что в наших фильмах в камеру летели комья земли из-под оглобли разрушившегося конного экипажа, на камеру падали спиной плохие злодеи, снесенные мощным ударом героического героя, в смотрящую строго вниз камеру врывался дым проходящего под камерой паровоза и за ним через кадр протаскивались вагоны — съемки были, конечно, не совсем как в моем времени, но для текущего момента и это было очень сильно. Правда, злые языки говорили, что Голливуд идет на поводу у русских, которые из-за отсутствия талантов принесли художественность в жертву зрелищности, но кассовые сборы говорили, что народу такое нравится — это мы проверили еще во время проката наших фильмов — они в основном были про войну, но делали мы и исторические, и даже комедии — я не удержался и снял "Ржевский против Наполеона", пусть и с некоторыми изменениями. но даже актеров подобрали похожих, у себя пока не показывали, да и в США его запретили во многих графствах и даже штатах, так мы организовали туры по просмотру фильма — запретный плод, как известно, сладок вдвойне, а народ начинал ржать с первых кадров, заходился в приступе когда Наполеон перешагивал границы России и вместе с конем начинал медленно погружаться в грязь — и дальше ржач практически не останавливался. Тупо и смешно. И все это шло под соусом того, что необходимо уметь смеяться над собой — вон даже русские, которые единственные кто смог сразиться с фашизмом, на это способны, так что же мы, щирые американцы, не сможем над собой посмеяться ? И тут уж наша желтая пресса начинала высмеивать все что только можно и особенно что нельзя.

Итальянцев — ну, тех кто остался после разгрома их мафий — пригрели наши структуры, заменившие эти самые мафии — верхушку-то пришлось выпиливать полностью, а вот низы вполне влились.

Испанцы получили свои установки и фильмы — "Битва за Аламо" собственно вертелась вокруг войны за Техас, а непосредственно сражение вокруг миссии Аламо сконцентрировалась уже на том, как мексиканцы отлавливают отдельных сбежавших техасцев в кустах вокруг миссии, о предательстве и трусости в рядах самих техасцев (а было оно или нет — это неважно), а испанские солдаты бравым штурмом берут комнату за комнатой (в этой сцене снимались наши спецназовцы и они показали класс, от которого мексиканцы зауважали сами себя), а лозунг "Помни Аламо" превратился в угрозу для янки. В общем — как в мое время подамериканские "демократы" пытались перевернуть наше 23 февраля, так мы сейчас перевернули их Аламо. Вдогонку шли статьи о черной неблагодарности американцев — ведь мексиканцы (пусть они тогда и были под властью Испании — но люди-то те же !) поддержали американскую революцию и активно помогали, вплоть до сражений на море.

Негров и заводить не надо было — сегрегация цвела и пахла всеми цветами радуги, несмотря на то, что якобы уже 80 лет в стране не было рабства. Так, в 1943 году в Детройте прошли крупные стычки на расовой почве, в которых погибли десятки человек. Впрочем, стычки случались и ранее, причем особо активное участие в них принимали польские иммигранты — перед войной Польша пыталась заполучить колонии в Африке да не срослось — вот видимо полякам и "навеяло". Причем сейчас погромщиками были не только белые — уже и черные стали врываться в белые кварталы и громить там все подряд. И сами беспорядки продолжались три дня подряд, пришлось ввести армию, которая держала город две недели. Такие же большие беспорядки проходили и во время Первой Мировой и после нее — тогда ряд белых даже сбрасывал с самолетов на черные кварталы канистры с горящим бензином. В августе 1943 прошли волнения в Гарлеме, правда, не такие большие — менее десятка убитых и потери всего пять миллионов долларов — хотя это и больше чем во время беспорядков 1935, когда было трое убитых и два миллиона потерь.

Не забыли мы и про франкоязычных жителей США — что рядом с Канадой, что на юге.

В общем, мы в меру сил и возможностей "раскачивали лодку" и "шатали трубу". И все это происходило под цоевскую песню "Перемен !", правда, мы ее поменяли на "We will change !" (потом появились слова и на других языках), да и Queen'овская "We will rock you" приняла другой оттенок — эти песни стали гимнами всего движения, как и эмблема со вздернутым кулаком — мы их печатали сотнями тысяч и во всех форматах — от простых листовок до небольших наклеек и огромных плакатов, продавали и трафареты с краскобаллончиками, чтобы молодняку было где выразить свой протест неважно против чего. А за песню Sex Pistols "Anachy in UK", которую мы запустили в начале 1946 года, все анархистские организации должны поставить нам памятник, да и антиклерикальные организации тоже — ведь в начале песни сразу идут слова "I am an antichrist, I am an anarchist", а в конце каждого куплета — "I wanna be anachy". Так что вскоре эта песня стала гимном этих организаций. Ну, естественно мы ее переделали в "Anachy in US", и широкая ротация по радио и через громкоговорители на митингах вскоре сделала ее мегапопулярной, благо что в песне присутствовала не только мощная энергетика, но и мелодия была просто отличной, особенно гитарная партия. Такого тут просто не знали, да еще с нашей звукозаписывающей и звуковоспроизводящей аппаратурой ... Я вам покажу Glastnost и Perestroyka.

ГЛАВА 9.

Не знаю чем все закончится, но уж как минимум воды помутим изрядно. И стало это возможным именно из-за воздушного рывка на юг, что мы устроили осенью 1943го, когда, выйдя на север Ирана, вдруг получили возможность сравнительно легко достичь Тибета — пусть поначалу и авиацией — а затем к началу-середине 1944 — и Таиланда с Вьетнамом — их ресурсы и обеспечили нам вполне спокойное вхождение в США с осени 1944 года — туда мы пришли не как бедные родственники. Да, основным товаром поначалу был дефицитный натуральный каучук, тогда как олово больше становилось сырьем, на котором мы развивали собственные производства. Про отливку стекла я уже рассказывал, но таким производством, зависящим от олова, стала и консервная промышленность.

К этой мысли мы пришли постепенно, когда осмотрелись, и хорошо что у нас поначалу не было достаточных запасов олова на продажу, а когда поднакопили — наш взгляд на обстановку был уже другим. Ведь владея стратегическими запасами, да притом в подавляющих количествах, мы по идее могли не просто их продавать, мы могли влиять на производства, в которых они используются, а то и сами начать действовать в этих производствах ... по каучуку мы так и стали поступать, так же поступали и по олову.

И консервы были довольно важным элементом жизни. Ведь холодильники еще только входили в обиход, поэтому консервированная пища пользовалась огромным спросом — не надо было каждый день бегать в магазин, дома всегда была готовая еда, которую надо только разогреть. Удобно. И уже в середине тридцатых в США выпускалось 10 миллиардов банок ежегодно, на одной только Аляске выпускали 400 миллионов банок сардин, во время войны это число минимум удвоилось — для военных такая упаковка была еще более привлекательна.

И всю эту работу выполняли несколько крупных и множество мелких производителей консервов. Так, еще в начале века из нескольких мелких производителей образовалась пара крупных игроков на рынке консервов — American Can Company, Continental Can Company — которых называли "twin giants" — на них приходилось две трети выпуска консервов. Были и другие производители, и все вместе они стоили десятки и даже сотни миллионов. К началу войны оборот рынка составлял несколько сотен миллионов долларов (в 2014 — 13 миллиардов). Казалось бы, рынок поделен накрепко. Но помимо того, что мы владели стратегическим для рынка металлом, у нас было и несколько технологий, за счет которых можно было раздвинуть тесные ряды консервщиков.

Во-первых, мы делали банки из жестяных лент, скатанных в рулоны. Некоторые американские фирмы тоже перешли на такую механизацию, но многие продолжали делать консервные банки из отдельных листов, что усложняло процессы, начиная с того, что листы надо было подхватывать из стопки, а не просто сматывать с бобины. Далее, мы применяли электролитическое нанесение олова на железные листы — это снижало расход олова на 60%. Расход металла снижало и время готовки — так, чтобы избавиться от бактерий в мясе, овощах и молочных продуктах — то есть пище с низкой собственной кислотностью — их надо кипятить при температуре 115-130 градусов — а для этого надо создать давление в 2-3 атмосферы. Вот промышленники и кипятили свои консервы при такой температуре — уже в начале века компания National Presto Industries выпускала промышленные "скороварки" объемом 185 литров (50 галлонов). Выпускались и другие скороварки (или, как их называли, реторты) — например, реторта внутренним диаметром 60 и высотой 120 сантиметров за одну загрузку вмещала от 30 банок размером 600х700 (диаметр х высота в сотых дюйма) до 518 размером 202х308. Мы поначалу также пошли по этому пути, но вовремя остановились и сделали ход конем — стали добавлять в воду хлорид кальция. Он был у нас побочным продуктом при производстве соды, и из-за его гигроскопичности мы активно применяли его для осушения газов, использовали и для консервирования овощей и фруктов — они оставались свежими дольшее время, он позволял контролировать жесткость воды при производстве пива, применяли и в медицине, а его смесь не давала воде замерзать при низких температурах — так, добавление тридцати процентов снижало точку замерзания до минус 55 градусов (а хлористый натрий — то есть обычная поваренная соль — только до минус 21 градуса) — мы не столько боролись с гололедами, сколько понижали таким образом температуру охлаждающей воды в промышленных и транспортных системах и образование ледяных пробок в трубках. А тут подумали — а чего бы не обратить это свойство в обратную сторону ? И действительно — добавление 50% к воде повышало ее точку кипения как раз до 130 градусов. То есть мы могли готовить консервы без применения скороварок — вода не выкипала, то есть тепло не терялось, и при этом передавала содержимому банок нужную температуру. А это мало того что давало экономию на оборудовании — все-таки скороварка — сложное изделие по сравнению с ванной — но и ускоряло процессы — емкость можно было сделать какого угодно размера, загрузку-выгрузку производить хоть крановым оборудованием, а не вручную, не требовалось и остужать воду перед выемкой банок и снова нагревать после загрузки очередной партии — тут экономия уже не только времени, но и энергии.

Расход металла уменьшался и за счет сварки продольного шва — заодно это убрало загибочную машину, что ускорило прохождение банок через конвейер — ведь ей приходилось сначала загнуть края один раз, затем — еще раз — так называемым двойным швом — это долго и тяжело, а потому машина требовала еще и частой подналадки из-за износа ее рабочих роликов и поверхностей. Кроме того, верхнюю и нижнюю крышки мы также приваривали, а не припаивали, что еще ускоряло процесс и уменьшало расход олова. Шутки-шутками, но если на одной банке мы так экономили граммы металла, то на сотнях миллионов банок — уже десятки тонн стали и сотни килограммов олова. Да и оборудование было гораздо проще — так, современные многопоточные станки могли обрабатывать до шести тысяч банок в час, но и размерами эти монстры были с половину здания — ведь при сгибании и закатывании швов надо передавать большие усилия, то есть нужны крепкие массивные станины, да и исполнительные механизмы — неслабые. Наши станки примерно такой же производительности были на порядок легче и занимали в три раза меньше места.

Вишенкой на торте стали наши новые запатентованные технологии. Прежде всего — банка из двух частей — к моему удивлению, сейчас все банки делались из цилиндра и двух крышек — верхней и нижней — и так делались даже сравнительно невысокие банки. Поэтому наши новые банки позволили избавиться от необходимости вырубать дно из листа и затем приваривать его (и тем более прикатывать сгибами) к цилиндру стенок. Да, пока мы могли так делать только невысокие банки, да и операция вытягивания стенок и дна из одной заготовки была непростой, но она ускорилась за счет роторного пресса, когда в обработке были сразу три десятка заготовок. Еще одной нашей новацией стали банки с открывающейся крышкой, когда сверху надрубленной крышки находится язычок, которым можно открыть банку безо всякого ножа — для меня-то такие банки были само собой разумеющимся, а тут они произвели фурор (в РИ появились в 1960 году).

За счет всех этих новшеств наши банки входили в два раза дешевле банок конкурентов — а это немалый плюс для лиц, принимающих решения у кого делать закупки — им ведь важно отчитаться об экономии правительственных средств ! В плюс шел и меньший вес — то есть солдату легче ее таскать, и собственная открывашка — то есть солдату легче пользоваться — сплошные плюсы ! То есть уже это позволяло нам не слишком опускать цену на нашу продукцию — пара процентов ниже альтернатив — и мы на коне. Ну и немного персональных подарков, создание у конкурентов проблем с оловом и профсоюзами — и вуаля ! — мы подгребаем аж треть военного заказа армии США и половину поставок по ленд-лизу. Полмиллиарда в год. Продажей только олова мы не заработали бы и процента от этой суммы.

Более того — лимитируя поставки олова на рынок, мы воздействовали и на конкурентов — ведь до войны 80% олова — 66 тысяч тонн — поступало именно из стран ЮВА, и 40 тысяч тонн потребляла именно консервная промышленность. Сейчас наращивались мощности по переработке консервных банок, но они давали всего 11 тысяч тонн, наконец стали увеличиваться поставки из Боливии, откуда до войны поступало 18 тысяч тонн, но ситуация долгое время осложнялась восстаниями боливийских рабочих, которым японцы предоставили много оружия, и японскими ВМС, шаставшими вдоль берегов обеих Америк. Так что ситуация с оловом была напряженной вплоть до того, что чтобы купить тюбик зубной пасты, покупатель должен был сдать пустой тюбик от старой пасты. Конкуренты из упаковочной индустрии пытались было ставить нам палки в колеса, начиная от подачи судебных исков и вплоть до сговора с производителями продукции, но с исками мы по ходу дела разобрались, а поставщики частью были приструнены нашими людьми в правительственных органах (вплоть до угроз обвинить в саботаже !), частью — нашими "гангстерами" и нашими боевыми отрядами, косящими под гангстеров, частью — заменой их на другие источники — в конце концов, Бразилия, Аргентина и другие страны, не затронутые войной, были готовы предоставить несколько сотен тысяч тонн мяса и другой продукции на благое дело победы над фашизмом и японским милитаризмом, даже несмотря на то, что в этих странах были сильны пронемецкие настроения. Точнее, они были больше антиамериканскими, поэтому нас — русских (точнее — освободившихся народов Юго-Восточной Азии) — там встретили вполне доброжелательно.

Впрочем, с профсоюзами было сложновато — что "угольщик" Джон Льюис, что Филип Мюррей — "железячник" и заодно председатель Конгресса производственных профсоюзов — оба не особо тепло относились к коммунистам и даже не раз выступали против них, не говоря уж об изгнании наиболее активных из своих организаций. Американская Федерация Труда — эти были еще менее терпимы к коммунистам. Так что надо было думать как с ними сотрудничать или на кого менять.

Тем более что Америка — Северная и Южная — становились единственными источниками продуктов на международном рынке — Европа, Азия и Африка пылали войной, и даже в Южной Африке, где боев пока не было, консервные заводы не работали, а ведь они еще до войны поставляли 1,3 миллиона картонных упаковок консервированных фруктов и рыбы на 3,5 миллиона долларов в год, и с началом войны эти поставки увеличились в три раза. Теперь они выпали. Так что любой новый поставщик приветствовался на рынке.

Мы перетягивали на себя объемы поставок и из стран Тихого океана. Так, на Гавайях перед войной только под ананасами было занято 36 тысяч гектаров, ежегодно консервировали 10-12 миллионов штук (в РИ эти объемы сохранялись и во время войны), в США 85% продававшихся консервированных ананасов были с Гавайев. А еще из 13 миллионов штук ананасов делали сок и также везли в США — сумма экспорта превышала 21 миллион долларов. Сейчас Гавайи были в оккупации, так что наши малайские, филиппинские и таиландские ананасы пошли на ура. Да и потом неизвестно что будет — перед войной население Гавайев наполовину состояло из японцев, которые активно поддержали приход на острова своих соплеменников, поэтому после войны их ждет нелегкая судьба, а ведь они держали много ферм.

Развивались мы и в Калифорнии. С 1890 по 1914 там происходила переориентация сельского хозяйства с пшеницы на фрукты, соответственно, хозяйства мельчали, в 1939 году там было 133 тысячи ферм размером по 32 гектара в среднем, а всего — 7,5 миллионов гектаров. Калифорния производила 60% цитрусовых США, причем еще с прошлого века — так, в начале 20го века там было 4,5 миллиона деревьев именно цитрусовых — апельсины, грейпфруты, лимоны. Японские фермеры производили продукции на 40 миллионов долларов ежегодно — они специализировались на помидорах и перце. После разгрома, учиненного там японцами в начале 1942 года (АИ), после длившейся там почти год партизанской войны (которая не угасла и сейчас), земли там серьезно подешевели, поэтому мы скупали их по минимальной стоимости, зачастую вместе с посадками — сады еще не успели прийти в полный упадок и их можно было восстановить — хватило бы рабочих рук. Мы наращивали контроль над источниками продуктов.

Правда, поначалу те самые "огромные близнецы" — "twin giants" — оказали сопротивление — их объемы производства и раньше позволяли делать большие скидки, отчего страдали более мелкие производители консервов, и когда разгорелась торговая война, именно "малыши" стали ее первыми жертвами, так что вскоре нам пришлось тратить деньги на выкуп их производств, чтобы рабочие не остались без средств к существованию. Правда, когда правительство обеспокоилось возникшей на рынке ситуацией, именно "близнецы" попали под горячую руку (не без нашей, конечно, помощи) — федеральный суд снизил допустимую для них скидку на свою продукцию — антитрестовское законодательство и все такое (в РИ это случилось в 1950).

Наша помощь заключалась в том, что когда шли слушанья в конгрессе по этому делу, мы разожгли в прессе "цинковый скандал" — кукуруза и некоторые другие продукты при нагревании выделяют сероводород, который контактирует с оксидами железа в оловянном покрытии внутри банки и от этого кукуруза темнеет. Чтобы такого не происходило, в 1921 году Continental Can Company разработали технологию, по которой в олово для внутреннего покрытия добавлялся цинк — он препятствовал реакции оксидов железа с сероводородом и кукуруза оставалась желтой и веселой. "Вот только цинк — он же вреден ! Всем известны его токсичные свойства, все мы не раз сталкивались с отравлениями от продуктов, хранившихся в оцинкованной посуде !!! Получается, что все банки производства Continental — ядовиты !!!". В общем, подобными статьями мы неплохо так замазали консервщиков, так что принятие закона прошло гладко. Ну а то, что цинк добавляли далеко не во все банки, а где добавляли — так совсем немного, и что в малых количествах он все-равно нужен в организме — кто там будет разбираться ? Тем более что после принятия закона шумиха быстро улеглась. А чего шуметь-то ? Закон принят, просевшие акции прикуплены — операция удалась, работаем дальше.

Конкуренты начали было возмущаться таким поворотом событий, но это они зря — сами видимо забыли как с начала века поступали с теми кто отказывался становиться в их ряды — подкупы чиновников, угрозы, кражи технологий, вал помоев через прессу, организация забастовок — мы даже не все эти методы еще и применяли — так, технологии-то мы да, тоже у них в конце-концов украли, вот только не нашли там пока ничего интересного — просто слишком разные техпроцессы, а если что-то и совпадало — так это уже не было для нас новостью — например, проверка банок сжатым воздухом на герметичность — мы так проверяли еще наши гильзы, ну а "защиту" этой "технологии" патентами мы пока обошли просто — не стали светить свои станки — вот и все. Край — запатентуем проверку не изнутри, а снаружи — то есть банка будет обхватываться снаружи и сжатый воздух будет вдуваться в это внешнее пространство, а не во внутреннее, как сейчас — собственно, патент мы естественно на это взяли, и невелика беда сделать потом такое оборудование.

Поэтому мы вдруг оказались в гораздо более выгодной ситуации — у нас-то производство было гораздо дешевле. Так, согласно внутренней бухгалтерии, переданной нам добровольными помощниками за совсем небольшое поощрение, стоимость одной консервной банки у "Continental Can Company" была три цента, нам она обходилась в полцента — вроде немного, но при миллиардных тиражах это выливалось уже в миллионы и даже десятки миллионов долларов ценового преимущества, которое мы могли пустить на прибыль, демпинг и подкуп. А ведь подобные преимущества возникали и на других этапах производства. Правда, пока мы свою продукцию продавали по ценам почти на уровне конкурентов — много средств уходило в том числе на выкуп и переоборудование мелких производителей. Все эти фирмы мы выкупали на множество созданных нами некоммерческих организаций, которые по документам, да и внешне, не были связаны друг с другом — да, оборудование, процессы — все это было общим на наших предприятиях, их группы по три-пять-семь заводов обслуживались одной бухгалтерской и юридической фирмами — тоже нашими — ну типа удобнее же вывести бухгалтерию на аутсорс, но владельцы везде были указаны разные — зачастую даже те кто ими владел и раньше — то есть хотя собственность по факту была уже социалистической, но юридически — все так же частной. Так что наше консервное производство выглядело как сонм мелких фирмочек, которые ну никак не могли существенно влиять на рынок — так мы на всякий случай прятали наши объемы, а заодно потом оказалось, что это выгодно и по соображениям уплаты налогов. Так что конкурентам еще требовалось время чтобы разобраться — кто же начал их теснить и как он это делает. Когда выяснят — мало не покажется.

Пока же мелкие фирмы были выгодны не только с целью уменьшить налоги и спрятаться от конкурентов, выгодны они были и по соображениям защиты от правительственного контроля — то есть контроля одного из кланов или их групп, которым удалось поставить своего президента или своих людей во главе конкретных кабинетов. Во время войны все производство контролировалось государственной организацией War Production Board, которая рационировала поставки сырья и готовой продукции, а также определяла — кому что и сколько производить. А для контроля у них были тысячи сотрудников, которые шастали по предприятиям и проверяли исполнительность их владельцев. И нашу тоже. Но так как таких предприятий было много, то сидеть на каждом неусыпно эти контролеры не могли, а о внезапных проверках нас предупреждали заранее. К тому же плановые объемы поставок мы ведь обеспечивали, ну а то, что с новыми технологиями мы могли выполнять и по три плана — это в планах не было учтено.

Вот мы и гнали сверхплан на черный рынок — несмотря на то, что у основной части населения доходы снижались, хватало и тех, у кого — наоборот, появлялись лишние деньги, да и бедняки порой хотели побаловать себя и близких чем-нибудь эдаким, что стало делать проще, когда мы начали принимать в качестве оплаты военные облигации, которые в добровольно-принудительном порядке впихивались населению правительством. Да, мы их принимали с дисконтом в 30%, но для многих "здесь и сейчас" было важнее чем "когда-то в светлом будущем", и это немалые средства — 85 миллионов американцев "купили" бондов на 226 миллиардов долларов, покрыв 40% военных расходов (в РИ — 186 миллиардов, 60%).

И, шутки-шутками, но вскоре черный рынок стал приносить нам по миллиону долларов прибыли ежедневно, и объемы все увеличивались — к концу войны у населения все-таки скопилось прилично средств, которые просто некуда было тратить, так как все было по талонам — получалось, что мы снимали сливки с этих запасов. Причем на взятки официальным лицам на местах уходило не более процента от этой суммы, а особо принципиальных было достаточно поколотить в темной подворотне, так что убивать почти никого не пришлось. А это большие деньги — на них можно купить два-три малых и даже средних заводика или шахты, несколько десятков, а то и сотен квадратных километров земли. Так что дело было выгодным. Конечно, мы предлагали не только консервы, а полный перечень товаров, которые в официальной продаже были только по талонам — сахар, кофе, какао, молоко, мясо, масло, сыр, джемы, креветки, бензин, бумагу, камеры и покрышки — что-то мы делали и выращивали сами, что-то закупали у местных фермеров и производителей, которым было выгодно иметь дело с одной конторой чем заниматься продажами левака самим, что-то привозили из Юго-Восточной Азии и Южной Америки — к концу 1945 на поставках контрабанды у нас работало более двухсот судов — как правило — скоростных, которые мы переделывали из военных кораблей и ставили на них свои средства защиты от воздушной, надводной и подводной угрозы, да и на "торговцев" мы ставили зенитки, противоторпедные бомбометы, противокорабельные ракеты, радары и сонары — тактику и потребное оборудование для передвижения по морским театрам военных действий мы отрабатывали еще с осени 1944 года, когда начался Тихоокеанский Экспресс из ЮВА до восточного побережья США. Ну и авиация — если из Южной Америки — так там работала почти сотня самолетов. И нам было что предложить взамен — когда с января 1942 года были запрещены продажи гражданских автомобилей, у дилеров осталось полмиллиона непроданных легковушек. Вот их мы и стали выкупать за четверть цены и затем перевозить в страны Центральной и Южной Америки, умудряясь оставаться в приличном плюсе. Не, правду говорят — деньги к деньгам.

Тем более что мы получили и неожиданную юридическую поддержку от еврейских слоев. В это время в юридической практике доминировали белые протестанты, а остальным оставалась мелочевка типа разводов, споров о наследстве и так далее. К тому же в США сейчас присутствовал антисемитизм, который дополнился ярым антикоммунизмом — американская элита всех без исключения евреев считала большевиками — собственная агитация на рубеже двадцатых сыграла с детьми зачинщиков этой агитации плохую шутку. Из-за этого антикоммунизма многих евреев просто не брали на доходную работу, не говоря уж о том, что не давали гражданства, выгоняли, а то и просто не пускали в страну — много евреев погибло в фашистских застенках именно из-за того, что США не приняли их к себе. Местных тоже недолюбливали, поэтому мы нашли в них отличных помощников по решению множества мелких проблем — отмазать от суда наших бойцов, прикрыть предприятие от налогов, создать конкурентам проблемы юридического плана — завалить исками, патентными претензиями — дел хватало, и эти люди, знакомые с локальными тонкостями взаимоотношений и юриспруденции, были для нас на вес золота. Да, была опасность что информация о нас потечет еврейским кланам США в совсем уж ненужных количествах, но пока это представлялось несущественным — в деле подвинуть некоторых из протестантских или католических тузов наши цели совпадали. А там видно будет.

Еврейские юристы поучаствовали и в решении проблемы с рабочей силой для строительства автострад. Сам вопрос с недостатком мексиканцев для наших строительных планов мы решили просто — стали завозить вьетнамцев, тайцев и прочие народности Индо-Китайского полуострова. Естественно, мы везли ударников социалистического строительства, отличников боевой и политической подготовки, прошедших как минимум годовое обучение. Китайцев пока старались не везти, так как только в 1945 году (в РИ — в 1943) закончил действие принятый еще в 1882 году Акт об исключении китайцев (да и то — разрешили въезд 105 китайцев в год). По этому акту китайцам (и только им) просто запрещалось переселяться в США. И это неспроста. Китайцев было слишком много на родине, и становилось все больше и на другом побережье Тихого океана. Первые китайцы появились в США вместе с Калифорнией, когда та была отторгнута у Мексики — мексиканские китайцы достались американцам в нагрузку, хотя поначалу не представляли проблем и более того — они поставляли много дешевой рабочей силы, их охотно нанимали строители железных дорог, фермеры — все, кому требовалось много рабочих рук. Но к 1880 году китайцев только в Калифорнии стало уже под 200 тысяч — 10% населения Калифорнии, и когда вскоре доля немецких иммигрантов упала ниже 50%, белые калифорнийцы и пробили в Конгрессе этот Акт. Впрочем, это лишь немного сгладило проблему, так как китайцев уже было более чем достаточно, чтобы существенно сбивать заработные платы, в том числе и местным из белых — тут ничего нового. Белые, естественно, били китайцев, устраивали погромы их чайна-таунов, самым заметным из которых была Бойня в Рок-Спрингсе в 1885 году, когда погибло три десятка китайцев.

Наших вьетнамцев тоже попытались было побить по старой памяти, но тут американские парни столкнулись с чем-то невероятным — хлипкие азиаты несколько раз прилично наваляли белым громилам. Ну а что они хотели ? Все-таки год занятия рукопашным боем не прошел зря. С этим разобрались, сложнее было отучить наших "рабочих" ходить строем — первое время командиры специально следили за тем, чтобы группы образовывали толпу, пусть для опытного взгляда она и выглядела как отряд в рейде — с дозором, арьергардом и боковым охранением — больно людям нравилось чувствовать себя опасными, вот и вжилось в подкорку, так что прикидывали варианты действий даже когда в руках была лопата. Ну да ладно, кто сейчас обратит на это внимание, мы лишь временно запретили нашим выходить в город — пусть осваиваются на новых рабочих местах, изучают оборудование, продолжают военную ... ой, то есть спортивную подготовку и знакомятся с потенциальным театром военных действий — это пригодится если не нам, то уж точно вьетнамцам — вернуть "агент оранж" на родину. Для этого мы организовывали конные экскурсии и пешие походы, в которых наши бойцы изучали и картографировали местность, присматривали места для устройства засад и создания баз, подходы к населенным пунктам, дамбам, химическим заводам, крупным мостам — в общем, обживали территорию, для чего США были разбиты на более чем тысячу отдельных участков, в основном вдоль трасс и около городов — по участку на роту (для начала, хе-хе), каждый из которых мы начинали обустраивать в плане потенциальных партизанских действий. Ну а чтобы вся эта деятельность не казалась странной, мы заранее устроили кампанию шпиономании, когда полиция раз за разом отправлялась накрывать тайные склады с оружием и раз за разом обнаруживала только какое-нибудь оборудование в ящиках и промасленной бумаге или вообще мешки с цементом. Ну и репортеров, которые сначала фиксировали очередной конфуз полиции, а затем выдавали серию фельетонов о "бдительных" полисменах, которые вместо ловли хулиганов занимаются мифическими шпионами. Ну, несколько складов мы своим людям в полиции подставили — небольших и якобы организованных мафиози или японскими шпионами, но в общем море несостоявшихся складов эти факты затерялись, и мы надеялись, что если куда-то поступит сообщение — уже не от нас — о новом складе, то его воспримут скептически и наши люди в органах успеют нас предупредить. И уже после этой операции мы начали делать закладки — оружия, боеприпасов, медикаментов, продовольствия — прикрывая это своими обычными перевозками.

Причем часть из наших бойцов сразу получали гражданство США — наши люди в полиции и мэриях за голову брали всего сотню баксов, причем вскоре эти средства скомпенсировались, когда наши люди в Вашингтоне смогли пробить программу найма иностранной рабочей силы — там получалась субсидия на найм и переезд одного человека в те же сто баксов, хотя нам оставалась из них только половина — остальное шло нашим благодетелям. Ну так и мы не каждому выдавали гражданство.

ГЛАВА 10.

В общем, наш внезапный бросок на юг на деле оказался разбегом перед прыжком в Америку. И, несмотря на разворачивавшиеся в США проекты, мы не забывали и про регионы Центральной и Юго-Восточной Азии, благо что по мере того, как мы накапливали знания, перед нами представали все новые и новые взаимосвязи регионов. Так, из пяти миллионов тонн масла, потребленного в США в 1940 году, десятая часть была поставлена из стран ЮВА — кокосового и пальмового, причем ввиду повышенного содержания глицерина эти масла широко использовались в производстве мыла и прочих моющих средств. Так что мы запустили небольшие производства — на попробовать, а если пойдет — устроим в дополнение к Каучуковому еще и Мыльный поток. Да и Оловянный будем наращивать — ведь построить полноценный завод по выпуску олова из концентрата оказалось рентабельным для американцев только с началом войны, которая позволила подгрести рынок сырья (тот, что еще оставался) и тем самым прижать оловянное производство англичан. Ну а мы постараемся прижать уже это производство, благо что у нас было преимущество — помимо собственно сырья — безграничные ресурсы дешевой рабочей силы. Могли себе позволить. Впрочем, я уже начинал прикидывать — как мы трудоустроим этих людей, когда мы существенно механизируем а то и автоматизируем многие процессы, и когда на рынке олова случится спад — что он будет, я не сомневался.

Впрочем, работы предстояло еще много. Ведь при добыче и выплавке олова в отходы уходило много ценного сырья — медь, мышьяк, висмут, свинец, да и самого олова изрядно. Причем эти отходы были вредными, поэтому на наших производствах мы сразу же начали использовать японские и английские противогазы, установили вытяжки, а всю гадость собирали влажными фильтрами — от простых чанов с водой до намоченных хлопковых матов. Потом все это выпаривали, остатки складировали, и химики понемногу начинали разбираться — как все это выделить и разделить. Впрочем, опыт разбора сырья с малой концентрацией и перемешанными веществами у нас уже был богатый, справятся. Да и методы рафинирования тоже испытывали разные. Так, центробежное фильтрование через слой кокса позволяло удалить мышьяк и железо до одной десятой процента, а остающиеся 15% грязного олова снова пускались в процесс. Вакуумное рафинирование позволяло избавиться от свинца, мышьяка и висмута уже до сотых долей процента, причем олова оставалось почти 99% — остальное возгонялось вместе с примесями. Правда, для этого необходимо создавать вакуум в 50 паскалей — 0,05% от атмосферного, что мы смогли получать не сразу — даже получение "парового вакуума", когда в емкость запускается пар и затем там охлаждается и конденсируется — давало порядка 200 Паскалей. Зато для этой технологии были и оборудование, и опыт работы — оборудование мы брали с тех же кораблей или заводских силовых установок — к счастью, паровые машины сейчас имели большое распространение, а с созданием вакуума путем конденсации мы были знакомы еще по предыдущим годам — так мы получали вакуум, скажем, для сушки древесины, да и выделяющуюся из материалов жидкость собирать умели — так, 200 килограммов бумаги для изготовления конденсаторов могут выделить до 15 литров воды — уже само по себе прилично и способно сильно влиять на электрические параметры кондеров — прежде всего на их емкость — поплывет она, поплывут и настройки частот радиоприемников и передатчиков, поэтому там чем меньше воды — тем лучше, вот их мы и собирали конденсационными установками и затем откачивали из сушильного объема. Да и сами емкости для создания вакуума порой представляли собой паровозную топку, включенную по обратной схеме — то есть там, где раньше была вода, создается вакуум, то есть туда закачивается пар, а через трубки, в которые раньше поступал жар от топки — через них прокачивается охлаждающая вода. И, хотя эти установки давали чистоту только в полпроцента, это все-равно снижало время очистки олова в три-четыре раза на цикл — то есть до двадцати часов.

Все это еще предстояло доводить до ума и промышленных объемов, предстояло доводить до ума и демократию в США, ведь в моей истории реальные шаги к демократии начались лишь в 60х годах, после того как отстранили от власти людей, называющих себя демократами — тут ничего нового. Впрочем, поведение "демократов" объяснимо — ведь демократия в их понимании — это власть богатых, и еще Джеймс Мэдисон — отец американской конституции (и, естественно, рабовладелец, только на словах выступавший за отмену рабства) — 26 июня 1787 года яростно топил за создание двух палат в Конгрессе — только чтобы была возможность защитить богатых от бедных и уже под этой защитой выстраивать баланс интересов олигархата.

И в ускорении демократии в США у меня также была надежда на Азию. Например, сейчас, в 1943 году, после смерти Рузвельта (АИ), Соединенными Штатами руководил Генри Уоллес, бывший при Рузвельте вице-президентом. А еще до переноса сюда я смотрел документальный сериал "Нерассказанная история США", снятый Оливером Стоуном — честно говоря, даже агитки советских времен были менее хлесткими по отношению к американскому империализму, чем этот фильм. Так вот — в нем рассказывалось, как Уоллеса прокатили на выборах в президенты и вместо него посадили Трумэна — один из американских заправил даже сказал, что может посадить в кресло президента любого клерка — вот и посадили Трумэна (именно он сказал "Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и пусть они убивают как можно больше, хотя мне не хочется ни при каких обстоятельствах видеть Гитлера в победителях" — настоящий "демократ"). Так вот Уоллес в этом фильме был охарактеризован как человек, настроенный дружить с Советским Союзом. И некоторые проверки подтверждали эту версию. Поэтому мне бы хотелось, во-первых, чтобы Уоллес так и оставался президентом США, а, во-вторых, завязать с ним какие-то более близкие контакты.

И для таких контактов очень подходил Рерих — якобы Уоллес называл Рериха чуть ли не "мой гуру". Вот Рериха я и хотел заманить снова в Тибет — пусть ищет свою Шамбалу и что там еще, и уже через Рериха навести мосты к Уоллесу и вообще к части американской элиты — в США взгляды Рериха и его Агни-йога были популярны, там даже был открыт музей Рериха, хотя с конца тридцатых все пошло на спад из-за какого-то скандала, скорее всего подстроенного американскими же спецслужбами, которые контролировала какая-то другая группа американской элиты. Тем не менее, все это в любой момент можно развернуть в обратную сторону — надо лишь убрать нескольких особо ретивых деятелей, который видят в Рерихе коммунистического шпиона. Хотя сам Рерих — лошадка темная — он даже называл коммунизм с марксизмом Силами Тьмы (с большой буквы !), хотя поначалу, в двадцатых, даже проводил параллели между буддизмом и коммунизмом (и эту тему мы развили самостоятельно), а Ленин был для него махатмой. Ну да ладно — есть коммунизм и коммунизм, и наш коммунизм, надеюсь, будет несколько иным. А может и в СССР что-то поменяется — особенно если Уоллес останется президентом — тогда меньше вероятность того, что начнется Холодная война, и экономике Союза не придется надрываться, чтобы выкатить достаточно танков и ракет для противостояния с западом.

Так что пока наши газеты в США занимались обелением Рериха, заодно продвигая его Агни-йогу — все как и в нашу Перестройку, когда Рериха с его шизой тоже начали активно рекламировать — лишь бы отвлечь хоть часть населения от того, что происходит вокруг — мнимыми чудесами затмевали настоящие. Вот и провернем такой же приемчик в США. Хотя тут я еще раздумывал — оставить ее отдельным течением или слить с нашей Сайентологией, которую, напомню, мы придумали и стали развивать для нескольких целей — тут и промыка мозгов, и щадящий налоговый режим — мне понравилось, как чувствовали себя в США мормоны — и для наших предприятий я хотел такого же благоприятного режима. Правда, про сайентологию я знал в основном из фильма "Наваждение", но зато у нас был вполне работающий детектор лжи, причем операционные усилители вкупе с цифровыми схемами управления позволяли творить чудеса (вплоть до задания нужной реакции, хе-хе), и такими детекторами можно было вытаскивать на поверхность самые глубокие комплексы адептов — а, насколько я понял, именно высвобождение комплексов и привлекало новичков в эту религию (впрочем, как и в другие) — освобождение и наступающий за ним катарсис. Так что если нам удастся повернуть мозги хотя бы части американской элиты в сторону от антикоммунизма — будет отлично. Ну или хотя бы их жен и молодняк — охота на ведьм заменится на оргии детей цветов, и главам семейств будет не до коммунистов.

Да и насчет "детей цветов" тоже была задумка. Оказывается, тут уже были хипстеры. Я сначала малость напугался, услышав это слово — неужто меня раскрыли ? А потом заржал, когда разобрался о чем речь — хипстерами здесь называли знатоков джаза, причем не того более-менее мелодичного джаза, что был до начала сороковых, а той какофонии, что пошла следом, когда музыканты бегают по нотам ради собственного удовольствия, а снобы пытаются заставить остальных любить и ценить этот нарциссизм. Это так и называлось — бибоп. А хипстеры — типа знатоки бибопа, так что и здесь это слово можно было применять как насмешливо-ругательное. Хотя сленговое слово hip — это "быть в теме", тут в 1939 даже вышел Словарь Хипстера, думаю, не слишком отличавшийся по издевательству над языком от моего времени. Вот в качестве антидвижения хипстерам и можно было бы внедрить хиппей, благо что рок-н-ролл тут уже нашими усилиями внедрялся, я лишь сомневался насчет наркоты — как-то не хотелось с ней связываться, а без нее — получится ли создать многочисленные группы антиправительственных элементов — непонятно — все-таки чтобы противостоять демократам, нужно быть безбашенным, а далеко не все способны на безбашенность без приема соответствующих веществ.

Впрочем, тут хватало таких, кто самостоятельно принимал наркоту, без помощи извне, когда наркота и наркоманы рекламируются культурой и фильмами как свободные и творческие люди, что в общем-то не так — наркота лишь помогает созданию временно обойти комплексы — этого цензора, который постоянно бубнит под локоть "это никому не понравится, ну куда ты с этим полезешь" и прочую лабуду. И вот я как-то, будучи в США инкогнито, попал на одну из таких вечеринок — "творческие люди", их окружение и наркота — меня туда привлекла фамилия Берроуз, но это оказался не тот Берроуз который Тарзан и Марсианские Алкоголики ... хотя нет — про Хроников писал кто-то другой, но Берроуз тоже отметился на Марсе. Так вот — этот Берроуз оказался не тем Берроузом, но тоже ничего. А вместе с ним там были Керуак, Карр, Гинзберг, Снайдер и еще куча других фамилий, которые мне ни о чем не говорили, зато сами обладатели этих фамилий трындели без остановки и все так как-то заумно, туманно, с пафосом и уверенностью в своей сверх-правоте — короче, то что нам и надо. Будут нашими блоггерами — пристанище, крышу, вещества и вечеринки обеспечим мы, популярность обеспечат они, обрабатывать привлеченных их смрадным светом людей снова будем мы — нам требовалось создать подконтрольные богемные тусовки и эти писатели подходили как нельзя кстати — иначе зачем еще устраивать тусовки как не для того чтобы получить доступ к нужным тушкам пока их головы задурманены словами и веществами. А к вещающим головам по тихому — "занятный и незаметный знакомый знакомого знакомого" — приставим профессионалов, которые будут мягко направлять их речи в нужную сторону. Ничего нового.

Правда, я сам чуть все не испортил, когда назвал их хипстерами. Люди обиделись, типа они не такие (хотя какие — тоже не сказали), и тогда я спросил — битники что ли ? Просто вспомнил что это тоже из тех времен. Про битников они тоже ничего не знали — "Что за beatnik" ? Пришлось тут же слепить отмазку что beat — это на жаргоне "нищий, отчаявшийся" (единственное что запомнилось из хипстерского словаря, может, в моей истории оттуда и пошло), ну а "nik" — просто популярный русский суффикс — "Вам же знакомо слово soyuznik ? pryanik ... podstvolnik ..." — некоторые после этого слова поморщились, так как только недавно закончились очередные боестолкновения — "Вот примерно так же". Это уже изрядно дунувшим людям понравилось — типа предыдущее поколение было "потерянным", а мы будем "отчаявшимися" — в смысле "отчаявшимися что-то изменить в этом мире пока старые элиты у власти". Во! Такие разговоры мне были по душе. Оставалось только приткнуть сюда тех самых хиппей — ведь у нас зазря простаивают целые пласты восточной эзотерики — буддизм, индуизм, шаманизм — хотелось бы поднять на этом бабла и людского внимания, и если с хиппарями я примерно представлял как это выглядит, то без них — нет. А было бы неплохо организовать встречные потоки — с западного берега Тихого океана на восточный — поток идей миролюбия и самосозерцания, а в обратную сторону — поток туристов к "святым местам" — мы уже и программки экскурсий подготовили, и литературу, само-собой древнее овна мамонта, и сувенирку (конечно же тоже заставшую еще первых мамонтов, причем обоих), и сооружения, и сопутствующие легенды — там и придумывать ничего особо не надо — только выбери подходящее и впаривай с многозначительным видом — типа "поймет только избранный". А избранными хотят быть все кому нехер делать, так что клиентов наберется изрядно.

Пока же американские элиты и богемы созревали для новых веяний и хайпа, мы обустраивали Красный Восток — ему предстоит принимать мирных туристов и отбиваться от немирных, а потому мы готовили наших азиатских товарищей к разным вариантам развития событий. И так как в 1944 еще шла война, то мы естественно начинали с создания и обучения боевых отрядов, которые затем постепенно превращались в набор силовых структур в виде единого спецназа и объединенных армий республик — про это я ранее уже рассказывал. Другими такими структурами стали промышленный комитет, комитет по ресурсам и продовольственный банк — первые две структуры должны были поставить местную промышленность на социалистические рельсы и подготовить к захвату прежде всего тех международных рынков, где она присутствовала и ранее, причем уже не столько в виде поставщика сырья, сколько в виде поставщика продукции, которую делают из него — шины и прочие резино-технические изделия, стекло, жесть и консервы, твердые сплавы, медная проволока и много всего другого. А банк продовольствия создавался нами чтобы маневрировать продовольствием между странами или регионами в случае неурожаев — как правило если, скажем, во Вьетнаме случался неурожай, то в Бирме урожай был хорошим и наоборот, так что республики вполне смогут поддержать союзников. Естественно, все эти мероприятия мы сопровождали широкой пропагандой в прессе, по радио и выездными агитаторами — а то порой возникали голоса "Да зачем нам делиться едой" — к счастью, немногочисленные, так как большинство населения не раз испытало на себе тиски голода от неурожая и потому приветствовали появление дополнительной подушки безопасности в их жизни.

Впрочем, над увязкой интересов и стремлений еще предстояло поработать — без взаимной заинтересованности местные могут запросто впасть в многолетние междоусобицы, так как противоречий хватало даже несмотря на то, что многие мы сгладили созданием отдельных республик для малых национальностей (которые считались малыми лишь с подачи колонизаторов — английских или японских — прирезавших их земли к захваченным колониям, населенным другими народами). И одним из таких инструментов оказался золотой рубль. Сначала он предполагался просто как стабильное расчетное средство, и лишь в дальнейшем его роль разрослась. Мы его ввели еще летом 1944 года и поначалу он предназначался для расчетов в красных зонах — то есть на территориях, подконтрольных нам, а не местным националистам или японцам. Вообще, по факту в Бирме и других бывших странах Индо-Китайского полуострова было четыре типа зон — Красные, то есть наши, Синие, которые контролировались японцами, Белые, которые контролировали националисты — бирманские или других народностей Бирмы и других стран, и Бело-Синие, в которых японцы заправляли совместно с националистами — все-таки именно японцы предоставили той же Бирме независимость (РИ), поэтому хватало людей, рассматривавших японцев в качестве союзников и освободителей от английских колонизаторов. И во всех зонах хватало групп и отрядов противоположных направленностей — прокоммунистических, националистических (опять же — всех национальностей, то есть многие враждовали друг с другом), социалистических, прояпонских — но и эти деления порой были условны — так, националистические группировки делились на левые и правые, поэтому некоторыми по факту руководили японцы, некоторыми — английская или американская разведка — особенно группировками из малых народностей — каренов, качинов и чинов — из которых в колониальные времена англичане в основном и набирали бирманскую армию, некоторыми — мы или наши коммунисты, некоторыми — московские или китайские коммунисты, причем последние тоже делились на подчиненных Мао и подчиненных Чжану Готао, то есть опять же почти "московские". Так что, несмотря на то, что Красной считалась половина страны, реально мы контролировали хорошо если треть, хотя вместе с союзниками было почти две трети — особенно среди новообразованных нами же социалистических республик малых народностей — они опасались и китайцев, и бирманцев с тайцами, а потому жались к нам, хотя среди бедняков — особенно бирманцев — наоборот, хватало тех кто поддерживал бирманских националистов или социалистов — все-таки за годы оккупации этим силам, находившимся у власти пусть и под присмотром японцев, удалось вдвое снизить арендную плату за землю — то есть было явное улучшение жизненных условий по сравнению с колониальным временем (ну, для тех, кого не угнали на принудительные работы и у кого не реквизировали урожай), а что там будет с русскими коммунистами — еще неизвестно, а китайских тут не хотел вообще никто за исключением части китайской диаспоры — все помнили притязания китайцев чуть ли не на половину Бирмы, так как в доколониальные временя многие местные княжества были вассалами китайских императоров, да и вездесущих китайских торговцев помнили недобрым словом, и оккупацию северных и восточных районов Бирмы войсками Чана Кайши в 1942 году (РИ) тоже вспоминали с содроганием.

Вот по всему этому лоскутному одеялу и расползался наш рубль, благо что он и в самом деле был обеспечен золотом — мы установили его стоимость в 0,167674 грамма золота — как и у советского рубля, чтобы нам самим было привычнее (то есть 5,3 рубля за доллар). В обороте, понятное дело, были бумажные купюры и медно-никелевые монеты, которые мы печатали и штамповали сначала на тибетском монетном дворе, а затем обзавелись своим — нам приперли из Индии целый производственный комплекс.

Эти деньги можно было в любой момент обменять на золото в сберкассах, что мы открывали по всем красным зонам. Ну да — была одна тонкость — обменять можно было только суммы, кратные тысяче рублей — для этого мы наделали золотых слиточков — размерами примерно 0,9 на 1 на 10 сантиметров — как раз на такую сумму — система была золотослитковой, а не золотомонетной, когда в ходу были золотые монеты наравне с бумажными. Тут мы просто скопировали систему английского фунта, только в лучшую сторону — там можно было обменивать суммы в две тысячи фунтов. Так что даже если человек имел рубли — он не мог их обменять просто так — для этого надо было либо накопить достаточную сумму, что не так-то просто, либо скооперироваться с кем-либо, ну и как вариант вскоре появились скупщики рублей, которые за другие валюты либо за драгоценности скупали рубли со скидкой и затем несли в наши сберкассы, чтобы поменять на золото. Но все эти варианты были либо дополнительной морокой, либо вели к каким-то потерям держателей рубля. Поэтому чем дальше, тем все дольше рубли оставались в руках населения, доверие к ним постепенно росло, так что вскоре мы начали и подпечатывать дополнительные объемы под какие-то проекты. Понятное дело, что при этом не весь объем наличности оказывался обеспечен золотом — тут мы рассчитывали на то, что вряд ли люди вдруг понесут рубли в сберкассы — для этого нужны были какие-то катаклизмы в политике или в природе, хотя риск такого и был. Хотя и некритичным — много таких 'допечатанных' рублей крутились только в промышленном денежном круге в виде векселей, кредитов и взаимозачетов, а до населения доходил лишь в виде зарплаты, то есть несколько процентов от всей массы. Тем не менее, заодно мы как могли наращивали добычу золота — в горах юго-восточной Азии хватает золотишка, только его порой трудновато добыть — ну так с нашими технологиями — механизацией добычи и промывки, обогащения, выщелачиванием — уже к 1945 году объемы добычи исчислялись десятками тонн, поднявшись в несколько раз — и это был не предел — мы еще только отрабатывали технологии.

Ну а чтобы в периоды, когда на рынок выплескивались дополнительные массы рублей — скажем, начинались грандиозные стройки, требовавшие больших выплат рабочим — мы держали запасы основных видов продовольствия и промтоваров — прежде всего риса и замороженного мяса, а также несколько видов тканей и сырья для их производства — чтобы дополнительными выбросами этих товаров на рынок сбивать цены в негосударственных магазинах либо обеспечивать их постоянное наличие в государственных — а то если цены поползут вверх, население может ринуться избавляться от рублей и тогда золота может и не хватить. Сами запасы мы поначалу выкупали на рынке, но чем дальше, тем все больше их шло от колхозов в рамках обязательных поставок — наши трактора позволяли резко снизить трудоемкость выращивания урожаев, а применение удобрений — еще и увеличивать их. Еще бы — один только прицепной рисопосадочный агрегат ускорял посадку риса раз в двадцать по сравнению с ручным высаживанием каждого побега. Поэтому, несмотря на то, что наши колхозы занимали не более трети пахотных земель, с них шло уже семьдесят процентов товарного зерна. Так что чем дальше, тем все больше снижалась наша зависимость от крестьян, а последние — наоборот, все сильнее склонялись к вступлению в колхозы — все-таки горбатиться на поле под палящим зноем — не самое приятное занятие, а купить технику самостоятельно им не под силу. Добрым словом и трактором можно сделать больше, чем просто добрым словом. Впрочем, наши МТС предоставляли услуги по механизированной обработке и единоличникам, но тогда тем приходилось отдавать часть урожая, к тому же заметно больше чем отдавали колхозники. Причем независимо от того, сколько в итоге выросло — и неурожай 1944-1946 годов существенно увеличил фонд колхозных земель за счет разорившихся крестьян, которым нечем было выплатить арендную плату за землю и плату за ее обработку.

Но организация колхозов и прочие экономические мероприятия становилась во второй половине 1944 года не самой нашей большой проблемой — все больше тревог вызывал Чан Кайши. Одновременно с началом продвижения на юг, наши русско-тибетские батальоны двинулись и на восток — восстанавливать историческую справедливость, а именно возвращать в состав Тибета земли области Сиккам (они составляли больше половины современной провинции Сычуань) — сычуаньский губернатор сидел тихо и сопротивления практически не оказывал — своими основными врагами он считал коммунистов и Чана Кайши, а западные территории все-равно было населены тибетцами и враждебны ханьцам, то есть собственно китайцам, а потому их потеря была лишь делом времени. Впрочем, эти тибетцы были как минимум недружественны и центральным тибетцам — за прошедшие века они привыкли к практически самостоятельной жизни и не особо жаждали возвращения власти Лхасы, а потому вскоре после воссоединения на возвращенных землях начали появляться какие-то то ли партизаны, то ли просто бандиты — надо было еще разбираться, благо что первых, что вторых там всегда хватало. Так что основные пути и города Сиккама — Восточного Тибета — мы контролировали, а чуть в сторону от них — и начинались 'местные особенности' — какие-то деревни были красными, какие-то — редисками — красными снаружи и белыми внутри, а какие-то — явно белыми, то есть враждебными. В этом плане — контроль только над центральными дорогами и городами — мы напоминали китайцев или японцев, что меня несколько смущало, так как те были все-таки оккупантами а мы вроде как освободители. Правда, смущало не особо — просто хватало других забот, поэтому мы проводили рейды лишь после особо крупных нападений на наши города или колонны, а мелкие отбивали и так, местными силами самообороны. И двигались дальше на юго-восток.

От провинции Юннань, находившейся к югу от Сычуани, в Тибет вернулись северные и северо-западные уезды, а видя такое дело, под нашу руку попросились жители и юго-западных уездов — правление китайцев вообще и Чана Кайши в особенности уже порядком достало местные нацменьшинства — все хотели получить свои самостоятельные республики, пусть и в рамках какого-то Союза Советских Социалистических Республик — и я пока не знаю — то ли нашего, то ли создавать новый Союз — например, Азиатский. Еще подумаю. Пока же мы получали советские территории на половину Меконга — от его истока в Тибете и до Таиландской и Лаосской границ, ну раз такое дело — мы прошли и вдоль границы Лаоса, до Вьетнама — все — наземный коридор к будущей дружественной республике был создан. Но одновременно с этим продвижением на юго-восток наши территории оказались в соприкосновении с территориями, которые контролировал Чан Кайши со своим Гоминьданом. И это была проблема.

ГЛАВА 11.

После разгрома, учиненного ему японцами летом 1943 года (АИ), Чан Кайши поначалу сидел тихо и всем казалось, что его дни сочтены — под его контролем находилось полторы провинции в юго-западном углу Китая — Гуйчжоу с окрестностями общей площадью примерно пятьсот на семьсот километров, то есть менее пяти процентов от всей территории Китая — и не более ста тысяч солдат — собственно, он вернулся к тому же состоянию что и раньше, только теперь губернаторы провинций уже явно вышли из его подчинения вместе со своими войсками — каждый надеялся решить все вопросы с японцами в индивидуальном порядке. Да и в своих провинциях он не контролировал многие территории, отдаленные от основных магистралей — местные народности тоже со дня на день ждали когда японцы дожмут китайцев, то есть ханьцев.

Но Чан Кайши был не тем человеком что так сразу сдается — все-таки двадцать лет в гуще событий его закалили и обволокли многими связями и знакомствами. К тому же он оставался единственной силой, которая стремилась восстановить Единый Китай — ну, не считая коммунистов, но их идеология не всем подходила, да и методы решения внутренних проблем многих отпугнули. Поэтому все, кто мечтал о независимом Китае и считал гоминьдан менее ужасной силой чем коммунистов, стали стекаться именно к Чану Кайши.

В итоге уже к концу 1943 года под его знаменами было более трехсот тысяч человек, причем высокомотивированных. Ситуация усугублялась тем, что военные неудачи и фактический развал Китая дал ему моральное право смещать кого угодно и с какого угодно поста — после многочисленных провалов и случаев предательства мало кто осмеливался вякнуть что-то против, а если кто и осмеливался — у Чана были под рукой отряды синерубашечников, которые он натравливал на оппонентов так что тем вскоре становилось не до возражений — лишь бы прекратили преследовать их и их близких. Так что всю осень генеральские фуражки слетали с голов его нерадивых подчиненных, которые ранее были защищены своими родственными связями с разными кланами. Теперь же все перемешалось, власть кланов ослабела — их имущество а значит и сила оказались в зонах японской оккупации. И была огромная поддержка масс, все еще настроенных на борьбу с японцами. Вот Чан Кайши и устроил такой социальный лифт, что вскоре поплохело всем — и японцам, и китайским коммунистам с губернаторами провинций, и нам.

Мы-то в начале 1944 года шли по Юннани на юго-восток чуть ли не парадным маршем — тут хватало народностей — тибето-бирманской, тайской, мон-кхмерской групп — всех, кого китайцы вытеснили из центральных районов Китая в давние времена и продолжали теснить и здесь. Поэтому нас активно поддержали, тем более что мы сразу же начали организацию боевых отрядов, курсов обучения, бедняцких колхозов с перераспределением земли, административную реформу — пограничные области сразу отходили к новообразованным советским республикам — народности воссоединялись со своими соплеменниками, живущими по ту сторону бывших границ — индийской, бирманской, лаосской.

Первый тревожный звоночек прозвенел когда в марте 1944 года наши части были выбиты из Куньмина — столицы Юннани. Наши, откровенно говоря, расслабились — укрепления не возвели, дозоры не высылали — поэтому подошедшая толпа вооруженных людей числом в несколько дивизий стала для них полной неожиданностью. Вылетели из города как пробка, хорошо хоть почти без потерь если не считать самого города. А это была большая потеря — ведь от города шла железная дорога во Вьетнам, в город после начала японо-китайской войны было эвакуировано много заводов и фабрик, учреждений, сюда перебралось много людей из восточных районов Китая, да и шахт вокруг города тоже хватало — свинцовые, цинковые, медные, железные, фосфаты — все это очень пригодилось бы для развития новообразованных советских республик. Конечно, ничего смертельного не было — связь с Вьетнамом проходила и по Красной реке, с Лаосом и Таиландом — по Меконгу. Проблема была в том, что те самые дивизии, что выбили нас из города, стали продвигаться дальше на запад. А это уже совсем плохо — от Куньмина до Красной если по прямой — полторы сотни километров, с учетом дорог — двести. Перережут — и хана — по горам много не натаскаешься.

И ведь к маю 1944 китайцы действительно перерезали — и Красную, и Меконг — слишком много наших отрядов ушло дальше на юг, с местными мы не успели организовать сплошного фронта — вот гоминьдановские войска и вышли на старые границы Китая. К этому моменту у Чан Кайши было под рукой уже триста тысяч войск только в первой линии, а невооруженных резервов — еще примерно два раза по столько же. Миллион солдат — это много, поэтому наши немногочисленные части лишь вели арьергардные бои, стараясь засадами и нападениями на колонны хоть как-то задержать продвижение гоминьдановцев и эвакуировать как можно больше людей. Причем местные тоже понимали чем им грозит приход китайцев, а потому массово вступали в ряды наших отрядов и сражались яростно, чтобы прикрыть отход своих семей на запад и на север. Но одной ярости пока было мало — китайцы упорно продвигались вперед, постоянно разрушая наш хлипкий фронт — они не отвлекались на уничтожение мелких отрядов, а стремились рывком захватить как можно большую территорию и уже потом разбираться. Так что по горным лесам вскоре оказалось разбросано несколько сотен наших отрядов и групп, которые не имели связи ни между собой, ни с центральным штабом.

Получалось, что Чан Кайши решил выхватить у нас из-под носа как минимум Северную Бирму, которую китайцы считали своей территорией — там проживало много китайцев, провинции были связаны с Китаем многовековыми экономическими связями, вплоть до того, что в доколониальный период многочисленные шанские, качинские и бирманские княжества находились в вассальной зависимости от китайских императоров. Вот Чан и решил срезать у нас подметки.

Ну ладно бы захватил территории — и все — потом разобрались бы. Так он начал геноцид качинов — коренного населения севера Бирмы — решил, так сказать, сделать территорию расово однородной, заселив ее только китайцами. Недаром американский генерал Стилуэлл высказался о Чане Кайши и его приспешниках довольно резко — 'Соединенные Штаты влезли в дружбу с бандой фашистов под командованием тоталитарного правительства, схожего в основных чертах с нашим немецким врагом'.

Причем противник у нас был достойный — на юго-западе Чан Кайши держал свои элитные воинские части — берег их на то время, когда Япония будет повержена и потребуется воевать с китайскими же коммунистами. Армия была экипирована, вооружена, накормлена, натренирована и имела неплохой боевой опыт — еще в 1942 году она воевала на территории Бирмы совместно с англичанами против японцев, и показала себя очень неплохо — так, в марте 1942 200я дивизия китайцев, по численности и вооружению больше походившая на бригаду, несколько дней защищала город Таунгу (всего 200 километров на север от Рангуна — столицы Бирмы), и противостояла она трем японским дивизиям (которые, напомню, были гораздо мощнее — и по численности, и по вооружениям). И даже когда японцы окружили китайскую дивизию, та продолжала сражаться, так что вскоре японцам пришлось перекинуть в тот район еще две свои дивизии, чтобы упредить подход других китайских частей.

То есть в плане ведения боевых действий против японцев у китайцев проблем не было, проблемы были тогда на более глобальном уровне — китайцы не доверяли англичанам, которые в 1940 году под давлением японцев перекрыли бирманскую дорогу и Китай перестал получать грузы от западных союзников — единственным поставщиком остался Советский Союз. Тем не менее, даже несмотря на то, что другие китайские дивизии так и не сдвинулись с места чтобы помочь своим товарищам, 200ка прорвала окружение и ушла на север. Всего же дивизия потеряла тысячу человек, но сдержала японцев более чем на неделю, и лишь с ее уходом они смогли прорваться в Шанские княжества. Правда, в дальнейшем китайцы в основном только отступали, причем условия были тяжелыми — японцы мелкими отрядами постоянно обгоняли медленно двигавшиеся колонны и устраивали засады и налеты, максимально задерживая отход, у редких колодцев скапливалось много людей, и японская авиация, которой были известны места колодцев, совершали воздушные налеты на эти скопления людей, превращая их в кровавое месиво.

Впрочем, англичане в своем драпе не отставали от китайцев, вплоть до того, что даже забывали взрывать за собой мосты, так что мелкие группы японских и бирманских войск постоянно проникали в тылы, перерезали дороги, устраивали панику — вскоре в английских частях уже происходило повальное дезертирство, благо что в них служило много людей из местных нацменьшинств, которым нафиг не сдалось умирать за белых людей. Впрочем, развал фронта в конце 1942 уже на территории Британской Индии был еще более эпичным (АИ) — там части британской армии, состоявшие в основном из индийцев, снимались с фронта целиком — убивали или в лучшем случае изгоняли английских офицеров и шли в родные пенаты. Китайцы же в 1942 не только драпали — в апрельских боях под Енджауном они смогли потеснить японцев, блокировавших английскую дивизию, а на следующий день даже выбили японцев из Енджауна и отбили несколько сотен пленных и раненных — из тех, кого японцы еще не перекололи штыками. Правда, английской дивизии это не помогло — англичане приняли подходивших китайцев за свежие японские силы, а потому уничтожили свою технику и пошли на прорыв, оставив раненных на милость победителя. Ну а японцы — в своем репертуаре — не долго думая перекололи их штыками.

Английское же командование так вообще отмочило — на совместном совещании генералы заверили всех — и свою гражданскую администрацию, и китайцев, что будут отступать на север — и таким образом будут прикрыты в том числе и южные границы Китая. А сами повернули на запад, так что даже гражданская администрация не сразу поняла, что происходит что-то не ладное — лишь когда к северным городам Бирмы уже подходили передовые части японцев (РИ). Впрочем, тут китайцы тоже накосячили — сначала пропустили удар по своей 55й дивизии, позволив ее окружить, а затем японцы наконец получили танки и клиньями раздвинули китайскую оборону, причем последние драпали так быстро, что оставили в Таунджи — столице Шанских земель — большие запасы топлива, что позволило японским танкам продолжать наступление. Но снова 'выстрелила' героическая 200я дивизия — вырвавшись из окружения, она откатывалась на восток и вскоре подошла к уже захваченному японцами Таунджи. Несколько штурмов были японцами отбиты, но когда генерал Стилуэлл пообещал за взятие города 50 тысяч рупий — китайцы мало того что взяли сам город, так еще гнали японцев несколько десятков километров.

Когда уже было ясно, что Бирму не удержать, китайцы повели себя как оккупанты. Отходя на восток в Китай через Шанские княжества, китайцы грабили и убивали без разбора — сказывались давние враждебные отношения между шанцами и китайцами, вот последние и решили погулять напоследок — их военные обозы превратились в торговые караваны — настолько они были загружены награбленным добром. Поэтому шанцы встречали японцев чуть ли не как освободителей. Впрочем, нас они встречали так же — японцы всем уже осточертели, а мы к тому же предложили защиту и от бирманцев, и от китайцев. А ведь шанцы занимали весь восток и север Бирмы — почти что половину страны, да и ранее — вплоть до 15 века — они преобладали на всей территории Бирмы, хотя к концу 19го века и были вытеснены бирманцами из речных долин в горные районы востока и севера.

И вот сейчас — в 1944 году — на эти земли снова надвигалась китайская саранча.

А земли были по сути наши, советские, да и вообще как-то перед людьми неудобно — до поры до времени дивизии Чан Кайши сидели тихо за своими укреплениями — всем казалось, что страны Оси побеждают с разгромным счетом, поэтому надо как-то к ним примкнуть. Но тут появились мы и как следует тряхнули стол с карточным домиком — вот гоминьдановцы и решили урвать себе немного новых территорий. Пришлось воевать. К тому же в наших отрядах были в основном тибетцы, у которых с китайцами всегда было как минимум неприязненные отношения. А тут наши подопечные решили потренироваться на кошках, отжав две трети провинции Юннань — западную, где проживало много качинов и центральную части, где хватало других народностей — вот китайцы и не стерпели, тем более что у японцев дела шли на континенте откровенно неважно — и на южном фронте, где в Ассаме и Бирме их давили мы, и на северном, где как раз закончилось очередное перемирие с Советским Союзом (об этих событиях еще расскажу) — так что можно было порыпаться, улучшить свои позиции и как минимум выторговать себе более выгодные условия мира.

Качины, само собой, массово записывались в нашу армию, благо что среди них было много бывших военных британской армии, так что люди примерно знали как держать винтовку и были не совсем сырым материалом для наших инструкторов. Поучаствовали в войне против Китая и шаны, и ва — совместными усилиями мы воссоединили людей одной народности, проживавших в разных государствах — Бирме, Индии, Китае — и стали формировать на этих территориях республики, заодно включая в них и северные земли Таиланда — с союзником Японии можно было пока не церемониться. В результате от Бирмы откололись те княжества, которые изначально и были полунезависимыми государствами в составе Британской Бирмы, ну, может чуть увеличилась их территория — если смотреть по экс-Бирме, то граница прошла вдоль реки Ситаун, что текла с севера на юг более пятисот километров и впадала в Индийский океан к востоку от столицы Бирмы — Рангуна — как раз где западный берег Индо-Китайского полуострова снова заворачивал на юг (до бывшей южной границы Бирмы оставалось еще более 700 километров), и далее от истоков Ситауна еще двести километров на север вдоль западной границы Шанского нагорья до Тагауна, где заворачивала на запад (до бывшей северной границы Бирмы оставалось еще 600 километров) и затем почти сразу спускалась обратно на юг 700 километров вдоль восточных границ хребта Рокхайн — внутри этой территории, фактически — в долине реки Иравади — в итоге была образована Бирманская ССР, а вокруг — несколько Советских Республик по народностям — Каренская, Монская на юге, Шанская на востоке и на севере, Качинская еще севернее, Чинская на северо-западе Бирмы и в Читтатонгском регионе. Ну а за счет того, что к их территориям были присоединены территории тех же народностей в соседних странах — Индии, Китае, Лаосе, Таиланде — территории экс-Бирманских республик расширились чуть ли не вдвое. Собственно, организацией этих республик мы лишь восстановили исторически сложившиеся разграничения территорий — так, в доколониальный период территория Бирмы состояла из множества королевств и княжеств, которые находились в вассальной зависимости от китайских императоров, в колониальные времена англичане организовали тут собственно Бирму и Федеративные Шанские Государства, которые стали протекторатом Великобритании — причем этих государств было аж 34 штуки, да в придачу к ним еще и Государство Ва. И еще Государства Карени, которые были подчинены не британской короне, а вице-королю Индийской Империи. То есть тоже не входили в состав Бирмы. И только во время японской оккупации Западные Шанские Государства были включены японцами в состав Бирмы, Восточные отошли Таиланду — союзнику японцев. Так что их восстановление — пусть и в виде единой республики, а не бывшего лоскутного одеяла — было также актом отмежевания от результатов японской агрессии. С этой стороны все выглядело красиво — и западным странам нечего было сказать так как они воевали с японцами, и Москве оставалось только одобрять, так как все было в русле права наций на самоопределение. Недовольны были только националисты из китайцев, бирманцев и тайцев, ну и японцы. Ну, с ними по любому придется разбираться.

И даже несмотря на то, что сами по себе республики пока представляли собой лоскутное одеяло из красных и прочих разноцветных зон, все единым фронтом поднялись на борьбу с китайской агрессией. И не только экс-Бирманские — организованные нами на территории Юннани республики тоже приняли участие в борьбе, благо что основные действия развернулись именно на их территориях. Больше всего пострадала Социалистическая Республика Дали — государственное образование народа бай, находившаяся между Янцзы и Меконгом — республика была названа в честь древнего государства народа бай — Дали, завоеванного монголами — Хубилаем — в 1253 году и тогда же включенным в состав Китая (сейчас там находится Дали-Байский автономный округ КНР). Именно через эти территории прежде всего и продвигались китайцы на запад. Их продвижение на юго-запад было остановлено в районе города Пуэр — в этой провинции делали одноименный знаменитый чай — тибето-бирманские народности — лаху, и, хани, бай, качины — сражались плечом к плечу с тайскими — тайцами, шанами — против нашествия ханьцев — у местных национальностей снова появилась надежда сбросить их гнет, и эту надежду дали именно мы. И не только — оказалось, что у многих местных народов просто не было своей письменности, и так как кириллица могла передать много звуков без всех этих умлаутов и прочего, то мы на ее основе и начали делать алфавиты — получалось компактно, а не как, например, в чешском языке, где 42 звука утрамбовали в 26 букв латинского алфавита как раз с помощью всех этих диакритических знаков, да и французы с англичанами страдали от недостатка букв, выражая один звук хорошо если двумя, а то и четырьмя буквами латинского письма — неудобно же.

А бои развернулись нешуточные. Тогда как китайцы имели дивизионную, на крайняк — бригадную структуру, мы воевали только батальонами, а зачастую и ротами — просто не было командиров более высокого уровня. Впрочем, ситуация была для нас привычной, так как таким образом мы и сами воевали два первых года. Единственное новшество что мы вели — это отдельная и единая разведструктура — множество небольших отрядов численностью до десяти человек, насыщенная радиостанциями. С помощью этих отрядов мы создали плотную разведсеть, которая позволяла отслеживать перемещение крупных сил неприятеля и подтягивать на направление их продвижения свои отряды, которые сначала притормаживали, а затем и останавливали китайцев. К тому же сильно пересеченная горно-лесистая существенно нивелировала преимущества крупных соединений — чтобы провести охват, им все-равно приходилось выделять мелкие отряды — иначе по горным тропам и не пройти. Да и подтащить артиллерию на место основного прорыва было делом не легким — чуть дождь — и горные тропы превращались в скользкие ленты жидкой грязи, по которой просто невозможно было втянуть артиллерию наверх. Так что китайцы имели некоторые успехи лишь в широких речных долинах, что, впрочем, тоже доставляло немало неприятностей — терялась связность территорий и затруднялось снабжение боевых отрядов, эвакуация раненных и населения. Проблема усугублялась тем, что мы не могли в полную силу использовать свою авиацию — у нас была договоренность с авиацией гоминьдана не вести воздушные бои и штурмовки с воздуха.

Да, Вы не ослышались — договоренность с авиацией тех сил, с которыми шла наземная война. Все началось с малого — сначала наши летчики во время воздушных боев слышали китайскую и английскую речь. Ну, это ладно — этих можно сбивать. Но когда в наушниках зазвучало 'Слава тебе эта сука заходит сзади !' — сразу же последовал вопрос 'Русские, вы-то тут откуда ?'. Выяснилось, что с нападением Японии на СССР в августе 1943 гоминьдан снова обратился к Советскому Союзу с просьбой предоставить летчиков, самолеты, запчасти и технический персонал. Так-то, с нападением Германии на СССР, Чан Кайши решил что песенка Советского Союза спета и быстро переориентировался на полноценный союз с США, для чего пригласил американских летчиков, а советских — наоборот, 'попросил'. Ну, наши тоже особо не желали задерживаться, когда фриц пер вглубь страны. Авиазавод в Урумчи еще собирал старенькие самолеты, НПЗ в том же Синьцзяне гнал нефть, НКВДшные батальоны в белогвардейской форме все так же охраняли заводы и трассу — но сотрудничество постепенно сворачивалось, наши лишь продолжали поставки запчастей и вооружения по прошлым контрактам (РИ). Но к 1943 году даже Чану Кайши становилось ясно, что ставка на США была не совсем верным решением, он даже возобновил поставки сырья и продовольствия в СССР в счет оплаты старых контрактов. Разгром японцами так вообще вправил ему мозги, настолько, что Чан прямо запросил возобновить поставки вооружения и отправки военспецов, и Москва согласилась, а нападение Японии лишь ускорило процессы. Так советские летчики оказались в авиационных частях гоминьдана. Понятное дело, что воевать со своими — это неправильно. Поэтому наши быстро объяснили и своим китайским, и американским сослуживцам что сбивать 'тех кто на западе и со звездами' — нельзя, сами тогда вас прибьем. Так и летала наша и гоминьдановская авиация лишь на доставку грузов и на разведку, да и то — договорились не углубляться далее ста километров от линии фронта и даже не совершать заходы на колонны. Хотя гоминьдановские летчики из китайцев нет-нет да и пытались атаковать наши самолеты, но это единичные случаи, каравшиеся как минимум битыми мордами по прилете. Так что мы еще совместно выбили японскую авиацию в Бирме и Лаосе — а и все — вскоре Чан Кайши, поняв что летчиков с места не сдвинуть и других взять неоткуда, переправил большую часть своей авиации на восточный фронт — против японцев и гоминьдана.

Да, Вы снова не ослышались — к этому моменту в Китае было два гоминьдана, и оба считали себя настоящим. Первый гоминьдан — под руководством Чана Кайши — все эти годы то вел войну то отсиживался, но в общем был против японцев. Тогда как второй — под руководством Ван Цзывея — правил на захваченных японцами территориях — собственно, сам Цзывей изначально был на прояпонских позициях, а потому в конце тридцатых драпанул от Чана Кайши. Постепенно к нем прибились такие же 'миротворцы', призывавшие покончить с войной и заключить мир с японцами — собственно, если бы не помощь СССР, США и Англии, Чан Кайши так и поступил бы. Ну а в 1940 Цзывей объявил себя главой гоминьдана, благо что вокруг него скучковались несколько человек из ЦИК гоминьдана и еще больше рядовых и не совсем рядовых членов партии — почти половина от ее состава. И в марте 1940 японцы создали под этого деятеля Китайскую Республику — то есть и Китайских республик тоже было две — первая — Чана Кайши, вторая — Ван Цзывея (все — РИ). Причем к осени 1943 цзывеевская республика была гораздо больше кайшистской — там и населения под двести миллионов (правда, порядка тридцати были в Освобожденных районах под властью коммунистов) против менее пятидесяти (остальные семьдесят миллионов населения Китая — еще по другим территориям, в том числе в Особом районе коммунистов), и армия под три миллиона. Впрочем, Чан Кайши нарастил свою армию до такой же величины к осени 1944, а цзывеевская состояла в основном из бывших частей кайшистского гоминьдана, которые переметнулись на сторону японцев, да и таких генералов у Цзывея хватало. А потому, если против коммунистов эта армия еще как-то воевала, тем самым оказывая существенную помощь японским оккупантам, то воевать против своих бывших сослуживцев — на такое она не шла — отбить наступление еще куда ни шло, но начать наступать самим — это увольте. И ни Цзывею, ни японцам так и не удавалось сдвинуть их с места. А самим нам не справиться — даже несмотря на создание единого фронта к лету 1944 у нас было здесь всего сто тысяч бойцов, а у Чана Кайши на нас наступал миллион. Десятикратное превосходство не сдержать никакими горами. Пришлось подключать японцев.

Да, Вы опять не ослышались — мы заключили с японцами соглашение о совместной борьбе с гоминьданом. Ну, не со всеми японцами — только с сухопутчиками, и только втихую, неявно, тогда как моряки так и продолжали боевые действия против нас. Но то в основном вдоль побережий да крупных рек, тогда как в глубину моряки не совались — точнее, их не пускали туда сухопутчики, предполагая стричь территорию самим. Вот с сухопутными генералами мы заключили соглашение и стали прорабатывать совместные операции — совместно с одними фашистами воевали против других. Да, на севере с японцами снова шли бои, но тут, на юге — 'тут климат другой', приходилось действовать иначе, в противном случае нас просто сомнут и не станет никакой Советской Азии. Впрочем, сами японские генералы тоже не горели желанием обнародовать свои действия — если на юге несколько генералов знало о договоренностях, то генералов с севера сыграли втемную. Тем не менее, почти десяток японских дивизий начали рассекающее наступление — с юга, от Наньина и Лючжоу, наступали 'наши' генералы, а с севера — от Чунцина и Лучжоу — уже ни о чем не подозревавшие. Так как советские военспецы предусматривали такой план, то китайцы успели выстроить укрепления на этих направлениях, но и мы тоже предусматривали что наши предусмотрят, а потому рекомендовали японцам пройти не только в направлениях четко с севера на юг и с юга на север, но и с юга на северо-запад — от того же Наньина в направлении на Куньмин — столицу Юннани. Да, между городами было почти шестьсот километров, но именно на этом направлении у китайцев по сути отсутствовали укрепления, так как они сами совсем недавно выбили нас с тех территорий. И вместе с тем этот удар подсекал под корень наступавшую на запад группировку. Через три дня после начала японского наступления вперед пошли и наши отряды. Ну, как 'пошли' — сложно идти мышу на медведя — мы были скорее стаей даже не ос — комаров, которые начали жалить откатывавшиеся китайские части. Советские военспецы из войск гоминьдана по рации нас запрашивали — 'Это не вы часом все удумали ?' — но мы хранили гордое молчание, то есть с честным видом отвечал 'Не, не мы'. И перли вперед. Уже к июлю 1944 китайское наступление откатилось почти на исходные — Куньмин мы не отбили, и Красная была еще перекрыта, так что мы сообщались с Вьетнамом по Черной, но Меконг и, главное, Салуин были снова свободны по всему течению.

ГЛАВА 12.

А это важные транспортные артерии — обе берут начало на Тибетском нагорье и текут строго на юг на три тысячи километров — первая — через Юннань в Лаос и Таиланд, вторая — также через Юннань в бывшую Бирму, причем на севере Юннани между реками не более шестидесяти километров. Мы использовали эти реки очень активно, даже несмотря на многочисленные пороги и водопады, хотя по возможности старались сгладить русло — где-то подрывали валуны толовыми шашками и даже черным порохом — что нашлось на местах, где-то организовывали насыпные дамбы чтобы поднять зеркало воды над порогами, а где-то просто организовывали перевалочные пункты, благо что средств на оплату чернорабочих, носильщиков и грузчиков хватало — там выходила далеко не одна плошка риса, да еще с овощами, фруктами и мясом, да и какая-то копеечка капала — для многих местных это были райские условия, люди трудились на совесть. Поэтому каждый день сотни лодок делали тысячи тонно-километров грузов — для этой цели на лхасском заводе и на заводе в Сычуани мы организовали производство десятисильных моторчиков, которые обеспечивали лодкам грузоподъемностью до пяти тонн более пятнадцати километров скорости, если вниз по течению, да и обратно не намного медленнее. И добираться до реке было в принципе удобно — например, от Лхасы можно было пропыть по Брахмапутре четыреста километров на восток, а когда она заворачивала на юг — преодолеть по земле еще двести километров — и уже Салуин. Или сразу двести километров на северо-восток — и снова Салуин — где-то там в 1718 году ойратско-тибетское войско разбило цинских маньчжуров. Только в верховьях у реки больше порогов, а потому можно использовать лишь мелкие лодки, грузоподъемностью до тонны. Мы даже на время приостановили строительство транстибетской дороги, чтобы прокинуть узкоколейку от Брахмапутры до Салуина — все-таки поток грузов был приличный — и войска-боеприпасы, и продовольствие, да и сырье для заводов тоже требовалось.

А японское наступление китайцы быстро остановили — грамотно купировали прорывы и обложили вклинения плотными массами войск — обороняться китайцы умели. Вот с наступательными действиями у гоминьдана по прежнему было плохо, лишь поэтому японцы выбрались из этой горной трясины сравнительно без потерь. Мы еще провели совместно несколько локальных операций, но силы были не в нашу пользу — к осени у нас там было двести тысяч бойцов, у японцев — триста, а у кайшистского гоминьдана — три миллиона. Просто несопоставимые величины, даже если учитывать что у китайцев было вооружено всего миллион человек, но носильщики и строители дорог и оборонительных сооружений также были весомым подспорьем войскам. Оставалось лишь встать в глухую оборону и надеяться, что Чан Кайши все-таки обратит внимание на север, в центральные области Китая. Так что мы с японцами начали копать — много и усердно. А в Бирме и Таиланде мы продолжали воевать только с моряками, тогда как с сухопутчиками как установилось перемирие, так и не прекращалось — у нас был общий враг. Зато это высвободило силы для борьбы с националистами всех мастей, причем и нам, и японцам — белые доставляли неприятностей обеим сторонам.

Больше меня напрягал даже не Чан Кайши, а Сталин. Москва хранила странное молчание — как будто не знала о наших художествах. Но она знала, и молчала либо потому что одобряла, либо потому что меня и моих соратников уже списали со счетов. А может еще почему — то было нам неведомо. Но вот за что мы получили по шапке — так это за Сычуань. Когда мы к весне 1944 года отвоевали Восточный Тибет, мы оставили сычуаньского губернатора в покое — чужого нам не надо тем более что сил его забрать не было. Так что фронт там стабилизировался, даже наладился какой-то трансфронтовой обмен продовольствием, сырьем, туда-сюда начали шастать торговцы, и переговорщики по локальным вопросам, были организованы КПП — образовалось некое подобие границы, только опоясанной опорниками и окопами с колючей проволокой. Иногда постреливали в нас, иногда постреливали мы — но в целом ситуация была спокойной и мы обкатывали там новобранцев — вроде бы опасно, а вроде и не совсем — вот они и привыкали к чувству повседневной опасности, когда могут убить в любой момент но никуда деться нельзя а потому надо просто терпеть и быть осторожным. Для этого у тибетцев были мантры, да еще мы перевели цоевскую 'Следи за собой' (будь осторожен). И в основном народ справлялся.

Мы даже малость подзабыли про этот участок, как он сам напомнил о себе в лице сычуаньского губернатора. 'Давайте дружить !' — сказал нам сычуаньский губернатор — 'Мы станем Республикой Сычуань, вы станете нашими союзниками и вместе будем отбиваться от наших общих врагов'. В принципе, резон в его словах был. Время все-равно работало против Сычуани и его правителей — кто-то их да подберет, слишком разные весовые категории — либо японцы, либо кайшисты, либо цзывеевцы, либо коммунисты. Вот губернатор и находился в положении хуже губернаторского. Мы же — были неместные, находились далеко, а потому полностью подмять его под себя не сможем, то есть у него и его подручных будет некоторая свобода маневра. И вместе с тем мы — сила, которая при случае может очень помочь отбиться от нападения. Да, для него это было выгодно. Но это было выгодно и для нас — все-таки убирался целый участок фронта — более тысячи километров. Это дофига. Можно высвободить не один десяток батальонов для действия на других направлениях. Да, часть придется встроить в общую линию фронта, но это все-равно — только часть. Во многом из-за преброски этих высвободившихся сил мы и смогли остановить а потом и откатить обратно наступление гоминьдана.

Собственно, от Сычуани оставалось всего Сычуанская впадина размерами 300 на 500 километров. Запад был присоединен нами к ССТР Тибет (в РИ на этих территориях находятся Гардзе-Тибетский АО, Нгава-Тибетско-Цянский АО, Ляньшань-Ийский АО, округа Яань и Маньян). Чунцин был захвачен японцами — на него мы и повели наступление когда переформировали свои отряды. Причем основной фронт там держали уже части цзывевского гоминьдана, и они не ожидали появления против себя крупных сил — поначалу мы не трубили на все стороны об образовании новой республики, поэтому прибытие наших и сычуаньских войск на восточный фронт никто особо не отслеживал. А там все прошло как по маслу — штурмовыми налетами мы раскатали несколько опорников, затем вперед пошли штурмовые отряды, которые создали проходы в обороне прояпонского гоминьдана, и когда в эти проходы хлынули массы сычуаньских войск, гоминьдановцы начали сдаваться целыми батальонами и полками. Понятное дело, их тут же ставили в строй и шли дальше. Всего за две недели наши армии передовыми мобильными отрядами прошли триста километров на восток, освободили Чунцин — столицу Китая с 1940 года — и прошли дальше еще двести километров, немного не дойдя до Ичана — там мы столкнулись с японскими ВМС — несколько их крейсеров и канонерок потопили либо серьезно повредили штурмовиками, но дальше решили не идти — слишком глубоко залезать нам не следовало, сначала требовалось переварить то что освободили, к тому же и японские сухопутчики уже почти оклемались от своего же наступления на Чана Кайши и с неодобрением посматривали на север, где над ними нависли непонятно как набравшие силу сычуаньские войска. Сычуаньцы, впрочем, тоже не горели желанием идти дальше — они и так освобоили территорию больше чем смели надеяться, даже подконтрольную долину Янцзы нарастили на 500 километров, а уж перспективы открывались и вовсе замечательные — они наконец чувствовали себя свободными от Чана Кайши, который ввел войска в Сычуань еще в 1935, под предлогом защиты от коммунистов, которые и вправду шли тогда через провинцию на север. И так как наши договоренности о помощи в освобождении Сычуани были даже перевыполнены, сычуаньская элита согласилась не просто на Народную Республику Сычуань, а на Народно-Социалистическую, с национализацией земли и крупной промышленности, благо что она все-равно пребывала в упадке, а так бывшие владельцы будут получать процент от выручки своих бывших предприятий — пусть и небольшой, но стабильный. Ну, это если вообще будет выручка. Но выручка будет — все-таки шла война и требовалось производство боеприпасов, оружия — винтовок, минометов, пулеметов, снайперских прицелов — всего что тут уже производилось и ранее, и двигателей, и прокатки рельс, и речных судов, тракторов, автотранспорт, буровые трубы — тут одного только газа было под миллиард кубометров, хотя месторождения металлов отошли к Тибету вместе с территориями. Ну ничего — промка была, сельское хозяйство позволяло снимать два урожая риса, а еще выращивалась пшеница, хлопок, много всего прочего — вот и основа для взаимовыгодной торговли между республиками.

Проблема была в том, что в Москве планировали устроить освободительный поход китайских коммунистов на Сычуань, и мы со своей республикой и собственным освободительным походом спутали все карты — коммунисты также рассчитывали и на промышленность, и на сельское хозяйство Сычуани и долины Янцзы.

— Ваше безответственное поведение, — вещал мне Сталин по системе правительственной связи, — ставит под сомнение Вашу пригодность хоть к какому-то руководству даже не республикой, товарищ Калашников, Вам и колхоз будет много поручить.

Молотов вторил ему:

— Товарищ Калашников, Вы со своей компанией уже в который раз испытываете наше терпение, и оно небезгранично. Если Вы раз за разом поворачиваетесь к нам даже не боком, спиной — мы ведь тоже можем отвернуться, несмотря на все Ваши заслуги.

Глава Советского Союза Калинин так вообще обещал рассмотреть вопрос восстановления Белорусской ССР. Многие другие деятели Советского Союза также оттоптались по моим прегрешениям — явным и мнимым. 'Правда' опубликовала разгромную статью о преступном потакательстве буржуазным милитаристам, которые стараются законсервировать феодальные отношения. 'Известия' проехалась по потере 'некоторыми без-году-неделя-деятелями, в частности — товарищем Калашниковым' пролетарского политического чутья. 'Труд', 'Красная Звезда', и самый распоследний 'Урюпинский коммунар' — отметились все. Даже 'Крокодил' удостоил меня карикатурой в виде батьки Махно с погонами РККА 1943 года, из-под которых проглядывали царские погоны. Не, уж там-то всегда были сильные карикатуристы — в детстве мне журнал нравился и я был даже слегка польщен — вырезал и повесил в рамку в рабочем кабинете. И везде — 'махновщина', 'махновщина', 'махновщина'.

В общем, досталось по полной, причем если раньше — ну, ругали и ругали между делом, то на этот раз как-то особенно сурово и по всем фронтам. Ну да, проблема Китая стала еще запутаннее. По сути, мы способствовали созданию уже шестой сравнительно крупной силы в Китае — помимо Сычуаньской Республики тут уже были японцы с цзывеевским гоминьданом и монгольскими ханами, коммунисты с Особым районом и множеством Освобожденных районов в глубине оккупированных территорий, Янь Шикай со своей территорией между Особым районом коммунистов и Пекином, Чан Кайши со своим гоминьданом, наши республики на западе и юго-западе Китая и на Тибете, мусульманские клики северо-запада, вот теперь Сычуань, ну и еще некоторые губернаторы которые непонятно куда примкнут и сотни полунезависимых отрядов самой разной ориентации.

Ситуация немного прояснилась, когда в коммунистическом стане Китая грянул гром — Мао Цзедун основал Демократическую партию, куда сразу же переметнулось множество его сторонников и, что самое плохое — боевых частей. И именно переход Сычуани в разряд 'псевдо-социалистических', как он выразился, республик, показал всю пагубность политики Москвы, 'которая на протяжении двух десятков лет игнорировала особенности китайского общества, навязывая леваческий уклон'. Собственно, тут ничего нового не было — Москва уже с осени 1943 года постепенно задвигала Мао, снова сделав ставку на 'московских' китайских коммунистов, прошедших обучение в Москве в конце 20х и начале 30х годов — но сейчас у Мао появился формальный предлог создать свою партию, с общедемократической, а не социалистической платформой (в РИ он об этом подумывал в 1944-45 годах) и ориентацией на США, благо что их резиденты с подачи того же Мао давно мутили воду в Особых районах. То есть вал критики в прессе был понятен — Москва хотела отмазаться от наших действий. Напрягало, что это могла быть не единственная цель — затереть наш Ореол Победителя тоже не помешает, а это прямая подготовка к более существенным изменениям. А потому мы с удвоенной энергией продолжили создавать социалистическую базу в Юго-Восточной Азии.

Да, построить ее оказалось делом непростым даже не учитывая присутствие рядом китайцев и японцев — среди местных элит также хватало противников социализма — каренские, качинские, тайские, шанские и прочие князья, феодалы, магнаты, крупные купцы — все желали и далее эксплуатировать своих соплеменников, на что тратили много средств, нанимая часть тех же самых соплеменников либо наемников из соседних племен, которые охраняли собственность нанимателей и держали в страхе остальной народ, что было делать тем проще чем дальше в горных джунглях находились территории конкретных князьков. Да и население порой просто не знало о существовании такой штуки как социализм, не говоря уж о том какие он несет преимущества беднякам, а потому чисто по привычке многие продолжали жаться к своим эксплуататорам, так как они были привычны и понятны, тогда как от чужаков — то есть и от нас — всегда ждали только разорения и убийств. И попробуй еще до них достучись. Да и с теми кто был знаком с социализмом все был непросто. Хватало таких, кто прикрывался словами о социализме, на самом деле являясь ярым националистом. Впрочем, чем яростнее человек топил за сохранение нации, тем чаще дело оказывалось нечистым. Так, бирманский националист полковник Не Вин на самом деле происходил из китайцев — подобную картину мы видели повсеместно — про тот же Таиланд я уже рассказывал, примерно похожая ситуация была и в Бирме. Да и во Вьетнаме тоже хватало проблем. Это я по своей истории помнил про Вьетнам как про друга и союзника — но это после освободительной войны сначала против французских, а затем и американских колонизаторов. Сейчас же хватало сил, которые поддерживали захватчиков, так как это позволяло самим жить неплохо за счет эксплуатации остального населения, благо что национальности зачастую были разными.

Французский Индокитай — Вьетнам, Лаос и Камбоджа — продолжал оставаться под формальным управлением вишистов, но на самом деле всем там заправляли японцы. В отличие от Бирмы и Таиланда, к Вьетнаму вел прямой морской путь из Японии, поэтому вьетнамский рис тек на север сплошным потоком. Причем закупки риса проводились по фиксированным ценам за японский оккупационные дензнаки, и цены как зафиксировались в начале войны, так потом и не менялись. Это привело к тому, что к началу 1944 года из-за обесценения японских оккупационных денег выручка в фактическом выражении была в двадцать раз ниже выручки начала войны (а в РИ к концу войны — и в тридцать раз). Японцы вывозили миллион тонн риса в год, еще два оставалось в стране, но у народа не хватало денег на его покупку, и вместо того, чтобы выдавать рис если не совсем бесплатно, то хотя бы за работу — починку дорог или еще чего — местные богатеи просто держали его на складах и даже пускали на топливо для электростанций, не говоря уж о выгонке из него спирта. В общем, меня не удивляла ожесточенность гражданских войн и желание простых людей вырезать своих бар под корень. А в 1944 году во Вьетнаме случился неурожай, и если бы не наши поставки — умерло бы много народа (в РИ в 1944-45 от голода умерло два миллиона человек).

Причем, раз правительство Виши и Япония были союзниками, то французская администрация все так же продолжала сидеть на своих местах, работали французские банки и фабрики. Они-то и пошли под раздачу, когда мы зашли во французский Индокитай. Французские колонизаторы серьезно наживались на захваченном Индокитае вообще и Вьетнаме в частности. Так, Кохинхина — юг Вьетнама — стал французской колонией 1867 году, Аннам — центр, и Тонкин — север — стали протекторатами в 1884 году. Тут-то мусье карта и поперла. Если до захвата Вьетнама доля французов в импорте Вьетнама составляла 10-15% (а 66% шло из Китая), то к середине 80х годов — уже 30%, причем еще несколько лет мусью пытались делать честное лицо. Но в 1892 году они вообще убрали пошлину на французские товары, а пошлину на товары из других стран увеличили до 25%. Заодно налогами и поборами задушили собственное производство Вьетнама — металлические изделия, посуда, текстиль — все везлось из Франции или ее уже окученных колоний — собственно, экономики всех 'развитых' стран сначала поднимались на торговле со своими колониями, когда оттуда можно получать дешевое сырье, а туда — сбывать свою продукцию любого качества задорого и все-равно дешевле конкурентов — она все-равно будет выгоднее чужих товаров из-за разницы в пошлинах — в таких тепличных условиях промышленность стран запада росла столетиями, а потом, когда она набралась опыта и ушла в отрыв так что быстро догнать очень сложно, эти же люди учили других открытому рынку и свободе конкуренции, благо что при открытых рынках именно их товары будут находить спрос уже из-за более высокого качества и зачастую меньшей стоимости — все исследования, позволившие уйти в такой отрыв, уже выполнены в колониальные времена, то есть ничего не стоили заказчикам из-за чудовищных ножниц цен, и потому их амортизация не требуется, остается лишь поддерживать достаточный отрыв новыми разработками и исследованиями. Недаром Кайзеровская Германия хотела еще больше колоний — Африки с царской Россией ей не хватало чтобы догнать англичан и американцев с французами.

В общем, мусью неплохо подняли на Вьетнаме свою промышленность. Одновременно они захватывали и скупали за бесценок земли — только к 1913 году французские помещики владели 470 тысячами гектаров земли. Понемногу создавались и заводики по переработке местного сырья — сахарные, винодельческие, маслобойные, спичечные, мыловаренные, кожевенные, лесопилки. Несмотря на такую неспешную экономическую политику, к началу Первой мировой французы вложили в экономику Вьетнама миллиард золотых франков — это порядка двух миллиардов долларов, которые еще до 1933 года, то есть по 20,67 долларов за тройскую унцию, а не по 35 как после. Причем как минимум половина была вложена в строительство транспортной инфраструктуры, чтобы было удобнее вывозить сырье и товары — к началу Первой Мировой французы построили во Французском Индокитае 2600 километров железных дорог. И мы с удовольствием пользовались этими дорогами для переброски наших войск — продолжала работать разработанная под Курском летом 1943 года система железнодорожного наступления (сама идея, впрочем, была не новой — Красная Армия широко применяла эшелонную войну в первый период Гражданской войны — точно такое же быстрое продвижение по железным дорогам при отсутствии сплошного фронта, открытых флангах и необеспеченном тыле — лишь бы побыстрее занять узловые точки).

Помимо железных дорог колонизаторы строили и грунтовые — порядка 20 тысяч километров, и порты, создавали каналы — только в Кохинхине к 1913 году имелось 1745 километров водных путей — частично по существовавшим рекам, а частично — по прорытым каналам или углубленным рекам. Причем все это строительство выполнялось за счет кабальных займов местным же якобы-правительствам — колонии, и протекторатов — которые и должны были выплачивать эти займы и проценты по ним за счет налогов с местного населения — колонизаторы грабили с удовольствием и не по одному разу. К 1913 году сумма выплат в шесть раз превысила сумму самих 'займов'. Понятно, что налоги с населения и кустарной промышленности только повышались. Только подушный налог после завоевания вырос в три раза — до полуфранка с человека. Была введена принудительная отработка — 48 дней в году — еще один способ получения прибылей. К концу 19го века она снизилась до 20 дней, но подушный налог повысился уже до пяти франков. Земельный налог был повышен на треть — за полгектара крестьяне платили три половиной франка. В итоге к 1912 году общая сумма налогов была уже 100 миллионов франков. Это помимо косвенных налогов — на алкоголь, соль, опиум. Так, цена алкоголя выросла с 5 до 45 центов за литр, соль также выросла в 9 раз, а вот опиум — всего в полтора раза — до 200 франков за килограмм — колонизаторам требовалось поддерживать его доступность. Тем не менее, он приносил 6 миллионов франков в год. В результате этой экономической политики Франция в начале 20го века выкачивала из Индокитая миллионы франков ежегодно (до революции франк стоил 37,5 копеек), поэтому неудивительно, что у французских инженеров была возможность создавать все более совершенные автомобили и аэропланы, а для дурачков с востока, кичившихся своим нерусским происхождением, французы смогли устроить вечный праздник жизни, который разжег в них желание сделать его для себя вечным и сподвиг срубить сук, на котором эти падальщики и сидели — самодержавие. Ну, ладно — люди настойчиво столбили для себя места таксистов и швейцаров — недаром предыдущие годы постоянно ездили — видимо, присматривались к будущим местам работы. И лишь Черный Передел 1917го, горнило Гражданской позволили смыть всю эту накипь и направить выдавливаемые из русских крестьян средства на воспитание своих инженеров и создание своих заводов, а не на побрякушки и развлечения. И если раньше все было беспросветно, то к концу тридцатых жизнь действительно понемногу налаживалась, и если бы не эти чертовы немцы ... я был на них зол, и это было для них плохо.

Впрочем, я был зол и на французов с их Чехословацким корпусом, что развязали Гражданскую чтобы вернуть 'царские долги'. Вот что стоило главе первого социалистического государства Свердлову подождать с этим чертовым Декретом об аннулировании государственных займов ? объявили о рассмотрении такого вопроса в 'Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа' — и довольно, внутриполитический аспект учтен, и теперь французы 'пусть не спят', благо что 'объявить' — еще не значит 'принять' — можно тянуть пока ситуация не устаканится. Ведь планы по другому кидку 'партнеров' уже были — Брестский мир был подписан через месяц — 3 марта. Да, в начале февраля, когда был подписан Декрет об аннулировании, переговоры с немцами еще шли — ни шатко, ни валко — то есть теоретически можно было рассчитывать на то, что 'союзники' не будут возбухать насчет долгов, чтобы не получилось еще хуже. Но в итоге так и получилось — мирный договор все-равно был подписан.

А чего бы и не подписать ? Украина с подачи 'демократов' все-равно шла к отколу начиная с апреля 1917го, так что если немцы ее временно оккупируют — не беда — глядишь, еще и уменьшат количество профессиональных украинцев непонятной национальности. В Австро-Венгрии и Турции уже вовсю шли забастовки и стачки — и там внимательно следили за ходом переговоров, нервно реагируя на всякую их приостановку — люди по ту сторону фронта тоже устали от войны. В Германии была та же обстановка — недаром немцы еще летом 1917 предлагали России мир без тех самых аннексий и контрибуций. Да и большевики справедливо ожидали скорой немецкой революции (каковая вскоре и случилась) — так что можно было обещать отдать немцам хоть всю Россию до Владивостока — обещать не значит жениться — все-равно не успеют воспользоваться и тем более переварить. А уж когда Центральная Рада Украины 9 февраля подписала сепаратный договор с Германией и Австро-Венгрией — 'продовольствие в обмен на войну с Советской Россией' — тут уже обещать было не 'можно', обещать пришлось — воевать все-равно некому, 'демократические' преобразования первым делом развалили армию, которая как и всегда — первейшая цель любых 'демократов' — такие уж условия им выставляют хозяева.

Немцы к тому же в своем духе — тут же нашелся удобный повод — поймали какое-то радиообращение от большевистского правительства к германским войскам — убить императора и генералов, побрататься с советскими войсками — как будто это радиообращение услышат простые солдаты в окопах — ага, у каждого по радиоприемнику. Такие лозунги русские могли передать немцам и безо всякого радио — еще в декабре между советским и германским командованиями была достигнута договоренность о разрешении братаний на нейтральной полосе, но не более чем 25 человек с каждой стороны одновременно — никакого радио не надо. Троцкий, конечно, тоже 'молодец' со своим 'ни войны ни мира' — увлек этим дурацким лозунгом большинство в ЦК, упустили удобное время для подписания мирного договора — в результате пришлось отдавать даже больше чем планировали, пусть и на словах — имидж все-таки тоже не последнее дело. Впрочем, с массовой поддержкой народа большевикам можно было забить на то что там подумают 'просвещеные демократы', что большевики и сделали — выполнили свои обещания предоставить мир собственному народу, отдав то, что уже и так откололось.

ГЛАВА 13.

Так же могли бы протянуть и с этими долгами — ведь все козыри были на руках у большевиков вообще и Свердлова в частности — можно было просто не платить постфактум, объявить об этом, когда власть большевиков укрепится (впрочем, в начале 1918 года казалось, что она уже укрепилась — но все-равно — зачем спешить ?). Разве что американские покровители скорее всего приказали Свердлову ускорить события, чтобы Антанта была посговорчивее и согласилась на '14 пунктов' Вильсона — американское видение послевоенного мироустройства, которое расходилось с принятыми ранее соглашениями — явными и тайными — заключенными европейскими державами между собой — американцы на ходу пытались переделать мир под себя. Отказ России от выплаты долгов этому явно поспособствовал, заключение Брестского мира — поспособствовало еще больше — февральская революция 1917 и так уже давала американцам дополнительные козыри — они как раз собирались вступить в войну и вступили через два месяца — в апреле 1917 года — как раз европейцы переварили изменения в России и стали посговорчивее — цель революции была достигнута, к тому же военная промышленность США сделала огромный рывок — русские заказы на 1,8 миллиарда рублей золотом и русские инженеры, обучившие американцев делать оружие — это была мощная накачка американских оружейников. Америка была готова. Но с помощью своих агентов можно было выжать еще, благо что их подручные в среде большевиков уже опубликовали секретные договоры стран Антанты. Поэтому в 1918 году работа продолжилась.

Ленина-то сотоварищи и отправили в революционную Россию скорее всего чтобы прикрыть Свердлова, благо братьям Варбургам — американскому банкиру и главе германской разведки — сделать это не составляло большого труда — типа пусть Ленин бегает по митингам и пишет свои писульки, а серьезные люди будут делать свои дела. Чем они и занялись — в апреле 1917 года Свердлов стал главой секретариата ЦК РСДРП — то есть занял ключевую должность в партии — тихую и незаметную, но самую важную. И это неудивительно — Свердлов знал людей 'на земле', у Свердлова была своя касса. Ведь он с шестнадцати лет крутился в революционной среде (правда, непонятно какой партийной принадлежности, если таковая вообще была), причем в отличие от других видных революционеров никогда не отсиживался по заграницам, все время был в России, то есть знал людей — кто есть кто. А возможно и раньше шестнадцати — его отец был гравером, то есть мог делать штампы для поддельных документов и денег, а также оттиски для революционной литературы — возможно, именно на этой почве он сошелся с Горьким, который стал крестным старшего брата Свердлова — Зиновия, когда тот вместе с отцом перешли в православие, чтобы избавиться от ограничений черты оседлости. Зиновий еще до революции эмигрировал, служил во Французском иностранном легионе, где потерял руку, но знающие люди не оставили своего человека — сначала французы отправили его в США чтобы те приняли участие в войне — рассчитывали на связи его семьи в финансовых кругах американских евреев, затем он стал работать по части взаимодействия иностранных держав сначала с Керенской, затем с Советской Россией — состоял при Колчаке — два брата, командированные по разные стороны фронта, решали задачи своих хозяев. И на лето 1943 года Зиновий был генералом деГоллевской 'Свободной Франции' — именно через Зиновия мы и собирались выйти на де Голля — после освобождения Кавказа мы вывезли оттуда дочь Зиновия — Лизу, с младшим сыном, а старшего еще искали по детдомам.

Да, бурная история постоянно подкидывала заворотики — взять хотя бы линию де Голль — Тухачевский — они вместе находились в немецком плену во время Первой Мировой, а затем сражались в Советско-польской войне друг против друга — де Голль тогда преподавал военное дело полякам и заодно служил в польской армии. И это еще что — советником по контрразведке у де Голля был Константин Мельник — внук царского врача Евгения Боткина, расстрелянного свердловцами вместе с царем в 1918 — ну то есть один брат Свердловых был вместе с де Голлем, другой брат расстрелял предка одного из сподвижников де Голля ... Причем Мельника пристроил к де Голлю именно Зиновий, который якобы находился в каких-то отношениях с вдовой и дочерями Сергея Боткина — великого русского медика и отца расстрелянного Евгения Боткина — то ли учился, то ли играл в московском художественном театре с кем-то из дочерей кого-то из братьев — еще не разобрался. Заворотики.

А третий брат клана Свердловых — Вениамин — немного поучаствовав в Первой революции, был отправлен нужными людьми в США, где он — внезапно ! — стал руководить банком, который — также внезапно ! — разорился. Понятное дело, что человека с улицы без опыта работы абы каким банком руководить не поставят и это была заранее спланированная операция по выводу денег для финансирования российских революционеров, боровшихся против черты оседлости и прочих угнетений богоизбранных со стороны царского режима. При этом скорее всего не только кинули вкладчиков и кредиторов, но еще и получили страховку, и налоговые вычеты за ущерб — ведь людям же обещано, что после прихода Мессии остальные народы станут их рабами, так почему бы этим 'остальным' не послужить прямо сейчас — офигенская накачка на 'успех', не то что эти христиане с их 'все люди братья', ну разве что протестанты малость начали думать в 'правильном' направлении, а вот католики и православные — ну ни в какую. Им же хуже.

А Вениамин после возвращения в Россию в 1918 году работал смотрящим от хозяев — сначала в Наркомате Путей Сообщения — важнейшем ведомстве для такой обширной страны, затем — председателем Главного Комитета Государственных сооружений — то есть ведал всем строительством — от железных и шоссейных дорог, каналов, шахт и заводов до жилья, элеваторов и холодильников. Ну то есть почти что всем, что только строилось в СССР. С соответствующим обеспечением — в ведомство были переведены не только сухопутные, но и морские строительные части, и даже строительные организации Святого Синода. Самое то для банкира-'неудачника', ага. Затем заведовал научно-техническим отделом ВСНХ — то есть смотрел за развитием науки и промышленности СССР — чтобы страна тратила побольше золота на закупку самых простейших технологий и механизмов — США как настроились в начале 20го века заменить Германию в качестве поставщика высокотехнологичных устройств для России — так последовательно и проводили эту политику независимо от строя.

Ну и с начала тридцатых, когда раскатавших губу иностранных концессионеров начали прижимать (согласно заключенным со своими же агентами договорам, они собирались доить нашу страну аж до семидесятых годов !), их сотрудника также стали понемногу задвигать — сначала поставили на общественные работы, затем — на Дорожный НИИ, да не абы какой — а НКВД. Ну а оттуда прямиком к расстрельной стенке. Причем под раздачу он попал уже в конце 1938, когда Берия сменил Ежова — то есть человек явно был заодно с Ежовым (и россказни о шпионстве Ежова уже не выглядят такими уж россказнями — иначе не пригревал бы таких людей), поучаствовал в ежовских репрессиях, как раз возглавил НКВДшное учреждение в 1936, с приходом Ежова. Странно, что не работал там при Ягоде — ведь не чужие люди — еще в начале 20го века отец Свердлова взял в ученики Генриха Ягоду, который тогда был еще Гершелем Иегудой. Тесен их круг, да ... В общем — плотно работать на врагов России и при этом физически находиться в ней — это надо быть отчаянно глупым. Впрочем, из остальных свердловцев тоже мало кто пережил вторую половину тридцатых — даже перекрашивание в ленинцев не помогло — кому надо помнили кто есть ху. Разве что сын Свердлова — Андрей — удачно проскочил вторую половину тридцатых и работал в контрразведке, то есть и против нас.

И вот, занявший ключевую должность в 1917, Яков Свердлов начал подминать партию и советы, летом отодвинул Ильича от рычагов управления, под благовидным предлогом запихнув его в Разлив, а потом еще подальше — в Финляндию, чтобы не мешался под ногами, да так, что Ленин сетовал — 'ни спросить ЦК, ни даже снестись с ним не имею возможности'. Все 'германские шпионы' сидели по шалашам, а работали как раз 'американские шпионы'. А сам Свердлов так и расставлял своих людей на всех постах, формировал Красную Гвардию во время Корниловского мятежа, когда Керенский сначала спровоцировал, а затем подставил Корнилова, несмотря на все его заградотряды (да, их большевики бессовестно слизали у правителей РКМП), и фактически отдал оружие рабочим отрядам — так у Свердлова появилась легальная вооруженная сила. Троцкого вот — тоже 'делегата' от американских финансистов, но за годы эмиграции оторвавшегося от земли — перед октябрьским восстанием послал бегать по частям — как раз агитация — это его стезя, а сам со своими людьми спокойно занимался планированием и подготовкой — расставлял комиссаров Военно-Революционного комитета, других работников ВРК, с их помощью организовывал связь ВРК с районами и частями. Он же разослал на следующий день после восстания обращение 'К тылу и фронту', в котором сообщал о низложении Временного правительства (и которым подтвердил объявление ВРК от 25 октября), переходе власти к советам, ну и краткую дальнейшую программу — 'предложит справедливый мир, передаст землю крестьянам, созовет Учредительное собрание'. Благо что Керенский, объявив в сентябре Россию республикой, фактически узурпировал власть, так как форму правления должно было выбрать именно Учредительное собрание. То есть по сути большевики свергали ставшее уже незаконным Временное правительство, которым руководил узурпатор, это даже если не брать в расчет, что и само Временное правительство было у власти незаконно, в результате свержения царизма. В общем, неудивительно что за это правительство не вступился практически никто.

Ленина же Свердлов вытянул на свет уже к самому финалу, чтобы прикрыться его авторитетом и выставить вперед вместо себя — на всякий случай, вдруг не сложится с восстанием, но заодно прикрыл от Ленина Каменева и Зиновьева, когда те слили в печать планы и сам факт подготовки вооруженного восстания — видимо, хотел оставить этих недалеких но известных людей для последующих событий. Недаром вскоре — чуть ли не через десять дней — Каменева-Розенфельда турнули с поста председателя ВЦИК — Свердлов увидел, что никто не горит желанием начать убивать большевиков — восстание юнкеров в конце октября было подавлено (если бы они так действовали против большевиков 23-24 октября как после вели бои (только убитыми 200 человек с обеих сторон) — Октябрьская революция просто не состоялась бы — у большевиков несмотря на большую списочную численность их сил в событиях 25 октября участвовало хорошо если пять процентов от них (так, Путиловский завод из 1500 бойцов Красной гвардии выставил всего 80 человек), и лишь подход к ночи 25го нескольких тысяч матросов дал большевикам решимости идти на захват Зимнего), малочисленный мятеж Керенского-Краснова был уже отбит, Керенский снова сбежал, Краснов сдался большевикам, был ими отпущен под честное слово не выступать против советской власти и естественно вскоре нарушил свое обещание — 'настоящий хозяин' своего слова. И никто в защиту Временного правительства больше не вступился, ибо все уже понимали что это такое.

Так что пост на самом верху советской иерархии безопасен, и Свердлов решил занять его сам — так в 32 года Яша Свердлов стал новым Царем Всея Руси. Ну а Ильича — на должность зиц-председателя СНК — далее Свердлов с помощью своих людей и создавал систему органов советской власти, и руководил разработкой конституции РСФСР — возможно, Сталин чему-то да научился в плане расстановки кадров у своего бывшего соседа по ссылке. Так что черт его дернул выдать на гора этот отказ от уплаты долгов — глядишь, и никакой Гражданской бы не было. Но у хозяев Свердлова и Антанты были другие планы — появился легальный повод подербанить Россию. И для этого уже была дешевая и готовая сила.

И сила эта была — Чехословацкий корпус. Чехословацкие части начали формироваться в России (позднее — во Франции и Италии) из захваченных в плен или перебежавших солдат Австро-Венгрии, которые порой сдавались батальонами и даже полками — славянским народам Австро-Венгрии — чехам, словакам, русинам, сербам — нахер не сдались и сами поработители — немцы с венграми — и уж тем более класть свои жизни за их интересы. К октябрю 1917 года их было уже две дивизии и начинали разворачивать третью дивизию с преобразованием этих частей в Чехословацкий корпус. С самого начала войны все эти соединения находились под командованием русских офицеров, части проявили верность и Временному правительству, но и с большевиками не собирались воевать — так, они немного пострелялись с советскими дружинами в Киеве в октябре 1917 года, да и то непонятно — как отмечали сами чехи, 'Одни автомобили были заняты большевиками, другие — украинцами, между ними не было неприязни, что не отвечало представлениям добровольцев (чехословаков), которые предполагали, что были посланы в Киев на помощь украинцам против большевиков', так что пришлось постреляться со всеми понемногу. Но в наступление Красной Армии на Киев в начале февраля 1918 года они уже не встряли.

Но встряли французы. В 1916 году в Париже был образован Чехословацкий национальный совет — как бы правительство Чехословакии (пока еще будущей) в изгнании, и в конце 1917 года он продавил-таки через руководство Антанты решение о подчинении ему всех воинских частей. Соответственно, все чехословацкие части, в том числе и на территории России, должны были подчиняться этому органу, пусть и через французское командование.

Тем не менее, 'русские' чехословаки даже разрешили проводить в своих частях большевистскую агитацию, и более двухсот человек перешло в интернациональные бригады Красной Армии (в том числе и Ярослав Гашек). Впрочем, и на Дон отправилось какое-то количество чехов и словаков — вместе с первой славянской бригадой — остатками войск Корнилова, которых чехи припрятали у себя чтобы их не уничтожили большевики. Но остальные все-таки хотели побыстрее добраться домой. И ввязываться в русскую смуту они никак не желали, несколько раз отказав лидерам белых частей хоть в какой-то поддержке. Более того — совместно с Красной Армией чехословаки сражались против кайзеровских войск, занимавших Украину после заключения мирного договора с Центральной Радой. Но сдержать немцев не было никакой возможности — чехословаков хотя и было под 50 тысяч, но они не собирались ложиться тут костьми, с немцами они воевали только для того, чтобы провести эвакуацию своих эшелонов на восток. А советских частей на Украине было не более 15 тысяч, разбросанных на огромных территориях, тогда как немцы наступали 200-тысячной группировкой. К этому времени русские офицеры уже покинули корпус и их заменили свои, в основном социалистической направленности.

С Советским правительством была достигнута договоренность о беспрепятственной отправке чехословаков во Францию. Благо что сами большевики желали поскорее избавиться от этой силы. Единственное что чехословаки не захотели эвакуироваться через Мурманск и Архангельск — опасались, что их перехватят наступавшие германские войска и с ними снова придется сражаться (а во Франции, интересно, они чем собирались заниматься ? ясно что их туда отправляли вместо русского экспедиционного корпуса). Довольно зыбкие обоснования — можно подумать они не смотрели карту. Особенно насчет Архангельска — чтобы немцам перехватить чехословаков, им потребуется пройти полРоссии — к этому времени чехов уже и след простынет, особенно если будут разрушать железнодорожные пути. В августе 1917 года две тысячи чехов и словаков уже отбыли таким маршрутом во Францию. Похоже, Антанта уже тогда решила попридержать их в Советской России и использовать против советской власти — видимо, в феврале-марте 1918 еще не все было готово для антисоветского восстания. Советскому правительству тоже было не резон упираться — убрать бы их хоть так, поэтому решили отправлять их вкругаля — через Владивосток. Разве что с ограничениями по оружию — на каждый состав — 168 винтовок и пулемет, всего — 63 состава. Первый эшелон отправился 27 марта и через месяц уже был во Владивостоке, остальные растянулись от Пензы и далее на восток через всю советскую Сибирь. Причем в районе Пенза-Самара оставалось всего 8 тысяч человек, во Владивостоке было уже 14 тысяч — еще немного — и чехи уйдут.

Не успели. Еще в феврале 1918 Антанта приняла решение оккупировать Дальний Восток и Харбин с КВЖД. В начале марта англо-французы высадили десант в Мурманске — начиналась интервенция. 25 марта англичане отправили французам меморандум с 'мыслями' о том, что чехословаки в условиях Сибири могут контролировать большие пространства. Ну или все-таки отправиться через Архангельск — и все-равно контролировать пространства. Чуть позднее приняли решение, что чехословацкий корпус пока будет взамен тех войск Антанты, что прибудут в Сибирь несколько позднее, а за это чехи и словаки после войны получат свою Чехословакию — англичане с французами снова 'продавали' то, что полагалось получить бесплатно. Интересно — рискнула бы Антанта вообще проводить интервенцию, не будь в Сибири чехословаков ... ?

В начале апреля во Владивостоке был высажен англо-японский десант 'для защиты японских подданных'. Его численность поначалу была невелика — 500 японцев и 50 англичан, но на рейде стояли корабли союзников. При этом Троцкий, желая сохранить лицо и не допустить полновластия японцев и обеспечить вывод чехов, даже дал согласие на интервенцию войск Антанты на Дальнем Востоке — по сути, сам и пригласил интервентов, тогда это так и назвали — 'интервенция по приглашению'. Ну да он всегда был против мира с немцами — его хозяева были за то, чтобы русские и немцы побольше убивали друг друга. Эти игры американских банкиров в лице их представителя — наркомвоенмора Троцкого — с Антантой были настолько опасны для советской власти, что Ленин 18 мая 1918 года в своих 'Тезисах о современном политическом положении' четко подчеркнул — 'мы в данный момент не можем пойти на военное соглашение с англо-французской коалицией' ... 'ибо опасность японского движения может быть парализована с меньшими трудностями (или может быть оттянута на более продолжительное время), чем опасность занятия германцами Питера, Москвы и большей части Европейской России'. Немцы были опаснее и ссориться с ними было никак нельзя. Ну и далее еще интересный момент в том документе:

'В вопросе об усиленной военной подготовке, как и в вопросе о борьбе против голода, на первую очередь выдвигается задача организационная.

Не может быть и речи о сколько-нибудь серьезной военной подготовке без преодоления продовольственных трудностей, без обеспечения населению правильного снабжения хлебом, без введения строжайшего порядка в железнодорожный транспорт, без создания в массах трудящегося населения (а не только в верхушках его) действительно железной дисциплины. Именно в этой области мы всего больше отстали.

Как раз полнейшим непониманием этой истины грешат больше всего левоэсеровские и анархистские элементы с их криками о 'повстанческих' комитетах, с воплями: 'к оружию' и т. п. Такие крики и вопли — верх тупоумия и самой жалкой, презренной и отвратительной фразы, ибо смешно говорить о 'восстании' и 'повстанческих комитетах', когда центральная Советская власть изо всех сил убеждает население учиться военному делу и вооружаться; когда у нас гораздо больше оружия, чем мы умеем подсчитать и раздать; когда именно разруха и отсутствие дисциплины мешает нам использовать наличное оружие, заставляет нас упускать дорогое время подготовки.'

Именно организационные проблемы были основным бичом большевистских отрядов в начале Гражданской войны.

Да и само японское командование действовало во Владивостоке на свой страх и риск, и даже вопреки правительству — уже 8 апреля из Токио поступила команда вернуть японский десант обратно на суда, что и было исполнено к концу апреля. СНК (то бишь Ленин) снова заговорили о смене направления вывода чехословаков на Мурманск — чехословаки скапливались во Владивостоке, но не вывозились оттуда союзниками — они даже не предусмотрели для этого кораблей. Становилось все яснее, что чехов собираются оставить в Сибири. Даже американский генерал Уильям Грейвс позднее писал — 'Если союзники действительно хотели перебросить чехов во Францию, то представляется странным, что не принималось никаких мер к их отправке из Владивостока'. То же самое отмечал и адмирал Найт. Французский консул во Владивостоке вообще не имел инструкций по дальнейшей отправке чехословаков в Европу.

При этом союзники все время упирали на то что ах как сложно набрать нужное количество судов (и это морским державам в свободных водах, ага), и, пока суда не собраны, Антанта предлагала рассредоточить чехов вдоль Транссиба чтобы они не скапливались во Владивостоке (а и что с того что скопятся ? Антанта ведь все-равно собиралась их снабжать и кормить — так во Владике это делать гораздо легче). Впрочем, их перенаправление на север ничего бы не дало — 2 мая 1918 года представители Антанты выпустили ноту ?25, согласно которой чехословацкие войска, двигавшиеся во Владивосток для последующей отправки во Францию, предстояло развернуть на Мурманск и Архангельск, 'где они могли защищать оба порта, а также охранять Мурманскую железную дорогу'. А еще ранее Бальфур в ответ на сообщение о недостаточности судов на севере ответил 'Эти вопросы совершенно неуместны в связи с уже принятым решением о том, что чехи должны охранять подступы как к Мурманску, так и к Архангельску'. Но большевики об этом не знали, а потому еще 18 мая Ленин отмечал — 'Вопрос о войне и мире висит на волоске, как на Западе, так и на Дальнем Востоке'.

К этому времени в Англии многие уже убедились в крахе контрреволюции на юге России, поэтому все чаще звучали голоса наладить какие-то отношения с большевиками с тем, чтобы они хоть как-то поучаствовали в войне против Германии — неплохой шанс проскочить развилку, группа депутатов-либералов так вообще выступила за признание советского правительства — лучше сохранить хоть какой-то фронт, чем позволить немцам и туркам добраться в Месопотамию — хотя у англичан там и было более миллиона солдат, так как англичане подминали нефтеносные провинции Персидского залива пока французы и русские воевали с немцами, но после того, как большевики обнародовали секретные договоры стран Антанты, арабы, до того неистово поддерживавшие англичан, поняли, что англичане собирались их кинуть — от турок — да, освободят, но своих независимых стран не предоставят — только подмандатные территории. Так что была опасность, что теперь арабы поддержат немцев ну и турок заодно — в обмен на какие-то льготы.

В отличие от англичан, французы били копытом землю — они настаивали на безоговорочной интервенции — французы купили много долговых бумаг царской России, причем существенную часть — простые обыватели (в руках десятков тысяч человек был миллион ценных бумаг), то есть электорат был настроен на возврат долгов, и французская элита не могла это игнорировать. Вся страна требовала своих бабок — ради этого они и развязали Гражданскую войну. Вдобавок пугали и бурления местного пролетариата, воодушевленного примером русских — такие примеры лучше давить в зародыше.

А Троцкий и Антанта, потерпев провал в своих попытках совершить 'интервенцию по приглашению' и снова ввергнуть Россию в войну с Германией, начали действовать другими методами. И.о. наркома иностранных дел Чичерин — бывший меньшевик, лютеранин да еще и гомосек во всех смыслах этого слова, который сблизился с Троцким еще во время работы в эмигрантской газете 'Новое слово' во время Первой Мировой — под давлением германского посла графа Мирбаха (немцы справедливо но напрасно опасались, что чехов переведут на европейский фронт), а также по тайной просьбе Антанты завернуть чехов на север, отдает приказ о приостановке вывода чехословаков через Владивосток и — заодно — о начале эвакуации немецких военнопленных из Сибири в обратную сторону, уже на запад. То есть решили погонять составы с вооруженными и обученными военному делу чужими людьми по всей стране туда-обратно. 'Здравое' решение, вот только ошибкой здесь даже не пахнет.

ГЛАВА 14.

Чехи и словаки и так-то считали большевиков предателями — заключив мир с немцами, те отдалили мечту чехов о собственном государстве — самим-то поднять восстание было несподручно да и боязно, лучше загребать жар чужими руками — пусть русские умирают за свободу чехов чем сами чехи — иначе кто тогда воспользуется свободой если все умрут ? А тут — их стопорят на ровном месте и разворачивают обратно, типа поближе к немцам — сразу же пошли слухи, что их либо хотят сдать немцам как предателей либо подставить их пароходы под немецкие торпеды (и при этом Антанта просто запретила руководству корпуса разъяснять рядовым детали решений).

Так что хватило совсем небольшой искры — в середине мая из стоявшего на путях в Челябинске вагона с венгерскими пленными вылетела железяка и ранила проходившего мимо чеха. Чехи относились к венграм очень плохо — наряду с австрийцами это были угнетатели чехов и словаков. Поэтому подбежавшие чехи вытащили венгров из вагонов, как следует отдубасили прикладами и сапогами по лицу, а бросившего железяку искололи штыками. Уголовка и самосуд, которых никак не могли допустить советские красногвардейцы — они тут же попытались было арестовать виновников самосуда, но тут уже взбунтовался весь эшелон — чехи захватили арсеналы с 2800 винтовками, пулеметами и орудиями.

При этом сами солдаты и офицеры хотели двигаться дальше на восток. И чтобы обеспечить это самостоятельное продвижение, чехи начали захватывать города и станции на Транссибе — Мариинск, Чулим. Тут уже Троцкий решил подлить масла в огонь — а вдруг получится все-таки снова развязать войну с Германией — и отдал приказ о полном разоружении чехов, вплоть до 'Каждый чехословак, который будет найден вооружённым на железнодорожных линиях, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооружённый, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных'. Ну то есть поставил людей в такую ситуацию что надо идти до конца. И чехи продолжали захватывать города, в итоге сбросив власть советов от Пензы до Владивостока. Тут еще и Антанта выдала советскому правительству: 'Державы Антанты, рассматривающие чехословаков как союзную армию, будут расценивать их разоружение или плохое обращение с ними как враждебный акт по отношению Антанты, продиктованный немецким влиянием'.

Следом начали выползать на божий свет разные недобитки — 8 июня в Самаре образовали Комуч — комитет членов всероссийского учредительного собрания, 30 июня в Омске выползло из подполья еще одно антибольшевисткое и антисоветское 'правительство' — Временное Правительство Автономной Сибири. Появились и другие 'правительства', благо что связи между чехами и эсэрами создавались всю весну — главным образом через закупочные кооперативы, в которых руководителями были эсэры. И удобный предлог тогда нашелся — для снабжения уезжавших чехословаков вдоль Транссиба выполнялись закупки продовольствия именно через эти кооперативы, были созданы 'комиссии по снабжению'. Поэтому вместе с белочехами дружно выступили и антибольшевистские силы.

Владивосток пал в конце июня, в июле пали Екатеринбург, Иркутск, позднее — Чита, в сентябре — Хабаровск и Благовещенск. То есть даже несмотря на внезапность выступления и превосходство сил, белочехам, интервентам и контре потребовалось четыре месяца, чтобы взять под контроль Транссиб (один только Чехословацкий корпус, даже несмотря на большие потери, понесенные в Сибири, на Урале и в Поволжье, вырос до ста тысяч человек за счет принудительной мобилизации военнопленных чехов и словаков, находившихся в сибирских лагерях и не вступивших в корпус до 1918 года). Причем в интервенции поучаствовали все кому не лень — даже китайцы, причем довольно крупными силами — более десяти тысяч солдат. А основным предлогом интервенции была защита чехословаков и помощь в выезде по Францию. Ну ничего, мы тоже найдем кого защищать в Англии, Франции и США с Китаем и Японией. Тем более что я со своим послезнанием — не Сталин, знаю, что пытаться о чем-то договариваться просто нет смысла — вытянут максимум преференций под будущие договоренности и потом все-равно кинут.

И под защитой белочехов вся эта демократически-социалистическая шваль окрепла, чему помогало и то, что от центральных промышленных регионов России оказались отрезаны основные производящие хлеб регионы, и большевикам пришлось идти на крайние меры в плане продовольствия (хотя и не везде) — еще и это подлило масла в огонь. Так, если Народная армия КОМУЧа в начале июня имела всего 350 человек, то к концу июля в одной только бригаде Каппеля было уже три тысячи человек, хотя это и был уже предел — добровольцы закончились и пришлось вводить мобилизацию, давшую уже десятки тысяч человек. А ведь до восстания белочехов Каппель даже служил в штабе РККА в Поволжье и дальше так бы и продолжал тянуть лямку. Другие офицеры до лета тоже сидели тихо и не рыпались. Именно белочехи стронули эту антисоветскую лавину.

Причем армия КОМУЧа строилась эсэрами по советским же лекалам — к военспецам были прикомандированы комиссары (впрочем, до этого так же поступало Временное правительство, а до него — например, американцы в годы войны за независимость от Англии, или во французской революционной армии конца 18го века). У красных в центральной России с численностью было так же — разворачиваемая в черноземье к началу августа 1я армия под командованием Тухачевского имела всего 7 тысяч штыков. Причем устойчивость красных частей была относительной. Так, при обороне Казани латышские стрелки неплохо наваляли белочехам, но предательство Сербского батальона спутало все карты, а офицерское восстание в самом городе лишь дополнило картину. И как, скажите, после этого нормально относиться к офицерам ? Их отпускают под честное слово, а они стреляют в спину. В общем, к сентябрю советская власть оказалась в опасности. Ведь одновременно с белочехами красным частям пришлось подавлять в июле восстания левых эсеров, воевать с немцами и националистами на Украине и казаками на юге. Жуть.

А военспецы, на которых делал ставку Троцкий, себя не оправдывали. Так, почти сразу больше половины Генштаба императорской армии воевало на стороне белых, туда же перебежала и треть из тех, что воевали за большевиков (и сколько еще бы перебежало если бы не заложники — неизвестно). Например, во 2й армии РККА за июнь-июль перешло три командующих этой армии !!!

Если бы не белочехи, всего этого просто бы не было — некуда было бы переходить. В январе 1918 генерал Алексеев даже просил выделить хотя бы дивизию Чехословацкого корпуса, чтобы прикрыть формирование Добровольческой армии — 'Но силы неравны, и без помощи мы вынуждены будем покинуть важную в политическом и стратегическом отношении территорию Дона, к общему для России и союзников несчастью. Предвидя этот исход, я давно и безнадежно добивался согласия направить на Дон если не весь чешско-словацкий корпус, то хотя бы одну дивизию. Этого было бы достаточно, чтобы вести борьбу и производить дальнейшее формирование Добровольческой армии'. Ну то есть белые даже не рассчитывали победить большевиков без иностранных штыков, так как понимали, за кого основная масса народа — и позднее чехи все-таки стали главной опорой в войне демократов против собственного народа.

К счастью, тогда Алексеев ничего не получил, поэтому вышло как он и предрекал. Добровольческая армия Корнилова на юге в начале 1918 года имела всего 6000 человек — да плюнуть и растереть ! Красные этим и занимались — недаром случился этот Ледяной поход в феврале 1918 — советская Юго-восточная революционная армия тогда же имела численность 20 тысяч, к апрелю — 75 тысяч (тогда она стала уже Войском Кубанской Советской республики (ага, печь республики как пирожки — это вовсе не мое изобретение)) — народ наглядно показывал — с кем он. А простые казаки ни в какую тогда не желали воевать за бывших бар — все, что они хотели — это мира и земли. И все это обещали (и давали !) большевики.

Потому-то после первых успехов конца 1917го года белым и пришлось ретироваться из Донской области — казачьи полки сдавали оружие совсем небольшим отрядам красногвардейцев, на Третьем Съезде Советов в начале 1918 года присутствовали делегаты от 46 казачьих полков (по всем войскам было 162 полка), восставших против генерала Каледина — и это после того, как летом 1917 он был выбран войсковым атаманом войска донского — то есть начальником всех донских казаков. И чем дальше, тем было все хуже — казаки ни в какую не хотели воевать, так что первые успехи Каледина вскоре обернулись полным провалом — к 11 февраля у него осталось всего 147 штыков — после этого Каледин сложил с себя полномочия войскового атамана и, пусть и запоздало, застрелился. В Сибири к маю 1918 года в подпольных антисоветских организациях насчитывалось не более 8 тысяч человек, и по оценке самих западных держав их состояние было таково, что 'не позволяло надеяться на свержение Советской власти без помощи извне'. Атаман Семенов снова потерпел поражение — сначала в феврале, затем — в мае — даже несмотря на его поддержку японцами — помимо поставок оружия в рядах его войска было более полутысячи японцев и два полка китайцев. И все-равно красногвардейцы их разбили.

Всего же к маю 1918 года РККА насчитывала 300 тысяч человек (причем это — добровольцы (даже по этому показателю можно сравнить поддержку населением белых и красных), призыв в РККА был введен только 10 июля 1918 года) — такой силой можно уже потягаться и с немцами — и не стало бы у Краснова поддержки Кайзера, да и грузинские меньшевики не пытались бы отделиться.

А так — в сентябре 1918го стало ясно, что надо закручивать гайки. Но требовался повод. Впрочем, после убийства царя возможно все, оставалось только подобрать знаковую жертву из тех, кого не жалко. Ленина было не жалко и даже полезно, но получилось не до конца — ранение было, смерти не было. Тем не менее 2го сентября ВЦИК (то есть Свердлов) выпускает постановление 'Советская республика — военный лагерь', согласно которому 'Во главе всех фронтов и всех военных учреждений республики ставится Революционный военный совет с одним главнокомандующим. Все силы и средства социалистической республики ставятся в распоряжение священного дела вооруженной борьбы против насильников. Все граждане, независимо от занятий и возраста, должны беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут на них возложены советской властью.' — по сути создавалось ГКО образца 1941 года (это еще не начало Красного террора !). И 'Председателем Революционно-военного совета единогласно назначается т. Троцкий. Главнокомандующим всеми фронтами — т. Вацетис.'. И, несмотря на то, что председателем стал Троцкий, а главкомом — его креатура Вацетис, это было понижение для Троцкого — если раньше он почти что единолично заправлял всеми армейскими делами (уж как мог — именно когда он заправлял всеми военными делами, снова и разрослись белые армии), то теперь это делал коллегиальный орган — в Совете в разное время было от 2 до 13 человек, причем они предлагались ЦК ВКП(б) и утверждались Совнаркомом — подконтрольным Свердлову как Председателю ВЦИК органу. То есть из двух конкурентов — Ленин временно выбыл, Троцкий потерял часть позиций — по сути Свердлов совершил небольшой переворотец.

А Дзержинский в этот же день подписал приказ 'О красном терроре' — пока это еще только внутренний документ ВЧК, не государственный, и по нему требовалось арестовать видных меньшевиков и эсэров, арестовать как заложников крупных буржуев, промышленников, видных офицеров — ну то есть всех, кто был способен собрать вокруг себя много людей. К расстрелу приговаривались все, у кого было найдено оружие и взрывчатка, кто явно замешан в восстаниях — ну то есть меры разумные. Разве что жандармов расстреливать немедленно — явное заметание следов, чтобы не болтали лишнего о дореволюционной агентуре в партийных рядах. А 'Будьте сугубо аккуратны при приговорах с рабочими, крестьянами, солдатами, когда они являются хранителями оружия; с контрреволюционерами их не расстреливать, держа в тюрьме.' — вообще умиляет. Причем приказ был секретный, восьмым пунктом говорилось 'За разглашение приказа привлекать к революционной ответственности ВЧК.'. Дзержинский только-только вернулся к руководству ВЧК (был отстранен 7 июля за то, что прохлопал левоэсэровский мятеж), и потому дул на воду, но заодно пытался протолкнуть это решение и официально — ранее многие в партии и советах были против, но теперь могло и прокатить — все-таки ситуация обострялась и просвета не было видно.

Тем более что СНК хотя и подчинялся Свердлову как председателю ВЦИК, но не совсем. Так, конституция РСФСР от июля 1918 года хотя и предполагала что ВЦИК вправе отменить или приостановить всякое постановление или решение СНК (то есть Ленина), и 'Все постановления и решения СНК, имеющие крупное обще-политическое значение, представляются на рассмотрение и утверждение ВЦИК', но — во-первых, кто определяет важность решения — не сказано, к тому же в том же пункте есть примечание 'Мероприятия, требующие неотложного выполнения, могут быть осуществлены Советом Народных Комиссаров непосредственно' — то есть СНК Ленина может по сути выставить любое решение и затем поставить ВЦИК Свердлова перед фактом, и не факт, что ВЦИК его опротестует — все-таки негоже, когда правая рука делает что-то, о чем не ведает голова — это уже вредит репутации самой головы, а в окружении врагов только и не хватает что демонстрировать внутренние разногласия.

Возможно, так вышло и с Постановлением СНК о Красном терроре от 5 сентября 1918 года, вышедшем в ответ на разраставшийся Белый террор. Так, казаки атамана Анненкова в начале сентября 1918 года убили более полутора тысяч крестьян в Славгородской уезде Алтайской губернии — крестьяне подняли восстание против насильной мобилизации в войска Временного Сибирского правительства, и Анненков жестоко расправился с восставшими — почти сотня делегатов крестьянского съезда была вытащена на площадь Славгорода, изрублена шашками и свалена в общую яму, в окрестных деревнях вешали не только мужчин, но и их жен и даже детей, все проходило под лозунгом 'Нам нет никаких запрещений! С нами Бог и атаман Анненков, руби направо и налево!' (всего же за время Гражданской только демократические силы банды Анненкова сожгли десятки сел и убили тысячи человек). В Майкопе генерал Покровский в начале третьей декады сентября устроил так называемую Майкопскую резню, в которой погибло примерно две с половиной тысячи человек. После таких эпизодов удивительно, как казаки вообще остались живы — хоть сколько-то. И таких полевых командиров в белом движении были десятки, их зверства не выдерживали даже союзники — один американский офицер после доклада Гревсу о действиях колчаковских войск под командованием генерала Иванова-Рынова в конце добавил — 'Ради бога, генерал, не посылайте меня больше с такими поручениями! Еще бы немножко — и я сорвал бы с себя мундир и стал бы спасать этих несчастных'.

В общем, пусть слегка и запоздало, красные тоже приняли постановление о начале своего террора. Постановление было принято СНК на основе доклада председателя ВЧК, то есть Дзержинского, и подписано тремя наркомами — Народный Комиссар Юстиции Д. Курский, Народный Комиссар по Внутренним Делам Г. Петровский, Управляющий Делами Совета Народных Комиссаров Вл. Бонч-бруевич. Подписи Свердлова нет. Хотя Петровский — посидел в Туруханском крае, где и Свердлов — собственно, оба и отбывали срок в селе Монастырское (переименовано в Туруханск в 1924 году, старый Туруханск стал Старотуруханском) — то есть люди не чужие, но вот с обретением власти их пути-дорожки разошлись.

Этот же Петровский — наркомвнудел — продублировал это приказом о заложниках:

'Убийство Володарского, убийство Урицкого, покушение на убийство и ранение председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ильича Ленина, массовые десятками тысяч расстрелы наших товарищей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Дону и в Чехо-Славии, постоянные открываемые заговоры в тылу наших армий, открытое признание правых эсеров и прочей контрреволюционной сволочи в этих заговорах, и в то же время чрезвычайно ничтожное количество серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны Советов, показывают, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора на деле нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. ...'

Ну да — к осени 1918 стало ясно, что с офицерами и прочей контрой по другому и никак — их отпускают под честное слово, а они — за старое, так как видят, что большевики хотят все решить согласием, чуть ли не полюбовно — все-таки они собирались строить светлое будущее, не следует его марать большой кровью. Но контра приняла это миролюбие за слабость. Огромная ошибка.

С выходом этого постановления СНК Свердлову надо было срочно возвращать ситуацию под контроль, поэтому временное устранение Дзержинского от рычагов тоже было важным делом. Он только-только — 22 августа — был снова возвращен на пост председателя ВЧК, как в конце сентября Свердлов отправляет его в Швейцарию — официально — полечиться, а неофициально ... Дзержинский прибыл туда в октябре, а в ноябре в Австро-Венгрии и Германской Империи вспыхивают революции. Хорошо отдохнул.

Вернулся в конце октября, а пока его не было, в верхах развернулась деятельность по изменению самой ЧК. Началось со статьи 'Нельзя миндальничать', опубликованной в Еженедельнике ВЧК — там один из работников губернской ЧК — то ли засланный казачок то ли просто дурак — написал что зря просто так выпустили Локкарта — британского дипломата — надо было его пытать, вытянуть всю подноготную устроенного им заговора и потом замочить. Во ВЦИК от таких заходов охренели, отметили 'помня, что борьба с контрреволюцией приняла формы открытой вооруженной борьбы, в которой пролетариат и беднейшее крестьянство не могут отказаться от мер террора, Советская власть отвергает в основе, как недостойные, вредные и противоречащие интересам борьбы за коммунизм меры, отстаиваемые в указанной статье', назначили комиссию в составе Каменева, Сталина и Курского для ознакомления с деятельностью ВЧК, заодно назначили комиссию по выработке положения о чрезвычайных комиссиях — под председательством Свердлова, хотя Дзержинский все-таки успел поучаствовать — Ленин уже выздоровел и отследил этот момент, вовремя вернув главного чекиста, чтобы его без него не женили. Так что 2 ноября вышел декрет ВЦИК о всероссийской и местных ЧК, только подтверждавший сложившееся к тому моменту положение дел. ВЧК так и оставалась органом СНК — то есть под Лениным, члены местных ЧК назначаются местными же исполкомами советов, а председатели местных ЧК — избираются также местными исполкомами, но утверждаются ВЧК. Ленину удалось сохранить под собой хотя бы часть силовых структур.

А то раньше — в 1917 — была создана только ВЧК при СНК, в январе 1918 разграничили полномочия — отныне ВЧК занималась только розыском, пресечением и предупреждением преступлений, а судопроизводство вела Следственная комиссия при Ревтрибунале. Сама ВЧК могла накладывать такие наказания, как 'конфискация, выдворение, лишение продовольственных карточек, опубликование списков врагов народа'. К — Кровожадность. Еще бы вывешивали фото контрреволюционеров на доску 'Они позорят наш район'.

Хотя вскоре пришлось расширять полномочия — 21 февраля СНК выпустил декрет 'Социалистическое отечество в опасности !', согласно которому 'Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления.' Не встречал ни одной оставшейся на историческом горизонте страны, в которой не делали бы подобного же в критической ситуации. Впрочем, и тут ЧК была лишь одной из организаций, которая должна была заниматься расстрелами указанного элемента. И она этим занималась. Так, в одном из дел 'По постановлению Всероссийской Чрезвычайной комиссии при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией в ночь на 22 марта были расстреляны Рожден Семенович Гигашвили и Виктор Ефимович Джикидзе за убийство, торговлю водкой и покупку оружия, принадлежащего Республике. Кроме того, были расстреляны за вооруженное вымогательство, продажу оружия, принадлежащего Республике, и дикий разгул заведующий штабом по сформированию маршевых отрядов Красной Армии Сергей Семенович Яковлев, его помощник Василий Ларионович Герасимов, писарь того же штаба Семен Александрович Абрамов и служащий меблированных комнат Павел Павлович Федотов.' Вот они — 'жертвы большевистского режима'.

ГЛАВА 15.

Ну и далее — подборка выдержек из документов 'кровожадного' ЧК за 1918 год:

'Всех грузин, замешанных в деле и в торговле спиртом, отправить этапным порядком на родину.'

'Кокаиниста Н. Алексеева направить в больницу для нервнобольных. Аптекаря Гайгала, продававшего кокаин, выселить из Москвы, передав аптеку городу.'

Да, недаром перестройщики ополчились на чекистов — своими действиями последние мешали планам по стрижке бабла и массовой наркоманизации народа — подавали контрпример излюбленной англо-саксонской политике в других странах. Поэтому чекистов просто кровь из носу требовалось смешать с грязью. Что, повторю, было непросто — мешали чекистские документы наподобие таких:

'Инструкция для производящих обыск и дознание

1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.

2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое, никакие нравоучения и окрики недопустимы.

3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.

4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы.

Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до трех месяцев, удалению из Комиссии и высылке из Москвы.'

'Из протокола заседания ВЧК о злоупотреблениях некоторых сотрудников ВЧК

Слушали:

22. Доклад тов. Дзержинского об учиненных в ночь на 5 апреля безобразиях людьми из отряда Полякова, когда один из них был задержан пьяным и один арестован на улице за стрельбу в извозчика, причем последний был ранен.

Постановили:

22. Отряд расформировать, поручить Секретариату совместно с товарищами Черновым и Евсеевым произвести строжайшую выборку из людей отряда; непригодных удалить, виновных и преступных предать суду, остальных причислить к общему отряду Комиссии, причем состоявших в отряде Полякова не назначать в качестве разведчиков.'

— все пытались сохранить руки чистенькими, не знали как дети и внуки их последователей будут их замазывать, чтобы обелить своих предков.

Но сохранить руки чистыми никак не получалось — все время выявлялись стяжатели:

'4. Доклад тов. Дзержинского о результатах деятельности Ликвидационной комиссии, ездившей со специальным назначением в Петроград.

Из доклада выясняется, что обвинения, возводимые на комиссию о содержании в Петрограде под арестом до сих пор еще не допрошенных, касаются не столько ВЧК, сколько Комиссии Урицкого, причем Ликвидационной комиссии удалось выяснить странный факт освобождения Петроградской комиссией преимущественно лиц состоятельных, в то время как бедняки сидели под арестом, и лишь с приездом Ликвидационной комиссии освобождено было около 30 чел. из них.'

Хватало среди критиков и 'эффективных менеджеров':

'Другое обвинение, возводимое на ВЧК, что она занималась и вела дела маловажные и 'негромкие', объясняется исключительно различием в тактике и способах борьбы с преступностью: в то время как Комиссия Урицкого едва ли не намеренно допускала совершаться преступлениям, после чего уже проявляла активность своих действий, ВЧК, ставила всегда, как ставит и теперь, своей целью предупреждение преступления, что, разумеется, в смысле внешнего эффекта производит меньше впечатления, по существу же дает несравненно большие результаты. Единственным более или менее основательным укором ВЧК может быть признано некоторое несовершенство в техническом смысле построения обвинений и в самом учете обвиняемых, объясняемое недостатком юридических познаний работников комиссии.'

Это когда головной конторе ЧК — Всероссийской ЧК — ставили в пример работу одного из ее филиалов — Петроградской ЧК под руководством Урицкого. Но чекисты не сдавались и раз за разом проводили очистку рядов:

'Доклад т. Дзержинского о необходимости некоторой чистки в личном составе Комиссии ввиду обнаружения злоупотреблений с арестами и освобождениями.'

Причем чекисты были такими зверями, что им приходилось делать доклады о своей работе перед какими-то меньшевиками и прости-хосподи эсэрами, к тому же правыми:

'о необходимости выработки ответа на внесенный меньшевиками и правыми эсерами запрос в Московский Совет о репрессиях против печати и правых эсеров, принятых ВЧК'

И жаловаться на советы:

'3. До тех пор, пока Московский Совет полностью не предоставит ВЧК всей полноты прав, действовать в контакте с президиумом Московского Совета. В случае резких разногласий — апеллировать во ВЦИК.'

Ну и массово расстреливать некоторых спекулянтов и бандитов:

'Заслушано:

1. Дело Череп-Спиридовича, уличенного в шпионстве, черносотенной агитации и спекуляции процентными бумагами на несколько миллионов рублей.

Постановлено:

Образовать постоянную комиссию в составе тт. Дзержинского, Евсеева, Закса для точного установления виновности задерживаемых крупных преступников и бандитов с предоставлением права означенной Особой комиссии в случае подтверждения их виновности немедленно предавать расстрелу.

Дело Череп-Спиридовича передать на рассмотрение означенной комиссии.

Заслушано:

2. Предложение тов. Закса о выяснении отношения комиссии к единоличному распоряжению о расстреле, как это имело место с распоряжением тов. Дзержинского по отношению к двум бандитам, пойманным на месте преступления с оружием, с взрывчатыми веществами.

Постановлено:

В случае, если при доставлении в Комиссию задержанных сразу выясняется их принадлежность к бандитам, немедленно подвергнуть расстрелу по постановлению Особой комиссии (п. 1-й). В случае отсутствия кого-либо из состава Особой комиссии предоставить право остальным ее членам приглашать для пополнения кого-либо из других членов Комиссии. В случаях разногласий передавать дело немедленно рассмотрению Комиссии или Бюро. Распоряжение Дзержинского одобрить.'

А Дзержинскому в начале июня пришлось жаловаться на гадких анархистов (которых, вообще-то, разоружали с боевыми действиями только два месяца назад — в апреле):

'В ? 62 газеты 'Анархия' от 18 мая 1918 г. появилась статья под заглавием: 'Будем готовы', в которой автор ее, некто 'Андрей', между прочим, пишет обо мне:

'Он каторжник, отбывал каторгу в Александровском централе.

Но... можно быть на каторге и пользоваться большими, недопустимыми для искреннего революционера привилегиями; это было и с Дзержинским. Он находился на особом счету у администрации. Фактически он содержался на положении 'скрывающегося' и обретался больше всего в одиночке. ('Скрывающиеся' на тюремном языке — это доносчики и провокаторы, нетерпимы в общих камерах). ...'

Ну и далее 'всесильный' Дзержинский пишет в ЦК и ВЦИК:

'я прошу вас, товарищи, возбудить следствие и привлечь к ответственности клеветников.'

— это для понимания атмосферы того времени — насколько она была 'кровожадной' по сравнению с демократическими рассказами. Причем, для мякотки отмечу — мятеж белочехов уже начался, но, похоже, все еще считают что с этим удастся быстро справиться — все-таки страна уже фактически находилась под властью Советов.

А Дзержинский, видимо, чтобы освободить камеры для массовых жертв террора и репрессий, просит за подследственных разобраться секретарю ВЧК Левитану Гутману Нафтальевичу (Левитан — скорее всего фамилия, Гутман — имя; вступил в партию большевиков, конечно же, в 1917, как и Троцкий, в 1928 же исключен как троцкист, успел поработать на БАМе и в 1937 как троцкист уже расстрелян):

'Тов. Левитан.

Я вчера, 23/VI, был в Бутырской больнице. Следующие просьбы арестованных:

1. Сидит некая Ольга Алексеевна Семенова, был ордер на освобождение Ольги Семеновны Семеновой. Не освобождена. Необходимо справиться и виновного в небрежности привлечь к ответственности.

2. Графов, курьер Свердлова, посажен за пьянство, сошел с 'ума', но уже здоров. Запросите Свердлова, что с ним сделать.

3. Сергей Георгиевич Танеев, ар. 10.VI, командир 3-го бат. 3-го Моск. Совет. полка, за дезорганизацию и к.-р. Невиновен. Вел дело Гальперштейн. Доберите справки о деле. Прошение прилагается.

4. Ремнев и Цейтлин. В каком положении их дело? Цейтлин просит разрешить свидание с женой. Уведомить больницу. Утверждают, что их могут взять на поруки Муралов, его секретарь и Раскольников.

5. Гончаренко Юрий Сергеевич, пом[ощник] комис[сара] по продовольствию Прудникова со ст. Лозовая. Ар. 18 V, ни разу не допрашивали. Просит отдать жене забранные музык. инструменты и отослать ему в больницу забранные у него в нашей тюрьме 325 руб.

6. Корольков (из штаба Ремнева) спрашивает о положении его дела.

7. Белянкин из Вологды просит допросить его. Говорит, что обвиняется в к.р. неправильно.

Необходимо послать в больницу бумагу, что он числится за нами. Иначе его могут освободить. Дело было у Закса.

8. Берг Вас. Серг. — просит освободить на поруки. [Обвиняется в] к.-р., говорит, что ни в чем не виновен. Прошение его прилагается. Проверить по телефону, не ошибка ли, что получил 1 год тюрьмы и за что?

9. Коваленко Б.В. Прошение прилагается.

-'— У Пицковского.

Все прошения и бумаги верните мне со справками.'

То есть вместо того, чтобы как правоверному большевику заниматься расстрелами, всезлодейский председатель ВЧК просит вернуть скрипочку жене подследственного. Подобными действиями он нагло портит всю нарисованную нам картину.

Ну и уже с конца июня — после левоэсэровского мятежа (как говорили сами эсэры — 'Пусть Германия займет Россию до Волги' — конечно, их хозяевам — англичанам и французам — было бы выгодно, чтобы максимум немецких войск ушло как можно дальше), после начала мятежа белочехов, когда беляки и интервенты все больше разжигали Гражданскую войну, тогда уже начинают закручивать гайки:

'Предписывается всем гражданам города и деревни, не имеющим права и разрешения от советских властей на ношение и хранение огнестрельного и холодного оружия,.. . доставить все упомянутое выше в Чрезвычайную комиссию в двухнедельный срок со дня распубликования сего приказа; виновные в неисполнении сего будут подвергнуты суровому наказанию.

Губернские комиссии должны издать такой же приказ по уездам, волостям, селам и деревням о разоружении богатеев, мужиков-кулаков, попов, правых эсеров и меньшевиков.

По истечении двухнедельного срока продолжить приказ этот на три дня и после этого приступить к планомерному разоружению и отбиранию всего вышеперечисленного, обходя дом за домом, деревню за деревней, улицу за улицей. Необходимо это провести так, чтобы ни у одного кулака, ни у одного буржуя не осталось ни одного штыка, ни одного патрона.'

— больше всего умиляет заранее запланированное продление на три дня — сразу заложились на то, что все-равно протянут до последнего и до истечения срока сдать все не успеют. Все-таки какие-то ненастоящие 'кгававые пагачи'. Вот казаки атамана Семенова — они в это же время сдирают живьем кожу с крестьян, тренируются в рубке безоружных — но на роль 'кгававых пагачей' не подходят, так как идейно близкие — 'пусть сволочь, но это наша сволочь'.

Уже в августе:

'Товарищам Лиде, Руденицкому и Попаровскому в районе Перловки и Тайнинской предоставляется право и вменяется в обязанность расстреливать по их распоряжению всех подозрительных, у которых будет обнаружено оружие без разрешения.'

— наконец-то начинались расстрелы, о которых так долго говорили больше... а нет ... демократы.

Сентябрь:

'Дело очень серьезное. Организация белой гвардии немецкой ориентации. Члены — все б[ывшие] предводители дворянства и помещики и офицеры-усмирители. Очень многие не арестованы, хотя есть указания, где их искать. Дело лежало от 17/VIII без движения. Надо написать в справочное бюро, что всем хлопотам за арестованных по этому делу отказать и прошений не принимать.'

— ну вот ... так все хорошо вроде бы начиналось, а тут снова чекисты подводят демократов. Причем офицеры-усмирители — это офицеры, которые в царское время принимали активное участие в подавлении крестьянских бунтов и рабочих стачек и демонстраций — то есть 'усмирении' народа, причем такими методами, что против них выступали не только интеллигенция, но даже помещики. И вот — Советской власти уже скоро год, чехословацкому мятежу и началу Гражданской войны — три месяца (если считать по августу), а такие люди до сих пор гуляют на свободе и никто их не собирался расстреливать, ибо нахер никому не были нужны пока не взялись создавать антисоветские организации. Тут все просто: сидите тихо — нет террора, начали вести борьбу — есть террор.

Вообще же из 250 дел, рассмотренных лично Дзержинским на 21 сентября 1918 года (день отъезда в Швейцарию) — 15 — расстрелять, 20 — в конц.лагерь, 40 — освободить, остальные — на рассмотрении. А перед отъездом оставил распоряжение, которое еще больше мешает будущим демократам:

'Из преступлений по должности чрезвычайные комиссии должны принимать к своему производству только дела особой важности, представляющие опасность для Советской республики. Все остальные дела о преступлениях по должности, возникшие в чрезвычайных комиссиях, передаются ими в народные суды и революционные трибуналы'

Хорошо хоть некоторые подчиненные как-то пытались выправить ситуацию, но Железный Феликс и тут им всячески мешал:

'Иногородним отделом получается много жалоб на действия чрезв. комиссии, разрешающих дела, подлежащие разрешению судебных инстанций, притом комиссии выносят постановление о наказании на срок или без срока тюрьмы, какие могут исходить только от революционных трибуналов, народных судов и т.д. Так, например, Витебская чрезвычайная комиссия вынесла постановление о наказание спекулянтов 10 лет тюрьмы, другие комиссии присуждают на 3 или 5 лет общественных работ и т.п. Все это доказывает, что чрезвычайные комиссии не вполне ясно представляют себе функции чрезвычайных комиссий. Чрезвычайные комиссии, являясь органом борьбы, должны применять меры наказания лишь в административном порядке, т.е. меры предупреждения тех или иных незаконных действий, для чего комиссии и прибегают к арестам (в административном порядке), высылкам и т.д. Незаконченные же следствием дела о незаконных действиях отдельных лиц и организаций должны передаваться в судебные инстанции, каковыми являются революционные трибуналы, народные суды и пр. на предмет осуждения виновных, но ни в коем случае комиссии не должны брать на себя функции этих судов.'

То есть мало того что головная контора постоянно осаживает своих ретивых подчиненных, так и народ в общем не считает таким уж невероятным делом настрочить жалобу на чекистов — ну ничего не боится — то ли народ совсем уж безбашенный, то ли чекисты какие-то недостаточно кровожадные ... то ли дело беляки — 'Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать; Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня' — это на белом юге, в Поволжье КомУч только за лето-осень 1918 года расстрелял пять тысяч большевиков, а на севере из 400 тысяч населения только за 1918 год в тюрьму было брошено 38 тысяч — десять процентов, из них расстреляно 8 тысяч и еще тысяча умерла от болезней и побоев. Вот это размах ! Вот это заявка на успех ! И демократы не останавливались на достигнутом — расстрел рабочих демонстраций из орудий и пулеметов, баржи смерти, а Корнилов так вообще выдал — 'Пусть надо сжечь пол-России, залить кровью три четверти России, а всё-таки надо спасать Россию. Всё равно когда-нибудь большевики пропишут неслыханный террор не только офицерам и интеллигенции, но и рабочим, и крестьянам'. Ну то есть человек решил убить множество людей и тем самым спасти их от убийства большевиками. Л — Логика. Как будто специально для большевистских агиток. И ведь большевики знали с кем имеют дело — предыдущие десятилетия крестьянские бунты и забастовки рабочих раз за разом топились в крови теми самыми 'усмирителями', а ведь 'бунтовщики' всего-то хотели чтобы им оставляли хоть чуточку побольше хлеба, а не вывозили бы все за границу в обмен на кружева и брюлики.

И далее чекисты не вели себя кроваво-образцово. Февраль 1919:

'1) Если за арестованных полицейских чинов ручательства в их лояльном отношении к Советской власти нет и если в прошлом они зарекомендовали себя как преданнейшие слуги Романовых, таковых перевести из тюрем в концентрационные лагеря для общественных работ.

2) За всех полицейских чинов, за коих советские партийные организации ручаются в их лояльном отношении к Советской власти и если таковое подтверждается взятием их на поруки партийными товарищами или советскими учреждениями, таковых освобождать, взяв с них подписку о явке по первому требованию губчека.'

— 'где посадки' ? Причем это постановление шло вдогонку к постановлению от 11 декабря 1918 года, по которому усиливался контроль парткомов и советов над ЧК — они получали право незамедлительного освобождения арестованных под свое поручительство, тогда же были усилены меры по защите сотрудников советских учреждений от чекистского произвола.

Март:

'Ввиду того, что в последнее время, по слухам, различные темные личности под видом следователей, комиссаров и ответственных должностных лиц ВЧК занимаются всякого рода вымогательствами, вводя в заблуждение родственников и знакомых заключенных под стражей, Всероссийская Чрезвычайная комиссия доводит до всеобщего сведения следующее:

Все лица в интересах облегчения участи самих арестованных обязаны немедленно о всех случаях шантажа и вымогательства сообщать об этом во Всероссийскую Чрезвычайную комиссию на имя председателя комиссии с указанием точного адреса и телефона.

Все лица, подавшие такое заявление, найдут полную защиту от шантажистов, будут немедленно выслушаны, и будут приняты самые решительные меры для привлечения виновных к строгой ответственности и удовлетворения пострадавших.

Только при этих условиях ВЧК может гарантировать родственников и знакомых от шантажа и вымогательства со стороны темных личностей, действующих от имени Всероссийской Чрезвычайной комиссии.'

— складывается ощущение, что, говоря о кровавых палачах, демократы на самом деле обличали своих братьев по духу, благо что в 'благословенные 90е' таких вылезло с избытком, так что немудрено 'спутать'.

Май:

'Заявление ВЧК об отношении к оппозиционным партиям

23.05.1919

Целый ряд беспорядков, возникших в последнее время, говорит о том, что лавры Краснова желают выслужить лев. соц.-рев. и меньшевики. Вся ихняя paботa всецело сводится к разложению нашей армии (Брянск), расстройству нашей промышленности (Петроград, Тула), нашего транспорта (железнодорож. забастовки). Настоящим ВЧК заявляет, что она не будет делать никакого исключения между белогвардейцами красновского толка и белогвардейцами из партии меньшевиков и лев. соц.-рев. Карающая рука Чрезвычайной комиссии опустится с одинаковой тяжестью на головы тех и других. Арестованные лев. соц.-рев. и меньшевики будут нами считаться заложниками, и от поведения обеих партий будет зависеть ихняя судьба.'

— а ведь согласно истинно верной современной точке зрения большевики уже уничтожили все оппозиционные партии. Опять чекисты шли в пику нашим передовым современникам.

Июнь:

'Слушали:

6. Проект декрета о расширении права расстрела, внесенный т. Дзержинским.

Постановили:

6. Принять декрет за основу, выбросив лишь расстрел за подделку документов и соединив в общей формулировке в одном пункте участие в заговорах и в контрреволюционных организациях. Юридическую обработку проекта поручить т. Стучке, назначив ему 2-дневный срок. После этого декрет внести в Президиум ВЦИК.'

— ну наконец-то пошли расстрелы ... видимо, все-таки решили вытащить на свет практику столыпинских военно-полевых судов, когда расстрел полагался если 'виновность ... очевидна по мнению администрации', да и столыпинский подельник Гурко предлагал брать заложников. Не, никакой фантазии у большевиков в части террора ! Все, ну все слизали с правителей РКМП !

... правда, и тут напортачили с расстрелами — какие-то они странные:

'ВЧК считает нужным указать, что суровое наказание ждет всех тех, кто вздумает злоупотреблять предоставленными ЧК правами. За применение прилагаемого декрета к каким-либо лицам в корыстных целях виновные будут расстреливаться'

Ну да — чем дальше, тем все больше Дзержинскому и его подручным приходилось бороться не с контрой, а с уродами, пробравшимися в ряды чекистов. И это неудивительно — если летом 1918 года в ЧК — во всех отделениях — было порядка тысячи человек, то к концу того же года — уже под тридцать тысяч. Естественно, при таком бурном росте на теплые места, облеченные властью, пробирались темные личности, поднятые со дна еще Февральским переворотом и затем растравленные псевдо-демократической вседозволенностью Временного правительства — это и нам знакомо по 80м-90м годам. То же было и тогда. Красный террор и был отменен еще 8 ноября 1918 года — всего через два месяца после его начала, когда Ильич наконец смог вернуться в центр событий несмотря на то, что Свердлов, как и летом 1917 года, опять попытался провернуть финт с удержанием Ленина вдали от событий — теперь уже под предлогом заботы о его здоровье. И сворачивался террор, видимо, после высказываний чекистов в стиле 'Мы не ведём войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуев как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советской власти' — все-таки это был перебор, на который большевики не подписывались, а потому Ленин мог и лишиться своего единственного силового блока.

Раньше-то тоже был не сахар — так, еще 25 июля 1918 года 243 представителя большевистской фракции ВЧК слали в ЦК и лично Ленину требование 'раз и навсегда покончить с теми проявлениями массовых злоупотреблений сотрудников и даже членов Комиссии, которые наблюдаются за все время деятельности Комиссии. Президиум Комиссии и заведующие отделами окружили себя секретными сотрудниками, часто навербованными из помилованных, к смертной казни приговоренных уголовных преступников. Мы измучились в тисках этой проклятой атмосферы уголовщины, которая царит в Комиссии'. Эсэры тоже были не в восторге от действий некоторых членов ЧК — 'Вместо того чтобы избавить большевистский режим от самой кровавой и грязной работы, чрезвычайки стали гангреной, разносящей заразу по всему организму совет?ской власти'. Но до поры до времени у Ленина просто не было другой силы, хотя и эта сила уже выходила из подчинения — уже были слышны слова 'Мало ли какой сволочи вертится теперь около Ленина и Троцкого. Если сам Ленин попадется в контрреволюции, он также будет арестован' — это в ответ на предъявление мандата за подписью Ленина.

Проблема была в том, что если Всероссийская ЧК была создана при СНК, то местные ЧК создавались в основном местными же советами, то есть контроль со стороны ВЧК был умеренным или вовсе никаким. Это пошло еще с февраля 1918 года, когда ВЧК через 'Известия ВЦИК' послал всем Советам телеграмму с призывом создавать местные ЧК — тогда происходила передача власти от местных военно-революционных комитетов местным же советам, и предполагалось, что чрезвычайки будут их силовыми структурами наряду с красногвардейскими отрядами, но если вторые занимались непосредственно силовыми операциями, что ЧК — розыском и предупреждением преступлений по должности, со спекуляцией, контрреволюцией и саботажем. Все — в соответствии с марксистским учением об отмирании государства и его репрессивных структур — оборону и подавление сопротивления свергнутых классов будет выполнять сам народ — то есть советы и их комиссии. Как говорил Ленин — 'Советы = вооруженные рабочие и крестьяне', большевики стремились 'к полному осуществлению вооружения всего народа'. Тогда и была образована Московская ЧК, ЧК других крупных городов — все-таки по стране насчитывалось 40 тысяч уголовных элементов, и это без учета деклассированных, которые также были способны поучаствовать в беспорядках и за 1917 привыкли к безнаказанности. Народная милиция не была способна бороться с контрой — все-таки состоящим в ней дружинникам надо было еще и работать, кормить семьи, потому борьбу с бандитизмом и контрой советы вели где с помощью ревкомов, где — политотделами при штабах, где — комиссариатами — в общем, кто во что горазд. И 18 марта наконец было принято постановление 'О работе ВЧК во всероссийском масштабе', согласно которому создание комиссий унифицировалось и только им передавались функции арестов, обысков, реквизиций, конфискаций. Но если раньше ЧК создавались по линии Советов, то есть как бы от Свердлова, то теперь они создавались уже по линии СНК и Партии, то есть от Ленина. Проблема была в том, что где-то ЧК уже были созданы — как, например, в Москве — и с переездом ВЧК в Москву Московскую горчека и губчека влили в состав ВЧК, в связи с чем возник конфликт по линии Советы-Партия, который усугублялся трениями между Лениным и Сапроновым, который был мало того что председателем Мосгубисполкома, так еще и был предводителем левых коммунистов, которым не нравилась слишком либеральная линия большевистского центра по отношению к буржуям и середнякам. То есть контроль над ЧК осложнялся не только противоречиями по линии партия-советы, но и из-за группировок внутри самой партии. Причем Сапронов поддерживался многими старыми большевиками и держал в руках Московский регион — важнейший для большевиков после переезда правительства в Москву. Весной 1918 года Московская ЧК все-так была слита с ВЧК, но советы продолжали борьбу, и так как ЧК теперь 'непосредственно подчинены Всероссийской чрезвычайной комиссии, не имеющей живой связи с жизнью на местах. ... указаны конкретные факты, дискредитирующие советскую власть, которые являются результатом отсутствия всякого контакта с местными советами, т.к. публичные казни в уездах не могут быть признаны директивами центра' — в сентябре 'Мосгубисполком убедился, что борьба с контрреволюцией ведется по губернии случайно, непланомерно, неорганизованно, что ВЧК мало осведомлена о том, что делается в губернии, что, таким образом, пока чрезвычайные комиссии не находятся под контролем местных исполкомов и пока при Московском губернском совете не будет создана Московская губернская чрезвычайная комиссия, борьба с контрреволюцией в губернии будет протекать совершенно бесконтрольно и без должного руководства. Принимая это во внимание, Московский губернский исполком постановляет — присоединяясь к предложению НКВД, создать при Мосгубсовете чрезвычайную комиссию, которая, находясь под контролем Московского губернского исполкома и работая в теснейшем контакте с ВЧК, упорядочит борьбу с контрреволюцией в губернии' — Московская губчека была воссоздана в начале декабря под контролем Советов.

Свердлов и так-то вел наступление, желая вернуть губернские ЧК под контроль советов, а если получится — то прибрать к рукам и ВЧК — он говорил что местные ЧК должны подчиняться исполкомам, которые вообще-то являются высшими органами власти на местах. В начале октября другой партийный деятель отмечал, что 'определенные гарантии личной безопасности при таком разгуле чрезвычайщины оставались только у членов СНК, ВЦИК и исполкомов, а остальные коммунисты могли быть 'во всякое время расстреляны, с отчетом 'после' любой уездной ЧК' — ЧК становилась опасна для самих коммунистов, впрочем чекисты отмазывались — 'Мы предлагаем вам, товарищ, привести хотя бы один пример о расстреле какого-либо коммуниста, если он не взяточник, не прохвост'. Бухарин писал, что чекисты будут выдумывать для себя работу и продолжать вырождаться, Каменев говорил что разложение ЧК идет все дальше и глубже, и реформой тут не поможешь — атака на Железного Феликса и его ведомство шла со всех сторон, и лишь прикрытие Ленина как-то помогало держаться — все нападки на ЧК он называл обывательские толки, ничего не стоящие. Чекисты со своей стороны опубликовали в Правде несколько покаянных статей, что дескать дискредитировавшие себя губЧК надо расформировать, а чтобы работа шла продуктивнее — слить ЧК и НКВД, и пусть даже под руководством исполкомов — что и было сделано в марте, благо что Свердлов своевременно скончался и пропала угроза чекистам с его стороны, а то в январе 1919 года комиссия ВЦИК уже выдвинула проект ликвидации ЧК, так как 'В настоящее время главные силы контрреволюции в России фактически раздавлены, — с некоторым опережением событий заявлялось в проекте. — Охрана Советской Республики от возможных проявлений и попыток контрреволюционных сил и беспощадное их подавление отныне может быть достигнуто планомерной и решительной деятельностью революционно-судебных органов репрессии'. Да и принятое решение о том, чтобы оставить в ведении ЧК лишь функции проведения следственных мероприятий, а судебную часть передать ревтрибуналам, была обойдена, причем тем же способом, каким Свердлов сохранил костяк комбедов — когда те в конце 1918 начали распускаться в связи с переориентацией партии на союз с середняком, члены комбедов просто переизбирались в местные Советы — то же случилось и с ревтрибуналами — в них перешло много чекистов — так контроль над этими структурами был сохранен партией (Лениным) и не утек к Советам. Да и в местностях, объявленных на военном положении, полномочия ЧК были гораздо шире. Ну и за три дня до смерти Свердлова Дзержинский шлет в ЦК письмо — 'В связи с бывшей кампанией, направленной против ЧК на страницах нашей печати, в провинции на местах замечается массовый уход ответственных партийных товарищей с занимаемых ими постов в ЧК. При этом местные партийные организации или ячейки в некоторых местах покровительствует этому или проявляют даже в этом свою инициативу. ... ВЧК настоящим просит Вас, уважаемые товарищи, издать циркуляр по всем провинциальным организациям РКП с указанием необходимости оставления старых работников на занимаемых ими постах в ЧК'. На следующий день уже в губернские ЧК пошла телеграмма — 'В последнее время замечается сильное понижение деятельности чрезвычайных комиссий. На местах многие ответственные работники ЧК вследствие реорганизации и до некоторой степени похода против существования ЧК забыли стоящие перед ними задачи и свели ЧК на нет' — ну и далее на тему 'не стоит отчаиваться, свет в конце туннеля уже виден'.

ГЛАВА 16.

Впрочем, сам Дзержинский постоянно чистил ряды своей организации, пусть и с переменным успехом — из губернских ЧК Всероссийской ЧК к весне 1919 года были изгнаны уж совершенно непригодные кадры. Но они осели во Всеукраинской ЧК — как раз весной же 1919 на Украине была восстановлена советская власть — вот туда вся эта шваль и ломанулась — мстить за черту оседлости и прочие обиды.

Причем надо отметить, что Советская Украина тогда была по сути отдельным государством, хотя и тесно связанным с Советской Россией. Первая Советская республика — Украинская Народная Республика Советов — была провозглашена в Харькове еще в декабре 1917 как ответ на окончательное отделение от Российской Республики Украинской Народной Республики, которое объявили националисты из Центральной Рады после Октября. Вскоре советская власть установилась на большей части УСР — население Украины, особенно городское, было против украинизации, насаждавшейся нациками из Центральной Рады. Причем восток и юг — Харьков-Луганск-Мариуполь-Одесса — были советскими уже к 20м числам января 1918 года, Полтава стала советской также 19 января, а 8 февраля — и Киев.

Но к концу апреля 1918 года наступление войск Центральных держав заставило украинские Советы отступить в Россию. Образовавшаяся Украинская Держава гетмана Скоропадского держалась лишь на немецких штыках — постоянные крестьянские бунты подавлялись но вспыхивали вновь и вновь — за полгода оккупации было убито 22 тысячи немецко-австрийских солдат и офицеров и под 30 тысяч гетманских войск. Это только убито, без учета раненных. Партизанскими отрядами руководили в основном большевики, левые эсеры, анархисты. То есть база сопротивления была широкой, опыт нарабатывался ускоренными темпами. Русское офицерство, коего набралось на Украине под сто тысяч человек, предпочитало не вмешиваться ни во что — кто-то уходил на Белый Юг, основная же масса ждала чем все закончится — мало кто хотел воевать против народа.

После поражения Центральных Держав гетман Скоропадский в середине ноября 1918 попытался переобуться в прыжке, выпустив манифест за создание Всероссийской Федерации, но свергнутая в начале 1918 года советами Директория тут же подняла давно готовившееся восстание под руководством Петлюры — вскоре на сторону петлюровцев перешли многие части гетманской армии, и если бы не немцы — Киев был бы взят уже в конце ноября. Но немцам надо было вывести свои войска, поэтому они на свою голову приказали Петлюре остановить наступление и отойти от Киева. Это позволило последнему нарастить и перегруппировать свою армию и уже в свою очередь начать разоружение немецких гарнизонов и отходящих на запад эшелонов — к этому времени немецкая армия уже практически разложилась и почти не оказывала сопротивления — солдаты спешили домой. К 20 декабря 1918 года в некоторых районах Украины установилась власть Директории — снова была восстановлена Украинская Народная Республика. Но ненадолго.

Одновременно с выступлением сил Директории на Украине вспыхнули и советские восстания — советы также разоружали немецкие гарнизоны и воевали с гетманскими войсками, а вскоре и с петлюровцами — так, в конце ноября в Полтаве установилась было советская власть, но через два дня перешедший на сторону петлюровцев атаман поднял мятеж. К концу 1918 года советская власть установилась в основном на Донбассе и в Харькове, тогда как в остальной части укрепилась Директория, на юге — в Одессе и Севастополе — началась интервенция войск Антанты.

В конце ноября в Курске члены ЦИК Советов Украины образовали временное рабоче-крестьянское правительство, тогда же создана Украинская советская армия, в которую вошли уже оформившиеся партизанские отряды — эта армия и занималась освобождением Украины. Причем Петлюра протестовал против присутствия войск Советской России на территории Украины, а их там и не было ('ничто не ново под луной' !), поэтому он 16 января 1919 года объявил России войну, ну тут уж Красная Армия Советской России могла бы вступить в войну, да не поспела — Украинская советская армия за счет местных отрядов разрасталась не быстро, а стремительно, так же стремительно продвигалась и по Украине — 5 февраля был освобожден Киев, 27 марта петлюровцы были прижаты к Галицийской границе, 6 апреля освобождена Одесса, а греко-французские войска вылетели из нее как пробка — дело быстро решил переход войск атамана Григорьева на сторону Красной армии — все, Украина снова была советской, а 15 апреля начался вывод французов из Севастополя — Крым вернулся в состав России. И, повторю, хотя в этих событиях также участвовал 'северный ветер', но это было отдельное государство, со своей армией, партией, правительством и силовыми органами, в том числе Всеукраинской ЧК — по аналогии со Всероссийской ЧК в РСФСР.

И с декабря 1918 в ВуЧК заправлял Исаак Израилевич Шварц — классика ! — партийный деятель с приличным дореволюционным стажем, слушатель партийной школы в Лонжюмо — в общем, проверенный кадр. Да так управлял, что в марте Нарком юстиции писал 'всё насквозь пропитано уголовщиной, хулиганством, полнейшим произволом и безответственностью опытных негодяев', 'картина полного игнорирования им всех законов и распоряжений Правительства' — в общем, надо было срочно чистить этот гадюшник — вот и направили туда из ВЧК Лациса — делиться опытом.

Но лучше не стало — 'Работа местных чрезвычаек определённо проваливает фронт и сводит на нет все военные успехи, создав такую контрреволюцию, какой ни Деникин, ни Краснов никогда сделать не могли'. Красноармейцы Украинской Красной Армии, местные жители, благо что многие были участниками партизанских отрядов, то есть люди решительные и вооруженные — все ополчились против ВуЧК — с попустительства своих командиров и Реввоенсоветов красноармейцы разгоняли местные ЧК — 'Части, которые проходят мимо города, занимаются произволом. Происходят погромы под лозунгом: 'Бей жидов, громи ЧК, — они враги наши'', жители не отставали — 'Сотрудники ЧК — евреи, которые попадают в руки населения, расстреливаются', 'Непрерывные восстания, грабежи и убийства, неоднократный разгон ЧК. В одном случае был убит бандитами почти весь состав коллегии и сотрудников ЧК'. Ленин писал Лацису — 'Каменев говорит — и заявляет, что несколько виднейших чекистов подтверждают, — что на Украине Чека принесли тьму зла, будучи созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся'. И проверки это подтверждали — 'большинство чекистов не соответствуют своему назначению, ибо в губчека всё испорчено жаждой власти в самом грубом смысле этого слова'. Впрочем, не исправилась ситуация и через год — в 1920 году председатель Верхтрибунала при ВЦИК Крыленко заявил, что если ЧК правой рукой уничтожает контрреволюцию, то левой — плодит ее, причём неизвестно, которая из рук действует лучше: 'боюсь, что она левша' (тут, правда, скорее всего сказывалось еще и давнее противостояние партии и советов, которые хотели да не смогли подмять под себя ЧК).

Да это и неудивительно — еще до революции многие сотрудники ВуЧК и члены их семей пострадали от еврейских погромов и ограничений черты оседлости, а потому спешили расквитаться с обидчиками, благо что вооруженная и организованная сила — отряды самообороны — начала создаваться ими еще с начала 20го века. Впрочем, обидчики не отставали от своих давних соперников — на Украине за период 1918-20 годов в еврейских погромах со стороны петлюровцев, белогвардейцев и зеленых погибли десятки тысяч евреев. Причем все было довольно странно — так, заложники ЧК писали Харьковскому губернатору после захвата Харькова белогвардейцами — 'нам объявлено, что дальнейшая наша судьба и наша жизнь зависят от того отношения, которое создаётся между занявшею г.Харьков новою властью и оставшимися в г.Харькове коммунистами, рабочими и членами их семей. ... Убедительно просим Вас для спасения нашей жизни и во имя наших семейств принять решительные меры к устранению каких-либо насилий и репрессий над коммунистами, рабочими и их семьями' — чтобы когда белогвардейцы вздумают вешать коммунистов и рабочих — сто раз подумали чем им это аукнется. В ответ белогвардейцы тоже взяли заложников — '1) Шлезберг, владелец магазина часов и золотых вещей, 2) Гальперин, владелец завода фруктовых вод, 3) Рахлин, компаньон Гальперина, 4) Варшавский, владелец аптекарского магазина, 5) Гликин, портной, 6) Кац, студент, 7) Брандес, женщина-врач, 8) Понизовский, 9) Ойберман, 10) Фидлер, 11) Розеншток и 12) Оренштейн' — странный выбор, прдиктованный видимо пропагандой о том что все большевики — евреи и им будет жалко своих, которые на самом деле были вовсе не своими, по крайней мере большинству большевиков. Пружина ненависти только закручивалась (в РИ последний еврейский погром произошел в Киеве 7 сентября 1945 года). И под таким 'прикрытием' белые продолжали вешать рабочих.

В общем, не зря этот гадюшник чистили, да не один раз, в конце тридцатых добрались наконец и до Лациса с Уншлихтом и прочими деятелями, хотя Шварц, сучара, на момент 1943 года был еще жив и заведовал фармакологией. Как и комендант Харьковской ЧК Степан Саенко, прозванный 'Комендант смерти' — который 'из всех яблок любит глазные' — правда, это со слов Велимира Хлебникова, который сначала 'Крылышкуя золотописьмом' а потом и вовсе с помощью психиатров откосил от службы в армии — то есть тот еще кадр. Что самое удивительное, когда за Саенко 'пришли' в 1938, он якобы мало того что оказал сопротивление, за которое его не наказали, но вскоре арестовали и того, кто отдал приказ арестовать Саенко. И мне вот было интересно — какими такими связями обзавелся этот персонаж что стал неприкасаемым и, более того — считающим себя вправе оказать сопротивление кому угодно и без последствий для себя. Я бы не отказался заполучить такую возможность, но вот не знал — как. Мы, конечно, к нему подбирались, дабы изъять и допросить — с концами, естественно, но еще требовалось время. Ну, еще посмотрим конечно — от органов он отдалился уже в 1924, да и когда был в ЧК — бандиты его очень боялись, ведь он расстреливал без суда и следствия и выходил невредимым из многочисленных засад, устраиваемых на него ворами в законе, да и сейчас — во время войны — руководил антинемецким подпольем — то есть вроде бы трогать такого человека — грех. Было у меня подозрение, что Саенко, как и Шварц, были членами боевых ячеек, которые организовывал Свердлов еще до революции, и если свердловцев, поднявшихся в верхние эшелоны, в основном поставили к стенке, то эти — так и продолжали нести вахту, особо не высовываясь но и не сдавая друг друга. Эдакий советский Орден Тамплиеров или советских Ассасинов. Например — того же Саенко взял в ЧК комендант Харькова Павел Кин — тоже член одной из боевых пятерок Свердлова, который также избежал репрессий и скончался в 1943 году, поработав председателем исполкомов нескольких городов и губерний — должности очень немалые. Или Яков Юровский — который расстреливал царскую семью — тоже ведь из боевиков-свердловцев, и тоже умер своей смертью. Возникало подозрение, что в 1917-19 годах шла скрытая борьба между свердловскими боевиками и чекистами — то есть боевиками ленинскими — собственно борьба двух ветвей советской власти, точнее — советской и партийной. Ну и где-то тут Троцкий с РККА. И причем все это взаимно переплеталось, враждовало и сотрудничало, и так и шло до настоящего времени, так как все эти люди занимали разные должности — не только в безопасности или армии, но и в партии, в советских и хозяйственных органах — и баланс сил был примерно равным ну или как минимум не позволял серьезно затронуть соперничающую группировку без несения собственных неприемлемых потерь. Вот я в том числе такими историческими исследованиями и пытался сложить паззл — кто есть ху, с кем дружит либо враждует, на что готов и может пойти 'в случае чего'.

Возвращаясь в 1919 год — вскоре эти украинские чекисты настроили против себя многие слои населения, да еще продразверстка, которой украинские и российские советы рассчитывали снять проблему голода в Центральной России в условиях гражданской войны — в общем, в мае 1919 года полыхнуло Григорьевское восстание, которое поднял тот самый Григорьев, который только недавно — месяц назад — перешел на сторону большевиков. Причем восстание было странным — восставшие выступали за советы, но без ЧК или без большевиков — в зависимости от местности, при этом некоторые большевистские парторганизации переходили на сторону восставших, как и советы, и полки других атаманов — ведь Украинская Красная армия по сути так и оставалась сборищем партизанских отрядов — со своими батьками в качестве командиров — только им дали номера — и типа все, наши. Ничего подобного. Уже через неделю были заняты ряд крупных городов включая Екатеринослав (который потом стал Днепропетровском), Херсон, Очаков, Умань, Винница, Николаев, Бердичев, Кременчуг, Черкассы — практически вся южная половина Украины была охвачена восстанием и по сути захвачена восставшими. Причем убивали как евреев, так и русских — восставшие были ярыми нациками, причем активное участие а то и руководящую роль играли многочисленные левые партии с националистическим уклоном — национал-коммунисты, национал-эсэры, национал-социал-демократы, национал-анархисты — в общем — партии разные, а цель одна — убить всех евреев и русских.

Самое удивительное, что как быстро восстание распространилось, так же быстро удалось его загасить — оставалось еще достаточно полков, верных большевикам, порой не из-за идейных соображений, а по причине вражды между возглавлявшими их атаманами. К началу июня остатки григорьевцев и прочих окончательно перешли к знакомой им тактике партизанской борьбы, а СНК УССР активно переформатировало Украинскую Красную армию — поменяли командующих, вне закона был объявлен занявший выжидательную тактику Махно, еще несколько полевых командиров, а ряд атаманов были по тихому убиты, некоторых потом даже героизировали — как например Николая Щорса. Впрочем, было за что. Григорьева же вскоре пристрелили телохранители Махно за попытки наладить связи с буржуями — то есть с Деникиным, но Украина уже полыхала локальными выступлениями крестьян. Это восстание мало того что в итоге обрушило фронт Красной Армии и позволило белым захватить Украину летом 1919 года, так еще были сорваны планы большевиков идти на соединение с Советской Венгрией — там как раз 21 марта 1919 года была образована Венгерская Социалистическая Республика, и от Могилев-Подольского и Днестра, где остановилось наступление Украинской красной армии, до Венгрии оставалось менее четырехсот километров. А так — к августу 1919 года Румыния задавила Венгерскую ССР даже несмотря на возражения представителей Антанты.

В общем, ВуЧК натворила бед и так и продолжала — в августе 1919 года другой Шварц — Сергей (что редкость) Соломонович (что не редкость) — зампред Киевской ЧК — опубликовал в газете Киевских чекистов статью 'Да здравствует красный террор!' — ну то есть он уже отменен как год назад, но люди все никак не унимаются. Неудивительно, что в 1940 и его поставили к стенке. А опубликовали статью как раз перед падением Киева. Одесса пала чуть раньше и там украинские чекисты показали свою недостаточную профпригодность — хотя и успели посадить руководство белогвардейского подполья, но поздно — под их носом набранные из офицеров военспецы мобилизовали в артиллерийские части также бывших офицеров, так что береговые батареи перешли на сторону белогвардейского десанта в полном составе, а оставшиеся на свободе члены подполья атаковали здание ЧК и освободили своих руководителей. Зато 'буржуазного и антисоветского элемента' расстреливали пачками. Впрочем, в 1920 году Особые ударные группы по борьбе с политическим и уголовным бандитизмом весьма быстро расправились с одесскими бандитами, так что даже Шульгин признал — 'большевики справились весьма быстро. И надо отдать им справедливость, в уголовном отношении Одесса вскоре стала совершенно безопасным городом'. Причем сам Шульгин, который отметился во всех несоветских правительствах на Украине — от Скоропадского до Петлюры, который участвовал в заключении сепаратного мира между Центральной Радой и Центральными Державами — вполне спокойно разгуливал по советской Одессе и его никто не расстрелял, он даже эмигрировал на запад — и кровожадные большевики его выпустили — а сколько таких же людей остались бы живы, не развяжи они и их собратья по разуму Гражданскую войну).

Киевская ЧК также не отставала — если Всероссийская ЧК за 1918-19 годы расстреляла 781 человек (на всю республику), то только Киевская — 825, и это только проведенных по официальным документам (Киевскую ЧК возглавлял Владимир Яковлев, который якобы расстрелял своего отца за спекуляцию, а его внук в конце перестройки основал издательский дом Коммерсант и в 2010х уехал на историческую родину). Понятное дело, что с такой жаждой мести к населению со стороны местечковых чекистов, белые армии отвоевали Украину осенью 1919 — пусть и временно — Свердлова уже не было, а его дело еще давало о себе знать. Так что неудивительно, что, скажем, число руководящих сотрудников в органах НКВД, которые работали в 1917-20 годах сократилось с 70% (десятки человек) в 1934 до 4% (единицы) в 1940. Впрочем, тогда зверства белых были направлены на еще более широкие слои населения — почему красные и победили.

Итог красного террора — 1,7 миллиона погибших — это высшая оценка, по результатам расследований Деникинской Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков — то есть очень пристрастно. А о сверхпристрастности говорят такие эпизоды — когда белые вошли летом 1919 в Харьков, они начали рассказывать сказочки — 'в подвалах некоторых домов были вырыты коридоры, к концу которых ставили расстреливаемых и, когда они падали, их присыпали землей. А на другой день на том же месте расстреливали следующих, затем опять присыпали землей и так до верху. Потом начинался следующий ряд этого же коридора' — ну то есть под конец очередного ряда те, кого расстреливали, должны были забираться на верх не до конца заполненного ряда, расстрельная команда стояла ... где она стояла ? внизу на дне или вдалеке в начале канавы ? Ладно бы хоть написали что так заполняли слоями вдоль всего коридора и только тогда начинали следующий ряд. А землю сначала выносили из подвала а затем заносили обратно ? Или она так и лежала кучами в подвалах ? Где тогда проходили расстреливаемые и расстрельные команды ? В общем — небылицы рассчитаны совсем уж на дураков. И, в соответствии с демократическими традициями, еще и добавляли — 'Говорят, что в одном из таких коридоров лежало до 2 000 расстрелянных'. 'Говорят, что кур доят' — это тоже говорят, да. Что же это за такие подвалы, что там можно вырыть такие канавы ? Тем более что чуть ниже беляки пишут 'По приблизительному подсчету большевиками расстреляно в Харькове свыше 1000 человек' — это при том, что в одном коридоре уже 2000 трупов и в других коридорах тоже должно быть много. Ну, ладно — 'до 2000' — это и 1000, и 100, и 10, и 1 — тоже 'до 2000' — можно сказать почти что и не наврали. В итоге в Харькове насчитали 286 человек в десяти захоронениях, ни капли не подвальных, причем часть из них были расстреляны перед самым приходом белых — многих арестованных эвакуировали а этих не успели, то есть не будь наступления белых — число расстрелянных было бы еще меньше. И — никаких тысяч, никаких 'коридоров с двумя тысячами' — хотя — да, 'до 2000'. Но первыми утекли именно такие несусветные цифры — на них все и ориентировались, в том числе фашистские главари когда создавали образ врага из большевиков и русских. А уж сколько туда записали жертв белого и зеленого террора а то и обычной бытовухи — неизвестно, ну и уголовников советская власть все-таки много поставила к стенке — их наверняка тоже записали в жертвы красного террора, особенно учитывая методы борьбы с уголовниками и бандитами таких деятелей как Саенко. Вообще, из тех списков арестованных что мне попались на глаза, помимо арестованных членов белогвардейского подполья, примерно четверть была бандитами и уголовниками, треть — спекулянтами, четверть — арестованными за преступления по должности совслужащими — а ведь некоторых из них тоже ставили к стенке и затем хоронили с остальными — и они ведь тоже были посчитаны в 'жертвы красного террора' — ну да — это при царе и демократах принято хвастаться сколько положил в свой карман из государственного, при большевиках за такое ставили к стенке — вот и печалились белые о своих собратьях.

Итог белого террора — 500 тысяч человек — тоже высшая оценка. Хотя, конечно, цифра тоже сомнительна, но уже в другую сторону — уж слишком много белые выдавали приказов наподобие того, что отдал колчаковский офицер Розанов:

'1. Занимая деревни, ранее занятые бандитами (советскими партизанами), требовать выдачи вожаков движения, а там, где вожаков не удается найти, но имеется достаточно данных, свидетельствующих о их присутствии, расстреливать каждого десятого жителя.

2. Если при прохождении войск через город население не сообщит войскам о присутствии противника, взимать денежную контрибуцию без всякой пощады.

3. Деревни, население которых оказывает нашим войскам вооруженное сопротивление, сжигать, а всех взрослых мужчин расстреливать; имущество, дома, телеги и проч. конфисковать для нужд армии.'

То есть если красный террор был направлен на бывшие правящие классы (которых в процентном отношении немного), то белый террор был направлен против самого многочисленного класса — крестьян (ну и рабочих, которые в большинстве бывшие крестьяне). Чистая грязная математика. К тому же эта цифра — без учета еврейских погромов, совершенных белогвардейцами и украинскими националистами. А еще — жертвы террора многочисленных банд зеленых. А еще — непосредственно боев, голода и болезней, возникших в результате разрухи. И все это усугубляется тем, что любые революции и перевороты поднимают со дна человеческую муть, которая не задумывается о последствиях — что французская, что английская, что немецкая реформация, что развал СССР, то же и с Февральской — аристократическая накипь во время и после Февральской революции и так-то подняла со дна много человеческой мути (за что им гореть в аду), а эскалация борьбы, инициированная мятежом чехословаков, лишь добавила этой мути возможности оторваться напоследок — уж если даже Ленину приходилось одергивать чересчур ретивых — 'наша задача отнюдь не состоит в физическом уничтожении буржуазии, а в ликвидации тех причин, которые порождают буржуазию', а Дзержинскому (который и сам не отличался психической стабильностью !) приходилось пачками расстреливать своих подчиненных, то что уж говорить про беляков — даже Деникин признавал — 'Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)', а Корнилов еще в начале 1918 года (до начала красного террора шесть месяцев !) — 'Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с ними победы!'.

ГЛАВА 17.

А яростные попытки казачьих войск прорваться вглубь России вернулись им политикой расказачивания. И слава богу что их остановили под Царициным — иначе Нечерноземье было бы просто залито кровью — казаки и так-то относились к 'мужикам' плохо, и в царские времена никогда не упускали случая подавить крестьянские бунты и рабочие демонстрации, а уж сейчас — когда 'можно все' — их проход на север был бы пострашнее мамаевой орды, благо что к югу от Царицына они себя таким образом и вели — массовые расстрелы, повешения и рубки шашками. Но и снова — без белочехов казаки сидели бы смирно, благо что советская власть оставляла казачьей бедноте их наделы и даже прирезала немного за счет казачьей верхушки. В итоге мятеж Чехословацкого корпуса вылился России миллионов в восемь как минимум. Да, большевики промедлили с его выводом — возможно, и сами рассчитывая его использовать для распространения революции в Европе. Но спустили чехов с цепи — именно французы. Так что я был на них очень зол. Очень. Как и в конце 80х и начале 90х, в 1918м 'помогала' внешняя сила.

Конечно, совсем без жертв бы не обошлось. Контру все-равно надо было добивать, наверняка были бы какие-то волнения и восстания, потребовалось бы вытурить интервентов и примкнувших к ним недобитков, да и испанка наверняка бы забрала много народа. Но — многая контра просто тихо сидела бы по квартирам и подвалам — если даже при обороне Таганрога от красных на фронте было три тысячи офицеров, а в самом Таганроге в кафе и ресторанах сидело тридцать тысяч — вот такое соотношение и было бы, даже меньше — когда нет надежд на подход крупных сил, поднимать мятежи против советской власти мало кто бы решился — все-таки за нее был народ. И белочехи стали такой крупной силой. Как признавал и Черчилль, без чехов ничего бы не выгорело: 'Мы видели уже в октябре 1918 г., что они (чехи) были доведены до полного отчаяния тем, как хорошо вели дела они и как плохо вели свою работу русские белогвардейцы...'.

Причем сами белочехи слились с фронта уже осенью 1918го — сидели вдоль железки да проводили карательные рейды против красных партизан или просто крестьян. А войну вели русские с русскими. Сами же чехи в ноябре 1919 года плакались — 'Охраняя железную дорогу и поддерживая порядок в стране, наша армия вынуждена против своего убеждения содействовать и поддерживать то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось. Под защитой чехословацких штыков местные военные русские органы совершают такие действия, которые поражают весь цивилизованный мир. Сожжение деревень, убийства мирных русских граждан, расстрелы сотен демократически настроенных людей без суда, лишь по подозрению в политической нелояльности — повседневное явление, и ответственность за все это перед судом народов всего мира падает на нас за то, что мы, располагая военной силой, не воспрепятствовали этому беззаконию'. Это любимые западом либералы под защитой белочехов дорвались до власти. Ну прямо как в 90е. И без чехов всего этого бы не было. А ответственность — да, падет, не сомневайтесь.

Плюс — без всего этого большевики и белые меньше бы мобилизовали крестьян (в РИ к концу 1918 года РККА имела численность в миллион человек, у белых в мае 1919 — миллион; Центральные державы — миллион, страны Антанты — 70 тысяч, Япония — 70 тысяч), раньше бы начали демобилизацию, соответственно, хлеба в стране уже в 1919 было бы больше — а это отличный повод отменить царскую еще продразверстку (в 1918 красные лишь подтвердили госмонополию на торговлю хлебом — то есть сдачу государству по твердым ценам, введенную в 1916 и затем Временным правительством по проектам царского времени). Да и к голоду начала двадцатых лучше бы подготовились, меньше бы была разруха. Не, я очень зол на французов. Впрочем, не только я — вот если сибиряков запустить в Чехословакию — от нее что-нибудь останется ?

И на российских демократов царского и пост-царского разлива — тоже зол. Ведь когда большевики разгоняли Учредительное собрание — они были в своем праве. Вот так вот. В крупных городах и воинских частях большевики получали большинство. А среди крестьян — в мое время нам активно втирали, что большинство набрали эсэры. Но — какие эсэры ? Крестьяне голосовали именно за левых эсэров, которые, как и большевики, выступали за мир и немедленную раздачу земли крестьянам, тогда как правые хотели повоевать, пусть и сидя в тылу, да и с землей не спешили. Вот за левых и голосовали крестьяне — не за всех эсэров вообще, а именно за левых. Но к моменту выборов раскол эсэров на левых и обычных уже произошел, а раздельные списки для голосования составлены еще не были, и поэтому, так как левые составляли меньшинство, то в еще общих партийных списках их ставили внизу. И так как голосование шло по партийным спискам, выбранными в итоге оказывались в лучшем случае эсэры-центристы, а то и правые — то есть те, кто всячески откладывал решение земельного вопроса. И ведь именно им 'достались' голоса крестьянства. Скажем, в списке идет десять эсэров, из них левых — два, и они внизу списка — так поставили их однопартийцы. Эсэры получают голосов на пять депутатов — и в Учредилку идут верхние пять из их списка — до двух левых из его конца очереди даже не доходит. 'Важно не как считать, а кто расставляет', да. И успей левые эсэры выделиться в отдельную партию и провести хоть какие-то пропаганду до выборов в Учредительное собрание — блок большевиков и левых эсэров имел бы в Учредительном собрании большинство — правых и центристов туда прошло бы значительно меньше. Это подтверждается и Вторым Съездом крестьянских советов, который проходил в конце ноября-начале декабря 1917 года. Если в рабочих советах у большевиков было большинство, то в крестьянских советах большинство было у эсэров. Но снова вопрос — у каких именно эсэров. Из 790 делегатов от большевиков был 91 депутат, от правых эсэров и центристов — 305, и 350 — левых эсэров. Вот он — более-менее реальный расклад интересов народа — ведь в советы выбираются реальные люди, а не по спискам, и потому туда прошло гораздо больше левых эсэров. В результате блок большевиков и левых эсэров стал большинством и на крестьянском съезде. То есть оба совета — рабочих и солдатских депутатов и крестьянских депутатов — поддерживали программу большевиков в итоге оба совета объединились в Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. А состав Учредилки не отражал реального расклада.

Но даже в такой несправедливой ситуации большевики и левые эсэры попытались договориться с неправомочным большинством Учредительного собрания. Свердлов зачитал и предложил принять 'Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа'. Не приняли и даже отказались рассматривать — испугались, после чего большевики и левые эсэры покинули собрание, лишив его кворума, и все, что там успели напринимать господа-социалисты — это все-равно было незаконным. Да и что они приняли ? Закон о земле — она становилась общенародной собственностью ? Так то же самое было и в декларации. Обратиться к державам начать мирные переговоры ? Тоже есть. Создать Российскую Федерацию ? И это есть. Разве что в декларации было предложено передать всю власть Советам, и создать федерацию советских национальных республик. Вот на Советы господа-социалисты согласиться никак не могли. Что странно — ведь когда в советах верховодили эсэры и меньшевики — все было нормально, и противопоставление их в период двоевластия Временному правительству, которое как бы более легитимно и законно, никого из социалистов не смущало. А когда верх взяли большевики — советы тут же разонравились. Сразу понятно, что все что нужно этим людям — это чтобы именно они были у власти. И своим отказом даже рассматривать и голосовать по декларации они это показали — мнение большевиков их не интересует — демократы они такие — считают важным только свое мнение.

И в дальнейшем социалисты понимали, что в советах им ничего не светит — это уже было доказано предыдущими выборами. Впрочем, с выделением левых эсэров в отдельную партию им ничего не светило бы и при парламентской форме правления, когда депутаты выбираются от партий, а не от коллективов, как в советы. Сколько-то мест, конечно, получили бы, но явно меньше половины. Впрочем, при парламентской форме Парламент был бы только законодательным органом. То есть депутаты только принимали бы законы, а исполнять их были бы должны другие люди. Удобно, сухо, тепло. В отличие от советской формы парламента, где сам принял — сам и исполняй. Работать ведь надо. А за время Дум люди уже отвыкли. К тому же при выборе парламентской формы еще прошло бы время на выборы в Парламент, на начало работы — полгода минимум (а с учетом тягомотины прошедшего 1917го — и год, если не больше — люди-то все те же, учитывая — сколько собирали Учредительное собрание и сколько раз его переносили — за такое время может случиться все что угодно — что собственно в 1917м и случилось). Только у России этого полгода не было — надо восстанавливать экономику и армию уже сейчас. И советы были готовы делать это немедленно, без проволочек. Они и начали. Ну да — в декларации были еще положения о введении рабочего контроля на фабриках и о национализации банков — понятное дело, что другие члены учредилки хотели сохранить имущество своих хозяев. В общем — как ни крути, а большевики и левые эсеры были в своем праве, когда распускали Учредительное собрание. В декрете о роспуске так и было сказано — 'Народ не мог тогда, голосуя за кандидатов партии эсеров, делать выбора между правыми эсерами, сторонниками буржуазии, и левыми, сторонниками социализма'. Защитники учредилки 'почему-то' об этом 'забывают'. И то, что потом они под защитой чешских штыков бросились восстанавливать свою власть, которой не было изначально, и тем самым развязали Гражданскую войну — на их совести, как и все ее жертвы. И на совести французов прежде всего. И теперь, после нашего захода во Вьетнам во второй половине 1944 года теперь они заявляли права на Вьетнам — и ладно бы вишисты — что еще взять с союзников Японии и Германии — так и де Голль тоже уже прислал приказы передавать власть на местах его эмиссарам. Или это пришло от Жиро ... там сам черт сейчас ногу сломит кто там руководит Сражающейся Францией и сколько этих Франций вообще — англичане вроде бы за де Голля, американцы — за Жиро. В любом случае — французам Вьетнама не видать как своих ушей — уж в моей-то истории вьетнамцы за десять лет вышвырнули лягушатников, сейчас вышвырнут и подавно, а мы им поможем.

Тем более что французы попили немало крови — и русской, и вьетнамской, причем все было взаимосвязано — те же царские долги, которые французы смогли всучить царю за счет не только русских же денег, прогулянных российской 'элитой' в казино и кафе-шантанах Парижа, но и тех же 'вьетнамских' денег. Да французы одного только риса вывозили из Индокитая 1,3 миллиона тонн в 1913 году, а в 1918 — уже 1,6 миллиона — это 76% экспорта Индокитая. Причем сами же французы и увеличили рисовые плантации за 40 лет в 3-4 раза, прежде всего в Кохинхине — на юге Вьетнама. То же и с каучуком. Первые плантации французы организовали в 1890 году, и к 1920 их площадь составила 44 тысячи гектаров, а экспорт — 2,5 тысячи тонн, причем на экспорт шел не весь каучук. Всего же площадь плантаций под рис, каучук, кофе, чай, сахарный тростник и тутовые деревья составил во Вьетнаме к 1920 году аж триста тысяч гектаров. К 1930 году площадь концессий составила уже 909 тысяч гектаров, из них под каучуком — 100 тысяч.

Причем французские колонизаторы вкладывались в само сельское хозяйство по минимуму — в лучшем случае расчистить лес и сделать посадки. Никакой ирригации, никаких дамб практически не строили. В результате сельское хозяйство периодически страдало от наводнений и засух, в некоторые года эти бедствия в ряде провинций поражали оба урожая, так что резко возрастало количество нищих и учащались голодные смерти. Французы даже как-то подумывали создать кредит для крестьян, которые из-за неурожаев не могли выплатить налоги и разорялись либо шли к китайским ростовщикам, которые давали в долг под 28% в месяц (не в год — в месяц !). Но вроде бы передумали — надо было 'защитить интересы французских капиталистов и при минимальных затратах выкачать из этой страны побольше сырья для метрополии' — а разорившиеся крестьяне — отличный рабочий инструмент для плантаций и рудников. Поэтому рис вывозился даже в неурожайные времена.

Выкачивались и полезные ископаемые, с одновременным переходом собственности. Так, после завоевания Индо-Китая стал взиматься налог на добычу угля — 0,75 франка за каждую тонну. И когда вьетнамские и китайские владельцы шахт разорились и шахты были скуплены французами, налог был снижен в три раза (все по закону — 'добровольно и с песней'). В итоге только одна французская компания с копей в тонкинском заливе на севере Вьетнама в 1925 году получала 36 миллионов франков чистой прибыли. Всего же в 1929 году было добыто почти два миллиона тонн угля, произведено 47 тысяч тонн цинка и 1,5 тысячи тонн олова. В 1939 было произведено 5,5 миллиона тонн риса, 52 тысячи тонн каучука, 20 тысяч тонн чая, 3 тысячи тонн кофе, 2,6 миллиона тонн угля, 13 тысяч тонн цинка — еще не оправились от Депрессии, плюс — не спешили вкладываться в новые шахты — пока дочерпывали самые легкие, 305 тысяч тонн цемента — то есть производства были, и немаленькие.

Французский ростовщический капитал наживал огромные барыши в Индо-Китае. Так, например, Индо-Китайский банк за десятилетие (с 1934 по 1944 год) получил 550 миллионов франков чистой прибыли, и, кроме того, 160 миллионов франков было зачислено в резервный фонд. Тонкинская углепромышленная компания с 1928 по 1943 годы получила 351 миллионов франков прибыли. К 1944 году французские инвестиции в Индо-Китае оценивались более чем в миллиард долларов. Вот эти инвестиции, а также потенциальные прибыли, и стали требовать от нас лидеры Сражающейся Франции — типа когда их эмиссары разберутся с делами, суммы должны сойтись и если не сойдутся — 'кому-то придется платить, и если вы не хотите чрезмерно увеличить сумму своих платежей — просьба относиться к французской собственности максимально бережно, так же внимательно учитывать поступающую прибыль от продажи товаров с французских предприятий, желательно учитывать их на отдельных счетах'. Ну то есть нас мало того что уже как бы сделали приказчиками французских колонизаторов, так уже начинали навешивать какие-то выплаты — пока в виде намерений взять с нас какие-то средства, но, думаю, позднее появятся конкретные суммы. Н — наглость.

Причем с нас же снова начали требовать и выплату царских долгов. Что странно — вроде все в предыдущие годы утрясли, ну если и не утрясли, то как минимум не поднимали на поверхность, так как было понятно что шиш вам. С нами, видимо, решили повторить попытку, хотя мы на каждом углу кричали что мы тоже Советский Союз. И цена вопроса была немалой — 16 миллиардов царских рублей, а тогдашний рубль — почитай три франка — то есть с нас как бы снова начали требовать 48 миллиардов франков, а кто-то даже заикался что необходимо пересчитать с учетом изменения стоимости франка и процентов — и на современные выходило еще больше, чуть ли не двести миллиардов, а то и триллион — смотря какой франк считать 'современным'. Не знаю, что там у французов творилось в головах — видимо, положение было совсем отчаянным, но за такую сумму проще завоевать Францию чем делать выплаты ... если бы при этом не пришлось проливать русскую кровь ...

Так еще и белогвардейские организации тоже подключились. Тогда ведь как было. Если к 1914 году всего было выпущено 1,6 миллиарда рублей наличных денег — как раз под обеспечение 1311 тонн золотого запаса, то с начала Первой мировой к февралю 1917 было выпущено еще 9 миллиардов, а Временное правительство к октябрю 1917 эмитировало еще 6 миллиардов, и всего денежная масса стала 16,5 миллиардов — то есть с начала войны и до Октября обеспеченность рубля просела в 10 раз, а с учетом расходования золотого запаса — еще больше, хотя покупательная способность рубля к Февралю опустилась всего в три раза. А долгов царское и временное правительства наделали на 60 миллиардов рублей, из них — 16 — внешнего, и 44 — внутреннего. Советское правительство сказало: внешние долги — полностью нафиг, а внутренние — для малоимущих заменить обязательства на сумму до 10 тысяч рублей (что же это за малоимущие-то ?) на обязательства РСФСР по номиналу, причем хождение облигаций разрешалось наравне с кредитными билетами — то есть этими облигациями можно было оплачивать товары как обычными деньгами — собственно, эту идею мы и применили в США когда скупали облигации военных займов (хотя поначалу и думали что это наше ноу-хау, ан нет — все уже придумано до нас). Ну то есть Советское правительство взваливало на себя обязательства царского и временного правительств, которые те успели наделать перед простыми гражданами, для кого эти суммы были существенны, а вот насчет крупных буржуев, банкиров, спекулянтов, а также внешних кредиторов — тех послали к царю, благо что указанные господа смогут выжить без этих сумм. И вот теперь эти господа решили зайти с другого бока и все-таки вернуть свое честно награбленное у русского народа.

Проблема была не в том чтобы послать наглецов, проблема была в том, что мы и сами стали теми еще наглецами. Ведь после отказа Советского правительства выплачивать царские долги было конфисковано много русской заграничной недвижимости, да и золота — царское правительство вывозило десятки тонн в счет гарантии по предоставляемым ему же кредитам — 10 тонн в 1914, 300 тонн в 1915-16 годах, на 1 января 1917 года за границей было депонировано 500 тонн русского золота — именно депонировано, в счет обеспечения поставок, и потом вывоз продолжался — 150 тонн — в начале 17го, 100 тонн разместил в западных банках уже Колчак, Свердлов передал почти сто тонн Кайзеровской Германии по Брестскому договору — эти деньги потом переместились во Францию — собственно, потому Свердлов и подсуетился — золото было передано менее чем за месяц до капитуляции Германии — отрабатывал вложения заграничных хозяев, пока держал Ильича в Горках, так что не зря его 'заболел и умер'. Белочехи возвратили большевикам чуть более 300 тонн — то есть с начала Первой Мировой Россия лишилась тысячи тонн золотого запаса (к 1941 удвоили предвоенный запас — он стал 2600 тонн). И примерно две трети из этих денег еще где-то лежала и ждала своих новых бывших хозяев — хотя на оплату внешнего долга все-равно не хватило бы — по царским довоенным деньгам это не более миллиарда рублей, но тоже немало. А учитывая, что сейчас один франк стоил копейку, да если те 16 миллиардов царских рублей пересчитать в те же франки — получим 50 миллиардов франков — а эти 50 миллиардов выплачивать уже по текущему курсу — получится что надо будет выплатить 500 миллионов рублей, что тоже немало помимо того что кто же согласится ... с другой стороны — положение у многих аховое, а потому могут быть рады любым деньгам, и даже меньшим суммам ... надо будет еще смотреть-прикидывать-спрашивать. Да и Федеральная Резервная Система, как я помнил по байкам из интернета, на 88% была обеспечена русским золотом. И вот если мы вдруг станем правопреемниками царского правительства по части царских же долгов, то по идее можем претендовать и на это золото, и на недвижимость. Миллиарды. Надо было только продумать — как бы все это провернуть и не платить реальных денег. Поэтому и Вьетнам надо было выдернуть из-под французов мощно, но аккуратно.

Тем более что французы чуть ли не сильнее японцев давили ростки освободительного движения — они понимали, что после проигрыша Японии в войне эти ростки начнут прорываться уже сквозь французскую власть. А ростки были. Так, начиная с двадцатых годов ширилось стачечное движение — ткачи, рабочие красильных заводов, портовые рабочие, судостроители, рабочие цементных заводов, авторемонтных и электроремонтных мастерских, рабочие плантаций — пролетариат и крестьянство все сильнее заявлял о своих правах на улучшение жизни, в 1929 году только рабочих было уже 229 тысяч человек — внушительная сила. Создавались многочисленные общественные организации и партии, в том числе аж три партии коммунистической направленности. Повсеместно вспыхивали восстания, в 1930 году в нескольких десятках деревнях и нескольких городах центрального Вьетнама почти на год установилась советская власть. Во второй половине 1940 года после фактической оккупации Вьетнама японцами по стране прошли массовые восстания. Это несмотря на то, что правительство социалистов Даладье всячески давило коммунистов — как во Франции, так и в Индо-Китае — как и в России, основная борьба велась между социалистами и коммунистами. Тогда же была снова увеличена рабочая неделя, прошли массовые мобилизации в армию и на флот — якобы чтобы противостоять японской агрессии. И, хотя эти восстания были неподготовленными и плохо скоординированными из-за прошлогодних арестов многих коммунистических лидеров, в ряде районов народная власть продержалась более месяца, прежде чем пала под ударами французской авиации и карателей. В мае 1941 года возникла 'Лига борьбы за независимость Вьетнама' — Вьетминь — это было объединение компартии Индо-Китая, социалистической, демократической, националистической партий, а также ряда общественных организаций — то есть сборная солянка та еще, пока их объединяло вместе желание избавиться от японцев и французов, но взгляды на дальнейшее существование Вьетнама зачастую сильно различались, а уж куда вильнет миллион китайцев Вьетнама — сказать было еще сложнее, тем более что завязки на Китай были очень сильными — все-таки северный сосед столетиями оказывал влияние на Вьетнам, он же первым обрел какую-никакую независимость.

ГЛАВА 18.

Первые вооруженные отряды Вьетминя были созданы уже в конце 1941 года, тогда же в горно-лесистых районах севера страны, где можно было получать помощь от Китая — прежде всего от Гоминьдана — стали создаваться освобожденные районы, в которых вьетнамцы проводили земельную реформу, создавали отряды самообороны, из которых наиболее активные и боеспособные бойцы поступали в боевые отряды самообороны, чтобы вести уже более активные боевые действия, чем просто защита своих поселений — по сути, вьетнамцы применяли ту же стратегию, что и мы — создать базу в глухих районах и уже оттуда расширять территорию. Правда, по вооруженности вьетнамцы до нас не дотягивали — винтовками были вооружены хорошо если четверть бойцов, остальные — бамбуковыми копьями и прочим колюще-режущим оружием ну и отлитыми в деревенских кузницах самопальными гранатами с терочными запалами.

В последующие годы по всей стране вспыхивали крестьянские восстания — против налогов, конфискации продовольствия, насильственного набора в трудовые отряды, в ряде районов восставшим удавалось на несколько месяцев установить свою власть. В городах также росло подполье — во Вьетминь вступали сотни рабочих, мелкой буржуазии, интеллигенции, и все благодаря лозунгам, которые обеспечивали такую широкую политическую базу — освобождение от французских колонизаторов, японских оккупантов, борьба против их приспешников из вьетнамцев, а также сравнительной умеренности в экономических преобразованиях — раздача земли предполагалась только за счет французских помещиков и вьетнамцев из числа предателей, национальной же буржуазии предполагалось оставить широкое поле деятельности — в этом плане Вьетминь был схож с политикой Мао сороковых годов. А реквизиции японцами риса привели к тому, что на позиции Вьетминя стали переходить даже средние помещики.

Так что к нашему приходу весной сорок четвертого года вьетнамские партизаны уже держали под контролем обширные территории, где принимали беглецов — прежде всего молодежь, которая бежала от принудительных наборов в японские рабочие отряды. Правда, оружия у партизан все так же было очень мало, поэтому наши поставки они приняли с огромным энтузиазмом, да и помощь в обучении пришлась очень кстати (в РИ активные боевые действия Вьетминь начал в конце 1944 года, а до этого полтора года готовился в основном в виде агитации — но в РИ поражение стран Оси проглядывалось уже в 1943 году — именно после Сталинграда многие освободительные движения получили второе дыхание). И вскоре оккупанты заметили разницу, когда несколько японских и французских карательных отрядов просто пропали в джунглях.

Правда, у Вьетминя были конкуренты — Вьетнамская революционная лига, которую создавали гоминьдановцы. Лига даже сдала Хо Ши Мина и некоторых других руководителей Вьетминя гоминьдановцам в конце 1941 года, когда те скрывались на территории Китая. Но за последующие два года Лиге так и не удалось перехватить управление над Вьетминем — командиры среднего звена просто отказывались признавать кого-либо кроме Хо Ши Мина, поэтому гоминьдановцам в начале 1943 года пришлось выпустить его и остальных арестованных — все-таки наличие эффективного сопротивления во Вьетнаме им было важнее внутривьетнамских разборок.

Так что борьба против японских и французских оккупантов разгорелась с невиданной силой (в РИ это произошло только после того как японцы в марте 1945 совершили переворот по Вьетнаме — разоружили французские части и заменили французских чиновников на японских). И первоначально наши действия были теми же, что и на других территориях — нападения на тюрьмы и концлагеря, чтобы освободить политзаключенных и увеличить численность сознательных бойцов, нападения на полицейские участки, воинские казармы и склады, чтобы раздобыть оружие и освободить часть территорий, и активная оборона освобожденных районов — засады и налеты на подходящие вражеские подразделения с последующим быстрым отступлением — ничего нового для нас. Попутно в освобожденных районах формировались советские органы власти, проводилась земельная реформа, ликвидировались ростовщические конторы и задолженность перед ними, создавались курсы ликбеза, формировались части самообороны — все как обычно, ничего нового — процесс был отлажен уже не один раз. Так что уже через три месяца мы освободили всю долину реки Красная — как в Китае, так и во Вьетнаме, с городами Ханой — столицей французского Индо-Китая, и крупным портовым городом Хайфон, а также угледобывающие районы побережья Тонкина, где французские колонизаторы добывали до войны 2,6 миллиона тонн угля в год, в том числе антрациты с низким содержанием серы. Вкупе с добычей 20 тысяч тонн железных и марганцевых руд и сталеплавильным заводом а Ханое, до которого по реке Красной можно было добираться морскими судами, это сразу же дало нам металлургию, тем более что там же добывалось полторы тысячи тонн олова, пятьсот тонн вольфрамовых руд, 15 тысяч тонн цинковых руд. Эти ресурсы и железообрабатывающие заводы позволили нам в короткий срок наладить производство минометов, РПГ, СПГ и боеприпасов к ним. Это помимо стрелковки и пулеметов. Так что вместе с захваченными у французов и японцев артиллерией, авиацией и легкой бронетехникой вьетнамская армия становилась зубастой. Добыча апатитов и фосфоритов дала так необходимые сельскому хозяйству удобрения — при концентрации усилий по его добыче обеспеченность удобрениями местных крестьян поднялась в несколько раз, поднялась и урожайность, позволившая продержаться в трудные времена, когда позднее Чан Кайши совместно с японцами и французами попытались задавить коммунистические районы на севере Вьетнама.

И если на севере Вьетнама наши успехи были бесспорны, то на юге все прошло совсем не гладко. Поначалу мы смогли освободить часть Сайгона — порт, центр, восточные окраины. Но французы с японцами смогли удержать часть города, затем к нему стали подходить все новые и новые силы, затем прошла информация о подходе японских кораблей — и после двух недель боев за город нам пришлось уходить. Но мы там не просто воевали — мы чистили многочисленные склады, в которых японцы скопили тысячи тонн грузов для отправки в Японию — прежде всего рис, но и другие продукты и сырье — масло, чай, кофе, каучук. Так что мы отправили немного морем и затем обратно — вверх по Меконгу — десятки барж и пароходов. Не оставили японцам и ценности в банках, да и местную элиту неплохо тряханули — всего мы взяли в городе если пересчитать на доллары — почти на двести миллионов валюты и ценностей, по товарам — еще столько же — весомое обеспечение нашему золотому рублю.

Причем обратный путь был гораздо сложнее — когда мы спускались к морю, то прошли дельту Меконга в общем свободно. На обратном же пути жители дельты Меконга устроили нам горячие проводы — к тому времени они уже поняли что наши силы не безграничны, и, рассматривая нас как еще одних оккупантов, они не хотели нашего присутствия. Сама дельта была громадной равнинной территорией площадью семьдесят тысяч квадратных километров, пронизанная двумя основными рукавами Меконга и множеством более мелких протоков. Длина береговой линии дельты — шестьсот километров, а за счет выноса ила и твердых частиц дельта выходила все дальше в море — на 50-100 метров каждый год, пройдя таким образом за прошедшие тысячелетия свыше 250 километров на юго-восток — изначально Меконг впадал в море в районе нынешнего Пномпеня в Камбодже. Громадные природные силы.

Эти же силы позволяли выращивать тут более двух урожаев риса в год — рисовая житница Вьетнама давала половину его риса. И, когда мы стали вывозить уже собранный японцами рис, местным крестьянам это очень не понравилось — они понимали, что японцы возьмут с них снова выращенный ими урожай, и потому даже три захваченные у французов и две японские канонерки с трудом позволяли отражать нападения речных бандитов на наши баржи. Стрельба велась непрерывно, казалось, из-за каждого куста.

И народ тут был горячий. За многие века здесь перемешались вьеты, кхмеры, китайцы и еще с десяток народностей — предки древних вьетов, жившие в первом тысячелетии до нашей эры аж в долине Янцзы (то есть в центре Китая) под давлением ханьцев постепенно смещались на юг и добрались до этих мест в начале 18го века, когда сначала вьетнамские пираты захватили острова в дельте, а через пятнадцать лет уже армия вьетнамского императора захватила побережье — конечно же 'для защиты вьетнамских поселенцев'. В середине 18го века вьетнамские и китайские пираты посадили на трон Камбоджи 'своего' принца из кхмеров, который в благодарность передал вьетнамцам несколько провинций в дельте Меконга. В следующие сто лет вьетнамцы продолжали переселяться в дельту, захватывая прежде всего торговые дела и оставляя кхмерам сельское хозяйство, пока к середине 19го века администрация кхмеров не была окончательно ликвидирована в дельте — так этот регион стал вьетнамским, но даже когда этот регион стал французской колонией, кхмеры продолжали поднимать антивьетнамские восстания. У региона непростая история.

А пираты — вьетнамские, китайские, кхмерские — так и продолжали заниматься своими делами — нападать на суда и заниматься контрабандой, собирать дань с джонок и воровать детей богатеев, чтобы требовать потом за них выкуп (в РИ после временного сотрудничества с Вьетминем эти пираты стали работать на тайную полицию французов, которые вернулись после войны и выбили Вьетминь из Сайгона, к 1950 году пираты уже служили в полиции, в том числе и возглавляли ее, стали министрами правительства, собирали дань с города, дополнительно французы снабжали пиратов опием для их опиекурилен).

Более того — из-за смешения народов и религий в дельте Меконга процветали множество сект и культов. Наиболее многочисленной была религия Каодай, которая возникла в 1926 году и представляла собой смесь буддизма, даосизма, культа предков и католицизма, не обошлось и без французов, которые то ли и придумали эту религию, то ли существенно поспособствовали ее распространению, чтобы умиротворить местное население, в котором были сильны культ предков, а также чтобы отколоть хотя бы часть местных от других религий. 'Разделяй и властвуй'. Ну прямо униатство или украинство. Как бы то ни было, благодаря благоволению этой новой религии со стороны колониальных властей она быстро распространялась по дельте, а с приходом сюда японцев адепты этой религии создали свои вооруженные силы — в пику и французам, и освободительному движению. Свои вооруженные силы имели и последователи реформистской традиции вьетнамского буддизма, и пираты из группировки Бинь Сюйен и многих других, и католическое меньшинство. Причем все эти армии были настроены лояльно что к французам, что к японцам, тем более что они и до войны законтачились, а их численность достигала двухсот тысяч человек — только военные силы религии Каодай — 50 тысяч. Это сила. Причем большая. А с учетом того, что все они — местные, становится понятно, насколько нам было тяжело выбираться из этих джунглей — мы туда и зашли-то всего парой десятков тысяч бойцов, и попали, как оказалось, прямо в осиное гнездо — залезть залезли, а вылезали с большим трудом. Причем мы были отягчены освобожденными из тюрем патриотами и их семьями, кхмерами, вновь восставшими против вьетнамцев — последних вообще пришлось собирать по округе на бронекатерах, которые зачастую были обычными лодками или в лучшем случае пароходами, обложенными изнутри мешками с песком и шпалами. Так что за месяц боев мы потеряли там более двух тысяч человек, вывезли сотни тысяч тонн грузов и сотни тысяч людей — прежде всего кхмеров и вьетнамцев. Нам еще повезло захватить богатые склады вооружения, так что мы могли засыпать снарядами и пулями окрестные джунгли, рисовые поля и мангровые заросли. Без этого, наверное, и не выбрались бы.

В общем, после нашего прихода Вьетнам представлял собой все то же лоскутное одеяло из территорий, контролировавшихся различными силами — собственно, как и Бирма с Таиландом, как и Камбоджа с Лаосом — и как все это разрулить мы пока не представляли. В Лаосе французы так вообще отмочили. Как и по всему Индо-Китаю, после начала японской оккупации производство сельхозпродукции падало там год от года. И, чтобы хоть как-то компенсировать убытки и недостачу налогов, французская администрация начала побуждать местных крестьян высаживать опиумный мак, чтобы потом делать из него опиум для продажи на китайском рынке. Нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист ради трехсот процентов прибыли. Французам было пофиг и на китайское население, и на то, что лаосцы также привыкнут к легким деньгам (которых они особо и не видели — основная масса оседала у перекупщиков) и им потом будет трудно вернуться к праведному образу жизни. Получалось, что Золотой Треугольник — это порождение французского колониализма — в дальнейшем к этому способу генерации больших денег прибегали как местные крестьяне, так и многочисленные сепаратисты всех стран региона. Сейчас же дело дошло до того, что местные крестьяне практически перестали выращивать рис и кукурузу, и продовольствие потребовалось в эти районы завозить. (в РИ север Лаоса оставался основной опиумной житницей еще долгие годы).

И, напомню, вся эта лавина изменений в Центральной и Юго-Восточной Азии началась с желания спасти наших летчиков — в начале осени 1943 года один из наших высотников пропал где-то над Кореей — вот их и рванула спасать вся республика. Все ведь помнили о зверствах японцев во время Гражданской, вот и сейчас решили что с нашими летчиками будет так же. Все были о японцах плохого мнения, и это неудивительно.

Во время Гражданской войны японские интервенты держали на нашем Дальнем Востоке до ста тысяч войск, не считая помощи различным белогвардейским силам, прежде всего — атаману Семенову, который был по сути карманным протеже японцев. Причем японцы рассчитывали обосновываться там всерьез и надолго — скупали землю, рудники, рыбные промыслы, ну и конфискации с расстрелами — как без этого. Тем не менее, в 1922 японцам все-таки пришлось выводить свои войска — содержать дорого, а из-за советских партизан никакого приварка не было — и это несмотря на то, что поначалу японцы собирались 'пойти на любые жертвы, только бы не опоздать к дележу территории России, который произойдет после вмешательства США, Великобритании и Франции'.

Но уже с 1923 года стали рождаться планы 'разгромить противника на Дальнем Востоке и оккупировать важные районы к востоку от озера Байкал' и одновременно японцы раз за разом отклоняли советские предложения заключить договор о ненападении. Ну и под намеки о скорой войне с Советским союзом японцы получали ништяки от стран запада — кредиты, сырье и станки, доступ на рынки сбыта товаров. За войну с Советским Союзом выступали прежде всего молодые концерны — Ниссан, Ниссо и прочие, которым не досталось существенных кусков от китайского пирога, тогда как 'старички' сначала предлагали переварить Китай (который еще надо завоевать).

Но даже без начала войны японцы наносили нам ущерб — постоянная угроза заставляла советское руководство тратить значительные силы на наращивание войск и строительство укрепрайонов на Дальнем Востоке. Это помимо диверсантов, засылавшихся на нашу территорию из Маньчжурии. Японцы также постоянно наращивали силы — во второй половине тридцатых на китайский инцидент уходило только сорок процентов военных расходов, остальное — на строительство новых заводов, производство боеприпасов, техники и вооружений — одних только самолетов для одних только сухопутных сил к 1939 году производилось 1600 штук в год с дальнейшим увеличением — в 1943 вышли на 24 тысячи — для всех родов войск. Вдоль советско-маньчжурской границы строились многочисленные дороги, на побережье строились и расширялись порты, строились аэродромы — только к 1941 году в Маньчжурии их было уже 74, а всего аэродромных пунктов — то есть точек где самолеты могли как-то сесть, заправиться и взлететь — 287. В Корее — 53. Емкость казарм увеличилась до 800 тысяч человек.

Вооруженные конфликты у озера Хасан и на Халхинголе лишь подстегнули аппетиты военщины — 'нужно больше пушек' (а также танков, самолетов и вообще всего-всего) — был принят 'Пересмотренный план наращивания мощи сухопутных сил'. Причем — даже в ущерб войне в Китае — оттуда предполагалось вывести на север почти половину войск, и вообще две трети армии разместить именно в Маньчжурии — против СССР. Тем более что японцы вполне справедливо полагали, что китайцам существенно помогает держаться именно советская помощь — оружием, боеприпасами, советниками, кредитами — сотни орудий, тысячи пулеметов, сотни тысяч снарядов, сотни миллионов патронов — это было весомой добавкой к китайскому производству вооружений, а по самолетам — так и главной. И если победить СССР в небольшой войнушке — как в 1905 году — и заставить его отказаться от помощи Китаю, то потом можно будет победить и Китай — Англия ведь отказалась от помощи Китаю под давлением Японии в 1940 году, даже перекрыла бирманскую дорогу.

В июле 1941 года в Японии началась скрытая мобилизация — было призвано 900 тысяч резервистов, особое внимание уделялось людям со знанием русского языка, через порты Кореи ежедневно прибывало по 10 тысяч человек, к середине августа Квантунская армия насчитывала уже 850 тысяч человек, а еще войска в Корее, на Сахалине, десантные силы в Японии — всего более миллиона. Не считая армии Маньчжоу-Го и монгольских государств Внутреннего Китая.

И все лето и начало осени 1941 японцы были на низком старте — как говорили их политики — 'Нападение должно произойти тогда, когда Советский Союз, подобно спелой хурме, готов будет пасть на землю...'. И тем временем шла игра нервов — немцы давили на японцев чтобы те поскорее напали на СССР, японцы давили на СССР чтобы тот вывел войска с Дальнего Востока, а также передал (ну или продал за небольшую цену) Северный Сахалин, Камчатку и Приморье — губа не дура, брали на испуг (РИ). Но русские не испугались — послали японцев, напомнили о необходимости ликвидации концессий на Сахалине, а Китай тут вообще не причем — отдельная тема. Союз все не дозревал, и в октябре стало окончательно понятно что в этом году он так и не дозреет (в РИ это стало понятно в декабре, когда разворачивалось Контрнаступление под Москвой). Поэтому, оставив в Маньчжурии всего 6 дивизий (в РИ — 16, к 1 января 1942 их численность составила 1,1 миллиона человек без учета армии Маньчжоу-Го), японцы развернули против колоний Южных Морей 20 дивизий (в РИ — 10, в дальнейшем против СССР держали 40% дивизий) и прошли по юго-восточной Азии и Тихому океану победным маршем.

Но советское командование поддерживало группировку войск на Дальнем Востоке — в 1941 году убыло всего 10% дивизий, да и то в основном из-за Забайкалья, а не из Приморья (в РИ — 17%) и пятая часть бронетанковых частей (в РИ — треть). Причем к Смоленскому контрнаступлению (АИ) они не успели — все ждали нападения Японии. Оставшиеся силы постоянно пополнялись за счет призыва — ведь после таких оглушительных побед японцы могут быстро вернуть свои основные сухопутные силы.

Существенной силой был и японский флот, который только авианосцев имел десять штук. Всей этой мощи наш флот на Тихом океане мог противопоставить лишь 16 миноносцев, хотя — 85 подлодок могли серьезно нарушить судоходство вокруг японских островов, да и эскадрам нанести существенный ущерб. Но наличие крупных эскадр давало японцам возможность выбирать где высаживать десанты, нам же, соответственно, требовалось защищать все значимые участки для высадки, что требовало большего отвлечения сил. Ситуацию усугубляло то, что подходы приходилось защищать минами еще царских времен, которые уже довольно протухли — к 1943 году на подходах к Владивостоку уцелело только 10% поставленных в начале войны мин.

Не лучше обстояло дело и с войсками. К лету 1941 года Дальневосточный фронт насчитывал полмиллиона бойцов, 27 тысяч пулеметов, почти 5 тысяч орудий, 4 тысячи минометов, почти 3 тысячи легких танков и 1940 самолетов (еще 1053 самолета состояли на вооружении Тихоокеанского флота и Амурской речной флотилии), Забайкальский фронт — еще больше — всего на Дальнем востоке с учетом ПВО и флота находилось полтора миллиона человек (которых из-за японцев приходилось отвлекать от мирного труда !), но и этого было недостаточно — японцы ведь могли действовать по внутренним коммуникациям, тогда как советские войска держали границу с охватом Маньчжурии, что — снова — требовало защищать гораздо большие участки и затрудняло маневр силами.

До 1941 года на Дальнем Востоке было создано 12 укрепленных районов, летом началось строительство еще семи, включая Камчатский оборонительный район и укрепления, прикрывавшие наиболее уязвимые участки Транссибирской железнодорожной магистрали, которая на отдельных отрезках шла почти вдоль границы. Укрепления строили солдаты и гражданские жители. В июле 1941 года жители Хабаровска, используя только подручные средства и материалы, соорудили в нерабочее время 14-километровый противотанковый ров, всего же в 1941-1943 годах каждый житель Дальнего Востока в среднем одну неделю в месяц работал на строительстве оборонительных сооружений. Все подвалы каменных зданий, стоящих на перекрестках улиц, были переоборудованы в противотанковые и пулеметные доты, готовили бомбоубежища, только во Владивостоке их было выстроено 2303, а в Хабаровском крае — 7129, что позволяло одновременно укрыть более половины всего населения.

Готовились и к возможной оккупации — было создано 392 партизанских отряда общей численностью 15 тысяч человек, в тайге для них оборудовали секретные базы и тайники с оружием и продовольствием. В городах и поселках Дальнего Востока из стариков, имевших опыт подпольной работы в годы Гражданской войны, создавали законспирированные ячейки на случай японской оккупации.

И ждали. С самого начала войны все соединения и части первого эшелона советских войск на Дальнем Востоке были приведены к штатам военного времени и располагались не в казармах, а в заранее отрытых и подготовленных окопах. По ночам на боевых позициях дежурило 50% солдат и командиров. На огневых позициях стояли артиллерийские батареи, на аэродромах дежурили истребители, зенитные орудия противовоздушной обороны были готовы немедленно открыть огонь — слишком близко к границе находились важные но уязвимые объекты — города и железная дорога. Огромное напряжение людских сил. Тем более надо учитывать, что треть солдат 'тылового' Дальневосточного фронта составляли призывники старших возрастов, старше 40 лет, а на вооружении находилось устаревшее оружие с еще царских складов. Все танки были устаревших типов — БТ и Т-26. Плюс ко всему, войска питались по 'третьей тыловой норме' — 650 граммов хлеба в сутки, впроголодь. Немного выручали охота и рыбалка.

К тому же приходилось постоянно отправлять войска на запад — так, за два первых года войны с Дальнего Востока было переведено 400 тысяч бойцов, командиров и матросов (в РИ — 558 тысяч), в том числе 4 танковые дивизии, 19 авиаполков, 12 артиллерийских бригад, почти тысячу танков и 5 тысяч орудий и минометов. При этом только в Хабаровском крае и Приморье было мобилизовано 517 тысяч человек — половина всех работавших до войны в промышленности и сельском хозяйстве.

Причем весь 1942 год японцы устраивали провокации — зафиксировано 229 нарушений наземных границ и 82 — воздушных, задержано 222 шпиона, в 1943 эти цифры были перекрыты уже за первые пять месяцев.

В мае 1943 после захвата немцами и турками Кавказа японцы решили что 'хурма дозрела'. Тем более что только что завершилась Вторая Гавайская Битва, в которой авианосный флот США потерпел сокрушительное поражение, потеряв пять авианосцев в самих боях у островов и еще три при отступлении к Тихоокеанскому побережью США, когда недобитков нагнал авианосный флот Японии и устроил настоящую бойню — по оценкам как японцев, так и американцев, США потребуется год чтобы собрать новую флотилию. 'Должны успеть' — решили японцы и навалились на Китай. К августу с Китаем как значимой силой было в основном покончено. Настала очередь СССР.

ГЛАВА 19.

Собственно, планы нападения на Советский Союз японцы составляли с начала 20х годов, корректируя их в зависимости от изменяющегося соотношения сил и целей. Наиболее масштабным был план Кантокутэн — 'специальные маневры Квантунской армии', по которому в конце августа 1941 года силами 34 дивизий предполагалось захватить Владивосток, Хабаровск, Петропавловск-Камчатский и выйти к Байкалу к середине октября (а вообще разграничительной линией с немецкими войсками становилась параллель Омска).

Сейчас этот план и был взят за основу, разве что японцы переписали его с учетом своих возросших возможностей, благо что Квантунская армия сделала из Маньчжурии арсенал по производству оружия и боеприпасов — Харбин, Гирин, Чаньчунь и многие другие города имели множество заводов и фабрик, производивших вооружение, в том числе самолеты, грузовики, орудия и танки. Добыча нефти и производство синтетического топлива, урожаи в десятки миллионов тонн в год позволяли квантунцам воевать бесконечно долго, практически до исчерпания их сил или сил врагов. Да и численность армии также возросла.

Прежде всего — сухопутные войска, сосредоточенные в Маньчжурии, составляли уже не один, а два с половиной миллиона человек, у которых на вооружении было порядка тридцати тысяч орудий и минометов. Это против пятисот тысяч человек на Дальневосточный и Забайкальский фронты РККА — с падением Кавказа с Дальнего востока изымали все что можно и даже что нельзя, оголив многие участки границы и оставив там лишь отряды прикрытия, а оставшиеся войска сосредоточив в УРах вокруг крупных городов — чтобы уж 'если начнется' — сберечь хоть что-то.

По технике также были существенные изменения. Например — танки. 15-тонный Чи-ха оказывал удельное давление на грунт даже меньше чем 10-тонный Т-26, а пушка калибром 57 миллиметров позволяла давить пулеметные гнезда и ДОТы — снаряд нес 230 грамм взрывчатки вместо, например, 120 грамм в наших сорокопятках. Правда, броня в 25 миллиметров была слабовата — только против 37-миллиметровок. 7-тонный Ха-го имел ту же проходимость что и Чи-ха, но в остальном уступал — и броня 12 миллиметров, и пучшонка — 37. Развитие Чи-ха — Шинхото Чи-Ха — имел уже длинноствольную пушку калибра 47 миллиметров — для борьбы с легкими танками. 19-тонный Чи-ну был танком уже следующего класса — лобовая броня 50 миллиметров, пушка калибра 75 миллиметров — все как у Т-34, которых на Дальнем Востоке не было, а по удельному давлению на грунт сравним с Т-26. То есть по характеристикам японские танки в регионе не уступали советским, а по количеству — превосходили — если у РККА к лету 1943 там оставалось менее тысячи танков — остальные были переброшены на запад, то у японцев их было более пяти тысяч — если считать всякую плавающую и ползающую мелочь. А ее надо было считать — в соответствии с характером местности — горы, реки, болота — японцы и клепали свою легкую технику, которая могла пролезть через самые сложные участки и провезти на себе не только свое вооружение, но и пехоту — к 1943 году японцы научились просачиваться не только пехотой, но и бронетехникой, появление которой в тылу, где нет противотанковых орудий, могло принести много бед.

Такая же картина обстояла и с авиацией. Штурмовики Мицубиси Ки-51 имели на вооружении два пулемета калибра 7,7 миллиметров, а последние модификации — 20-миллиметровые пушки, и могли нести до 250 килограммов бомб, которые они могли сбрасывать пикированием, то есть точно — начиная с 1942 года именно эти штурмовики выполняли диверсионные налеты на территорию Советского Союза — парой 15-килограммовых бомб штурмовики могли повалить опоры ЛЭП или столбы связи, разрушить небольшой мост или железнодорожное полотно, а при бреющем полете — даже закинуть бомбу в раскрытые двери ангаров — правда, советские техники вскоре догадались строить перед воротами стенки, которые мешали бомбам проникнуть внутрь строений — другие способы противодействия были запрещены, чтобы не спровоцировать японцев (РИ). Истребители Ки-27 были вполне на уровне наших И-16 — самого современного самолета РККА на Дальнем Востоке, а более современные истребители ВВС Сухопутных войск были еще лучше — так, для новейших Ки-84 с двигателем мощностью под две тысячи лошадиных сил и скоростью 650 километров в час И-16 выглядели стоящими на одном месте. Заводы фирм Накадзима и Кавасаки поставляли сухопутным ВВС сотни истребителей ежемесячно, и к августу 1943 года Японские войска сосредоточили в Маньчжурии свыше семи тысяч самолетов, из которых полторы были истребителями и полтысячи — штурмовиками. Против полутысячи советских самолетов — в основном истребителей — наши рассчитывали только обороняться, поэтому наступательное оружие — бомбардировщики — были оставлены в минимальных количествах, хотя до войны там была довольно сильная бомбардировочная группировка, которая дополнительно охлаждала горячие головы в Токио — ей ничего не стоило долететь до японских городов и превратить их в горящую пыль. Впрочем, наличие гораздо более крупной бомбардировочной группировки на Филиппинах не остановило японцев, хотя до войны Начштаба США Маршалл хвалился — 'На Филиппинах сосредоточено самое крупное в мире соединение тяжелых бомбардировщиков. Они не только защитят острова, но и сожгут бумажные города Японии'. Видимо, на эти бомбардировщики и рассчитывали в США, когда провоцировали японцев начать войну — считалось, что разбомбленные города быстро заставят тех заключить мир на выгодных для американцев условиях. 'Но что-то пошло не так'. Видимо, и по этой причине советское руководство перебазировало бомбардировщики на запад.

В дополнение к этим собственным силам в подчинении у японцев был почти миллион человек в армии Маньчжоу-Го, двести тысяч человек в армиях монгольских князей в марионеточных государствах Внутренней Монголии и еще почти столько же могли выставить мусульманские правители западных китайских провинций. Китайские войска японцы решили в бой не посылать, чтобы не провоцировать конфликты со своими мусульманскими и монгольскими 'союзниками'.

И вот — 27 августа 1943 года вся эта махина двинулась на север. Под прикрытием мощных ударов с воздуха и артобстрелов японцы на десятках тысяч лодок переправились на левый берег по всему течению Амура, а бронекатера с десантом ринулись по рекам вглубь советской территории, проскакивая немногочисленные речные заставы, на которых хорошо если было хотя бы по паре пушек, да вступая в редкие перестрелки с кораблями Амурской флотилии. Естественно, японцы не стали сразу штурмовать укрепрайоны, построенные вдоль границы, но и без этого хватало участков, подходящих для наступления — легкая бронетехника, а зачастую и просто тысячи лошадей несли на север тонны боеприпасов и продовольствия, а японские саперы с помощью многочисленных китайских и корейских рабочих налаживали сотни наплавных мостов, понтонных и буксирных переправ — эта муравьиная работа быстро наращивала транспортные пути на север. Части РККА, занимавшие опорные пункты пограничной и внутренней завесы, как могли сдерживали передовые японские отряды, но за прошедшие годы японцы навострились просачиваться через оборону и протаскивать тонны грузов через казалось бы непроходимые чащобы и болота — условия китайского ТВД давали богатый материал для таких тренировок. Поэтому под прикрытием дымзавес и пулеметного огня японские штурмовые отряды подбирались к ДОТам и подрывали их мощными зарядами взрывчатки, открывая путь дальше на север. Советские же бойцы, исчерпав возможности по защите своих опорников, отходили в тайгу на заранее подготовленные базы и приступали к диверсионным действиям. Ну а японцы шли все дальше и дальше на север, пока на третий-пятый день не перерезали Транссиб в десятках мест — все, транспортная связность Приамурья прекратилась и укрепрайоны оказались в блокаде.

И таких укрепрайонов хватало. На юге Приморья еще начиная с 30х годов была создана целая система укрепрайонов — Сучанский, Шкотовский и Владивостокский, которые с тех пор только развивались и совершенствовались, образовав к 1943 году Владивостокский оборонительный морской район, простиравшийся по суше на десятки километров. Да и севернее требовалось создавать УРы и артиллерийские позиции, а то доходило до того, что японцы прямо говорили — 'японские краболовные пароходы в северных водах будут производить лов при полном вооружении', а японские миноносцы охраняли японских браконьеров на западном побережье Камчатки. Эти люди слов не понимают — только силу.

В других местах еще к 1937 году также было создано несколько укрепленных районов: Благовещенский, Усть-Сунгарийский, который запирал устье Сунгари с маньчжурской стороны, Барабашский, Нижне-Амурский, защищавший вход в Амур со стороны моря, а также базу подлодок и легких сил в Николаевске-на-Амуре, Гродековский, Полтавский, Де-Кастринский, который защищал Татарский пролив. Только в Дальневосточном фронте и только к лету 1941 года возвели 334 бетонных дота и 268 дзотов, сотню батарейных позиций, три сотни орудийных окопов, более сотни оперативных аэродромов, 560 километров противопехотных и 70 километров противотанковых препятствий, 500 километров дорог. С началом войны работы по созданию оборонительных укреплений лишь усилились — сотни дотов и дзотов, сотни километров окопов и ходов сообщений, противотанковых рвов и эскарпов — города и поселки Приамурья и Приморья многократно опоясались защитными сооружениями в несколько слоев, а население готовилось защищать свои дома.

Взломать оборону укрепрайонов было не так-то просто. Орудийные и пулеметные полукапониры были рассчитаны на попадание снарядов калибром 152 миллиметра, районы прикрывались зенитной артиллерией и истребительными полками — пусть и на устаревших самолетах, но сбить хотя бы первые атаки бомбардировщиков и пикировщиков они были в состоянии. Японцам требовалась тяжелая артиллерия. Много артиллерии. Причем дальнобойной, так как в укрепрайонах стояли орудия калибрами до 356 миллиметров и дальностью стрельбы в десятки километров. Противостоять таким монстрам собственной артиллерией нечего было и думать — стволы с такой дальнобойностью просто не протащить в условиях Приамурья. А потому ставка была сделана на авиацию — японцы лишь обложили укрепрайоны плотной обороной и стали методично бомбить их день за днем. Для чего там и потребовались наши высотники — если поначалу их использовали как разведчиков, то чем дальше, тем больше они работали по аэродромам, прежде всего бомбардировочной и штурмовой авиации, так как истребители были для наземной обороны практически безопасны — не та у них грузоподъемность чтобы выбомбить советские укрепления.

С моря тоже было непросто подобраться. Несмотря на многочисленные конфликты, в предыдущие годы обеими сторонами в целом выдерживалась нейтральность (в РИ японцы с 1941 по 46 года задержали 178 и потопили 18 советских торговых судов, убив несколько сотен советских граждан и нанеся ущерб на 637 миллионов рублей (ежегодные расходы на строительство укреплений — 30 миллионов рублей). Но и наши моряки не оставались в долгу — так, в 1942 году потопили у Австралии японскую подлодку. Впрочем, американские подлодки также потопили 6 советских судов). С началом войны японцы двинули к нашим берегам три эскадры — по два авианосца, три линкора, эсминцы, крейсера, десантные корабли — на Владивосток, устье Амура и на Сахалин. И если на Сахалине дело закончилось довольно быстро, с двумя другими точками у японцев по сути ничего и не вышло — истребительной авиации не хватило чтобы сковать наше ПВО, поэтому бомбардировки с воздуха фактически не было, а линкоры японцы просто побоялись пускать близко к нашим берегам — под удары наземных самолетов а то и береговые батареи. Десантные суда попытались было сунуться с высадкой, но советское командование перед самым началом войны успело обновить минные поля — в 1941 специально оставили треть мин 'на всякий случай' — сейчас он и сработал. Подводные лодки, удары морской авиации и береговая артиллерия окончательно погасила воинственный запал, и японские моряки, оставив советские ВМБ на сухопутчиков, высадили десанты в менее крупных населенных пунктах Приморья, где отсутствовала значимая оборона — типа поучаствовали. И со спокойной совестью начали последовательно продвигаться вдоль островов Курильской гряды, пока не достигли Камчатки и не завязали там упорные бои за овладение Петропавловском-Камчатским — он хотя также был защищен укрепрайоном, но его база была важна для моряков как пункт для продвижения к Аляске, тогда как Владивосток был нужен сухопутчикам для снабжения — ну так пускай сами его и берут. Да, он был опасен еще и своими подлодками — но с ними можно бороться более мелкими кораблями, береговой авиацией, а самим заняться крупной рыбой — Камчаткой, затем Аляской, чтобы добраться до штата Вашингтон и наконец уничтожить там морские базы американцев — врагом японских моряков всегда был флот США, с ним они и воевали.

А для сухопутчиков важнее был Союз. Приморье японцы рассекли быстро — ударили двумя группами к северу и югу от озера Ханко и еще одной — южнее — на Уссурийск. Сам город с наскока не взяли, но территория Владивосток-Уссурийск-Находка оказалась изолированной уже в начале сентября. Хребет Сихотэ-Алинь был нарезан на куски вдоль речных долин — там расставлены гарнизоны и пошла борьба с партизанами, а также налаживание разрушенных мостов и дорог — путь с побережья рассматривался как вспомогательный вариант снабжения приморской группировки — основной поток грузов все-равно шел из Маньчжурии. И затем две южные группировки занялись штурмом Владивостокского укрепрайона, а третья пошла на север, чтобы подкрепить Хабаровскую группировку, заодно захватывая города вдоль Уссури и Транссиба. Ну или не захватывая — расставляя гарнизоны, так как многие города уже были захвачены речными десантами в первые же дни. Эти же десанты упредили подрыв большинства мостов, где-то удалось захватить подвижный состав, так что передвижение войск существенно ускорилось, а мобильные отряды силой до батальона с собаками и проводниками активно рыскали по округе в поисках партизан — людей у квантунцев было много, поэтому можно было выделить силы на серьезную борьбу с диверсантами. Собственно, вместе с армией Маньчжоу-Го у них было в Приморье под миллион человек, поэтому пятьсот километров от Уссурийска до Хабаровска можно было прикрыть вполне прилично — даже если ставить по сотне человек на километр — это потребует всего 50 тысяч солдат. Мизер и надежно.

Хабаровский УР японцы плотно обложили но пока не штурмовали, и одновременно начали продвижение на северо-восток вдоль Амура — до Комсомольска-на-Амуре там 250 километров, еще столько же — и поселок де-Кастри с декастринской ВМБ и УРом, и еще 200 километров — если по Амуру — и Николаевск-на-Амуре с его ВМБ и УР. Если не спешить, то за полгода вполне можно пройти. Японцы в сентябре и не спешили — со дня на день ожидался развал русского фронта в европейской части Советского Союза, глядишь — все эти города можно будет взять и без боя.

Больше времени у армии сейчас уходило на строительство и прокладку дорог в обход советских укрепрайонов — десятки тысяч чернорабочих и солдат копали водоотводные каналы, укрепляли дорожное полотно и мосты, прокладывали узкоколейки — японцы не рассчитывали что русские сдадутся так просто и предполагали длительную осаду — в некотором отдалении от УРов строились целые поселки с казармами, в первое время на самой блокировке УРов и продвижении дальше вглубь советской территории было занято не более пятой части японских войск, так как снабжение — это все, без нормального снабжения войска нет смысла куда-то вести, если только на погибель. Причем эти дороги и строения пригодятся японцам и после победы. Так что можно и поработать — японцы работали основательно и относились к РККА уже не как в начале германо-советской войны, когда японский военный министр считал, что эта война 'не может быть даже названа войной, это просто полицейская акция'. Конечно, помимо просто захвата территорий, у японцев был и другой прицел — своим нападением они рассчитывали выбить СССР из войны, чтобы высвободить немцев с восточного фронта, чтобы они помогли в борьбе против американцев — а то, несмотря на свои Гавайские неудачи, с середины сорок третьего усилилось давление американцев на японские войска — сначала в Австралии и на южных островах Тихого океана — раз не получалось идти напрямую, американцы решили зайти с юга, все-равно крупным кораблям еще приходилось огибать Южную Америку, да и транспортные конвои лучше пускать там, чтобы не подставлять под удары японских и немецких подлодок хотя бы в середине Тихого Океана. Игра шла по крупному, а потому неторопливо но и без тормозов.

Примерно такая же ситуация была и западнее Хабаровска — вплоть до слияния Аргуни с Шилкой, то есть начала Амура, и до Большого Хингана, то есть до вершины куска Маньчжурии, вдававшегося в Сибирь — Биробижан, Благовещенск и с десяток других более-менее крупных городов были просто обложены, несколько городов удалось захватить быстрым штурмом, несколько городов предполагалось захватить в ближайшие дни или недели. Сотни подвижных отрядов продвигались на север, чтобы охватить максимальную территорию и нарушить на ней всякое передвижение советских войск и ополчения, где-то уже шли бои с партизанами, а в основном — шло строительство дорог.

К западу же от Большого Хингана ситуация была иной. Наступление на Читу вели две группировки японских войск общей численностью полмиллиона человек. Одна группировка наступала с юго-востока и ей надо было пройти с боями 350 километров — японцы рассчитывали сделать это за один-два месяца. А там еще 400 километров на запад — и Улан-Удэ, а затем и Байкал — конечная цель наступления на 1943 год и начало 1944 — мастерские Маньчжурии ежедневно делали десятки саней для зимних боев (в РИ это делали в 1941 году). Вторая группа войск численностью в триста тысяч солдат форсировала Амур, обложила несколько небольших укрепрайонов, за неделю прошла на север 60 километров до Транссиба и стала двигаться вдоль него на запад — также к Чите — этим требовалось пройти семьсот километров, но на их пути было гораздо меньше подготовленных позиций — советское командование конечно предполагало возможность и такого поворота, но сил на строительство укреплений еще и в этом направлении не было. Единственное что успели — вывезти почти все население на запад или на север, так как поведение японцев было известно еще по Гражданской войне, да и сейчас, по данным разведки, японской армии предписывалось 'пользоваться строго реальной силой, не опускаясь до так называемого принципа умеренности', прямо ставилась задача физически 'устранить коммунистов и прочих лиц, которые составляли в прошлом руководящий строй', использовать труд населения оккупированных территорий главным образом на тяжелых работах на рудниках (в РИ — из плана Кантокутэн). Так что вывозили всех кого можно, оставив здесь только участников народного ополчения, партизанских отрядов и людей с медицинскими, хозяйственными и ремонтными специальностями — все-таки подготовку к нападению отследили уже давно, но ситуация на западе была более критичной, поэтому подкрепить Забайкалье войсками и техникой не было никакой возможности.

Впрочем, предполагалось, что выход к Байкалу первой сделает монгольская группировка японских войск. Хотя идти ей было дальше всех — 600 километров на северо-запад до Улан-Батора, 300 на север — до границы с СССР и еще 200 — до Улан-Удэ, но это направление было наименее прикрытым — как укреплениями, так и войсками. От РККА там присутствовала только 17я армия, да и то в усеченном составе — порядка 30 тысяч человек. И еще армия МНР — пять дивизий, 80 тысяч, из которых только половина была боеспособна, так как до того проходила подготовку с помощью специалистов из РККА. Больше и не получалось — население Монголии всего было 800 тысяч. А наступала на них полумиллионная группировка — двести тысяч японских войск и триста — монголов из Внутренней Монголии и мусульманской конницы клики Ма. Да и свои конные дивизии японцы выделили именно в эту группировку — ее делали максимально подвижной, поэтому уже через десять дней после начала войны завязались бои за Улан-Батор, а еще через неделю он был полностью окружен и японско-монгольско-мусульманские войска потекли дальше на север. А следом японцы тянули узкоколейку, благо что за предыдущие годы маньчжурские предприятия накатали легких рельсов на тысячи километров, на каждом километре ставили блок-посты с взаимной огневой поддержкой как минимум минометным и орудийным огнем — для охраны от летучих отрядов, и все быстрее проталкивали на север тонны груза — весь расчет квантунского командования был именно на бесперебойное снабжение по железной дороге, пусть и небольшой грузоподъемности, так как грузовиками по практически бездорожью выйдет всяко хуже.

Продвижению вперед помогали и последствия событий предыдущих тридцати лет. Еще до синьхайской революции в Монголии существовали движения за независимость от Китая, последнее крупное восстание было подавлено в 1910 году, а после китайской революции монгольские князья при молчаливой поддержке России объявили о независимости, благо что Монголия присягала на верность не Китаю, а свергнутой Цинской династии — легитимность была соблюдена, и в 1911 году образовалось новое государство — Богдо-ханская Монголия, признанная в том числе и Россией. Но в 1913 году китайское — уже революционное — правительство стало оспаривать независимость, Россия решила отыграть назад, и в 1915 году было подписано трехстороннее соглашение — Кяхтинский договор — по которому Монголия становилась автономией под сюзеренитетом Китая — сама Монголия не смогла бы отбиться от Китая несмотря на все его внутренние смуты, а Россия кинула монголов — тут и идущая Первая Мировая, а потому нежелание России создавать напряженную обстановку на своих восточных границах, и возраставшее панмонгольское движение, претендовавшее в том числе и на земли России — Бурятию. Ну их нафиг с такими запросами. В 1918 году часть монгольской знати была уже недовольна своим правителем и пригласила ограниченный контингент китайских войск, а в 1919 году китайцы и вовсе обратно оккупировали Монголию — суверенитет закончился. В 1921 году китайцев выбила Азиатская дивизия под командованием барона Унгерна — теократия была восстановлена. Летом Унгерн предпринял неудачный поход в Советскую Россию, по возвращении планировал отойти с войсками на Тибет чтобы перевести дух для последующих боев, но войска не горели желанием таскаться туда-сюда, обстреляли палатку Унгерна, потом и вовсе догнали его и выдали красным, а сами ушли в Маньчжурию. А монголы тем временем подумали и решили, что нафиг этих китайцев — проживем и без них — и учредили свою монархическую республику, а после смерти Богдо-хана в 1924 и вовсе решили что обойдутся без монархов — появилась МНР — Монгольская Народная Республика.

С 1928 года в МНР проводилась политика коллективизации и ускоренного перехода к социализму — создавались колхозы, уменьшалось поголовье скота, много людей эмигрировало во Внутреннюю Монголию — также территорию, населенную монголами, но в Китае. А, главное — начались гонения на религию — закрывались монастыри, ламы переводились в разряд светских лиц и лишались привилегий. А ведь монахи составляли 48% взрослого мужского населения (sic!). Тут же пошли восстания, самое крупное случилось в 1932 году и было подавлено с трудом — многие отмечали, что даже в Улан-Баторе нашлось всего несколько сотен военнослужащих, верных народному правительству, а из 4 тысяч членов правящей партии надежными были всего 300 человек. Восстание примерно за год было подавлено, но и правительство МНР решило немного сдать назад — отказалось от ускоренного построения социализма, очистило партию от леваков, а позднее — начиная с 1935 года — провело серию репрессий против партийцев, религиозных деятелей, интеллигенции — всего погибло от 20 до 35 тысяч человек, что при общей численности МНР чуть более 700 тысяч человек составляло от 2 до 5 % населения. Поэтому и внутри, и особенно снаружи МНР существовало много сил, желавших скинуть коммунистов.

На эти силы и рассчитывали японцы, когда совершали марш-бросок к Байкалу.

ГЛАВА 20.

И силы были приличными. Например, несмотря на в четыре раза меньшую чем у МНР площадь, население Мэнцзяна — прояпонского государства во Внутренней Монголии Китая к юго-востоку от МНР — было 5,5 миллионов человек. И, хотя 80% из них были немонголами, в основном ханьцами, но и монголов было более миллиона, то есть больше чем в МНР — сказывалась и исторически более развитая территория, и множество беженцев из МНР. И еще минимум половина от этого количества — на мусульманских землях к югу и западу от МНР. Местные князья рассчитывали объединить, пусть и под протекторатом Японии, земли, населенные преимущественно монголами, а это, помимо Внутренней Монголии и МНР — Тува, Бурятия, восток Синьцзяна — в пределе мечтаний территория единого монгольского государства должна была распухнуть на треть во все стороны если считать по МНР — от середины Байкала и до предгорий Тибетского плато. Японцы так вообще хотели сначала создать здесь государство Монголо-го, а затем, если все пойдет как надо — и вообще маньчжуро-монгольскую империю.

Внутри МНР тоже нашлось много людей, которых не устраивала власть коммунистов — лишь за первую неделю ряды монгольских дивизий сократились на треть только за счет дезертирства — соответственно, многие из этих людей примкнули к прояпонским монголам. Да и из гражданского населения хватало тех, кто поддержал японское вторжение. А ведь еще недавно население МНР активно помогало Советскому Союзу — десятки тысяч тонн шерсти, сотни тысяч тонн мяса, сотни тысяч лошадей (в РИ МНР с населением в 0,8 миллиона за 1941-45 года поставила в СССР 500 тысяч тонн мяса, 64 тысячи тонн шерсти, тогда как США с населением в 130 миллионов — 660 тысяч тонн мяса и 54 тысячи тонн шерсти). Но изменившееся соотношение сил, а, главное — решение японцев начать войну с Советским Союзом, дало возможность недобиткам снова собираться в банды, а внешним силам — совершать вооруженные рейды на территорию МНР еще до начала боевых действий — все как и у нас в 1918. Так что к началу японского наступления здесь была уже разветвленная сеть шпионов и бандитов.

Такая сеть была и на территории Советского Союза, и не только в Забайкалье и на Дальнем востоке, но вплоть до Урала. Она формировалась как из местных народностей, недовольных советским строем или гонениями на буддистов, так и из русских — недобитых белогвардейцев и белоказаков, оставшихся в СССР, либо эмигрантов. Первую скрипку играли, конечно же, эмигрантские формирования. Русские с конца 19го века активно осваивали Маньчжурию, территория вдоль КВЖД вообще была под русским управлением, а потому там были крепкие корни, которые оказались полезны и для русской белоэмиграции. Революции 1917го года раскололи русских Маньчжурии, но, как и по всей России — подавляющее преимущество было на стороне большевиков, так что старая администрация в лице генерала Хорвата просто легла под китайцев лишь бы не позволить народу управлять своим имуществом — пользуясь подавляющим численным превосходством китайцы разоружили советские дружины и выдворили их в Забайкалье, а генерал Хорват начал набор охранных отрядов в основном из офицеров, которые все больше прибывали на восток с развалившегося фронта.

Нравы были, соответственно, демократические — уже в феврале 1918 про Харбин говорили что город стал 'помойницей, в которой гноятся и безвозвратно погибают последние остатки русской молодежи', белая кость вела себя как и в Центральной России — 'город набит темными авантюристами и очень разболтанными офицерами. Все жаждут хороших штатов и назначений, достойных тех, кто первыми подняли знамя борьбы с большевиками; психология у большинства та же комиссарская, только под другим соусом', 'на улицах шатаются и носятся на извозчиках совсем разболтавшиеся офицеры (очень много в нетрезвом виде); по вечерам это явление усиливается; настроение у этих господ очень воинственное, с готовностью обнажать оружие и стрелять по первому подвернувшемуся под руку поводу'. И сюда же продолжали прибывать участники неудачных антибольшевистских — точнее, антисоветских — восстаний конца 1917 — начала 1918 годов — многие из офицеров и юнкеров были отпущены под честное слово не выступать против советской власти и, само собой, они не считали себя обязанными соблюдать свое же слово, данное 'сиволапым мужикам'. Естественно, собрать какие-либо крупные силы белым не удалось (всего по России даже из 250 тысяч офицеров против большевиков выступили не более трех процентов) — уже в апреле 1918 года попытались было перейти от добровольного принципа формирования частей к мобилизации, но она проваливалась что в 1918, что в 1919 — численность белых войск оставалась на уровне нескольких тысяч, причем половина были китайцами, хотя вот штаб — в штабе был сверхкомплект, как и в других белых штабах по всей России. В 1920 году после развала белого фронта в Сибири китайцы окончательно отстранили белых от администрирования дороги и распустили русские охранные части. Японцы, естественно, не остались в стороне — к 1922 году их разведсеть на Дальнем Востоке выросла до четырех тысяч человек.

В 1924 году КВЖД перешла под совместное советско-китайское управление, и многие белоэмигранты предпочли получить паспорт СССР чтобы остаться на своих рабочих местах — к 1927 году там было уже 27 тысяч советских граждан (большинство — из бывших белоэмигрантов), в 1930 — 45 тысяч (и 65 тысяч белоэмигрантов без советского гражданства). Впрочем, многие белоэмигранты принимали китайское гражданство, что также позволяло сохранить место на КВЖД, пусть их и было гораздо меньше — к 1932 году таких насчитывалось 7 тысяч, и они служили не только на КВЖД, но и в полиции городов, в административных учреждениях — грамотные и толковые люди были для китайцев на вес золота. Впрочем, как и обученные воевать — так, во время гражданской войны в Китае в составе войск Маньчжурского правителя воевала 'Нечаевская бригада' под командованием генерала Нечаева — 'главного кавалериста Каппеля', которая своими бронепоездами в 1925 году захватила Шанхай, а Чичерин отмечал, что 'Нечаевский отряд белых кондотьеров безнаказанно разгуливает по всему Китаю и, пользуясь своей высокой военной квалификацией, одерживает победы'. Во многом благодаря белогвардейским отрядам маньчжурскому правителю Чжану Цзолиню удалось отстоять фактическую независимость от войск Гоминьдана под руководством Чана Кайши.

После продажи КВЖД многие из 'новых советских' предпочли отказаться от гражданства СССР, и обратный поток снова пошел уже после 22 июня 1941 года, когда тысячи белоэмигрантов или их детей подали заявления на прием в советское гражданство — защищать Родину.

Японцы с захватом Муньчжурии попытались поставить русскую эмиграцию под свой контроль и использовать против СССР — в 1934 году в Маньчжурии было образовано Бюро по делам русской эмиграции, под эгидой которого проходила антисоветская агитация и формировались вооруженные отряды, и если до 1938 года белоэмигрантские отряды воевали — и успешно — против коммунистических партизанских отрядов в Маньчжурии, то с 1938 года их стали готовить непосредственно против Советского Союза — первое такое формирование — бригада Асано — на стороне японцев они участвовали в боях на озере Хасан и у Халхингола, в дальнейшем численность бригады выросла до нескольких тысяч человек — подготовленных диверсантов, знавших минно-взрывное и радиодело, уставы вооруженных сил СССР. Ну и русский язык, конечно. Причем в составе бригады были как эмигранты первой волны, так уже и их дети, причем люди были разной политической ориентации — не только монархисты и демократы, но и русские фашисты из образованного в Маньчжурии в 1937 году Российского фашистского союза (а до этого он был Русской фашистской партией). Также там были Российское женское фашистское движение, Союз юных фашистов и Союз юных фашисток для молодежи пионерско-комсомольского возраста, и для самых маленьких — от 3 до 10 лет — Союз фашистских крошек. Звучит смешно, а выглядит страшно — именно эти накачанные антисоветской идеологией нелюди и были массово переброшены на территорию Советского Союза незадолго до или сразу после нападения Японии.

Эти диверсионные отряды, а также бурятские, тувинские и монгольские диверсанты прервали железнодорожное сообщение к востоку от Омска — если до этого на территорию СССР засылались сравнительно небольшие отряды, то сейчас выброску парашютами совершили тысячи человек, и на одной только дороге вокруг Байкала было подорвано несколько туннелей и мостов — не сильно, чтобы японцы потом сами смогли ими воспользоваться, но достаточно чтобы их нельзя было восстановить в течение ближайших месяцев — в целом же только на Байкал было вывалено более трех тысяч диверсантов и несколько десятков тонн грузов — прежде всего взрывчатки. Примерно столько же диверсантов было выброшено неподалеку от лагерей — к этому времени там оставались только совсем уж антисоветски настроенные элементы, тогда как остальные уже давно вступили в РККА, а потому Восстание Лагерей приобрело особенно жестокий характер — Восточная Сибирь была парализована вплоть до Ледовитого Океана более чем на три месяца, да и в Западной обстановка была неспокойной.

А казахи собирались сделать ее еще менее спокойной — их много проживало на севере Синцзяна и северо-западе Монголии. Некоторые издавна оказались в составе Цинского Китая после разгрома джунгар — давних противников казахов, другие переселялись уже позднее — после начала перехода казахов в российское подданство с 1730х годов казахи поднимали более трехсот восстаний против царских властей, и после каждого восстания находились желающие отъехать из России на юг — к концу 19го века в Китае — Синьцзяне — проживало под сто тысяч казахов, в 1911 — уже 225 тысяч, а после Среднеазиатского восстания 1916 года сюда бежало еще 300 тысяч, благо что завязки с китайцами были давние, вплоть до того, что китайцы принимали активное участие в этом восстании, а в ряде уездов восставшими вообще руководили китайские революционеры — видимо, собирались экспортировать китайскую революцию на земли Российской Империи и под шумок оттяпать Дальний Восток, а то и Восточную Сибирь, благо что во время империи Юань (1279-1368) территория вплоть до Оби входила в состав Китая. Ну, по мнению самих китайцев, которые называют Сибирь 'временно утраченные территории' (впрочем, в то время наоборот сами китайцы входили в ту самую империю, которая вообще-то была монгольской — и именно монголы владели Сибирью — это как если бы французы претендовали на Польшу на том основании что обе страны входили в состав Третьего Рейха). Потом были разгром антисоветской Алашской автономии, борьба с басмачами, голод 20-30 годов — в итоге к началу 40х годов только в Синьцзяне проживало до миллиона казахов. Из четырех миллионов всего населения Синьцзяна. Значимая сила. И, хотя многие из них было просоветской ориентации, хватало и антисоветски настроенных элементов, да столько, что они сформировали отряды общей численностью чуть ли не пятьдесят тысяч человек, да еще диверсионные группы, которые обучались английскими, а затем немецкими и японскими инструкторами — эти отряды также поучаствовали в диверсиях к западу от Иркутска и вплоть до Красноярска, Кемерово, Новосибирска и Омска — там от Синьцзяна было совсем рукой подать — 600-700 километров на север, ну разве что до Омска — 1100 — пробраться через казахские земли помогали сородичи. Еще западнее на низком старте находились пуштунские банды — их окучивали в основном немцы с турками, но и японцы тоже имели там связи. Всего же вдоль южной границы СССР собралось по предварительным оценкам не менее четырех миллионов солдат и бандитов. Японцы долго готовились и предусмотрели, казалось бы, все.

Кроме нас.

И это неудивительно — никто, включая нас самих, тогда не подозревал, что мы способны действовать на таком удалении от своей территории. Хотя технические средства-то были — те самые транспортники на основе Пе-8, да и другая транспортная авиация — мы ее развивали с моей подачи, так как я помнил что в моей истории бывали проблемы со снабжением войск. Ну и высотники. Как только Япония напала на СССР, Сталин затребовал от нас аж двадцать высотных ударных разведчиков, тогда как у нас самих их оставалось от силы полсотни, которые были на расхват и на западе СССР. Поэтому сначала смогли выделить только три — они прибыли на Дальний Восток уже первого сентября. Еще пять штук подтянулось в течение недели, в течение же недели частью транспортной авиацией, а в основном по железной дороге перебрасывалось и аэродромное хозяйство, боеприпасы, специалисты, но уже с третьего сентября чем дальше тем все больше наши высотники использовались по японским аэродромам.

Очень эффективно использовались. Японские самолеты стояли на аэродромах даже не в капонирах, и зачастую безо всякой маскировки — японцы справедливо полагали, что все силы советской авиации будут уходить на отражение налетов на укрепрайоны, в лучшем случае — на штурмовку и бомбардировку японских колонн сухопутных войск или на борьбу с кораблями японского ВМФ. В принципе, так оно и было — редкие попытки устроить налеты на японские аэродромы с легкостью отбивались дежурными звеньями истребителей — в первые дни японцы, пользуясь своим численным а зачастую и качественным превосходством тупо подвешивали над аэродромами по несколько самолетов, которые нарезали круги и отгоняли советских соколов. Все атаки если и происходили, то с высоты трех, максимум пяти километров — неуправляемыми бомбами с высоты особо не повоюешь, особенно если о какой-либо плотности строя говорить просто не приходится, а штурмовка пулеметами тем более должна выполняться с низких высот. В общем, выше этого яруса японцы даже не смотрели. А зря.

Сделав с десяток вылетов чисто на разведку, наши летчики начали подвешивать контейнеры с управляемыми бомбами, благо что оборудование стало прибывать по тогда еще не везде перерезанному Транссибу. Так как с моей подачи наши конструктора старались делать всю технику модульной, то и высотники, особенно выпуска с середины 1942 и далее, имели в своем брюхе секции для установки различных модулей, в том числе сотовые конструкции для перевозки и сброса бомб разных калибров. Такие секции и стали устанавливать — сначала немного, по одной-две, оставляя остальные гнезда закрытыми фальш-панелями. С этого момента разведочные вылеты превратились в вылеты на штурмовку.

С высоты в 10 километров бомба будет лететь почти минуту, за которую самолет пролетит более пяти километров — соответственно, чтобы два оператора могли положить в аэродром пару десятков бомб, высотнику приходилось делать несколько заходов, поэтому пилоты 'вставали' на очередную жертву и начинали нарезать круги, а операторы методично — бомба за бомбой — утюжили стоянки самолетов, склады бомб и горючего, узлы радиосвязи, штабы, но первый удар всегда был по казармам — чем меньше останется у японцев пилотов, тем меньше самолетов они смогут поднять в воздух. По мере прибытия высотников стало возможным формирование уже бомбардировочных групп из трех-пяти самолетов — в этом случае было достаточно и двух-четырех пролетов, чтобы вывести аэродром из списка боевых единиц как минимум на несколько дней, а расположенную там авиачасть — и на пару недель. Причем первые дни были особенно жирными на улов — три, а затем шесть высотников уничтожили на аэродромах минимум тысячу самолетов и повредили еще минимум треть.

Японцы же вообще поначалу считали, что их обстреливают из орудий, поэтому вокруг аэродромов рыскали многочисленные мобильные группы в поисках мифических артиллеристов. На третий день японцы уже знали — кто и как их уничтожает. Но не знали — как избавиться от этой напасти. Они срочно стали копать капониры и даже землянки, чтобы скрыть свои самолеты от взгляда с неба, рассредоточивать их по окрестностям, всячески маскировать с воздуха. Да, частично эти меры помогли, особенно землянки — они скрадывали в том числе и инфракрасное излучение, а потому уже с пятого сентября дневные вылеты по аэродромам стали гораздо менее эффективны, и мы перенацелили их на артиллерийские батареи и транспортную инфраструктуру японцев. Ночью же наши высотники по прежнему собирали обильный урожай — если сравнительно мелкие истребители еще можно было упрятать в землянки, то бомбардировщики и транспортные самолеты — нет. Японцы было понадеялись что их усиленная маскировка окажется достаточной защитой, но — нет, она была недостаточной, через масксети по прежнему был виден ИК-силуэт самолета, а если он только что вернулся из полета — его двигатели 'пылали' на экранах яркими пятнами.

К десятому сентября бойня в основном закончилась — наши десять высотников выбили почти половину японских самолетов, сосредоточенных против Советского Союза, а если смотреть по бомбардировщикам и транспортникам — то из них сохранились лишь те, что японцы вовремя увели с Сибирского ТВД куда-нибудь на юг — по крайней мере на триста километров от советской границы этих самолетов уже не было. Конечно, они могут лететь и на более дальние дистанции, особенно учитывая то, что японцы всегда делали дальнодействующие самолеты с прицелом на океанские расстояния, но необходимость увеличения дальности полета все-равно снижает допустимую бомбовую нагрузку, увеличенное время в пути — оборачиваемость техники, а вкупе с резким уменьшением количества бомбардировщиков японское командование поняло, что их планы выбомбить укрепрайоны пошли прахом. К середине сентября командование сухопутных войск уже вовсю давило на моряков, чтобы те поделились своими технологиями и запасами управляемых бомб, но моряки пока стойко держались — типа самим не хватает против американского флота — и почти не скрываясь радовались, как обгадились эти сухопутные крысы.

Но крысы не унывали, а перли вперед. Уже начиная с седьмого сентября все больше ударов наши самолеты производили именно по сухопутным войскам. Мосты, транспортные колонны, колонны войск, позиции батарей — вот что было нашими первоочередными целями. Благо что техника и специалисты продолжали прибывать, а потому высотники могли брать на борт уже все отделение операторов, и шесть человек могли вести к целям уже шесть бомб за раз. Наземное обслуживание тоже усилилось — теперь техники подвешивали не по одному, а по четыре, и даже по шесть контейнеров с бомбами — как они это называли — 'полная зарядка'. А это 120 'четвертаков' — бомб калибра 25 килограммов, или 80 'полтинников' — пятидесяток.

Причем бомба в плане эффективности лучше снаряда того же веса — снаряду надо выдерживать перегрузки при выстреле, тогда как бомба просто падает, а потому в нее можно поместить больше и взрывчатки, и других полезных элементов — наши осколочно-зажигательные так вообще представляли собой корпус толщиной в три миллиметра, а остальное — 10 килограммов готовых поражающих элементов в виде стальных шариков, 5 килограммов элементов с зажигательной смесью и 15 килограммов взрывчатки — ее было в два и даже в три раза больше чем в 40-килограммовом снаряде 152-миллиметровой гаубицы, соответственно, бомба поражала своими ГПЭ на площади почти в три тысячи квадратных метров — более чем на тридцать метров в стороны, поджигала все в радиусе пятнадцати метров и глушила живую силу в укрытиях в радиусе десяти метров — причем это зоны надежного поражения, так-то могло достаться и на большем удалении. 'Четвертаки' тоже были мощнее в два-три раза снарядов сопоставимого веса — от орудий калибров 122 миллиметра. Мы в основном и использовали четвертаки да полтинники — более мелкие а значит легкие калибры были уж очень неустойчивы в полете, так что операторам было сложно удержать их на цели и достаточно близко для поражения ложилась хорошо если одна из трех бомб, тогда как для четвертаков, а тем более полтинников этот показатель приближался к единице, правда, это с учетом их более высокой поражающей способности — просто допустимый разброс точки падения был больше.

Вот кассеты с такими бомбами и заправляли техники — после переброски на восток пяти наземных команд самолет был готов отправиться в вылет уже через полчаса — кассеты снаряжались отдельно, а потому были уже готовы и требовалось только заменить их, вставив в гнезда подъемниками с ручными домкратами, ну, заправить, долить или заменить масло, прозвонить цепи управления и сигнализации, осмотреть гидравлику — на ускорение этих работ в предыдущие годы мы затратили много конструкторских сил, а потому оборачиваемость самолетов была уже достаточно высокой, благо что мы отправили на восток уже новые образцы, в которых повсеместно были введены рядные разъемы, которыми подсоединялись схемы управления бомбовых контейнеров, и через такие же разъемы техники подключались со своей контрольно-измерительной аппаратурой и прозванивали цепи — летчики, особенно старой закалки, которые привыкли к тросам и жестким тягам, относились к чисто электрическим схемам управления еще с достаточно большим недоверием, а потому для их успокоения наземные команды выполняли проверки постоянно. Да и для нашего — все-таки техника была достаточно новой и лучше перебдеть. С этой же целью техники выполняли и выборочную просветку корпуса ультразвуком — особенно силовых элементов — наши технологи уже многое сделали чтобы избавиться от расслаивания и прочих недостатков стеклопластиков, но до окончательной победы было еще далеко — собственно, первые аппараты у нас держались хорошо если три месяца — а потом если их не сбивали и они не ломались при посадке, начинались расслоения. Мы, конечно, заменяли такие элементы на новые, но это снижало выпуск новых самолетов, так что чем дольше стеклопластик продержится — тем реже его придется менять. Как бы то ни было, механизация аэродромного обслуживания снижала и количество техников, и время между вылетами, так что когда вернувшийся с задания экипаж уже слопал приготовленную для них еду и отправлялся спать, сменщики поднимали самолет на новые цели. И если поначалу приходилось гонять экипажи четыре-через четыре часа, то уже с восьмого сентября каждый экипаж получал между вылетами восемь полноценных часов отдыха.

Казалось бы — воюй да радуйся. Нет, японцы оказались противником ничуть не проще немцев.

ГЛАВА 21.

Парадоксально, но у нас вскоре закончились доступные аэродромы. Напомню, что японцы сразу разбросали по Сибири десятки диверсионных групп — тысячи парашютистов. Затем речные десанты на катерах, за ними двинулись конно-пешие мобильные группы, так что к середине сентября Сибирь напиталась японскими диверсантами на тысячу километров от госграницы — вершина Байкала и еще треть на север, как раз обжитые территории, да и севернее их уже хватало, причем не только непосредственно японских, но и белогвардейских, монгольских, казахских, бурятских и так далее — и в мирные-то годы советская власть в тайге была довольно условна, с началом же войны, а особенно с уходом многих военных частей и просто мобилизованных мужчин, этот контроль стал во многих местах так вообще эфемерным — крупные и средние города еще как-то контролировались, мелкие же города, а тем более поселки и деревни — где как, а уж о дорогах и говорить нечего. Поэтому диверсанты могли перемещаться довольно свободно.

В отличие от самих хозяев — постоянные нападения на одиночные автомобили и повозки заставили ввести колонную систему проводки грузов и войск, железную дорогу — где она еще не была перерезана японскими войсками — приходилось постоянно ремонтировать — восстанавливать взорванные диверсантами насыпи, рельсовый путь, наводить мосты — проталкивание грузов на восток стало трудовым подвигом, а зачастую и боевым, когда ополчение и охрана мостов и туннелей вели многочасовые бои с особо крупными диверсионными отрядами, про мелкие стычки и обстрелы издалека можно и не упоминать — это стало постоянным фоном. Правда, пока такая ситуация не особо сказывалась на советской обороне — накопленные в укрепрайонах запасы продовольствия и боеприпасов позволяли держаться долго, да и местная промышленность постоянно пополняла запасы. Маневр резервами — вот тут да, ситуация была сложной, и нам также доставалось.

Первые три наших самолета обосновались в Биробиджане, откуда было удобно действовать вплоть до Харбина. Но уже через три дня фронт подошел слишком близко, и мы стали откочевывать на север. Остальные самолеты сначала устроились в Могоче — 500 километров на восток от Читы, затем также стали смещаться на север или на восток — к Чите. Первые бригады наземного обслуживания и аэродромное оборудование прибыло на самолетах — чтобы только начать работать по японцам, остальное прибывало в течении двух недель в Читу — к тому времени Транссиб восточнее был уже перерезан, и потому боеприпасы и оборудование приходилось прокидывать дальше на восток транспортными самолетами и даже У-2 — наземные дороги стали мало того что слишком опасны, так они изначально были слишком долгими. Топливо пока еще удавалось получать с местных складов — Тында, Зея, Комсомольск-на-Амуре — имели запасы подходящего нам топлива. Нам, собственно, и пришлось откатиться до этих городов — на 200-500 километров от границы — ближе было опасно из-за множества японских диверсантов и истребителей.

Да и там приходилось осторожничать — с земли нас прикрывали отряды и подразделения, выделенные от РККА, НКВД или ополчения, с воздуха — истребители РККА или РККФ, ну и средства маскировки — и сами самолеты стояли в быстросборных ангарах, которые изменением конфигурации внешних стенок и масксетей позволяли придать им внешний вид холмов и даже с деревьями, пусть и высаженными в кадках по краям и совсем мелкие — в центре, и постройка плохозамаскированных макетов, и установка на ВПП быстроубираемых препятствий, чтобы не было похоже на взлетную полосу — тут все было стандартно, как и на западном фронте. И все-равно — нет-нет, а какому-нибудь шальному японскому истребителю удавалось пройтись пулеметами по взлетающему или садящемуся высотнику — большие пространства и низкая плотность наблюдателей и авиации позволяла японцам проникать далеко вглубь советской территории, покрытия РЛС также не хватало, да и не на всех высотах оно работало — немцы на свои самолеты уже штатно ставили приборы обнаружения облучения и чуть что — снижались или наоборот поднимались вверх, куда не доставали лепестки излучения, или подставляли под излучение РЛС самолеты, которые своей засветкой закрывали направление основной группы, плюс — разброс уголковых отражателей на шарах и парашютах — средств снизить эффективность наших РЛС хватало. А японцы просто зачастую летали на бреющем — подлавливали наземное движение, пользуясь слабостью, а зачастую отсутствием наземных средств ПВО.

Ближе к границе мы подбирались только если требовалось отработать цели в глубине Маньчжурии — железнодорожные мосты, крупные склады, станции, заводы — тогда в тайге подбирали и готовили площадку, рассылали по округе дозоры и засады, подвозили туда топливо с ближайших складов и бомбы на самолетах, ими же завозили группы аэродромного обслуживания, которые дозаправляли и заряжали севшие высотники и затем те шли на цели, а временный 'аэродром' тем временем сворачивался — возвращались самолеты уже на свои постоянные базы. Попробовали мы было использовать один такой аэродром несколько раз, но это привело к потере одного высотника — его расстреляли из минометов какие-то диверсанты.

Впрочем, потери были и до этого — пятого сентября мы попытались разместить высотники во Владивостокском оборонительном районе — его размеры были достаточны, чтобы японская артиллерия не доставала до центральных районов. Мы позарились на откровенно выгодное положение этой местности — оттуда был короткий путь к внутренним районам Маньчжурии, Кореи — уж очень неудобным было Приамурье и Приморье — они охватывали маньчжурскую территорию по кругу, поэтому чтобы протащить грузы и войска с одного фланга на другой приходилось делать приличный крюк, а продвижение японских войск на север и восток его только увеличивало. Японцы же могли при случае быстро перекинуть войска по прямой — вот чтобы затруднить такую переброску мы и забазировали два высотника на Владивосток — отработать маньчжурские мосты.

Проблемой было то, что укрепрайон был тесноватым для авиации — истребителям еще куда ни шло, а наши высотники проходили над фронтом на высоте максимум пять километров, а с загрузкой под завязку — так вообще на трех, и добирались до недоступных истребителям высот где-то километров за тридцать-сорок от места взлета. Тут-то нас и подловили японские истребители — вынырнули из-за облаков, свалились сверху на набиравший высоту разведчик и от души полоснули по нему всеми пулеметами, причем их не остановили ни огонь пулеметных точек самого высотника, ни атака советских истребителей прикрытия, которые сопровождали взлетающие и садящиеся высотники — двух японцев сбили сразу, но остальные изрешетили наш аппарат вдоль и поперек и попытались скрыться, кому-то это даже удалось. Высотник же, получив множество дырок и даже пробоин, кое-как лег на левое крыло и садился хотя и на советской территории, но до аэродрома не дотягивал, так что после того, как с его разрушенного корпуса сняли все ценное оборудование, сам остов просто сожгли, ибо был невосстановим. Хорошо хоть экипаж отделался несколькими ранениями да переломами — все-таки стеклопластик штука крепкая, но вместе с тем и упругая — сначала он выдержал множество попаданий, а затем немного защитил экипаж при жесткой посадке. Это мы знали и раньше, а тут снова выяснили на этом и еще на одном примере, когда другой высотник совершил чрезмерно жесткую посадку на одном из временных аэродромов подскока — там недостаточно выровняли посадочную площадку, и, хотя усиленное многотележечное шасси выдержало удар о бугорок в самом начале, когда скорость еще почти летная, но самолет подпрыгнул, накренился и зацепил крылом за неровность, после чего его на высокой скорости развернуло а затем и вовсе вырвало крыло из гнезд — высотник так и застыл с крылом, повернутым под сорок пять градусов к корпусу. Тоже сожгли — японцы были уже близко.

Итого за первые десять дней мы потеряли на Дальнем Востоке четыре высотника, и это только безвозвратно, до кучи хватало поломок и повреждений с недельными и менее ремонтами — все-таки ТВД был для нас непривычный да и сам по себе сложный, а японцы его не делали проще, заставляя перемещать боеприпасы и оборудование почти исключительно на самолетах. И если первые три высотника были потеряны над своей территорией, то четвертый — над Кореей, куда он летел из Комсомольска-на-Амуре по разведывательным делам, два 'полтинника' взял чисто на всякий случай — если вдруг попадется особо вкусная цель.

Причем Сталина впечатлила такая сверхэффективность управляемого оружия — размен трех (на тот момент) самолетов на полторы тысячи — это впечатляло. И, как назло, за день до потери четвертого высотника он спросил у меня во время ежедневного утреннего совещания по секретной связи:

— Что же вы до сих пор не выбомбили всю Германию ?

— А скоро увидите.

И вот как накаркал — где-то над Кореей сбили наш четвертый высотник.

Причем поначалу мы грешили на немцев — в это же время они начали сбивать наши высотники в европейской части СССР. Но нет — немецкие самолеты с управляемыми крылатыми ракетами воздух-воздух появились у японцев позднее, даже позднее чем собственные разработки на основе нового бомбардировщика Ki-67, точнее — его модификации для несения управляемого вооружения воздух-поверхность и воздух-воздух. Сейчас япы справились и так.

Нас подвела радиолокация. Мы-то привыкли воевать против немцев — сначала создали средства РЭБ против их наземных локаторов Фрейя и Вюртцбург и самолетных радаров Лихтенштейн, которые работали на длинах волн 2,4, 0,6 и 0,61 метра. Затем, по мере перехода немцев на магнетронные генераторы, длина волн их радаров уменьшалась, уменьшались и размеры оборудования. А то скажем станции Лихтенштейн требовали установки на носу или крыльях самолета весьма габаритных антенных излучателей — как телевизионных антенн общего пользования в мое время, то есть размерами под два метра — которые снижали скорость самолета минимум на 50 километров в час. Вот от этого громоздкого оборудования они и избавлялись.

Помнится, англичане все тряслись над своими магнетронными системами — опасались отпускать их в полеты над территорией противника, хотя еще в 1942 сделали неплохую систему H2S для сканирования земной поверхности с самолетов, чтобы ориентироваться по радарной картинке. Решились на это только в начале 1943, тут же потеряли сначала один, а потом и второй бомбардировщик с этой системой (РИ), запаниковали, попытались скрыть, но неудачно — немецкие специалисты чуть ли не в открытую высмеяли английскую конструкцию, союзники стали разбираться откуда у врага такая техника, и по своим каналам выяснили, что от русских, но это неточно и неизвестно от кого именно — из Москвы или Минска, а потому запросили у Сталина напрямую. Сталин — к нам, мы в ответ:

— Ну да, от нас к немцам уже утекло пять штук устройств с магнетронами. Может, семь.

— Почему это произошло ? Почему допустили утрату секретной техники ? Почему не доложили ?

— Не доложили потому что немцы и сами не дураки, магнетроны известны еще с двадцатых, а допустили утрату потому что тратить либо технику, либо жизни людей. Первые образцы были не слишком хорошими, поэтому приходилось размещать РЛС близко к фронту — вот при прорывах и попадали к немцам. Несколько еще сами успели уничтожить либо вынести секретные детали.

Я не упускал возможности прояснить нашу вообще и мою в частности политику по разным вопросам — глядишь, возникнет взаимопонимание.

В общем, ситуация была понятна, поэтому Сталин ответил тогда союзникам 'Это не от нас — ищите кротов у себя, благо что до войны политику умиротворения агрессора у вас поддерживали многие'. Союзникам оставалось лишь утереться, но зуб наверняка заимели — именно в это время немецкие подлодки с новыми радарами чехвостили противолодочную авиацию союзников.

И если немцы шли почти вровень с нами, то японцы — с американцами, соответственно, у япов было еще много радарной техники на метровых волнах — ею нас и подловили. Подробности мы выяснили позднее, но в общем получалось так, что сначала наш высотник засекла станция Тип-11, которую приняли на вооружение как раз в июле 1943 года. С трехметровой волной, она могла засекать одиночные самолеты на дальности до 130 километров. Причем, с отличие от немцев, японцы учились засекать и слабые цели, так как им часто требовалось работать и над морской гладью с ее расстояниями. А потому отклик от нашего стеклопластикового самолета, хотя и гораздо более слабый чем от цельнометаллического, японцев насторожил, тогда как немцы такое поначалу просто пропускали. А затем высотнику 'повезло' влезть в лучи японской копии даже не Вюрцбурга, а Фрейи, впрочем, будь это и Вюртцбург — могли и не засечь — у японцев были другие длительность и частота повторения импульсов — все что приходит ловить все-равно не будешь, приходилось отсекать лишнее, которое в данном случае было совсем не лишним, а просто другим.

Дальше было дело воздушной техники — в воздух поднялся бомбардировщик с воздушным радиолокатором Тип H-6, который испускал двухметровые волны как раз теми самыми 'телевизионными' антеннами, зато мог обнаружить одиночный самолет с 70 километров — им нас аккуратно вели, пока снизу заходил облегченный истребитель Ki-61 — у него и так потолок был 13 километров, так с него дополнительно сняли лишнего оборудования, залили топлива по минимуму, зато установили аж две пушки калибра 20 миллиметров, причем хитрым способом — пушки смотрели вверх под углом 70 градусов — как в немецкой 'Неправильной музыке' (Schräge Musik), которую немцы устанавливали на свои самолеты с конца 1942 года (в РИ — с начала 1943).

Вот этой 'музыкой' японец и долбанул наш самолет, а потом еще и добавил сверху — наши летели ниже своего максимума и потому японский самолет доставал нас с запасом. Хорошо хоть дело происходило ночью, а потому перед атакой японцу потребовалось уточнить местоположение цели и он включил свой радар — уже новый, на магнетронах и, более того — еще родной немецкий, с немецкими, то есть известными нам и нашей аппаратуре, частотами. А потому наши пилоты, получив сигнал облучения радаром, в последний момент начали отворот и первый удар прошел не по корпусу, а по одному из двигателей, затем, проскочив выше, японцу пришлось переворачиваться чтобы стрелять из своих пушек уже вниз, потом он снова крутанулся и добавил еще снизу, потом у него закончились снаряды, которых из-за облегчения веса было штук по пятьдесят на ствол — как раз на три очереди, и этот сука снайпер использовал их по полной, а затем еще пошел на таран, но пулеметчики падающего высотника его сбили, так что японцам поначалу тоже не было достоверно известно, где именно упал наш самолет.

То, что японцы сбили наш высотник, оказалось вовсе не случайностью — после первых разгромных дней, когда они выяснили кто их так эффективно мочит, они срочно запросили у немцев дополнительную информацию по нашим высотникам и как с ними бороться — к этому времени недоверие к поступавшей от немцев информации о 'страшном русском оружии' уже испарилось и японцы больше не списывали это на панические настроения хоть и немецких, но все-равно глуповатых и трусливых гайдзинов, которым неведом самурайский дух, потому что они гайдзины. Подловить наши высотники над Маньчжурией японцам за предыдущие дни так и не удалось, но они нарабатывали опыт, а мы даже не знали что за нами идет охота — не думали что кто-то может охотиться на таких высотах — про ракетное вооружение у японцев разведка не докладывала — ни про собственное, ни про поставки от немцев, а потому над японцами мы летали относительно спокойно — уж от них мы пакостей не ожидали. Вот и долетались.

Ну да — на войне всякое случается, но тут — японцы, и у нас нашлись люди, которые порассказывали о зверствах японцев во время оккупации ими Дальнего Востока в Гражданскую. Поэтому спасать пилотов вызвалась вся республика. Ну или мстить за них. У военных были предварительные планы операций на южных направлениях — планы составлялись в качестве тренировки штабных работников и постоянно корректировались исходя из текущей обстановки — прежде всего возможностей снабжения на данный момент. А на данный момент — сентябрь 1943 — мы освободили западную половину Кавказа, а южную — почти до Каспия — там образовался большой анклав, отрезанный от нашей территории и снабжавшийся по воздуху, и, гораздо реже — наземными колоннами, которые с боями проходили на юг через неплотную немецко-венгерско-румынско-хорватско-итальянско-испанско-турецкую оборону вдоль наших же анклавов на Донбассе. И, выйдя за южные границы Советского Союза, мы продвигались дальше на юг, к Персидскому заливу. Соответственно, планы у военных были, мы их немного скорректировали (о чем я ранее немного рассказывал) и начали исполнять.

Маршрутов было три, причем два были рассчитаны исключительно на наши новые транспортные самолеты на базе советского Пе-8 — только они могли потянуть такие расстояния. Первый маршрут был самым быстрым — от Тебриза до территории Советского района Китая — пять тысяч километров — как раз рейс в один конец на полную дальность, а уж там китайские коммунисты обеспечили наши самолеты топливом. И оттуда до Кореи — еще две тысячи, совсем рядом. Маршрут был организован со всеми согласованиями и перебазированиями транспорта и десантников менее чем за трое суток — феноменальная скорость работы. Правда, для этого пришлось пойти на очередной если не конфликт, то недопонимание с Москвой — в это время в КПК происходили очередные подвижки — 'московская' группа китайских коммунистов с подачи Москвы снова задвигала Мао, который на фоне весенне-летнего наступления японской армии затеял очередные чистки и потому снова потерял доверие Москвы, так что та сделала ставку на его соперников, которые уже начали занимать руководящие посты и задвигать Мао (в РИ летом 1943 понемногу начиналась кампания по безудержному восхвалению Мао Дзэдуна). Вместе с тем, у Мао было еще немало сторонников, так что он представлял немалую силу и мог очень помочь, а с учетом внутренних терок мы были для него противовесом Москве, а потому выделение посадочных площадок и топлива прошло без заминки. Начали даже собирать корейцев, воевавших в рядах китайских коммунистов. Мы также старались выдернуть своих корейцев откуда только возможно — прежде всего в качестве переводчиков, вдобавок советское правительство откликнулось на нашу просьбу и к нам стали прибывать корейцы из корейских колхозов Узбекистана, куда их депортировали из Приморья в 1937 году, и так как советским корейцам было обещано что кто захочет — тот сможет вернуться в Корею после ее освобождения, отбоя от желающих не было.

Правда, все было небесплатно — Мао получил сто килограммов золота 'на закупку топлива и продовольствия для прибывающих русских частей', обещание поставки тысячи СКС, десяти тысяч комплектов для сборки СКС и пятисот — для пулеметов, по тысяче патронов на каждый из стволов СКС и по десять тысяч — для пулеметных, в дальнейшем — передача производственных линий малой мощности (которые у нас назывались 'партизанскими') по производству СКС, ручных пулеметов, гранатометов. И, понятное дело, Мао выделит это оружие прежде всего в верные ему подразделения, что создаст много проблем и его противникам внутри КПК, и Москве. Зато все было сделано действительно быстро, более того — длительное время удавалось сохранять секретность — все-таки в предыдущие годы прошло немало чисток рядов компартии, штабов, местных органов власти, и при этом не только велись внутренние разборки, но и действительно было вычищено много агентов Гоминьдана, тогда как в гоминьдановских штабах и местных управах было полно агентов коммунистов — деятельность политических противников была для КПК очень прозрачна, о многих решениях коммунисты узнавали даже раньше чем они доходили до исполнителей противника.

Первые два самолета завезли роту спецназовцев для охраны и группу аэродромного обслуживания и связи с минимально необходимым оборудованием. За следующие десять дней в Особый район прибыло три батальона спецназа, а из корейских добровольцев было сформировано еще семь батальонов. Небольшая армия.

Но мы не ждали сосредоточения этих сил, а начали проталкивать их дальше — уже в Корею. К тому моменту уже был известен район, где пропали наши летчики — в том районе шли бои местного значения. С нашими летчиками.

Там дело было так. При воздушном бое и последующем жестком приземлении, скорее падении на пологий склон, заросший густым кустарником, из двенадцати человек экипажа выжило девять. Но двое было ранено и еще у двоих были переломы. То есть подвижность отряда была очень низкой. К тому же требовалось уничтожить секретную технику, не только оборудование, но желательно сжечь и самолет, благо что в нем еще оставалось топливо, вот только начавшийся проливной дождь окончательно затушил и пожар на самолете, и замочил окружающее пространство с его дровами. Вдобавок система пожаротушения еще в воздухе неплохо поработала, заполнив пеной все пространство и в крыльях, и в боевом отделении — упаришься все это сжигать. Да и дым от горящего самолета четко укажет японцам где надо искать пилотов, тогда как была вероятность что точное местоположение японцы могли и не знать. А, как известно, русский на вражеской территории — это уже готовый партизанский отряд. А тут — семь русских включая белорусов и украинцев, один бурят и один кореец тоже из советских — потомок переселенцев еще царских времен, но язык знал. То есть коллектив боевой.

Причем надо учесть следующее. Наши пилоты, бортмеханики и бортинженеры, связисты, стрелки, операторы средств наблюдения и управляемого вооружения — то есть люди, которые летали на задания — все эти люди были не только специалистами в своей области, но еще и специалистами по выживанию и проведению диверсионных операций. Ведь в случае если их самолет сбивают, они оказываются на вражеской территории, откуда надо выбраться к своим. Поэтому добывание еды и огня в дикой местности, ориентирование, скрытное передвижение, организация засад, снятие часовых, рукопашка, тактика ближнего огневого боя, основы агентурной работы и экспресс-допроса — эти дисциплины изучались наравне с дисциплинами, имевшими непосредственное отношение к боевой деятельности авиации. Экипировка была соответствующая — вылеты на задания выполнялись только в гражданской одежде, характерной для тех местностей, над которыми будет проходить полет, экипажи обеспечивались автоматами по типу 'Узи', но с более надежной и легкой газоотводной системой перезаряжания, коллиматорным прицелом, интегрированным глушителем и патронами калибра 6,5 миллиметров, зато много — по триста штук на человеке и еще пять тысяч в самолете, там же пулемет и снайперка тоже под эти патроны, три РПГ-7 с десятком выстрелов на трубу, ну и крупнокалиберные пулеметы самого самолета. Местные деньги в мелких купюрах и монетами, самодельные зажигалки и спички местного или как минимум не советского производства, компасы, спрятанные в мелкие личные предметы, трехкратные монокли, мешочки со специями чтобы сбивать собак со следа, немецко-местный разговорник для самых распространенных ситуаций — немецкий-то знали все. Мы как могли повышали шансы наших людей на выживание.

Вот наши авиаторы и приняли решение охранять вверенное военное имущество.

За пару часов забросав ветками самолет и кое-как скрыв следы его посадки, отряд выслал разведку из пяти человек. Первая перестрелка случилась через двадцать минут — тот самый японский летчик пытался стрелять по нашим из кустов, но был быстро загашен а его самурайский меч стал трофеем. Еще через час отряд добрался до деревни и после получаса наблюдения атаковал ее — захватил полицейский пункт, арестовал членов сельсовета, семью японского помещика, еще несколько подозрительных личностей и начал набор и обучение партизанского отряда, сначала небольшого — на двадцать человек, так как было захвачено всего шесть винтовок и три револьвера, а остальные вооружились косами и копьями. К концу этого дня из-под японской оккупации было освобождено еще две деревни, а партизанский отряд вырос до семидесяти человек, у которых на вооружении было сорок винтовок и пистолетов. На следующий день были освобождены две деревни в противоположном направлении, и таким образом долина, где упал высотник, оказалась сравнительно защищенной от крупных сил японцев численностью до взвода, а может и до роты.

Конечно, корейские крестьяне в основном не имели военных навыков, но нашлось почти два десятка человек, которые либо служили в японской или китайской армиях, либо были членами подполья или партизанских отрядов, или просто были охотниками. Так что если наращивать количество освобожденных деревень, то увеличится и состав боевого костяка, а заодно повысятся возможности маневра — все как и у нас в 1941-42 годах. Поэтому свежеиспеченные партизаны выбросили в окрестности несколько групп, которые занялись освобождением уже более дальних деревень, на третий день так вообще вступили в контакт с корейскими партизанами, которые влились в Первый Партизанский Батальон Свободной Кореи — как было названо свежесформированное нашими летчиками объединение местных крестьян и части интеллигенции, стоявшей на платформе освобождения родины от иностранного ига.

К этому времени японская администрация уже начинала понимать, что эти то ли дикие партизаны, то ли бандиты, спустившиеся с гор или пробравшиеся из Маньчжурии, действуют не так как раньше — напал, получил оружие и продовольствие, убежал — нет, эти раздают крестьянам запасы еды, собранной для отправки в Японию или Квантунскую армию, воевавшую с русскими, перераспределяют землю, снова выбирают местные советы, но уже без ограничений по имущественному цензу и уплаченным налогам, а потому, хотя в депутаты порой избирают и старых кадров, но в основном состав сельских советов существенно обновлялся. Но армейские подразделения сейчас находились в районе Амура и Сунгари, а местное ополчение из полиции, японских колонистов и корейских 'помощников' по боевым качествам не сильно отличалось от этих 'партизан', а по численности так и проигрывало. Начальство из Сеула отмахивалось от просьб прислать войска — типа 'разбирайтесь с бандитами сами, сил у вас хватает' — да, действия происходили хотя и к северо-востоку от Сеула, но далеко — в диких горных районах хребта Кванджу, где нет железных и шоссейных дорог, по которым на север пробрасывались войска и грузы, а потому не стоило внимания центральной администрации — мало ли за последние тридцать лет происходило волнений. А потому местные администрации что-то пытались сделать своими силами, но это у них не очень и получалось — партизаны постоянно устраивали засады и нападения, раздергивая охранные подразделения на множество направлений, так что ни одно не было прикрыто нормально, а летчикам, возглавившим отдельные отряды, удавалось поддерживать высокий темп. К тому же усилилось дезертирство из охранных частей — солдаты из корейцев активно перебегали на сторону партизан, дело усугубилось, когда партизаны освободили концлагерь, где содержалось более двухсот китайцев, корейцев и маньчжуров, работавших на лесозаготовках в горных районах, в основном — из армии коммунистов. Опухоль партизанского района расширялась.

Уже через десять дней от японской администрации было освобождено почти тридцать деревень и два небольших городка на территории размером двадцать на пятьдесят километров — вдоль горной долины, партизанская армия разрослась до двух тысяч человек и еще пяти тысяч — в тренировочных лагерях, на ее вооружении было полторы тысячи винтовок, более двухсот пистолетов различных систем, шестнадцать пулеметов, и даже два орудия, пусть и времен еще дояпонской оккупации — но — орудия, которые так необходимы для борьбы с пулеметами. В деревенских кузницах сутками напролет ковалось холодное оружие — копья, ножи, арбалеты, а также отливались корпуса для гранат, которые затем начиняли взрывчаткой, добытой на рудниках или на складах удобрений и снабжали терочными запалами — для горно-лесной местности, где дальность прямого выстрела ограничена, это оружие становилось неплохим конкурентом винтовкам, зачастую даже выигрывало по всем статьям, когда можно метнуть гранату навесом не подставляясь под выстрел, и вместе с тем ее осколки могут достать даже укрывшегося за деревьями врага. Так что экипаж высотника выполнил первоочередную задачу — обезопасить место падения своего самолета. Оставался сущий пустяк — продержаться неизвестно сколько времени против неизвестно каких сил.

ГЛАВА 22.

Но 'кавалерия из-за холмов' уже неслась во весь опор, почти как в вестернах, разве что не с первыми лучами солнца, а в темноте. Первые две роты прибывавших в запада спецназовцев прыгали с парашютами на подготовленные и подсвеченные площадки, а последующие транспорты садились уже на вполне приличную ВПП — пусть и грунтовку, но добросовестно выровненную и укатанную трудолюбивыми корейцами. К двадцатым числам сентября мы перебросили в Корею уже два батальона спецназа, к началу октября — еще семь батальонов — два спецназа и пять из корейцев, воевавших против японцев в армии китайских коммунистов, и набор корейских батальонов в Китае продолжался. Да и из армий Гоминьдана и китайских провинций корейцы стекались под наши знамена — освобождать Родину. Местные жители также пополняли наши ряды, и уже к началу октября 1943 года численность нашей корейской армии превысила сто тысяч человек, из которых четверть была вполне боеспособна — особенно наши спецназовцы и 'китайские' корейцы — они собственно и оказались в Китае так как хотели продолжать борьбу против японских захватчиков.

Конечно, первую скрипку играл наш спецназ, а корейские товарищи были на подхвате — усиленно мотали на ус русскую науку побеждать. Захват полицейских участков и управ мы поставили чуть ли не на поток. Технология была простой и не раз отработанной — дымовая завеса позволяла подобраться к зданию практически без потерь, особенно если можно было подступиться к зданию с угла, подрыв взрывчатки у стены открывал проход внутрь, ну а дальше — гранатная атака и зачистка с добиванием. Больше было проблем с расходными материалами — прежде всего взрывчаткой и гранатами. Ну, тут уж когда как — где-то удавалось достать нормальную взрывчатку на военных складах, где-то — особенно в районах горной добычи — взрывчатки и так было полно, где-то удавалось изготовить черный порох, где-то в ход шли удобрения с сахаром — наши бойцы изучали прикладную химию а потому были горазды делать СВУ чуть ли не из грязи. С гранатами — то же самое — делали в деревенских кузницах простейшие конструкции с терочными запалами — уж если немцы воевали с такими гранатами, то наши тем более справятся. И справлялись. И натаскивали своих боевых товарищей из местных — к концу сентября от японских оккупантов и их приспешников были зачищены более сотни деревень и с десяток небольших городков, уничтожено более трех тысяч врагов, арестованы несколько тысяч коллаборационистов и потенциальных контрреволюционеров, захвачено более десяти тысяч винтовок, несколько десятков пулеметов и восемнадцать орудий. Да и, честно говоря, наши противники — полицаи — были теми еще вояками — против безоружных крестьян еще как-то годились, а если крестьяне брали в руки вилы — тут уже приходилось вызывать войска. Войска мы и ждали, а потому максимально расширяли подконтрольную территорию, чтобы оставалась свобода маневра отступлением и охватом — тут тоже ничего нового, все отработано не раз.

К началу октября мы надежно контролировали площадь размером пятьдесят километров с запада на восток на сто километров с севера на юг — почти точно в центре Корейского полуострова, чуть к северо-востоку от Сеула в диких горных районах. И еще на пятьдесят километров в округе действовали наши партизанские отряды, то есть при размерах Корейского полуострова примерно 200 на 800 километров мы оказывали непосредственное влияние уже на треть страны. Японцы в это время были заняты штурмом советских укрепрайонов и установлением контроля над максимумом территорий Сибири, а потому не могли выделить сколько-то значительные силы на уничтожение нас, да и ситуация пока не выглядела сколько-то критичной — ну, возникли беспорядки в ряде горных районов — так не впервой. А железная дорога вдоль западного побережья Кореи работает. Добыча и переработка полезных ископаемых также пока не сильно пострадала — к этому времени в Корее добывалось 8 миллионов тонн угля и три миллиона тонн железной руды в год, причем часть ее перерабатывалась на местных сталеплавильных и обрабатывающих заводах, принадлежащих японцам. Мы прервали работу двух вольфрамовых и одного свинцового рудников, но такие рудники были и в других регионах, медь, цинк, золото, молибден, графит, кобальт и прочее — все так же продолжало добываться, пусть и с небольшим снижением добычи из-за участившихся волнений. Завод азотных удобрений в Хыннаме, где изготовлялся в том числе и порох, также продолжал работу. Завод искусственного топлива в Вонсане, химкомбинат в Пхеньяне, автосборочные и авиасборочные предприятия, заводы по производству горного оборудования и судов — все так же работало. Наша территория все-таки была смещена немного к югу от центра, тогда как основная промышленность была сконцентрирована в северной части Корейского полуострова — именно север давал 85% угля, 85% металлургической продукции, 88% химической и 92% электроэнергии страны. Поэтому наше появление было некритично.

Причем на промышленно-развитом севере было сконцентрировало большинство из двух миллионов рабочих Кореи, тогда как в центре и на юге преобладало сельское население. Но на север нам сейчас было не пробиться — армейцы на всякий случай обезопасили свой тыл, выставив блокирующие группы вдоль северных границ нашего района и даже потеснили нас немного на юг, исходя из удобства контроля за местностью. Они легко прошли бы и дальше, но им светил большой куш — Сибирь — а потому все силы были направлены именно туда.

Так что колониальным властям приходилось справляться по сути своими силами. Силы были, в принципе, немалыми. При населении Кореи в 26 миллионов человек почти миллион составляли японские колонисты. Но и корейцев японцы собирались сделать настоящими японцами. С 1937 года корейский язык запретили в госучреждениях, с 1938 его прекратили преподавать в школах, и 'родным языком' для корейцев стал японский, за использование корейского школьники штрафовали друг друга — в начале месяца школьникам выдавали по десять талонов и одноклассник мог отнять талон у того кто заговорит в школе по корейски, а если в конце месяца у кого-то окажется менее десяти талонов — он получал несколько ударов палкой по рукам, ну а плохишам, набравшим более десяти талонов, то есть отнявшим их у своих же товарищей — наоборот полагалась награда, правда, не бочка варенья и корзина печенья, а тетрадки, карандаши и тому подобное. С 1940 года началась кампания по смене корейских ФИО на японские. Внедрялся синтоизм, главой которого был японский император. С 1943 в школах введено военное обучение, а набор корейцев в японскую армию и флот велись еще с тридцатых годов (в РИ в японской армии служили 360 тысяч корейцев). Все эти процессы происходили и ранее, но в активную фазу вступили с началом японо-китайской войны 1937 года. И чем дальше, тем все больше корейцев начинали поддерживать японцев — сказывалось многолетнее промывание мозгов и улучшение жизни коллаборационистов по сравнению с остальной массой населения. Причем на сторону японцев переходили даже лидеры сопротивления, которые становились во главе прояпонских организаций, таких как 'Корейская лига за гражданский дух всеобщей мобилизации' или 'Корейская временная военная организация служения родине' (подразумевается что японской родине всех корейцев). Да и с 1911 года уже подрос и вошел во взрослую жизнь молодняк, который не застал независимой Кореи, для которых японское владычество было привычным делом — японцы терпеливо ждали, когда вымрут те, кто помнил свою страну свободной, ну и 'немного' способствовали этому вымиранию — средняя продолжительность жизни выросла в Корее с 23 всего до 41 года, а не, скажем, до 50-60 — взрослых старались побыстрее умертвить, детей — наоборот спасти — чтобы не было кому сопротивляться но было кому работать — оккупация везде и во все времена одинакова. Поэтому внутри страны у колониальной администрации хватало людей не только из японцев, но и из корейцев, которые вступали или уже состояли в отрядах, с которыми мы вели борьбу.

Тем более что много корейцев, для которых был невыносим гнет японских оккупантов, бежали из страны чтобы бороться с японцами хотя бы там. Поначалу корейцы боролись с японцами начиная с оккупации Кореи в 1905 году и ее аннексии в 1910. Под нажимом японских карателей корейские партизаны отступали в соседнюю Маньчжурию, то есть там скапливался активный элемент, готовый продолжать борьбу. Туда же эмигрировали корейцы, которые просто ни в какую не желали жить под японцами. Китайские правительства всячески приветствовали эти действия, создавали из корейцев 'отряды самообороны против хунгузов', которые переходили границу и нападали на японские гарнизоны в Корее. К 20м годам в Маньчжурии было создано более тридцати корейских обществ различной ориентации — от крайне-правых до крайне-левых, но одной направленности — борьба с Японией. Появление рядом новой силы — Советской России — привело к полевению многих из этих организаций.

Неудивительно, что именно в Маньчжурии развернулись широкие партизанские действия после оккупации Маньчжурии японцами в 1931 году. В приграничных с Кореей районах к тому времени проживало 800 тысяч корейцев. На севере Маньчжурии действовали в основном коммунистические отряды корейцев, тогда как на юге — националистические от Корейской Революционной партии. Именно из среды последних вышло много людей, которые все активнее стали сотрудничать с японцами, когда те фактически разгромили сопротивление к середине 30х годов. Впрочем, из корейских коммунистов тоже хватало перебежчиков — к тому времени Корейская компартия прекратила существование, и многие корейские коммунисты были членами Китайской компартии, и китайцы подозревали корейцев в предательстве, отчего проводили чистки вплоть до расстрелов — неудивительно, что к японцам бежали не только рядовые члены партии, но и руководители. Ну и с 1934 года китайцы из КПК взяли курс на китаизацию своих отделений в Маньчжурии, причем под благовидным предлогом — 70% членов партии выдвигать из рабочих, 30% — из крестьян и интеллигенции. И так как большинство корейцев были крестьянами, это автоматически закрывало им путь в партию и тем более на руководящие посты, даже в тех районах где преобладало корейское население. Впрочем, в Народно-революционной армии Китая оставалось много корейских коммунистов, даже на руководящих постах — на всякий случай китайцы оставляли себе самых послушных. Впрочем, китайцы — что коммунисты, что националисты — пригревали и корейских националистов — тоже на всякий случай.

Японцы также разыгрывали корейскую карту в Маньчжурии. Так, они создали Общество корейских резидентов, создавали 'стратегические деревни' — свозили население мелких деревень в крупные, чтобы их легче было контролировать и уменьшить поддержку коммунистам. Созданное японцами корейское Общество сотрудничества также боролось с коммунистами — прежде всего корейскими, на его основе был создан 'корейский добровольческий корпус самозащиты' — прежде всего из молодежи помещицкой и кулацкой прослойки — к 1936 году их было уже под тысячу отрядов численностью до сотни человек и широкая сеть осведомителей из корейцев — по мере затухания сопротивления коллаборация корейцев в Маньчжурии набирала обороты.

В результате этих событий корейское сопротивление в Маньчжурии сошло на нет. Если вначале партизаны Маньчжурии вполне успешно воевали против японских захватчиков и к 1935 году в их рядах насчитывалось до 45 тысяч человек, то к концу 1941 года японцы совместно с войсками Маньчжоу-Го практически задавили сопротивление и остатки партизанских войск перешли через границу в СССР, где из них сформировали 88ю стрелковую бригаду, в которой было четыре китайских и четыре корейских батальона. Часть корейцев Маньчжурии, кто собирался продолжать борьбу — что коммунистов, что националистов — бежали в Китай — в Особый район или к Гоминьдану.

И вообще, с корейскими силами творилось то же самое, что и с другими народами, находившимися под пятой оккупантов — сплошная чресполосица. Помимо явных коллаборантов там было много групп и сообществ, желавших освобождения Родины, но взгляды на дальнейшее обустройство у них были различны, различны были и ориентации на внешние силы. В Корее основную скрипку среди освободительных движений играли силы, ориентированные на СССР, США и Китай.

В 1921 в Шанхае была создана Компартия Кореи — это уже вторая корейская компартия, так как первая была создана также в 1921 году в Иркутске. Естественно, между ними сразу разгорелось соперничество. Коминтерн пытался как-то выправить ситуацию — в 1922 году обе партии были упразднены, а вместо них создано Корейское бюро Коминтерна, хотя это мало что изменило — иркутская и шанхайская группировки так и продолжали соперничество за власть над хоть какими-то корейскими коммунистами, лишь бы над всеми. Но это — вне Кореи, внутри же в 20х годах создавались разные коммунистические общества, которые в 1925 году объединились в Корейскую коммунистическую парию — это уже третья партия, если считать 'иркутских' и 'шанхайских' отдельными партиями, чем они по сути и являлись. Уже в ноябре 1925 года японцы раскрыли эту компартию и арестовали ее руководителей — компартия распалась. Но в марте 1926 была образована вновь, вновь была разгромлена, в сентябре 1926 образована третья 'внутренняя' компартия, которая просуществовала уже два года и снова была разгромлена. В 1927 году на основе различных религиозных, крестьянских и рабочих организаций социалистической направленности было создано 'Общество обновления', которое японцы почему-то не громили несмотря на довольно радикальную программу — вплоть до отмены законов, ущемляющих права корейцев. Ну то есть явная подстава со стороны колониальных властей, чтобы и дать выйти пару в свисток, и выявить активистов антияпонского сопротивления. В 1931 году общество насчитывало уже 39 тысяч человек и, видимо, выполнило все задачи японской администрации, так как объявило о самороспуске. Помимо этого возникали и другие организации, благо что коллективная работа была характерна для корейских крестьян во все времена — в виде универсальной артели взаимопомощи, организации совместной обработки полей и множества других форм самоорганизации сообществ. Так что опыт кооперации у корейцев был большой, поэтому создание организаций для них не было чем-то диковинным — в 1920х еще вполне легальные, в 30х они начинают уходить в подполье, а с началом Второй мировой они все фактически были разгромлены.

'Правительств' будущей независимой Кореи тоже было несколько. В феврале 1919 года во Владивостоке непойми кем был создан Парламент народа Великой Кореи. В апреле 1919 года в Шанхае — во французском сеттльменте — неизвестно кем выбранные представители всех провинций Кореи создали Временный парламент и Временное правительство Кореи, и в апреле же, но уже в корейском Инчхоне (который Чемульпо) создали Сеульское правительство Республики Корея. Это все — при еще живых японцах. Такая активность по созданию корейских правительств весной 1919 года была связана, во-первых, с массовым движением '1 марта', когда по Корее прокатились многомиллионные демонстрации с требованиями предоставить независимость, а, во-вторых и в главных — с Вудро Вильсоном, который в своем документе 'Четырнадцать пунктов' провозгласил право наций на самоопределение. Ну, провозгласил — по мнению корейцев — возможно, спутали Вильсона с Лениным, тогда как Вильсон в своих пунктах говорил только про Европу и Турцию, но ни про кого другого — американцы сами рассчитывали погреть руки на колониализме, теперь уже явном. Но корейцы почему-то решили, что это и про них тоже, к тому же США имеют сильное влияние на Японию, а потому могут надавить на японцев чтобы те предоставили корейцам свободу. Мечты от бессилия.

Тем не менее, идя на поводу этих мечт, все три корейских правительства включили в свой состав Ли Сынмана, который пошел по стандартному пути проамериканского политика — учился в протестантской миссионерской школе, а затем и вовсе уехал в США, где с какого-то перепуга простой крестьянский паренек был принят президентом США — то есть американские протестанты человека нашли, воспитали, попросили японцев посадить в тюрьму, а затем выпестовали нафиг из Кореи и последовательно создавали ему имя и репутацию, отчего к началу 1920х годов он считался в Корее лидером всех американских корейцев и наиболее влиятельным корейцем в США, который только и может оказать влияние на американцев. А американцам только того и надо — Ли мог выбирать какое правительство поддержать — он и поддержал Сеульское как наиболее слабое а потому послушное его покровителям. Тем не менее, в Шанхайском правительстве водилось бабло, а потому Ли согласился возглавить и его, но был выпихнут оттуда в 1925 году за злоупотребления финансами. Стандартный путь американского компрадора — недалекого и жадного. После этого 'шанхайцы' упразднили должность президента, 'власть' была поделена между правительством и парламентом. Все это управлялось Государственным советом, который управлялся Кимом Гу — националистическим политиком правого толка. Он же создал в 1930 году Партию независимости Кореи, в 1931 — Корейский патриотический легион — группу боевиков под своим управлением, которая стала совершать террористические атаки на японцев, а в 1940 — Корейскую армию освобождения, которая подчинялась Гоминьдану. И, хотя в армии было чуть больше трехсот человек, это была военная сила корейского правительства, пусть и не признанного другими странами — западные страны отпугивало постепенное полевение этого правительства, с его раздачей земли крестьянам и госсобственностью на крупные предприятия, а Москву скорее всего не устраивала его недостаточная левота — правительство не признавало диктатуры пролетариата. И что делать с этим правительством и его армией — было непонятно. Они ведь находились в Сычуани, и как только у наших отрядов наметился успех в Корее, заявили о своих правах занять лидирующую роль в управлении послевоенной Кореей. Ну, как только мы ее освободим — так сразу можем передавать им бразды а самим отойти в сторону.

Этого 'отойти в сторону' от нас ожидали и другие 'правительства', и другие коммунистические группировки — 'иркутские' ориентировались, понятное дело, на Москву, 'шанхайские' — на КПК, правда, уже непонятно на кого именно — на Мао или на его внутрипартийных соперников. Да и с 'правительствами' пока было непонятно — американцы 'достали из шкафа' своего Ли Сынмана и начали размахивать им как единственно достойным и приемлемым 'для всех' (то есть для американцев) руководителем Республики Корея. Четыре пятых страны еще находятся под пятой японских оккупантов, а они уже все за нас решили.

А в Особом районе Китая была яннаньская фракция корейских коммунистов под предводительством Ким Ду Бона — марксиста и лингвиста, который первым начал заниматься лингвистикой корейского языка — до того языком корейской элиты был китайский, а корейский язык считался простонародным и потому никому неинтересным. Эти корейские коммунисты в 1942 организовали Северокитайскую лигу независимости Кореи, которая стала наиболее массовой коммунистической организацией корейцев. Они же организовали Корейскую добровольческую армию в составе китайской Красной Армии. И, хотя в ней было не более тысячи человек, именно эти формирования стали первыми, что мы переправили в Корею. Неудивительно, что именно Лига стала подминать под себя советы и вообще внутреннее обустройство освобожденных районов Кореи. Мне, правда, не совсем нравилась излишне прокитайская направленность этих товарищей, но с другой стороны — это была мало того что коммунистическая, но и наиболее массовая организация, которая могла взвалить на себя бразды правления и не переругаться между собой. Прозападное Временное правительство мне нравилось еще меньше, американский Ли Сынман — вообще не нравился, Ким Ир Сена что-то не было видно — скорее всего сражался против японцев где-то в Сибири или Приамурье, а потому пусть пока будет Ким Ду Бон, а там Сталин пусть сам разбирается со всеми этими течениями и группами — для нас Корея на осень 1943 — это было все-таки далековато, и того продвижения в Юго-Восточную Азию, что пошло чуть позднее, мы на тот момент не планировали. Поэтому наши цели были минимальны — спасти своих летчиков, при случае нанести японцам какой-то урон и снизить давление на РККА, ну и заодно если удастся не допустить раздела Кореи и Корейской войны с американцами — будет отлично, а большего и не требуется. (в РИ Ким Ду Бон стал первым руководителем Трудовой партии Северной Кореи — самой многочисленной из трех партий КНДР, Ким Ир Сен сменил его в 1949 году)

Впрочем, пока было непонятно, насколько нам удастся отстраниться от дальнейших политических событий. Все-таки и на нас тут было завязано немало народа. Многие — особенно из крестьян — были привлечены на нашу сторону обещаниями раздачи помещичьей земли, а потому сознательность этих товарищей была под вопросом, и впоследствии этот вопрос как пить дать поставят, а после этого могут поставить к стенке уже и этих товарищей — соседний Китай дал много таких примеров. А ведь они рискнули, поверили нам, сражались с нами плечом к плечу. Братья по оружию, бросать их вроде бы нельзя. Нашлись тут и местные коммунисты, и немало, особенно в освобождаемых нами тюрьмах и концлагерях. Эти товарищи не были членами ни одной из заграничных фракций — что коммунистических, что социалистических, не говоря уж о 'демократических' и националистических. Тоже — пятые колеса, не нужные никому, но вместе с тем успевшие занять довольно высокие должности в нашей корейской иерархии — советской, военной или партийной. Тоже могут оказаться у стенки. Как, например, Пак Хон Ен — хотя и 'иркутский' коммунист, но на момент нашего тут появления находившийся в подполье и заодно работавший на фабрике в Кванджу — городе на юге Кореи — то есть человек явно выпал из ближнего круга вождей различных группировок, и вместе с тем представляет собой заметную фигуру, так как поучаствовал во многих событиях, личность деловая и известная, а потому может составить конкуренцию текущим лидерам, а потому его могут счесть опасным для личной власти, а потому поставить к стенке под каким-нибудь предлогом типа шпионажа или фракционности.

Поэтому мы на всякий случай создали Народную партию Кореи — социалистической и даже коммунистической ориентации, но с уклоном в сторону крестьянства — тупо потому что его тут было больше. И начали ее раскручивать — именно под ее знаменами и происходило дальнейшее перераспределение земли. И вместе с тем эта партия оставляла свободу маневра — в случае установления тут парламентской демократии это будет самая массовая партия, в случае советского строя — партия сможет выдвигать своих депутатов как общественная организация и продвигать в советы за счет своей массовости, в случае установления однопартийной системы она может либо слиться с коммунистами, так как программа по сути одна и та же, либо даже влить их в себя, ну а на случай военной прозападной диктатуры — у партии будут свои вооруженные отряды — пока они создавались под соусом и в целях самообороны деревень, но по мере наращивания боевого опыта и обученности они при необходимости смогут устроить интервентам и коллаборационистам второй, а то и первый 'Вьетнам', а оружием мы их обеспечим. И, конечно, именно эта партия с нашей подачи провозгласила создание КНДР.

ГЛАВА 23.

Пока же нас главной проблемой была нехватка вооружения — винтовками или хотя бы пистолетами были вооружены хорошо если половина бойцов. И если гранатами можно вполне успешно отбиваться на пересеченной местности, то на ровной местности даже с обороной возникают проблемы, не говоря уж о том что организовать массированное наступление уже не получится — на открытых участках царила винтовка. Нехватка стрелкового оружия ограничивала нам варианты для выбора ударов. Стрелковку надо было где-то добыть. Что-то мы везли на транспортниках, но это не решало проблемы кардинально, лишь усиливало нашу оборону, не более того.

Конечно, что-то мы забирали у японцев, а что-то доставляли самолетами — нам удалось договориться с Мао о том, что те первые партии СКС, что предназначались для него, мы отправим в Корею, а взамен он получит утроенное количество оружия, но с поставками в течение трех месяцев. К тому времени — начало октября 1943 — мы уже проложили еще два авиамаршрута в дополнение к почти прямому Тебриз — Особый район — Корея. Первый из этих маршрутов — Тебриз-Лхаса-Корея — также требовал дальнобойных транспортников, зато позволял частично избавиться от услуг китайских коммунистов, создать дублирующий маршрут на случай осложнений в Китае и, тоже не самое последнее дело — диверсифицировать потребности в топливе — когда его собирают по округе в двух местах — это менее напряжно для каждого этих районов.

Самое же главное, маршрут через Тибет позволил нам осмотреться и начать прокладывать авиамаршрут с несколькими пересадочными площадками — как я писал ранее, в итоге он шел от Тебриза до восточного Ирана, затем до Ваханского коридора в Афганистане, после — запад Тибета, затем Лхаса, и оттуда мы продолжили обустраивать промежуточные базы далее на восток — восток Тибета, Ханьчжунь и Яннань в Особом районе — все эти базы отстояли друг от друга не более чем на 1200 километров, а где-то и менее семисот, а то и четырехсот, а потому между ними могли курсировать наши менее дальнобойные, зато гораздо более многочисленные транспортники грузоподъемностью в одну и три тонны. Последний участок — до Кореи — все еще был длинноватым — полторы тысячи километров, но и его мы в середине октября разбили на две части, договорившись с китайским милитаристом Янем Сишанем — правителем провинции Шаньси к западу и юго-западу от Пекина — воспользовались его давними завязками с коммунистами, с которыми в предыдущие годы он то воевал то заключал мирные соглашения. В итоге к середине октября мы ежедневно могли отправлять в Корею десять тонн грузов и пятьдесят человек только со своей территории, а из Особого района — тридцать тонн грузов и триста человек — там у нас работало уже десяток трехтонников и семь однотонников, а на всем маршруте — более сорока самолетов различной грузоподъемности. А одна тонна груза — это двести винтовок, или семьдесят пулеметов, или сорок тысяч патронов, или семьсот выстрелов 60-мм миномета, или двести для 82мм, или более тысячи гранат, или двести выстрелов для РПГ-7 — в общем, приличные объемы, которые позволяли чувствовать себя все более уверенно — от полицейских и даже армейских отрядов без тяжелого вооружения можно отбиться и даже вполне успешно.

Конечно, на случай серьезных столкновений этого было мало, а потому мы как могли наращивали пропускную способность наших каналов снабжения. И прежде всего — наземные. Понятное дело, что через Иран и Афганистан мы могли перебираться только по воздуху. В Иране наступали немцы, там были объявившие войну СССР персы, там были сотни тысяч поляков — то есть силы для нас пока непреодолимые, хорошо хоть иранские пуштуны на востоке страны пока были за нас — рассчитывали избавиться от иранской власти. В Афганистане были пуштуны и таджикские с прочими басмачи, собиравшиеся походом на Советскую Среднюю Азию и чуть ли не до Казани — освобождать мусульман от советского ига. Там за нас условно были хазарейцы в центре Афганистана — в отличие от пуштунов — шииты да к тому же монголоиды, да на востоке — уже безусловно — нуристанцы, бывшие с пуштунами Афганистана на ножах в течении столетий.

Вот дальше — Ваханский коридор и затем на юго-восток от него — был фактически вакуум сил, и уже там мы и налаживали наземное сообщение. Наши отряды освобождали местное население от феодального гнета и продвигались на юг через провинции бывшей Британской Индии — Читрал, Гилгит, Хунзакут, Нагар, Ладакх — и начался Тибет. Причем с севера мы там были прикрыты Советским Союзом, с востока — Восточно-Туркестанской Республикой, образовавшейся на западе Синьцзяна в рамках поднятого с подачи советских спецов восстания, которое постепенно распространялось дальше на восток — Сталин пытался обезопасить хотя бы это направление, затруднив японцам путь через него, а с юго-запада мы были прикрыты Кашмиром, чей правитель увидел в нас сильного но неопасного союзника против пуштунов и заодно выгодного торгового партнера.

Через те территории мы и налаживали наземный маршрут дальше на восток. Сначала это были двести грузовиков, частично перегнанных через Иран и Афганистан, ради чего пришлось буквально засыпать золотом местных ханов, через чьи земли пролегал маршрут, а частично закупленных в Британской Индии. Как бы то ни было, эти двести грузовиков, двигаясь со средней скоростью в десять километров в час, позволяли частично разгрузить воздушный мост, проезжая две тысячи километров от Ваханского коридора до Лхасы за десять дней. Правда, вскоре большинство этих грузовиков было переориентировано на вывоз грузов и людей из Индии, где шла война княжеств между собой, против англичан, с японцами против англичан, с англичанами против японцев и немцев — там заварилась густая каша, в которой ловкие дельцы пытались напоследок урвать за счет других, ну а мы этим пользовались, скупая станки и оборудование по цене металлолома. Таким способом нам продали несколько веток железных дорог — продавали сотнями километров, даже с разбором и доставкой на места погрузки, кто-то имел возможность закинуть рельсы пароходами по Гангу, Инду или Джамне поближе к нам и там уже мы забирали их грузовиками дальше на север, иногда вместе со шпалами. Именно так мы получили первый стокилометровый отрезок вдоль Ладакха, и затем наращивали его по мере поступления новых рельс. Скорость движения по железным дорогам возросла до двадцати и даже тридцати километров в час, разве что через перевалы все так же приходилось перетаскивать грузы машинами а то и яками. Но скорость перемещения грузов увеличилась даже несмотря на то, что железная дорога укладывалась отдельными кусками — прежде всего на ровной местности. В октябре эта деятельность только начиналась и строительство транстибетской железной дороги продлилось несколько лет — 80% построили в первый год, на ровных участках, особенно когда начали катать рельсы уже в самом Тибете на вывезенном из Индии оборудовании, а остальное — в последующие годы, медленно но верно преодолевая перевалы и ущелья.

Очень помогли грузовики, перегнанные уже по территории СССР — к ноябрю на маршрутах работало триста наших грузовиков, к декабрю — тысяча, к началу 1944 года — три тысячи — у нас появилась возможность перемещать почти десять тысяч тонн грузов каждый час на тридцать километров — и это при существенной недогрузке наших пятитонников, так как ограничением по прежнему были дороги, которые мы усиленно ремонтировали силами местных жителей и беженцев из Индии. И вообще, мы уже с октября стали налаживать маршруты через территорию Советского Союза, а потому воздушный мост через Иран и Афганистан постепенно терял свое значение, тем более что обстановка там накалялась, а в декабре наш Тебриз был уже осажден поляками.

Так что переброска грузов по земле хотя и была более медленная, чем по воздуху, но к тому моменту потребности в грузах были уже понятны, и если конкретная партия, скажем, винтовок, добирается до Шаньси, скажем, месяц, но при этом в пути находятся тридцать партий винтовок, то какая нафиг разница как их отправлять ? Получателю винтовки приходят каждый день — а нам того и надо. Мы смогли наполнить сухопутными колоннами — железнодорожными или автомобильными — весь маршрут от Минска до Шаньси, а потому воздушный транспорт использовался лишь для переброски людей и решения внезапно возникших проблем, хотя и их мы старались купировать созданием промежуточных складских баз — обычно проблемами были повышенный расход боеприпасов и медикаментов в отдельные периоды сильных боев — вот их мы и купировали, накапливая грузы на всем пути — просто часть грузовиков или вагонов разгружалась в них и отправлялась назад — мы насыщали транспортную артерию грузами, чтобы не скапливать их в одном месте, что чревато потерей всех запасов в случае налета или прорыва противника, и вместе с тем иметь их под рукой в нужных количествах практически на расстоянии вытянутой руки. Во многом благодаря этому отлаженному транспортному коридору мы затем и решились продвигаться дальше на юго-восток — в Ассам, Бирму, Вьетнам, Таиланд.

Но это на юг, а на восток тоже создавались наземные пути. Примерно пятьсот километров от Лхасы можно было проделать по рекам — Брахмапутре или Салуину и, хотя тибетцы на своих лодчонках из шкур яков проделывали путь за пять дней в одну сторону, но — пять тибетцев заменяли один рейс однотонника — а это экономия бензина и денег, причем поначалу просто дикая — лодки обходились нам чуть ли не в тысячу раз дешевле, так как поначалу нам доставляли топливо из Ассама на тех же яках. Конечно, по пере прибытия грузовиков эти самые тибетцы переквалифицировались в дорожных строителей — сначала для укрепления а то и просто прокладки грунтовых дорог, а затем и для строительства узкоколейки. Так мы поначалу частично а затем и почти полностью заменили воздушные перевозки между Лхасой и базой на востоке Тибета, причем по мере продвижения наших русско-тибетских отрядов на восток — отвоевывали у Сычуани тибетские земли провинции Кам, точнее — 'китайскую' провинцию Сикам (в РИ в середине 50х годов она была присоединена к провинции Сычуань — последняя увеличилась более чем в два раза — до 485 тысяч километров; мы освободили, если по современному, Гардзе-Тибетский АО, Нгава-Тибетско-Цянский АО, Яань, Ляншань-Ийский АО, Паньчжихуа) — база скачками сдвигалась все дальше на восток, пока не уперлись в старую границу между Тибетом и Сычуанью — дальше мы двигаться не собирались.

И тут мы столкнулись с тем, что Восток — дело не просто тонкое, порой это дело просто исчезающее. Интересы семьи, клана, племени тут стояли всегда на первом месте, и если появлялась выгодная возможность ради них задвинуть более глобальные дела — зачастую так и поступали, если только за это не грозила немедленная расправа. Так, в Иране некоторые деревни — даже не пуштунские, а персидские — были куплены нами с тем чтобы они сообщали нам о перемещениях крупных войск, в Афганистане на трети фронта мы купили спокойствие, заплатив кланам и немного их племенам за нейтралитет — а раз кланы с нами не воюют, то и другим нельзя — пройти через земли клана без их согласия — это получить войну.

Так и в Сычуани — между нашими и сычуаньскими войсками идут бои, а сычуаньский командир на участке фронта пропускает наши караваны, ставит на них свои печати, грузит в вагоны и отправляет к границе с Особым районом, где такой же командир переправляет их через линию фронта коммунистам. Таким способом мы только в первой половине октября прокинули на восток более ста тонн грузов, причем вполне занедорого и достаточно быстро — командир отрядил своих подручных и те довели наши вагоны прямо до китайских коммунистов. С середины октября к выгодному дельцу подключился уже сам правитель Сычуани — как я уже писал ранее, к этому моменту он уже понял что с нами воевать себе дороже, тем более что со дня на день ожидалось наступление либо японцев, либо гоминьдана, либо коммунистов, а потому самое время нарастить по максимуму свой капитал и уйти на пенсию, и чем дальше тем лучше. Поэтому мы стали оплачивать провоз наших грузов в Особый район чуть ли не официально (совсем официально этому мешали боевые действия, которые еще велись формально на всем фронте, а фактически — на ряде участков, где местные командиры решали свои личные интересы, как правило — по защите контрабандных троп).

На этом мы экономили несколько десятков авиарейсов ежедневно — полторы тысячи километров можно было ехать по рельсам, хотя вскоре нам пришлось взять на содержание всю эту дорогу — хотя многие ее участки и были построены в конце тридцатых, уже после начала китайско-японской войны, но за несколько лет ее состояние из-за отсутствия надлежащего ухода ухудшилось, так что в итоге мы — точнее, наша подставная фирма — просто выкупили эту дорогу, причем очень занедорого — правитель и его приближенные справедливо считали, что им уже недолго оставаться у власти — либо мы, либо китайские коммунисты их скинут, а потому таким образом они обеспечили себе 'золотые парашюты' на случай скорой 'отставки' (в РИ сычуаньские войска вполне спокойно вместе с НОАК участвовали в захвате Тибета в начале 50х годов). Ну ладно — денег не жалко, а временный мир мы обеспечили, заодно набрали много китайцев, которые и стали работать под нашим руководством на починке дороги — выровнять рельсы, подсыпать полотна, где оно просело из-за дождей — уже к концу ноября более пятнадцати тысяч человек кормилось от нас только на этой дороге (и заодно впитывало знания о самом передовом учении — как же без этого). Больше проблем было с самими жителями бывшего Сиккама — они хотя и тибетцы, но давно привыкли к полунезависимому существованию от Лхасы, поэтому вскоре на территории образовалось уже несколько партизанских отрядов, которые доставляли нам проблемы.

На территории Особого района, понятное дело, мы пользовались дорогами — грунтовыми и железными — свободно, но вскоре и дальше к востоку у нас появилась такая возможность — удалось договориться с Янем Сишанем, державшим огромные территории к западу от Пекина — с китайскими коммунистами он был если не в дружественных, то в нейтральных отношениях, так что и нам отказывать смысла не было — на его же территории мы организовали и аэродром, с которого грузы доставлялись в конечный пункт нашего воздушно-наземного моста длиной семь тысяч километров — в Корею.

Так что проблему оружия мы решали, хотя делалось это небыстро. К тому же оружие само по себе было неплохой валютой, наравне с золотом, многие князья и ханы соглашались сотрудничать с нами лишь при условии поставки оружия, как те же пуштуны восточного Ирана согласились принимать наши самолеты не только и не столько за золото, но прежде всего за винтовки. Хорошо хоть их у нас было немеряно после разгрома турецких войск и захвата их складов. Прежде всего винтовки мы проталкивали и на восток — все-таки наш СКС — штука уже технически сложная, не каждому дашь ее в руки, а вот с кремневым ружьем и даже винтовкой многие дело имели, да и овладеть ею проще. Так что винтовки и прокладывали нам путь, и сами шли на восток — на каждой из десяти баз мы в итоге разместили по тысяче-полторы бойцов, по эскадрилье штурмовиков а где-то и истребителей, множество минометов — для охраны коридора — и проталкивали по роте спецназа в сутки, а еще боеприпасы, вооружение, самолеты — истребители и штурмовики — при отсутствии хоть какой-то ПВО у окружающих племен штурмовики становились нашим главным оружием обороны. А также оборудование и специалистов — на территории советского района Китая в ноябре мы все-таки развернули производство патронов для нашей стрелковки, минометных мин и гранатометных выстрелов, на которые можно было накручивать те же мины — пока по договоренности с Мао мы делили продукцию пополам. Ну и поставки комплектов для СКС — стволы, затворные рамы, спусковые механизмы — китайцам останется только сделать деревянные ложа и все собрать. Такие же комплекты мы погнали и в Корею. Правда, туда пришлось гнать много крупнокалиберных пулеметов — к ноябрю японская авиация наконец расчухалась, обратила на нас свое внимание и начала усиленные налеты на наши базы, тем самым оттянув часть сил от атак на советские укрепрайоны. Все из-за нашего недостатка в стрелковом оружии — в начале-середине октября 1943 года много винтовок и пулеметов можно было взять лишь у японцев, ну мы и взяли. Вместе с Сеулом.

Брали мы его не только из-за оружия. К концу сентября японцы наконец выяснили что наши корейские войска снабжаются по воздуху с западного направления, откуда японцы не ждали никаких неприятностей, а потому не уделяли ему столько внимания, как северному, точнее — вообще не смотрели на запад. Наконец, разобравшись, они перебросили под Сеул две эскадрильи истребителей. Снабжение по воздуху стало опасным, а в ясную погоду вообще прекращалось — даже ночью, так как японцы использовали радарную технику. А без снабжения извне нас быстро задавят. Вообще-то операция по Сеулу, а точнее — по его морскому порту — Инчхону (Чемульпо) готовилась уже неделю, а тут все ускорилось — сразу после отправки эшелона с японскими войсками, недавно выгрузившимися в порту для отправки на север, были подорваны железнодорожные пути в пятидесяти километрах севернее города — чтобы японцы не смогли быстро вернуться, и началось трехдневное просачивание небольших отрядов в пригороды и на окраины.

Сигналом к выступлению послужили три зеленых свистка, что в данном случае не было шуткой — сигнальные ракеты зеленого свечения при полете действительно издавали мощный свистящий звук, чтобы если кто не разглядит их из-за домов или из подвалов, то хотя бы услышит. С полицией на улицах разобрались быстро — мало кто может отбить внезапное нападение из-за угла группы людей, частично вооруженных стрелковым оружием. С полицейскими участками дело шло медленнее — где-то их удалось захватить с наскока, где-то атаки были отбиты и полицаи оказались лишь обложены нашими отрядами. Но так как связь была прервана, составить общую картину полицейские не могли, а потому действовали кто как. Где-то на радость нам они попытались 'разогнать зачинщиков беспорядков' и попали под перекрестный огонь, где-то заняли глухую оборону, а где-то даже перешли на нашу сторону чуть ли не всем участком. Количество оружия у 'восставших' увеличивалось, но с войсковыми казармами пока разобраться не удавалось. Так как территория уже многие годы была спокойной, то хватало полиции, поэтому всего в городе было расквартировано до полка пехоты — частично японской, частично из корейцев, и не в одном месте, а ближе к железной дороге, порту и немного в центре. Ими занялись уже подходящие батальоны спецназа и 'китайских' корейцев как наиболее подготовленные части. Уже они подрывами взрывчатки или выстрелами из гранатометов разбивали стены казарм, слезоточивым газом нейтрализовывали практически любое сопротивление, ну а если из какого помещения раздавался выстрел — шла зачистка гранатами. Примерно таким же образом разобрались с различными японскими оккупационными службами и учреждениями, через три дня основное сопротивление было задавлено, а через неделю зачистили и оба города, и порт, даже потопили японский миноносец.

И сразу же стали разбираться с трофеями. Винтовок было захвачено меньше чем мы рассчитывали — порядка двадцати тысяч штук на складах и менее пяти тысяч у силовых структур и военизированных прояпонских организаций — как японских, так и корейских. Вот около сотни миллионов патронов и несколько десятков тысяч снарядов — этого количества было достаточно даже чтобы провести стрелковую подготовку среди наших новобранцев — они конечно прошли какой-никакой КМБ — перемещение ползком, выбор позиции, действия в составе группы, перезаряжание винтовки и уход за ней — до этого примерно треть наших винтовок использовалось в учебных целях, и сейчас эти сравнительно подготовленные кадры получали личное оружие. А на новобранцев из города с почти миллионным населением оружия по прежнему не хватало, мы и своих-то не всех смогли вооружить. Поэтому заводы Сеула массово переключились на изготовление эрзацев под пистолетный патрон по типу нашего ППК образца 1941 года, который был примерной копией ППС из моей истории, разве что теперь мы делали их в основном без режима автоматического огня, только самозарядными, чтобы слабообученные люди не выпустили все патроны в небо одним нажатием пальца, с заряжанием из обоймы, а не магазинами — на дистанциях до двухсот метров плотный огонь можно создать и таким оружием. И под японский калибр 7,7 миллиметра — тут было много винтовочных стволов, а каждый винтовочный ствол — это три автоматных, пусть и чуть покороче чем у ППК. Некоторые заводы уже производили оружие для японской армии, а сознательность рабочих и инженеров из корейцев зашкаливала и все работали на износ — первые десятки 'пистолетных' самозарядок пошли уже на четвертый день после начала боев за Сеул, когда мы освободили территорию нескольких заводов и создали там заводские комитеты. Порох, свинец, латунь — все это было на заводах, портовых и железнодорожных складах, и по предварительным оценкам этих запасов хватит на производство более трехсот миллионов патронов, а может и миллиарда — ревизия и подсчеты еще продолжались, новые данные постоянно стекались в горсовет. Заодно начали переналаживать выпуск минометных мин под наши системы, ну а производство гранат нас устраивало и в существующем виде.

С продовольствием было похуже. При общем сборе риса в 20-25 миллионов тонн из Кореи вывозили 5-8 миллионов, и только часть шла через Сеул-Инчхон — на складах мы обнаружили всего триста тысяч тонн риса — по сто пятьдесят килограммов на два миллиона человек освобожденных территорий. Правда, и сами территории давали еще килограммов по пятьдесят, так что с учетом других запасов можно было бы продержаться, пусть и на голодном пайке, дней двести. Вот только кто нам их даст ? Мы на всякий случай начали вывоз людей и продовольствия в горы, и заодно решили еще подрасширить свою территорию.

Мы ведь планировали операцию как против немцев — то есть одновременно с атакой основного объекта создаем вокруг него защитный периметр вспомогательными операциями. Соответственно, еще за два дня до начала Сеульской операции мы начали освобождать небольшие города в радиусе тридцати-пятидесяти километров — сначала поблизости от своего района, а затем и ближе к побережью, уже на равнинной местности. Технология была почти той же — просачивание, общее выступление по сигналу с захватом ключевых точек изнутри и одновременно подход основных сил. За два-три дня все эти города были освобождены, а японская администрация и командование получили столько данных о 'беспорядках', что на сеульские события реагировали с явным запозданием. Мы же стали оборудовать эти города в качестве опорных пунктов, чтобы максимально замедлить продвижение японских и коллаборационистских корейских войск к Сеулу, когда они соберут силы и начнут наступление. Вот только и через неделю на нас никто не наступал. Постепенно стало выясняться, что как таковых войск у японцев в Корее-то и нет — полицейские силы, отдельные батальоны или в лучшем случае (то есть в худшем для нас) — полки, как в Сеуле. И все. Основная живая сила японцев сейчас воевала в Приморье и Сибири, на Гавайях, в Австралии, в Китае и Индии — где угодно, но только не в Корее — глубоком японском тылу, до которого не доберется ни одна существенная сила. Ну, по мнению японцев, в чем они были в общем-то правы — мы тоже не представляли существенной силы. Поначалу. Возникал закономерный соблазн освободить весь полуостров и оставалось только решить куда направиться — на юг или на север.

Юг привлекал тем, что там было меньше японских войск, гораздо меньше чем на севере. С другой стороны, там отсутствовали крупные горные массивы, соответственно, если наши части подвергнутся атаке японских соединений с артиллерией, то могут и не выстоять. Кроме того, близость Японии и развитость портов на восточном побережье — прежде всего Пусана — позволяло японцам перебросить туда подкрепления откуда угодно, и наше наступление практически без артиллерии тут же заглохнет — все-таки армейцы — это не полицаи. Север в этом плане был еще хуже — армейцы там уже были и в больших количествах. Но плюсом была более гористая местность и, самое главное — 'настоятельные просьбы' Москвы начать наступление именно в том направлении, чтобы снизить напор японцев на советские укрепрайоны. К тому же на севере было больше рабочих, промышленности — если нам удастся освободить хотя бы часть городов, это значительно увеличит наши возможности по производству оружия и боеприпасов — без собственного производства оружия мы воевать не умели и как это делать было непонятно, а примеры что китайцев, что корейцев наводили на мысль что такое и невозможно в сколько-то существенных объемах — только сидеть в глухих горных районах и 'воспитывать сознательность масс'.

Поэтому в начале второй декады октября мы начали наступление на север. Ну, как начали — обозначили перегруппировку наших отрядов, которые бодро и открыто, чтобы видела японская разведывательная авиация, днем маршировали 'по направлениям' и затем ночью максимально скрытно уходили обратно — заодно отрабатывали перемещение войск в колоннах и скрытное передвижение по пересеченной местности. А тем временем диверсионные отряды уходили все дальше на север — на широту Пхеньяна и даже дальше. И там начинали свою работу — освобождение глухих деревень и городов в горной местности, налеты на более крупные города, засады на патрули, подрыв мостов и железнодорожного полотна, обстрел а то и захват колонн — в общем, шумели по полной, заодно натаскивая своих корейских товарищей — в этих отрядах численностью сто-сто пятьдесят человек на одного русского приходилось три-пять корейцев. Люди учились убивать японцев.

Наше 'наступление' на Пхеньян заглохло, так толком и не начавшись — штурмовые отряды где-то вклинились в японскую оборону, еще неустоявшуюся, недостаточно оборудованную и неплотную, наши наступающие части смогли даже окружить и пленить либо уничтожить несколько взводов а то и рот, занимавших отдельные опорные пункты, передовые отряды, просочившись через боевые порядки японцев, даже дошли до пригородов Пхеньяна, чем заставили местную администрацию поднять такой вой, что он дошел до Императора и свыше был отдан приказ отправить на усмирение 'корейских бунтовщиков' несколько дивизий. Квантунское командование скорее всего забило бы на этот приказ, как делало это и раньше, но в данном случае возникла уже непосредственная угроза их тылам, поэтому вояки бодро сделали вид что взяли под козырек и отправили против нас аж четыре пехотных дивизии, а затем еще две. И это в самый разгар боев за Владивостокский УР. Ну да — к двадцатым числам октября наши диверсионные отряды добрались уже до Хамхына и Хынама — городов на восточном побережье Кореи — первый был морским портом, по которому шло снабжение и пополнение японских войск в Приморье, во втором японцы еще в 1940 году построили циклотрон в рамках своей ядерной программы, там же находился и химический завод, где при численности рабочих и служащих в 40 тысяч человек наряду с производством 'нормальной' химической продукции типа удобрений и пороха со взрывчаткой шло выделение тория из монацита и разделение изотопов урана — руду туда свозили из Фукусимы, Кореи и Маньчжурии, что-то получали из Германии — с начала войны — вполне официально, затем — на подлодках и сейчас, с 'открытием' Суэца — снова надводным транспортом. Промышленные центры севера Кореи также оказывались под угрозой — пусть и не захвата, но как минимум беспорядков и снижения поставок сырья с рудников. Поэтому армейцы наконец-таки решили обратить на нас внимание.

ГЛАВА 24.

Мы были готовы к такому повороту событий, более того — именно на это мы и рассчитывали — оттянуть с севера хоть какое-то количество японских войск, чем больше — тем лучше, и шесть дивизий выглядели вполне приличным вкладом в советско-японскую войну на Дальнем Востоке. Естественно, мы не собирались стоять грудью на позициях — чем дальше эти дивизии уйдут на юг, тем дольше им придется возвращаться, и мы постарались позаботиться лишь о том, чтобы они продвигались на юг как можно медленнее. Для этого мы готовили множество мест, где будут устроены засады и подрывы колонных путей, и заодно — схроны в горах, откуда по тылам наступающих японских дивизий смогут действовать партизанские и диверсионные отряды.

В принципе, эти действия начались еще севернее Пхеньяна, где по идее наших войск еще не должно было быть. Но там было много отдельных отрядов, которые координировались из центра — в каждом было минимум по три рации, которые мы отобрали у японцев либо доставили с запада, где-то действовала и телеграфная связь, даже на территориях, которые контролировали японцы — в гражданских узлах связи хватало наших людей, которые могли передавать короткие условные сообщения.

Конечно, еще в самом начале японского наступления мы устроили небольшую рельсовую войнушку, которая заставила передвигаться пехотные дивизии пешим порядком — мы решили не ждать, когда японцы возьмут железные дороги под плотную охрану и разрушили все что только можно — это менее эффективно чем если крушить поезда с войсками, зато надежно и позволит парализовать железнодорожное сообщение на две, а то и на три недели — японские войска потеряли один из своих главных козырей — мобильность. И, так как в первые пару дней они еще не приобрели главный козырь — настороженность — то наши действия по пехотным колоннам были особенно эффективны. Взрывы фугасов, заложенных на обочинах дорог, разметывали колонны на десятки метров, а установленные в узостях цепочки мин направленного действия, что мы начали производить на корейских заводах, так и вообще устраивали бойню на несколько сотен метров. Полезной оказалась и залповая стрельба по колоннам с дальних дистанций — когда двадцать-тридцать винтовочных стволов разом жахали по пехотной колонне, то можно было рассчитывать не только на несколько раненных, но и на остановку продвижения колонны минимум на полчаса — пока солдаты разбегутся и залягут по обочинам, пока оценят обстановку и поймут что больше стрельба не ведется, пока соберутся обратно, перевяжут и погрузят раненных в обоз, пока вышлют патрули — время-то и пройдет. Где-то удавалось организовать и огонь нескольких пулеметов вдоль колонны — тогда количество убитых составляло десятки, не говоря уж о раненных.

Конечно, на второй-третий день время вседозволенности для нас закончилось — конные и пешие патрули существенно затруднили действия наших диверсионных групп, к тому же японцы стали отправлять корейских крестьян на разминирование обочин способом сплошной перекопки мотыгами — спрятать мины уже не получалось. Вырубка леса и кустарника вдоль дорог, захват передовыми отрядами высот — все это также снижало эффективность засадных действий. Целенаправленный отстрел обозных и артиллерийских лошадей привел лишь к тому, что японцы стали запрягать в повозки и орудия тех же корейских крестьян. Поэтому вскоре действия основных партизанских сил свелись к стычкам с патрулями — это, конечно, тоже наносило японцам ущерб и снижало их скорость передвижения, но эффект был уже не тот — даже если патруль попадал в засаду и его выкашивал автоматический огонь в упор, стрельба ясно давала понять где находится враг — то есть мы — и пехотные колонны рассредоточивались, высылали подмогу, которая хотя тоже порой гибла в засаде, но уже далеко не всегда, а основная колонна так и вовсе обходилась без ущерба. Поэтому мы окончательно перешли на уничтожение мобильных групп, которые рыскали вдоль колонных путей, а также на работу снайперов и минометные обстрелы — в последнем случае основную работу выполняли батареи из трех-четырех 60-миллиметровых минометов — мина калибра 82 миллиметра хотя и была гораздо убойнее, но все оборудование такого миномета переносила почти такая же группа людей, что и батарею в 60 миллиметров, а за счет большего числа падений снарядов накрытие колонны было более полным — если одна мина 82 миллиметра упадет в кювет или просто достаточно далеко от дороги, она нанесет не больше ущерба, чем одна мина калибра 60 миллиметров, упавшая на дорогу. И так как мин второго типа падало на колонну больше, то вероятность удачного падения хотя бы одной мины повышалась, а так как обстрел велся тремя-пятью минами из одного ствола максимум — потом колонна все-равно разбежится и заляжет — то такое количество гарантированно превышало ущерб от одного ствола калибра 82 миллиметра — поправки все-равно не успеешь ввести, и неправильный прицел сведет на нет весь залп, тогда как в батарее 60-миллиметровых минометов вероятность того, что хотя бы один ствол наведен правильно — она повышалась.

Тем не менее, темпы продвижения японских войск снизились как минимум в полтора раза от возможного, да и потери какие-то они несли, поэтому мы рассчитывали, что уже на широте Пхеньяна японские войска растеряют до четверти своих сил и им придется отвести с севера еще несколько дивизий. А ведь мы могли отступать на юг почти что бесконечно — вплоть до южного побережья Корейского полуострова, где, правда, придется принять последний бой, и это при условии, если японцы не высадят пару пехотных дивизий в Пусане и не начнут наступление еще и с юга. Но даже в этом случае у нас было минимум пара недель.

Хотя этих недель не было. Когда несколько наших отрядов еще в самом начале 'наступления' на север подошли к Пхеньяну и завязали отдельные бои на его окраинах, подпольщики решили, что город будет освобожден со дня на день и подняли восстание. Вот только мы не были готовы освобождать город — повторялась ситуация с Варшавой из моей истории, разве что сейчас восстание подняли не прозападные силы, которые хотели срезать подметки на ходу и выхватить город из-под носа Красной Армии — в Пхеньяне восстанием руководили именно коммунисты — ради них точно стоило проливать кровь. Ситуацию облегчало то, что основной фронт проходил южнее, он был дырявым, и у японцев пока не было резервов чтобы заткнуть прорывы. Поэтому к городу устремились наши отряды, посаженные на коней — как и у себя летом 1941 года, в Корее мы также организовали конно-транспортные роты, которыми оперативно перебрасывали тонны грузов и сотни человек. Сейчас мы рядом местных операций расширили прорыв в японской обороне, закрепили его стенки опорными пунктами и эти роты начали переправлять на север сотни наших бойцов. Хотя от фронта до Пхеньяна было более ста километров, но только часть этого пути требовалось пройти конями — в двадцати километрах к северу мы смогли освободить железную дорогу почти до самого города, поэтому войска садились в вагоны, а транспортные роты отправлялись обратно, за новыми подкреплениями. К моменту, когда японское командование южного фронта смогло закрыть прорыв, мы успели переправить в Пхеньян более пятнадцати тысяч бойцов и десятки тонн боеприпасов.

Оружие и боеприпасы были и в самом Пхеньяне, там же были десятки заводов, на которых можно было производить многое из того, что требовалось для обороны — самозарядные винтовки, гранаты, мины, минометы — бывали ситуации, когда один цех точил стволы для самозарядок, а в соседнем шла перестрелка между отрядом Красной Гвардии и корейскими коллаборационистами из буржуев и их пособников — так как восстание не было заранее спланировано, то оно и развивалось более медленно, а потому у японцев и прояпонских корейцев было достаточно времени чтобы сорганизоваться и обустроить как минимум оборону — несмотря на численное преимущество восставших, у прояпонских сил было гораздо больше оружия и обученных людей, а к моменту подхода наших отрядов уже целые районы города были свободны от восставших и окружены системами баррикад и опорных пунктов. Так дальше и пошло — мы разбивали японские баррикады гранатометами, японцы наши — артиллерией армейских частей, что стояли в городе — и дальше шел штурм, после которого районы переходили в руки одного из противников. Или не переходили, если штурм удавалось отбить. В городе развернулись многодневные бои, а с севера к нему медленно подкатывали дополнительные силы, пусть и измотанные нашими партизанскими действиями.

Пока на нас наступало порядка 150 тысяч человек, что почти в два раза меньше чем у нас — один Пхеньян дал почти сто тысяч добровольцев. К тому же многие из этих 150 тысяч принадлежали к вспомогательным подразделениям и потому были вооружены в лучшем случае холодным оружием. У нас со стрелковым вооружением тоже были проблемы, но по количеству винтовочных стволов мы были на равных с японской группировкой, а уж по самозарядным 'пистолетным винтовкам' и автоматам превосходили их на голову. Правда, по пулеметам существенно уступали, по артиллерии уступали еще больше — ее мы считали главной опасностью.

Пхеньян лежал на равнине и мы не могли скрыться в горах, а потому ставка на укрепления и ближний бой была нашим единственным выходом. Десятки тысяч человек ежедневно выходили за городскую черту и копали сотни метров окопов и ходов сообщений, вколачивали тысячи кольев, опутывали все это километрами колючей проволоки. Сначала мы строили отдельные опорные пункты, опоясанные зигзагообразными рядами заграждений, на их внутренних углах размещали пулеметные доты для стрельбы вдоль колючки, чтобы каждый защищал 'свой' сегмент длиной 40-60 метров. Сами доты 'утапливали' вглубь холмов, прикрывали со стороны поля боя бетонными блоками, стальными плитами и металлоконструкциями, а развернутые почти вдоль фронта наступления бойницы прикрывали их от стрельбы японцев прямой наводкой, тщательная маскировка откладывала время их обнаружения, а запас воды с разбрызгивателями — от демаскировки пылью и пороховой гарью — тут все было стандартно для нас.

А дальше начинались местные особенности — прежде всего нехватка опытных бойцов. Одновременно вдоль заграждений в 20-30 метрах от них создавали глубокие площадки, а то и просто ров для гренадеров — чтобы они могли размахнуться и забросить гранату за колючку без необходимости высовываться за бруствер, вслепую, а чтобы набрать достаточное количество метателей гранат, мы просеивали добровольцев на предмет способности овладеть начальными навыками — выдернуть запал, бросить, повторить. И тренировали их день и ночь на учебных полигонах учебными гранатами — начало метания — по длинному свистку, ускорить метание — по двум коротким, замедлить — по длинному, окончание — по двойному длинному свистку — за свистками должны были следить подручные гренадеров, а за ходом гранатометания — командиры, в основном из наших — как только японская пехота начнет подходить к заграждениям, надо начинать метать гранаты в помощь пулеметам, при этом стараясь не повредить сами заграждения, то есть кидать подальше, тогда как пулеметы, как более точные инструменты, должны были следить непосредственно за линией колючей проволоки, чтобы ни одна гадина не перебралась за нее. Вместе с гранатометчиками в первой линии находились бойцы с пистолетами и холодным оружием — копьями, тесаками, топорами — отбиваться в рукопашной. Чуть глубже — люди с самозарядными 'пистолетными' винтовками и автоматами — своим фронтальным огнем они могли помешать вражеским солдатам самим метать гранаты и одновременно прикрывали первую линию от возможного прорыва. Защитой первой линии от вражеских гранат служили и многочисленные ямы на дне рвов и траншей — в одни могли скатиться гранаты, в других — спрятаться сами бойцы первой линии, а также изогнутый профиль и многочисленные углубления в стенках, где можно было прикрыться от упавшей сбоку гранаты. В третьей линии — бойцы с винтовками, которые способны попасть в цель на дистанциях двести-триста метров хотя бы одним патроном из трех и вместе с тем не высадить все в молоко, когда целей нет. Ну и в глубине опорного пункта — минометы, резервы, штаб.

Пространство между опорниками тоже прикрывали рядами колючей проволоки, рвами, минными установками и управляемыми фугасами — предполагалось, что огонь артиллерии будет вестись прежде всего по опорным пунктам, расположенным на возвышенностях, а потому минные поля в промежутках должны уцелеть. Где было возможно — организовывали подтопления территорий, благо что рисовые поля вокруг города позволяли это сделать. Работы по обороне велись большие. И при этом в тылу — в городской черте — все еще идут бои с белояпонцами.

С фронта же 'северные' японцы появились уже на пятый день, когда вовсю шло строительство укреплений. Первые атаки были отбиты нами с легкостью — японские отряды пытались с налета, без разведки и артподготовки прорваться в город и гибли под перекрестным огнем наших пулеметно-минометных групп, наспех занявших оборону в предполье чтобы прикрыть строительство укреплений. Но по мере подхода основных сил этим группам пришлось отступать все ближе к городу и даже занимать еще недостроенные укрепления — начиналась Первая Пхеньянская Битва.

Настоящие атаки пошли на десятый день с момента Пхеньянского восстания, когда японцы подтянули пехотные роты и начали бросать их в атаку на наши укрепления, даже без артподготовки — артиллерия благодаря стараниям наших диверсионных групп еще тянулась в трех-пяти днях позади пехоты, вот пехоту и бросили усмирять 'бунтовщиков и предателей' — японское командование все еще полагало что корейцы восстали сами по себе, и так как из них усиленно делали японцев, вот их и назвали предателями. Слухи о русских частях пока были еще слухами, а достоверную информацию об отдельных русских в корейских рядах пока списывали либо на бежавших пленных красноармейцев либо на русских эмигрантов из Китая.

Поэтому первые атаки отбивались легко — японцы считали что они воюют с корейцами, которых в военном плане они ставили даже ниже китайцев, а китайцев они били уже более десяти лет, а то и полувека — если считать по японо-китайской войне конца 19го века. Соответственно, пехотные роты, посланные даже не в атаку, а 'разобрать устроенные бунтовщиками завалы на дорогах', гибли еще на подступах — сначала минометный и снайперский огонь, затем — винтовочный — японцы не добирались даже до заграждений. До них они стали добираться на второй-третий день с начала атак, когда в наступление бросались уже не одна рота, зачастую даже неполная, а две-три — просто по закону больших чисел кто-то все-таки добегал и погибал уже под дождем гранат и пулеметными очередями.

Конечно, жизнь японского солдата принадлежала Императору и каждый солдат должен был отдать ее в любой момент по приказу вышестоящего командира — на Японских островах, столетиями страдавших от перенаселения, отношение к собственным потерям было спокойным, если не сказать радостным, в стиле 'меньше народа — больше кислорода'. Но в данном случае, если подчиненные закончатся до того как выполнят основную задачу, уже на командира может лечь пятно невыполнившего приказ. А это разжалование а то и харакири — кто же тогда будет наслаждаться свободными пространствами родной Японии ?

К тому же в ходе атак накапливались и сведения — плотность и режим огня, расположение укреплений, характеристики подходов — сведения накапливались не только наблюдением за полем боя, но и обратно нет-нет да и возвращались бойцы, которым повезло погибнуть не сейчас, а чуть позже. Поэтому уже с третьего дня чем дальше, тем все чаще японцы начинали действовать тактически грамотно, особенно там, где уже подтягивалась артиллерия. Пусть она пока была и без большого запаса боеприпасов, но и этого редкого огня хватало, чтобы придавить винтовочный огонь на дистанциях двести, а то и сто метров до колючей проволоки — японцы забивали на европейские нормативы безопасного огня и клали свои снаряды почти что рядом со своей же пехотой — кто-то да уцелеет, благо что основной сноп осколков уходил прежде всего по бокам, затем — вперед и вверх, и совсем немного — назад, а если взрыватель был поставлен на фугасное действие, так назад почти ничего и не улетало и опасными были только недолеты, которые тоже нечастое явление если орудия уже пристрелялись. Риск допустимый, тем более для японцев. Да и минометный огонь корейских опорных пунктов ослабевал — наблюдателям, корректировщикам и минометчикам волей-неволей приходилось прятаться при разрывах снарядов.

Поэтому чем дальше, тем все чаще японская пехота прорывалась за ограждения из колючей проволоки — где-то еще просто организовывали людскую волну под прикрытием артиллерийского огня или дымовой завесы, где-то подбирались по естественным укрытиям, которые мы не успели уничтожить или прикрыть — овражкам, низинкам, а порой и просто тайно проходили за нескошенной травой или несрытым бугорком, закрывавшим часть сектора обстрела. И мы вроде бы начали ставить небольшие минные поля и перед заграждениями опорных пунктов, но японская артиллерия постепенно подтягивалась к фронту и работала все интенсивнее — она уже могла вести не только огонь на подавление, но и на разрушение — проделывала проходы в минных полях и заграждениях из колючей проволоки, создавала на поле боя воронки для укрытия своей пехоты — делала все чтобы довести как можно больше своих солдат до наших окопов.

Но японцы не были бы японцами — все чаще основным средством защиты от нашего огня становился живой щит — японцы просто ставили в свои наступающие цепи местных крестьян. То есть минометы, гранаты и пулеметы уже не применишь. Поэтому японцы добирались до наших траншей и начиналась рукопашная схватка. Правда, вскоре воины Микадо обнаружили, что все не так просто, и добраться до врага — это только часть дела, причем не самая главная. Даже несмотря на свою подготовку, которая включала занятия карате и прочими приемами, японские пехотинцы ненамного превосходили в драке корейцев, тогда как последние мало того что дрались яростно, так у них под рукой было много холодного оружия, и если японский пехотинец шел в атаку с одной винтовкой и ее штыком, то кореец встречал его метательными дротиками, затем копьем, затем топором или тесаком, причем прикрывался кореец щитом, чего был лишен японский пехотинец, и перезарядить винтовку ему никто не даст. Поэтому первые атаки под прикрытием живого щита, хотя и увеличили потери в наших рядах, но вместе с тем дали нам много трофейных винтовок. Специальные команды и до этого выходили в поле после того, как была отбита очередная атака, и собирали трофеи, добивали раненных и чаще всего и просто залегших за бугорками. А тут японские солдаты так и вообще стали приносить винтовки прямо в наши окопы — в качестве резерва у нас было много бойцов, вооруженных только холодным оружием, и как только японская пехота прорывалась через колючку, вся эта масса выскакивала из окопов и ходов сообщений, где до этого пряталась от артогня, и напрямки бежала к месту прорыва — артиллерийского огня можно было уже не опасаться из-за перемешанности с японской пехотой, а японские пулеметы целенаправленно давились группами стрелков или даже снайперами.

Начиналась свалка, в которой японцев просто заваливали массой, причем с гораздо меньшими потерями с нашей стороны — если от одного брошенного дротика японец еще может увернуться, то от трех-пяти — уже нет, да и поднимаемые на нескольких копьях японские солдаты были привычным явлением на поле боя. К тому же количество пистолетных самозарядок у нас все время росло, а одна самозарядка — это десять выстрелов, то есть уколов штыком, но на дистанциях от двух до тридцати метров — с этим не может справиться никакая пехота, вооруженная обычными винтовками. И даже если какой-то японский пехотинец вдруг встретится лицом к лицу с нашим самозарядчиком, у нашего бойца есть неплохие шансы не только выжить, но и победить — мы натаскивали корейцев на отвод штыкового удара — пятьсот повторений в день, в течение нескольких дней — и прием сначала запоминается мозгом, затем переходит в подкорку, а затем и вовсе поселяется в мышцах. Ну и после отбития удара нашему бойцу остается достать из разгрузки заостренный штырь с деревянной рукояткой и вогнать его японцу куда-нибудь под горло — этот прием запоминался уже с сотни повторов, а для полной связки хватало двухсот. Но, из-за нашего численного преимущества, до таких случаев практически и не доходило — почти всегда рядом оказывался кто-то из соратников, кто вгонял в японца копье или пулю.

Причем, раненные японцы оставались в наших же окопах, и там уж как кому повезет, а вот раненные корейцы отправлялись в санчасть, то есть в основном выживали. И получалось, что потери японцев были абсолютными — даже раненный попадал в плен, тогда как потери корейцев — условными — да, раненный выбывал из строя на некоторое время, но он оставался жить дальше и даже мог вернуться в строй после излечения.

Причем что делать с пленными — было непонятно. Попытались их было также использовать в качестве живого щита, но японцы относились к таким вещам иначе — сдавшийся в плен считался недостойным жизни, и по идее он сам должен найти способ либо бежать либо совершить самоубийство. Поэтому выставленные на брустверы пленные японцы лишь усиливали артиллерийский огонь по этим местам. Их и так-то выживало немного — корейцы выплескивали на них ненависть а мы этому не препятствовали.

Уже на шестой день атак пехотинцы у япов практически закончились — японские командиры бросали в атаки уже солдат вспомогательных подразделений, которые были вооружены даже хуже нас — считалось, что поварам и погонщикам лошадей винтовки ни к чему, а когда оказалось что очень даже нужны — винтовок не было. Так что уже на восьмой день атаки практически прекратились — мы отбили первый приступ, потеряв убитыми чуть более трех тысяч человек и два из шестнадцати опорников. Конечно, если бы не наша параноидальная борьба с японской артиллерией, дело закончилось бы не настолько успешно для нас. Беда японцев была в том, что они еще с нами не воевали — иначе бы знали, что артиллерия противника — первая цель для всех родов войск, так как снаряд — наверное единственная штука, от которой нельзя отбиться стрелковым вооружением и гранатами. Соответственно, охрана артиллеристов у японцев была никакая, поэтому пять-шесть снайперских пар, удачно расположившихся на возвышенности в японском тылу, выкашивали расчеты батареи, крупнокалиберной винтовкой по максимуму разбивали орудия — их прицельные приспособления, механизмы наводки, противооткатные устройства — и сматывались. Порой удавалось даже ворваться на артиллерийские позиции и просто все покрошить, взорвать и разломать, а несколько раз даже укатывали к себе орудия. Да и захваченные нами на сеульских аэродромах японские истребители первое время позволяли совершать безнаказанные налеты на батареи, а пилоты транспортников не упускали возможности набрать баллов за освоение новой техники и летных часов в качестве пилота истребителя, благо воздушная обстановка была относительно спокойной и не предполагала боев с японскими пилотами. Переодетые в японскую форму корейцы также доставляли японским войскам много неприятностей, вырезая блок-посты и даже целые роты, если с помощью бесшумного оружия и ножей удавалось проникнуть внутрь опорника. Японцы, конечно, кричали что корейцы воюют не по правилам, но одними криками делу не поможешь — действовать надо было сейчас. И лекарство было только одно — наращивать плотность своих войск, чтобы наши диверсанты не имели возможности тихо просочиться и затем скрытно отойти.

А для плотности войск нужны, как это не странно, войска. Которых ближайшие две недели взять японцам будет неоткуда — надо отводить новые дивизии с других фронтов — советского и китайского, причем в большем количестве чем было сейчас. И быстро это не сделать — надо определить какие части можно выдернуть, кем их заменить чтобы не осыпать фронт — они ведь не просто так находятся именно там, они либо сами занимают участок фронта, либо подпирают фронт на случай прорыва, либо сами готовятся пойти в наступление, и если даже в конкретный момент они не проявляют активности и считают ворон, то и это они делают с прицелом чем они будут питаться когда пойдут в наступление или попадут в окружение. То есть лишних войск нет, брать их откуда-либо — это перекраивать планы на конкретном участке фронта, а это три-пять дней штабной работы. Если не неделя. Даже когда в штабах подберут нужные части, этим частям надо собрать свои пожитки, погрузиться в десятки эшелонов, дочухать по железной дороге на сотни километров, выгрузиться со всем своим барахлом, пройти пехом десятки километров в условиях партизанской войны — и это только чтобы добраться до нас. А мы ведь тоже не будем сидеть сложа руки — производство оружия, тренировки, строительство укреплений — значит, через две-три недели войск потребуется уже больше чем сейчас — снова расчеты, снова головная боль где брать и как доставлять эти войска. И, главное — время.

ГЛАВА 25.

Поэтому, пользуясь возникшим затишьем, мы стали решать внутренние проблемы. Прежде всего — белояпонские недобитки в Пхеньяне. Этих наши корейские бойцы на волне эйфории от победы над японскими войсками собирались вынести за день, и наши бойцы как могли старались нивелировать отрицательные эффекты от обоих заблуждений — и победа была неполной, без окончательного разгрома наступавшей группировки, и городские бои — это не оборона опорного пункта. Слишком много укрытий, за которыми не уследишь, слишком много возможностей нарваться на врага в упор, когда к этому не готов. Мы, конечно, тренировали часть корейских товарищей на бои в городских условиях — перемещение, выбор и прикрытие секторов, заход в помещения и прочая наука брать города. Но это дело небыстрое, поэтому основную часть работы пришлось делать нашему спецназу, а корейцы были на подхвате — в основном на удержании освобожденных зданий и кварталов.

Вторая 'горячая точка' — японский фронт между Сеулом и Пхеньяном, почти посередине между этими городами. Эти войска, собранные с миру по нитке из частей и подразделений, отправлявшихся по железной дороге на север либо выведенных из Пхеньяна на юг, вообще-то предназначались для быстрого освобождения Сеула от 'бунтовщиков', то есть от нас. И, хотя быстро не получилось, но поначалу эти части медленно но верно продвигались вперед, оттесняя на юг наши немногочисленные отряды. Но количество отрядов все время возрастало, все чаще они успевали обустроить какие-то оборонительные сооружения и задержать врага не на час-два, а на несколько часов, а затем и дней — японское наступление постепенно выдыхалось, пока наконец не встало перед линией уже вполне надежных укреплений, выстроенных добровольцами за сорок километров к северу от Сеула.

За те две недели, что группировка вела наступление, ситуация в Пхеньяне кардинально поменялась — мало того что восстание закрепило за собой более половины города с положительными прогнозами, так и наступление северной группировки японских войск также уже начинало выдыхаться. И если 'северяне' постепенно подтягивали артиллерию и вообще могли рассчитывать на поддержку с севера, пусть и не быструю, то с 'южанами' все было сложнее — вдруг оказалось, что эти японские войска между Сеулом и Пхеньяном сами оказались в окружении. И если поначалу они проявляли довольно заметную активность, то чем дальше, тем все больше они просто тихо сидели в своих окопах — боеприпасов у них почти не осталось и нового подвоза можно было не ждать. Одним флангом они опирались на море, но другим-то — в нашу территорию, находившуюся в горах центральной части Корейского полуострова — видимо, японское командование предполагало что вскоре она будет занята японскими войсками, а потому не заботилось о фланге вообще. Зря.

Именно с флангов мы и начали сворачивать их боевые порядки. Для этого мы перебросили с северного фронта несколько свежеиспеченных батальонов, благо что северная группировка японских войск пока зализывала раны, и, хотя и понесла существенные потери, но для нас была еще сильным противником — несколько попыток прорвать их линию обороны закончились существенными потерями, а потому мы временно оставили их в покое, чтобы разобраться хотя бы с южанами. Первые несколько дней дело продвигалось довольно быстро — наши отряды свернули японский фронт более чем на двадцать километров из восьмидесяти его общей длины. Но затем все застопорилось — японские порядки уплотнялись за счет отступавших под нашим натиском, японцы организовывали все больше опорных пунктов против северного направления, в итоге наше наступление остановилось. И тогда мы сделали ход конем — посадили на мотоботы, баркасы и прочие лоханки почти десять тысяч человек десанта, прошлепали этой флотилией сотню километров на северо-запад через залив Чемульпо и высадились в Хэчжу — в тылу японцев и единственном довольно крупном порту, через который они еще могли бы получать подкрепления и боеприпасы.

Японцы тут же попытались отбить город, бросая в атаки все больше войск, японский флот наконец проснулся и перерезал морские коммуникации, зато у японцев не осталось резервов для контратак, так что наш очередной прорыв северного фаса обороны им уже нечем было затыкать, в итоге к концу октября эта группировка была разрезана на две части — западная, к востоку от Хэджу, занимала меньше площади но была более многочисленной, и восточная — больше площади и меньше людей. И, несмотря на то, что вторую разгромить было вроде бы проще, мы занялись прежде всего первой как наиболее опасной — они могли захватить Хэджу, образовать морской плацдарм и через него получать подкрепления. Именно против этой группировки мы и сосредоточили почти всю свою артиллерию, что отняли у японцев, да и минометы уже местного производства шли именно туда, особенно калибра 120 миллиметров — предстояло качественно и быстро взломать японскую оборону, поэтому стволов и снарядов потребуется много.

К сожалению, мы пока не освободили железную дорогу Сеул-Пхеньян, поэтому доставка войск и грузов шла вкругаля, и по нашим оценкам уничтожение этих группировок займет еще месяц — можно было бы форсировать события, но мы хотели подучить как можно больше бойцов и поднакопить боеприпасов и взрывчатки, чтобы действовать наверняка. Ну и рассчитывали, что окруженцы пойдут на прорыв — все-таки окруженные группировки находятся в еще более сложных условиях, время работает на нас, и даже прорвавшись, они потеряют много людей — им ведь придется атаковать нас практически без боеприпасов, особенно артиллерийских — эти части собирали откуда возможно и артиллерией практически не комплектовали, так как предполагалась обычная полицейская операцию по усмирению. А если прорвутся не к Хэджу а куда угодно, то это нам будет только на руку — пойдет война мобильными отрядами, в которой мы сильнее японцев. Впрочем, и городские бои нас устроят — мы готовили Хэджу к обороне. Так что ждем.

Вот чего мы опасались — так это отравляющих веществ и бактериологического оружия. А японцы были горазды на их применение, особенно против китайцев — зачастую сравнительно удачные действия против гоминьдана и КПК обуславливались в том числе и применением химического и бактериологического оружия, причем массово — так, только в многомесячной уханьской битве 1938 года японцы применили химоружие более 375 раз, сбросив на китайские войска почти пятьдесят тысяч бомб и снарядов, начиненных различной химией.

Вообще, многие отравляющие вещества, что широко применялись в двадцатом веке, были синтезированы еще в первой половине девятнадцатого, и уже в 1854 году Одессу обстреливали снарядами с цианистым какодилом (от греческого 'какос' — дурной), да и Севастополь собирались душить сернистым газом. Во время Гражданской войны в США использовались термитные сернистые шашки, в 1907 году ведущие державы с подачи Николая Второго подписали соглашение не применять химическое оружие первыми. Но первыми его массово стали применять немцы, при этом кивая на французов — дескать это они со своей ружейной гранатой образца 1912 года калибра 26 миллиметров, снаряженной этилбромацетатом нарушили это соглашение еще в конце лета 1914 года. Поэтому уже осенью 1914, по время Первого Ипра, немцы применяли шрапнельные снаряды, начиненные дианидизином, который, также как и французская граната, вызывал жжение глаз, носоглотки и чихание. Против англичан это сработало — немцы взяли их позиции без боя. Но с русскими такое уже не прошло — в январе 1915 наши не только выдержали обстрел этими снарядами, но и отразили немецкое наступление под Болимовым, в Польше.

Пока все еще было не сильно людоедски — слезы и чихание можно пережить. Но тут главное начать — уже при Втором Ипре в апреле 1915 немцы выпустили на позиции противников 180 тонн хлора из 6 тысяч баллонов, стерли 8 километров фронта и отравили 15 тысяч человек, из них 5 тысяч — насмерть. Фронт был успешно прорван. Затем решили повторить уже против русских, и снова под Болимовым, и снова неудачно. В этом наступлении немцы сосредоточили на фронте в 12 километров уже 12 тысяч газовых баллонов с хлором, и, выпустив его за пару минут на русские позиции, вывели у наших из строя 75% — девять тысяч солдат, из которых тысяча погибла. Но в отличие от французов, оставшиеся на ногах русские солдаты открыли меткий огонь по наступающим цепям немецкой пехоты, отбив за день все 13 атак. Впрочем, сами немцы тоже страдали от своей же химии, так как начинали атаку непосредственно вслед за газовым облаком и травили своих же солдат, даже под Осовцом, еще до русской 'атаки мертвецов', немцы потеряли таким образом более тысячи солдат. А когда русские стали применять смоченные повязки, хлор стал и вовсе бесполезен — немцы вслед за французами перешли на фосген, который пробивал такие повязки — в итоге именно от фосгена умерло 80% из 100 тысяч, умерших на всех фронтах от ОВ (а всего пострадавших с разной степенью тяжести было 1,3 миллиона). А уж когда появились противогазы на активированном угле, газовые атаки потребовали максимальной концентрации облака ОВ, чтобы отравляющее вещество заполнило все поры в угле и начало проходить дальше. И хитростей — газ пускали в безлунную ночь и маскировали артиллерийской стрельбой, в расчете на то, что многие спящие не успеют надеть противогазы, к хлору примешивали фосген для ускорения эффекта отравления и хлорпикрин чтобы пробивать влажные маски. За передней линией противника химическими снарядами создавали полосу из газа, скапливавшегося в лощинах и не позволявшего подвести резервы, убивавшего лошадей и потому прекращавшего подвоз, заставлявшего артиллеристов да и пехотинцев первой линии днями не снимать противогазов.

В 1917 году на поле боя в полную силу выходят 'вредители противогазов' — ОВ на основе арсинов — арсенидов водорода, который при взрыве конденсировался в мелкие частицы, которые не задерживались порами активированного угля противогазов, вызывали тошноту и рвоту, заставляли снимать противогазы и маски — и тут уже вступали в действие другие ОВ — люизит, иприт, да и тот же хлор — взрывы новых осколочно-химических снарядов сделали войска Антанты беззащитными, так как они добавили в свои противогазы марганцовокислый калий, чтобы он поглощал мышьяк, но тот был в другой агрегатной форме и просто не взаимодействовал с ним, а аэрозольных фильтров чтобы задерживать эти частицы, противогазы не имели. Да и массовое применение иприта, который мог действовать через противогазы и не имел запаха, нанесло французам потери в 13 тысяч отравленных, из них 143 человека — смертельно. Расход снарядов — триста тысяч. Важнее было то, что отравленная местность в тылу французских войск площадью 120 квадратных километров не позволила французской артиллерии поддержать наступление пехоты, которое и перешло в четырехмесячное сражение в грязи под Ипром (там — уже в третий раз).

И в дальнейшем чем дальше, тем все больше химия применялась именно по артиллерийским позициям противника как самому опасному средству что для наступающих, что для обороняющихся. Особенно эффективно немцы применили химическое оружие против итальянцев — один из итальянских батальонов перекрывал важную речную долину, причем его орудия и пулеметы были спрятаны в пещерах и фланкировали долину, тогда как сами были недоступны для огня — попытка пробраться вдоль одного из склонов чтобы стрелять вглубь пещер приводила к попаданию под огонь итальянцев с фронта и другого склона. Тогда немцы подтянули свои газометы — копии английских и французских — и запулили по неприступному батальону почти 900 химических мин, вывалив за несколько минут более шести тонн фосгена. Когда немецкая пехота пошла в атаку, в них никто не стрелял — все 600 человек были мертвы, не помогли даже противогазы — итальянцы еще не сталкивались с немецкой химией и потому были неготовы. В итоге этого прорыва из миллионной итальянской армии в плен попало двести тысяч, еще шестьсот просто разбежалось.

Но в общем комбинирование иприта с арсинами позволило немцам отбиться от всех наступлений Антанты в 1917 году, при этом Франция с Англией уже исчерпали свои людские ресурсы, их армии постоянно сотрясали бунты и восстания, Российская армия фактически развалилась — перспективы немцев были неплохими, но тут большевики оказали немцам медвежью услугу — заключили с ними мирный договор и у немцев закружилась голова, пропало всякое желание заключать перемирия со своими противниками, хотя и французы, и англичане были уже непрочь прекратить войну — типа на западе все возвращается как было до войны, а на востоке Германии отходит то, что она уже захватила. Довольно выгодно.

Но немцы уже по полной развернули свою химическую промышленность и к началу 1918 ежемесячно выпускали почти две тысячи тонн хлора, более пятисот тонн дифосгена, более шестисот фосгена, более тысячи тонн иприта ну и другого по мелочи — хватит чтобы каждый месяц проводить крупное химическое наступление, благо что газометные системы, пришедшие на смену пускам из газовых баллонов, позволяли быстро создавать нужные концентрации ОВ, которыми пробивались любые противогазы.

Тем более что уже были известны и потребные количества ОВ, и способы их применения. Так, безветренная погода и низины способствовали концентрации, тогда как в ветреную погоду, или против возвышенностей эти средства были малоэффективны — обороняющиеся быстро заменяли траванувшихся за счет резервов. Длительные — в течение нескольких часов — газобалонные пуски при наличии у обороняющихся средств защиты и укрытий приводили к потерям всего в 10%, но зато затрудняли перемещение подкреплений и оказывали деморализующее воздействие. Правда, сам подвоз такого количества оборудования был непростой снабженческой задачей — хлора требовалось выпустить в минуту тонну на километр при ветре до пяти метров в секунду, если ветер тише — норма снижалась до полутонны. Артиллерийское химическое нападение велось более экономно — до 150 килограммов ОВ на гектар в течение одного-двух часов. Но и эффект был ниже — оно предназначалось прежде всего для большей скованности войск противника, чтобы он не мог свободно перемещать резервы. А стрельба на концентрацию требовала расхода уже до трех тонн на гектар — стреляли чуть выше окопов, чтобы ОВ стекало в них, так что пехотинцам волей-неволей приходилось забираться повыше, чтобы не всунуться в газовое марево на дне окопов. В тылу же целями были перекрестки дорог, лощины, овраги, леса — места, где противник мог сконцентрироваться и где ОВ продержалось бы хоть какой-то значительный промежуток времени — из-за последнего обстоятельства такие места обстреливали более стойкими ОВ — например, ипритом, тогда как по переднему краю работали менее стойкими, чтобы не потравить свои же наступающие войска. Казалось, найден волшебный ключ к позиционной войне. У союзников же все было более мрачно — производство дифосгена и арсинов они так и не освоили, иприта Франция производила всего 240 килограммов в месяц, а в Англии — еще меньше.

Поэтому немцы постарались по максимуму использовать свое преимущество — мало того что концентрировали на километр фронта наступления уже сорок батарей, а не пять как в 1914 году, так они ввели новые снаряды — удлиненные, которые вмещали в два раза больше ОВ. А для лучшего распыления ОВ взрывчатое вещество теперь размещалось по оси, а не спереди или сзади как раньше. Увеличили и количество взрывчатки, так как ее повышенные количества переводили ОВ в более мелкодисперсное состояние и отрава легче проникала в глубокие отделы легких, что увеличивало летальность с обычных 1-2% до 10%. Причем увеличение взрывчатки приводило к тому, что звук разрыва не отличался от обычных снарядов, и так как иприт невиден и неощущаем, то противогазы если и надевались, то с запозданием. Это с орудиями, но появились и нарезные газометы, которые могли метать химические мины уже на четыре километра в сравнении с полутора для гладкоствольных.

Все это позволяло отказаться от многодневных артобстрелов и сократить время подавления позиций и артиллерии противника до двух-четырех часов — за это время противник просто не успеет подвести достаточно резервов чтобы купировать прорыв первой полосы обороны. Подобная тактика была опробована в Рижском наступлении в сентябре 1917 года и, дополненная новыми техническими средствами в 1918 году, давала немцам шансы на успех.

И 21 марта 1918 года они его реализовали — вывалили на стокилометровом участке фронта более миллиона химических снарядов, пустили вперед штурмовые группы в противогазах, которые гранатами и огнеметами окончательно добили придавленного и деморализованного противника, и следом пошли волны пехоты. В итоге фронт сдвинулся на 60 километров — невиданный успех позиционной войны, когда и километр оплачивался тысячами жизней и считался достойным достижением. Ну и далее заработал 'маятник Людендорфа' — как только союзники подтянули резервы с соседних участков, именно по ним — который ближе к Ла-Маншу — и был нанесен очередной удар, и путь немецким войскам также прокладывала химия. Продвинувшись на 17 километров, немцы были остановлены обороной на горе Кеммель. И снова в дело вступила химия — сначала химическим отравлением местности гора была огорожена от подхода резервов, затем методично подавили пулеметные и орудийные позиции на горе и затем немецкая пехота, как только ветер развеял основной химический дым, за два часа взяла гору. В мае немцы повторили успех — за четыре часа вывалили на противников два миллиона снарядов, большинство из них — химических — и прорвали фронт длиной 80 километров на глубину 60 километров. Но затем случилась Марна, где немцы также попытались залить французов химией, но на этот раз французы создали глубоко эшелонированную оборону, очистили первую линию окопов сразу после начала немецкой артхимподготовки, затем сменившийся ветер заставил немцев также надеть противогазы, затем их пехота наткнулась на вторую линию обороны, которая не поверглась химической атаке — наступление было остановлено а затем и отброшено назад французскими танками и ОВ. Союзники научились бороться с новой напастью.

Далее и вовсе прошло преимущество немцев в производстве ОВ — если в начале 1918 года французы делали только 240 килограммов иприта в месяц, то уже в октябре — 500 тонн, пусть и похуже качеством чем немецкий — в немецкой смеси было 95% иприта, во французской — 80%, но процесс был гораздо проще, а то, что из-за загрязненности серой его нельзя было долго хранить — так французы и не собирались это делать — за шесть месяцев они снарядили ипритом 2,5 миллиона снарядов, из них два миллиона успели выпустить по немцам, причем за последнюю неделю сентября — 940 тонн. Англичане тоже стали выпускать свой иприт, более того — сделали сани, на которые устанавливали 24 газомета — такие сани можно было затаскивать танками в прорыв и продолжать массированное воздействие на немецкую оборону — как раз с августа начался период 'сто дней побед', когда германская армия только отступала — немцы лишились временного преимущества и надежд на приемлемый мир. Хотя еще пытались улучшить свое оружие, так, их химики нашли способ уменьшить летучесть фосгена — они стали пропитывать им пемзу, при взрыве она распылялась на множество кусочков, которые постепенно испаряли фосген, поддерживая его приземную концентрацию.

Всего же за годы Первой Мировой сторонами было использовано 125 тысяч тонн ОВ, из них на Германию пришлось 76 тысяч тонн — она снарядила в том числе 34 миллиона химических снарядов, тогда как Франция — 10 миллионов. Также стороны опробовали 45 видов ОВ и гораздо больше их сочетаний. За день до заключения перемирия — 10 ноября 1918 года — химическое поражение глаз получил и Шикльгрубер, который затем стал Гитлером — показатель его 'везучести', на который постарались не обратить внимания. И зря. Да и американцы понесли от ОВ более четверти потерь — 70 тысяч человек, тогда как немцы — 1,9%, французы — 6%, англичане — менее 9% — американцам также 'повезло' попасть на фронт в самый разгар Первой Химической Войны.

Впрочем, немцы успели сдаться — и еще повезло, что им позволили это сделать, ведь бошей ненавидел весь мир. Союзники и так-то крыли немцев по аэропланам и танкам как бык овцу, с химией была та же ситуация — к декабрю 1918 французы могли производить иприта уже 1200 тонн в месяц, американцы — 4500 тонн, и эти мощности могли быть увеличены в несколько раз — Германию просто залили бы ипритом. Но уже были разработаны и новые средства — так, американцы изобрели люизит, который был помощнее иприта в два раза — для смерти было достаточно 50 миллиграмм на килограмм веса человека, и благодаря летучести его можно было распылять с самолетов, а если загустить хлористым каучуком, то более крупные капли дольше испарялись, поддерживая концентрацию ОВ в воздухе, надежнее прилипали к одежде и противогазам, тем самым имели больше времени чтобы проникнуть через них, и заодно хуже подвергались дегазации водными растворами, то есть от них было сложнее избавиться. Правда, он быстрее распадался под действием влаги — в летнюю пасмурную погоду он держался в окопах половину суток, тогда как зимой в оттепель — уже до трех суток, а в сухую погоду — и неделю — то есть не требовалось постоянно поддерживать его концентрацию новыми обстрелами, чтобы изнурить пехоту противника. Появились у союзников и арсины, которые делали бесполезными уже немецкие противогазы.

А авиация могла нести трехтонные бомбы аж до самого Берлина. И союзники не моргнув глазом это бы сделали — после немецких 'художеств' с химией у союзников не было никаких моральных преград для уничтожения немецкого народа под корень. А бомба массой в две тонны могла заразить на несколько суток площадь в три квадратных километра — гораздо выгоднее двухтонной бомбы с тротилом, которая всего-лишь оставляла воронку диаметром тридцать и глубиной 7,5 метра. А на город площадью 100 квадратных километров хватило бы и пятисот тонн иприта — 200 бомбардировщиков. Учитывая, что население не было готово к химическим атакам, это означало гибель или тяжелое отравление почти всех жителей города, а заражение источников воды и воздуха добило бы выживших не только в городе, но и в округе. Немцам повезло.

ГЛАВА 26.

А нам явно не повезет — уж если в октябре 1943 японцы не стеснялись применять эту гадость и против РККА, так что уж говорить о нас — перетравят и глазом не моргнут. Причем наши возможности по защите от этого оружия были на порядок ниже советских — химическая и бактериологическая настороженность существовали в Советском Союзе всегда, а потому сейчас советские войска и жители на Дальнем Востоке были снабжены противогазами и прорезиненными накидками, а то и полиэтиленовыми, что мы поставляли на восток. Подразделения ХБЗ постоянно проверяли воздух химическими индикаторами на основе солей тяжелых металлов, которые при реакции с ипритом — горчичным газом — давали яркую окраску, так как действие иприта отложено и начинает проявляться через 2-8 часов после поражения слизистой или кожи, а если иприт попал в желудок — через полчаса-час. Каждому бойцу и жителю были выданы индивидуальные противохимические пакеты с дегазирующей жидкостью на основе гидроксида натрия для протирки кожи, чтобы побыстрее гидролизировать иприт и не позволить ему проникнуть через кожный покров, а также уменьшить размер язв, которые возникнут после попадания на кожу, а то потом они будут заживать минимум две недели. Да и с противогаза эту гадость желательно смыть как можно раньше — иприт проникает через высокомолекулярные органические соединения, пусть и медленно. Ну и средства по связыванию уже внутри организма — активированный уголь на случай попадания ОВ в ЖКТ, герметичные емкости с чистой водой, чтобы переждать период возможного отравления источников воды — готовились серьезно.

И не только от иприта — так, люизит — с запахом герани — скрытого периода почти не имеет и начинает действовать практически сразу, а потому как только кто-то почувствовал такой запах — тут же надо вколоть антидот на основе сульфигидрильных групп или тиолов, благо что последние использовались для придания запаха природному газу из-за своей пахучести (а скунсы так вообще применяли тиолы издавна) — если 15 минут побыть в атмосфере люизита с концентрацией в сотую миллиграмма на литр воздуха, то начинается покраснение и отек век, а при одном миллиграмме на литр — уже через минуту — тут уж кому как повезет с распространением облака от взрыва и расторопности — надеть противогаз, накинуть защиту и как следует обматерить японцев с их химией. Водные растворы щелочей или гипохлориты также разлагали люизит, в первом случае так вообще получались инсектициды — заодно и от вшей можно избавиться. От синильной кислоты применялся антидот на основе нитрита натрия вместе с тиосульфатом натрия — одного укола было достаточно чтобы предохранить себя от двадцати смертельных доз синильной кислоты — как только почувствовал царапанье в горле, горький вкус, одышку — сразу коли. Тем более что синильная кислота использовалась в сельском хозяйстве в качестве гербицидов, больше в Европе, но и у нас были знакомы.

Ну и так далее — противохимическая настороженность стала основой жизни, так как порядка трети японских снарядов и бомб было начинено именно химией, а это миллионы боеприпасов, тысячи тонн ОВ (в 75-мм снаряде содержалось 700 грамм ОВ, что достаточно для заражения 40 квадратных метров (привет краскомам Тухачевского и демократической прессе, да), 152-мм снаряд — на 80, 105-мм мина — на 100 квадратных метров (тоньше стенки — больше ОВ — 1,5 литра, для РС соотношение еще лучше — РХС-132 вмещал 8 литров ОВ, тогда как мина 120 мм — 4 литра, а снаряд 122 мм — лишь 2 литра), по результатам ирано-иракской войны 1980х годов на одного погибшего от ОВ приходилось 0,5 килограмма отравляющих веществ, на пострадавшего — 0,1 кг — всего, например, Ирак израсходовал 2,5 тысячи тонн ОВ). И куда-то все это да вывалят.

Ну, против китайцев — понятно. Так и против советских войск и населения это тоже начали использовать осенью 1943 года, уже в открытую — раньше-то, в конце тридцатых, опасались возмездия, так как бомбардировочная авиация Советского Союза могла стереть в пыль японские города и обычными бомбами, а боевой химии, производившейся в СССР, хватило бы чтобы залить Японию по самую верхушку Фудзиямы — выливные авиаприборы для ТБ-3 вмещали 670 литров ОВ, а таких приборов на каждом бомбере было два, каждый мог выливать по 110 литров в секунду. Ну и помимо этого — химические бомбы, ампульные кассеты с сотней стеклянных шаров с ОВ на один или два литра — все это готовилось против Германии в ответ на ее химическую программу, благо что в Первую мировую 'цивилизованные' немцы (а также англичане и французы) не стеснялись применять химические отравляющие вещества в массовых количествах. Но и против японцев тоже сработает, и средств было достаточно — уже в середине тридцатых советские заводы могли ежегодно выпускать 35 тысяч тонн иприта, 13 тысяч тонн фосгена, а снаряжательные заводы могли производить 796 тысяч бомб ежегодно — все это, конечно, не производилось — ВВС имели на вооружении 90 тысяч химических авиабомб, но в случае начала химической войны мы были готовы развернуть производство. А, например, одна бомба АХ-16 могла заразить 300 квадратных метров, АХ-35 — 500, а ХАБ-200 с 90 литрами ОВ и в ста метрах от взрыва давала тяжелое химическое поражение, в двухста — среднее и в трехста — легкое и слабое, и на один квадратный километр требовалось 35 таких бомб, а на километр фронта — 11 штук. При подрыве на высоте 10-200 метров облако ОВ с плотностью 2,5 грамма на квадратный метр накрывало до двух гектаров да еще и перемещалось. ХАБ-500 со 180 литрами ОВ крыла уже пять гектаров и облако держалось при штиле до двух часов — если его не поливать водой. На километр их требовалось всего пять штук, а на километр фронта — семь — чтобы обеспечить минимум две трети тяжелых и летальных исходов для незащищенной живой силы. Японцам было чего опасаться — своеобразный 'chemistry in being', так что те кто вопит 'да зачем нам столько вооружений' — пусть сначала выхлебают всю химию наших соседей, а потом уже вопят. А сейчас япы осмелели — советский бомбардировочный флот уже не мог достать до островов. Не зря американцы сбросили ядерную бомбу на Хиросиму — там располагался один из заводов по производству иприта и при штурме Японских островов из-за него погибло бы много солдат.

Так что советские спецы свое дело знали — первые противохимические подразделения появились еще при царе в 1915 году, осенью 1918 такие подразделения были воссозданы в РККА, причем не от хорошей жизни — на тот момент белогвардейцы и интервенты уже 60 раз применили химическое оружие против РККА, в одном из эпизодов на красноармейцев вывалили 600 снарядов с ипритом и 240 со слезоточивым газом, отравив 300 красноармейцев. Сейчас на начало войны в каждой дивизии по штату полагалась отдельная химическая рота, которая занималась не только подготовкой войск своей дивизии к возможным химическим атакам, но и, например, постановкой дымовых завес, и огнеметными системами — всем, что касалось всякой химии и техники ее применения — все-таки правила распространения что облака ОВ, что дымзавесы — они одинаковы. И, например, 'химические' танки — те же ХТ-26 — предназначались не только для распыления отравляющих веществ, но и для огнеметания, и для постановки дымовых завес, и для распыления дегазирующих жидкостей. А ОТ-34 на базе тридцатьчетверки продолжили эту традицию.

Но сейчас на востоке у РККА были только старые ХТ-26, которые неплохо показали себя прежде всего в засадных действиях и работе из укрытий. Сначала, когда японцы еще менжевались применять химию, эти танки работали как огнеметные, ввергая японскую пехоту в панический ужас — японское командование объявило охоту за этими танками, на чем красноармейцы не раз подлавливали агрессоров, заманивая их в огневые мешки как раз на живца — танки ХТ-26 — танки поплюют огнем, обозначат себя, а затем рванувшую вперед японскую пехоту косили уже пулеметным огнем. Даже продравшись через предполье к советским укрепрайонам, японцы еще старались пользоваться обычным — с их точки зрения — вооружением. Сначала это была артиллерия, которую уже за неделю как минимум уполовинили наши высотники, а постоянная бомбежка мостов и транспортных путей посадила ее на голодный паек — японцы лишились своей второй — после бомбардировщиков — ударной силы.

Но в Квантунской армии была сформирована и бригада смертников численностью в восемь тысяч человек — изначально предполагалось забросить ее в советский тыл, где они должны были уничтожать комсостав РККА, прежде всего высший и средний, а также склады, технику, средства связи, аэродромы. Помимо этой бригады и каждая пехотная дивизия имела батальон смертников, которые должны были действовать в интересах своей дивизии. В итоге же все эти силы пришлось задействовать в интересах конкретных дивизий, штурмовавших советские укрепления — даже подвижные минные поля в виде смертников с привязанными минами — эти люди должны были бросаться под советские танки (все — РИ) — в итоге использовали для разминирования советских минных полей — японский смертник с белой повязкой на лбу бежал вперед насколько хватало сил или пока его не срезали из пулемета и по пути либо подрывался на мине либо подрывал взрывчатку в рюкзаке, отчего мины взрывались уже сами под действием ударной волны. И так — расходник за расходником — японцы прокладывали свободные от мин пути сначала к заграждениям, а затем, подорвав на них еще нескольких человек — к окопам.

Собственно, именно таким образом японцы еще в сорок первом захватили Сингапур — пятьдесят смертников 56-го полка разминировали собой прибрежную полосу, что деморализовало английские индийские части, охранявшие побережье. Японцы были опытными людьми в подготовке таких смертников — мало того что кодекс бусидо воспитывал солдат и офицеров в духе сознательного и беспрекословного принесения себя в жертву ради вышестоящего начальника, так появление пороха позволило японцам внедрить практику 'тай-атари', по которой тело выбежавшего вперед солдата на глазах противника разрывалось взрывом на части — противник начинал думать что на такое способны все солдаты и в панике покидал поле боя. Это подействовало на индийцев в Сингапуре, это подействовало на американцев в Перл-Харборе и на Филиппинах, это подействовало на австралийцев на Яве, в Бамаге и Брисбене, а вот русские, не одну сотню раз спевшие 'Черный ворон', заботились лишь о сохранности минных полей и заграждений из колючей проволоки перед их позициями, а потому каждый такой подрыв они воспринимали как порчу народного имущества и лишь увеличивали плотность огня по очередному смертнику.

Конечно, хватало смертников, что прорывались даже к окопам — все-таки на Дальнем Востоке в частях РККА еще было недостаточно автоматического оружия, которое лишь частично можно было скомпенсировать гранатами — быстрота реакции у них была все-таки не та — пока найдешь цель, пока выдернешь чеку, размахнешься, бросишь — японец уже пробежит сколько-то метров и даже успеет подорвать себя. Да и дальность гранатного броска недостаточна чтобы сохранить минные поля, а пулеметный огонь японцы старались подавить всеми средствами — и винтовочно-пулеметным огнем, и малокалиберными орудиями, чтобы не поранить своего же смертника — ну не хватало у РККА автоматических или хотя бы самозарядных стволов чтобы обеспечить плотность огня с нескольких направлений, чтобы противник не смог заглушить хотя бы часть стволов. Вот и прорывались японские смертники даже к окопам, подрывая себя уже внутри оборонительных порядков РККА. К счастью, пробив проход к окопам, японцы тут же устремлялись вперед всей массой, что снижало вероятность применения очередных смертников, и советские бойцы гранатами, винтовочно-пулеметным огнем и штыковым ударом выпихивали японцев обратно — все-таки ширина пробитых участков не позволяла пропихнуть сразу много пехотинцев, и прорывы сравнительно быстро купировались самими обороняющимися либо подоспевшими резервами. По мере исчерпания резервов, конечно, приходилось и отходить на запасные позиции. Но так как они также были прикрыты и минными полями, и проволочными заграждениями, и пулеметными дотами, то японцам приходилось начинать все сначала. Но и японцы тоже не бесконечны, не бесконечны и их смертники — все чаще случались отказы японских солдат быть в роли смертников, и хотя за такое полагалась казнь, но возросшее число казней заставило уже высшее командование продумывать другую схему атаки советских укрепрайонов. Тут-то японские милитаристы и обратились к теме боевых отравляющих веществ.

И первые эпизоды применения ОВ по советским городам были восприняты советским руководством даже с облегчением — ждали гораздо большего, и несколько сотен снарядов и мин лишь позволили проверить противохимическую готовность обороны и тыла без особого ущерба — было лишь несколько десятков траванувшихся без серьезных последствий — начала химатак были отслежены постами химнаблюдения, завывшие сирены заставили население укрыться в химубежищах — вырытых бомбоубежищах и землянках, герметизированных подвалах и помещениях, где были подготовлены запасы еды и чистой воды, средства борьбы с химией, а приточная вентиляция была оборудована фильтрами и нагнетательными механизмами с велосипедным приводом — убежища были рассчитаны на химические атаки длительностью до двух недель.

Но такую длительность японцы обеспечить не могли — несмотря на то, что они активно тянули узкоколейки на советскую территорию, их пропускной способности еще не хватало и на нужды обычных армейских частей, так что через два-три часа после первых атак загазованность упала до безопасных уровней.

И, вместе с тем, применение отравляющих веществ японцами развязало руки и советскому руководству. Первые сутки после начала химатак были затрачены на максимально широкое освещение этих событий в мировой прессе — для этого привлекли даже наблюдателей от союзников — чтобы их шифротелеграммы также дошли до руководств западными демократиями, чтобы их СМИ оповестили население своих стран о японском вероломстве — чтобы японцы не смогли отвертеться. И уже затем РККА расчехлила свои запасы химии и вдарила.

В отличие от советской стороны, японцы находились на необорудованных позициях — строительство осадных укреплений и городков для размещения войск и вспомогательной рабочей силы еще шло полным ходом, к тому же рабочая сила не была обеспечена даже противогазами, да и в японских пехотных дивизиях противогазы имели лишь солдаты боевых подразделений, да и то не все — от китайцев ничего плохого не ждали, с Советским Союзом хотя и собирались воевать все эти годы, но не думали что это время вдруг настанет, да и предполагали что все пойдет лучше и проще а потому до химии дело не дойдет — сработал извечный японский 'авось'. Поэтому советская химия оказала на противника гораздо больший эффект, даже несмотря на то, что первые удары были совершены слезоточивым газом. Но — по незащищенной живой силе — по строительным рабочим, прокладывавшим сотни километров дорог, рывшим десятки километров окопов, строившим сотни бараков и землянок. Уж до собственной земли советская дальнебомбардировочная авиация доставала, а потому, залив слезоточивым газом сотни участков, они парализовали все строительные работы на оккупированной территории и даже в Маньчжурии — китайские, корейские и маньчжурские рабочие в панике разбегались по округе и их основные жертвы пришлись как раз на паническое бегство, травмы при падении с круч, последующие обморожения и голодные смерти, которые последовали при их массовом исходе на юг — японскому командованию удалось собрать обратно не более десяти процентов рабочей силы несмотря на то, что на дорогах были выставлены сотни пикетов, а летучие отряды пытались вылавливать беглецов по окрестным сопкам и лесам. Советские авиаторы и ставили-то химические пятна размером не более километра, так как все-таки работали по людям, в основном принудительно набранным в строительные части, да к тому же зачастую промахивались мимо пятаков строительных работ либо лагерей — но панические настроения распространялись быстрее даже не лесного пожара — быстрее метеора — и десятки тысяч людей срывались в тайгу лишь от одного крика 'Газы !' — и их не могли остановить жидкие цепочки охранников, где-то беглецы даже завладевали оружием, организовывали банды или партизанские отряды — в зависимости от того кто их возглавлял и кто в них входил — и начинали постреливать в японских военных, нападать на обозы и даже КПП — всего за несколько дней японский тыл буквально развалился.

Это на время окончательно похоронило планы японского командования по захвату советских укрепрайонов — теперь ситуация со снабжением японских войск стала вообще критический, так что о применении химических средств речи уже не шло — небольшие объемы не дадут кардинального эффекта, а на большие не хватит транспорта — для захвата лишь одного укрепрайона требовались сотни тысяч снарядов и бомб, десятки, если не сотни батарей (в РИ немцы в декабре 1941 года рассчитали потребность в химическом оружии для захвата Ленинграда — по их расчетам требовалось сотни тысяч снарядов с ОВ и 330 батарей).

И, хотя у РККА химбоеприпасов также было немного, но советские командиры распорядились ими более грамотно. Они не пытались разом решить все проблемы, а потому несколько локальных контрнаступлений с концентрированным применением ОВ достигли неплохих результатов. Так, в районе Владивостока к югу от него была снята блокада Посьета, а к северу — от Уссурийска были оттеснены блокировавшие его японские части, РККА даже временно продвинулась до озера Ханко, хотя к середине декабря и пришлось оттянуться обратно чтобы сократить оборонительные линии. Была восстановлена наземная связность между Хабаровским и Биробиджанским укрепрайонами, а несколько японских дивизий между Хабаровском и Комсомольском-на-Амуре оказались в оперативном окружении — теперь их снабжение было возможно лишь по горным тропам или воздуху, самое же главное — было окончательно остановлено наступление японцев на Иркутск, а Улан-Удэ и Чита избавлены от блокады и начали получать подкрепления и припасы с северных направлений или через Байкал и Селенгу санными обозами. Несколько осажденных городов между Читой и Хабаровском также получили временную передышку — японскому командованию требовалось время чтобы восстановить свой тыл, наладить снабжение и перегруппировать войска — их было еще слишком много чтобы РККА смогла выдворить оккупантов с советской территории, но то, что японцам придется зимовать на неподготовленных 'квартирах' — в лучшем случае немногочисленных городах и деревнях, больше в свежепостроенных бараках, а в основном в землянках и палатках — факт. Которые еще надо было вырыть и построить — уже собственными руками, так как набор и доставка новой рабсилы займет не менее месяца, а жилье требуется уже сейчас — японцы 'поймали' медведя и теперь не знали как с ним справиться — победить пока невозможно, отпустить нельзя, и эта патовая ситуация пока работала на Советский Союз. Отодвигались и планы японцев продолжить разработку советских месторождений — железных руд в Тетюхэ и Халекинске, угля в Ворошилове, Советской Гавани, Артеме, молибдена в Умарите и Гутае, разве что практически захваченный Сахалин с его нефтью и углем хоть как-то оправдывал ожидания — партизан удалось оттеснить в горы, а на восстановление подорванных промыслов уйдет не более трех месяцев. Про заселение Дальнего Востока японскими колонистами речи так вообще не шло, даже белогвардейские недобитки атамана Семенова не спешили паковать пожитки и возвращаться на 'свою' землю. Так что химия японцам пока не слишком помогла — лишь разозлила медведя.

С бактериологическим оружием у японцев тоже было не очень хорошо. Они занимались выращиванием возбудителей холеры, газовой гангрены, сибирской язвы, брюшного тифа, паратифа и других, но множество тонкостей все время мешало создать эффективное оружие. Так, бубонная чума передается блохами при их укусах, японцы — их ученый Исия — хотели создать чуму, передающуюся воздушно-капельным путем.

Сотрудники Исии заражали чумой 'бревна' — подопытных из китайцев, корейцев, монголов, маньчжуров, русских — и отбирали штаммы возбудителя чумы, 'пробивавшие' иммунитет. Им удалось снизить заражающую дозу для человека не менее чем в 60 раз. Но они получили другую проблему — чумная палочка быстро утрачивала свои вирулентные свойства в процессе хранения, при многократном пересеве в культиваторах, при масштабировании процесса производства бактерий, при лиофильном высушивании и применении в качестве агента БО. Исия попал в ловушку, которая у генетиков называется 'платой за селекцию': отбирая возбудитель чумы по одному признаку, вирулентности, он утрачивал десятки других. В итоге японцы освоили простые технологии лиофильного высушивания бактерий — такие бактерии могли храниться в высушенном виде и разводиться в жидкостях перед непосредственным применением. Но это высушивание на порядки снижало вирулентность бактерий.

С самими бактериями не получилось, не получалось и с блохами. Требовались мало того что блохи, нападающие на людей, а не на собак, так еще и инфицированные возбудителем чумы. В природе блохи заражаются только от грызунов, погибающих от чумного сепсиса, до чего не каждый грызун доживает, но даже если доживает и блоха насосалась его крови, то чумные бактерии еще должны размножиться в ее пищеварительном тракте и закупорить желудок, чтобы испытывающая постоянный голод блоха скакала от человека к человеку и кусала, кусала, кусала — только тогда от нее будет какая-то польза. Но сам процесс заражения блохи зависел от температуры окружающей среды, влажности воздуха, частоты повторного питания, а потому мог длиться и три дня, а мог — и двести суток. Так мало того что были проблемы с блохами — были проблемы и с их доставкой. Если сбрасывать бомбы с блохами с небольших высот, это подвергает опасности сам самолет — его могут сбить. Если подняться на большую высоту — блохи передохнут от недостатка кислорода. Да и от взрыва бомбы они тоже погибают. Фигня ! — сказал Исия — и создал бомбы с подкачкой кислорода внутрь, а также керамические бомбы с взрывчаткой, расположенной снаружи — чтобы она смогла разрушить корпус бомбы когда надо и вместе с тем минимально воздействовать на блох. В каждой двухкилограммовой бомбе их было до 30 тысяч штук, но и это не приводило к эпидемии, максимум — к локальным вспышкам, а так крестьяне соломой сжигали места падения таких бомб без особых последствий для населения. Более того — за время исследований и попыток применения бактериологического оружия от заражения погибло более трехсот сотрудников лаборатории Исии (в РИ уже после войны этим людям установили памятник в Токио — это как если бы в Германии установили памятник Йозефу Менгеле и другим нацистским живодерам).

Бактерии при сбросе бомб также гибли из-за высокой температуры и давления, а оставшиеся быстро утрачивали активность. Даже бактерии газовой гангрены и сибирской язвы, более устойчивые к повышенным температурам, при взрыве погибали на семьдесят процентов, а возбудители чумы — и вовсе на девяносто. Поэтому японцы попробовали их распылять, для чего приспособили выливные авиационные приборы (ВАПы), которые применяли для распыления отравляющих веществ. Были проведены большие испытания того, как воздушный поток влияет на бактериальный аэрозоль — прежде всего поток от воздушного винта и вихревые шнуры от крыльев. Исследовали и влияние компоновочной схемы самолета, его скорости, высоты полета, атмосферной турбулентности, экрана земли, влажности и температуры окружающего воздуха — все для того, чтобы обеспечить вдыхание этого аэрозоля человеком, попавшим в облако. На полигоне близ маньчжурской станции Аньда десятки раз расстилали белые полотнища, затем распыляли с самолета водную суспензию из яичных желтков, чтобы выяснить, как будет распределяться по поверхности земли распыляемый материал. Но размер оседавших капелек был значительно большим, чем он должен быть у частиц, способных проникать в глубокие отделы легких (в РИ только в конце 40х годов американцы, уморив несколько людей без их ведома, установили, что только частицы аэрозоля в диапазоне размеров 1-5 мкм способны вызывать инфекционный процесс у людей). Да и с выживаемостью бактерий были проблемы — еще до войны сотрудники Форта Детрик в США выяснили, что при распылении дистиллированной водой выживает менее процента бактерий — по мере испарения капель бактерии оказывались беззащитны и гибли, а в растворе желатина выживало уже более десяти процентов, но при этом только пятнадцать процентов частиц аэрозоля были нужного размера — меньше пяти микрометров. Но и с этими частицами возникала еще одна проблема — такие мелкие частицы могли просто не опуститься в приземное пространство, а так и остаться висеть в воздухе. Технических проблем было море.

ГЛАВА 27.

Тем не менее, японцы не отказались от своих планов по заражению несдававшихся городов Советского Союза, и уже в середине сентября, пока еще стояла более-мене теплая погода, попытались заразить заранее намеченные цели — Ворошилов (Уссурийск), Хабаровск, Благовещенск и Читу — у японцев были производственные мощности на 300 килограммов бактерий чумы в месяц и десятки миллионов заразных блох. А также холера, тиф, сибирская язва. И все это добро надо было куда-то девать. Но советские специалисты были настороже -в предыдущие годы японцы не раз пытались заразить реки и водоемы на территории СССР (РИ), а потому сотрудники противоэпидемических отрядов и население отслеживали появление множества мертвых крыс и мышей, более того — их отлавливали и проверяли на предмет возбудителей болезней. Да и за японскими бомбардировщиками следили — так, именно благодаря службе наблюдения были обнаружены несколько участков с высокой концентрацией блох, которые тут же обработали горящим бензином. Водоочистительные станции охранялись особо, поэтому японцам не удавалось их повредить бомбардировками, и, хотя японцам удалось заразить холерными эмбрионами некоторые водоемы, эпидемии не возникли — лишь отдельные случаи заражения. А над городами японцам не давали летать на малой высоте, были эффективны лишь парашютные бомбы, которые разбрасывали свое содержимое по радиокоманде с самолета. Самим японцам, пожалуй, применение бактериологического оружия и то принесло больше забот — самолет, возвращавшийся с задания по заражению местности, во время пробега при посадке сопровождала поливочная машина, которая обрабатывала его дезинфицирующей смесью, более того — вслед за ним дезинфицировалась и ВПП, а персонал находился под постоянным наблюдением врачей (в РИ — меры американской армии во время Корейской войны). А на советской территории противоэпидемиологические меры были привычным явлением, так как совсем недавно все эти болезни ушли как страшный сон, но из-за границы еще и до войны нет-нет да и прорывались возбудители. Поэтому все так же планово совершались обходы местного населения чтобы выявить больных, работали санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты, банно-прачечные дезинфекционные отряды — в предыдущие двадцать лет советская власть потратила много сил на борьбу с эпидемиями, и, так как ей не требовалась закупка бриллиантов, позолоченных карет и играть в европейских казино, то многие болезни — чума, тиф, холера, малярия и прочее — были мало того что побеждены, так по ним продолжалась работа — не возникают ли где новые очаги заражения. Бдили. Благо что попытки применения японцами бактериологического оружия были, и не единожды — еще при отступлении на Халхин-Голе в 1939 отряд японских смертников попытался заразить воды Халхин-Гола бактериями острокишечных заболеваний.

Мы и ожидали применения всех этих средств уже по нам — и химических, и бактериологических. Соответственно, мы расширили производство противогазов, накидок, антидотов, лекарств — все это либо уже производилось здесь либо можно было переориентировать местные производства — скажем, химические заводы — на выпуск антидотов и протирочных жидкостей против ОВ, местные медлаборатории стали делать противочумную вакцину, которую разработала в тридцатых годах советский врач Магдалина Петровская, а с запада мы самолетами завозили антибиотики — стрептомицин для лечения чумы — уже по нашей технологии, а от холеры — тетрациклин ... ну, наверное он — я помнил что он водится в пиве, из пива его и выделили, и он убивал холерные эмбрионы, а в Корее мы стали выпускать жидкости с солями, чтобы восстанавливать электролиты в организме при обезвоживании, которое вызывала холера — собственно, антибиотики особенно и не нужны, организм обычно выздоравливает сам если восстанавливать уровень электролитов, но антибиотики уменьшают симптомы и несколько ускоряют выздоровление, так что лишними точно не будут. Печать брошюр, лекции, тренировки войск и населения, обустройство газобомбоубежищ, больниц, передвижных госпиталей, изолирование помещений — мы старались защитить если не всех, то хотя бы войска и места плотного проживания — прежде всего Пхеньян и Сеул как наиболее вероятные цели для атак — на всю Корею у японцев просто не хватит химии, да и смысла нет обстреливать, например, горы — плотность населения сравнительно низкая, мест для обороны более чем достаточно, а поднялся чуть повыше — и вышел из зоны заражения.

Конечно, помимо налаживания противохимической обороны мы развивали и обычные вооружения, благо что ноябрь выдался сравнительно спокойным — японцы своим применением химоружия против РККА по сути выстрелили себе в ногу и более месяца расхлебывали последствия ответных ударов — обороняться могли, а вот наступать либо просто перебрасывать крупные части — уже нет. Поэтому, хотя к северу от Пхеньяна наш фронт и был стабильным, но в самом городе и между Пхеньяном и Сеулом мы методично добивали остатки белояпонских войск — собственно, по Пхеньяну уже шла зачистка чердаков и подвалов, восточная группировка также была разбита и шло додавливание группировки к востоку от Хэджу — мы обкатывали свои подразделения, проводили их слаживание и насыщали оружием — так, уже в середине ноября наши корейские предприятия выпускали в сутки по двести самозарядок под пистолетный патрон, причем уже не требовалось распиливать винтовочные стволы — наладили высверливание и нарезку на местном металлоборабатывающем оборудовании, как и прокат заготовок, причем из довольно качественного металла, благо запасов что железа, что легирующих присадок японцы накопили довольно много, но им все это требовалось для флота, а стрелковое вооружение потребляло существенно меньше — мы даже подумывали начать производство бронетехники, благо что прокатные станы тут были. В дополнение к этим двумста самозарядкам наши заводы ежедневно выпускали по тридцать 60-миллиметровых минометов, двадцать калибра 82 миллиметра, десять в 120 миллиметров, и мин соответствующих калибров — две тысячи, девятьсот и сотню. А еще две тысячи гранат, сотню МОНок и почти миллион патронов, с основном пистолетных, для самозарядок — новобранцам требовалось много тренироваться. С середины ноября 1943 года пошли и первые РПГ уже местного производства, и выстрелы к ним, на подходе были СПГ и крупнокалиберные пулеметы, начали выпускать подствольники и выстрелы для них — в части производства вооружений повторялась ситуация осени 1941 года, только теперь у нас были чертежи оружия и всей оснастки, готовые техпроцессы, гораздо больше оборудования, а уж по запасам — так вообще небо и земля — в отличие от сорок первого, сейчас мы даже не планировали отправлять в переплавку на металл рельсы и паровозы — трудом корейцев японцы заготовили много металла, да и другого сырья был некоторый избыток — каучука так вообще было как грязи — сказывалось его перепроизводство в оккупированных странах Юго-Восточной Азии, лишенных сбыта на привычных рынках западных стран, так что не только противогазы, накидки, но и кирзовые сапоги шли с фабрик потоком — многие корейцы только с нашим приходом надели нормальную обувь.

Вот насчет взрывчатки пришлось пересмотреть планы. Мы ее получали из бомб и морских мин, что находились на местных складах японской армии и флота, но вскоре бомбам нашлось лучшее применение — мы перегнали в Корею на постоянное базирование два, затем еще два высотника — и начали терроризировать японский транспорт. И если для паровозов хватало и пятидесяток, то кораблям — подавай минимум двухсотку, а для некоторых и бомбы массой в тонну будет маловато, так что бомбы мы пока переориентировали на их непосредственную задачу — каждый день с запада поступало минимум десяток комплектов с аппаратурой управления, которую мы навешивали на бомбы и отправляли в полет. Зато к середине ноября была снята морская блокада западного побережья — сначала залива Чемульпо, а затем и дальше на север и на юг. Это позволило нам проводить мелкие десантные операции по небольшим портовым городам — прежде всего набеговые, с целью добычи боеприпасов, продовольствия, освобождения корейских патриотов из тюрем, ну и уменьшения поголовья японцев и их прихвостней.

Но и созданием плацдармов и отвлекающими операциями мы также не брезговали. Так, именно морским десантом были выманены из Кванджу несколько японских батальонов, после ухода которых наши батальоны освободили город менее чем за сутки — а это двести километров на юг от Сеула, еще сто пятьдесят — и южное побережье Корейского полуострова. Такими мелкими операциями мы постепенно расширяли освобожденную территорию, чтобы повысить наши возможности для маневра. Заодно обкатывали свежесозданые штурмовые батальоны, к ним в поддержку даже переоборудовали в штурмовики двадцать из полусотни захваченных у японцев истребителей и почти полсотни транспортных самолетов — поднавесили брони, пулеметов, даже начали делать для них РС-60 — и отправляли на головы окопавшихся японцев и, самое главное — их батареи — без противодействия японской артиллерии наши бойцы почти без потерь подбирались к японским укреплениям под прикрытием дымовых завес, шестовыми минами выносили минные поля и проволочные заграждения (перед этим мы запретили создавать им отряды смертников, хотя корейцы и были также горазды), забрасывали японцев гранатами и делали контроль — мы пользовались тем, что против нас на южном направлении стояли даже не второсортные — третьесортные японские дивизии, набранные из призывников старших возрастов либо ограниченно годных к строевой службе — они и так-то вояки никакие, а против русской тактики — считай что их и нет.

К концу ноября вдруг оказалось, что мы освободили уже всю центральную треть Корейского полуострова и вышли к портовым городкам восточного побережья. Возможности продвинуться на север пока не было — там стояли полноценные армейские части. Продвижение на юг также постепенно глохло — японская оборона все уплотнялась и уменьшалось количество возможностей просочиться между опорными пунктами и начать кошмарить опорники снайперскими группами — оптический завод в Сеуле выдавал нам уже двадцать оптических прицелов в сутки, а потому снайперская война еще только набирала обороты. Поэтому в начале декабря вдруг оказалось, что наши наступательные возможности по суше временно исчерпаны — штурмовые батальоны еще разворачивались в пять бригад, тяжелое вооружение для них — прежде всего минометы калибра 120 миллиметров — еще производились — мы планировали для начала создать пять минометных полков крупного (для нас) калибра и посмотреть — что они смогут сделать если их применить массированно по узкому — пару километров — участку японского фронта. Да, за линией начавшего устаканиваться фронта действовали многочисленные диверсионные и партизанские отряды, но в ближайшее время мы не сможем кардинально изменить ситуацию, а остановка — это смерть — японцы получат возможность перегруппироваться, выбрать направление удара и ударить. Нельзя им такого позволять, надо чтобы именно они реагировали на наши действия и распыляли свои силы, стараясь защитить все и в итоге оказываясь слабее везде. Поэтому нам надо было шуметь как можно больше и как можно ширше. И единственный театр, еще предоставлявший нам такую возможность — море.

Опыт проведения десантных операций у нас уже был, с запада сюда прибыло несколько десятков наших морпехов из частей, отлично показавших себя в операциях начала осени 1943 года (об этом еще будет рассказ) — в основном в качестве инструкторов, десантная флотилия у нас собралась хотя и пестрая, но многочисленная — начиная от японских и корейских бронекатеров и заканчивая рыбацкими шхунами, всего более трехсот судов, которые были способны перебросить за раз пятнадцать тысяч человек с одним боекомплектом и пятью сутодачами продовольствия, причем мы возобновили приостановленное было производство бронекатеров и десантных катеров, что японцы руками корейцев производили на местных верфях, в том числе и десантные катера класса дайхатцу, бравших взвод десантников — именно с этих катеров американцы слизали свои LCVP, с откидной рампой на носу.

И морской театр позволял этой флотилии чувствовать себя довольно свободно — Западно-корейский залив имел много отмелей, островов, да и вообще был мелководным — с глубинами до 50 метров, так что подводных лодок можно было не опасаться, наши высотники потопили пару миноносцев, а больше крупных кораблей там у японцев и не было — все воевали на внешнем периметре полыхающей 'Зоны совместного процветания'.

А потому еще двадцать первого ноября наша флотилия в вечерних сумерках и ночью за десять часов прошлепала полторы сотни километров на северо-запад, к устью Ялуцзяна, вошла в реку, поднялась еще на двадцать километров и в утренних сумерках вывалила десант на пристани китайского Даньдуна и корейского Синыйчжу, стоявших друг напротив друга. Естественно, впереди шли японские суда под японским военно-морским флагом, высадку осуществляли корейцы в японской форме, действовали оружием с глушителями, а потому гарнизоны городов взяли спящими.

По сути, мы обошли японский фронт с фланга и высадились в довольно глубоком тылу. И останавливаться не собирались — пока флотилия шла обратно за новыми десантниками, высадившиеся частью обустраивались в городах, а частью сели на свежезахваченные суда и пошли вверх по реке, пока она еще не начала замерзать. И, хотя река была судоходна на четыреста километров (а там еще триста по прямой на северо-восток — и уже советский Посьет), мы не собирались забираться так далеко — собственно, Ялу была выбрана в качестве цели из-за своей сравнительной отдаленности от всех фронтов — даже до нашего северного корейско-японского там было более ста пятидесяти километров, целью и было как раз отвлечь часть войск с этого фронта.

Ну и нарушить работу местных предприятий — на Корею приходилось двадцать процентов промышленного производства Японии (и еще больше — на Маньчжурию), и на долину Ялу — минимум треть от этого производства, к тому же Синыйджу был важным перевалочным портом — до него могли доходить морские суда, от него отходила железная дорога, а потому нарушить перевозки тоже было важным делом. И охрана в долине — в основном полицейские части и несколько рот не самой высокой боеспособности — все-таки глубокий тыл, с какой стороны ни посмотри. А потому мы начали переброску продовольствия и боеприпасов с местных складов в находившиеся тут же Маньчжуро-корейские горы, куда предполагался отход десантников и ополчения после того, как к реке подойдут достаточно крупные японские силы — в горах корейские партизаны действовали с десятых и до конца тридцатых годов, так что многим местность была известна и мы рассчитывали возродить там широкое партизанское движение — сколько-то японских сил да отвлечем, с достаточно невысоким риском.

А потому мы в основном занимались не столько обустройством обороны, сколько перемещением грузов с японских складов — продовольствие, боеприпасы, медикаменты, в горы же были переброшены добровольцы, которые начали оборудовать партизанские базы на зимний период. Пара недель на переброску запасов у нас было — пока отразим атаки первых наспех брошенных против нас частей и даже подразделений, пока японцы оттянут с фронтов пехотные полки с артиллерией, затем, когда в маневренной войне их сильно покоцаем — и дивизии — может, будет и месяц — такое мы уже проходили когда японцы повели 'наступление' на Сеул.

Правда, затем на волне этого успеха наши корейские товарищи, а также их русские командиры, инструкторы и советники — все они малость обнаглели. В тридцати километрах на юго-запад от Синыйджу находился китайский портовый городок Дунган. 'Тридцать километров — это совсем рядом' — сказали наглецы и двадцать третьего ноября взяли и его — точно также подкатили с моря на японских судах, вышли на пирсы в японской форме и повязали японских полицейских и администрацию. А в сорока пяти километрах на запад — Гушан, от него в пятидесяти пяти — Чжуанхэ — в итоге к концу ноября наши корейские войска уже плотно влезли на Ляодунский полуостров. Хорошо хоть на Дальний и Порт-Артур не полезли.

Хотя бы ноябре, так как в начале декабря все-таки полезли, когда японцы вывели из этих городов войска 'на подавление беспорядков на севере Ляодунского полуострова', и которые быстро — за несколько дней — сточились в засадах и маневренной войне, на которую уже были так горазды наши русско-корейские отряды.

Правда, Порт-Артур — все-таки и военно-морская база, и хотя там и было-то пара миноносок, эсминец и несколько бронекатеров с парой устаревших подлодок — для видимости охраны считавшейся спокойной северной части Желтого моря, но и это была серьезная сила. Тут уже действовали комплексно — ударили управляемыми бомбами по кораблям и береговым батареям, нарушив на время их работу, с помощью захваченных шифров отправили телеграмму о подходе подкреплений — и внаглую запустили в бухту Порт-Артура два захваченных парохода с корейскими войсками в японской форме, а с севера по железной дороге еще пустили три состава также с китайско-корейскими войсками, у которых в японской форме были только часть бойцов, из тех что на виду. К десятому декабря дело закончилось — оба города были нашими.

Как и почти весь Ляодунский полуостров — еще даже до начала Порт-артурской операции наши войска ротными группами прошли на северо-запад от побережья, освобождая внутренние городки и деревни полуострова, к десятым числам декабря вышли на ЮМЖД, даже освободили Хайчен к северу от Инкоу. Вот сам Инкоу освободить не удалось — войти-вошли, но после пятидневных городских боев пришлось уходить — подходило все больше японских войск и перевес становился слишком большим. Ну и ладно — склады как минимум ополовинили, а что не смогли утащить — сожгли и взорвали, взорвали пристани, портовые сооружения, набрали более десяти тысяч добровольцев и оружия на этих и еще на тридцать — как боевыми трофеями так и со складов. Севернее — у Ляояна — мы вообще не смогли подвинуться — хотя у нас тут не было Куропаткина, но и войска были в основном не русские, поэтому проверять их стойкость и умение в атаках и сплошной обороне было чревато их развалом. Поэтому мы не стали рисковать, разобрали и утащили в горы десятки километров железной дороги и убрались туда же сами.

Всего же в Ляодунской операции участвовало почти пятьдесят тысяч наших корейских войск, и еще здесь было набрано сто тысяч добровольцев из ляо, маньчжуров, киданей и китайцев — по сути, мы освободили колыбель Квантунской Армии и собирались ее удерживать как можно дольше, тем более что ни на Корейский полуостров, ни в Маньжчурию, ни в Китай мы отсюда пробиться бы не смогли — японцы постепенно стягивали войска обратно на юг Маньчжурии, то есть опять же против нас, но уже в другом месте. Как бы то ни было, но от Кореи их внимание было оттянуто, так как возникла серьезная опасность путям снабжения всей дальневосточной группировке японских войск — прежде всего их Квантунской армии.

Но, блин, теперь требовалось отвлечь внимание от Ляодуна. А Ляодун — полуостров, и чем еще отвлекать от него внимание, как не другим полуостровом. Логично, да. В ста двадцати километрах к югу как раз находился Шаньдунский полуостров, да и от Кореи до него было чуть более двухсот километров на запад. Рукой подать. Мы и начали там высаживаться по уже отработанной схеме — впереди 'японские' корабли и солдаты в японской форме, перед высадкой — точечные удары управляемыми бомбами и высадка снайперских и диверсионных групп чтобы нейтрализовать или блокировать самые опасные цели вокруг и на окраинах городов — и вперед. Города Янтай и Бэйхай на северном побережье были захвачены десятого декабря, Лайчжоу на западном фасе полуострова — одиннадцатого, Жунчэн на восточном — двенадцатого, и когда японцы вытянули достаточно сил из Циндао — и сама военно-морская база на южном фасе — там бои шли с четырнадцатого по девятнадцатое декабря. Одновременно цепочкой мобильных отрядов численностью до роты мы перекрыли перешеек длиной в сто километров — от залива Лайчжоу на севере до залива Цзячжоу на юге — и добивали японские отряды в глубине полуострова.

К двадцатому декабря он был в основном зачищен от неприятеля, как раз к этим числам с запада стали подходить первые японские отряды, направленные из глубины Китая на защиту полуострова, а мы на всякий случай готовили города к круговой обороне — прежде всего Циндао — еще немцы, заполучив тут колонию в конце 19го века, построили ряд укреплений, и хотя они же их разрушили после японской осады в 1914 году, но что-то — особенно рвы — сохранились довольно неплохо. Правда, построены они были бестолково — да, глубокие, с многорядными заграждениями из колючей проволоки на железных кольях по дну рвов, но — прямые, без изгибов, то есть их можно было защищать только фронтальным огнем, тогда как фланкирующим, да из пулеметов — это и эффективнее и безопаснее — но вот пулеметы у немцев тогда уже были, а знаний как их эффективно применять — не было, все пытались по старинке, фронтальным огнем, как будто офицеры и генералы еще оставались в наполеоновских временах, хотя простое соображение, что при пролете пули вдоль строя она имеет больше шансов кого-то зацепить, тогда как поперек — меньше — это соображение быстро бы расставило все по местам, а пулеметы — на фланги. Но не нашлось тогда среди немецких генералов хотя бы одного сообразительного. Впрочем, ни у кого не нашлось — иначе бы не затеяли войнушку. Поэтому мы начали исправлять ошибки немцев и понемногу переделывать их укрепления — срывали часть стенки и в основании этих образовавшихся косых участков устраивали доты. Заодно обустраивали оборону вокруг горы Лаошань в сорока километрах к северо-востоку от Циндао — как раз для прикрытия путей вглубь полуострова.

А транспортная авиация сразу же стала забрасывать на полуостров по тысяче человек китайских коммунистов из Особого района — это в дополнение к нашим пяти тысячам, прибывшим на кораблях, и еще десяти тысячам местных добровольцев и перешедших на нашу сторону полицейских, охранных частей гоминьдана — который Ван Цзывея, прояпонский — китайцы собирались до последнего вздоха оборонять свою землю, которая уже почти полвека была под пятой колонизаторов и оккупантов — сначала немецких, затем японских.

И получалось вполне удачно — чтобы перебрасывать резервы, японцам требовалось огибать по суше весь залив Бохайвань, а это восемьсот километров. И с юга они ничего взять уже не могли — они и так оставили там по минимуму, положившись на прояпонские войска Китайской Республики Чжана Цзывея (напомню, тогда было два Гоминьдана и две Китайские Республики — одна — Чан Кайшистская умеренно антияпонская и вторая Ван Цзывеевская — прояпонская), а они и так-то с трудом сдерживали красные районы, находившиеся в глубоком тылу оккупированной японцами территории, а когда те активизировали свои вылазки — так и вообще возникла опасность, что в дополнение к пяти японским пехотным бригадам придется их еще подкреплять японскими войсками, которые — опять же — придется снимать с советского фронта.

А мы еще осложнили японцам положение — на пять дней захватили Тангу — порт в устье Хайхэ, а там еще сорок пять километров на северо-запад — и Тянцзинь, а еще сотня — и Пекин. Мы лишь обозначили движение в том направлении, а больше занимались разрушением транспортной инфраструктуры — мостов, каналов, железных и автомобильных дорог, портовых сооружений. Правда, китайские товарищи вскоре запретили это делать, так как рассчитывали удержать район, о чем сами же вскоре пожалели.

Как бы то ни было, на Шаньдунском полуострове образовалась очередная красная зона, которую к тому же нам не требовалось удерживать — ее взяли на себя китайские коммунисты. Мы же начали эвакуацию наших частей обратно в Корею и на Ляодунский полуостров, где японцы постепенно наращивали свои силы. Ну и организовали несколько набеговых операций на прибрежные города Китая через Ляодунский залив — там было плыть 150-170 километров — совсем рядом — и так уж оказалось, что временно мы получили подавляющее преимущество в северной части Желтого моря — у японцев тут и так было немного боевых кораблей, а мы их частично перетопили авиацией, частично захватили, захватили и большинство транспортных кораблей, шхун, катеров, лодок — всего что плавало — наш флот составлял более пятисот единиц водоизмещением от ста тонн до пяти тысяч тонн — в основном грузового, с установленным вооружением — пулеметами и в нескольких случаях — орудиями. Поэтому это мягкое подбрюшье японской Сферы совместного процветания вдруг стало сильнейшей головной болью японского командования. А мы не собирались останавливаться на достигнутом.

ГЛАВА 28.

Благо что расклад нам пока благоприятствовал. Скажем, на нашей стороне пока играл взятый нашими командирами темп операций — японские высшие командиры пока просто не ознакомились как следует с нашей тактикой и тем более не выработали средств противодействия. Это и неудивительно — например, при операциях по берегам заливов Желтого моря мы действовали по внутренним — морским — линиям, тогда как японцам приходилось действовать по внешним — сухопутным. И это касается не только переброски войск, но и обмена информацией — скажем, разбитые нами на Ляодунском полуострове японские командиры просто не успели бы передать на Шаньдунский полуостров информацию о том, как именно их разбили. И уж тем более шаньдунцы не успели бы выработать ответных действий.

Да что там говорить ? Уж на нашем основном корейско-японском фронте командир дивизии, которая сменила одну из потрепанных нами в Первой Пхеньянской Битве то ли не получил информацию о нашей тактике, то ли не смог ее осмыслить, то ли просто проигнорировал. Поэтому, когда он снял несколько батальонов с фронта и повел их к Ялу отбивать долину реки, наши отряды просочились через оборонительные порядки этой дивизии и начали методично уничтожать опорники и остававшиеся тылы дивизии — фронт был прорван. Так этот командир, еще не дойдя до Ялу, развернул лыжи в обратную сторону и попытался законопатить прорыв уведенными на север батальонами. Но снова — то ли он проигнорировал сведения, то ли просто не знал, что мы делаем с японскими батальонами на марше, не прикрытыми густой сетью дозоров. Мы с ними это и сделали. В итоге на две недели между Пхеньяном и Ялу установилось наземное сообщение. Его, конечно, вскоре заткнули подошедшие японские дивизии, но — они упустили время для проведения своих операций, это помимо того что им пришлось расходовать войска, боеприпасы, продовольствие на купирование результатов наших операций вместо того чтобы тратить их согласно своим планам. И после этого купирования они вернулись в ту же ситуацию что была до этого, только теперь им требовалось еще затратить время на подвод новых резервов и восполнение припасов и численного состава. Высоким темпом мы выигрывали время, ну и наносили урон врагу. И если удастся поддерживать этот темп, это оттянет тот момент, когда японцы все-таки двинут против нас силы, с которыми мы не сможем справиться.

Проблемой было то, что число точек, где можно было бы поддерживать такой высокий темп, оно постоянно сокращалось. Ведь мы могли поддерживать такой темп только в точках, где плотность японских войск была невысокой — все-таки наша корейская армия была молодой, опыт большинства бойцов был низким, и если индивидуальная тактическая подготовка понемногу росла — бойцы уже не метались по полю бессмысленно, нет — они метались вполне осознанно, выбирали прикрытия за неровностями земли, сектора стрельбы смотрели на места вероятного нахождения противника — то есть на замеченные амбразуры или где они могли бы находиться, ну и на такие же неровности но с 'той' стороны, стрелковая подготовка тоже росла — в ноябре и декабре две трети выпускавшихся нами патронов шли именно на учебные цели, так вот — если индивидуальная подготовка понемногу росла, то навыки действий в группах росли медленнее — огневое прикрытие продвигающихся вперед товарищей, заход во фланг пока другие давят огнем с фронта — все эти действия выполнялись мягко говоря неидеально — какие-то участки давились двумя-тремя стволами, а какие-то оставались вовсе неприкрытыми нашим огнем — многие бойцы еще не могли просчитать, что именно прикроют их товарищи и, соответственно, самостоятельно выбрать участок с учетом своего номера в цепи — это приходилось делать командиру, а под огнем противника это сделать непросто — до некоторых бойцов и не доберешься через ровные простреливаемые участки. С охватом — то же самое — если скрытно передвигаться по полю боя уже как-то научились, то прикрывать свое продвижение от возможного огня с фронта или фланга — еще нет. Поэтому бойцов приходилось собирать в группы по три-четыре человека — звенья, в которых поначалу один русский, а чем дальше тем больше — кореец из тех кто побыстрее схватывает — руководили остальными бойцами своего звена — куда бежать и куда стрелять всей группе и каждому ее бойцу с учетом общей задачи подразделения и действий других групп.

А навыки командования подразделениями — то есть выбор собственно цели действий в данный момент — тут шло еще сложнее. Если враг виден и наступает — еще куда ни шло — худо-бедно справлялись уже и корейские командиры, хотя порой не учитывали возможного флангового огня пулеметов и располагали свои подразделения на лысом пригорке, откуда никак не уйти если что, либо наоборот — не учитывали наличия у противника артиллерии и располагали своих бойцов под деревьями, так что взрывы японских снарядов в кронах обдавали их сверху снопом осколков. Проблем становилось все больше. А вот если надо захватить позицию врага — тут пока в качестве командиров действовали в основном наши десантники — даже рядовой наголову превосходил многих корейских командиров, так как он получал минимум сержантскую подготовку, а некоторые — уже и лейтенантскую. А часто наши десантники выступали и в качестве непосредственных исполнителей, особенно если цель сложная — комплекс строений или хорошо оборудованная ротная позиция — уж слишком часто корейские товарищи еще перли напролом в штыковую вместо того чтобы применить задымление или гранатную атаку. Собственно, те же проблемы были и у нас в сорок первом да и в первой половине сорок второго, так что дело поправимое, но потребуется время.

Соответственно, из-за этих проблем и снижалось количество точек, где можно было применить наши корейские войска. Так-то, если не беречь жизни людей, то можно действовать где угодно, но тупо положить всех под пулеметами — тут большого ума не требуется, а вот если цель — не только победить врага, но и сберечь жизни людей — тут уже надо думать. И думать много. Прежде всего — выбирать участки, где враг не ждет и где мы можем создать подавляющее преимущество — пока только так и можно было обеспечить победу со сравнительно небольшим числом жертв с нашей стороны.

До сих пор мы и действовали по таким участкам — горы центральной части Кореи, Сеул, продвижение на север и на юг, Пхеньян, Ялу, Ляодун и Шаньдун — везде японцы нас не ожидали, везде они были в меньшинстве, везде поначалу мы имели минимум десятикратный локальный перевес. Но своими успешными операциями мы обозначали себя и уязвимые точки. Соответственно, японцы подтягивали туда войска и перевес падал в лучшем случае до трехкратного — да, согласно европейской тактике этого достаточно для наступления, но — не с нашими войсками — из более чем трехсот тысяч на достаточно высоком уровне боеспособных было хорошо если двадцать тысяч и еще пятьдесят — на приемлемом. Остальные пока учились, ну и почти миллион просто проходили КМБ без отрыва от производства — это резерв на крайний случай и сито для тех, кто вдруг окажется толковым воякой. С учетом этого мы не имели означенного перевеса, хотя и японцы его не имели — все-таки в обороне могут действовать эффективно гораздо больше людей, чем в наступлении. Поэтому чем дальше, тем все плотнее становилась завеса из японских и китайских войск вокруг наших территорий, соответственно, тем меньше становилось точек, где мы могли бы стать не только внезапными, но и многочисленными — в нашем понимании.

Поэтому к концу декабря 1943 года в Корее и вокруг нее складывалась патовая ситуация — никто не мог вести наступление, и время поворачивалось против нас. Да, в середине декабря мы еще вышли на западный участок южного побережья Корейского полуострова и даже дальше — провели десантную операцию на Чеджудо — крупный остров в девяноста километрах на юг от Корейского полуострова (в РИ в 1948 году там произошло крупное восстание, после чего проамериканскими марионетками было расстреляно несколько тысяч жителей, т.к. многие были коммунистами). Но и все — юго-восточный угол полуострова — 130 километров от южного побережья на север и 150 от восточного на запад (при общей ширине полуострова в 250 километров) был в руках японцев, на севере фронт расположился к северу от Пхеньяна и затем шел на восток-юго-восток наискосок через весь полуостров, из долины Ялу нас начали понемногу отжимать в горы, на Ляодуне пока создалась позиционная оборона с неизвестным исходом. Пат. Впрочем, еще не совсем пат, а почти как в анекдоте про ковбоя и его внутренний голос — 'Нет, еще не конец, убей вождя ... вот теперь конец'.

В октябре наше сообщение об освобождении Сеула во всем мире восприняли с недоверием, а то и с откровенной насмешкой. Затем пошли фотографии, затем — сообщения о десантах на Ялу, об освобождении Ляодунского полуострова, и даже Шаньдунского, и по мере поступления этой новой информации смехуечки постепенно угасали и на их место приходила задумчивость — если русские смогли высадиться в Сеуле и далее — то где они способны высадиться еще? Поэтому, когда пошли сообщения о том, что русские захватили Токио, то эту информацию все встретили хоть и настороженно, но осмеивать не спешили, больше высказывали удивление, а то и недовольство тем, что русские украли победу — это да, было, но даже если и проскальзывали сомнения, то краем. Но в данном случае — зря — Токио мы не освобождали. Даже планов таких поначалу не было. Хотя на Японских островах высадились — это верно. Хотя и таких планов поначалу тоже не было. У нас вообще в последнее время никаких планов не было — мы лишь затыкали возникавшие проблемы и проявляли повадки мелкого жулика, который тащит все что плохо лежит и побыстрее сматывается, пока не пришли большие парни и не накостыляли как следует. Благо что в Азии много чего лежало плохо, а технические возможности позволяли этим пользоваться. Да и большие парни на поверку оказывались не такими уж большими — реальные возможности отличались от разговоров не в лучшую сторону. Поэтому приходилось, словно гопникам, постоянно проверять их на прочность — слегка задеть и смотреть на реакцию — если жесткая — лучше ну его нафиг, а если вялая — можно задеть и посильнее. Политика.

С Японией случилось так же. Все началось с того, что к нам понемногу стекались сведения об угнанных в Японию на работу корейцах. Причем если поначалу речь шла о сотнях человек, то затем, по мере сбора информации — как опросами так и из документов местных оккупационных управ, цифры разрастались — тысячи, десятки, а когда счет пошел уже на вторую сотню тысяч человек — стало понятно, что с этим надо и можно что-то делать. Эти люди мало того что угнаны в рабство на каторжные работы, так это еще и готовый мобилизационный ресурс прямо в логове врага. Возникла идея провернуть с японцами то, что они сделали в Сибири — поднять восстание лагерей, только уже на японских островах.

Операцию начали проводить в жизнь с середины декабря, и поначалу неспешно. Каждую ночь высотники методично выносили портовые постройки Пусана — главного порта Кореи в юго-восточном углу Корейского полуострова — через порт прибывали войска из Японии — они-то и остановили наше продвижение на юг, а потому закупорить порт было важно в любом случае — и чтобы не смогли нарастить свои войска и припасы и ударить в наш тыл, пока проходит десантная операция, и чтобы не вернули войска в Японию.

Проникновение непосредственно на Японские острова началось с острова Кюсю — от него до Кореи всего-то двести километров, да посередке лежат Цусимские острова — поэтому немудрено, что древние японцы еще до нашей эры перемахнули через пролив на острова и начали ассимилировать или вытеснять местные племена айнов. Мы, правда, не могли переправиться напрямки от Пусана, но и от Чеджудо было ненамного дальше — двести пятьдесят километров, тогда как от наших портов посередине восточного побережья Корейского полуострова — четыреста километров если идти на юго-восток или семьсот километров если точно на восток, по направлению к Токио. Получалось дальше, южный путь представлялся самым близким.

Причем не только нам и древним японцам, но и корейцам — по мере поступления новых фактов картина становилась не такой четкой как в начале. Так, корейцы массово переселялись в Японию еще начиная с 1911 года — в качестве чернорабочих. Причем к началу тридцатых годов там было уже более трехсот тысяч корейцев, а к началу войны — и полмиллиона, причем за предыдущие тридцать лет через Японию прошло минимум три миллиона корейцев — многие возвращались, не выдержав тяжелых условий труда и жизни в Японии — и это несмотря на то, что корейцы и ехали туда, чтобы уйти от тяжелой жизни в своей стране.

Но японцы не собирались облегчать им жизнь нигде — собственно корейцы и были им нужны для того, чтобы получить много дешевой рабсилы. Так, оплата труда корейцев на одних и тех же работах была поначалу на тридцать процентов, а к тридцатым и в два раза ниже, чем у японцев на тех же работах. Причем работы были очень непростые, на которые японцы и шли-то неохотно — шахтерское дело, дорожное строительство, разбор завалов, строительство зданий, металлургические предприятия — везде, где работа была тяжелой, опасной, утомительной — туда и набирали корейцев. Им еще повезло, что начиная с Первой Мировой производство и строительство шло в Японии в рост — только с начала десятых до тридцатых годов длина канализационных сетей в стране выросла с двух тысяч до двадцати тысяч километров, в одном только Токио — с одной до пяти тысяч, протяженность железных дорог увеличилась с трех до десяти тысяч километров.

И везде корейцы пахали как проклятые за мизерную плату — дома стараниями японцев не было и того — хотя в качестве гастарбайтеров они вывозили прежде всего крестьян, а чтобы они шли в гастарбайтеры, были созданы необходимые условия — раздача корейской земли японским помещикам приводила к росту арендной платы, а свободная земля появлялась в результате повышения налогов на корейских владельцев, а также системы, по которой корейцев обязывали выращивать технические культуры — прежде всего хлопок и коноплю, а затем сдавать их по ценам в десять раз ниже себестоимости. Из-за этого те были вынуждены продавать свою землю за бесценок (других покупателей кроме японцев не было — они сами об этом позаботились) и еще оставались должны — только на освобожденных территориях мы передали восьмиста тысячам безземельных и малоземельных семей более миллиона гектаров помещицкой земли. А это дофига — у меня родители на двух сотках выращивают картохи почитай на три семьи. Ну, если год удачный. А тут — сто соток минимум. Так что японцы обирали корейцев не по одному разу.

И подбирали таких же собратьев по разуму из числа самих корейцев. Так, в начале двадцатых годов японцы создали профсоюз корейских рабочих Соайкай — с полностью подконтрольной верхушкой, боевиками, которые были вооружены не только дубинками и ножами, но даже пистолетами. Ну и поддержкой со стороны японских властей — зачастую корейский рабочий мог получить работу только через этот профсоюз, а если отказывался вступать — заставляли бандиты с повязками этого профсоюза. Естественно, подрядчики выплачивали заработную плату не непосредственно работникам, а верхушке профсоюза, а уже тот выплачивал рабочим то, что останется после удержания денег на обеспечение работы самого профсоюза, на работу бирж труда для корейских рабочих, на клиники и общежития, на уроки изучения японского языка и культуры и многое другое вплоть до членских взносов. Но и это не все — зарплата выдавалась рабочим как правило в конце месяца, а в течение месяца они могли отовариваться в лавках при общежитиях. Вот только товары там стоили хорошо если на треть дороже чем на соседнем рынке — порой разница была в два, а то и три раза.

Неудивительно, что, мало того что обобранные, так еще и изможденные тяжелой работой, корейцы возвращались обратно на родину. Но уже с 1941 года начались принудительные мобилизации рабочих, причем не только корейских — в самой Японии к 1942 году таким образом приписали к заводам и рудникам более шестисот тысяч японских рабочих, на конец 1943 их был уже миллион. А что значит 'приписали' ? Уйти нельзя, жаловаться нельзя, рабочий день в лучшем случае по двенадцать часов, зарплату урезали до минимума, который к тому же практически не доходил до рабочего, так как все шло в уплату питания и проживания, за порядком следили полицейские — фактически это была лагерная система, тем более что многие бараки рабочих были обнесены заборами с колючей проволокой — чтобы не разбежались. С корейцами поступали не лучше — начиная с 1941 года только по системе мобилизации в Японию вывозили по сто тысяч корейцев, всего же в Японии их количество на конец 1943 года составляло более миллиона человек, о чем мы узнали несколько позднее.

Поначалу же наши усилия были направлены на южный остров Кюсю — он и ближе, и на нем много угольных и других рудников, на которых трудились десятки тысяч порабощенных корейцев. Начали с высадки небольших отрядов, состоящих как из наших спецназовцев, так и из корейцев, недавно вернувшихся с Кюсю — они знали обстановку, у них были связи и желание отомстить за унижения. Стайки из пары-тройки десятков быстроходных судов или даже катеров, если погода была спокойной, отправлялись на восток от Чеджудо, а сверху их прикрывал высотник — в основном он заранее предупреждал флотилии о необходимости изменить курс, чтобы увести от встречи с японскими кораблями, но пару раз пришлось сбросить на японцев и бомбы. За неделю таким образом на Кюсю было переправлено свыше десяти тысяч бойцов и несколько тысяч винтовок с боеприпасами, а также тонны продовольствия и медикаментов. И пошла плясать губерния.

Благо что в губернии — то есть на всем Кюсю — было много кланов якудза — собственно, перед войной именно Кюсю был родиной этих преступных организаций, тогда как на Хонсю — самом крупном острове Японского архипелага — преобладали кланы бураку, в которые входили буракумины — потомки представителей 'нечистых' профессий — кожевников, раздельщиков мяса, тюремщиков, изготовителей кисточек для письма, а также актеры, попрошайки, резчики по камню, звонари, производители глиняных горшков, обувщики и тому подобные люди — вслед за Китаем и Кореей японцы переняли обычай считать всех ремесленников низкими существами, недостойными людьми, ну и чтобы два раза не вставать — записали туда же деклассированных и люмпенизированных элементов. И чтобы не 'пачкать' остальное население общением с этими 'нечистыми', для последних отводили отдельные места для поселений, а также запретили вступать в браки между 'нормальными' и 'грязными' людьми, поэтому эти поселения как законсервировались в средние века, так в основном и состояли из одного и того же контингента, передававшего навыки и умения из поколения в поколение. Вместе с тем, грязную работу тоже нужно делать — баракумины и занимались в том числе строительством многочисленных замков, дорог, систем ирригации, а заодно выполняли функции слежки за населением и охранные, полицейские функции в сельской местности, что явно не добавляло любви к ним со стороны других жителей страны.

Во время реформации 1871 года новые власти попытались было отменить всякую дискриминацию баракуминов, но остальной-то народ с молоком матери впитывал презрение к этим людям, а потому их все так же не брали на нормальную работу, не разрешали селиться в 'чистых' местах, запрещали браки с остальными японцами (в РИ подобная ситуация в общем сохраняется и в начале 21 века, причем с семидесятых годов 20го запрещалось указывать происхождение, но при этом всем был доступен список поселков баракуминов — и по названию места рождения все прекрасно узнавали о 'нечистоте' человека и отказывали ему, например, в приеме на работу, или в женитьбе, или в сдаче жилья, в восьмидесятых эти списки засекретили (хотя они всем были известны), но обычные люди часто вывешивали листовки с призывом сообщать адреса корейцев и баракуминов; численность баракуминов в Японии — от одного до трех миллионов человек). Соответственно, этим людям нечего было терять и они охотно создавали преступные общества и вообще участвовали во всяких беспорядках — чем сильнее давишь — тем сильнее отдача.

Корейцам, перебиравшимся в Японию ради лучшей доли и жестоко обломанным японскими реалиями, терять тоже было особо нечего, потому они тоже начали создавать преступные общества — якудза. Эти общества в то время и так-то считались 'корейскими', хотя в них принимали всех изгоев, а с массовым призывом японцев в армию процент корейцев в якудза стал просто зашкаливающим. Впрочем, свою структуру якудза взяли у других традиционных японских преступных сообществ — текийя (коробейников), бакуто (организаторов азартных игр), да и ронины — безземельные самураи — тоже внесли свою лепту. А вскоре все эти сообщества также стали называть якудзами (в РИ после войны якудза неплохо поработали над своим имиджем — они всегда держали под собой шоу-бизнес — не только бордели и казино, но и артистов, музыкальные студии, организацию концертов — все, где есть большой поток наличных денег и сложности с его контролем, а потому не остались в стороне от самого важнейшего искусства — после войны киностудии под их контролем массово выпускали героические фильмы о героических самураях — обеляли последних, а заодно подбрасывали идеи что все тайные общества — от самураев и именно им присущ самурайский дух — все как у нас в перестройку и далее. В результате отбоя от желающих вступить в ряды бандитов не было, к шестидесятым годам в рядах якудза было под двести тысяч человек).

Причем 'корейские' якудзы имели связи с преступными организациями в самой Корее — ганпхэ, которые стали расти с начала японской оккупации в десятых годах двадцатого века — в том числе для борьбы с якудза, но уже чисто японскими. В результате оказалось, что самые громкие преступные группировки Японии — якудза — состоят в основном из корейцев да китайцев с некоторой примесью японцев. Да и бураку, если посмотреть вглубь веков, были корейскими — ведь все эти ремесленники давным-давно перебрались на Японские острова из Кореи, и на новой родине они стали париями. И так уж оказалось, что мы повторяли путь американцев из моей истории в Италии — там они чтобы не дать коммунистам прийти к власти законным путем наняли мафиози чтобы те убивали коммунистов, ну а в нашем случае именно благодаря якудза наши отряды сумели просочиться в города Кюсю — прежде всего порты и доки, где издавна был высок процент корейцев, а соответственно профсоюзов под управлением якудза. Так что январское восстание 1944 года полыхнуло по всему Кюсю мощно и сразу.

ГЛАВА 29.

В горной местности наша власть установилась уже на первый день, в сельской — в основном на третий, причем целую неделю японские власти в городах острова и в Токио были уверены, что они контролируют сельские районы. Тут отлично сработали наши меры по дезинформации — после захвата очередного города или поселка мы отбивали в центр телеграммы от имени администрации, полиции или военных о том, что было нападение бунтовщиков, оно отбито, многие бунтовщики арестованы, да и перед захватом очередного городка мы отправляли его администрации сообщение с требованием выслать подмогу в соседний город — в итоге и подмога попадала в засаду, и силы города ослаблялись. Во многих захваченных городах главы администраций просто сидели на телефоне и под нашим присмотром отвечали на звонки от начальства а то и сами звонили с нужными нам сообщениями. Под этим соусом нам удалось ввести в некоторые кварталы крупных городов свои отряды — в качестве 'подкреплений' — и захватить эти кварталы изнутри. Конечно, по прошествии недели, когда японское командование все-таки начало верить прибежавшим к ним людям, ускользнувшим от наших завес, а не телефонным и телеграфным сообщениям, когда пропали несколько делегатов связи и отрядов, высланных в сельскую местность для уточнения обстановки — тогда администрации городов начали понимать, что за пределами крупных городов все не так как они предполагали. Но к тому времени уже и в городах мы понемногу гнули ситуацию в нашу сторону.

Хотя, конечно, это давалось нелегко — все-таки Кюсю был перевалочной базой для отправки войск в Корею и дальше в Манчжурию, да и Южные моря питались войсками через этот остров, а потому японской пехоты тут было в избытке. Наше просачивание в города позволило нейтрализовать примерно треть от этого числа — одними из первых мы захватывали казармы, брали под контроль оружейки, проводили жесткий шмон на предмет оружия, сгоняли японских солдат в одно помещение так что их там напихивалось как сельди в бочке. Ну и склады оружия — многие части еще не получили оружия и оно имелось только у караулов, а успешно отстреливаться пальцем умели далеко не все. Конечно, некоторые казармы затем освобождались — либо по недосмотру наших караульных, либо японцы толпой заваливали наши пулеметы — и вырывались на волю. Но и на воле без оружия многого не сделать, а уж оружие мы охраняли особо, поэтому даже если какие-то казармы не удавалось захватить с наскока, то они все-равно представляли умеренную опасность. Вот на склады с оружием мы поначалу и направили все наши усилия — практически все русские спецназовцы, переправленные в Японию, работали именно по ним — снайпера гасили любое видимое движение в окнах и амбразурах, а саперы подносили к стенам заряды направленного взрыва с кумулятивными выемками, делали проемы и дальше запускали внутрь слезоточивый газ и гранаты — сработать надо было быстро, а потому оставалось только молиться, чтобы не задеть детонацией какой-нибудь уж слишком большой тротиловый эквивалент. Обошлось — что-то взрывалось и помимо наших планов, но большого взрыва везде избежали.

Вот после захвата складов и начались самые бои — к этому времени японцы уже опомнились, как-то сорганизовались и начали оказывать все большее сопротивление. Хорошо хоть поначалу они еще пытались по-быстрому восстановить положение и потому часто шли в атаки толпой, лишь частично вооруженной. Но к этому моменту мы выпускали уже три тысячи пистолетных самозарядок в сутки и более сотни автоматов под этот же патрон — в предыдущие месяцы мы наделали несколько десятков комплектов оснастки, так как хотя стараниями японцев рабочих в Корее было много, но экстенсивный путь, когда каждый будет возиться с установками деталей и их замерами — это мало того что не по-коммунистически, так еще требует много людей, а люди пока были нужны для освобождения от японцев и отражения агрессии. Поэтому оснастка, значительно сокращающая время вспомогательных операций по установке и измерению заготовок и деталей, была единственным выходом значительно нарастить выпуск изделий любого типа, в том числе и оружия. Вдобавок к этим комплектам оснастки мы переоборудовали почти сотню станков на сверление стволов и пару сотен — на протяжку нарезов, что и позволило нам нарастить выпуск самозарядного оружия, причем мы собирались наращивать его и далее — по расчетам получалось, что и десять тысяч в сутки были достижимой цифрой, благо что только начиная с тридцатых японцы создали в Корее более тысячи трехсот оборонных предприятий, а еще и до того ненамного меньше, были и другие металлообрабатывающие заводы — и примерно треть от этого количества были под нашим контролем.

А потому в ближнем бою наша пехота была неприступна — из литературы я помнил, что еще во время Декабрьского восстания в Москве в 1905 году наши отряды, вооруженные маузерами, создавали такую плотность огня, что казаки и даже армейцы не могли к ним приблизиться. Примерно то же происходило и сейчас, только и оружие у нас было подальнобойнее, и его было больше, и отряды были более подготовленными — все-таки почти два месяца боев в Пхеньяне и других городах не прошли даром. Да и японцы из-за недостатка стрелкового оружия пытались атаковать чуть ли не парадным строем, который сначала расстреливался из пары десятков стволов, затем в ход шли гранаты, и атака была отбита.

Конечно, после пролитых рек крови, еще остававшиеся в живых японские солдаты уже менее беспрекословно относились к приказам командиров, да и людей у японского командования поубавилось, а потому они начали их как-то если не беречь, то не слать совсем уж на убой — участились атаки разомкнутым строем, а то и перебежками, и, что совсем уж плохо — начали появляться обходные группы, которые через дворы и здания пытались нападать на наши отряды с флангов, тыла и даже сверху, бросая с крыш все что было под рукой, а иногда и бутылки с зажигательной смесью или даже гранаты. Да и стрелки уже шли не в основном строю, а поддерживали наступающих с дальних дистанций.

Но к этому моменту мы уже освоили артиллерию эсминцев, канонерок, береговых батарей, захваченных в предыдущие дни — комендоры нашлись как среди корейцев и китайцев, отслуживших в корейском, китайском или японском флотах, так и среди японских моряков, перешедших на нашу сторону. А потому мы не стеснялись в применении этой мощи по городским кварталам — все-равно японцы если и выживут, то только благодаря нам — уж больно много народа они обидели в Юго-Восточной Азии, хватит и четверти Китая, чтобы Японские острова обезлюдели, да и другие страны с удовольствием поучаствовали бы в геноциде. Конечно, корабельная и береговая артиллерия с ее настильной траекторией не особо подходила для работы по городам — уровень тротуара был досягаем только если стрельба шла вдоль улиц, но и десяток даже стомиллиметровых снарядов, выпущенных по крышам зданий, вгонял японскую пехоту в ступор, из которого их выводили уже наши бойцы.

Впрочем, уже на третий день артиллерию пришлось прикрыть — на нашу сторону перешло много японцев — прежде всего рабочих, да и из тюрем мы выпустили много патриотов — коммунисты, социалисты, анархисты, члены кланов якудза, да и просто противники милитаристов — как-то было неудобно — люди воюют на нашей стороне, а мы расстреливаем из орудий их родных и близких. Пришлось прекратить, разве что мы отпечатали много листовок, в которых осудили применение артиллерии по городам японским командованием и призвали привлечь к суду виновных в этом генералов и офицеров японской армии и флота, а также политиков, отдавших такие преступные приказы. Они за нас и ответят.

Если мы до них доберемся — к концу первой недели боев крупные города острова были освобождены минимум на две трети, но в оставшихся кварталах японцы создали внушительную оборону и выковырять их оттуда без пролития большой крови пока не получалось. И, хотя сидеть там они могут не более месяца, но этого месяца у нас не было — уж ради защиты своих островов японцы приложат все силы, и к тому моменту с этими недобитками надо было покончить. Мы, конечно, стали мастрячить на местных заводах бронированные колесные платформы — самоходные или прицепные с тракторным движителем — где что было, главное чтобы можно было навесить противопульную броню и чтобы доехали по брусчатке и асфальту до баррикады или углового дома и выплюнули в их сторону несколько десятков килограммов взрывчатки. Впрочем, в Нагое на севере Кюсю был танковый завод, и именно этот город стал основным поставщиком штурмовых САУ (а в РИ предназначенная ему ядерная бомба 'Толстяк' из-за погодных условий досталась Нагасаки) — как в Корее поставщиком бронетехники стал в том числе и завод в Пхеньяне, который производил и ремонтировал не только бронемашины, но и танки японской армии. Но японские танки нас не особо интересовали, тем более что в предыдущие годы мы основной упор делали именно на самоходки, как более простую в изготовлении бронетехнику, которая к тому же за счет отказа от сложной вращающейся башни позволяла усиливать бронирование и ставить более мощную пушку. В Японии мы пошли по тому же пути — японские танки все-равно неустойчивы к противотанковому огню, а потому делаем из них самоходки и не жужжим. Эти эрзац-самоходки мы планировали вооружить простенькой пусковой трубой минометного типа, установленной под углом двадцать градусов и стрелявшей недалеко — метров на сотню, но большим зарядом — благо что труб крупного калибра для самих установок и газовых баллонов в качестве снарядов тут хватало — дальность небольшая, а низкая точность будет скомпенсирована мощным зарядом. С помощью пары десятков этих машин мы рассчитывали последовательно разобрать все баррикады и укрепления оставшихся японских войск, главное не нарваться на артиллерию ну или суметь ее задавить. Но на их изготовление уйдет минимум неделя, а это — потеря темпа. Которая, напомню, для нас губительна.

Правда, мы постарались максимально затруднить японцам сбор их сил. Всю эту неделю наши высотники аккуратно выносили транспортную инфраструктуру на Японских островах — сначала мосты, затем портовые сооружения, затем депо, паровозы, пароходы, военные корабли — тут у японцев и были-то силы береговой и противолодочной обороны, а все большие корабли находились на периферии, где и шли бои. Поэтому хватало и пятидесяток, край — бомб в четверть тонны на большие пароходы водоизмещением в несколько тысяч тонн — японцы на полном серьезе попытались было перебросить из Кореи обратно на острова несколько пехотных полков — так они все и утопли в Японском море.

На инфраструктуру и морской транспорт мы временно выделили аж двадцать штук высотников, благо что уже с ноября 1943 года их производство вышло на уровень одна штука в сутки — за август-сентябрь авиастроители совершили трудовой подвиг, изготовив еще шесть комплектов оснастки, прессы, сушильные камеры и ангары, пусть и временные, с минимальным применением железобетона и стальных конструкций — в основном из дерева. Зато это обеспечило нужные производственные площади и оборудование, а рабочие смены временно удлинились до двенадцати часов, впрочем, половина этого времени уходила на обучение новых рабочих — вот с начала ноября они и стали выдавать по самолету в сутки. Правда, производство тонкой стеклонити пока отставало — напомню, чем тоньше волокно — тем прочнее нить — волокно толщиной три микрометра раз в двадцать прочнее волокна в пятнадцать микрометров, но тем больше надо отдельных волокон, чтобы обеспечить нужное сечение (пусть это сечение и меньше). Поэтому мы временно снова стали использовать даже в ответственных деталях толстое волокно, но при этом увеличили их сечение — прежде всего лонжеронов и прочих внутренних силовых элементов, которые не влияли на аэродинамику. Из-за этого увеличился вес, да и предельные характеристики снизились — и потолок, и дальность, и грузоподъемность — но некритично — процентов на пятнадцать-двадцать. Но все-равно — чтобы не рисковать людьми, мы эти 'дефорсированные' самолеты использовали только там, где не было сильной ПВО — Тибет, Иркутский, Ташкентский и Ашхабадский фронты — в общем там, где супостаты не могли развернуть множество РЛС и аэродромов, так как их сложно туда протащить и затем снабжать. Ну и на внутренних задачах — отслеживание передвижения собственных войск, хода строительства укреплений, уборки урожая и распашки земли, картографирования — заодно мы отлаживали новую систему передачи по радиоканалам изображений с магнитной ленты на самолете на термобумагу в штабах — получалось что-то типа факсов, и уж гораздо быстрее, удобнее и четче, чем существовавшие с 1843 года системы передачи изображений по телеграфу. А 'нормальные' высотники шли на напряженные участки, в том числе и в Корею — японцы уже начали возвращать на острова и перебазировать на юг свои истребители ПВО и радары, поэтому скоро нашим высотникам придется повертеться чтобы выполнить задачу.

Но возникал вопрос — а что дальше ? Бои на Кюсю показали, что мы можем проводить десантные операции в Японии с опорой на местные мобилизационные и промышленные ресурсы, но сможем ли удержать захваченное — вопрос. Если японцы соберут свою армию со всех фронтов, вернут в Японию и навалятся на нас — однозначно не сможем. С другой стороны, всю армию они собрать и не смогут — слишком много нажили себе врагов. Но даже если выдернут треть — нам мало не покажется. Вместе с тем, более двух сотен захваченных на Кюсю судов, вкупе с нашим корейским флотом, позволяли нам провести эвакуацию наших людей с Кюсю в Корею максимум за два захода, даже с учетом присоединившихся гастарбайтеров и местных жителей — на круг приходилось не более полутора сотен тысяч человек, справимся. Благо что технология проводки судов через Японское море была отработана — сверху караваны прикрывались высотниками, которые либо уводили караваны в сторону либо топили японские корабли и даже подводные лодки, а в последнюю неделю наши самолеты вообще топили в южной части Японского моря все что только можно — снижали возможности японцев по переброске войск, тем более что сами же японцы и предоставили нам такую возможность, точнее — захваченные склады с авиабомбами, а то корейские запасы уже подходили к концу — все-таки мы воевали на них уже три месяца.

Причем пока на нашей стороне играл тот факт, что над морем нам больше будут противостоять моряки, а не сухопутчики — последние уже сбили наш высотник и продолжали охоту за остальными, тогда как моряки еще пребывали в неведении кто же их топит — пока нам в основном попадались под руку корабли сухопутчиков. С другой стороны, у моряков было управляемое оружие и они смогут эффективнее применять свою авиацию, но сухопутчикам они пока помогать не будут, так что, в отличии от моря, на земле японских управляемых бомб и ракет пока можно не опасаться. То есть нам хорошо бы оставаться на земле но иметь свободу маневра. А из захваченных документов следовало, что на Японских островах находятся всего несколько учебных дивизий и лишь одна кадровая — то есть по сути острова не защищены вообще никак. Да, есть еще полиция, плюс — японцы могут собрать ополчение — они уже это и начали делать — но, во-первых, помимо отставных солдат там мало боеспособных людей, во-вторых — эти отряды ополчения вооружены в основном холодным оружием, чуть ли не косами и дубинками. Поэтому получалось, что нам бы хорошо бы пока еще пошуметь в самой Японии прежде чем сваливать отседова.

Исходя из этих соображений, мы и начали продвижение вдоль берегов Внутреннего Японского моря. Северный берег Кюсю как раз был одним из его берегов, к северу от Кюсю находился главный японский остров Хонсю, а к северо-востоку — остров Сикоку, которые и предоставляли Внутреннему морю большую часть берегов. А между этими островами — лужа длиной 250 и шириной от 15 до 55 километров, протянувшаяся с юго-запада на северо-восток, с глубинами 20-60 метров и множеством островов — самое то для нашего москитного флота, который сможет перебрасывать между берегами подкрепления, тогда как японцы — нет — это мы пока сможем обеспечить высотниками. И если закупорить проливы из моря в океан, то это море станет нашим, через него мы получим и свободу маневра, и сохраним флот, и сможем действовать снова по внутренним линиям, как в Желтом море. Проблемой будет, конечно, если японцы закупорят проливы серьезными кораблями и авиацией, но за сосредоточением этих сил надо будет просто следить чтобы вовремя выскочить, так что недели две у нас еще было.

Ну мы и перепрыгнули через проливы на Хонсю и Сикоку. Прибрежные города там располагались с интервалом 15-25 километров — на южном береге Хонсю длиной 115 километров таких городов было шесть штук, не считая всякой мелочевки, затем берег заворачивал на восток-северо-восток и шел так, изгибаясь, почти 300 километров — Ивакуни, Хиросима, Куре, Фукуяма, Окаяма, Ако, Химедзи, Кобе и Осака — после Осакского залива берег поворачивал на юг и шел почти сто километров — Хонсю предоставлял западный и северный берега Внутреннего моря. И изгибом своего берега остров Хонсю как бы охватывал другой остров — Сикоку, а с юга его как бы подпирал наш Кюсю, ну и в северной части — между Сикоку и Кобе — находился остров Авадзи, который почти полностью перекрывал доступ к основной части Внутреннего моря, оставляя лишь небольшие проливы шириной один-два километра.

И если не закупорить этот северный конец Внутреннего моря, то все наши планы пойдут коту под хвост — постоянно удерживать все берега от десантов мы не сможем, а с десантами в тылу нас быстро сомнут. Поэтому действовать надо было быстро, а, самое главное — большими силами. Так что к Авадзи отправилась флотилия из более чем пятидесяти судов и кораблей, которая везла аж тридцать тысяч бойцов, из которых более пяти тысяч были русскими спецназовцами, десять тысяч — из корейских штурмовых бригад, да и японцев мы подбирали из тех что побоевитее. Конечно, этим десантом мы временно оголяли фронты внутри городов Кюсю, но по нашим расчетам у окопавшихся в городских кварталах японских вояк еще несколько дней уйдет на выяснение обстановки, составление и утрясание планов, подготовку к дальнейшим действиям — все-таки они только-только смогли хоть как-то остановить окончательный захват городов, им надо было прийти в себя.

Тем более что даже после отправки этого десанта у нас оставался численный перевес — все-таки на нашу сторону перешло много японцев, истощенных многолетним правлением военной хунты. Естественно, мы сразу же ввели восьмичасовой рабочий день — рабочим после двенадцати часов ежедневной пахоты это казалось даром с небес. Но на этом дары не заканчивались. Люди наконец нормально поели — мы открыли военные склады продовольствия и организовали сотни столовых, в которых было нормальное питание — и даже мясо с рыбой, что после ежедневной жидкой рисовой похлебки казалось королевским пиром. Еще бы — нормирование риса было введено еще в апреле 1941 года — военно-фашистская хунта интенсивно накапливала продовольствие для запланированной войны. Причем на одного человека полагалось 330 граммов риса в день. И, если поначалу это был очищенный рис, то чем дальше, тем все больше снижалась степень его очистки — семьдесят процентов, пятьдесят — к январю 1943 он был очищен только на двадцать процентов — то есть со всей крупной внешней шелухой, внутренней шелухой — типа кормили сплошными витаминами, да вдобавок в выдаваемый рис стали подмешивать гаолян, кукурузу, ячмень — типа тоже полезные продукты. Ну да, к рису полагались еще кукуруза, картофель, полкилограмма мисо в месяц — сброженные вместе рис, просо, пшеница — но и эти продукты постоянно уменьшались — калорийность пайка составляла всего 1061 калорию, причем по официальным нормам, то есть с учетом калорийности, скажем, картофельной кожуры. Мясо, рыба — всего этого в пайке не было, а все что в стране водилось мясного или сверх пайковых норм — то прибрали к рукам чиновники, которые продавали эти продукты на черном рынке, да и там продукты были доступны только тем, кто имел связи среди военных, моряков или чиновников. Неудивительно, что смертность выросла с 13 до 25 человек на тысячу, средний рост школьников уменьшился с довоенных 141 сантиметра до 137. Так что даже полкилограмма риса и сто граммов мяса или рыбы в день всем показались довольно щедрым подарком.

Но и это не все — мы пересчитали зарплату рабочим — мало того что вернули ее к довоенным расценкам — причем к довоенным в плане 'до захвата Маньчжурии', так еще начали расчет доплат за недополученное рабочими в предыдущие годы, благо что в банках мы захватили много наличности и ценностей. Но мы не собирались просто выбросить все это на улицы — нет, каждому рабочему открывался персональный счет, на который и начислялась доплата, причем существенная — несколько годовых заработков, если смотреть по зарплате, которая была непосредственно перед нашим появлением. Да и разница между текущими и довоенными расценками перечислялась туда же. То есть деньги у рабочего уже как бы были, но вот не прямо сейчас. Это, а также выдача питания со складов военных, позволило быстро сбить рост цен на продовольствие. К тому же мы рассчитывали, что этими персональными счетами — то есть будущим благосостоянием — мы привяжем рабочих к себе — теперь им было что терять, без нас они этих денег не увидят, значит не увидят и достойной жизни, и нормального жилья, и возможности завести семью или нормально содержать уже имевшуюся — то есть не увидят ничего. Поэтому неудивительно, что недостатка в добровольцах мы не испытывали, и нашим десантникам оставалось лишь провести первоначальный отсев, чтобы поставить в строй наиболее боеспособных, а по остальным начать обучение военному делу — хочешь нормально жить — умей защищаться. В сельской местности была такая же ситуация — уже вовсю шла перенарезка помещичьих земель, перераспределение налогов — село тоже было нашим.

Да, бывшие помещики и капиталисты проявляли недовольство, но открыто пока не выступали — слишком быстро все произошло, слишком резким был переход от состояния Всепобеждающей Империи к 'русские на пороге'. Так что пока было умеренное сотрудничество — ну да, отрезают землю — но это терпимо, а эксцессы с самосудом и поджогом усадеб — ну да, бывает, так русские быстро и навели порядок. В городах же основная часть инженерного корпуса и интеллигенции в основном были на нашей стороне — люди ведь тоже видели как обращаются с их соплеменниками и не особо это одобряли, стараясь не проявлять свое мнение так как чревато увольнением а то и тюрьмой. Так что банки работали, инженеры следили за соблюдением техпроцессов — промышленность почти что и не заметила смены власти. Уж не знаю, кто там был искренен а кто держал фигу в кармане и только и ждал изменения в раскладе сил чтобы вернуть свое, но если нет явных выступлений против — то и отлично. А там посмотрим — дальше чем на неделю мы особо не заглядывали, просто пытались отслеживать текущий момент — все-равно на большее не хватало ни людей, ни времени. Примерно на такое же развитие ситуации мы рассчитывали и в других частях Японии.

ГЛАВА 30.

Благо что в Японии часто поднимали бар на вилы — народ помнил и рисовые бунты конца десятых годов, и рабочие стачки двадцатых, и профашистские путчи офицеров разных уровней в тридцатые, когда направо и налево убивали министров и просто видных политических деятелей даже правого толка, не говоря уж о членах императорской семьи — 96-летнего принца Сайнодзи так вообще, когда спасали от заговорщиков, то носили завернутым в ковер из дома в дом чтобы сбить со следа убийц и никто не мог сказать — куда принц пошел. Так что раболепие перед представителями элит и кланов было мягко говоря умеренным — пока все нормально — все нормально, а чуть что — можно и под нож пустить, отомстить за своих предков, которых веками угнетали самураи и прочая элита. Нам оставалось снова вынести на поверхность это самое 'чуть что', сделать так, чтобы перестало быть 'все нормально'.

Ради этого и шла наша флотилия на север — несколько судовых колонн за ночь дошли до Авадзи и высадили десанты на его берегах, а также на северном берегу Сикоку и на западном берегу Осакского залива — в районе Кобе. Высадка происходила стандартно — японские корабли под японскими флагами высаживали на пристани людей в японской форме — ничего необычного. Дальше, конечно, для японских властей уже начиналось необычное. Ну а для нас — рутина — одних схватить, повязать, посадить, других — освободить, третьих — собрать и как следует проагитировать. Полиция, администрация, крупные капиталисты, разрозненные армейские и морские подразделения, портовая охрана — все это были не противники нашему десанту. Естественно, не все шло по плану — так, две колонны из двенадцати кораблей заплутали в тумане, но затем вроде бы нашли пирсы, провели высадку, начали захват порта и доков — и только тут выяснилось, что они промахнулись мимо Кобе и высадились в Осаке, которую мы первоначально не планировали освобождать.

У нас и не получилось — с такими малыми силами единственное что мы смогли — это захватить порты и доки, складские районы да несколько прилегающих районов города и пригородов, да и то не сразу и лишь благодаря тому, что наши десантники, поняв, в какое осиное гнездо они попали, действовали как обычно — начали шуровать в этом гнезде палкой. Разбившись на мелкие отряды по десять-пятнадцать человек, они поделили между собой город на квадраты и направления, чтобы случайно не перестрелять друг друга, и начали перемещаться каждая группа в своем квадрате. И стреляли, взрывали и захватывали все что только можно — полицейские участки, управы районов и города, телефонные станции, электроподстанции — захватывали, нарушали их работу и так же быстро уходили, чтобы ударить в другом месте, а по пути подсечь группы, направленные на освобождение или защиту этих объектов — только так, на встречном движении, и можно было избежать ситуаций, когда японские отряды полиции, военизированных общественных организаций, молодежных организаций, пожарных, моряков и военных смогут зажать наши группы. Все по заветам боевых отрядов еще революции 1905-07 годов.

Причем наши отряды были вооружены в основном пистолетными самозарядками, которые отлично показали себя в городских боях — они давали достаточную плотность огня и вместе с тем небольшой расход патронов. А, самое главное — самозарядка вселяла в людей уверенность — пока противник вручную дергает затвор своей винтовки, из самозарядки можно выпустить и десяток пуль, а каждая пуля повышает вероятность попадания и, соответственно, вероятность того что по тебе перестанут стрелять. При удачном раскладе из нее можно задавить, а то и отбиться даже от нескольких противников. Соответственно, меньше поводов для беспокойства, а значит точнее прицеливание, что — опять же — повышает вероятность попасть. Положительная обратная связь. С самозарядкой против винтовки, да в городских условиях, где дистанции почти всегда небольшие — бойцам так спокойнее. Особенно новичкам. И, хотя в наших рейдовых группах новичков было немного, но самозарядка позволяла группам сравнительно небольшими силами обеспечить разлад на больших территориях.

Само собой, в рейд эти группы нагрузились по полной, благо что предполагалась интенсивная стрельба уже в ближайших кварталах, а потому избавление от лишнего груза пойдет быстро. Только патронов они брали по пятьсот штук на человеке — целых пять килограммов. Зато это гарантировало минимум десять попаданий в противника, особенно с учетом японской привычки чуть что идти в атаку чтобы не подумали что трусишь или недостаточно любишь императора и командира, и вдобавок к этому десятку — полсотни просто подавленных стрелков. То есть группа из пятнадцати человек могла убить или ранить более сотни человек и задавить на минуту-другую пять тысяч источников стрельбы со стороны противника, а минуты достаточно чтобы преодолеть открытое пространство и зайти во фланг или тыл либо выскочить из-под обстрела. А таких групп — более сотни, у японцев и полусотни поначалу не набиралось — в первые часы все больше встречались одиночки, край — охранники каких-либо зданий.

К тому же столкновения даже с этими немногочисленными японскими отрядами зачастую заканчивались их разоружением, расстрелом командиров и разгоном рядовых, хотя если дело было близко к порту, их могли и отконвоировать в заключение. Тут большую роль играло то, что многие в наших группах были одеты в японскую форму, а потому их поначалу принимали за своих, а затем было поздно — все-таки когда из-за угла вдруг выскакивает группа своих, которые тут же наставляют на тебя ствол — тут уже не до сопротивления — переход между психологическими состояниями слишком быстрый, мало кто может так же быстро перенастроиться на бой, да и стволы — вот они, смотрят в живот или прямо в глаза. И в такой ситуации уже немногие станут геройствовать. Тем более что в каждой группе людей, в том числе и в японских отрядах, лишь несколько человек лично заинтересованы в продолжении борьбы — карьеристы и идейные (порой один человек сочетал в себе обе ипостаси). А рядовым-то, особенно в пожарной команде или отряде какой-нибудь общественной организации — с какого хера рвать жилы а то и класть свою жизнь ради их интересов ? Это командир зарабатывает себе репутацию чтобы продвинуться вверх по армейской иерархии — ему это надо. Рядовой же, даже солдат армии — в массе не строит свою жизнь исходя из этой иерархии — он не собирается взбираться по ней вверх, у него другие планы — пахать поле, или стоять за станком, или торговать — то есть те области, где он может хоть чего-то достичь исходя из своего происхождения и навыков-знаний, так как у генералов и даже капитанов есть свои сыновья. Планы командира — они мешают его планам. Поэтому и выполнять он их постарается с минимальными затратами а тем более риском для себя. Да, безопасность Родины, своих родных — это заставит рисковать практически любого. Но когда родина — точнее, те кто в ней во власти и прикрывается этим понятием — когда они после такого риска говорят 'спасибо за службу, сынок', и затем пинком выпихивают обратно в прошлую жизнь и ничего не дают в награду чтобы хоть как-то ее облегчить, а родным по сути ничего не угрожает — тут уж звиняйте — дурных нема. Ну, есть конечно и дурные, так пусть по ним и поработает естественный отбор. Особенно сильно этот эффект проявился в Китае, где начальники в основном думали только о себе, и народ отвечал им тем же, но и в Японии такие тенденции присутствовали, и мы уже начинали эксплуатировать эту особенность несолидарных человеческих обществ, проводя среди японцев пропаганду под лозунгом 'Это не ваша война !'.

Соответственно, и в Осаке многие японские отряды просто разгонялись с попутным отбиранием оружия и уничтожением командиров и идейных — чем таких будет меньше — тем сложнее будет японским властям обратно собрать разбежавшихся людей, тем меньше людей поведет их снова против нас, тем проще их будет разогнать в следующий раз — просто меньше кому будет удерживать их в группе и заставлять выполнять ненужные им задачи. Так что самозарядки и форма во многом способствовали нашим отрядам выполнять задачи. Тем более что бойцы в каждом отряде брали с собой еще и по три-четыре гранаты, а также в каждом отряде было минимум по паре ручных четырехколесных тележек, в которых были загружены еще сотни патронов и десятки гранат — идею мы слизали у немцев и активно использовали по всем фронтам. Именно поэтому группы, которых японцам все-таки удалось загнать в здания и там блокировать, не собирались сразу поднимать лапки вверх — они могли держаться там несколько дней, особенно если здание — банк, с его толстыми стенами и планировкой, рассчитанной противостоять вооруженным ограблениям.

В целом акция удалась, и по исчерпании боеприпасов группы понемногу оттягивались к побережью, где в это время остававшиеся бойцы оборудовали опорные пункты, стягивали тяжелое оружие со складов и устанавливали на позициях. Всего три часа — а трехмиллионный город с пригородами погрузился в хаос, и даже подходящие воинские части не могли быстро его купировать. Правда, всем отойти не удалось — в городе образовалось шесть точек, где наши группы заняли круговую оборону и приготовились умирать.

Впрочем, к городу уже подходили наши подкрепления — мы временно оголили остров Авадзу, чтобы вызволить наших людей из городской западни в Осаке. Правда, по мере сбора информации планы приходилось пересматривать. Так, одна из групп окопалась в здании банка Нихон Гинко, ну и решили посмотреть чего там есть интересного — и в подвалах обнаружили 80 ящиков русского золота из партии, которую Колчак отправил по Владивосток и которую захватил в 1920 году полковник Куросава. А это приличные деньги, которые очень помогли бы нашим социалистическим преобразованиям в Юго-Восточной Азии. Да и в других банках тут хватало ценностей — все-таки долгое время через Осаку шла основная торговля с Китаем, а потому местные финансовые группы сколотили большие состояния. Было тут и много другого интересного — завод фирмы 'Дженерал моторс', где выпускали бронетехнику и грузовики — перед войной на пару с Фордом они выпускали в Японии 165 тысяч автомобилей в год, завод фирмы Осака Кико, производившей точные приборы и оборудование, заводы и штаб-квартира фирмы Sharp, где делались радиоприемники, радиостанции, радары и другое военное оборудование — да много чего тут было полезного, что требовалось уничтожить прежде чем покидать город.

Ну или не покидать — в принципе, на Осаку у нас были неплохие перспективы, если не на весь город, то на портовые, промышленные и складские районы. Причем основную ставку мы собирались далее делать на штурмовые самоходки. Да, механизмы получались неказистыми, но свою работу выполняли отлично — видел я кадры с их работой в городах Кюсю — вот штурмовая самоходка медленно — чтобы белояпонские солдаты успели выбежать из мест отдыха и занять места на баррикаде — продвигается по брусчатке, по ее лобовой и боковой броне стучат пули, высекают искры, уходят рикошетами вверх, а самоходка как ни в чем не бывало двигается вперед. Вот она останавливается и, дернувшись от выстрела, с негромким 'пух!' выплевывает свой снаряд, вот он пролетает по дуге метров семьдесят и падает недалеко от баррикады, и тут уже раздается мощный 'та-даррррмммммммм !', вдоль улицы проходит взрывная волна, которая обрывает остатки листьев с кустов и деревьев, ломает афиши и вывески и затухает немного дальше самоходки — судя по рывку камеры досталось даже одному из операторов. А вслед за волной во все стороны разлетаются на десятки метров куски бревен, кирпича, булыжника, грунта, и как только крупные куски попадали, из подворотен выскакивают штурмовые группы и ныряют в пыль и взвесь из кружащегося мусора. Затем кадры меняются — показана огромная, на весь перекресток — метров двадцать в диаметре — воронка на месте взрыва, размазанные вдоль зданий остатки баррикады, срезанные углы самих зданий — неудивительно, что по штурмовым группам никто не стрелял. А тем временем другая самоходка подъезжает к самой воронке и стреляет уже вглубь квартала — все, вражеский квартал рассечен на две части, дальше уже идут кадры зачистки, цепочки пленных с поднятыми руками, выжигание подвала огнеметом, подрыв заряда направленного взрыва у стены — стандартная работа городских штурмовых групп. Ну и под конец — кадры собранного трофейного оружия, строй военнопленных, качание на руках самоходчиков, которые не все даже успели снять наушники, и под финал — подъем над кварталом красного флага с еще более красным солнцем — мы чтим традиции.

Причем эти самоходки — еще из самых первых, в кадре так вообще действовала лево-правая пара — стволы мало того что были закреплены намертво, так еще и смотрели под углом к направлению движения, чтобы была возможность продвигаться вдоль одной стороны улицы и стрелять наискосок — по замыслу таким образом предполагалось, что будут защищены от продольного огня оба борта, а от бокового — один, и вместе с тем выстрелы смогут поразить оба края укреплений, перегораживающих улицы, и углы домов, где как правило оборудуются доты. Но, насколько я знаю, от этого быстро отказались — даже чуть повернувшись, самоходка отлично держала попадания в борта — все-таки на улицах городов мало возможности вести огонь точно в борт, и большинство пуль и даже мелких снарядов просто рикошетом уходили дальше, так что самым поражаемым местом был лоб, но туда и так ставили броню минимум три сантиметра, да еще внаклон, а если где-то были обнаружены противотанковые пушки, то дополнительно вперед выпускали невооруженные самоходки, которые толкали перед собой повозки с корабельной броней — эдакий гуляй-город на новый лад. В новых моделях стали делать уже и поворачивающиеся вправо-влево стволы, а то поначалу лепили вообще жестко, сейчас что-то пытались придумать с перезаряжанием в процессе боя, но в принципе и одного выстрела было достаточно, чтобы развалить баррикаду или угол дома с его подвалами и балконами, а потом можно перезарядиться и в тылу — там есть крановое и лебедочное оборудование, которым удобно ворочать стокилограммовые баллоны, особенно последних моделей, где применялись пусковые трубы диаметром аж четверть метра.

С этой техникой мы и рассчитывали оставить города за собой — заводы Кюсю позволяли выпускать их два-три десятка в сутки — неделя работы — и готова техника для дивизии самоходок, пусть и на разных шасси. Учитывая, что всего в Японии в 1943 году выпустили тысячу танков и самоходок, а также пятьсот бронетранспортеров, мы могли покрыть эти показатели за два месяца, даже с учетом того, что основные производства бронетехники находились в районе Токио, а местные предприятия на Кюсю выпускали их наряду с другой продукцией — просто мы могли перебросить на их выпуск все мощности, мы не были лимитированы по стали — у японцев она отпускалась прежде всего флоту, мы применяли сварку, а не клепку, а, самое главное — мы рассчитывали сражаться на вполне обустроенных Японских островах, а не в непроходимых хлябях и на небольших островах, где бронетехника в основном мешает — то есть мы знаем для чего нам нужна эта бронетехника. Так что задача была посильная.

Впрочем, тут были и орудийные заводы, так что специалисты уже начинали прилаживать полевые орудия на эти платформы, а значит их можно будет использовать и в боях за городской чертой — для борьбы с орудиями и пулеметами противника, да и по пехоте, если осколочным или шрапнелью — выйдет неплохо. Главное — в качестве основы выбирать более-менее проходимые танковые шасси, чтобы хоть немного отвязаться от дорог с твердым покрытием ... хотя и вдоль дорог выйдет неплохо. Более того — на эти 'полевые' самоходки можно будет сажать и экипажи из японцев, а то в 'городские' самоходки они почти что не шли — у многих не поднималась рука наносить такие разрушения собственным городам — пойти в красногвардейцы, чтобы постреляться с белогвардейцами — это пожалуйста, это нормально — отомстить фашиствующим элементам за репрессии двадцатых-тридцатых годов — на эту тему руки чесались у многих. Но разносить в пыль дома вместе с жителями — увольте. Поэтому в 'городские' экипажи мы набирали корейцев, китайцев, вьетнамцев, филиппинцев, тайцев, малайцев — у них рука поднималась на японские города очень даже охотно, так что приходилось даже придерживать их прыть — слишком много бед эти города принесли другим странам.

И их было много — вместе с миллионом корейцев тут набиралось гастарбайтеров из других народов еще минимум миллион, если не два — за счет трудовой мобилизации порабощенных народов японские милитаристы и капиталисты рассчитывали восполнить убыль японских трудящихся, которые были нужны армии и флоту. И далеко не все эти гастарбайтеры трудились на низкоквалифицированных работах — хватало и таких, кто управлял машинами, станками, печами — то есть технически грамотных, которых при небольшой подготовке можно было посадить за рычаги самоходок, благо что все, что от них требуется — это аккуратно доехать по городским улицам до цели, от них не требуется выполнять маневры для защиты от ПТО, когда надо двигаться максимально быстро, рывками, от бугорка к бугорку, от впадинки к впадинке — и не забывать останавливаться по команде 'выстрел', а сразу после выстрела, не дожидаясь других команд, резко трогаться с места, пока не взяли в прицел. То есть требования к мехводам — очень небольшие, даже уход за техникой могли выполнять другие люди из ремонтных команд команд — в этом плане мы перенесли сюда нашу же методику комплектования, когда разные люди поначалу обучались отдельным аспектам работы с техникой, за счет чего они быстро овладевали нужными навыками и мы оперативно заполняли штатку, пусть и за счет некоторого переизбытка людей — ничего, потом постепенно доучатся, смогут выполнять другие работы — тогда можно будет и подсократить штаты, а в начале главное — чтобы техника ездила и воевала — и за это отвечали разные люди.

Был и еще один скользкий момент — проимператорская пропаганда набирала обороты, и после эйфории, которая возникла в первые дни освобождения от власти военных, все сильнее давало о себе знать ведущееся с колыбели промывание мозгов насчет верности императору. Так что куда там дальше вильнет японский ум — неизвестно, но соломки надо подстелить — чем дальше, тем все больше мы набирали в боевые отряды прежде всего неяпонцев — японцев также старались не обижать, но их больше сбивали в что-то наподобие народных дружин — для внутренней охраны городов и поселков — под предлогом того, что им надо защищать свои семьи, чему они и сами были рады, так как опасались корейцев и прочих, благо что эксцессы случались. Да и боевого опыта у них меньше чем, скажем, у корейцев, и для его передачи хорошо бы знать корейский язык, а его знают только сами корейцы — как-то так.

Тем более что таких гастарбайтеров на одном Кюсю мы насчитали уже под двести тысяч, и это в основном мужчины, и в основном призывных возрастов — остальные просто не выдержали бы в тяжелых условиях японской неволи. Так что недостатка в рекрутах и так-то не было, но и японцы дали еще сто тысяч бойцов прямо сразу, и ручеек добровольцев все не иссякал — все-таки с нашим появлением в их жизни возникла хоть какая-то надежда на лучшее будущее. А там можно будет и мобилизацию провести. Да, подавляющая часть — люди необученные, но минимум десять процентов из этих трехсот тысяч были ничего так — они отслужили в армиях своих государств или получили военную подготовку, когда служили в бандах местных официальных бандитов — то есть чиновников — или тех, кто еще не стал официальным. Причем мотивированность остальных тоже была высокой — еще десять процентов показывали неплохой прогресс в деле обучения военному ремеслу, остальные пусть и медленнее, но также понемногу подтягивались. То есть на данный момент по численности войск мы превосходили японское командование чуть ли не на порядок. Да, после первой недели боев, когда японским властям стало ясно, что штатными силами ситуацию не разрулить, они тоже начали собирать ополчения, проводить экстренную мобилизацию, но уровень подготовки там был не выше нашего, а с учетом большого количества инструкторов мы могли его повышать гораздо быстрее, а за счет передовой тактики и оружия — превосходство наших войск еще больше возрастало. А ведь мы не забывали, что на Хонсю находится еще чуть ли не два миллиона только гастарбайтеров, да и японцев должно примкнуть минимум половина от этого количества.

Причем мы не провозглашали своим лозунгом борьбу с монархией — мы боролись только против военщины, а потому база добровольцев и сочувствующих была достаточно широкой, потому что в тридцатых много кто боролся против военщины. Коммунисты — понятное дело. Компартия Японии возникла в 1920 году из нескольких групп коммунистической направленности, все двадцатые годы партию всячески прессовали арестами, с начала тридцатых боевые ячейки компартии, члены которых были вооружены пистолетами и ножами, а также владели приемами карате, провели несколько вооруженных столкновений с полицией, но это лишь усилило волны арестов — всего с начала тридцатых только по коммунистическому направлению было арестовано более семидесяти тысяч человек, некоторые — неоднократно. Не меньше было и уволенных за симпатии к коммунистам, в стране по спискам неблагонадежных проходило 300 тысяч человек, английская газета 'Манчестер гардиан' по этому поводу писала в тридцатых годах: 'Учитывая свирепость, с какой в Японии искореняется коммунизм, можно подумать, что он должен бы быть уничтожен окончательно. Однако он живёт. Есть нечто производящее чрезвычайно глубокое впечатление, нечто ужасающее в этом непрестанном появлении всё новых и новых лиц, готовых рисковать всем для распространения коммунизма... Те, кто стоит у кормила власти, боятся их, как смерти'. (в РИ в 1949 году в КПЯ состояло 200 тысяч членов, за нее проголосовало 3,6 миллиона человек — 10% голосов — и это несмотря на предыдущие годы репрессий со стороны японской и американской военщины, в 2016 в КПЯ состоит 330 тысяч человек). Причем боялись до того, что запретили пьесы Мольера, в которых рассказывалось о невежливых слугах и независимости женщин.

Так что с середины тридцатых партия ушла в глубокое подполье но своей деятельности по агитации не прекращала — причем не только среди рабочих и крестьянства — коммунистические ячейки были созданы в армии и на флоте, что неудивительно — основным контингентом там также были рабочие и крестьяне, и им не надо было рассказывать об ужасах мирной жизни обычного японца — они провели так всю свою жизнь. А действия партий социалистической направленности рабочих не устраивали еще с двадцатых — тогда образовалось Рабоче-крестьянская, Социалистическая массовая и Японская рабоче-крестьянская партии (первая рабоче-крестьянская также была японской, но вот левым предателям этого показалось мало). И, хотя власти поставили во главе этих партий своих людей, но основное влияние в них вскоре взяли коммунисты — легально они действовали именно через эти партии, так как сама КПЯ была запрещена. И японские власти пугало это растущее влияние коммунистов, поэтому мало того что проводились репрессии против самой КПЯ, так распускались и другие организации — Рабоче-крестьянская партия, Японский совет профсоюзов и Всеяпонский союз пролетарской молодежи. Но они тут же возникали вновь, уже под другим названием но практически в том же составе за исключением тех, кто пока находился в тюрьме. И их тоже репрессировали, в середине тридцатых военщина взялась уже за оставшиеся левые партии и организации, прежде всего профсоюзы — репрессии по отношению к их руководителям заставили эти организации 'самораспуститься', а рабочих и крестьян — 'с радостной улыбкой на лице' вкалывать на производствах по двенадцать и более часов ради претворения в жизнь планов японской военщины и финансистов. И в тюрьмы бросались все, кто хоть как-то пытался противодействовать этим планам — не только коммунисты, но и социалисты, профсоюзные деятели, даже буддисты — так, образованное ими в тридцатом году общество Сока Гоккай было фактически разгромлено вот только что, летом сорок третьего — все ее руководство было арестовано как идейные преступники, так как они выступали против войны и насаждения синтоизма как единственно допустимой в Японии религии.

Так что мы находили тут самых неожиданных союзников, тем более что мало того что все политзаключенные, выпущенные из тюрем, автоматически становились на нашу сторону, так еще и китайские коммунисты передали нам три тысячи человек из Антивоенной лиги японцев — организации, основанной в 1942 году под крылом китайских коммунистов японскими политэмигрантами и военнопленными, да и мы в Корее, немотря на то, что корейцы брали японцев в плен мягко говоря неохотно, набрали несколько тысяч пленных, из которых более тысячи сразу перешли на нашу сторону, и по прибытии в Японию из них сбежало менее ста человек, так что на остальных можно было положиться, а воспитательная работа с остальными понемногу обеспечивала приток новобранцев под наши знамена. Поэтому агитировать было кому, каждый агитатор проводил в день до десяти митингов, а еще многочисленные листовки, выступления по радио — мы как могли быстро старались разъяснить свою позицию — что мы тут делаем и как видим дальнейшее развитие событий.

ГЛАВА 31.

Собственно, про раздачу земли, снижение длительности рабочего дня, пересчет зарплат, увеличение пайков — про все это было уже известно и так, но мы не уставали повторять это снова и снова, а, самое главное — мы начали топить за создание широкого народного фронта с привлечением всех сил под эгидой Императора (его согласие нам не требовалось) и скорейшее заключение мирного договора на условиях сохранения статус-кво — ну то есть что японцы смогли завоевать — то почти все остается под ними. Так что программа была, что называется, 'и нашим, и вашим' — и волки, то бишь японцы, сыты, и овцы — китайцы с американцами — в общем целы, ну и пастуху — Англии с Голландией — вечная память.

В принципе, эти прожекты имели шансы на реализацию — хотя бы на год. Половина Китая была под пятой японцев, и 'руководивший' ею Ван Цзывей был не прочь чтобы так все и оставалось, да и самим японцам еще требовалось переварить захваченное. Правитель провинции Шаньси и ее окрестностей Янь Сишань также был доволен своим полунезависимым положением, маньчжурский Пу И тем более не вякал, монгольские правители прояпонского Мэнцзяна еще более должны были быть довольны, захапав две трети МНР, Чан Кайши зализывал раны после летнего разгрома, коммунисты занимались тем же. Так что у японцев помимо перечисленного оставался бы Индокитай, Филиппины, острова Малайского архипелага и Меланезии, северо-восток Австралии, северо-восток Индии, французский Индокитай — то есть англичан с голландцами — нафиг, а французы особо не возражали бы, так как их администрация так и сидела на своих местах. Ну, может Гавайи пришлось бы вернуть американцам, да что-то решить с Филиппинами, естественно — уйти с территории Советского Союза, пусть и на довоенные границы — Москва сейчас на это пошла бы, учитывая напряженную обстановку вдоль южных и западных границ и бои с отрядами казахов Синцзяна и монголо-бурятов по широкой дуге Караганда-Омск-Новосибирск, а также то, что осажденные города Дальнего Востока имели припасов на полгода, ну может на девять месяцев — и сроки скоро начнут выходить, а японцы хоть и не имели пока возможности их взять, но они создали систему укреплений, которую просто так не взломаешь. Да и американцы, рвущиеся в Европу через Африку, чтобы не пустить туда русских — тоже пошли бы на перемирие. Мы, само собой, покидали бы Японские острова в обмен на середину и юг Корейского полуострова. И все счастливы.

Конечно, ни китайцы с американцами, ни англичане с русскими, ни даже сами японские милитаристы на такое не согласятся — все хотели победить и считали что это будет возможно в самое ближайшее время. Но на время кое-кого это заставило призадуматься, возможно, именно поэтому после недели боев фронт в Осаке установился зигзагами по городским кварталам и замер — побережье Осакского залива было в основном нашим, хотя и прерывалось подконтрольной японцам территорией, но это некритично — мы могли обеспечить бесперебойное снабжение по воде.

Для нас и такой результат был практически победой — Осака как бы прикрывала события, происходившие южнее, ведь основные силы мы пустили на южную часть Хонсю и на Сикоку — там по истечении недели побережья Внутреннего моря были в основном уже нашими, а где-то мы вышли и на противоположный берег. Именно в этих операциях мы все активнее применяли наши самоходки, в Осаку же первые шесть штук мы планировали доставить дней через десять — где-то в двадцатых числах января — как раз через месяц после начала нашей японской операции. И везде — на Кюсю, на Хонсю и Сикоку — в крупных городах еще оставались анклавы, подконтрольные центральному правительству. Мы их, конечно, додавим — вот притащим туда побольше штурмовых самоходок — и сотрем в пыль, тем более что серьезной ПТО внутри кварталов у японцев не было, и поделиться опытом друг с другом они также зачастую не могли, если только изредка чья-либо радиопередача прорывалась через наши глушилки. Так они не могли этот опыт даже наработать — мы давили анклавы по очереди но сразу целиком — подкатывали пять-десять-пятнадцать штурмовых самоходок и те разбирали здания по кусочкам, так что мало кто мог вырваться даже чтобы рассказать что там произошло, а по громким взрывам подробности понять невозможно — наоборот, японцы готовились отражать атаки пехоты, которая по их представлениям подносила большие заряды к баррикадам — спутали нас с собой и ждали смертников, поэтому не были готовы к тому, что заряды прилетают из бронированной коробки, которую ничем не достать. Всем этим мы понемногу и занимались, освобождая по три-пять кварталов в день — с таким темпом у нас уйдет примерно шесть недель, но, повторю, мы наращивали количество самоходок, так что рассчитывали закончить за пару недель, ну еще месяц на зачистку. А может, японское наступление в Осаке остановилось из-за того, что мы устроили севернее.

Мы все-таки подняли там Восстание Лагерей — забросили на трофейных самолетах более сотни групп по шесть-восемь человек, которые снайперским огнем и автоматами с глушителями уничтожали охрану бараков, рудников и производств и выпускали заточенных там рабочих на волю. То есть действовали почти как сами японцы в Сибири, но более массово и на более коротких расстояниях — Япония ведь гораздо меньше. Поэтому одна группа могла за сутки освободить два-три лагеря, а мы еще добавили работу авиацией — в неохваченных наземными группами лагерях она бомбами и пулеметным огнем уничтожала вышки, валила заборы, проволочные заграждения — а там уж заключенные брали удачу в свои руки — сообразили быстро пойти на прорыв — почти все остались целы, а не сообразили, упустили момент — и оставили много товарищей под пулеметами остатков очухавшейся охраны.

Впрочем, даже при таком неблагоприятном развитии событий хватало таких, кто разбежался по округе и начал творить беспредел, чтобы хоть напоследок расквитаться с угнетателями — может, и не своими собственными, ну так 'всем известно' что любой японец — угнетатель, поэтому убей любого — и отомстишь если не за себя, то за того парня, а тот парень, глядишь, забьет палкой твоего — вот и случится взаимозачет. А если рабочим удавалось затоптать охрану и завладеть ее оружием — вообще тушите свет — вооруженные отряды восставших труд-заключенных захватывали не только поселки и деревни, но даже небольшие города. И везде творили произвол и жуть — слишком много накипело на душе такого, что требовалось смыть японской кровью. Что уж говорить об этих 'диких' отрядах, если даже отряды под командованием наших десантников — 'цивилизованные' — без разговоров вешали всю управу и помещиков, банкиров и торговцев, чиновников и однозначно полицейских, доставалось даже крестьянам-середнякам, и еще повезет если только разломанной мебелью и обчищенными кладовыми.

А вот бедняки, да и многие середняки, с удовольствием участвовали в этом всеяпонском погроме, так как с середины тридцатых Япония стала тюрьмой народов, причем не только народов порабощенных стран, но и японского. С середины тридцатых под эгидой военщины и империалистов тут создавалось много обществ и ассоциаций, через которые народ держался в узде. Например, тут были многочисленные 'Общества служения отечеству через ...' — и длиннющий список областей деятельности, видимо, какие только попались на глаза составителям этих обществ — '... через профессию', '... через прессу', через живопись, музыку, морской транспорт и так далее — все эти общества служения заменили собой общественные организации — так, Общество служения отечеству через производство заменило профсоюзы — в обществе только в сороковом году было 70 тысяч первичек на 246 тысячах предприятий, в нем состояло почти пять миллионов человек.

Но этого мало. В 1941 году было создано 'Общество содействия трудовому служению народа отечеству' — как бы погонялы, чтобы народ усерднее служил своим трудом. То есть следом по идее должно было появиться 'общество содействия содействию служению ... ', 'общество служения содействия содействию служению ...' и так далее — количество производных, в общем-то, ограничено лишь размерами Японских островов, да и то ... Но не фантазией — были еще, например, Ассоциация помощи трону и Союз помощи трону — и это не из серии 'заставь дурака богу молиться' — нет, организации были придуманы и созданы умными людьми с конкретными целями, само собой отличающимися от тех, что заложены в их громком названии — несмотря на сходство названий, разница была существенной — в одной организации руководили одни люди, а в другой — другие — слишком много в Японии было людей с деньгами и связями, которые были большими патриотами, но уж слишком жизнелюбивыми, поэтому руководящих и обычных мест в одной организации на всех явно не хватало, а рисковать шкурой им было ссыкотно, да и детей-родственников-знакомых тоже надо бы поберечь. Поэтому обе организации выполняли важную функцию — берегли жизни настоящих патриотов и их близких и вместе с тем позволяли им на деле проявить свой патриотизм — кто еще, как не патриоты, сможет заставить остальное несознательное население выходить на неоплачиваемые изнурительные работы, выбивать из них деньги в фонд обороны, следить за общим благонравием и уничтожать крамолу. Да и денежка капала — и сверху — от императора, дзайбацу, военных, и снизу — от тех кто хотел пристроить родную кровиночку поближе к дому, чтобы кровиночка также смогла исполнить свой патриотический долг и при этом не словить китайскую или русскую пулю.

И работы по патриотическому воспитанию населения был непочатый край — слишком много было людей, которые бурчали, что 'войну на Тихом океане начали самовольно военные вопреки воле императора' — за такие речи, понятное дело, сразу забирали в кутузку и затем на исправительные работы, кара за несвоевременное донесение о таких речах была ненамного меньше — правда колола глаза и от нее надо было избавиться максимально быстро а потому жестко — собственно, идею пропаганды 'Император с народом против военных' мы слизали с многочисленных протоколов с обвинениями в таких речах, то есть запрос в народе был и его надо было как минимум использовать в своих целях, а если получится — то и поддержать.

Уничтожению крамолы и росту патриотизма способствовали и 'соседские группы' — 'добровольные' объединения из десяти семей, проживающих по соседству. В каждой такой группе выбирался назначаемый сверху председатель, который следил за порядком подопечных и корил штрафами и поборами тех нерадивых, которые недостаточно активно стучали на соседей, да еще накладывал штраф и на всю группу — раз круговая порука, то и отвечать должны все. В дополнение к штрафам шла и другая денежка — принудительная добровольная подписка на заем, принудительные добровольные вклады — небольшой процентик себе, остальное — наверх, а кто не купит — отключат газ ... то есть не выдадут товары первой необходимости, которые распределялись через эти соседские группы и как бы по сниженной цене, которая, впрочем, заканчивалась на председателях групп и их приближенных.

Понятно, что на такие хлебные и теплые места назначались не абы кто, а люди проверенные — местные чиновники, помещики и прочие боссы. Под их же руководством создавались и военизированные охранные отряды, куда сгонялась молодежь и которые предполагалось использовать как вспомогательные отряды полиции и заодно как рекрутские структуры. Кратко эти организации назывались 'екусо' (вторым — 'к', не 'есуко' !! )) ), но неблагодарный народ за глаза называл их 'инукусо' — собачье дерьмо. А с нашим появлением — и не за глаза, благо что мы ввели моду на повязки, за которыми можно было спрятать лицо чтобы потом если что не сразу опознали (впрочем, скоро стали арестовывать а то и расстреливать лишь за одно наличие такой повязки или даже какую-то деталь одежды, из которой в теории можно было бы сделать такую повязку). Неудивительно, что японцы, присоединившиеся к восстанию корейских и китайских лагерей, всех этих 'проверенных' резали направо и налево. А также вешали, забивали палками и камнями, сбрасывали с обрывов, а иногда сгоряча и расстреливали — но это в крайнем случае — все-таки патроны потом пригодятся чтобы отбиваться от карателей — наши десантники, конечно, привезли с собой сколько-то тысяч каждая группа, да захватили у охранников, у разбитых полицейских отрядов, в казармах, на складах и заводах, да и молодежь уходила из своих охранных отрядов не с пустыми руками. Но это пока не подошли войска и оставшиеся в живых активные члены всех этих организаций, которые смогли уйти огородами от благодарных соседей, сбиться в группы и дойти до ближайшего райцентра, где собиралась контрреволюция.

В общем, японские власти повторили ошибку царского правительства, которое также завезло в Россию много китайцев взамен отправленных под немецкие снаряды и пули русских мужиков. И хорошо хоть этих китайцев подобрали большевики, а не анархисты, эсеры, и тем более не белые, которые собирались действовать максимально жестоко, как будто царь еще при власти а потому им все сойдет с рук — как говорилъ 'адмиралъ' — 'Пусть надо сжечь пол-России, залить кровью три четверти России, а всё-таки надо спасать Россию'. В Японии таких гастарбайтеров подобрали мы.

Крупные города, конечно, захватить не удалось, максимум — там возникали и затухали демонстрации, забастовки, стычки с полицией и военными, но сельская местность полыхнула почти что вся. Поэтому с начала января сорок четвертого японским властям было собственно не до нас — у них горело во всех комнатах, и до лужайки им пока не было дела. Все это усугублялось разрухой, учиненной нашими высотниками на железных дорогах — частям приходилось добираться пешком. Так что сбор сил проходил медленно, но, к сожалению — верно — все-таки обученность и вооруженность сторон была несопоставимой, да и организованность восставших не шла ни в какое сравнение с уже готовыми структурами, которые существовали несколько лет, а если смотреть по армии, полиции, чиновничеству и политическим партиям — то и десятилетий. Все-таки японцы — это не русские или корейцы, привыкшие чуть что сбиваться в кучу и месить врага или выполнять тяжелую работу, так как собственное начальство как правило больше смотрело на заграницу — и почему-то всегда на запад — наши 'элиты' считали родным французский, корейские — китайский, а свой язык и народ, а значит и себя, ни в грош не ставило. Японцы не такие — их элита всегда была самодостаточной — со стороны полезное брали, но в рот не смотрели, а потому народ привык, что над ними всегда есть кто-то большой, властный и самостоятельный, а потому без помощи со стороны они сами быстро рассыпались. И если бы не несколько сотен тысяч корейцев, что мы освободили менее чем за неделю — все рассыпалось бы гораздо быстрее, даже сотни тысяч также освобожденных китайцев не помогли бы.

Тем не менее, в первую неделю после начала восстания нам казалось, что мы доберемся до сердца японского империализма и милитаризма — центральных районов Хонсю — прежде всего равнины Канто и Токийского залива. Но — нет, не срасталось. Там были расквартированы те три кадровые дивизии, что оставались в Японии — одна просто пехотная и две гвардейских, может — неполного состава. Но там же были и многие учебные дивизии, там было много полиции, военизированных отрядов, принадлежащих дзайбацу, помещикам, торговцам, политическим партиям и разрешенным общественным организациям. Осиное гнездо. Где мы уже не могли быстро просочиться и создать достаточную плотность наших десантников, чтобы навести шухер на большой территории и тем самым раздергать вражеские подразделения. Да если бы даже мы послали туда двадцать тысяч — вряд ли получилось бы — все-таки в центре плотность отрядов японской военщины была слишком большой, они могли оперативно реагировать и стягивать подразделения и отряды к местам возникающих боев и просто беспорядков, тогда как у нас не хватало людей, обученных засадной тактике. Да и с оружием были проблемы — освобожденные нами заключенные были вооружены хорошо если японскими винтовками и совсем уж хорошо, если пулеметами, но наших самозарядок у них не было, а потому плотности огня не хватало чтобы остановить наступающих японцев, да и бои происходили в основном в равнинной сельской местности, где японские подразделения наконец могли применить ту тактику, которой их обучали — все-таки сравнительно открытое поле — это не городские лабиринты. Так что после первых же часов, максимум — дней после освобождения нашим отрядам приходилось постепенно оттягиваться от побережья вглубь, к горам, где можно было создать хоть какую-то оборону.

По этой причине мы смогли освободить хорошо если половину заключенных, и удивительно то, что удались налеты на тюрьмы в самом Токио, в Кавасаки, в Иокогаме, Нагое — мы вытащили оттуда более десяти тысяч политзаключенных — больше по политическим причинам — чтобы было кому сформировать хоть какое-то альтернативное правительство, которое можно будет представить как народное и вместе с тем дружественное нам. Да и чисто по человечески людей надо было спасать — после произошедших за две последние недели событий японцы наверняка провели бы большую чистку. Но эти операции и были успешны только благодаря своей внезапности и концентрации сил — на тюрьмы мы бросили отряды наших десантников численностью в несколько десятков человек только в штурмовых группах, а еще под сотню, а то и три — в группах прикрытия, в транспортных группах — серьезные операции, ведь только для того, чтобы доехать до тюрем требовались десятки автомобилей, да направленных по городским улицам по разным маршрутам, да с выправленными документами, которые, впрочем, не сработали — их быстро выявили как фальшивки, а потому десантники действовали как заправские грабители — расстреливали в упор патрули из пистолетов с глушителями, выбрасывали дымовые шашки и сматывались — возможно, именно из-за этих инцидентов, вдруг вспыхнувших по всему Токио, нашим отрядам и удалось скрыть цель своего посещения столицы Японской Империи и взять все шесть тюрем и два концлагеря нахрапом — японские начальники просто не знали в первый час — куда бежать и что делать, а потому каждый бежал и делал на свое усмотрение. Многие к тому же еще не проснулись — им надо было добраться до места службы, что непросто когда стреляют.

С отходом было сложнее, но тут очень помогли задымление от наших дымовых шашек и разгорающихся повсюду пожаров, а также шесть бронеавтомобилей, что захватила одна из наших групп в гараже при полицейском участке, куда на свою голову ее загнали сами полицейские. Этими бронеавтомобилями десантники и отгоняли полицию и вооруженных сознательных граждан от маршрутов прохода автомобильных колонн. К сожалению, вскоре подошли армейцы и отсекли хвост уже собравшейся со всего города колонны — тридцать автомобилей пришлось вскоре бросить, погрузиться на захваченный речной пароход и несколько катеров и отплыть вверх по Аракаве — одной из рек, протекавших через Токио. При погрузке самым сложным было закинуть несколько мешков с деньгами, отобранными у подвернувшихся инкассаторов, да ящики с золотом, изъятые в банке. Впрочем, другие группы также подломили несколько ювелирных магазинов и, надо сказать, захваченные деньги и ценности потом очень помогли нашим отрядам, загнанным в горы центрального Хонсю.

Так эти речные путешественники по пути подобрали еще более двух сотен корейцев, а другая группа, которая вообще не успела присоединиться к общей колонне, была загнана армейскими подразделениями на какой-то завод военно-морской направленности, там освободила более пятисот чернорабочих — в основном корейцев и под сотню китайцев, этой толпой прошла насквозь через завод, попутно разнося все вдребезги, вышла на пристань, там захватила канонерку, погрузилась, запустила дизель, прицепила баржу, куда загрузила тех, кому не хватило мест на боевом корабле — и, разбрасывая по округе дымовые снаряды и расплетая густые дымные хвосты из кормовых дымоустановок, почти что выскользнула из Токийского залива — уже на выходе их подловили два сторожевых эсминца — все из-за того, что в самом начале перепутали снаряды и вместо дымового запулили осколочным — тут-то японцы и подняли настоящую тревогу, тогда как до этого выстрела еще находились в непонятках — чего это корабль начал разбрасывать дымовуху.

Поэтому пришлось срочно выбрасываться на берег и уходить в горы через порт, где к ним присоединились еще пара тысяч портовых рабочих и охранников — в итоге десяток десантников оброс несколькими тысячами корейцев, китайцев и японцев, но в общем вырвался из западни, благо что в городе разгорелись не только пожары, но и беспорядки, а потому японским силовикам хватало забот. Впрочем, удалившись от порта на три километра, десантники вдруг сообразили, что им нечем кормить всю эту ораву. Каково же было удивление портовой охраны и полицейских — из тех что остались живы и не присоединились к нашему отряду — когда вроде бы уже ушедшие погромщики вернулись всей толпой. Поэтому охранники немного постреляли поверх голов для порядка — типа оказали сопротивление — и разбежались.

Восставшие начали планомерно выносить склады — прежде всего оружие и продовольствие, а также медикаменты, ткани, одежду и обувь, шанцевый инструмент — десантники просто шпарили по методичке 'Организация партизанской базы'. Со стрелковым оружием были проблемы — на складе оказалось всего-то две сотни винтовок, с учетом прихваченного ранее оружия было на полтысячи человек. К счастью, на складе обнаружились несколько батарей малокалиберных полевых пушек — ими и решили скомпенсировать нехватку стрелковки — эти пушчонки можно переносить даже на руках, боезапаса можно взять много, ибо сравнительно легкий — хватит даже на обучение. Вот орудия калибра 75 миллиметров решили не тащить — тяжеловаты. Попробовали их применить чтобы поперестреливаться с надоедливыми эсминцами, но артиллеристы из наших были не очень, потому японские моряки быстро задавили наши орудия, более того — подошли к берегу, сформировали из экипажа и корабельной морской пехоты десант, который и начал отжимать наш отряд в горы, так что все что хотели унести не удалось, пришлось оставшееся поджигать и сваливать. Но и то — каждый нес по пятьдесят килограммов грузов, благо что недалеко, а еще несколько грузовиков, подвод, под сотню велосипедов, тележек, тачек — все что нашли колесного и копытного — все нагрузили под завязку — лишь бы утащить хотя бы на пару километров — там уже можно будет нести дальше челночными колоннами.

Потом эту операцию назовут Большой Налет на Токио, по этим событиям снимут не один десяток фильмов, где будет показано и четкое планирование, и решительные действия — вот только я, собрав информацию, насчет решительных действий не сомневался, а вот насчет планирования ... да, все было задумано как войсковая операция — с потоками транспорта, рубежами развертывания, направлениями атак, участками прикрытия при отходе, но по факту все пошло не так как планировалось и действовали наобум, по-полевому — продвигались по городу по компасу — ведет улица на запад — на нее и сворачиваем, а что там дальше — неизвестно — планировали-то вообще по туристической карте, хорошо хоть догадались в каждую группу взять по два проводника, более-менее знакомых с городом — иначе бы и не выбрались.

Так что центральные районы Японии мы хотя и встряхнули, но недостаточно сильно чтобы повалить милитаристов — проблем мы им, конечно, создали море даже в окрестностях Токио, но то, что они устояли — это печальный факт. А так — если бы нам удалось разрушить систему дзайбацу — войне пришел бы скорый конец, ведь именно дзайбацу взрастили военщину как главный инструмент своей экономической политики и затем рука об руку с ней развязали все войны. И не зря старались — тот же Мицуи в тридцатых годах за счет военных заказов выплачивал треть дивидендов, Мицубиси — так и вовсе половину. А это — десятки миллионов йен (йена примерно равна рублю) — акционерам, понятное дело, нравились такие потоки. И так как акционерами были не только члены семей дзайбацу, но и чиновники, от которых зависели военные заказы, то этот процесс был с положительной обратной связью, а потому самоподдерживающийся и саморазвивающийся — если в 1937 году на расширение военных производств было выдано кредитов на 1,5 миллиарда йен, то начиная с 1939 стабильно выдавалось более 5 миллиардов, удельный вес военных расходов относительно ВВП поднялся с 25% в 1936 до 50% в 1938, до 70% в 1941 и до 90% в 1942 году, причем это повышение не приводило к пропорциональному повышению выпуска военной продукции — да, выпуск увеличивался, но вместе с тем эта продукция становилась и дороже — по деньгам получалось да, больше, а по штукам — уже пожиже. Зато норма прибыли выросла. В завоеванные страны — Маньчжурию, Китай, ИндоКитай — с начала сороковых стабильно вкладывалось свыше миллиарда йен каждый год, да и до того — сотни миллионов ежегодно.

ГЛАВА 32.

Так что повышение военных расходов было не пропорционально повышению военной мощи Японии — все-таки это капиталистическая страна. СССР тратил на оборону 7,7% от ВВП в 1936 и 15,4% в 1940 (и треть — от расходов бюджета) при том, что ВВП СССР был в два раза выше чем у Японии — Сталин&Ко все пытались развивать мирное хозяйство Советского Союза, хотя знай они, что война обойдется мало того что в миллионы жизней, но и в 2 триллиона рублей, они тратили бы на оборону не 56,7 миллиарда рублей, как было, например, в 1940 году, а все 150 миллиардов, ну или хотя бы 100, благо что можно было перенаправить туда 41 миллиард с социально-культурных мероприятий — уж как-нибудь обошлись бы без девушек с веслом, парков, домов отдыха и самодеятельности, 2,8 миллиарда расходов по госзаймам — с учетом предстоящих ужасов народ бы потерпел, и 5,9 миллиарда превышения доходов над расходами — то есть накопления — данные статьи позволяли это сделать без особого ущерба — остались бы и те 58,3 на народное хозяйство, и 22,5 на просвещение, и 9 на здравоохранение, и 1,2 на пособия многодетным и одиноким матерям, и 7 на соцстрах, даже 6,7 на органы безопасности и 6,8 на управление можно было бы не трогать, хотя и надо. Но вот не хватало им знаний — ни о невидимой руке свободного рынка, ни о будущем — они бы подсказали, что полтриллиона меньше чем два.

Поэтому тратили как нейтральная Швеция и Швейцария, а надо бы было как Англия — 40%, или как Германия — 53% — впрочем, у немцев тоже были те же проблемы, что и у Японии — капиталисты завышали цены на военную продукцию и не спешили вкладываться в модернизацию производства — все-равно Гитлер купит все что дадут, никуда не денется — для этого его и поставили. Поэтому немцам даже несмотря на кратное превышение военных расходов над расходами СССР приходилось ставить пушки на любую бронированную машину — только так они смогли удвоить количество бронетехники — трех с половиной тысяч танков явно было мало, что и показали бои лета 1941 — к августу танки практически закончились. И удвой Советский Союз расходы на оборону — смог бы и обучить больше людей, и наклепать еще с десяток тысяч танков, особенно если бы отказался от некоторых технологических операций типа полного шлифования брони — якобы верхний слой все-равно менее прочный так давайте его сошлифуем для облегчения веса танка — ладно хоть после начала войны от этого отказались, пусть и через несколько месяцев, да и то только когда просто возникли проблемы с абразивами — тогда задумались — а так ли уж необходимо вообще шлифовать броню ? А наклепали бы еще эти десять тысяч — и не пришлось бы гоняться за немецкими танковыми группами — встали и ждем. Утрирую, конечно, но не сильно, особенно если командиры не погонят в наступление чтобы малой кровью на чужой территории. Да и сейчас — в 1943 году — расходы СССР на войну составляли 30% от ВВП — на уровне США, не то что будущие банкроты — Италия и Финляндия с их 42% еще ладно, так Япония тратила уже 107% от ВВП, Германия — и вовсе 138% — эти еще как-то выплывали за счет порабощенных стран. Франция тратила 45% от ВВП, который и до войны-то был в два раза меньше чем у Советского Союза, а с переходом на сторону Гитлера ее ВВП просел почти в два раза, так еще немцы эффективно обирали французов, из-за чего тем уже пришлось увеличить денежную массу в четыре раза — тоже потенциальный банкрот.

И весь этот праздник жизни был устроен агрессорами — японскими милитаристами и капиталистами — за счет покоренных народов — и других стран, и собственного — недаром все тридцатые годы военщина с подачи дзайбацу и их партий арестовывала и убивала всех кто с ней несогласен. Поэтому и появилась возможность впаривать населению правительственные займы — некому стало организовывать сопротивление. И если в 1937 займов было выпущено на 10 миллиардов йен, то в 1941 — уже на 37 миллиардов. Причем существовала группа граждан (и все их знали), которая могла получить свои деньги обратно, и даже вместе с процентами — в 1936 году эти группы получили 1,5 миллиарда, а в 1939 — уже 5,3 миллиарда — шло активное перекладывание денег из карманов народа в карманы финансово-промышленных кланов. Но это был не единственный механизм такой перекачки — так, в 1941 году были установлены жесткие цены на 47 тысяч товаров и видов сырья. Но так как 'кое-кого' обижать было нельзя, то 'наиболее важным предприятиям' правительством выплачивались компенсации за поддержание таких цен — они выплачивались и ранее, а с начала сороковых дело пошло еще активнее — так, в 1937 году было выплачено 300 миллионов, а в 1941 — уже 760 миллионов йен. И все это — за счет обнищания масс, которым из-за дефицита приходилось переплачивать на черном рынке, а также за счет мелких и средних производителей, которым никто никаких компенсаций не выплачивал и они были вынуждены держать низкие цены на свою продукцию за свой счет — долго так, естественно, продолжаться не могло и все больше мелких и средних производителей разорялись.

В 1941 вообще начались разговоры за необходимость контроля над экономикой — тут и первоочередное распределение сырья и товаров 'важным для обороны предприятиям', и контроль рабочей силы — мало того что ее приписывали к этим же предприятиям, так еще и с урезанием зарплаты и увеличением рабочего времени — все для победы ! И, конечно же — оптимизация — любимый конек всех эффективных менеджеров. В данном случае под оптимизацией понималось присоединение мелких и средних предприятий и их работников и хозяев к дружной семье промышленных заводов разных дзайбацу — за первые недели мы встретили тут не одну сотню инженеров, которые раньше владели собственными предприятиями и попали под эту 'оптимизацию'. И они были настроены вовсе не за дзайбацу, а потому работали на обобществленных нами производствах уже на совесть, и мы не раз слышали высказывания типа 'Пусть будет повсеместная национализация, лишь бы отобрать все наворованное у денежных мешков' (а 'дзайбацу' так и переводится — 'денежный клан', 'денежный мешок'). Дзайбацу сами планомерно создавали среду для гражданской войны, и мы постарались, чтобы она разгорелась как можно ярче.

И готовили материалы чтобы этот огонь не затух раньше времени. Например, всю эту милитаристскую фигню вполне мог оплатить император. Сам, из своей казны. Ведь это был богатейший человек, особенно если рассматривать всю императорскую фамилию. Еще перед Первой Мировой их состояние оценивалось в 500 миллионов йен. В 1921 году уже один только император владел состоянием в миллиард йен, в 1931 — полтора миллиарда — и это только то, что на поверхности — так-то императорская семья контролировала все государственные предприятия Японии — а это уже 20 миллиардов йен. Более того — в начале века император владел 2,2 миллионами гектаров земли, к тридцатым годам — 1,3 миллионами — распродажа дала средства на покупку акций. И предоставь он эту землю крестьянам хотя бы по льготной аренде — это уже ослабило бы гнет нищеты для многих семей. Но нет — император, как и остальные помещики, действовал исходя из старой японской поговорки — 'Крестьяне, что кунжутное семя — чем больше надавишь, тем больше выжмешь'.

Всего в Японии половина населения были крестьянами, там было 5,5 миллионов крестьянских хозяйств, но 7,5% помещиков владели 50% земли, 30% крестьянских хозяйств своей земли вообще не имели и арендовали ее на кабальных условиях, еще 40% хозяйств частично арендовали землю, так как своей не хватало. И арендовали они ее у тех 3,5 тысяч крупных помещиков, у 46 тысяч средних, владевших от 10 до 100 гектарами, и у одного миллиона мелких помещиков с владениями до 10 гектаров — помещики обычно и не проживали на своей земле, полностью сдавая ее в аренду, а сами работали или служили в городах — собственно, этот миллион с небольшим и становился главной противодействующей силой после того, как мы объявили о национализации земли и передаче ее неимущим крестьянам в аренду на льготных условиях. Впрочем, этот примерный расклад один-к-пяти все-равно был в нашу пользу, как и в России во время Гражданской.

Ну, в реале расклад был похуже — все-таки столетиями тут шла пропаганда об исключительности японцев, что их император — потомок богини солнца и сам является божеством — собственно, ради этого в 8 веке и подправили синтоизм — ранее бессвязный набор легенд и мифов — чтобы обосновать право правящей династии на трон — тут ничего необычного. Заодно ввели положения, что японцы — не обычные люди, а богочеловеки, а все остальные народы должны им поклоняться и служить — возможно, именно поэтому другие претенденты на закабаление остальных народов, даже несмотря на сходство в звучании их течений, так и не смогли закрепиться на Японских островах — только опосредованно, в виде контролировавшегося ими английского и американского капитала. В целом же сдвиг по фазе в головах был конкретный. Так тут были еще и многочисленные синтоистские секты, и каждая называла свой мелкий городок или деревеньку, где она зародилась — то есть где нашелся достаточно умалишенный чтобы орать на всю ивановскую о рождении нового и самого правильного учения — так вот эти секты считали свои городки и деревеньки центром Земли, да что там Земли — Вселенной, пупом мира, и все их поддерживают.

Например, руководители секты Тенрикио недалеко от Осаки выдвинули тезис 'Доныне существовали Япония и другие страны. Впредь на свете не должно быть ничего, кроме Японии' — впрочем, в этом плане они не особо отличались от других сект. А заодно они утверждали, что у них 18 миллионов последователей. Ну, может и не 18, и не миллионов, но отряд численностью в пять тысяч человек они выставили, и отряд довольно боевой — если не по навыкам, то по духу — пришлось потратить на них изрядно патронов прежде чем всех упокоить, а эти их смертники откровенно достали — далеко не всегда удавалось загасить бегущего среди обломков смертника даже из самозарядок и пулеметов, и тогда мощнейший взрыв создавал в нашей обороне дыру — японские милитаристы нашли средство, сравнимое по эффективности с нашими самоходками — потому-то победное шествие советской власти временно приостановилось — нам требовалось выработать эффективное противодействие таким атакам — пока лишь обустройство заградительных полос как-то помогало против таких атак — смертник запутывался в колючей проволоке, ему приходилось лавировать среди установленных ежей и рогаток — любое препятствие повышало вероятность достать его пулей достаточно далеко от наших баррикад и укреплений, чтобы не достало ударной волной. Впрочем, 'воинов Аматэрасу' это не останавливало — ползком можно было добраться хотя и медленнее, но надежнее. И добирались, особенно если улицы были завалены обломками.

К счастью, в Японии хватало людей, которые не разделяли такого отношения к другим людям — ведь до 1868 года именно буддизм был государственной религией, да и потом победивший император ввел было обязательность синтоизма, но уже через пять лет ему пришлось сдать назад — снова был разрешен буддизм и даже синтоистские секты — создать из синтоизма монолитную государственную организацию не получилось, а в дальнейшем попытки правительств и капиталистов управлять народом через синтоистскую государственную религию оказывали ей медвежью услугу — до стадии российского Синода дело еще не дошло, но к тому вело — народ понемногу отворачивался от официального синтоизма, тем более что сам по себе синтоизм допускал поклонение богам и в рамках других религий, поэтому две трети народа исповедовали как синтоизм, так и буддизм.

Так что и в плане огосударствления религии, и в плане сидения на золоте пока народ голодает — все это очень напоминало мне последнего российского самодержца. Японский император также вполне мог помочь тем 30% безземельных хозяйств — даже гектар на семью — это немало и хватит не только на свой прокорм, но и на продажу. Тем более что император мог поставлять им и удобрения с контролируемых им предприятий по сниженной цене — поддержать малоимущих, о которых он по идее и должен заботиться как 'хозяин земли японской'. Но нет — все эти 'хозяева земли' — что японской, что русской — заботились лишь о внешнем благолепии и собственном кармане, ну разве что изредка для пиара что-то раздавали, но не решали проблемы в корне, массово. Поэтому о нашем царе никто не грустил — даже белые. Надеюсь, никто не будет грустить и о японском, хотя тут было сложнее — этот был еще и главой синтоистской церкви, а потому мы действовали более осторожно — пока его еще подверстывали в наши прожекты по благоустройству Японии, а информацию начнем сливать постепенно, сначала в виде слухов, а уж потом 'по требованию общественности' — может и развернем расследование, и уж там 'такое откроется !', что нам уже и так было известно.

Собственно, подобные земельные программы, что по идее должны и могли провести местные правители, мы и продвигали вместо них по всей Азии, получая широкую народную поддержку, хотя национализация земли еще не означала, что все будет бесплатно — за аренду надо будет платить, но существенно меньше, поставки удобрений также будут идти по сниженным ценам, а чтобы крестьяне от свалившегося счастья и жадности не потеряли голову и не испортили землю излишками удобрений — срок аренды будет минимум десять лет и с возможными штрафами — тут мы еще прикидывали что да как. Вдобавок мы гарантировали отсрочку оплаты аренды в случае неурожаев, закупку выращенного по фиксированным ценам в случае переизбытка, снабжение по фиксированным же ценам посевным материалом если его не хватает — в общем, вырывали деревенскую бедноту из цепких объятий деревенских кулаков-мироедов, которые, как и у нас, наживались на неурожаях из-за стихийных бедствий. Мы предлагали стабильность — невиданную роскошь для всего населения Азии. А кто будет пользоваться услугами агрономов и МТС — тот получит и облегчение своего труда, и увеличение урожая. Для крестьян, мягко говоря не избалованных такими сервисами, все это казалось очень заманчивым.

Оставалась 'сущая мелочь' — справиться с дзайбацу. Что было непросто, так как самый крупные появились еще триста лет назад — в семнадцатом веке — и, естественно, глубоко и надежно проросли в японское общество, и за прошедшие века японские дзайбацу стали крупнейшими торгово-финансово-промышленными группировками Японии, именно они определяли политику государства. Так, концерн Мицуи, образованный триста лет назад, к 1937 году контролировал капитал в 3 миллиарда йен, четверть внешней торговли Японии, его торговый флот был почти равен флоту Франции. Более того — концерн был по сути княжеством внутри Японии — члены клана были подсудны законам клана, а не государства, а глава концерна, который выбирался советом из 11 крупнейших семей клана, автоматически получал от императора титул барона. На Мицуи работали почти три миллиона человек во всех странах Юго-Восточной Азии. Причем дзайбацу не гнушался ничем — так, он выпускал сигареты марки 'Золотая мышь' (Golden Bat), и, пользуясь своими людьми на высших постах в армии, эти сигареты были обязательны к распространению не только в самой армии, но и в Корее, Маньчжурии, Китае. И они содержали не только табак — там были примеси опиума и героина. За счет одной только наркотизации полицейских Китая и Маньчжурии концерн получал 30 миллионов долларов ежегодно, а за счет наркотизации японской и маньчжурской армий — 300 миллионов, так что количество добровольных смертников было неудивительно. С населения подконтрольных территорий получали не меньшие суммы.

Всего же в тридцатых годах 'великая тройка' — Мицуи, Мицубиси и Ясуда — контролировала четвертую часть всего финансового капитала Японии, а 'великая восьмёрка' — эти трое и еще пять дзайбацу — половину. К 1944 же году пять гигантских дзайбацу — Мицуи, Мицубиси, Ясуда, Сумитомо и императорская фамилия — контролировали четыре пятых всего финансового капитала Японии и примерно половину всего национального богатства страны, все государственные предприятия и монополии. И эта концентрация капиталов усилилась с 1941 года — так, 72 сберегательных банка были слиты в один — Объебанк ... ой, то есть Объединенный сберегательный банк под контролем дзайбацу Ясуда. Сумитомо увеличил капитал своих предприятий с 200 миллионов в 1937 до 1,2 миллиарда в 1942. Только одна из двухсот компаний, входившая в дзайбацу Мицубиси — судостроительная Дзюкоге — увеличила капитал с 240 миллионов до 1 миллиарда. И все это — за счет военных заказов, оплачивавшихся народами стран Восточной Азии.

К сожалению, все эти крупные дзайбацу и многие их производства кучковались в районе Токио и окрестностях на дистанциях в двести километров, и там мы закрепиться не смогли — горные районы в центре страны в общем нами контролировались, но только там, где не было важных добывающих предприятий — от них нас тоже отогнали. А уж о городах мы могли только мечтать, поэтому нам не были доступны ни Нагоя, которая находилась в 130 километрах на северо-восток от Осаки, ни даже Киото в 30 километрах к северу. Да что там говорить ? Нас даже пытались — причем пока успешно — выдавить из Химедзи — города на северном побережье Внутреннего моря в 40 километрах к западу от Кобэ — отрезать нашу группировку Кобэ-Осака хотя бы по суше, хотя по морю-то, а затем вдоль острова Авадзи — связь все-равно оставалась бы.

Но отдать Химедзи — значит подпустить японцев к Внутреннему морю — сразу получим опасность десантов по его берегам, что потребует их прикрывать а значит существенно распылять силы. Да и сам город — один из промышленных центров — тут и предприятие Макита, памятное мне по электроинструментам а здесь выпускавшее электродвигатели, и электроламповый завод, и нефтеперерабатывающие заводы, и фабрики по производству взрывчатки. Здесь же располагался один из трех самолетостроительных заводов фирмы Каваниши, два других — в Осаке и Кобэ — тоже были под нашим контролем. Эти заводы выпускали, например, гидроистребитель N1K, который нес две 20-миллиметровые пушки — правда, копии Эрликонов, то есть пушки уже устаревшей конструкции — и с низкой скорострельностью, и с ненадежной автоматикой на откате затвора, а не на отводе пороховых газов, да еще и 'морской' патрон с длиной гильзы всего 72 миллиметра а потому и начальной скоростью снаряда всего в 600 метров секунду — и это для истребителя-то. Впрочем, для работы по земле этого было достаточно — это не небо, там нет целей, которые могли бы выйти из-под очереди таких малоскоростных пуль, а потому прицеливание было более простым. К тому же производства этих орудий, а по флотской классификации — пулеметов калибра 20 миллиметров тип 99 — были нам недоступны — самое близкое находилось под Нагоей, на военно-морском арсенале в Тоекаве, а еще два — севернее Токио — еще в одном военно-морском арсенале и в Томиоке. Так что можно было и побухтеть что зелен виноград, ну и как можно эффективнее исстрелять те запасы патронов и стволов, что нам достались.

Мы так и сделали. В качестве истребителя самолет был так себе — с максимальной скоростью в 480 километров в час и скороподъемностью 15 метров в секунду он был на уровне лучших истребителей середины тридцатых, но сейчас шла уже середина сороковых, поэтому мы приспособили самолет в качестве штурмовика, который мог работать с воды, то есть его можно было посадить где угодно, подзаправить и отправить на задание — это сильно повышало наши возможности по нанесению внезапных ударов. Так, наша эскадрилья из двадцати таких аппаратов долетела до севера Хонсю, там заправилась с наших же катеров, и разнесла вышки и оборудование нефтеносных районов Акита и Ниигата, где добывалось 95% нефти Японии — более двух миллионов баррелей в год — 300 тысяч тонн. Впрочем, еще 400 тысяч японцы добывали на своих концессиях на Северном Сахалине — только на Охинском и Эхабинском промысле у них было более двухсот скважин, где добывали сто тысяч тонн нефти в год, и их зажимание советским правительством с одной стороны, хотя договор был заключен до 1970 года, и требования Японии увеличить поставки еще на 200 тысяч тонн с другой — послужили одним из поводов объявить войну Советскому Союзу. А сейчас японцы уже восстановили добычу на Сахалине, наш удар лишь частично компенсировал введение этих мощностей — добыча Советского Союза на Сахалине приближалась к миллиону тонн в год (в РИ — к 700 тысячам тонн) — это помимо тех японских 400 тысяч тонн. Впрочем, наш удар вообще лишь создал локальные проблемы, и прежде всего сухопутчикам, так как моряки уже давно и плотно сидели на нефтяных полях и НПЗ Индонезии, более того — они еще не исчерпали запасы топлива, что американцы скопили на Гавайях. Ну, нам хоть так — тоже будет хорошо. А то Сахалинская нефть выбыла из баланса РККА — завод в Комсомольске-на-Амуре до этого получал нефть с Сахалина частично по трубопроводу Оха-Софийск с трубами диаметром 325 миллиметров, общей длиной 368 километров, из них 9 километров — по дну Татарского пролива — строили зимой 1942 года, трубы клали на лед, сваривали, наполняли водой и затем лед рубили и трубы сами опускались на дно. Это несмотря на то, что еще зимой 1941 года Геббельс заявлял — 'Русским не взять Татарского пролива... это безумная идея...' — но нет, победа на трудовом 'Сахалинском фронте' отлично легла в канву остальных побед этой войны. (В РИ на Сахалине за время войны добыли нефти в четыре раза больше, чем на Урале, и почти столько же, сколько в Грозненском нефтяном районе. Нефть сахалинского промысла 'Эхаби' тогда имела самый высокий процент выхода бензина и считалась лучшей в СССР)

Так что истребители нам помогли. И это были не единственные авиастроительные предприятия. Если, например, авиазаводы фирмы Накадима также располагались вокруг Токио, и там же — авиастроительный арсенал Йокосука японского ВМФ, то другой авиаарсенал ВМФ был недалеко от 'нашей' Хиросимы — в Хиро. Там производили, например, пикировщик Суйсэй — с максимальной скоростью в 550-580 километров в час и грузоподъемностью в полтонны — мы его начали использовать также в качестве штурмовика по наземным целям — заменили пулеметы 20-миллиметровыми пушками — уже сухопутными, навесили пусковые установки для реактивных снарядов калибра аж 128 миллиметров — примерно такие же использовались на военных кораблях, разве что мы уменьшили в два раза двигательный отсек, так как нашим ракетам лететь сверху вниз — и напустили три десятка этих штурмовиков на японские батареи наступавших на нас частей, на пару недель сняв опасность серьезных артобстрелов нашей обороны. Для этих же целей мы приспособили торпедоносец Накадзима B5N — торпедами мы никого атаковать не собирались, но грузоподъемность этого самолета — 800 килограммов — позволяла навесить на него и брони, и пушек, и пусковых установок для РС-60 и РС-128 — выходил отличный штурмовик с защитой задней сферы отдельным стрелком.

Здесь же производились разные летающие лодки, гидросамолеты-разведчики — в общем, то что нужно для проведения диверсионных операций в районах, где мало аэродромов зато полно водной поверхности — так, четырехмоторная летающая лодка Каваниши H8K длиной 28 и размахом крыла 38 метров при экипаже в 10 человек могла нести две торпеды массой 800 килограммов на боевую дальность 2300 километров (то есть всего — 4600 — долететь, выстрелить, вернуться), а четыре таких торпеды — на 1000 километров (и еще столько же на возврат), и все это — со скоростью 460 километров в час. А перегоночная дальность была вообще 7 тысяч километров — потрясающие характеристики. Именно на такой лодке, переделанной в сухопутный вариант, был отправлен прямым рейсом до Москвы — как раз 7 тысяч километров — Рихард Зорге, освобожденный нами вместе с другими узниками во время Большого Налета на Токио. Причем если таких дистанций не хватало, то у японцев был наготове целый комплекс плавсредств — лодку мог отбуксировать на тысячи километров специальный авиатендер водоизмещением 5000 тонн, там зарядить и заправить, затем принять и перезарядить, снова заправить — и так несколько раз. Заправляться летающая лодка могла и с подводных лодок-заправшиков водоизмещением 2500 тонн.

К сожалению, нам досталось всего одиннадцать этих аппаратов и еще шесть были в постройке со сроками до трех месяцев. Так-то машина для Тихоокеанских просторов очень полезная. Собственно, японцы ее и делали для своей новой тактики, которую они разработали чуть ли не в двадцатых, когда англичане и американцы на свою голову ограничили Японию соотношением линкоров 3:7 в пользу США и Англии. Японцы решили, что на линкорах свет клином не сошелся, и начали создавать свой зоопарк убер-шушпанцеров — подводные авианосцы, быстроходные минные заградители размером с крейсер, торпедные крейсера (не катера — именно крейсера, с залпом в 40 торпед !), карликовые подводные лодки и носители для них, тяжелые крейсера, ну и авиацию — что береговую, что авианосную. Все — с прицелом превосходства конкретной единицы над аналогом противника. Ну и под эту технику создавали тактику многослойной защиты, а под тактику — новую технику — процесс был взаимосвязанным и к 1943 году состоял из нескольких шагов. На дальних подступах наступающую армаду противника должны были обнаружить как раз 'наши' летающие супер-лодки и авиация подводных лодок. Они же, а также карликовые и обычные подлодки, авианосцы — должны были наносить удары пока вражеская эскадра продвигается вперед. Затем в дело вступала береговая авиация со своими дальнобойными торпедоносцами, затем — торпедные крейсера и катера должны были насытить торпедами океан с такой плотностью, чтобы ни один крупный корабль не остался без своего попадания — потопить может и не потопит — даже на крейсер надо было минимум два, а то и три торпедных попадания — но ход замедлит. Ну а дальше шел правильный линейный бой и добивание отступающего противника все теми же средствами. Собственно, все битвы 1942-43 годов так и происходили — с поправкой на все более возраставшую роль авианосцев.

ГЛАВА 33.

Причем на стороне японцев выступала не только новая техника и тактика, но и последствия первого мощного удара, совершенного ими в конце 1941 — начале 1942 года. Так, к 1943 году японцы ввели в строй почти весь Тихоокеанский флот США — 8 линкоров (из 15, имевшихся вообще у США на конец 1941 года), 2 авианосца (из 5), 9 тяжелых крейсеров (из 15), 6 легких (из 17), почти сотню эсминцев (из 215), 25 подлодок (из 92) — немного добрали когда громили западное побережье США. То есть флот США, и так не слишком превосходивший японский, был почти что уполовинен, а японцы — наоборот, к 1943 году удвоили количество кораблей — не только за счет трофеев, но и постройкой собственных кораблей.

Но этого мало — разгром американской промышленности и исследовательских центров на Тихоокеанском побережье — прежде всего мощностей по постройке и ремонту кораблей — более чем наполовину снизил возможности США восстановить потери. Разрушение Панамского канала удлинило пути кораблей, более того — им приходилось огибать Южную Америку через Магелланов пролив, а правительства Аргентины и Чили, уже давно мечтавшие освободиться от чрезмерной опеки янки, пошли навстречу настоятельным просьбам Гитлера и потому сквозь пальцы смотрели на авиабазы, которые оборудовали японцы и немцы в этом регионе.

Тем более что завязки стран с Германией были давние — так, половина аргентинских генералов отслужила в немецкой армии, обучение, амуниция и оружие аргентинской армии — все было немецким, здесь всегда было много немецких инструкторов, немцы вкладывались в аргентинскую промышленность, рассчитывая выбить Аргентину из-под контроля Англии, куда шло 80% экспорта аргентинского продовольствия в обмен на контроль англичан над транспортной инфраструктурой Аргентины — в этом плане аргентинские пронемецкие фашисты и просоветские коммунисты были заодно, выступая против проанглийских латифундистов. И так как аргентинские латифундисты не были завязаны на США, последним не удалось надавить на Аргентину и та с началом войны объявила о нейтралитете, что для США было равнозначно поддержке их врагов, поэтому США объявили об эмбарго поставок вооружения — на этом фоне в Аргентине под эгидой министерства обороны было создано объединение предприятий, производивших вооружение, увеличился выпуск стрелкового оружия, началось мелкосерийное производство среднего танка Науэль собственной конструкции — довольно неплохой машины с бронированием до 80 миллиметров, пушкой 75 миллиметров, пусть и с длиной ствола всего в 30 калибров — то есть против слабобронированной бронетехники. Впрочем, все это неудивительно, так как к началу Второй Мировой немцы — как местные, аргентинские, так и из Германии — контролировали почти всю тяжелую промышленность Аргентины и несколько отраслей по переработке сельхозпродукции.

Была увеличена и численность армии, которая и до войны была немаленькой — 60 тысяч человек. А после переворота 1942 года (в РИ — 1943) к власти вообще пришли профашистски настроенные военные, среди которых была и восходящая звезда Хуан Перон, а заодно — агент рейха, про которого Гитлер как-то сказал — 'Следовало бы удовлетворить все амбиции герра Перона и дать ему верховную власть в государстве. Думаю, он это заслужил'. Эти же военные, впрочем, сейчас свергли то самое правительство, которое привели к власти в 1930 году на волне всемирного кризиса, и также в результате переворота. Впрочем, свежесвергнутый президент до своего свержения также слал Гитлеру письма с просьбой прислать самолеты и танки, чтобы Аргентина вступила в войну против США и Англии (РИ), хотя скорее всего эта техника была бы применена против Бразилии, так как последнюю вооружали США — якобы для защиты от возможного немецкого или японского вторжения, а на самом деле — для подготовки вторжения в Аргентину, чтобы хоть так заставить ее вступить в войну на стороне Союзников, а не Стран Оси.

Но американцам мешали давние связи Аргентины с Германией — агентурную сеть немцы создали здесь еще перед Первой Мировой, да и немецкая община была тут довольно сильной — из 17 миллионов населения только поволжских немцев тут было 130 тысяч — немцы начали сваливать с Поволжья — не только в Аргентину — в 70х годах 19го века, после того как в 1871 году были отменены их льготы, на что немцы никак не были согласны — это со льготами они могли поддерживать и свой уровень жизни, и чувство превосходства над местным населением, а если их ставят вровень с русскими — тут уж никакого превосходства и не получится — это и в армии служи, и налоги плати, и новую землю взамен выпаханной и истощенной не получай задарма — ну кто кроме русских может жить и трудиться в таких условиях ? Это с немецкими царихами 18го века было хорошо — русским они таких условий почему-то не предоставляли, а вот своим соплеменникам — запросто. Ладно хоть немецкие цари поначалу не трогали колонистов, а как в 1871 году тронули — так и пропала надежда на сказочный рай на востоке и забесплатно, с тех пор и возобновились разговоры о дранг нах остен — привыкли жить за счет русских и хотели так и продолжать, так как собственных мозгов улучшить урожайность не хватало, благо что климат и так позволял получать неплохие урожаи, а в России — не только много земли если согнать с нее русских, но и всякие Сеченовы с Мичуриными, которых хитрые русские выставили против своего климата.

Поэтому и в Аргентине немецкая община была в основном на стороне Германии — они не только владели частью государственного и военного аппарата и уже тем настраивали страну на дружбу со странами Оси, но и предоставляли немецким и японским подлодкам базы для отдыха и пополнения топливом и продуктами, даже отправили несколько тысяч добровольцев в Третий Рейх — как и итальянские, испанские и португальские общины. Впрочем, ирландские, английские, русские общины также поставляли добровольцев — но уже в армии стран Антигитлеровской коалиции — прежде всего Англии, США и Канады, но и у нас было несколько десятков русских аргентинцев — не только потомков дореволюционных переселенцев, но и уже из новых эмигрантов. И все эти общины довольно косо смотрели на шашни аргентинского правительства и военных с Японией и Германией, а евреи, которых только в тридцатые иммигрировало сюда более 70 тысяч человек пока аргентинская хунта не перекрыла им въезд — так они вообще чувствовали себя мягко говоря неуютно.

Поэтому воды южной оконечности континента превратились в кладбище американских кораблей — только линкоров там потопло две штуки, а вторжение морпехов в Аргентину и Чили наткнулось на умелое противодействие не только чилийских и аргентинских, но и немецко-японских войск, размещенных там для охраны своих аэродромов — американцы действовали наверняка, поэтому отправили туда группировку в сорок тысяч человек, с поддержкой более пятисот самолетов с эскортных авианосцев. Немцы, руководившие обороной, терпеливо дождались высадки десанта и начала его продвижения вглубь территории, а затем натравили на американские авианосцы японцев с их управляемым оружием и, пока японцы разделывали несчастные корабли — это было чуть ли не первое массовое знакомство американцев с новым японским оружием — немцы провели классическую операцию на окружение — все-таки они воевали уже четыре года, и зеленые американцы против них ну никак не котировались. Так что операция, кроме потерь в кораблях и десятков тысяч пленных — почти как в Африке, не принесла американцам никаких результатов, лишь поставила США на грань войны с этими странами — по факту она уже шла, но пока еще необъявленная, так что в случае чего сторонам можно было сдать назад. Ну и репутация американцев, конечно, опустилась еще ниже, если такое вообще возможно — по факту это был уже четвертый разгром — после Перл-Харбора, Калифорнии и операции Торч в северной Африке.

Удавшаяся попытка натравить на Аргентину Бразилию, что США пытались сделать уже два года, также окончилась полным провалом — немецкая дивизия, переброшенная с юга, сначала наваляла бразильцам, а затем чуть не дошла до юго-восточных штатов, где было много потомков немецких переселенцев а потому развита промышленность — в штате Сан-Паулу находилось 35 процентов рабочих и производилось 43 процента фабричной продукции. Так что диктатору Варгасу срочно пришлось мириться с коммунистами, выпускать из застенков их предводителей, арестованных после восстания 1935 года и арестов 1938го и 1940го годов. Но после того как рабоче-крестьянские отряды остановили продвижение немцев, они отказались отдавать обратно оружие — им же они почти подавили правый путч генералов Варгаса, так что уже немцам пришлось перебрасывать с Канарских островов и севера Африки еще две дивизии, чтобы спасти своих подручных.

Впрочем, тут снова возродилось и профашистское движение бразильских интегралистов, запрещенное Варгасом в 1937 году после неудачной попытки переворота (да, Варгасу приходилось несладко) — на его основе возникла было Партия народного представительства, а сейчас она снова вернула и свое старое название, и итальянские приветствия, и зеленые рубашки — в Бразилии только немцев и итальянцев проживало более миллиона человек из 41 миллиона всего населения, и так как в отличие от других фашистских движений интегралисты хорошо относились к неграм и терпимо к евреям, то в нем только на момент его запрещения было двести тысяч человек, а сейчас — в 1943 году — на фоне успехов стран Оси, цифра приближалась к миллиону, а португальская часть интегралистов активно призывала свою прародину также выступить на стороне стран Оси, но Салазар держался, точнее — и Гитлер, и Рузвельт запретили ему отменять нейтралитет Португалии, так как через нее шла торговля между воюющими странами и ее требовалось сохранить во что бы то ни стало — все-таки потоки денег за американскую нефть и другое сырье шли немалые, и спонсоры отнесутся с неодобрением, если Рузвельт разрушит этот гешефтик.

Так что Бразилия мало того что оказалась разделена на умеренных — режим Варгаса — и явных — генералы Варгаса и некоторые плантаторы — сторонников фашистской Германии, а также на их явных противников — коммунистов — и неявных — русских, английских, ирландских, немецких иммигрантов из тех, кто бежал от Гитлера — но эта попытка США надавить на Бразилию привела лишь к тому, что страна фактически вышла из блока стран-противников Оси, куда она вступила в начале 1942 года под давлением США и плантаторов, завязанных на торговлю с ними. О прекращении войны с Германией объявлено не было, но по факту было снова налажено сотрудничество — Аргентина и коммунистические отряды представляли для режима Варгаса гораздо большую опасность, чем США — последние после разгрома, учиненного им японцами, рассматривались всеми как хромая лошадь. Которую неплохо бы и пристрелить ... если бы еще не брыкалась так сильно.

Еще сильнее дело портила Гвиана — то есть северо-восточное побережье Южной Америки. В 1943 во Французской Гвиане с подачи американцев начинали бузить деголлевцы (а до того три года ждали — кто возьмет верх в Свободной Франции), поэтому вишисты для укрепления позиций своей администрации высадили там экспедиционный корпус, который сел на корабли на западном побережье Африки, перемахнул через Атлантику — от Дакара там свободная дорога без промежуточных баз длиной всего 4,5 тысячи километров — и чуть ли не парадным строем высадился на пристанях Кайенны. Он же заодно подмял под себя Голландскую Гвиану, а шоп два раза не вставать — еще и Британскую — французы тем самым восстановили историческую справедливость, когда часть территорий была оттяпана у них и голландцев англичанами, ну и заодно режим Виши очередной раз пропиарил пользу от своей дружбы с режимом Гитлера, а режиму Рузвельта и режиму Черчилля все это доставило много головной боли — теперь страны Оси имели базу в их мягком подбрюшье, откуда до их любимой Панамы было чуть более двух тысяч километров лета — всего ничего. Чем немцы, французы и японцы активно и пользовались, так что американцам приходилось держать в районе Панамского перешейка крупные силы ПВО и войск — налеты индейских и других латиноамериканских бандитов, которых вооружали страны Оси, не прекращались ни на минуту, обстрелы из минометов, снайперских винтовок и даже орудий — все это сильно затрудняло восстановительные работы, как и сплав по рекам взрывающихся бревен, под которые были замаскированы мины. В Америке было жарко.

И вишисты уже посматривали на Бразильскую Гвиану — сейчас она была одним из штатов Бразилии, но вплоть до начала 20го века между французами и бразильцами существовали территориальные споры насчет той местности — там было много золота, марганца, леса. И сейчас для реализации своих планов французы не только наращивали численность войск в Гвиане, но и возродили движение кангасейру — банд обнищавших пастухов и батраков, которые действовали на северо-востоке Бразилии с 1870 годов и вроде бы были задавлены вот только что — в 1940 году. Но ввиду очередного поворота в бразильской политике французам пришлось притормозить — все-таки Варгас вовремя развернул лыжи, иначе его бы скинули либо аргентинцы с немцами и японцами, либо собственные фашисты, либо коммунисты, либо вишисты — и никакие штатовцы ему бы не помогли — их боеготовые части, половина флота и грузовой тоннаж сгорели на Гавайях, Филиппинах, в Калифорнии, Северной Африке и в аргентинских пампасах — американцы, конечно, готовили новое пушечное мясо, строили корабли — но конкретно сейчас всего этого еще не было. Поэтому только резкий нырок под крыло Гитлера еще позволял ему остаться у власти — а там можно и перенырнуть если что.

А слегка обломанные Гитлером французы обратили свои взгляды на Венесуэльскую Гвиану — Гвианское нагорье занимало половину площади Венесуэлы — а заодно — и на нефтяные поля к северу от Ориноко — после диктатуры Хуана Гомеса, длившейся до 1935 года, власть в стране безо всяких выборов принял сначала военный министр его правительства, затем — военный министр уже этого нового правительства — преемственность сохранялась и, несмотря на то, что были проведены некоторые либеральные реформы, компартия все так же была запрещена, нефть все так же вывозили иностранные фирмы — при добыче в 28 миллионов тонн в год — 10% мировой добычи — Венесуэла лишь немного отставала от Советского Союза с его предвоенными 31 миллионом. Так что кусок был лакомый. Но — не по французам. Все-таки 30% добычи венесуэльской нефти принадлежало англо-голландской Ройал-Датч Шелл, а вместе с Бритиш Петролеум и некоторыми другими английскими компаниями англичане добывали три четверти венесуэльской нефти — перед войной Англия на 90% питалась именно нефтью Венесуэлы. Американским компаниям это не нравилось, как не нравилось и то, что бензин из венесуэльской нефти конкурирует с бензином США ладно бы на вешних рынках, но и на внутреннем.

Все от того, что Шелл еще в 1917 году построила первый на островах Голландской Вест-Индии — на Кюрасао — нефтеперегонный завод, и с тех пор только развивала эти мощности. Построили там заводы и многочисленные Стандарт Ойлы — Индианский, Нью-Йоркский и прочие. И все работали на венесуэльской нефти, то есть были вне юрисдикции правительства Венесуэлы, но держали его за довольно чувствительные места. Текущий венесуэльский диктатор постарался исправить ситуацию — отдал распоряжения о национализации нефтепроводов, об обязательной переработке внутри Венесуэлы минимум 10% добываемой нефти — понятное дело, что его дни были сочтены. На восточной границе концентрировался французский экспедиционный корпус, на западной — американские дивизии, с юга подходили немецкие дивизии — драчка за южноамериканскую нефть не начиналась только потому, что конфликтующие стороны еще не договорились кому что достанется и где, соответственно, надо будет отдавать стоп-приказ своим войскам.

А вопрос был непростым. По идее, все доли надо было бы оставить как есть. Но вот Бритиш Петролеум, в отличие от двух других крупных игроков, не обладала тут собственной военной силой — Стандарты, понятное дело, опирались на армию США, Шелл — на французов и немецкие дивизии — ее первый глава Генри Детердинг был ярым антикоммунистом, он активно спонсировал все антибольшевистские акции по всему миру, а немецких нацистов пестовал как никто другой — может, даже тщательнее чем Круппы, Тиссены и прочие германские промышленники и банкиры. Так что Вермахт, а вместе с ним и вишисты — были не то чтобы карманной армией Шелла, но недалеко от этого. И, хотя самого Детердинга попросили с поста в 1936 году как раз из-за его крайне пронацистских взглядов, но остальные-то руководители компании, подобранные им по своему образу и подобию — они остались на своих постах, и доля их хозяев также не позволяла антинацистски настроенным собственникам и руководителям Шелла прекратить дела с Третьим Рейхом.

Так что все шло к тому, что попросят подвинуться Бритиш Петролеум. И нам это было на руку — это ведь та самая Англо-Персидская Нефтяная Компания, на чьи нефтяные прииски мы нацелились в зоне Персидского Залива. Так что если конкуренты ее сейчас слегка сожрут, то у нее будет гораздо меньше ресурсов отбить у нас нефть Залива.

Причем в дело обещала включиться и Бразилия — Варгас выразил пожелание отправить в Венесуэлу свой Бразильский экспедиционный корпус — вообще-то его готовили к отправке в Африку чтобы воевать против немцев на стороне антигитлеровской коалиции, для этого американцы его вооружали, снабжали и тренировали (в РИ корпус был отправлен в Италию в 1944, участвовал в боях в Италии и южной Франции, в 1945 освободил Турин, по возвращении устроил переворот против Варгаса). Но с Африкой у американцев пока не складывалось, а большое количество профашистских элементов в корпусе — как среди среднего, так и высшего офицерства и рядовых — было опасно и самому Варгасу — из-за того, что этот корпус отказался выступить против аргентинской интервенции — бразильские фашисты отказались воевать против аргентинских — Варгасу и пришлось пойти на мировую с коммунистами и социалистами. И с трудом если не подавленный, то несколько утихомиренный путч случился также в основном с подачи этого корпуса и его командования. Поэтому, если его сейчас сослать в северные дребеня, то это позволит хоть как-то удержаться у власти — против коммунистов тут все-равно остаются зеленорубашечники, но все-таки основные организованные и боевитые фашистские силы будут удалены от самых важный районов страны. К тому же взамен Варгас выцыганил и поставки топлива с Нидерландских заводов, и прекращение деятельности вишистов на северо-востоке Бразилии — формирования и обучения ими отрядов кангасейрос. Сплошные плюсы. Вишисты тоже окажутся в плюсе — их хотя и не пустили завоевывать ни север Бразилии, ни Карибские острова Нидерландов, но обещали пролоббировать и в английском, и в нидерландском (в изгнании) правительствах закрепление за Францией Британской и Нидерландской Гвиней — Англия и так уже отдала американцам часть своих территорий 'в аренду на 99 лет' в обмен на полсотни ржавых эсминцев времен Первой Мировой, отдаст и свою Гвинею, тем более что она сама ее отжала у Нидерландов в 19м веке. Естественно, французам пойдут и поставки с НПЗ Карибских Нидерландов. То есть никто не в обиде.

Поэтому немцы и японцы получили, пусть и неофициально, базы и вдоль бразильского побережья, причем в ряде случаев на аэродромах, построенных самими американцами, откуда теперь вели не только разведку морских маршрутов, но и наносили воздушные и подводные удары, и даже несмотря на значительно усилившееся воздушное прикрытие с эскортных авианосцев, американские эскадры выходили в Тихий Океан уже потрепанными, и ситуация снова начала ухудшаться с началом все более массового применения японцами корректируемых бомб и ракет, да и залпы береговых торпедных батарей, сплошное минирование — все это не только наносило потери, но и замедляло темп продвижения — американцев всегда ждали.

Но мало обогнуть Южную Америку. Семь тысяч километров на северо-запад — и начинаются острова Туамоту, которые вместе с Таити, Фиджи и Северной Австралией составляли южный оборонительный периметр японской Сферы Совместного Процветания — длина этой линии была 7 тысяч километров. А Маркизские острова к северо-востоку от Туамоту составляли вместе с Гавайями восточный периметр длиной 3,5 тысяч километров — так-то островов там хватало, но это были в основном атоллы и некрупные острова — много техники там не разместишь и не укроешь, а размещать мало — это значит просто отдать ее на убой превосходящим силам авианосной авиации. И все эти пространства отлично покрывала дальнодействующая японская береговая авиация, а крупные острова давали достаточно места и для обустройства аэродромов и ВПП, на которые можно было оперативно перекинуть несколько сотен самолетов при приближении противника — все-таки взлет с более длинной наземной ВПП был гораздо выгоднее, чем с палубы авианосца, которому к тому же надо было держаться против ветра, да и не во всякую погоду взлетишь — на земле таких ограничений гораздо меньше. Кроме того, на островах было достаточно укромных мест для складирования топлива и боеприпасов, чтобы их не достала корабельная авиация и артиллерия. Так что даже добраться до Японских островов было проблематично — все бои пока шли на этом периметре.

Но самая большая потеря флота США — это не корабли и не доки с верфями — самая большая потеря — тысячи грамотных и квалифицированных моряков и флотоводцев, погибших или попавших в плен и уже затем погибших в конце 1941-начале 1942 — на Гавайях или уже в Калифорнии. Их было возместить даже сложнее чем технику.

Так что мы своим десантом на Японские острова поломали японцам всю малину — на текущих позициях они могли держаться десятилетиями. А сейчас им требовалось откуда-то брать много сил, чтобы идти освобождать отчизну. И с учетом почти восстановленного Панамского Канала еще надо было подумать — откуда именно — то ли с юга, откуда американцы еще могли прийти своими эскадрами вокруг Южной Америки, то ли уже с востока, откуда американцы также почти могли прийти через Панамский Канал. Впрочем, была надежда, что немцы все-таки возьмут этот канал — к началу 1944 года они держали в Аргентине и Чили две дивизии, японцы — еще две — вот их-то и направили на север, так как ценность Магелланова пролива для американцев уже была существенно ниже чем ранее.

ГЛАВА 34.

И русские мешали милитаристам не только в Японии — в Латинской Америке и немцы, и японцы также были недовольны русскими. Причем русских там было много. Так, вместе с поволжскими немцами, которых тут также считали русскими, только до конца 19го века в Аргентину прибыло из России сто тысяч человек — русские, белорусы, украинцы, а также несколько десятков тысяч болгар, сербов, черногорцев, которые кучковались вместе с русскими по признаку веры. В Бразилии осело примерно столько же людей. Еврейская эмиграция тоже не отставала — к 1910 в одной только Аргентине было 100 тысяч человек из России. После 1905 года сюда хлынуло от военно-полевых судов еще больше людей — только русских тут было уже 120 тысяч — третья по численности диаспора после итальянцев и испанцев.

Мне-то о русских в Латинской Америке было известно только то, что они сыграли важную роль в Чакской войне 1932-35 годов между Боливией и Парагваем. И уже тут я выяснил, что тогда 120 немецких офицеров-эмигрантов, как обычно, не смогли победить 80 русских офицеров — это несмотря на то, что нападение началось как водится у немцев без объявления войны, когда боливийская армия уже полностью отмобилизована и готова, тогда как в парагвайской — всего три тысячи человек, да и вообще под командованием немцев была страна с населением в 2,5 миллиона человек, а у русских — только 800 тысяч. К тому же Парагвай все еще выплачивал Аргентине и Бразилии долги за военные расходы, понесенные этими странами во время Парагвайской Войны 1864-1870 годов — то есть тогда агрессоры мало того что захапали половину территории Парагвая, уничтожили пять шестых населения — почти миллион человек (и среди выживших было всего 10% мужчин — 20 тысяч), но еще и наложили контрибуцию на все будущие поколения парагвайцев (в РИ остаток долга списали лишь в 1943 году), причем, например, Бразилия и сейчас выплачивала Ротшильдам долги, в которые она влезла из-за этой войны — Ротшильды устроили себе неплохой гешефт. Соответственно, возможность вооружиться была просто несопоставимой.

И, несмотря на все это, русские и парагвайцы выстояли, так как немцы, как обычно, перли в лобовые на русские парагвайские укрепления — будто бы забыли, что еще в древности Русь называли Гардарикой — страной городов, а всяких засечных черт, если считать даже от Змиевых Валов, русские построили чуть ли не больше по длине чем Великая Китайская Стена — и это при на порядок меньшем населении и урожайности. В итоге немцы сожгли на русско-парагвайских укреплениях, опоясанных рядами колючей проволоки, минными полями и ощетинившимися десятками пулеметных дотов, наиболее подготовленную часть боливийской армии и всю свою бронетехнику какая ни была, а парагвайская ПВО, созданная капитаном Сергеем Щетининым, помножила на ноль боливийские ВВС — все несколько десятков самолетов что были. Тогда как парагвайцы действовали мобильными отрядами, у которых на вооружении были пулеметы, минометы и — потом — трофейные пистолеты-пулеметы — дешево и эффективно. В результате в конце войны боливийская армия просто сдалась — все 300 тысяч человек что оставались в строю на тот момент. Русские полковники победили немецких генералов, а вот командиру штурмовых отрядов СА Эрнсту Рему повезло — он успел свалить оттуда в 1931, но, как видно, его инструкторская работа тоже прошла даром. Хотя перед самым началом войны командующий боливийской армией генерал Ганс Кундт сказал: 'Мы не станем миндальничать, сожрем русских молниеносно' (напомню — это он собирался напасть на Парагвай). А в 1939 году он пел уже другую песню — 'Всё указывало на нашу победу, а мы проиграли: русские вели себя в бою словно сумасшедшие'. Очень напоминало послевоенных битых генералов Вермахта из моей истории. Это что — показательная черта немецких военных или как ? Забыть историю, получить по морде и затем плакаться.

А в Парагвае, естественно, ветераны Чакской войны — уже из местных — совершили переворот, вслед за чем был объявлен курс на ускоренную индустриализацию с элементами социализма — как будто парагвайцам было мало Парагвайской войны 19го века — они решили снова наступить на те же самые грабли и встать вровень с 'цивилизованными' странами. Естественно, Либеральная партия тут же сбросила свежеиспеченного диктатора и развернула страну на 'демократические' рельсы — то есть никакого собственного производства, дело парагвайцев — крутить коровам хвосты, валить лес и добывать полезные ископаемые. Правда, либералы были незрелые, чуть недоглядели — и на выборах 1939 года народ снова избрал военного. Впрочем, эти военные и их Партия Колорадо — то есть Красная Партия, так как ее эмблемой был красный флаг с белой пятиконечной звездой — на протяжении последних десятилетий все больше сдвигались в сторону фашизма и нацизма, а в качестве ориентира брали режимы Салазара или Франко, тем не менее, немцы могли и, по слухам — собирались припомнить русским свое поражение в Чакской войне, благо что теперь в том регионе были полноценные немецкие части, тогда как русские таких частей не имели.

Понятное дело, что все эти эмигранты Южной Америки были неоднородны. Так, среди белоэмигрантов хватало пораженцев — людей, желавших поражения Советского Союза — например, Русская церковь в Бразилии отказалась отслужить молебен за победу советского оружия, несмотря на требования прихожан. Но хватало и людей, стоявших на явно просоветских позициях. Так, в начале 1943 года к нам прибыл Глеб Васильевич Ватагин, который эмигрировал в 1920 году, в Италии закончил обучение, получил ученые степени по физике и математике, а в 1934 году принял участие в основании аргентинского университета в Сан-Паулу — уже оттуда с началом войны он посылал в Москву просьбу разрешить вернуться в СССР и использовать свои таланты на благо родины. Ему почему-то не ответили, но он вышел на нас и с середины 1943 года работал в Минске по проблемам нелокальной квантовой теории поля, физике частиц и ядра — ему и нескольким сотням его коллег, также набранным с миру по нитке, мы уже построили три циклотрона и собирались строить еще — сколько скажут — столько и построим, так как физиков-ядерщиков нам требуется много, и чем скорее — тем лучше.

А тот же белогвардейский генерал Беляев (в Белой армии он был еще полковником) — начштаба и фактически командовавший парагвайскими войсками во время Чакской войны, с началом Великой Отечественной целиком и безоговорочно встал на сторону Советского Союза, более того — он активно собирал средства в помощь Советскому Союзу, а из миллионного населения Парагвая примерно половина была настроена антифашистски (в РИ в развернувшейся вскоре гражданской войне 1947 года погибло 55 тысяч парагвайцев, 150 тысяч бежали от военной диктатуры, поддержанной Аргентиной и США), более того — множество молодых офицеров парагвайской армии, воспитанных русскими офицерами, также были на антинемецких позициях.

И вот мы как-то переживали за наших парагвайских потенциальных союзников — там и своих фашистов хватало, и в соседних странах их было навалом, и при соотношении населения один-к-ста — как бы соседи не устроили Парагваю новый геноцид. Ну или как минимум просоветским или антифашистским жителям — все-таки во время Чакской войны Парагвай поддерживала Шелл, тогда как Боливию — Стандарт Ойл, и обе компании совсем не прочь будут избавиться от элементов, которые могут что-то сказать против разграбления недр. И русским тоже не поздоровится — в том же Парагвае находилась созданная Беляевым организация русских эмигрантов 'Русский очаг', колония 'Новая Волынь' и еще несколько русских колоний численностью по 60-70 человек, да и в соседних странах — 'Перуанско-Кубанская станица', колония русских староверов из Литвы 'Балтика' и множество других — русских в Латинской Америке старались привечать — так, в Перу казакам платили деньги, которых хватало на еду-выпивку-табак и даже починку одежды и обуви, а Парагвае для русских выделили 45 тысяч гектаров земли, да и в других странах переселенцам из России выделяли землю, инструменты, продовольствие на первое время, посевные материалы — только живи и трудись.

Может, и не тронут — все-таки там много членов РОВСа, который выступает за борьбу с большевизмом и коммунизмом, хотя и странным образом — 'непримиримая борьба против коммунизма и всех тех, кто работает на расчленение России' — как одно вязалось с другим — не совсем понятно. Боролись бы тогда уж и против себя самих. Члены РОВС воевали на стороне Франко против республиканцев, против РККА в советско-финской, против партизан Тито, да и мы с ними тоже сталкивались — кто-то переходил к нам, кто-то воевал против нас во фронтовых или диверсионных частях, хотя немцы старались ровсовцев особо не использовать — им претила их идея насчет неделимой России — то есть прямо противоположная немецким планам — немцы даже отозвали летом сорок первого всех ровсовских переводчиков с оккупированных территорий, так как они 'слишком благоволят русскому населению' и вселяют надежды на независимость России. Тем не менее, РОВС приходилось принимать в расчет всем сторонам всех конфликтов — все-таки в ней было 100 тысяч человек, в основном — с боевым опытом. (В РИ РОВС существует и поныне — выступает все за то же, в том числе против всех правителей с 1991 года, называя их наследниками ленинской банды, в 2014 и далее добровольцы РОВС воевали на стороне ДНР против бандеровцев).

И как там сложится судьба этих и других антигитлеровски настроенных сил — пока не было понятно. Я помнил по своей истории, что после Второй Мировой в Южной Америке была хунта на хунте и хунтой погоняла, про убийство Альенде, про 'черных полковников' — впрочем, последние были в Греции, но, в любом случае, прогрессивным силам надо было бы помочь, тем более что я помнил и о коммунистических повстанцах, воюющих в джунглях десятками лет — то есть это было возможно, и, судя по Вьетнаму моей истории, даже участие США нам не помешает. И после того как мы забрались аж в Японию, это уже не казалось какой-то фантастикой — еще столько же — и уже Америка. Ну, может чуть побольше раза в два — 14400 километров если до Колумбии. Может, нас и останавливало пока такое расстояние — аж два перелета японской летающей лодки Каваниши H8K и три — наших грузовых на базе Пе-8. Через Европу и Африку и то выходило ближе — 'всего' 9400 километров. Без кораблей не получалось, но наши штабные все-равно начали прикидывать как бы нам использовать японскую авиацию для рейсов на Южноамериканский континент — радиосвязь уже была налажена дальнобойными станциями — там нашлись радиолюбители, знакомые 'нашим' аргентинцам и прочим — через них и установили связь, поначалу применяя в качестве шифра книги, названия которых тоже передавались эзоповым языком — по типу 'Помнишь книгу, которую читала Людочка прошлой зимой ? Принимай по ней послание' — и шли шести-семизначные цифры, обозначающие номер страницы, номер строки и номер слова из той книги. Так что добрались через радио — доберемся и самолетами, а то и кораблями. Благо что вторых, что первых мы уже захватили на небольшое государство.

Так, помимо описанных мною ранее самолетов, на освобожденных нами территориях Японии был, например, завод 'Кюсю' в Фукуоке на севере острова Кюсю, который производил противолодочные самолеты Q1W Токай — оснащенный двумя движками мощностью 600 лошадиных сил каждый, самолет мог выдавать всего 230 километров в час, зато много часов подряд — самое то чтобы охотиться на подлодки. И он брал 500 килограммов бомбовой нагрузки — мы немного поэксплуатировали эти самолеты по наземным целям управляемыми бомбами, пока японцы не перестали считать эти самолеты дружественными. Также завод производил учебные самолеты — очень полезная штука, так как наши пилоты, прибывавшие в Японию, не были знакомы с японской техникой — да, в общем все то же самое, но есть тонкости, которым надо бы поучиться. И в первое время у нас была такая возможность — японские самолеты мы осваивали постепенно, и прежде всего их штурмовые варианты или наши переделки в штурмовики — тут и скорости пониже, и не требуется фигур высшего пилотажа — для защиты от японских истребителей мы перебросили сюда тридцать наших самолетов, а в основном работали высотниками по аэродромам, благо что в первые три-четыре недели истребителей тут было мало — все работали на фронтах. Ну и понемногу мы осваивали японские истребители, благо что могли их выпускать на местных заводах.

Например, в Окаяме был авиастроительный завод, где выпускались истребитель Ki-43 с максимальной скоростью чуть меньше 600 километров в час — вполне современный аппарат, и штурмовик Ki-36, который не сваливался и на скорости 150 километров в час и имел радиус разворота всего 15 метров — отличная машина для штурмовки и для обучения пилотов, а также в качестве транспортника — с такой скоростью он мог садиться на довольно короткие площадки, а для взлета ему было достаточно 140 метров. Да и 150 килограммов бомб были вполне приличной нагрузкой — это с десяток ударов 15-килограммовыми бомбами, ну и один пулемет винтовочного калибра смотрящий вперед и один — назад, для стрелка. Поэтому три десятка захваченных готовых самолетов мы сразу приспособили для своих целей, да и стоящие на стапелях полсотни аппаратов рассчитывали дособрать. Конечно, наши штурмовики бипланной конструкции были по-приемистее и в плане взлета-посадки, и в плане боевой нагрузки, ну так на наших стояли два двигателя по тысяче лошадей, а на японце — один двигатель всего в пятьсот. Также мы захватили более сотни учебных бипланов фирмы Татикава — как на ее аэродромах, так и в учебных частях японских ВВС. А расположенный в Сасебо 21й авиационный арсенал ВМФ ежегодно выпускал сотни самолетов.

В общем, к концу января 1944 года мы располагали парком более тысячи самолетов японского производства только уже готовых, и с производственными мощностями еще на сотню каждый месяц. С пилотами было хуже — двести наших, по сотне корейцев и китайцев, полсотни японских — к тому же последних мы старались не брать, так как уже готовые пилоты там были пропитаны духом милитаризма — специально подбирали таких, действуя как и немцы, которые поначалу вообще брали в летчики только членов НСДАП, и лишь с 1942 года, после того как партийные стали совсем уж слишком быстро заканчиваться, начали набирать обычных гражданских. Так что и нам надо было учить своих, но дело это небыстрое, а потому более половины техники просто простаивало, а что летало — летало в основном чтобы проштурмовать что-то на земле, доставить десант и грузы, ну и на разведку — в этом плане отработанные навыки пилотирования были важны разве что при посадке — их наши курсанты и отрабатывали прежде всего, так что для транспортной авиации количество готовых пилотов понемногу росло — человек по десять-пятнадцать каждую неделю — полетают, можно будет учить на работу штурмовиками, а потом и на истребителей — тут ничего нового — это и у нас была стандартная практика.

Благо что наземных целей хватало. Например, помимо нефтяных полей севера Хонсю, нам надо бы еще навестить Хоккайдо и пройтись по его угольным шахтам — там добывалось 40% японского угля, и если его выбьем, то поступление угля с Японских островов на неподконтрольные нам предприятия практически прекратится — ведь еще 50% угля добывалось на теперь уже нашем Кюсю — аж 30 миллионов тонн в год. Да, угольные месторождения Китая, Кореи, Внутренней Монголии и Маньчжурии смогут поставлять уголь Японии — вместе с Южным, а теперь и Северным Сахалином и Тайванем общая добыча на этих территориях подошла к 80 миллионам тонн, но его ведь придется перегружать, везти морским транспортом, а все это — дополнительные издержки, и если до этого японцы ввозили на острова лишь 10 миллионов тонн, то теперь эти поставки должны будут возрасти в шесть раз минимум, чтобы возместить выбытие японских добывающих мощностей — да у японцев просто нет столько свободных кораблей и рабочей силы. Значит, либо придется перекраивать другие планы, либо ужиматься по текущим — а это все нам в плюс.

Но мы здесь разжились не только углем и авиацией — нам досталось и много судостроительных мощностей — побережья Внутреннего Японского моря издавна были одной из японских кузниц — наряду с Токийским заливом. Поэтому тут хватало промышленного добра, в том числе и по постройке кораблей.

Так, в Сасебо — на западе Кюсю, недалеко от Нагасаки — нам досталась одна из четырех судостроительных верфей императорского флота Японии — тут строили в том числе эсминцы и торпедные катера — то что нам надо для нашей войны — небольшое, маневренное и много. Здесь же из линейных крейсеров переделывали в авианосцы Акаги и Кага, здесь же были построены торпедные крейсера — не катера, а именно крейсера — махины под пять тысяч тонн, которые могли выпустить залпом 40 торпед из десяти четырехтрубных торпедных аппаратов — причем торпед не абы каких, а 'Длинное копье' — калибра 610 миллиметров, длиной девять метров, весом под три тонны, они могли нести до 700 килограммов взрывчатки на дальность до 40 километров при скорости 36 узлов или на 20 километров при 48 узлах — предполагалось, что два-три одновременных залпа с нескольких таких крейсеров дадут плотность достаточную, чтобы поразить несколько кораблей в ордере противника, но пока проверить теорию не представлялось возможным — сами по себе торпеды работали неплохо, но вот правильный эскадренный бой еще не состоялся ни один — в основном сражались только авианосцы, крейсера, эсминцы, подводные лодки — американский крупняк просто не добирался до такой стадии, чтобы японцы начинали массово садить по нему торпедными залпами.

А на самой верфи работало 50 тысяч человек, выпускали и ремонтировали помимо перечисленного легкие крейсера, подлодки. Здесь же, а также в Куре и на заводе Мицубиси Сенна в Осаке (тоже остался нам, как и еще одна верфь Мицубиси в Кобэ, там же — и верфь концерна Кавасаки) строились самые большие подлодки — класса Сентоку — длиной 122 метра, водоизмещением 6,5 тысяч тонн — больше крейсера ! — они должны были нести в том числе четыре гидросамолета для разведки и внезапных ударов по недоступным надводному флоту базам — японцы не мытьем так катаньем пытались достать американские ВМБ в штате Вашингтон, поэтому заложили зимой 1943 года первые три подлодки — на пробу (а РИ планы были на 12, затем на 6 — чтобы работать по всему западному побережью США; в АИ южная половина побережья была разгромлена в начале 1942 года). В Куре — недалеко от Хиросимы — мы захватили второй военно-морской арсенал. Еще один арсенал находился в Йокосуке — в Токийском заливе, и до него было не достать, а четвертый — в Майдзуру, находившимся на северо-западном побережье Хонсю, в 80 километрах к северу от Осаки — за этот город мы вели бои, но дело клонилось не в нашу сторону (к востоку от него, кстати, находится город и бывшее княжество Обама).

Помимо этих крупных предприятий в каждом городе был сонм средних и мелких — какой город ни возьми. Например, в Такамацу на северо-западе Сикоку — железнодорожный терминал, депо, вагоноремонтный завод, прядильная фабрика, еще один завод Макиты — их электромоторы применялись в том числе и на местных железных дорогах, которые начали электрифицироваться еще с 1910х годов. А также химический завод и еще полсотни мелких и средних предприятий. И со всем этим добром еще предстояло разобраться и выстроить или восстановить взаимные связи. Например, электрификация железнодорожного транспорта и производств будет отлично работать на угле острова Кюсю — дело только за производством паровых турбин, которыми будем раскручивать электрогенераторы. И тут такие производства были, и не только турбин, но и обычных паровых движков, и двигателей внутреннего сгорания — для них можно будет использовать и накопленное топливо, и синтетическое, которое тут выгоняли из все того же угля — хотя производство такого топлива выходило в четыре-пять раз более трудоемко чем перегонка нефти, но в конкретной ситуации — транспортные расходы, а, самое главное, недоступность источников нефти — дело было очень выгодным. А мы еще перебросили сюда документацию по нашим производствам синтетического топлива, и по производству синтез-газа из угля, и по катализаторам — все это через полгода-год обещало снизить трудоемкость производства синтетического жидкого топлива минимум на треть, что уже будет сравнимо с нефтью даже в мирное время.

К сожалению, самое сердце японской промышленности — Токио и его окрестности в двести— триста километров — нам, напомню, захватить и тем более удержать не удалось. А жаль — например, именно там Мицубиси еще в 1943 году сделал свой первый турбореактивный двигатель, и если дело у них пойдет, то скоро нам не поздоровится. А дело у них пойдет — я помню, что после войны японцы выпускали и свои движки, и реактивные самолеты — транспортники, истребители и прочее. Все это было, конечно, не на слуху — в отличие от США и даже Франции с Англией — японцы работали по типу Италии — тоже втихую выпускали реактивную технику и в ус не дули. И нам до всего этого было не достать, как не достать и до штаб-квартир большинства дзайбацу.

Так, заводы Мицубиси располагались в основном в Нагое и городах вокруг нее — а это 140 километров на северо-восток от Осаки — самой северной точки, где мы смогли хоть как-то закрепиться, и 250 километров на юго-запад от Токио. Далековато, нам были доступны только их двигателестроительные заводы в Хиросиме — 150 километров от юго-западной оконечности Хонсю — и в Окаяме — еще 140 километров и столько же от Осаки, но уже на запад. Дзайбацу Сумитомо — это Осака и Киото — в первом мы взяли под контроль их цементное производство, производство электрических кабелей и еще несколько предприятий. Так что грех было жаловаться, хотя разжигателей войны пока и не добили — ни старых, ни новых. Так, дзайбацу Ясуда — уже более молодой концерн, образованный во второй половине девятнадцатого века, но основное расположение тоже — Токио (в РИ именно из этого клана происходит Йоко Оно — жена Джона Леннона). Более мелкие дзайбацу были образованы еще позднее — уже в конце 19-начале 20 века — Асано — это Токио и Хоккайдо, Накаджима, выпускавшая наряду с Мицубиси самолеты — также в центральных областях Хонсю.

ГЛАВА 35.

Тем не менее, мы откусили и от всех этих дзайбацу, и от государства — которое по факту тоже было дзайбацу, и от военных — сухопутчиков и моряков — которые также строили свои внутренние империи по принципу дзайбацу — от всех этих группировок мы откусили довольно много. Если взять то же кораблестроение, то в дополнение к описанному выше, на северном побережье Кюсю в Оите расположена одна из верфей крупной судостроительной компании — Имабари. А их штаб-квартира и соответственно еще верфи — на соседнем Сикоку. На верфи города Куре — неподалеку от Хиросимы — был построен линкор Ямато, а в Нагасаки на Кюсю — его систер-шип Мусаси. В Куре строился третий систер-шип этих гигантов — корабль под номером 111 — он был уже спущен на воду, на него установили орудия и двигательные установки, и в принципе он уже был на ходу, хотя еще требовалось распаковать, установить и отладить систему управления огнем, отладить работу механизмов, но выходить в море он уже мог. И что теперь делать с этим монстром длиной 260 метров и водоизмещением в 70 тысяч тонн — мы не представляли, но японцам его оставлять нельзя (в РИ в 1942 был разобран на металл после поражений от американцев при Мидуэе — требовалось возместить потери в авианосцах). На этих же верфях были построены либо еще строились и авианосцы — мы насчитали пять корпусов разной степени готовности, которые строили как моряки, так и сухопутчики — обе группировки постепенно создавали свои полноценные структуры, которые могли вести боевые действия везде — то есть моряки наращивали свою сухопутную часть, армейцы — морскую. В Кобэ также шло строительство авианосцев и других крупных кораблей, в Нагасаки был уже спущен на воду авианосец Амаги длиной 230 метров и водоизмещением 20 тысяч тонн, который мог брать на борт 63 самолета и имел мощное зенитное вооружение — 12 орудий калибра 127 миллиметров, 51 зенитку калибра 25 миллиметров и 6 пусковых установок залпового огня, каждая на 28 ракет калибра 120 миллиметров (РИ) — ракеты начинялись шрапнелью, которая своими подрывами создавала облако поражающих элементов на высотах от одного до полутора километров. Мы, конечно, тут же начали переделывать эти ракеты в управляемые, для чего перегнали по воздуху сотню комплектов наракетного управления и три системы для операторов, а также стали прикидывать как бы все это производить здесь.

Благо что японское производство тех же РЛС у нас тут было — пусть они работали и на метровых волнах, но для обнаружения самолетов они очень даже подходили. Японцы осваивали и дециметровые волны, но эти производства находились в Токио, поэтому для борьбы с их управляемым вооружением придется переводить сюда наши станции — весь мир, глядя на нас, активно разрабатывал и свое управляемое вооружение, и средства борьбы с ним — немцы — понятное дело, они же активно делились наработками с японцами и итальянцами, так и американцы — те тоже перестали считать свои РЛС верхом достижения и сейчас создавали дециметровые станции, чтобы отлавливать всякую летающую мелочь типа управляемых бомб и ракет — англичане-то еще до войны тщательно изучили советские публикации по магнетронам и потому такую технику уже имели — ну да Капица и прочие не раз получали по шапке за разбазаривание советских достижений — теперь вот и американцы подтягивались.

И хорошо что Капицу сделали невыездным в 1934 — иначе англичане, а следом и американцы получили бы еще и технологию центифужного разделения изотопов. А так — они начинали работы с электромагнитных и газодиффузионных методов, пока бериевские спецы не прикрыли все эти проекты, да так, что треть Чикаго пришлось эвакуировать, вместе с некоторыми автозаводами, да и сделали это не сразу — про радиацию и грязные бомбы мало кто тогда слышал. Мы, впрочем, также начинали с электромагнитного разделения в масс-спектрометрах, хотя уже сейчас у нас работало несколько десятков центрифуг — на пробу — причем они были созданы по моему начальственному произволу, так как все наши ученые выступали именно за газодиффузионный метод, но я-то помнил, что СССР работал именно на центрифугах — значит, и нам так надо, тем более что методы балансировки вращающихся механизмов у нас были отработаны уже неплохо. Вот наши ученые и выделяли изотопы из чешской руды, поставляемой контрабандным путем — на этом работало аж шесть самолетов и более трех тысяч человек прикрытия — юридического и силового — тут мы просто задействовали три из тех десятков каналов, что были созданы на случай возможного ухода из Советского Союза.

Впрочем, в начале 1944 вывоз руды и концентрата шел уже почти что свободно — если войска Третьего Рейха еще как-то пытались этому противодействовать, то войска ФРГ просто закрывали глаза — я им подкинул несколько намеков, так что ребята рассчитывали что все обойдется (об этих событиях еще расскажу). Но нифига — Адэнауэр мне не нужен был в качестве политика ни в каком виде — именно он в моей истории приложил много усилий чтобы посеять раздор между СССР и США — лишь бы сохранить свое маленькое болотце под своим же контролем, ну а капиталистические круги нашли в нем нового Гитлера в том плане, что он собирался сохранить систему эксплуатации трудящихся, только основываясь уже не на национализме, а на католицизме с его папской энцикликой Rerum Novarum еще от 1891 года, изложенных в благостном стиле 'взаимное согласие приводит к красоте доброго порядка' — типа капиталистам надо заботиться о рабочих, а рабочим — беспрекословно выполнять все что скажет капиталист — типа волк как никто другой позаботится об овцах, Муссолини с Гитлером не дадут соврать. Поэтому если они думают, что мы не пропустим войска РККА на запад — то они просто не знают русских. Впрочем, если знали бы — не напали.

Так что материалы для экспериментов поступали во все большем количестве, и уже не требовалось столько ускорителей чтобы изготовить хотя бы граммы. Да и само устройство реактора было навязано мной — все хотели строить что-то типа 'Чикагской поленницы' — штабеля графитовых кирпичей, внутри которых укладывались стержни оксида урана и замедлителей из кадмия. Совершенно несерьезная конструкция. Поэтому я выделял финансирование только на конструирование ТВЭЛов и реакторов из них — все-таки когда топливо находится внутри стального стержня — это выглядит гораздо надежнее. Да и то — я притормозил работы по созданию непосредственно реакторов, и пока все усилия ученых направил на исследование материалов — как они будут себя вести в агрессивной среде, когда жарко и большое облучение — мне не надо 'чернобыля' под Минском.

И, собственно, ученым не куда было деваться — эти работы мог финансировать только я, и я делал это даже не через советские плановые структуры, а из личных научных баллов — по этой системе, которую я же и создал, я был миллиардером, мой капитал был процентов десять от ежегодного бюджета всего Советского Союза, пусть это и выражалось не непосредственно в деньгах, а лишь в возможности направить их на исследования и производство — ну так для того эта система и создавалась, а лично мне другого и не надо — зарплата в пять тысяч рублей за председательство в ВС ЗРССР, еще три тысячи — за штабную работу (летчики за один сбитый самолет противника получали тысячу рублей), сколько-то гонорарами за статьи и книги, ну продуктовые карточки — понятное дело, а также служебная трешка с дачей покрывали все мои расходы, да и жена уже снова работала. А проценты с научного капитала, что вообще-то шли уже живыми деньгами — это все я перечислял в Фонд Обороны — несколько миллионов в месяц — это полсотни Т-43 или семьдесят Т-34. С учетом того, что я сэкономил Советскому Союзу минимум два бюджета — почти четыреста миллиардов — мои 'капиталы' были вполне оправданными, даже если не считать миллионов спасенных жизней. Поэтому и мой произвол в науке все принимали если не как должное, то как неизбежное, тем более что многие мои идеи подтверждались практикой. Еще бы они не подтверждались — ведь я их брал из моего времени.

Так что даже Капица понемногу присматривался к нашим институтам — в Москве он не получит ни такого финансирования, ни оборудования, ни производственных мощностей — циклотроны-'кастрюльки' диаметром до метра и энергиями до 10 МэВ мы выпускали чуть ли не серийно — а такие энергии позволяли получать короткоживущие радионуклиды, которые должны были использоваться в течение часа, поэтому и установки должны были стоять там, где эти радионуклиды потребовались — шли большие работы по медицине, биологии, селекции, изучению работы механизмов, да и в контроле изделий просвечивание циклотронным излучением требовалось во все возрастающих объемах, не говоря уж о лечении рака, а также изготовлении мембран с контролируемыми порами — чем дольше облучаешь — тем больше размер пор, в результате этими мембранами можно очень точно разделять вещества по размеру молекул. Наши экспериментаторы изучали и способы изменения характеристик материалов облучением — например, облученные стальные поверхности приобретали какую-то фантастическую износостойкость, даже без нанесения защитных слоев — и все это надо было изучать и исследовать. Мне-то все эти циклотроны были интересны прежде всего с медицинской точки зрения и для микроэлектроники — ионная имплантация разогнанных пучков позволяла управлять глубиной легированного слоя, когда каждые 10 кЭв увеличивали заглубление на 0,01 микрометра, ну и трансмутационное легирование кремния — когда заготовки из чистого кремния без примесей помещаются в зону ядерного реактора и там часть атомов кремния превращается в фосфор — происходит как бы легирование, но при этом возникающая 'примесь' распределяется гораздо более равномерно чем при обычном легировании — а такое постоянство распределения важно для приборов с зарядовой связью и силовой электроники — в первом случае ячейки одинаково реагируют на свет и переносят заряды, во втором — не возникает излишне горячих пятен. Впрочем, это не совсем циклотроны, хотя и близко к тому — на них наши физики-ядерщики изучали все эти ядерные дела.

В общем, если в 1936 году в мире было всего 20 циклотронов, да и позднее — ненамного больше, то у нас в 1944 счет шел уже на сотни — видимо, у нас понемногу зарождалась циклотронная промышленность — по типу той же вакуумной, выпускавшей вакуумные насосы разных типов общей производительностью чуть ли не кубический километр в секунду — то есть за секунду они могли уполовинить давление в кубокилометре — чем дальше, тем вакуума требовалось нам все больше, особенно для производства особо чистых веществ для микроэлектроники и сплавов для вооружения — вот мы и построили несколько поточных линий под разные модели. Солидные циклотроны — диаметром уже в несколько метров — пока построили три — именно на них мы первыми взяли энергию в 100 МэВ и начали открывать новые химические элементы, несуществующие в природе. И также собирались запускать опытно-серийное производство, да и линейные ускорители все время росли в длине. Более того — мы построили первый в мире синхротрон, который при диаметре 15 метров выдавал уже 600 МэВ, и строили синхрофазотрон диаметром 30 метров и энергией на несколько ГэВ — сколько — пока было неясно никому — надо построить и посмотреть. Благо что мне лишь стоило накидать нашим физикам этих привычных для меня, но еще неизвестных тут слов, а уж они сами все и додумали. Так что Капица еще не видел ни такого оборудования, ни кадров ... хотя по кадрам это я конечно загнул — мы еще наращивали свой потенциал.

В том числе за счет возвращенцев — керенской, ленинской, бухаринской, сталинской волн. Так, к нам вернулся Владимир Ипатьев — серьезный ученый в области переработки нефти вообще и каталитического крекинга в частности — он отказался возвращаться в СССР после дела Промпартии, и в США здорово продвинул их нефтепереработку, а посол СССР в США Андрей Громыко (в моей истории он станет известен как 'Господин Нет') хвастался, как 67-летний Ипатьев плакался в его кабинете — 'Поймите, мне нет жизни без России'. Ну, громыкам такие люди не нужны, а нам — очень даже, благо что березки у нас такие же, что и в Ленинграде, Калинине, Горьком или Свердловске. Химик Чичибабин, физик Гамов, генетик Тимофеев-Ресовский, и сотни других таких же и менее именитых ученых — всех их надо было обеспечить фронтом работ, материалами, оборудованием, помощниками и учениками, жильем, безопасностью. Плохо было, что все эти люди уже успели нанести пользу нашим западным заклятым друзьям, и я уже понемногу раздувал шпионскую истерию — из-за каких именно врагов народа этим людям пришлось бежать за границу. Правда, тут же давал ответ, благо что большинство этих врагов были расстреляны в 1937 и далее. Надеюсь, эта подсказка позволит Сталину закрыть глаза на эту реэмиграцию и оставить и людей, и меня в покое — по крайней мере по этому направлению.

Вот все эти люди и двигали нашу технику, и чем дальше, тем со все большим прогрессом, так как нарастала и научно-промышленная база, и количество учеников-помощников — если японские фашисты в начале тридцатых собирались к пятидесятым иметь армию в сто миллионов человек (да, сто миллионов — именно армию), то мы собирались растить миллионы ученых — разительные отличия между фашистским и социалистическим строем, и это различие говорило о том, как разные общественные формации собирались обустраивать свою жизнь — если фашисты — за счет покорения других народов, то социализм — за счет покорения природы.

Но что для меня было самым удивительным, так это то, что несмотря на эти различия, аппаратура как врагов, так и союзников тоже была вполне так на уровне — это несмотря на убогую элементную базу, которой требовалось напихать десятки килограммов, чтобы качественно отсеять лишнее многочисленными фильтрами и усилителями. Да, наши первые образцы управляемого оружия были еще более убогими — ну так на тот момент еще никто не сталкивался с таким вооружением вообще, поэтому летали как у себя дома — маневры были рассчитаны лишь на зенитную артиллерию с ее неповоротливостью в плане маневра поражающими элементами по высотам — пока отследят изменение высоты, пока отдадут команду на изменение времени подрыва, пока эти снаряды с новыми установками взрывателей начнут поступать к казеннику орудия — высоту снова можно и поменять — и снова зенитчикам придется повторять всю эту работу — инициатива всегда оставалась за авиацией, и лишь плотный строй, а также необходимость выдерживать высоту и курс при заходе на бомбометание давала зенитчикам какую-то надежду если не подбить, то хотя бы повредить вражеские самолеты, ну или не дать им спокойно отбомбиться — глядишь, рука пилота дрогнет от близких разрывов, и бомбы вместо завода рухнут в жилых кварталах. Против управляемых ракет такое, конечно, не срабатывало — даже при визуальной наводке плавное изменение высоты полета на сто-двести метров отслеживалось оператором в реальном времени и ракета просто слегка меняла направление полета. Поэтому первые месяцы против управляемого ракетного вооружения не было никаких мер, и массовые расстрелы немецких бомбардировщиков прекратились только из-за прекращения собственно их полетов — частично из-за серьезного уменьшения самолетов, а в основном — чтобы не продолжать безнадежное на тот момент дело.

До этого и помехи никто даже не догадывался ставить потому что не требовалось. Сейчас же, чтобы разобраться в многомерном пространстве поступающих сигналов, надо было исследовать их во множестве разрезов, и нарезать их было можно лишь с применением активных элементов — то есть тяжеленными по сравнению с транзисторами электронными лампами. И ведь как-то нарезали, пусть пока и самолетным, а не ракетным оборудованием — у немцев, например, уже появились довольно эффективные обманки наших радаров наведения и подрыва, которые при облучении высылали 'ответные' импульсы, обманывающие ракету в плане дистанции и та подрывалась слишком далеко от борта воздушного судна — поэтому, как в старые времена, снова приходилось полагаться на визуальное сопровождение и уже затем подрыв по радару, включавшемуся в самый последний момент — чтобы противодействующая аппаратура просто не успела среагировать. Японцы, правда, до такого еще не доросли, а потому даже их примитивная элементная база подойдет для изготовления аппаратуры наведения ракет — как минимум визуального, но с автоматизацией подрыва — японцы просто пока не смогут этому противодействовать. Как пригодятся и их сонары для поиска подлодок — японцы уже опасались подниматься выше двадцати метров от поверхности на долгое время — чтобы не разглядели и тем более не достали падающими бомбами или ракетами — и уж тем более всплывать на поверхность в радиусе минимум пятисот километров от нас, так что без сонаров скоро станет тоскливо.

А по кораблям тут было еще много чего помимо перечисленного — в том же Нагасаки достраивался авианосец Касаги, однотипный Амаги, а в Куре — Кацураги и Асо — напомню, все были водоизмещением 20 тысяч тонн и могли нести 63 самолета. В Кобе и расположенной чуть западнее Хариме строились несколько эскортных авианосцев на 20-30 самолетов, они же строились и в Нагасаки, Хиросиме, Куре — японцы все больше делали ставку на авианосный флот — точка зрения адмирала Ямамото понемногу брала свое. 'Наши' верфи компании 'Нагасаки дзосэнсе' в Нагасаки были крупнейшими судостроительными верфями в стране — следом шли 'Кавасаки дзонсе' в Кавасаки, неподалеку от Токио. И что делать со всеми этими корытами — было пока непонятно. Мы-то, как сухопутные люди, делали ставку на танки и авиацию, а вот японские, корейские и китайские товарищи — все они дружно выступали за достройку всех этих кораблей и закладку новых. Оно и понятно — китайцы и корейцы рассчитывали как минимум свалить с островов, а в максимуме — и поквитаться с японской военщиной, японским же товарищам надо было защититься от своей военщины, на крайняк — также свалить с островов если дело не выгорит. Все кроме нас были заинтересованы в судостроении, поэтому и нам не следовало плевать против ветра — вдруг и пригодится.

Всего же из шести десятков сухих доков мы захватили более двадцати штук, а из 1,1 миллиона тонн годовых судостроительных мощностей — триста тысяч — существенно, хотя и несмертельно для японских дзайбацу, особенно учитывая, что у японцев не было тех потерь в авианосцах, что произошли в мое время, более того — они захватили два американских, да и вообще — Гавайские острова пока были лучшим японским авианосцем. Но и помимо кораблестроения нам многое чего перепало. Так, из орудийного производства в 84 тысячи орудий в год мы захватили мощностей примерно на 10 тысяч стволов. По минометному производству — мы получили его в армейском арсенале в Осаке, там же японцы наладили производство клонов нашего РПГ-7 (в РИ они запустили там помесь немецкого Панцершрека и американской Базуки, и позднее — в 1944), и еще минометное производство японцев было в Маньчжурии — тысяча стволов в год. Всего же по выпуску минометов Япония даже рядом не валялась с Советским Союзом, который выпускал минометы десятками тысяч штук в год (в РИ в СССР за годы войны выпущено 347900 минометов всех систем; немцы, американцы и англичане — не более ста тысяч штук каждые). Да, самым массовым у них был 50-миллиметровый миномет — его они выпустили более 120 тысяч штук, и в джунглях его применяли вполне эффективно прежде всего за счет массовости огня. Но такие минометы никем за нормальное оружие и не считались — не столько из-за недостаточной мощности мины, но прежде всего из-за примитивной наводки и малой дальности — поэтому-то наши 60-миллиметровки сначала также никем не воспринимались всерьез, лишь понемногу все распробовали и нормальные прицельные приспособления, и удлиненные мины, которые были ненамного слабее мин калибра 82 миллиметра. А остальных минометов — калибрами от 81,2 до 320 миллиметров — японцы делали в меньших количествах, причем большинство — кроме 81,2 — были нарезными — японцы делали ставку на нарезную артиллерию, так как справедливо считали ее более точной. Точной, но и производить ее было сложнее — это не простая труба с толщиной стенок три миллиметра — все-таки чтобы позволить снаряду врезаться в нарезы, для него требовалось создать более мощные усилия, которые должен был выдержать и ствол. Поэтому наши гладкостволы — что минометные, что безоткатные — стали для японцев неприятным сюрпризом — массовое применение легкой но мощной артиллерии ближнего боя заставляло японскую пехоту быстро залегать или исчезать в клубах осколков. А уж самоходки вообще произвели фурор.

Из производственных мощностей на 26 тысяч самолетов нам досталось мощностей всего на пять тысяч аппаратов, из которых максимум две были боевыми по нашим нормативам, то есть пригодными к ведению боевых действий над сушей, хотя и остальные — транспортные, учебные, торпедоносцы — позволят нам и работать по наземным целям, и перебрасывать войска и грузы быстро и далеко. Ну и по мелочи нам тоже неплохо досталось — так, из годового производства в 150 тысяч пулеметов мы получили мощностей на 20 тысяч — правда, японских, а потому мы сейчас налаживали там производство самозарядок и автоматов — которые пистолет-пулеметы — а также пулеметное производство под наше оружие. Японское производство пистолетов-пулеметов мы захватили все сто процентов — завод в Кокура на Хонсю производил японские ПП тип 100 — клон швейцарского SIG от двадцатого года, который в свою очередь был клоном немецкого MP-18 — который с магазином вбок. В общем — довольно убогая конструкция под убогий патрон Намбу 8х22, но — производство, а главное — оборудование, кадры, технологии — того же хромирования канала ствола — и достаточное количество сырья — все-таки кругом горы. То есть потери японских дзайбацу в производственных мощностях были хотя и существенные, но несмертельные, причем больше все-таки пострадали флотские, армейцев беда коснулась в меньшей степени.

Но не только кораблями жило Внутреннее Японское море. В Хиросиме концерн Мицуи построил завод сталелитейной компании 'Нихон сэйкосё', на котором выпускали танки и орудийные стволы, в том числе крупного калибра — завод удовлетворял треть потребностей флота в крупных стволах. В Миикэ на Кюсю Мицуи построила завод по производству искусственной нефти из местного угля. И ей было откуда брать сырье — так, только одна шахта Мицуи Кодзан недалеко от Омуты на Кюсю — она выдавала четверть всего угля, добывавшегося на Японских островах, а шахты концерна Мицубиси — Кюсю танко кисэн — выдавали еще десять процентов, всего же на Кюсю приходилось, как я упоминал ранее, половина добычи угля на Японских островах, и где-то треть добычи Японской империи, если считать вместе с добычей на оккупированных территориях. А где уголь — там и энергоемкие производства — неудивительно, что здесь было много сталеплавильных заводов, да и стекло выпускалось сотнями тысяч квадратных метров — как например на заводе компании Japan Sheet Glass в Китакюсю на нашем Кюсю.

И была возможность и далее развивать эти производства. Из общих станкостроительных мощностей в 60 тысяч станков в год нам досталось десять тысяч, а из 750 тысяч всего установленных станков — более ста тысяч. Правда, японское станкостроение страдало той же болезнью универсализма, что и советское, и немецкое, лишь американцы от него понемногу избавлялись, хотя им еще было далеко до нас. Универсальный станок, конечно, обеспечивает гибкость производства — сначала можно точить одну деталь, через час — другую — и так далее. Но когда речь заходит о массовом производстве однотипных деталей, вся эта гибкость становится не нужна — станок постоянно работает на одной-двух скоростях из нескольких десятков доступных, длина и диаметр обрабатываемых поверхностей также находятся в пределах, не использующих всех возможностей станка — просто не требуется. В результате одни шестерни коробки скоростей используются постоянно и быстро изнашиваются, тогда как другие шестерни остаются незадействованными. Направляющие станка тоже изнашиваются только на определенном участке, а другие участки остаются девственно свежими, безо всякого износа. Вот и получается, что на производство такого станка угрохали кучу металла, человеко-часов, станко-часов, и в результате большинство этих затрат оказалось невостребованными, а это в итоге — недополученная конечная продукция. То же и с кадрами. Ведь как надо мыслить по-бюрократически ? Раз станок — универсальный, значит, и работать за ним должен токарь-универсал. А учить такого долго. Вот и нехватка станочников, да и те, приходя из учебки, не набив руку на тысячах простеньких деталей, еще требуют доучивания.

Поэтому местные японские специалисты и рабочие очень удивились. Сначала — когда мы выкатили сделанные ими же по нашим чертежам линии станков и приспособлений для производства оружия. Эти линии ведь недаром назывались 'партизанскими' — там, где хватало места для одного универсального станка, наших можно было установить четыре штуки — и это еще без механизации загрузки-выгрузки деталей, когда станки можно было устанавливать и в два яруса — все-таки они и гораздо менее массивные по сравнению с универсальными, и человеку требовался доступ только для очистки, замены инструмента, калибровки, ну и для ремонта — то есть не нужно было рабочее пространство, на котором можно было бы двигаться свободно в течение часов. Но и установленные здесь — с ручным управлением — эти станки казались японцам какими-то недомерками. Поэтому они снова удивились, когда смогли выдавать на таком оборудовании сотни единиц в сутки самозарядок под пистолетный патрон. А всего-то — двадцать специализированных станков и сто семнадцать спецприспособлений — все согласно нашей формуле производства массовых изделий — 'средства производства — спецстанки и приспособления — на универсальных, конечная продукция — на специализированных'. Проблема с кадрами на японских заводах рассосалась практически моментом, буквально за пару месяцев — ведь до этого лишь двадцать процентов станочников были достаточно квалифицированными, тогда как остальных поставили у станка чуть ли не с поля. Вот последние и работали теперь на спецстанках, где не требовалось сложных действий и расчетов — даже измерения были заложены в шкалы рукояток жестко отмеренными метками вместо нормальной отградуированной шкалы — оставалось лишь снять начальный слой чтобы выровнять поверхность, измерить диаметр, общим винтом выставить поправку — и затем, следуя рискам, снимать металл слой за слоем. Деталь за деталью. Десятки и сотни в смену.

ГЛАВА 36.

На базе этой промышленности и энергетики мы и начали развивать социалистическое хозяйство — не только военное, но и гражданское. Например, химические заводы Тойо Коацу в Хиросиме выпускали не только порох со взрывчаткой и отравляющие вещества, но и серу, азотные удобрения, дезинсекторы, гербициды — все это рекой хлынуло в сельское хозяйство островов Кюсю, Сикоку и юга Хонсю — требовалось быстро решить проблему пропитания в условиях возможной изоляции — собственно, на это и были направлены наши первоочередные усилия, тем более что благодаря климату здесь можно было получать до трех тонн риса с гектара, но только тем хозяйствам, которые были способны покупать удобрения, так что наши бесплатные удобрения под будущий урожай были очень кстати — я, конечно, сторонник экологии и прочей зеленой энергетики, но не когда речь идет о выживании. А в ряде южных районов Японии — в частности на наших Кюсю и Сикоку — можно было получать и два урожая в год, причем на открытом грунте.

В принципе, как и в случае других завоевателей, если бы японские правители уделяли столько же внимания своему сельскому хозяйству, сколько они уделяли завоеваниям, ничего завоевывать им и не пришлось бы. А так — ситуация с продовольствием тут ухудшалась еще с конца тридцатых годов. Вкупе с плохим урожаем 1940 года это привело к падению доступного риса. Доходило до абсурда. Стоимость риса была зафиксирована, а стоимость бобового жмыха, применяемого крестьянами для корма скоту — нет, и вскоре этот жмых стоил уже дороже риса, так что крестьяне начали скармливать скоту рис, в результате количество риса на рынке еще снизилось, а по жмыху пошло затоваривание. Правительство попыталось ввести поощрение для тех, кто вырастит риса больше, а так как арендная плата взималась также рисом, то именно владельцы земли стали получать еще больше прибыли — они получали рис от арендаторов в натуральном виде, а продавали уже по повышенной цене, получая поощрение от правительства. Ухудшалось и положение с удобрениями. Японские крестьяне вносили на один гектар в среднем 21 килограмм удобрений из серы, 19 — фосфорных удобрений, 12 — азотных. Но этого было совершенно недостаточно для того, чтобы получать более-менее приличные урожаи со столетиями используемой земли — для риса требовалось по 60-100 килограммов удобрений натрия, калия и фосфора — фосфор формировал мембраны клеток и АТФ и АДФ — кислоты, участвующие в переносе энергии в клетке, калий осуществлял осморегуляцию — то есть перенос жидкостей и растворенных в них микроэлементов — он влиял на катионно-анионный обмен в клетках, а всего же чтобы образовать на гектаре тонну зеленой массы — то есть не только зерна, но еще и стеблей, листьев — рис потребляет из почвы 20 килограммов азота, 12 килограммов фосфора и 21 килограмм калия — с учетом того, что он использует только от 20 до 60 процентов внесенных удобрений, потребности в них были значительно больше. То есть поля и так были недокормленные, а тут еще из-за снижения импорта уменьшилось производство удобрений, из-за чего, а также из-за инфляции — увеличилась их стоимость, удобрения стали недоступны подавляющему количеству крестьянских хозяйств. Из-за всех этих передряг сбор риса в 1940 составил всего девять миллионов тонн вместо десяти с половиной. В 1941 эти цифры были еще ниже.

Японское правительство пыталось выправить ситуацию своими привычными методами — вводило ограничения на выращивание других культур — чая, тутового дерева, мяты, табака, цветов — всего того, что давало больший доход и хоть как-то позволяло крестьянам сводить концы с концами — то есть пытались заставить крестьян выращивать рис чисто административными методами, но при этом не оказывая им никакой помощи в виде хотя бы субсидий на удобрения, не говоря уж об организации новых производств — ну как же ? тогда существующие производства принесут меньше прибылей своим хозяевам ! Заодно правительство принимало планы по освоению дополнительных полумиллиона гектаров земель — прежде всего за счет трудовой мобилизации сельского населения, которое и так пахало за двоих — за себя и за тех, кто был призван на завод или в армию. И это несмотря на то, что увеличивалось количество заброшенных участков — если в 1938 году их было 23 тысячи гектаров (из 6,1 миллионов всей обрабатываемой земли — меньше гектара на 10 человек населения), то в 1941 — уже 40 тысяч (из 5,86 миллионов гектаров), и дальше эти заброшенные площади только увеличивались (в РИ в 1945 — 100 тысяч гектаров). Верхушка Японии тщательно пыталась влить новое вино в старые меха — вместо перераспределения прибылей в пользу крестьянской среды и массовой механизации труда, чтобы компенсировать убыль рабочей силы, оно лишь кормило крестьян призывами поработать во благо императора и победы, и причем даже по ее гипотетическому достижению не обещалось, что что-то поменяется к лучшему — типа 'вот победим, вот тогда — ух-х-х-хххх ! а пока уж потерпите' — нет, такого даже и в мыслях не было — 'вы тут поработайте как следует, а мы все забудем'. В итоге даже по официальным данным калорийность выдаваемого по карточкам продовольствия была всего на 6 процентов выше минимально необходимой для жизни. Правда, в реальности это компенсировалось утаиванием продовольствия — много просто проходило мимо контролирующих органов. Так что недовольных что среди крестьянства, что среди рабочих — особенно недавних крестьян — было много.

Эти силы, напомню, и составили ядро Народно-Освободительной Армии Японских островов. Причем первое время шествие советской власти по островам было поистине триумфальным — пока не уперлись в центральные районы. Как я упоминал, у японских милитаристов на островах было не более миллиона войск — в основном учебные части, полиция и вооруженные отряды дзайбацу и проправительственных милитаристских организаций. А мы выдвинули неубиваемый лозунг 'Долой войну !', дополнив его 'Мир хижинам, война дворцам', ну и до кучи — 'Власть — народу ! Земля — крестьянам ! Фабрики — рабочим !'. Все четко и понятно, разве что я, вспомнив про перестроечную шутку 'Воду — матросам !', добавил 'Море — рыбакам !' — в Японии рыболовство издревле было важным источником пропитания — все-таки острова. Под эти лозунги к нашей армии и примкнуло много крестьян, рабочих, рыбаков, интеллигенции, к тому же первое, что мы делали в городах — это открывали тюрьмы, так что вскоре мы получили и большое число подкованных и проверенных революционеров или хотя бы антимилитаристов. Поначалу, как я уже писал, не обошлось и без эксцессов, когда доведенные до отчаянья корейские и китайские бывшие рабы, да и вконец обнищавшие японские крестьяне и рабочие, вымещали злобу на первом попавшемся более-менее прилично одетом японце — не всем хватило помещиков, охранников и управляющих рудников и предприятий, на которых трудились угнанные в неволю люди — вот и отводили душу на ком попало. Но после двух недель кровавого террора дело вошло в колею — помещиков, капиталистов, сельских старост, членов фашистских организаций — этих вешали, закалывали вилами, сбрасывали со скалы, иногда расстреливали, хотя за несанкционированный расход патронов полагались наказания в виде хозработ — по дню за каждый понапрасну истраченный патрон.

С оружием — да, поначалу была большая напряженка. Что-то привезли мы, но для двух-, а к марту уже трехмиллионной армии это было каплей в море. Больше отняли у охраны рудников и предприятий, конфисковали у полиции, а что-то взяли уже и из японских арсеналов, но, к нашему сожалению, они были почти что пусты — сто тысяч винтовок, несколько тысяч пулеметов и несколько десятков орудий — это все что нам с них досталось — мощная но неэффективная промышленность работала на пределе сил и оружие шло в армию и на флот еще теплым. Еще несколько десятков тысяч единиц принесли к нам с собой дезертиры из армии и полиции — бывшие сельские и городские парни не хотели воевать со своими земляками за интересы капиталистов. Поэтому захваты оружейных и других заводов оказались как нельзя кстати, и рабочие, наконец начавшие работать на себя, трудились по двенадцать часов уже не из-под кнута надсмотрщиков, а добровольно. Тысячи винтовок, сотни тысяч патронов, сотни пулеметов, десятки орудий — Народная Армия пополняла свой арсенал, готовясь к боям с недобитыми капиталистами и японской императорской армией и флотом, возвращения которых ждали с недели на неделю. Мы даже начали выпуск гладкоствольного оружия — прежде всего ружей, стрелявших дробью — на дальних дистанциях это, конечно, бесполезно, но вот вблизи — в засадах, при защите окопов — в самый раз — тут уже дальнобойность нарезного оружия даже будет проигрывать залповому картечному огню. Рос и выпуск гранат — по три, пять, а затем и одиннадцать тысяч в сутки, на что мы пустили много взрывчатки, предназначавшейся для флотских орудий. Ну а через четыре недели после нашей высадки пошло уже и наше стрелковое оружие — пистолетные самозарядки.

Но восставшим надо что-то есть, надо кормить население. Поэтому все, кто не имел оружия, вошли в трудовые отряды, которые распахивали целинные земли и засеивали их всем, что найдется под рукой — не только рисом, но и пшеницей, соей, даже картошкой, которую японцы и за еду-то не считали. А ведь, например, кукуруза на силос требует в пять-десять раз меньше удобрений, чем рис, а, например, чтобы получить прирост живой массы телят в центнер, надо затратить 10-15 центнеров кормов, а с гектара можно получить и сотню центнеров кукурузного силоса — то есть минимум 700 килограммов живого веса скота или полтонны мяса и прочих съедобных продуктов — это вместо двух тонн риса если смотреть по одинаковой подкормке удобрениями, но гораздо больше по калорийности. Но кукуруза дает еще и сколько-то зерна, и живность — удобрений — поэтому, обозначив вынужденность некоторого изменения в рационе, мы и стали интенсивно развивать животноводство, тем более что кислоты тут было немеряно, а значит мы запустили производство аппаратуры для кормовых дрожжей, поэтому потребность в удобрениях — точнее, в выращиваемых на земле кормах — была ниже, что в случае с рисовым монокультурным хозяйством было просто недостижимо. Поэтому мы и дальше существенно продвигали диверсификацию посадок — прежде всего в сторону картофеля — одна его тонна выносит из почвы всего 5 килограммов азота, 2 килограмма фосфора и 10 килограммов калия — снова выгода по сравнению с рисом минимум в два раза, причем тут подавляющая часть приходится именно на клубни, тогда как в рисе на зерно уходит где-то треть выросшей массы, а то и меньше, так что с учетом конечной пользы для пропитания выгода будет уже раз в десять, при этом и урожайность картофеля с гектара гораздо выше — чуть ли не в десять раз, то есть снижается потребность в пахотной земле, да и картофельные очистки — их всякая свинья слопает. Конечно, желудочно-кишечный тракт японцев сильно заточен под рис и рыбу, но сейчас был один выход — либо серьезная голодуха, либо хоть и непривычной еды, но в относительном достатке. А там уж кому как повезет — чей-то организм сможет переваривать новую пищу а его микрофлора — перерабатывать ее в кишечнике, а чей-то — будет отвергать, и уж этих тогда придется держать на местной диете. Конечно, полностью перевести хозяйство на европейские культуры не удастся — не хватит ни посадочного материала, ни живности — коров, свиней, курей и коз с овцами — этих придется наращивать постепенно, не один год, что при необходимости съедать значительную часть молодняка уже прямо сейчас еще больше замедлит процесс наращивания мясо-молочной продукции.

Поэтому дополнительно мы запустили масштабную программу освоения неудобий — для выращивания там овощей, картофеля и риса мы сделали много емкостей — ванн, поддонов, горшков — из металла, дерева, керамики — которые заполняли грунтом, высаживали в нем семена и рассаду — и ставили на солнце вызревать. Сотни тысяч. И попутно наладили выпуск тепличного оборудования — рам и стекол. Сначала десятки квадратных метров теплиц в день, уже к началу февраля мы выпускали их сотнями, а через месяц — уже три тысячи. И постепенно прикрывали наши искусственные плантации от непогоды — весной и летом это не очень актуально, а вот получать осенью и зимой дополнительные урожаи — такую заботу о себе простые японцы оценили. Да и весенние и летние урожаи с этих плантаций были существенной прибавкой к рациону — сначала треть, а затем и половина продуктов стала поступать именно с таких участков — горных склонов, заболоченных или каменистых участков — то есть оттуда, где ранее ничего полезного получать не удавалось — и это с учетом трудолюбия и терпеливости японских крестьян, превративших многие склоны в рисовые террасы.

Естественно, в ногу с ростом этих тепличных хозяйств шла и пропаганда социализма, который единственный позволял проводить масштабные изменения природы для улучшения жизни простых людей. Что, в общем-то, так и было — ведь мы организовали все это на том же оборудовании, что находилось здесь и ранее — прокат металлических профилей, вытяжка стекла, резиновые уплотнения — все это можно было выпускать тут и раньше, но тогда оборудование работало на военные нужды, то есть для того, чтобы капиталисты могли захватить новые источники сырья и рынки сбыта и еще больше обогатиться, оставив простым людям все ту же жидкую похлебку из риса с морской капустой. Ну, на то они и милитаристы — могут только отнимать, но не создавать. Поэтому разница между новым и старым была разительна — все строилось, обрабатывалось, растилось, кипело — люди возможно впервые в жизни работали не из-под палки, а по собственной воле, так как знали, что это останется у них же, а не будет продано на внешних рынках чтобы закупить в лучшем случае ненужные станки для производства корабельной брони или орудий, а в худшем — позолоченные лимузины для папуасов из элиты, и не будет сожрано армией, которая вместо защиты своей земли разрушает дома соседей.

Конечно, новые подходы к народному хозяйству требовали существенной перестройки меж— и внутрипроизводственных связей, что, в свою очередь, требовало избытка свободных рабочих рук, которыми можно было выполнить вновь возникающие работы, пока не появятся идеи как их можно механизировать а то и автоматизировать. Механизация, собственно, и была единственным способом получить эти руки — сэкономить за ее счет трудозатраты и таким образом получить те самые свободные руки, которые теперь можно поставить на другой фронт работ, пока и он не будет механизирован.

Да, были потери времени пока люди освоятся на новом месте, была и потеря ощущения стабильности — вместо постоянной работы на одном и том же месте для многих наступила рабочая чехарда — сегодня человек копал водоотводные канавы, через неделю — подавал черепицу, еще через неделю — грузил камень в каменоломне. 'Стабильности нет'. Массы людей мотало трудовыми заботами туда-сюда, словно в гигантском лотке старателя. Но, так как в отличие от песка, люди имеют внутренние силы изменяться, и внешние могут лишь помочь или помешать этому, то точно так же они постепенно оседали на новых работах, вдруг превращаясь из пустой породы в крупицу золота — кто-то проявлял смекалку в устойчивости грунтов и 'оседал' на облицовке камнем водоотводных канав, чтобы их не размыло первым же ливнем, кто-то надежно и четко подавал черепицу и его оставляли учиться на кровельщика, кто-то осваивал поступившие домкратные расклиниватели и становился камнедобытчиком — люди постепенно прилипали к новым производствам, которых появилось вдруг много и сразу — весь юг Японии превратился в гигантскую стройку, где ежедневно возникали тысячи метров гидротехнических сооружений, сотни кубометров дамб и противопаводковых насыпей, десятки строений, километры дорог, стрельбища, полигоны для отработки городских боев, окопы и доты, распаханная новь и гектары теплиц. Япония встряхнулась и уже не станет прежней, а мы еще подливали масла в трудовой огонь, не обещая в ближайшем будущем никакой стабильности — 'действительным богатством является развитая производительная сила всех индивидов. Тогда мерой богатства будет отнюдь уже не рабочее время, а свободное время' — мы и собирались, согласно Марксу, развивать производительные силы каждого и увеличивать его свободное время, так как 'Обеспечение все возрастающего по своему объему свободного времени всем членам общества — одна из целей идущей на смену капитализму коммунистической общественно-экономической формации'.

Например, всего в Японии было 365 тысяч рыболовных судов, суденышек и лодок, из которых только пятая часть имела мотор. А даже простенький тридцатисильный движок существенно расширял возможности рыбной ловли. Так, при ловле дрифтерными сетями, которые свободно стоят под поверхностью и сносятся течением — то есть дрейфуют вместе с ним — с мотором рыболовы могут быстрее дойти до нужного места, установить снасть и перейти к следующему месту. Быстрее могут и собрать улов — повышается оборот и сетей, и судна, и рыбаков, более того — одно судно может выставить в сутки больше сетей. При траулерной ловле — когда сеть тащат одно или несколько судов — также повышается возможность маневра и по глубине, и по скорости прохода по морю, то есть больше водной массы можно пропустить через сеть, а значит больше вероятность что в нее попадется рыба, а в безветренную погоду так вообще — только моторизованное судно и могло вести траулерную добычу. Лебедки тоже существенно упрощали работу — вытягивать сети теперь стало гораздо проще и быстрее, даже с ручными лебедками, так как не на всех пока хватало моторов — хоть бензиновых, хоть электрических — но это ничего — нарастим выпуск и прикрутим, а пока поработают и с ручным или велосипедным приводом. Так что, начав оснащать суда местных рыбаков моторами, мы за пару месяцев подняли добычу с десятков до сотен тонн рыбы ежедневно. Естественно, под это дело потребовалось производить и больше сетей — они в основном еще делались по старинке, но высвободившиеся рабочие руки позволяли нарастить их выпуск. Конечно, такая интенсивная добыча через пару лет приведет к падению рыбных популяций, но нам надо было кормить население и армию — здесь и сейчас. Поэтому на экологию временно забили — вот разберемся с милитаристами — тогда и будем думать не только о людях, но и о всякой живности.

Под дело механизации мы пустили и все смешные японские танчики и танкетки, до которых только смогли дотянуться и которые не пошли на создание самоходок из-за совсем уж полной непригодности ввиду малого размера и тяги — с них мы срезали лишнее, оставляли только шасси и управление. Также начали переоборудование грузовиков под трактора, на такие же эрзац-трактора мы пустили и различные моторы, до которых только смогли дотянуться, даже авиадвигатели, хотя последние чаще применялись на мощных тракторах для распашки целины широкозахватными плугами либо для перекачки воды — для последних целей мы наладили и производство ветряков с насосами, так что потребности в животной тяге снизились чуть ли не на порядок при возросшем уровне орошения. А меньше потребность в рабочем скоте — больше кормов останется для продуктивного скота, то есть появится больше еды. За счет такой экономии механизация кормила ничуть не хуже земли. такие планы вынашивались давноВ результате всего за месяц мы произвели десять тысяч 'тракторов', за два месяца — пятьдесят тысяч, утроив количество тракторов в стране — весенняя посевная на юге разворачивается рано, уже в феврале-марте, и мы подготовились к ней более чем капитально, как делали и у себя осенью сорок первого и весной сорок второго.

Собственно, для запуска всех этих проектов нам пришлось временно командировать на юг Японии более пятнадцати тысяч гражданских специалистов — в какой-то момент их стало больше чем военных. Летающие лодки Каваниши доставляли их прямо от Москвы, а наши грузовые самолеты — от Иркутска. У нас уже сложился пул управленцев, способных быстро отобрать людей и наладить процессы — мы ведь этим занимались уже два года и продолжим заниматься и далее, но и сейчас методики были вполне отработанными. Наши спецы, конечно, учили базовый набор из японского языка, японцы — массово учили русский по таким же разговорникам, а вот откуда они научились материться — было 'загадкой' — в разговорниках обсценной лексики не было, наши спецы также на голубом глазу утверждали что ничего такого не допускали. Мистика. Как бы то ни было, русская наука организации предприятий давала плоды и ненамного отставала от распространения мата по планете.

И, надо заметить, японцы по достоинству оценили эти успехи социалистической централизации усилий на общественно значимых областях — если до войны из-за аграрного перенаселения ни у кого не было заинтересованности в механизации сельхозработ — всегда можно найти много дешевых рабочих рук — то сейчас, когда несколько миллионов мужчин было изъято в армию и на флот, эти полмиллиона механических лошадиных сил пришлись как нельзя кстати. Правда, при этом мы серьезно подъели запасы заготовок и материалов — прежде всего проката — листового, балочного, поэтому в следующие месяцы производство тракторов снизилось на порядок. Но нам главное было получить их сейчас, к посевной, а уж дальше будем налаживать нормальное производство. Да и сырость конструкций потребовала отвлечь много рабочих на их ремонт, да и на управление техникой также потребовалось много технически подкованных людей, поэтому в феврале-марте многие заводские цеха просто обезлюдели — рабочие, многие из которых еще недавно были крестьянами, вернулись к сельскому труду, но уже вооруженные не лопатой, а механической тягой. Конечно, это стало возможным только за счет существенного сокращения производства военной техники — прежде всего для флота и авиации, но производство стрелково-минометного вооружения и самоходок мы только наращивали — на острова начинали прибывать основные силы Императорской армии и флота, предстояли серьезные бои.

Также потребовалось много сил на переделку наших конструкций тракторов под условия японского сельского хозяйства — далеко не все трактора могли преодолеть хлябь заливаемых рисовых полей, так что увеличение диаметра колес, уширение траков, перевод ходовой части на резино-металлические гусеницы — японским инженерам и механикам открылся широкий фронт мирной трудовой деятельности. Впрочем, на новых землях либо на крупных помещичьих владениях мы больше высаживали суходольные культуры, не требовавшие заливки полей — ведь на посадку сотки риса вручную требовалось 12-14 часов, тогда как та же сотка пшеницы или ячменя засеивалась трактором и сеялкой минут за десять-двадцать — при возникшем недостатке рабочих рук — экономия просто огромная.

Впрочем, остальные сельхозработы мы постепенно тоже механизировали, чтобы снизить их трудоемкость. Так, один мужчина мог скосить за день всего четверть гектара пшеницы, а двое мужчин на двуконной жатке — уже двадцать гектаров. Трактор же позволял тянуть более широкую жатку и быстрее, поэтому скорость обработки еще более возрастала. Сноповязалка еще больше сокращала затраты труда, и ранее занимавшиеся этим женщины теперь могли потратить высвободившееся время на уход за огородными и тепличными посадками, что еще увеличивало выход продовольствия — так, сравнительно небольшими усилиями по механизации села, можно было кратно повысить его продуктивность. Продуктивность росла и из-за организации детских садов. Косилки, ворошилки, молотилки, клубнекопалки — все это и другие механизмы понемногу начинало выходить с наших заводов. Причем все эти механизмы были разработаны еще во второй половине девятнадцатого века, то есть за прошедшие семьдесят лет ими можно было снабдить все сельхозпредприятия по всему миру — от мелких дворов до крупных латифундий. Но — не в капиталистической системе. Вот японские крестьяне и горбатились до сих пор на своих полях. Начали мы, конечно, не с жаток, которые потребуются только через три месяца, когда созреет урожай, а с тракторов.

Первые трактора питались исключительно жидким топливом, но уже вскоре мы начали выпускать комплекты для газификации, благо что посадочные места для газогенераторов были заложены в наших конструкциях изначально. И перевод большинства 'тракторов' на газогенераторы был важен — жидкого топлива в стране все-таки было не так уж много, тогда как угля — хоть чем хочешь ешь, поэтому работа на местных ресурсах была важнейшей задачей.

Благо что добычу угля мы практически не прекращали, тем более что на местном угле работал и металлургический район севера Кюсю — производства не хотелось бы останавливать, так как металла нам потребуется много — и для войны, и для налаживания социалистического хозяйства. Но, естественно, мы тут же стали механизировать добычу угля — подняли производство отбойных молотков, компрессоров, шлангов, благо японцы завезли сюда халявного каучука целые штабеля, которые тянулись на сотни метров. Так мы начали еще и выпуск конвейерных лент, и механизированных лопат, что применяли у себя — мне-то они были известны как уборщики снега, а в шахтах они таким же макаром подгребали к центру отколотые от породы куски угля и поднимали его вверх на полтора метра конвейерной лентой, откуда уголь и порода ссыпались в вагонетку — один такой агрегат заменял двадцать рабочих, которых можно было направить куда угодно — хоть на строительство теплиц и обустройство полей на неудобьях — все-таки при социализме дело найдется всем, безработица не грозит никому. Вообще же на угледобычу только за первый месяц мы пустили более трех тысяч электродвигателей, производившихся тут Макитой, там же стали делать пневмо— и электроинструмент — раз справились в мое время, справятся и сейчас. Эти меры высвободили нам из шахт более десяти тысяч человек, и это было только начало.

Так что на юге Японских островов разворачивалось мощное социалистическое строительство, и жалко, что приходилось отвлекаться на внешние угрозы — начиналась интервенция Японской Императорской армии и флота на Японские острова.

ГЛАВА 37.

Все эти два месяца бои так и шли по всей Японии — десятки отрядов милитаристов, фашистов, помещиков и капиталистов защищали имущество — свое и своих хозяев, и даже пытались их отбить. Реакционный флот также в основном не поддержал освобождение страны — выходцы в основном из городской среды жили в общем неплохо, те, кто нас поддержал, сдернули к нам в первые же недели, а оставшиеся помогли реакционным силам удержать многие кварталы и даже города на побережье — на Кюсю бои хоть и закончились в нашу пользу, но уже к середине февраля 1944 года, на юге Хонсю дело прошло и то быстрее. В сельской местности также хватало районов, которые оставались под пятой японской армии полиции. В итоге фронт стабилизировался севернее Осаки — под нашим надежным контролем оказалась нижняя треть Хонсю. Ну и Кюсю с Сикоку. К северу от фронта было несколько партизанских районов в горной местности. И за прошедшие три месяца реакция сумела сорганизоваться, а у нас не хватило сил ее дожать — подготовка и вооружение наших войск не позволяли проводить обширные операции, а необходимость отвлекать силы на сельское хозяйство лишь усугубляло ситуацию. И это были цветочки.

Первые ягодки в виде трех японских пехотных дивизий прибыли на острова еще в начале февраля. Причем это были дивизии, снятые с нашего корейского фронта, то есть уже немного 'обученные' нами. В Корее фронт также стабилизировался еще на декабрьских позициях — японцы не могли прорвать нашу оборону, нам было жалко класть много народа на японских позициях, поэтому мы планомерно отстреливали японцев снайперами, уничтожали диверсионными группами, а в основном — наращивали бронесамоходные кулаки и тренировали штурмовые бригады — хотели успеть до окончания холодов, когда ИК-техника более эффективна. Японцы также оставили попытки прорвать нашу оборону, хотя они даже попробовали применить по нам химическое оружие, но тоже безрезультатно — это больше оказалось проверкой нашей химподготовки, траванувшихся хватало, но без смертельных исходов, зато мы выявили косяки и недочеты как оборудования, так и подготовки войск.

Вот с этого 'спокойного' фронта японское командование и вытянуло три дивизии, переправило их на острова и бросило против наших частей. Вдруг стало ощутимо жарко. Наша оборона строилась на минометном огне — оружие легкое, высовываться почти никому не надо, только наблюдателям-корректировщикам, снаряды не слишком трудоемкие в производстве а потому их много — знай себе кидай в трубу да верти наводку. А плотность огня и количество поражающих элементов — приличное — даже 60-миллиметровки давали 200-300 осколков в радиусе 15 метров, а 82-миллиметровки — и 400-600 в радиусе 20 — и это только надежное поражение — так-то могло достать и дальше. Поэтому закинул пяток мин, довернул наводку, снова закинул — одним минометом можно было надежно прикрыть двести метров фронта — приличная экономия личного состава. Конечно, на последних двухста метрах в дело вступал и личный состав в окопах, но до этих двухсот метров еще надо было добраться.

И 'корейские' японцы добирались — ведь в этих дивизиях выжили только те, кто не раз ходил в атаку на наши укрепления в Корее, они же учили и пополнения. Поэтому, завидев цветной дым от упавшего пристрелочного снаряда, эти ветераны тут же тройным коротким свистком клали своих подопечных на землю, пережидали пакет из 6-8 мин, таким же свистком поднимали и рывком кидали их вперед, чтобы хоть немного вывести из пристрелянной зоны, тут же клали на землю и пережидали второй — добивающий — пакет. После этого они могли вполне спокойно продвигаться дальше, так как знали, что наши минометчики переключились уже на соседний участок и к ним вернутся минут через пять — надо только вертеть головой и не пропустить появление пристрелочного дыма.

И без него — никак — на поле боя и так хватало пыли и гари, так японская артиллерия еще добавляла своими дымовыми снарядами, да и японская пехота постоянно кидала дымовые шашки и пуляла из ружейных гранатометов дымовыми снарядиками — в таких условиях разглядеть обычный разрыв было очень проблематично. Наши минометчики старались применять и зажигательные мины, и осветительные — чтобы понять где будут падать последующие мины в данный момент времени — при текущих углах наводки и ветре на данную минуту. Но в общем решение было только одно — наращивать плотность стволов и увеличивать калибры. Дополнительные стволы позволяли держать сегменты фронта под постоянным обстрелом, лишь понемногу сдвигая наводку к своим окопам, а более высокие калибры — крыть большую площадь одной миной, да и просто их взрыв был более заметен, поэтому можно совместить пристрелочный выстрел с поражением — 120-миллиметровка гарантированно зацепляла вертикальную фигуру и на тридцати метрах, так что если даже упадет далековато от цепи — кого-то да заденет.

Так что мы начали формировать минометные команды быстрого реагирования, которые могли на грузовиках подскочить к месту начавшейся атаки и усилить нужный участок. Но — первые атаки японцев были успешны — фронт был прорван в нескольких местах, даже несмотря на то, что наши подразделения, вооруженные пистолетными самозарядками, обеспечивали не пять, а восемь пуль в минуту на погонный метр фронта — просто японские подразделения не откатывались и при 50% потерь, как делали, например, немцы, а продолжали атаку, да и сплошное задымление постоянно заставляло палить в молоко, а японцы под его прикрытием ползком и короткими перебежками перли вперед, перебрасывались с нашей пехотой гранатами, вылетавшими из дымной взвеси как черт из табакерки, так что только и оставалось что выпрыгнуть на предбрустверную площадку или за угол, а то и просто вжаться в стенное углубление в надежде что сноп осколков пройдет за спиной. И японцы под таким прикрытием рвали проволочные заграждения бангалорскими торпедами — зарядами взрывчатки, запакованными в длинные шесты, подрывали на себе килограммы взрывчатки рядом с дотами, но все-таки прогрызали нашу оборону — Корея много дала им опыта в этом плане. На одном участке шириной в десять километров нам даже пришлось откатываться на вторую линию обороны.

Там уже почувствовалось, что японское наступление выдыхается. Все-таки наша штурмовая авиация неплохо поработала по артиллерийским позициям противника, да и многие ветераны были выбиты в предыдущих атаках. Но японские солдаты были накачаны наркотой и пропагандой о зверствах корейцев и китайцев в их родной японщине, что, впрочем, было не лишено оснований — в первые дни и недели хватало всякого. И против японцев стояли наши китайские и корейские батальоны, так что японцы собирались их рвать на куски. Причем всерьез — утром перед очередной атакой японцы совершили ритуальное сожжение своих полковых знамен в знак того, что умрут но задачу выполнят. И пошли в банзай-атаку — с винтовками, мечами, а кому не хватило и этого — со штыками, ножами и вилами, прикрепленными к длинным палкам. Но, так как дымовых снарядов у них уже практически не осталось, сейчас началось форменное избиение — каждое падение даже 60-миллиметровых мин валило два-три японца, а 120-миллиметровки расшвыривали в стороны целые отделения. Вскоре людская волна осела на землю, но еще остававшиеся в живых продолжали продвигаться вперед, уже ползком и короткими перебежками — этих пришлось достреливать из стрелкового оружия. Не удался и обходной маневр через горную тропу — мы выставили там засаду из трех самоходок, десятка пулеметов и столько же снайперов. В итоге японская колонна была размазана по ущелью 120-миллиметровыми выстрелами самоходок.

Тем не менее, наше командование понимало, что еще одного такого наступления наши части могут и не пережить — запас мин у нас тоже подисчерпался, да и многие подготовленные бойцы если и не были убиты, то как минимум находились в госпиталях, и восполнить их убыль пока было некем — тренировочные лагеря не поспевали готовить пополнения. А сколько у японцев еще сил, было неизвестно, но было известно, что вскоре прибудут еще, и если они окажутся такими же настойчивыми и подготовленными — нам конец.

Командиры малость запаниковали, и это неудивительно — я бы тоже запаниковал, да раньше я и паниковал, и не раз — сейчас, конечно, уже гораздо меньше — тут и сила привычки к кризисным ситуациям, и устойчивое производство вооружений, и обученная армия — все это вселяло уверенность, а вот раньше, когда все было в подвешенном состоянии — паника накатывала по несколько раз в день. Так и сейчас — ведь за спиной у командиров, точно так же как и у меня в 1941-42, находились сотни тысяч и даже миллионы поверивших им людей, которым нечем защищаться от новых волн японской военщины — только-только начало наступать насыщение оружием хотя бы фронтовых частей, охранные — те вооружались по остаточному принципу — одна винтовка, а то и гладкоствол на пять человек, у остальных — холодняк а то и дубинки, а уж о населении и речи пока не шло. Поэтому следующее решение наших командиров было хоть и крайним, но неудивительным. Как говорил Мао — 'Для исправления зла нужна решимость переходить границы разумного'. И тут я был с ним полностью согласен.

Загрузившись с японских складов в Хиросиме и Осаке, наши самолеты дружно поднялись в воздух и вывалили на потрепанные, но еще сильные наступающие японские дивизии более тысячи тонн бомб, начиненных боевой химией — иприт, зарин, фосген, арсин, хлор и другого по мелочи — наши старались создать в каждом районе коктейль, чтобы не одно, так другое вещество подействовало и пробило защиту — либо мокрые повязки, либо противогазы — ну, у кого они вообще были. Но у многих их не было, успеху операции способствовало и то, что японцы стянули к месту прорыва две другие дивизии, так что плотность войск была высокой. Так что когда я потом смотрел кадры закрытой кинохроники этих событий, даже меня не раз пробивало на тошноту — сотни и тысячи тел, лежавших в низинках у склонов холмов, в водоотводных канавах, да и просто на лугах, если удавалось создать достаточную концентрацию отравляющих веществ и ветер не успевал разнести ее по округе до того, как она накопится в организме в достаточном для смерти количестве — и таких кадров хватило на пятиминутный пролет самолета. Особенно поразило болото, куда самоходками и минометным огнем были загнаны остатки трех батальонов — заросшая камышом низина, со всех сторон огороженная холмами и скалами — вся была усеяна телами. Жуть. Хорошо хоть наши командиры оперативно распорядились сокрыть результаты своих действий — оцепили район, завезли сотни тонн угля и, действуя ночью, мелкими и постоянно сменяющимися командами — чтобы ни у кого не возникло ощущения масштабов произошедшего — собрали трупы и сожгли их. Все пятнадцать тысяч. А в качестве прикрытия объявили о вспышке то ли холеры, то ли бубонной чумы — по разным каналам мы пустили разные слухи, чтобы люди спорили о том, какая именно там была болезнь, а не о том, что в действительности произошло. Под это дело подвели и быстрое сожжение, и малое время работы каждой из команд, и их работу в противогазах — 'чтобы не заразились', хотя на самом деле — чтобы смогли разглядеть как можно меньше.

Понятное дело, шила в мешке не утаишь — все-таки хватало и тех, кто выбрался из газового мешка, да и наши все-таки между собой разговоры разговаривали. И запрещать — значит вызывать подозрения. Поэтому мы действовали как американцы в мое время в 1983 году с корейским Боингом — раструбили на весь мир о новом преступлении японской военщины. Тем более что в данном случае японцы и вправду уже не раз применяли химическое оружие и против китайцев, и против русских, и против корейцев, и против тайваньцев, ветьнамцев, камбоджийцев, филлипипцев, малайцев — япы замазались химией по полной, 'а вот сейчас — и против собственного народа !!!' — вели мы нужную линию. Хотя в мое время был еще один Боинг — и тоже корейский (да, у американцев было туговато и с фантазией, и с исполнителями — только марионеточные диктаторские режимы Южной Кореи и соглашались пожертвовать своими гражданами, так как без американских штыков эти самые граждане поставили бы диктаторов к стенке) — этот Боинг также 'сбился с курса' и был подбит нашими ПВО — произошло это в 1978 году над Кольским полуостровом, но тогда у американцев не прокатило — Ильич II был крепким мужиком, а вот в 1983 Андропер уже готовил почву для Горбачева, поэтому сдал все что только можно. Сейчас мы действовали как Ильич, точнее — как американцы-83 — предоставили множество 'убойного' фотоматериала и прочих 'доказательств' преступления японских милитаристов — ну, конечно, с поправкой на реальные обстоятельства, то есть когда основной объем был убран и сожжен, благо что среди японских военных хватало тех, кто был одет в гражданскую одежду или близко к тому, а где надо — положили и статистов в гражданской одежде — все как у сирийских 'Белых касок' или CNN и прочих BBC на Балканах девяностых из моего времени — примеров вранья я насмотрелся, намотал на ус, поэтому подобные операции мы могли пускать чуть ли не потоком — вернуть родителям грешки их детей. В общем, обвинили мы японцев максимально громко, а следом запустили слушок что это они неспециально, просто у них случился самоподрыв подготовленных зарядов ('Но цель-то была их применить ! Иначе зачем они их привезли ?' — пустили мы и следующий слух). Поэтому, когда японцы выступили с опровержением этих обвинений дескать у них и в мыслях не было — мы запустили уже следующую 'торпеду' — типа они просто боятся показать свою некомпетентность и раздолбайство. Не-а, не отмажутся. Тем более что мы отработали и вариант с бактериологическим заражением — все-таки японцы активно изучали и пытались применять бактериологическое оружие, поэтому эта тема также была запущена в обиход — тут снова — пусть люди спорят о том, что именно применили японцы, а не о том, кто вообще там что-то применил.

И, хотя это была инициатива наших командиров на местах, мы на всякий случай оформили задним числом мой приказ 'о разрешении применения спецсредств для остановки белояпонской агрессии' — на мне и так висит всего как на собаке репейника, так одним репейником больше, одним — меньше — мне уже без разницы, а подчиненным может очень помочь — типа тиран и злодей под угрозой расправы над семьями заставил применить химоружие — само слово явно не светилось, но при желании можно и разглядеть, хотя все было сформулировано очень обтекаемо, так что и у защиты будут весомые аргументы. Мы вообще в официальной документации оставляли пробелы в нумерации документов, чтобы потом в случае чего можно было добавить нужное задним числом — точнее, вставляли выдуманные приказы, чтобы при случае вставить вместо них также выдуманные, но уже подходящие под ситуацию — для этого и прошивку папок делали разборной, и номера писали разными подчерками и перьями — чтобы потом проще было подделать подчерк и разнобой не вызывал подозрений — типа документы оформлял один из дежурных по канцелярии. Для этой же цели хранили чистую бумагу — чтобы старилась вместе с другими приказами, а также краску для печатей и печатных машинок — чтобы не было отличий в химсоставе, ну и сами штампы хранились по датам — они все-равно периодически заменялись, так чтобы износ примерно соответствовал по времени нужным периодам — штампы выводились почаще. Как и печатные машинки. Саму идею я слизал у наших перестройщиков, которые, по слухам, неплохо подправили нашу историю за счет подобных запасов. Не знаю — правда это или враки врагов демократии, недобитых ельцинскими палачами ... ой, то есть бандитами ... ой, то есть демократическими эскадронами смерти, а, не ! — борцами за свободу ! — в подворотнях под видом бандитских разборок, но для нас я оставлял такую возможность — как там все дальше повернется — неизвестно, надо будет делать 'официальные' документы уже исходя из конкретных раскладов на текущий момент, который сложится в дальнейшем. Возникнет общее движение, например, за феминизм — а у нас уже — хоп ! — и готов документик, скажем, от ноября 1942 года о развитии феминистического движения. И уже сможем говорить — 'человека, который выступал за феминизм еще когда этого слова не было — его нельзя судить за применение химоружия !'. Как-то так. Так я мимоходом записался в ряды военных преступников.

А мы, остановив химией наступление на Осаку, задумались — что же дальше ? И пока наши командиры думали над этим вечным вопросом, разведотряды прошли через оголившийся фронт — чисто по привычке позырить что там есть интересного. А из интересного там был полный вакуум сил — те три пехотные дивизии кооптировали в свои ряды множество мелких отрядов японских капиталистов, все они и полегли в химическом котле либо разбежались по округе мелкими группами и еще только собирались собираться. Поэтому наши отряды на грузовиках и с самоходками, пару дней посвоевольничав на временно свободной от противника территории, дошли-таки и до крупных городов. Из Киото и Оцу, находившихся к северу от Осаки, их, впрочем, быстро выперли, а вот к востоку выпиральщики были расстреляны из самоходок, и нашим отрядам удалось закрепиться и даже дойти до южного берега залива Исе — это уже 90 километров на восток от Осаки. А на северном берегу залива — через полсотни километров — уже Нагоя и Тоета, ну а там еще 250 километров на северо-восток — Иокогама и Токио. Впрочем, в Нагое хватало белояпонских отрядов — те три дивизии шли западнее и не успели поставить их в свои ряды. Поэтому и наши отряды были остановлены на окраинах города.

К этому моменту командиры уже посчитали, что наличной химией они смогут отбиться от пяти дивизий, поэтому с интересом наблюдали за действиями своих разведотрядов и понемногу вводили вслед за ними новые роты, а затем и батальоны на полуостров Кии, который как раз лежал к востоку от Осаки и к югу от залива Исе. И к концу недели вдруг оказалось, что весь полуостров был уже под нашим контролем. А его значение было огромным. С точки зрения обороны — он как бы прикрывал с востока и остров Авадзи, то есть северный вход во Внутреннее Японское море, и остров Сикоку — переброшенные на Кии высотники тут же утопили какой-то караван судов, шедший на всех парах скорее всего к нам — как позднее выяснилось, это была дивизия, переброшенная с Сахалина в помощь тем трем 'корейским' дивизиям — ребята на полном серьезе собирались парадным маршем прошлепать по морю и высадить пехоту на Сикоку — типа взять нас в клещи. Все там и утопли — добивать мы никого не добивали, так и оставили плавать на поверхности обломки и всякий мусор вперемешку с выжившей после взрывов пехотой, но все-таки зимнее море не любит пловцов. Так что полуостров предоставил нам отличный плацдарм для прикрытия авиацией подходов с востока. Но полуостров был знаменит еще и тем, что там располагалась провинция Ямато — исток японской государственности, а заодно центр буддизма. Это как если бы немцы взяли Москву. Поэтому наши командиры, справедливо рассудив, что этот регион будет первейшим местом притяжения для последующих японских наступлений, начали активно обустраивать его оборону.

Но это была, наверное, уж самая распоследняя возможность эффективно ударить в пустоту — больше таких мест уж точно не было. Впрочем, возникла идейка эту пустоту образовать уже самим, тем более что такие планы вынашивались давно, но все не подворачивался случай. А тут разведка доложила и точное время, и точное место, поэтому наш высотник поднялся в небо, перелетел триста километров с однотонной бомбой и пятью двухсотками и точнехонько положил их в здание, где собралась японская верхушка для обсуждения своих коварных планов по уничтожению революционной заразы на японской земле. Все там были — начиная от премьер-министра Тодзио. Хватило бы и одной бомбы, но двухсотки — для надежности, к тому же они были зажигательными, чтобы напалмом жечь сердца людей. Точнее — черные сердца плохих людей. Их подорвали над землей, чтобы контейнеры с напалмом и термитной смесью как следует разлетелись на несколько гектаров — устроили своеобразный погребальный костер. И так уж оказалось, что той бомбой были распылены основные военные преступники Японии (в РИ многие из них после войны и казни были обожествлены в синтоизме и почитаются до сих пор как герои, воевавшие за Японию (то есть за то, чтобы Япония поработила соседние народы) — фашизм никуда не делся и поныне). Да, генералы, что оставались в войсках, избежали такой участи, но в дальнейшем это создало много политических проблем, так как позволило японским милитаристам и капиталистам свалить все грехи на покойников. Но на тот момент мы особо не думали о будущем, думали только о настоящем. А в настоящем под бомбой погибла не только верхушка японских правителей, но и множество их помощников, что присутствовали на этом совещании либо в соседних кабинетах и зданиях. По нашей задумке, это на какое-то время парализует властные структуры, которые лишились много руководителей, советников и высших исполнителей, соответственно, части и подразделения на местах лишатся организующей силы и будут действовать исходя только из локальных раскладов. В принципе, так и вышло, но вмешался случай.

На свою беду и на нашу голову на это совещание приперся и японский император. Мы его не считали таким уж хорошим человеком — собственно он был одним из зачинщиков японской агрессии начиная с тридцатых годов, да и раньше не отличался дружелюбием. Но — живое Знамя Японии, Глава Синтоизма, Бог, Символ — для нас было бы лучше, чтобы он пока оставался в живых. Но вот не сложилось, поэтому потребовалось снова отыгрывать внезапный расклад.

Прежде всего — пиаром, из которого вскоре следовало, что 'японский император взял на себя грехи финансово-милитаристской плутократии, которая вертела им по своему усмотрению, фактически держала его в заложниках, заставляя подписывать преступные приказы и законы. Не в силах противостоять давлению, он был тем не менее совестливым человеком и принял мученическую смерть, чтобы искупить грехи — нет, не тех преступников что развязали кровавые войны последних десятилетий — их грехи уже ничем не искупить, а грехи простых людей, которых злой волей заставили нести горе и разруху на земли своих соседей'. В общем, попытались слепить из него эдакого японского Николая Кровавого — листовки были на все ту же тему 'царь хороший — бояре плохие' — все-таки культ Микадо был силен и среди простых людей, поэтому мы не стали плевать против ветра, а попытались уловить его в свои паруса — нам было важно уничтожить именно военщину и банкирщину — верха, которые и принимали все решения в Японии.

Ну и вообще мы старались отыграть факт гибели императора по полной — так, с помощью захваченных либо раскрытых правительственных шифров мы отправили в войска приказ произвести индивидуальное или массовое харакири, чтобы сопровождать своего императора на небесах, и некоторые даже клюнули, а кто не клюнул — массовым сбросом листовок мы рассказали их подчиненным о бесчестье их командиров. Мало ли как им потом аукнется. Одновременно штабными шифрами — где дивизий, а где — армий — что смогли раскрыть или захватить — мы отправили множество приказов на передислокацию войск в Корее и Японии в рамках подготоки к генеральному наступлению с целью покарать святотатцев (то есть нас), а в некоторые части или даже подразделения вплоть до роты — где какая возможность была — приказы на атаку. Неподготовленные, эти атаки были легко отбиты.

Впрочем, многие части и самостоятельно шли в атаку — надо сказать, что за следующие три дня мы набили японца на пару лет вперед, перевыполнив все планы по уничтожению живой силы врага — в эти дни график ежедневных потерь японо-маньчжуро-китайских войск, что мы публиковали в боевых листках, скакнул вверх приятными пиками, да и график накопленных потерь значительно подрос. Подрос и график сдавшихся в плен — прежде всего из армии Манчжоу-Го — японцы попытались возместить часть своих потерь манчжурскими частями, но те воевали за японцев пока те были сравнительно сильны, а как только их положение пошатнулось — в плен стали сдаваться чуть ли не батальонами. Поэтому японцам хошь-не хошь пришлось отводить маньчжурские полки с нашего фронта и ставить свои части.

Которых было уже не так чтобы дофига — своими фальшивыми сообщениями по штабным и правительственным линиям Квантунской армии мы встряхнули их устоявшиеся было боевые порядки — батальоны и полки хаотично перемещались со своих позиций за десятки километров либо проводили атаки на подготовленные позиции — все это открывало множество брешей, в которые и ломанулись наши конно-диверсионные группы, а следом пошли и пешие — мы просто не ожидали такого эффекта поэтому недостаточно подготовились.

РККА же вообще не были готовы, так как мы им ничего заранее не сообщили — чисто чтобы исключить утечки, да и просто забыли — все происходило в спешке, на живую нитку. Но к их чести, они тоже быстро сориентировались и провели несколько локальных операций, которыми улучшили положение укрепрайонов — так, территория Владивостокского УРа расширилась до озера Ханко, перекрыв японцам короткий путь для переброски резервов между флангами. Но Красная армия на этом не остановилась и, если с востока от озера им не удалось продвинуться дальше на север, то удар в западном направлении привел к тому, что уже через неделю советские войска вошли в Мудацзян — а он находится в 250 километрах на северо-восток от Владивостока. Правда, войска двигались вдоль КВЖД, а потому подвоз войск, продовольствия и боеприпасов удалось наладить сравнительно быстро, даже несмотря на то, что дивизии двигались по единственным колонным путям — но тут большую роль сыграли лыжные батальоны, конно-санные транспортные колонны и, самое главное — морозы, сковавшие много рек, ручьев и болот. Ну и мы немного помогли — десяток 'корейских' высотников прямо перед наступлением сделали налет на доты и батареи сначала полевых укреплений японцев, а затем и на пограничные укрепления в Маньчжурии, которые японцы строили предыдущие десять лет. Там, правда, были уменьшенные гарнизоны — все-таки тыл, прикрытый довольно мощными войсками, оказавшимися вдруг разбитыми, но и эти гарнизоны могли задержать продвижение советских войск, что где-то и происходило. Все-таки предыдущие десять лет японцы строили вдоль советско-маньчжурской границы множество укреплений — только к 1941 году там было построено 13 укрепрайонов общей протяженностью 700 километров при общей длине границы в 2,5 тысячи километров — японцы прикрывали самые проходимые места. На них-то и натыкались передовые отряды, и, если их не удавалось взять с хода, тут же начинали искать обход, оставляя оборонительные сооружения последующим волнам — главное — как можно быстрее продвигаться вперед, чтобы парализовать перемещение японских подкреплений. Но, главное — путь вдоль КВЖД был пробит сравнительно быстро, разве что где-то пришлось подтянуть несколько бронепоездов чтобы под их прикрытием саперы могли подобраться к японским дотам и подорвать их.

Вот в Мудацзяне разгорелась ожесточенная битва — ведь город находился на пересечении железных дорог — КВЖД и другой дороги, уже на север, а также стоял на реке Мудацзян — важной транспортной артерии — даже сейчас, когда она была скована льдом, по ней пролегали санные пути на север. Поэтому японцы старались отбить город и отбросить советские войска, а советские войска — наоборот — удержаться. На нашей стороне играл тот факт, что японцы бросали в бой свои части по мере их подхода к городу — в первые три дня они рассчитывали выбить передовые отряды РККА, пока те не закрепились. Но наши высотники нарушили железнодорожное сообщение в Маньчжурии, поэтому японские войска подходили медленнее чем советские, да и зимний японец — он вялый, подвержен обморожениям, особенно на неподготовленной местности и практически без артиллерийской поддержки — город удалось удержать. Вот расположенный в тридцати километрах к югу Нинъань удержать не удалось, а о продолжении наступления на запад — на Харбин — пришлось и вовсе забыть. Тем не менее, даже Мудацзян был большим успехом — это удлиняло коммуникации к Приморской группировке японских войск.

ГЛАВА 38.

Мы, к сожалению, не смогли также отлично отыграть в Корее эти события — у нас не хватало подготовленных войск, и японцы очухались слишком быстро. Да, несколько их батальонов были уничтожены, на север прошли несколько тысяч наших бойцов в составе диверсионных отрядов и даже полевых батальонов. Но наши диверсанты и так шастали туда-сюда — либо пробирались через фронт в разрывах между японскими опорниками, либо тупо перебрасывались транспортной авиацией, а от полевых батальонов толка мало если их самих мало — ни окружить, ни захватить что-то существенное у них сил не хватит, а у нас не хватило сил удержать прорывы — японцы бросили против нас все собственные наличные силы и, более того — отряды формировавшейся ими белокорейской армии.

В нее шли служить прежде всего помещики и кулаки, молодежь из их семей, а также их прихлебатели и деклассированный элемент — то есть, во-первых — те, кому было что терять, во-вторых — те, кто в отличие от крестьян, рабочих и интеллигенции не рассчитывал что-то получить своим трудом, но вдруг перед ними забрезжила возможность стать барином — японские милитаристы и корейские помещики не скупились на обещания выдать после победы каждому 'банку варенья и ящик печенья', точнее — 'по пять рабов и собственную копанку' ((с) бандеровцы-2014), так как иметь собственную шахточку было для них пределом мечтаний — можно точно также продолжать не работать и вместе с тем жить вполне неплохо — десятка ведер угля в день хватит и на сакэ с тунцом, и на шелковые подштанники.

К тому же японцы нашли морковку для своей корейской клиентеллы — с их подачи корейский император начал мутить воду на предмет восстановления монархии, в данном случае — двоичной ... не ! — бинарной ... а не ! — двуединой ... — в общем, единую монархию с двумя монархами — большим — японским — и малым — корейским, все в рамках буддийской парадигмы 'наставник — покровитель', когда один наставляет, а другой защищает своего учителя, только тут японцы собирались быть и наставниками, и покровителями. То есть несмотря на то, что корейская династия прекратила властвовать с 1910 года, когда Япония аннексировала Корею, японцы держали и кормили корейскую знать на всякий случай — своим служением японцам те подавали пример своим бывшим подданным — наследные и прочие принцы массово шли в японскую армию и занимали там довольно высокие командные должности — тут повторялась все та же американская морковка 'любой может достичь успеха, надо только стараться', ну а то, что этот 'любой' имел за плечами поддержку могущественного клана — это особо не выпиралось — пусть простые гномики пытаются допрыгнуть — на вершине прыжка у них и можно будет вырвать все что им удалось достичь — тем кланы и живут, разве что некоторых все-таки оставлять в качестве зиц-предсдателей в качестве рекламы для следующих работников на благо элиты. А в данном случае и с принцев пришло время сдуть пыль и снова выставить на всеобщее обозрение.

Впрочем, японцы тут же начали делать намеки на то, что двумя монархами дело может и не ограничиться — ведь были монархи и в Маньчжоу-Го, и в Тибете, и в Таиланде, и во Вьетнаме, Бирме, Лаосе, Непале — в общем, там получалась то ли пентамонархия, то ли гексамонархия, то ли вообще октомонархия, а то и вовсе дектамонархия. А если вернуть тех, кто был скинут своими подданными — тут и Китай, и Монголия, и Россия — вскоре японцев будто прорвало, и идея всемирной полимонархии вдруг стала в регионе необычайно популярной — все-таки когда монархи были у власти, было гораздо спокойнее — пусть и беспросветнее, но спокойнее — тогда не приходил за поборами сегодня один, завтра — другой, послезавтра — снова первый так как его скоро попрут и ему надо урвать напоследок хоть что-то — нет, грабили, но меру знали, так как рассчитывали грабить и далее, и оставить эту стезю своим детям и внукам — была стабильность как для грабящих, так и для ограбляемых.

Уже через неделю в предложение были 'включены' и другие дружественные монархии — Ирак, Иран, Трансиордания, Греция, Болгария, Саудовская Аравия, Италия, Испания, Голландия, Дания, Норвегия, Швеция, зачем-то Турция и Франция, предложение полетело бельгийскому королю в Англию и даже в саму Англию — прямо в ее Виндзорский дворец — конечно, с некоторыми уступками со стороны Японии, намеками на возврат некоторых территорий Британской Индии, и в данном случае полным равноправием монархов в Едином Монархическом Совете. Естественно, японцы не обошли стороной латиноамериканских диктаторов — кто не польстится стать Императором хотя и небольшой, но империи, пусть и под сенью японского штыка ? Предложение получили и крупные князья бывшей Британской Индии, и милитаристы китайских провинций, и африканские вожди, желавшие скинуть власть белых, даже полутайные владельцы отдельных штатов — и те получили заманчивое предложение наконец явно возвыситься над окружающим плебсом, благо что на 60 семей в США приходилось 48 штатов и 2 территории — почти один-к-одному, ну, некоторые штаты можно было и порезать — если не поровну, то по справедливости, то есть по количеству кабинетов, бабок и стволов у кланов, а членство в парторганизации .. то есть в масонских ложах — штатов и всего государства — по-прежнему обеспечит и единство экономического пространства и вообще следование генеральной линии. Русские эмигранты — даже из тех кто свергал царя в феврале 1917го — тоже вдруг начали сплачиваться вокруг идеи, в Германии, в свете происходивших там событий (расскажу позднее), также были круги, в принципе заинтересованные в новой системе. Получался эдакий Монархический Интернационал, который вскоре стал заметной альтернативой и Коммунистическому Интернационалу, и нашему Советскому Проекту, который, конечно, замысливался нами как предтеча Коммунистическому, да и в начале 1944 он еще только оформлялся в наших головах. Но тогда казалось, что и Национал-Монополистический, и Транснациональный Капиталистические проекты терпят поражение, а учитывая, что Монархический интернационал не исключал и капиталистических отношений — рождался какой-то симбиоз систем.

И, шутки-шутками, но данный проект получил в Азии весомую поддержку — прежде всего среди помещичьих кругов. Они и так были напуганы конфискацией земель, что мы проводили в пользу бедноты, а некоторые даже и затронуты ею. А ведь прежде всего эта среда была мало того что довольно многочисленной, так эти люди были поголовно грамотными, к тому же имели навык осознания себя Хозяином, которому окружающие должны беспрекословно подчиняться, тогда как многие крестьяне или рабочие — которые сами недавно были крестьянами — имели навык подчиняться, и не всегда имели время и возможность наработать навык хотя бы противостоять. А уж прихлебатели этих высших слоев и не собирались вырабатывать такой навык — они неплохо кормились с навыка угождать и втираться. В России нам удалось выработать навык сопротивления приказам и мы смогли перемолоть всю эту белую накипь, в Германии — нет, в Китае — процесс шел слишком медленно, в Корее и Японии с этим было еще хуже. И без внешней — в данном случае нашей — поддержки он заглохнет, так как создать собственные словые структуры эти силы просто не успеют — их всех подкосят в самом начале, что и случалось не раз.

Например, в начале тридцатых, когда японское правительство стало совсем уж сильно закручивать гайки, да еще на фоне падения цен на рис, японские арендаторы занялись самозахватом помещичьих земель, за которые не были способны платить арендную плату. Крестьяне стали совместно обрабатывать землю, собирать урожай, а, главное — серпами и косами отбиваться от банд, которые сколачивали или нанимали помещики, чтобы согнать самозахватчиков, доведенных до отчаянных шагов. И ведь отбивались, но на стороне помещиков было устойчивое — в отличие от России-1917 — государство, поэтому японский черный передел всегда заканчивался арестами, а когда Всеяпонский крестьянский союз поднимал и остальных крестьян на защиту арестованных арендаторов, дело заканчивалось лишь еше более массовыми арестами — если в конце двадцатых аресты шли на сотни а приговоры судов — на десятки, то в начале тридцатых цифры выросли на порядок — самых активных слишком быстро изымали из окружения, так что они не успевали сплотить вокруг себя остальных и уж тем более организовать эффективное противодействие. А затем японские правители и вовсе сначала заменили руководства всех этих союзов, а потом и совсем их разогнали, точнее — превратили в организации служения трону с назначенными сверху начальниками — возможности для организованного сопротивления просто не стало, так как все попытки бузить наталкивались на отсутствие широких связей между людьми, которые замыкались на подвластную правителям верхушку и там и рвались — у людей на местах просто не стало возможности познакомиться с более-менее отдаленными соседями и уж тем более согласовать с ними какие-то действия.

А мы тогда — февраль-март 1944 — как раз развивали свое продвижение на юг — русско-тибетские отряды освободили Ассам и пошли дальше — в Бирму и Лаос. И делали это вполне успешно, что пугало многих властителей тех земель. В мое время они удержались у власти благодаря англо-американским и японским штыкам — американцы приказали капитулировавшим японцам продолжать поддерживать местные коллаборационистские режимы, эти же режимы позднее получили японское оружие, оставленное им по приказу новых распорядителей Юго-Восточной Азии, так что народно-освободительному движению потребовалось тридцать лет, чтобы наконец скинуть власть помещиков и капиталистов, а в Бирме, Малайзии, Индонезии и Таиланде это и не получилось — в Бирме социалистам хватило решимости устроить в начале шестидесятых переворот, но не хватило решимости националихировать крупную собственность — хотели и рыбку съесть, и на елку сесть, в результате у капиталистов и помещиков осталось достаточно средств и вытекавших из них власти, чтобы уже к середине семидесятых вернуть страну в свою пользу, фактически саботировав программу 'Бирманский путь к социализму' — почти как в Венесуэле двухтысячных. В Таиланде народно-освободительные силы удалось задавить сразу, в Малайзии английские и американские капиталисты при поддержке мусульманских правителей также задавили коммунистические отряды местных китайцев, а в Индонезии с местными коммунистами расправились уже в шестидесятых, устроив им многомиллионный геноцид. Сейчас же здесь не было англо-саксов, поэтому сохранить власть и награбленную собственность местных элит могли только японские дзайбацу — с их мощной армией и, самое главное — промышленностью.

И противники были серьезные — ведь именно помещичья среда выдвигала офицеров в армию, и многие из них были напуганы событиями последних тридцати лет — когда в России и Китае отнимали землю их предков, убивали а то и изгоняли родителей из их же домов. Да и прослойка кулаков и прочей деревенской верхушки, вдруг лишившаяся возможности пить кровь мира, также желала вернуть свои данные им властителями возможности продолжать жить за чужой счет, а процент тех, кто хотел изменить жизнь всего народа к лучшему — наоборот, был невелик. В плюс ко всему — эти люди знали друг друга, имели свою организацию на уровне городов и районов — ведь именно они были членами всяких управ и мэрий многие годы, знали и как управлять, и возможности территорий, и с кем по каким вопросам надо разговаривать. Поэтому-то японцы и имели довольно массовую, энергичную и компетентную поддержку и по всему региону, и в Китае, и в Маньчжурии, и в Корее — начиная с тридцатых именно помещичье-кулацкие отряды успешно боролись и с партизанским движением в Корее, и в Маньчжурии, да и в Китае прежде всего их усилиями были разгромлены или существенно сокращены в территории многие Красные районы. Сейчас с помощью этих сил японцы и восстановили разрушившийся было корейский фронт.

Напомню — в Корее только японцев проживало более миллиона человек, которые были в основном помещиками, служащими, владельцами заводов — теми, кому было что терять. То есть только японская прослойка могла выставить минимум двести тысяч бойцов, причем они владели навыками руководства или даже командования подразделениями и частями, они не раз сколачивали боевые отряды для подавления бунтов и борьбы с корейскими партизанами, которые делали набеги с территории Маньчжурии, а также эти люди владели и умели пользоваться оружием, да и вообще были людьми образованными, а потому они были способны быстрее разобраться в обстановке — просто в силу привычки разбираться со сложными явлениями — будь то производственными или просто описанными в литературе или исторических трудах — люди просто накопили много шаблонов ситуаций и как в них действовать, и, в отличие от крестьянина из глухой деревушки, их не напугает паровоз или танк, более того — в отличие от крестьянина, они знают как с ними бороться или хотя бы как их можно использовать, а потому могут предусмотреть их действия и как-то им противостоять а то и повернуть в свою сторону.

Кроме того, в Корее всего было 3,7% помещиков, 17,8% крестьян-собственников, 23,8% полуарендаторов, у которых была какая-то своя земля но ее не хватало, и 52,3% — чистые арендаторы — именно последние каждую весну, когда подъедали то, что им оставалось от урожая после уплаты аренды, составлявшей 50-70 процентов урожая, а к ним еще и налогов, впадали в крайнюю нищету, и еще 30% — в умеренную. Первые две группы в основном владели и всякими мукомольными заводиками, рисоочистительными, маслоделательными и так далее, они же держали в руках всю деревенскую торговлю, то есть скупали у остальных крестьян сельхозпродукты по самими же назначенным ценам, так как крестьянам было некуда деваться — самим везти товар еще куда-то и тяжело, и могут ограбить, да и купят там такие же деляги, и они же продавали крестьянам товары, тоже по своим ценам и другого не было. Причем в 1930 году арендаторов было существенно меньше — всего 1,3 миллиона дворов — за десятилетие много людей подалось в Японию, Маньчжурию или просто в города, так как количество земли постоянно сокращалось — уже в 1930 году японское генерал-губернаторство владело 40% всей земли Кореи, а последующее строительство дорог, заводов, шахт, передача земли помещикам — уменьшило количество доступной земли еще больше. Правда, в начале тридцатых еще оставалось много невыжженных лесов — вырубкой леса для получения новой земли занимались 3,7 миллиона хозяйств, но и к 1942 году 2,8 миллиона хозяйств имели совсем крошечные — порой в несколько соток — наделы.

Ситуация немного 'сглаживалась' изъятием корейского населения в трудовые лагеря на территории самой Кореи — в них было заключено 2,5 миллиона человек (это помимо миллиона отправленных в Японию, еще миллиона — в другие страны региона и полумиллиона призванных в японскую армию и на флот). По сути, более половины мужского населения находилось 'где-то', не на наших территориях, поэтому мы вскоре начали испытывать недостаток призывников — ведь кому-то надо по-прежнему и растить урожай, и выпускать оружие на заводах. А помещики — они все были тут, сидели на своих землях, и многие благополучно сбежали от нас, прихватив и свои семьи, и управляющих, и прочих прихлебателей, и вся эта кодла сильно напугала незатронутых нами помещиков раздачей земли крестьянам, поэтому и остальные помещики тоже дружно взялись за оружие, поставили в строй и своих подчиненных, привлекли и крестьян — прежде всего обещаниями земли, прощением недоимок. Так что, несмотря на долю помещиков чуть более 2% населения, по мобилизационным возможностям они ненамного отстали от нас.

Но империя — на то и империя, чтобы в сложный момент эксплуататорские классы дружно поднимались на защиту своих собратьев — независимо от того, кто где проживает и какой национальности. Благо что везде японские оккупанты делали ставку на те же местные верха, что были и до их прихода, и, соответственно, всячески их подкармливали. Например, в Маньчжурии налоги на помещиков составляли всего 10 процентов на круг, тогда как на крестьян — все 90 — чисто за счет того, что государственный земельный налог — то есть налог на владение землей — был сравнительно низким, а арендаторы платили и арендный налог государству, и арендную плату — уже за счет этого они отдавали половину своих доходов. Ну и косвенные налоги, зашитые в стоимость товаров для бедняков, доводили изъятие средств у простого населения до тех самых девяноста процентов. То есть из заработанного крестьянин получал лишь десять процентов, и приравняй его к помещику — он жил бы раз в пять лучше точно, а скорее и во все десять раз, так как у него появились бы свободные средства на покупку не только самого необходимого, но и, например, скота, удобрений, а затем и разные сеялки-веялки. Впрочем, до завоевания японцами Маньчжурии ситуация была точно такой же, то есть практически ничего не изменилось ни для помещиков, ни для крестьян. Поэтому японцы и имели в лице помещиков и кулаков первейших помощников и опору своего режима.

В Китае ситуация была примерно такой же — что на оккупированных землях, что на гоминьдановских, и лишь на землях коммунистов, когда Мао провозгласил принцип 'трех третей' — треть мест в органах — коммунистам, треть — гоминьдановцам и треть — независимым, да приостановил экспроприацию помещичьих земель, лишь ввел ограничение арендной платы — не более 25 процентов урожая, да запретил арестовывать помещиков, кулаков и членов их семей — только тогда помещики и кулаки как-то включились в антияпонскую борьбу (все — РИ). Но из-за этого Мао приобрел статус редиски — красный снаружи и белый внутри, из-за этого его снова и пытались заменить в 1943 на 'московских' китайцев, из-за этого и наши с ним дела рассматривались как нежелательные. Нам лишь оставалось повторять вслед за Мао — 'Не перегнешь — не выправишь'. Учитывая, что Мао считал что войну с Японией ему навязал Коминтерн чтобы отвлечь японцев от восточных границ Советского Союза, он не особо стремился воевать именно с японцами, к тому же был обижен на Москву за то, что в предыдущие годы она все оружие поставляла центральному правительству — то есть Гоминьдану и Чану Кайши — с предположением что те сами его распределят — соответственно, коммунистам ничего не доставалось. Да и навязываемые Коминтерном Народные фронты с Гоминьданом раз за разом приводили только к тому, что коммунистов вдруг начинали внезапно и массово убивать — что в 1927, что в 1937, что в 1940 — 'тенденция однако'. Поэтому Москве и 'московским' не особо верили, но с нашей поддержкой Мао сотоварищи оказывался не совсем уж один-на-один с Гоминьданом, то есть получалось что мы как бы играли против Москвы. Чуть позднее, когда весной 1944 Мао довели-таки 'московские' и он образовал свою Демократическую партию, ситуация только еще больше накалилась, поэтому чтобы не дразнить гусей лишний раз, нам даже пришлось переводить поддержку Шаньдуна на неформальный статус — типа это не мы поставляем тамошним войскам оружие, боеприпасы и продовольствие. Москва сдала немного назад лишь после того, как отряды, подконтрольные Компартии Китая, в три горла возопили что им скоро будет нечем воевать, а люди массово уходят в отряды маоистской демпартии. И я уж не знаю чем был маоизм в моей истории, но здесь на наш взгляд только он мог как-то снизить ту поддержку, что оказывали японцам помещики региона — ведь Мао, в отличие от левацких идей о диктатуре пролетариата, продвигал — причем еще с двадцатых годов — и идею делать ставку на крестьянство, которого тупо больше, ну и в начале сороковых подверстал сюда и помещиков, что должно было снизить их сопротивление — раз с ними не собираются поступать совсем уж плохо, то они и сами горазды повоевать против японцев — все-таки вражда с самураями была давней и национальную гордость просто так никуда не денешь.

Но помимо помещичьих сил в Корее хватало и других коллаборационистов, так как еще до 1910 года японцы создавали тут общества корейско-японской дружбы, под прикрытием которых проводили в Корее свои интересы, и после оккупации эта деятельность только расширилась. Причем пропаганда давала такие плоды, что в японской армии были даже корейские камикадзе — на текущий момент было известно уже о тридцати корейских летчиках, добровольно отдавших свою жизнь за японского императора (в РИ их было 14). И, так как коллаборационизм уже пустил крепкие корни, получил давнюю историю, то и противоречия в корейском обществе были нешуточные — ведь коллаборационисты были эффективным инструментом в руках японских оккупантов — кто как не сами местные знали своих соседей, их взгляды, убеждения, способности, и кто как не предатели могли наиболее эффективно выжимать из народа все соки. Поэтому неудивительно, что с начала нашего восстания, например, полицейских зачастую убивали вместе с их семьями (в РИ это происходило уже после войны во время народных восстаний в зоне американской оккупации, где почти все полицейские и чиновники остались на своих местах) — с одной стороны — жестоко, а с другой — эти семьи жили за счет того, что их главы шантажом и угрозами посадить в тюрьму или отправить на рудники выжимали все соки из своих соседей, обрекая уже их семьи на голодную смерть. Поэтому простые корейцы и спешили отомстить, но поэтому же коллаборационисты стали воспринимать смену власти как вопрос выживания — не только их, но и их семей — из-за этого их ряды стали сплоченными как никогда — ведь теперь только японцы могли спасти их и их роды от уничтожения.

И эти слои могли выставить еще до миллиона бойцов, причем мало того что уже вооруженных и подготовленных, так еще и грамотных — японцы наладили массовый конвейер по кооптации таких людей в свои ряды — кто-то шел на сотрудничество ради выгод, кто-то наивно полагал что Япония позволит Корее развиваться более быстро — перенять опыт и все такое, то есть обучит корейцев современным достижениям и затем просто отойдет в сторону — среди коллаборантов всегда хватало грамотных и толковых, но не слишком умных людей — все как и у нас с середины восьмидесятых. Да и неграмотных тоже было немало — так, буддийские иерархи Кореи устраивали массовые молебны во здравие японского императора и победу японского оружия, поэтому и неграмотные крестьяне часто по привычке шли за теми, кто их ограблял все эти десятилетия, тем более что для них ничего не изменилось — как на закате корейского государства всю землю заграбастали помещики и нарождающийся слой деревенской буржуазии, так все и оставалось.

Да, слухи о том, что мы раздаем крестьянам землю, разошлись по всей стране, но на неподконтрольных нам территориях хватало тех, кто не верил этим рассказам, зато верил обещаниям получить несколько соток если вступят в Корейскую Императорскую Армию Великой Японии и помогут 'разгромить бунтовщиков', а сразу же выплачиваемые деньги в размере нескольких годовых доходов убеждали в том, что даже если и обманут, то хотя бы эти деньги как-то помогут семье, да и жалованье на время службы обещали немалое — чего бы и не попробовать подставить головы под пули ? Японцы действовали так же, как и в Китае — там они таким же образом быстро набрали армию в несколько миллионов человек, вот и здесь уже через три месяца они имели более чем миллионную армию только корейцев.

А ведь они пригнали сюда и помещичьи отряды Маньчжурии, и отряды хунхузов оттуда же — с этими бандитами еще с начала тридцатых у них была установлена негласная договоренность что они сидят в своих глухих углах, кормятся с местного населения и собирают какую-то дань в пользу японцев, а главное — гоняют коммунистических партизан, а в обмен на это японцы не трогают их. Ну а сейчас, когда японцы пообещали более чем щедрое вознаграждение, хунхузы снимались с мест и шли в Корею целыми отрядами, а ведь некоторые из них насчитывали по несколько тысяч человек, причем все были на конях и вооружены винтовками или в худшем случае ружьями, и по нашим прикидкам их уже набиралось пятьдесят тысяч человек и собирались еще два раза по столько же, если не четыре — кто их там считал. Да и китайская армия прояпонского Гоминьдана планировала выслать несколько десятков тысяч человек, а когда японцы помогут дожать коммунистов на Шаньдунском полуострове — так и несколько сотен тысяч — в том числе и поэтому мы поддерживали китайских патриотов всех мастей, что сражались на полуострове — караваны небольших судов и самолеты ежедневно завозили туда через Желтое море и Кореи и залив Бохайвань с Ляодунского полуострова сотни тонн грузов.

Но у японцев и помимо китайцев хватало и других добровольных помощников — обещали прислать помощь и коллаборанты Таиланда, Филиппин, Вьетнама, Малайзии, Бирмы, Индии — понемногу, но отовсюду. Так что с корейской армией, вспомогательными отрядами из стран Тихоокеанского региона и собственными войсками японцы набирали в Корее к марту 1944 года уже под два миллиона человек только по минимальным прикидкам. У нас, может, будет и побольше, но лишь десять процентов из них имели какое-то оружие и подготовку, тогда как со стороны противника выступали уже давно вооруженные и подготовленные люди — все-таки разбоем и ограблением они жили десятки и сотни лет, ничего другого не умели и не собирались учиться, но бойцовских качеств им было не занимать, как минимум пока не надо идти в атаку на пулеметы и сохраняется их превосходство в числе и их не начинают плющить крупными калибрами.

ГЛАВА 39.

И уж как минимум по части противопартизанских действий они работали очень неплохо — все-таки это отряды, созданные из людей, с детства живших в глухих или не очень углах, но привыкших к природе, а не к городу, а многие заодно промышляли и охотой — то есть могли выследить, подобраться и убить. Поэтому они могли пробираться мелкими отрядами через горные чащобы и выходить на наши базы в самый неожиданный момент. В первое время ситуация еще была терпимой — наши бойцы тоже не пальцем деланые, а с самозарядным или даже автоматическим оружием они эффективно действовали против винтовок, хотя уже в первые дни после прибытия этих отрядов потери начали расти — у врага было много метких стрелков. И эти отряды все прибывали и прибывали, скоро их стало так много, что мы начали подумывать о сворачивании диверсионной деятельности — небольшие вражеские отряды или просто засады охотников перекрывали все тропки, так что пробраться тихо уже не получалось, и на шум тут же слетались с округи более крупные отряды, так что все чаще чтобы вызволить наших партизан из окружения требовалось поработать авиацией. И договориться с этими людьми — никак — кто мы такие — они не знают, мы для них никто и звать нас никак, поэтому чем именно им выгоднее сотрудничество с нами, а не давно известными японцами — непонятно, а от своих японских покровителей они получают полновесную монету даже просто за каждый день нахождения в районе боевых действий, а за каждый выход в рейд — пятикратно, да и премии за убитых партизан были немалые. Даже обычное незнание языка было преградой и не позволяло хоть как-то провести пропаганду. Договариваться пока не получалось, все попытки были бесполезны и приводили только к гибели агитаторов и переговорщиков.

Более того — из-за этих отрядов мы начали терять 'деревню' на оккупированных территориях — японцы стали размещать в деревнях гарнизоны, которые бдили за местным населением чтобы оно не оказывало нам никакой поддержки. Да, эти отряды можно было уничтожать, но их было много и назавтра в 'очищенную' деревню просто заходил следующий отряд. И так как это были чужаки, зачастую не знавшие корейского языка, то они 'не очень трепетно' относились к местному населению, и вскоре японское командование уже просто договаривалось с деревнями, что те не поддерживают крестьян, а японцы не присылают им эти 'отряды защиты' — только 'наблюдателей за спокойствием', поэтому многие деревни просто стали прогонять наших разведчиков, а то и сдавать их японским властям. К тому же японцы пригрозили что будут создавать стратегические деревни, как они это делали с корейцами в Маньчжурии, когда десятки мелких деревень сселялись в одну крупную, которую еще требовалось достроить, возвести вокруг нее оборонительные укрепления — и все это за счет 'добровольного' труда сселяемых же жителей и для их 'защиты' против партизан, соответственно, такое скучивание приводило к уменьшению доступной земли, а тем кто получал участок слишком далеко, приходилось и жить при нем днями в одиночку, в оторванности от семьи. Так что японцам было чем запугивать крестьян в Корее. Более того — эти 'вспомогательные отряды' начали заходить и на нашу территорию, терроризировать колхозы и кооперативы, да и просто частников, получивших бывшую помещичью землю — нам вдруг потребовалось отвлекать большие силы на охрану уже наших крестьян, да и им самими пришлось больше времени тратить на боевую подготовку, патрульную службу и дежурства.

Мы, правда, сделали попытку кардинально переломить ситуацию в нашу пользу, и после того, как японцы запечатали прорывы и усилили свои опорники, мы бросили в бой наши бронесамоходные части. Но они были еще не готовы к боям — экипажи только-только овладели собственно техникой — вождением и стрельбой, начали осваивать уход за машинами и приступили к действиям в составе групп. Так что взаимное прикрытие, атака цели с нескольких направлений — эти тонкости еще только начали изучаться. Пехота также еще только училась прикрывать свои коробочки. Вот эти части и были брошены на японские укрепления, все там и сгорели, даже не от противотанкового огня — он у японцев был стабильно слабым — и с недостаточной плотностью стволов, и малым калибром их ПТО. Нет — наши самоходки сожгла японская пехота.

Еще в Первую Мировую решительно настроенные пехотинцы подрывали танки взрывчаткой а то и связками гранат — даже двухсотграммовая динамитная шашка могла проломить до двадцати миллиметров стали, а несколько гранат под гусеницами разрывали их и превращали грозную машину в легкую добычу. К тому же у наших самоходок было слишком большое мертвое пространство — даже у Т-34 с его пушкой и спаренным пулеметом, которые могли опускаться на пять градусов вниз — и у того было двадцать три метра непростреливаемого пространства. У наших же самоходок были все полсотни метров, безопасных для вражеской пехоты — именно из-за таких ограничений для наших подразделений была важна обученность совместному бою нескольких машин и машин с пехотой, когда все взаимно прикрывают друг друга. А без такого прикрытия любой японский пехотинец мог подобраться к нашей самоходке по окопам, ходам сообщений или просто по полю боя, укрываясь за бугорками и в воронках, а то и просто в траве, и ткнуть в бок шестовой миной — шестом с прикрепленным на его конце кумулятивным зарядом. А то и просто метнуть такой снаряд как копье — вскоре японцы действовали как древние охотники за мамонтами — отсекали нашу пехоту фланговым огнем, подбирались с разных сторон и залпом метали свои кумулятивные копья с разных направлений — кто-то да успевал бросить, кто-то да попадал — вот и дымили массово наши коробочки перед японскими позициями. Так у японцев во все большем количестве стали появляться и клоны наших РПГ-7 — при недостаточной плотности пуль и осколков над полем боя и с учетом безбашенности японцев это оружие стало очень эффективным, и если стальные экраны и решетки, что мы начали вскоре устанавливать на самоходках, как-то еще спасали от шестовых мин, то выстрелы из РПГ все-равно пробивали недостаточно толстую и к тому же однослойную броню.

В итоге, начав терять десятки машин в день, мы уже на пятый день свернули все атаки и начали думать — как справиться с новой напастью. Да, требуется сильное прикрытие ближнего радиуса действия, но попытки ставить пулеметы на вертлюгах по бортам самоходок лишь привели к росту потерь среди самоходчиков — их и так погибло десять процентов сразу на поле боя, из остальных выбравшихся и вернувшихся треть лежала в госпиталях. Конечно же, надо будет ставить наши пулеметы под пистолетный патрон, что мы начали устанавливать на своих танках на западном фронте — такой пулемет, установленный на горизонтальной поверхности — крыше корпуса или башни — был сравнительно легким, поэтому им можно было управлять с помощью тяг и рычагов и при этом находиться под защитой брони, а призматические приборы наблюдения давали неплохой обзор, причем из-за простоты конструкции эти пулеметы можно было ставить над каждым членом экипажа — танк превращался в эдакого Змея Горыныча, плевавшегося во все стороны пулями — путь и не так точно как при непосредственном управлении руками и телом, зато достаточно много и часто — толстый ствол выдерживал длинные и частые очереди, а пневматическая подача патронов по желобу — непрерывность огня в двести патронов, после чего требовалось менять короб внизу. И все это позволяло прижать любого пехотинца в радиусе тридцати-пятидесяти метров — собственно, это было развитием многобашенных танков двадцатых-тридцатых, только теперь не требовалось ставить отдельную башню под каждый пулемет, что существенно облегчало конструкцию танка и не требовало увеличивать его размеры за счет ослабления бронезащиты, а экипаж не ограничивался жесткой специализацией своих членов и мог выбирать роли в зависимости от этапа боя — на дальних дистанциях все работали как пушкари, а ближе к окопам превращались в пулеметчиков.

Но это оборудование еще надо было привезти или начать выпуск здесь, пока же лишь оставалось прекратить попытки прорвать японский фронт. Жаль, что накопленная техника пропала так зазря — вообще-то мы предполагали использовать ее против Пусанского фронта на юге — у японцев там были гораздо менее подготовленные части, да и с резервами было гораздо хуже, но вместо этого мы попытались дожать северян и в итоге и на севере не преуспели, и юго-восток остался под японцами.

Так эти бестии и сами перешли в наступление. Гибель их императора дала японскому командованию много новых добровольцев-камикадзе. Они еще при нашем неудачном наступлении доставили много проблем, когда в уже почти взятые окопы врывался такой воин Ямато с мешком за плечами и подрывал и себя, и окопы, и наших бойцов оставляя лишь воронку диаметром двадцать-тридцать метров. Более того — японцы стали набирать в смертников китайских, корейских и маньчжурских крестьян — каждому такому добровольцу, точнее — его семье — сразу же обещали и деньги, и землю — богатство, которое они не мыслили получить никакими способами и никогда, даже продажей детей. Вот семьи и начали выдвигать из своих рядов добровольцев — как правило средних сыновей, особенно если у них уже были дети — в Азии всегда было много народа, поэтому жизнь отдельного индивида ценилась невысоко, не то что сохранение клана. Вот люди и шли на гибель чтобы вырвать свой клан из нищеты, и японцы даже полностью выполняли свои обязательства, более того — главу клана, чей доброволец успешно выполнил задание, даже делали гражданином Японской Империи с возможностью передачи гражданства одному из сыновей, а это — уже совершенно другой статус, а соответственно и доходы — уже даже не каждый японец, не говоря уж о своих — посмеет что-то отнять сверх положенного, да и налоги ниже — смертничество вдруг стало даром небес и японцев для многих крестьян, которые уже ни от кого ничего не ждали хорошего. Вскоре наши бойцы уже опасались даже заходить в японские окопы, чтобы не стать жертвами таких самоубийц.

Так теперь японцы стали направлять их уже на наши укрепления — они и ранее разминировали собой и минные поля, и разрушали проволочные заграждения, расчищая путь к нашим окопам, а сейчас в довершение всех бед они стали направлять на наши опорники учебные самолетики с топливом в один конец и парой-тройкой сотен килограммов взрывчатки — а такая масса гарантированно выводила из строя все в радиусе на сто метров — как раз половина опорника вместе со всеми его окопами, дотами, проволочным заграждениями — после пары таких взрывов японская пехота брала наши укрепления парадным шагом. Так что вскоре снова пришлось перейти на рассредоточенные порядки обороны, при которых наше преимущество в автоматическом и самозарядном оружии позволяло останавливать наступающие цепи и обходные группы, а отсутствие укреплений не давало смысла применять камиказде — ущерб от взрыва теперь становился несравнимо мал с выгодой. Но кардинально проблему это не решало, более того — сохранение такой ситуации будет работать против нас — когда-нибудь японцы сгруппируются и тогда их не сдержишь уже никакой завесой. Требовалось много автоматического оружия, истребителей и средств ПВО — чтобы ни одна гнида не добралась до наших укреплений — ни по земле, ни по воздуху. Был, в принципе, и рецепт от смертников же в японских окопах, но пока все спецбоеприпасы шли прямо с заводов на Западный фронт — Востоку их точно не хватит.

На Японской земле тоже настала эпоха массовой истерии. Японские милитаристы смогли собрать под своими знаменами десятки тысяч фанатиков императора и бросили их на наши укрепления. Хорошо хоть мы оставили в первой линии только корейцев и китайцев — японским товарищам было западло участвовать в массовом убийстве своих соплеменников. Да и у нас в первое время были сомнения в моральной устойчивости своих местных товарищей по оружию — все-таки император — это не хер собачий, под сенью императора японцы жили веками, и отношение к нему было как к богу, кем он по сути и являлся, ну, точнее — кем он был объявлен еще в стародавние времена. Поэтому даже критиковавшие императора могли поддаться соблазну и начать за него мстить — все-таки пытаться заставить бога исправить свои ошибки — это не то же самое, что убить его — разные вещи. Вот корейцам и китайцам на японского бога было плевать, все, что их заботило — это 'дайте больше патронов !'.

И мы старались как могли — на производство патронов было переведено уже много прессов, токари высоких разрядов постоянно выдавали взамен изношенных сотни пуансонов для вытяжки гильз, мы даже наладили производство аппаратуры для напыления износостойких покрытий этих пуансонов чтобы они подольше держали форму — наши японские заводы делали уже все кроме датчиков давления-температуры, управляющей электроники — еще аналоговой — и сопел — все это мы привозили от себя, так как не хотели окончательно выпускать технологию из своих рук, а сопло — самый важный, по сути — ключевой элемент этих аппаратов — начиная от их формы, спроектированной на сверхзвуковые потоки и рассчитанной уже на ЦЭВМ, и заканчивая их изготовлением на высокоточных электроэрозионных станках с ЧПУ — такие сопла сейчас не мог делать никто, да и станков было всего два, еще десять в постройке и три сотни — в ближайших планах.

Собственно, производство патронов мы наращивали и до этого — с учетом планировавшегося перехода на автоматическое оружие, пусть и под пистолетный патрон 7,62х25, который более чем подходил для текущего момента — он был основным патроном в Великой Отечественной в моей истории, поэтому мы не собирались менять проверенную конструкцию и способы ее применения. Так что мы даже пока не собирались перетаскивать сюда производство наших патронов для АК-42 и СКС — ни 7,62х42, ни тем более нового 6,5х42, да и 6,5х25 тоже никуда не приткнешь — такие патроны использовались у нас для вооружения технического персонала и экипажей разной техники автоматами по типу 'Узи', только с перезаряжанием отводом пороховых газов, а не отдачей — у нас их стали называть 'узкие', так как они были компактнее из-за заряжания магазина в рукоятку для стрельбы, а я как-то обронил слово 'Узи', но народу оно было незнакомо — вот и переиначили. А 6,5х15 для пистолета 'Школьник' были слабоваты — их специально и разработали чтобы вооружать школьников — понятное дело тех из них, кто имел средний балл не ниже 4,3, а троек — не более пяти в четверти и все должны быть исправлены до ее окончания, и кто учился в шестом и выше классе — пусть с детства привыкают к роли защитников социализма. Да и стимул к учебе был более чем весомый, даже несмотря на то, что перед получением оружия школьников дрючили полгода — ну, рукопашный бой и так был у всех, начальные навыки по тактике — укрыться и скрытно перемещаться — тоже шли с четвертого класса и мы планировали сдвинуть еще на пораньше — по военному времени и с учетом множества диверсантов и лесных братьев — важный навык для подрастающего поколения. А тут добавлялись и углубленная тактическая подготовка — перемещение с оружием, выбор позиции для стрельбы — на два класса раньше чем по обычной школьной программе, и стрельба уже из пистолета, а не мелкашки, уход за оружием, юридическая подготовка, элементы боевой психологии, да и потом в течение всего срока владения оружием — тут и два часа в неделю на стрельбищах и тактических полигонах, и ежеквартальная сдача нормативов, проверка юридических знаний, и пять часов в месяц выходы вместе с дружинниками на дневные дежурства — вечерние были уже у старшеклассников, а ночные — у студентов — но отбоя от желающих не было, тем более что дальше и оружие будет посерьезнее, и, соответственно, патроны. Так что мы наращивали патронное и оружейное производство и пока худо-бедно отбивались, но напор все возрастал.

Но, что хуже всего, проявились и разногласия в нашем лагере — коммунисты и социалисты и до этого относились друг к другу враждебно, прежде всего из-за неоднократных предательств со стороны социалистов в тридцатые годы, а тут еще в стране хозяйничают два миллиона иностранцев, относящихся к японцам враждебно — корейцы и китайцы, да и вьетнамцев-филиппинцев-яванцев-бирманцев-тайцев и прочих тоже хватало — японцы стягивали к себе на острова бесплатный потому что рабский трудовой элемент со всего Тихого океана. Этот нацмомент и склонял все больше социалистов переметнуться на сторону 'нового' японского правительства, про либералов уж совсем молчу — эти почти сразу же переметнулись на сторону своих капиталистов, даже на Кюсю в некоторых городах снова появились неподконтрольные нам кварталы, да и в сельской местности появились и 'черные', и 'белые' районы.

И если с либералами понятно что было делать — только бы хватило зеленки на лоб — то насчет анархистов еще шли дебаты, хотя примеры что Испании-1939, что России-1918 говорили, что надо поступать жестко — в России так и сделали, поэтому смогли выстоять против интервенции, которую поддержали местные коллаборационисты, в Испании же так сделать не смогли и в итоге проиграли. И, похоже, пока ситуация развивалась по типу испанской, когда именно внутренние противоречия позволили франкистам одолеть прогрессивные силы и примкнувших к ним социалистов, троцкистов и анархистов.

А в Японии анархисты имели немалый вес, особенно после того, как в двадцатые годы анархистское движение снова подняло тут голову после разгрома 1910 года в связи с подготовкой ими покушения на императора. Нам-то японские анархисты не нравились прежде всего тем, что они выступали не только против капитализма, он и против индустриализации и технологического развития — типа эти разделение и механизация труда лишают трудящихся творческой инициативы. То, что эти самые механизация и разделение позволили этим анархистам вообще познакомиться с таким явлением как анархизм через чтение напечатанных механическим способом книг печатниками, которые специализированно занимались только печатанием и больше ничем — на это они внимания как-то не обращали, как не обращали внимание и на то, что сама механизация открывает широкий простор для творчества.

В общем, каша в их голова была та еще. И этой каши было много — в двадцатых анархисты, развернувшие широкую агитацию среди студентов и рабочих, были даже более мощной организацией чем коммунисты, настолько мощной, что в 1923 году после токийского землетрясения власти провели ряд арестов и убийств лидеров анархистов, так как опасались восстания анархистов на фоне постигшей страну катастрофы. Мы в этом вопросе медлили лишь потому, что и сами анархисты были неоднородны — если анархо-коммунисты выступали за ликвидацию крупных производств и переход непойми к чему, что в их устах звучало как 'слияние сельского хозяйства и производства в самообеспечивающихся коммунах' (без роботизации это однозначно не прокатит, так что попробуем только когда она достаточно разовьется), то анархо-синдикалисты, то есть профсоюзники, выступали за сохранение крупных предприятий но с передачей власти на них самим рабочим, точнее — их профсоюзам.

Собственно, раскол оформился еще в конце двадцатых, причем три четверти пошли за анархо-коммунистами, которые сейчас по сути становились нашими противниками, да и 'союзники' синдикалисты называли свои организации Либертарный федеральный совет профсоюзов Японии — а у меня на слово 'либертарианство' невольно сжимались кулаки, так как с семидесятых годов американский крайнеправый империализм проводил свои интересы именно под эгидой либертарианства. Ну а начиная с войны в Маньчжурии японское правительство стало еще сильнее давить своих анархистов — разгонялись демонстрации, арестовывались руководители или просто активисты, в 1934-35 годах было подавлено восстание в горах Нагано, которое организовали анархо-коммунисты — их идеи были особенно популярны среди сельских жителей, которым по сути 'предлагалось' поставить у себя станки и получать промышленные товары прямо в своем хлеву (не объяснялось как конкретно, но замануха для селюков была привлекательной, а то, что станок сам по себе еще не родит нужных деталей и механизмов, что к станку требуется соответствующая инфраструктура и навыки — то для большинства крестьян, незнакомых с такими тонкостями, было вне разумения) — именно из-за популярности анархо-коммунистов в сельской местности с ними также хотелось бы договориться — их поддержка много значила для наших партизанских районов в центральных районах Хонсю — тех же горах Нагано. Да и завязки с корейскими анархистами были немалые, еще со времен Корейской Народной Ассоциация Маньчжурии, созданной корейскими анархистами в 1929 году и являвшейся прото-государством корейских анархистов, с трудом раздавленным совместными усилиями отрядов китайских коммунистов, милитаристов и помещиков, и японской армией.

Впрочем, помимо вешних сил, внутри коммунистов тоже не было единства. Так, хотя большинство выступало под лозунгами 'Монархию — нахер !', но были и коммунист-монархисты. Раскрытие архивов японской тайной полиции токубэцу кото кэйсацу привело к нескольким сотням раскрытий тайных агентов даже в рядах самих коммунистов, не говоря уж о прочих партиях и об обычных жителях. В довершение из Москвы прибыл большой десант японских коммунистов, переживших чистки тридцатых годов, а прибывший оттуда же признанный Коминтерном лидер японских коммунистов Сандзо Носака и его группировка вступили в конфликт с Сайгэном Танакой, который возглавил и, по сути — воссоздал КПЯ в начале тридцатых и находился в Японии все это время — то есть разгоралась фракционная борьба не только по монархической линии, но и между местными и 'московскими', и к ним понемногу подтягивались 'китайские'.

Вишенкой на торте стало заключение перемирия между Советским Союзом и Японской Империей — как оказалось, у обеих сторон хватало проблем и в других регионах, чтобы еще вести войну друг против друга — типа 'не вышло — и ладно'. Но там еще шли переговоры, в которые нас не посвящали, положение японцев было хуже губернаторского, поэтому судя по просачивающейся через агентов информации, японцы вроде бы соглашались вернуть Советскому Союзу северную часть Сахалина в обмен на поставки оттуда нефти в размере миллиона тонн в год, а Сталин настаивал на всем Сахалине, Курилах, Маньчжурии. К счастью, на весь Сахалин и Курилы японцы пока не соглашались, тогда как по поводу Маньчжурии японцы соглашались отдать только северную Маньчжурию включая КВЖД с Харбином и полоску на севере Кореи — в обмен на поставки оттуда угля, древесины, железной руды и продовольствия, и с предварительным выводом оттуда военного производства. В принципе, предложение было тоже довольно выгодным, японцы в качестве жеста доброй воли даже позволяли проводить караваны в осажденные укрепрайоны вдоль Амура.

ГЛАВА 40.

Причем инициатива мирных переговоров c СССР исходила из Токио, тогда как Квантунская армия желала продолжения войны с Советским Союзом, хотя их командование и соглашалось, что сначала надо покончить с беспорядками — то есть с нами — в Японии, Корее и на Ляодуне. Поэтому квантунцы почти приостановили боевые действия, при этом продолжавшиеся постоянные попытки попробовать крепость советской обороны объясняли излишней инициативой местных командиров, а обстрелы санных караванов — распоясавшимися хунхузами.

Японцы — точнее, их Квантунская армия — и так-то были в Китае и Маньчжурии уже фактически на самообеспечении, не завися от поставок с островов — многочисленные военные арсеналы, рудники, заводы — как захваченные у китайцев, так и построенные уже самими военными — целиком и полностью обеспечивали оккупационные войска и даже — как видим, позволили напасть на Советский Союз без оглядки на Токио — ну, как в очередной раз объясняли из самого Токио. Чему, судя по предыдущим подобным историям — и до, и после оккупации Маньчжурии — можно было верить. А уж с заключением перемирия квантунцы могли перенаправить на нас гораздо больше сил. Такой подставы со стороны Сталина я, конечно, не ожидал. Понятно, что у Советского Союза было много проблем в европейской части — основные усилия прикладывались там, против немцев и их союзников, и на юге, против басмаческих и пуштунских банд. Но с другой стороны, оставалось, на мой взгляд, совсем немного, чтобы дожать япошек — ведь даже треть островов были уже не под властью императора, и нам и оставалось-то лишь ждать, пока Японская Империя просто свалится как гнилой плод — 'стратегия спелой хурмы', только наоборот. И тут — в дополнение к перечисленным мною силам, что японцы уже имели в Корее, в результате удачных переговоров могут высвободиться еще несколько десятков дивизий с Сахалина, Курильской гряды, из Маньчжурии, Монголии, Бурятии, а может даже выведут пару дивизий из Саян, хотя с Алтая пока вряд ли будут отводить войска — все-таки там уже рукой подать — 200-400 километров — до Красноярска, Кемерово, Новокузнецка, Барнаула, и через Алтай же японцы уже установили наземный контакт с белоказахскими, белобурятскими и беломонгольскими отрядами Синцзяна — это уже сама по себе сильная позиция для переговоров. Причем дивизий кадровых, обученных и вооруженных, имеющих боевой опыт.

Конечно, положение на Тихом Океане еще больше усиливало позиции японцев на переговорах. Даже в начале войны в декабре 1941 японцы двинули против западных стран всего сорок из ста дивизий (в РИ — двадцать), и то это принесло им весомые дивиденды — даже к концу 1942 года американцы отмобилизовали всего 6,4 миллиона человек, но боеготовых тогда было всего миллион, и половина из них занималась освобождением Калифорнии (в РИ все были в Африке), а другую половину американцы сожгли в неудачной операции Торч, потеряв там в общей сложности миллион человек, так что в течение 1943 года союзники могли выставить против японцев всего 400 тысяч человек и 120 кораблей (в РИ в 1944 — 530 тысяч человек и 380 кораблей) — против нескольких миллионов войск японцев и их союзников и флота более восьмисот кораблей — с учетом трофеев. То есть на союзников в 1944, конечно, рассчитывать не приходилось, особенно с учетом их новых потерь и на Гавайях, и на Канарах.

С другой стороны, японцы только в Китае и только к концу 1939 года потеряли полтора миллиона солдат, из них 480 тысяч убитыми, да и остальные вернулись в строй не все. И еще тысячу самолетов, из которых 250 были сбиты в воздушных боях — в основном советскими летчиками — и еще 400 — зенитным огнем. А вспоминая, как японцы дважды обделались в Шанхае — в 1932 и 1937 годах — было понятно, что японцев в принципе можно бить даже недостаточно подготовленной и вооруженной армией. С учетом того, что из 73 миллионов населения Японии сейчас из-под контроля японского правительства выпало порядка 20 миллионов, мобилизационный потенциал не превышал 8 миллионов (в РИ за время войны в Японии мобилизовали всего 17% населения — 12,4 миллиона, в сравнении с 11,86% США — 16 миллионов, 15,8% СССР — 30 миллионов и 21,4% Германии — 17,26 миллионов). Правда, сейчас почти весь Китай был либо под японцами либо за них, но наступать китайцы пока не умели от слова совсем — сколько они ни подгонят своих солдат — всех перемелем, о чем говорят и события предшествовавших лет, когда трехмиллионное наступление войск Гоминьдана терпело поражение от 600 тысяч японских войск. То есть по идее, если пока все оставить как есть — не наступать, но и не заключать мирного договора — то ситуация через полгода-год повернется в нашу сторону.

Конечно, наш мобилизационный потенциал тоже не безграничен, более того — японцы разбросали листовки с обещанием 'моим' японским корейцам и китайцам вернуть их на родину с выплатой каких-то денег, достаточных для обзаведения домашним скотом и зерном для посева и прожить до первого урожая, и даже обеспечить их землей. Блин, для вчерашнего крестьянина, побывшего рабом, затем солдатом на чужбине — и получить наконец свершение всех своих мечт — это был непреодолимый соблазн. В первую неделю после этих листовок 'мои' войска начали таять со страшной скоростью — по пять процентов каждый день. И ведь не удержишь, будет только хуже. Поэтому стрелять в спины я запретил, приказал лишь отбирать оружие и отпускать на все четыре стороны. А оставшихся — уже не бросишь — японские вояки устроят им, и прежде всего своим соплеменникам — такое харакири, что и через поколения про это будут вспоминать с содроганием.

Так что на всех фронтах установилась патовая ситуация — у сторон было достаточно войск чтобы держать плотную оборону, но недостаточно обученных войск, тяжелого оружия и боеприпасов чтобы наступать. Поэтому нам оставалось только подпортить японскую позицию на переговорах с Советским Союзом, а в случае удачи — даже сорвать эти переговоры — людей, что погибнут в результате их прекращения, конечно жалко, но если сейчас не додавить империалистическую Японию с их дзайбацу и армией, то в последующие десятилетия людей погибнет в десятки раз больше — дзайбацу ведь не успокоятся пока не подомнут под себя весь мир, о чем еще в конце двадцатых вещал премьер-министр генерал Танака в своем меморандуме — 'Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем к завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и наконец Европы'. Собственно, первые три пункта они выполнили, пусть по Китаю и не до конца, сейчас начали реализацию планов по Центральной Азии, расширив их на Латинскую Америку. Так что не за горами — и 'поход к последнему морю'. Нет, 'паровозы надо давить, пока они чайники'.

Вот мы и занялись работой по инфраструктуре. Маньчжурия, Северный Китай и Внутренняя Монголия уже более чем обеспечивали и Квантунскую армию, и японские войска в Китае, немало доставалось и японским союзникам в регионе — местные рудники и промышленные предприятия выдавали 3 миллиона тонн стали, 32 миллиона тонн угля, 2 миллиона тонн нефти — японцы наконец начали пожинать плоды своей двадцатилетней политики по развитию промышленности региона. На этой базе тут развивалось производство самолетов, танков, автомобилей, вооружений и боеприпасов, которые позволяли японцам воевать вечно, а тридцать миллионов тонн продовольствия придавали дополнительной устойчивости колониальному режиму. Все это надо было покромсать.

Собственно, мы устроили тот же террор промышленности, что мы учинили и в сорок втором по немцам — в основном в Польше, Пруссии и восточной Германии, то есть куда доставали тогда наши высотники и пока у немцев не появилось много зенитных управляемых ракет. Так и сейчас — первейшей целью наших корректируемых авиабомб были трубы, так как они обеспечивали тягу для промышленных печей и тепловых электростанций, а без высоких температур нельзя было производить термическую обработку металла и вырабатывать электричество. Шахты, мосты, крупные промышленные корпуса — все это также подверглось ударам, но уже когда разобрались с трубами как самой эффективной целью для наших управляемых бомб — отсутствие трубы и так сразу же снизит производство, и построить ее — дело небыстрое.

И, пока шел воздушный террор, мы думали что же делать дальше, и заодно начали готовиться к эвакуации отовсюду, для чего готовили любые плавсредства начиная от трофейных линкоров с авианосцами и заканчивая рыболовецкими баркасами — при общей грузоподъемности нашего флота в три миллиона тонн мы могли вывезти разом несколько миллионов человек, оставалось решить — кого и куда.

И решать надо было быстро, так как к Японским островам с юга и востока уже шел Императорский флот, и мы не были уверены, что с ним справимся в море и он не перекроет нам пути отхода, так как броню линкоров мы не могли пробить ничем, даже кумулятивные бомбы не справлялись с такой толщиной — там то ли неточность изготовления кумулятивной воронки, то ли разброс во времени детонации соседних объемов взрывчатого вещества из-за недостаточной однородности, но факт — бомбы не пробивали толстую японскую броню, даже несмотря на то, что она была на тридцать процентов менее прочной чем американская или английская. Но просто сама толщина — 200-250 миллиметров даже на крышах башен и главной палубы — она играла большую роль — мы с такой броней еще не сталкивались, максимум — танковые сто миллиметров, которые также не пробивались если были защищены экранами. Так и на японских кораблях были и еще одна палуба, и палубы сотовой конструкции — все это снижало вероятность пробития кумулятивными бомбами до нуля — даже если применять однотонные бомбы. Оставался единственный вариант — повредить незащищенные броней нос или корму — японцы бронировали свои линкоры по заведенному еще американцами принципу 'все или ничего', когда середина получала максимальное бронирование за счет отсутствия бронирования спереди и сзади корабля. Так что — повредить нос и убежать от сбавившего ход линкора — был единственный выход, ну может еще обычными бомбами что-то удастся сделать. Но ведь у японцев были и авианосцы, а от самолета так просто не сбежишь. Мы же если и могли ввести в строй несколько авианосцев или хотя бы вывести их в море, и даже оснастить их самолетами палубной авиации, то подготовленных пилотов у нас не было, хотя тут мы, конечно, пошли немного по японскому пути — нет, делали пилотов не смертниками, но самолеты были одноразовыми — они смогут взлететь с палубы и поучаствовать в бою, но садиться они будут уже на воду — только пять человек у нас как-то освоило посадку на палубу корабля. Остальным же — дорога в теплые и не очень воды морей и океанов, где их подберут летающие лодки или катера-эсминцы или что там окажется поблизости — средствами сигнализации и маяками мы пилотов обеспечили более чем по полной, даже надувными плотиками и запасом воды-еды на пять дней, пилоту только оставалось успеть вытащить все это из кабины при посадке на воду в самолете, а если прыгать с парашютом — отстегнуть тюк перед приводнением, чтобы снизить скорость спуска.

В общем, пусть и корявенько, но счет монархам был открыт, а мы сидели на чемоданах и чуть что — собирались тикать. На такой неоднозначной ноте начиналась для нас весна 1944 года на Дальнем Востоке. В это же время в Турции и Ираке наши отряды продвигались к морям и заливам, чтобы реализовать мои прожекты по захвату большинства голосов в Совете Национальностей Верховного Совета Советского Союза и тем самым как-то обезопасить республику этим паритетом по палатам ВС, ну и заодно подмять нефть с газом, на Кавказе и в бывшем иранском Азербайджане отбивались от польско-турецко-иранско-немецких войск, продолжалось наше продвижение на юг через Индокитай, откуда мы в конце 1944 года открыли свой Каучуковый Экспресс к берегам США и на полученные от него средства начали под шумок, пока власти были отвлечены на войну с немцами и японцами, врастать в экономику Штатов — консервную и стекольную промышленность, дорожное строительство, нефтянку, цементные производства и угольные шахты — то есть во все те области, где у нас были новые технологии, как например в стекольной — с отливкой стекла на расплав олова, или в нефтянке — с пластиковыми трубопроводами, или в консервной — с наличием больших запасов олова, его электролитическим осаждением на жесть и готовкой в обычных ваннах с раствором хлорида кальция, а не в ретортах высокого давления. Все это случилось позднее, но пора повествованию вернуться в сентябрь 1943, на наши родные просторы.

А на этих просторах, напомню, шла грандиозная битва.

Весь сорок второй немцы сидели в глухой обороне и наращивали свои силы, так как сорок первый закончился для них не очень хорошо — благодаря нескольким Лехиным выстрелам РККА смогло избежать серьезного разгрома в Белоруссии, в результате немецкая ГА Центр потеряла почти все свои танки, и их пришлось выдергивать с Ленинградского направления, так что Блокады в этом времени не случилось. Не случилось и Киевского окружения — немцы как встали перед Киевом в июле 1941, да как начали терять по двести человек в каждой дивизии и каждый день — так там и простояли, единственное что им удалось — на некоторое время захватить Полтаву да отрезать Крым. А севернее Коростеньский и Мозырьский УРы были оставлены Красной Армией лишь в октябре сорок первого, когда немцы прорвали советскую оборону у Гомеля, когда много частей было снято оттуда чтобы отбросить ГА Юг, и затем на этой же волне немцам удалось захватить Смоленск — именно под прикрытием этой операции наши отряды освободили Вильно — немцы как всегда действовали на грани и везде их не хватало.

Да и то немцы отмечали, что "Бои в лесисто-болотистой Припятской области были тяжелыми и кровопролитными. Правда, крупные русские соединения были разбиты, но полное усмирение области имеющимися силами оказалось невозможным. Мелкие разрозненные отряды русских, возникшие в результате боев, стойко держались в глухих районах. Благодаря умелому управлению и поддержке русского командования эти отряды стали ядром партизанских сил, которые в течение всей Восточной кампании находили здесь надежное убежище".

На этом немецкие успехи сорок первого и закончились, а учитывая что они за несколько недель собирались дойти до линии Архангельск-Астрахань, их военная кампания закончилась полным провалом. Так ситуация и замерла на некоторое время — немцы сидели на широкой дуге Прибалтика-Днепр-Крым и окапывались, мы тихо шуршали за их спиной, РККА копила резервы.

Зимой 41/42 РККА попыталась выбить немцев с восточного берега Днепра — аккурат когда мы освобождали Минск, но добились успеха лишь на южном фланге, где выбили немцев из северной части Крыма — точнее, они сами отошли, когда дивизии РККА стали заходить с севера — приказа Гитлера "стоять во что бы то ни стало" в этой истории не случилось, наоборот — в ноябре он произнес свою известную (в АИ) речь о тотальной мобилизации с общим смыслом "иначе германскому народу настанет жо".

Весной-летом РККА продолжала биться о немецкую оборону — ГРУ доложила руководству страны о немецких потерях в 8 миллионов солдат, поэтому советское руководство твердо намеревалось покончить с немцами в этом же году, тогда как реальные потери немцев были не более полутора миллионов (РИ). Поэтому несколько крупных наступлений закончились неудачами, а немцы, переждав эти наступления Красной Армии, поднакопив танков и обучив новые дивизии — ударили. Наши, правда, к этому времени тоже уже были не шиком лыты, поэтому бои за Киев шли более трех месяцев — как начались в мае, так и закончились в августе. Аккурат почти с началом этого сражения отряды нашей республики освободили Ковно а потом и Кенигсберг — именно из-за этих наших действий немцам пришлось снимать и отправлять на север несколько танковых и моторизованных дивизий, из-за чего Киевское сражение не закончилось грандиозным окружением советских войск. Так что несмотря на потерю территорий, а также Киева и Полтавы с Харьковом и Воронежем, РККА свело эти бои как минимум к ничьей, а на севере даже воспользовались нашими успехами и освободили Псков — немцы в Прибалтике так и мотались в августе 42го между нашим и советским фронтом, пытаясь заткнуть прорехи. Ну и наши рейды по восточной Польше, Варшавское восстание, полыхнувшее с нашим первым заходом в Варшаву — все это сильно раздергало немецкие резервы, не позволив вовремя добить отошедшие дивизии РККА.

В марте 1943 была успешная Смоленская операция, когда наши армии слитным ударом перерубили немецкий фронт и соединили наши территории к востоку от Смоленска, хотя и немцы вышли в общем без особых потерь — окружать еще не умели ни мы, ни РККА. А в мае у немцев поперло — они захватили Мальту, совместно с французами, итальянцами и испанцами разгромили десант Союзников в Марокко, а когда на сторону Стран Оси перешли не только Испания, но и Турция с Ираном — захватили Суэц, Сирию, Кавказ, Крым, Кубань и снова захватили Воронеж, Курск с Орлом.

Затем немцы перегруппировались и в начале июля начали наступление на север — против РККА и нас. В начале августа они уже глубоко вклинились в нашу оборону — крупные укрепрайоны по линии Брянск-Гомель выстояли, но завеса из более мелких была рассеяна, так что немцам оставалась какая-то сотня километров до Смоленска и мы почти месяц останавливали немецкий прорыв, пока в начале августа сами не перешли в наступление, при этом одновременно пытались и добить немецкие войска, зашедшие на нашу территорию, и освободить новые территории, и отбиться от подходящих немецких резервов. С разной степенью успеха нам это удалось. Выйдя к 28му августа на линию Курск-Чернигов, к 31му августа мы были уже на 120 километров южнее — на линии Киев-Белгород. Правда, к первой линии мы двигались двумя мощными колоннами по флангам, периодически прошивая и пространство между ними — таким образом мы пытались отрезать путь отходящим из-под Брянска немецким войскам. А вот ниже этой линии мы наоборот шли пятью колоннами с интервалами в 50-70 километров, выбрасывая вдоль пути боковые ветви, чтобы уничтожить хотя бы ближайшие к колонным путям гарнизоны.

К первому сентября мы вышли на огромную южную дугу — сегмент Киев-Диканька, длиной почти триста километров, шел от Киева на восток, слегка на юг. И в двадцати пяти километрах к северу от Полтавы дальше на восток, слегка забирая к северу, шел другой сегмент — Диканька-Шебекино, длиной 170 километров. На участке Золочев-Шебекино линия проходила почти посередине между уже нашим Белгородом и еще немецким Харьковом. Ну и потом от Шебекино — на северо-восток, 110 километров к Старому Осколу, от него — 160 километров на северо-запад, к Курску, от него — на север, 250 километров к Козельску, где наш фронт соединялся с фронтом РККА. И всю эту территорию еще предстояло зачищать от немецких гарнизонов и пробивавшихся на юг отрядов. Более того — подвижными группами мы захватили Полтаву, но постоянный коридор создать не смогли, а потому город готовился к осаде. Как и Киев, где мы получили свой 'Сталинград' — к середине сентября мы освободили только северную половину города, да и то там еще оставались кварталы, занятые немцами. А в южной — наоборот — наши вклинения находились среди немецкой территории. Ну и окружающие леса между Днепром и Ирпенем с Киевским УРом были нашими, а на левом берегу — плацдарм размером двадцать на двадцать километров — в начале сентября немцы ударили с запада и отсекли нашу Киевскую группировку.

И мы с умеренным оптимизмом смотрели в будущее, так как за первую половину сорок третьего мы смогли существенно нарастить нашу армию.

Всего к концу лета у нас было семь танковых дивизий и сотня отдельных танковых батальонов, с общим количеством бронетехники почти в три тысячи танков, по полторы тысячи САУ и ЗСУ и более четырех тысяч БМП, с количеством личного состава более ста тысяч человек. Это не считая полтысячи танков, САУ и БМП в учебных частях.

Мотострелковые батальоны — фактически те же, что и в танковых батальонах, но уже с одной ротой САУ и одной ЗСУ. Их пока в дивизии и полки не сводили, оставив отдельными подразделениями, которые придавались отдельным направлениям, где шло наше наступление или, наоборот, ожидалось немецкое. В двухста батальонах было по две тысячи САУ и ЗСУ, шесть тысяч БМП и под двести тысяч личного состава. Причем наш МСБ по мощности залпа был вполне сравним со стрелковой дивизией РККА, а по подвижности ее существенно превосходил. Так, наш мотострелковый батальон выпускает 400 000 пуль в минуту предельной боевой скорострельности, когда садим на расплав. Стрелковая дивизия РККА в сентябре 1943го могла выпустить столько же, но при штатной численности аж в десять тысяч человек, которой никогда не было — средняя численность составляла семь-восемь, иногда — девять тысяч (в РИ — четыре-шесть тысяч — больше потери первых двух лет). А еще — у наших батальонов было 680 килограммов артиллерийско-минометного залпа и сто РПГ — это еще четыреста килограммов. Итого батальон мог выдать залп в тонну, тогда как дивизия РККА могла выпустить в одном залпе 640 килограммов минометами и 460 — артиллерией.

С немецкими дивизиями все было неоднозначно. С одной стороны, та же пехотная дивизия могла вывалить в залпе полторы тонны мин и снарядов. Вроде бы немцы крыли дивизией наш мотострелковый батальон, если бы не штурмовая авиация и высотные ударные разведчики — именно они и были основным средством нашей контрбатарейной борьбы. Да и устойчивость пехоты в окопах или на БМП к гаубичному огню была выше. И тут сказывался главный недостаток немецких дивизий — перенасыщенность вспомогательными подразделениями.

Даже в сорок первом, при штате около пятнадцати тысяч, непосредственно пехоты в немецких дивизиях было три тысячи двести человек. В сорок третьем немцы перешли с девяти— на шестибатальонный штат, и при численности пехотной дивизии в тринадцать с половиной тысяч человек непосредственно пехоты — то есть работников поля боя — стало только тысяча шестьсот человек. Даже в дивизии РККА их было три тысячи с хвостиком — то есть по этому показателю дивизия РККА была в два раза мощнее немецкой дивизии.

Танковые и танко-гренадерские же дивизии немцев имели меньший вес навесного залпа за счет меньшего количества гаубиц, но больший вес залпа прямой наводкой. Но и тут — пятьдесят гладкоствольных минометно-пушечных и десять нарезных самоходных ствола нашего МСБ, стоящего в обороне, вполне могли поспорить с двумя сотнями стволов танковой дивизии, идущей в наступление, а уж наш танковый батальон — за счет большей подвижности, лучшего оружия и бронированности — вполне мог влегкую выбить немецкую танковую дивизию, ну как минимум ополовинить ее, прежде чем та пойдет искать более легких путей. И еще не факт, что сможет уйти. Повторю — все это — при существенной поддержке штурмовой авиации

Остальные наши виды соединений были, конечно, послабее. Так, третьим по иерархии силы были пехотные батальоны. В них только одна рота была на БМП, две остальные роты — на вездеходах, а также взвод САУ, взвод ЗСУ, обоз из десяти вездеходов. И все. Зато все пехотные батальоны уже были сведены в дивизии — в них мы растили высших командиров, и уже в дивизиях были свои средства усиления — батальон САУ в тридцать машин, батальон ЗСУ — тоже в тридцать, обоз — уже на колесном транспорте. Пехотные дивизии предназначались для прочного занятия обороны, и таких дивизий у нас было сто пятьдесят — под полмиллиона личного состава.

Ну и последние — легкие пехотные батальоны. Они передвигались на грузовиках, которые им придавались только на время маршей. И только на уровне полка появлялась мотопехотная рота 'облегченного состава' — одна БМП и два вездехода на взвод. На этом же уровне находились и четыре САУ. Тут были самые слабые роты — снайпера — на роту, пулеметы — на взвод, миномет 60мм и СПГ — тоже по одному на роту, а не в составе взвода усиления, как в пехотных ротах. Это были части заполнения территории. Их мы не сводили в дивизии, оставив пока на полковом уровне, и получили девятьсот полков, миллион восемьсот человек личного состава.

Итого, в сухопутных частях у нас служило два с половиной миллиона человек. Еще где-то двести тысяч — в авиации, сто тысяч — в радиотехнических войсках, пятьдесят — в ракетных ПВО и около двухсот тысяч было связано с морем. По бронетехнике у нас был явный перекос в сторону САУ — на три тысяч танков у нас приходилось четырнадцать тысяч САУ. Далеко не все имели противоснарядное бронирование, как минимум половина была с тонкой, противопульной броней. Но и их мы понемногу модернизировали, наваривая дополнительные лобовые плиты. И ЗСУ было столько же. Это таким образом моя паранойя по поводу ПТО и ПВО проявилась во внешнем мире. Ну а восемнадцать тысяч БМП и под тридцать тысяч вездеходов ее лишь немного оттеняли. Как и сто тысяч крупнокалиберных пулеметов, что мы старались поставить на все, что ездит. С учетом БМП, у нас было тридцать пять тысяч противотанковых стволов, а ЗСУ и крупняк давали более ста тысяч огневых точек противовоздушной обороны, да и по наземным целям бойцы стреляли из них с удовольствием. И пока две тысячи единиц годового производства тяжелой бронетехники — танков и самоходок — были нашим пределом, который мы не предполагали превышать — довоюем на том что есть. Правда, с учетом вездеходов и БМП — мы производили в годовом исчислении столько же гусеничной техники, что и СССР — более пятнадцати тысяч штук. Но и трудоемкость БМП раз в пять меньше, чем у танков — что по броне, что по оружию, а для вездеходов — и раз в десять. Структура изделий у нас была другая, рассчитанная на пехоту.

Всего же на конец лета на восточном фасе фронта — по линии Белгород-Козельск — у нас было восемьсот тысяч человек, на южном — пятьсот. А противостояло нам к концу августа не более трехсот тысяч, причем большинство — именно на восточном фасе нашего фронта, где немцы накачивали свою наступающую на север группировку — они все еще рвались к Москве. Ну и в котлах и полукотлах между Брянском и Гомелем еще застряло полторы сотни тысяч, обложенных четырьмя сотнями тысяч бойцов. Поэтому наши 'южные' 500 тысяч были распределены по широкой территории, а на юге воевали отдельные танковые и мотострелковые батальоны, которые подпирались пехотными полками и даже дивизиями. За неделю, что прошла с очередного прорыва на юг, мы смогли пропихнуть к каждой из пяти групп по двадцать-тридцать тысяч бойцов, и это без учета пополнений местными партизанами и населением, по паре сотен танков и самоходок, полтысячи БМП и под тысячу вездеходов. Ко второму сентября мы успели забросить на южный фланг еще по семь тысяч человек и по двадцать-тридцать танков и самоходок, поэтому наши колонны расползлись вширь и начали окапываться — каждая группировка численностью в пятнадцать-двадцать тысяч человек теперь занимала фронт в пятьдесят-семьдесят километров, которые были подперты танковыми кулаками по семьдесят-сто машин, да еще с сотню БМП, ну и вездеходов примерно столько же — учитывая, что ударные армии РККА насчитывали по сотне-полторы танков, полтысячи минометов, семьсот орудий — каждая наша группировка была такой ударной армией. К началу сентября мы подперли каждую из пяти групп еще двумя десятками штурмовиков, и общая численность бойцов была всего под сто тысяч человек на весь южный фланг — тут только думать об обороне, а не о наступлении, так как немцы, имея удобное морское сообщение через Дунай и Черное Море, довольно быстро наращивали свою южную группировку, к тому же за немцев играло укоротившееся транспортное плечо.

ГЛАВА 41.

И там снова возник новый феномен — насыщенный техникой и артиллерией позиционный фронт, который пока не могла прорвать ни одна из сторон, так как у немцев появлялось все больше современного оружия. Так, их ЗСУ-20-4 — бронированные, так что они были устойчивы к огню 23-мм пушек наших штурмовиков, подвижные, так что операторам высотников было трудно положить управляемые бомбы в юркую цель, опасные — четыре ствола создавали огонь высокой плотности, особенно если все четыре или хотя бы два нижних ствола были уже новых образцов — с ленточным питанием по типу наших ЗУ-23. В одной танковой дивизии у них было сорок бронированных ЗСУ и столько же буксируемых — за предыдущие два года мы сильно напугали немцев своими штурмовиками.

Большую проблему стали представлять новые немецкие самоходки — штуги и хетцеры. Из-за появления у немцев множества длинноствольных орудий калибров 75 и 88 миллиметров при атаке позиций наши самоходки старых конструкций уже не были так неуязвимы, как ранее — если немецкие 75 миллиметров длиной 48 калибров на дистанции километр пробивали до девяноста миллиметров брони под углом 60 градусов, то 75 миллиметров с длиной 70 калибров — уже 150 миллиметров, тогда как наши предыдущие модели танков и самоходок имели общую толщину плит разнесенной брони в сто миллиметров, и разнесенность добавляла не более двадцати миллиметров приведенной снарядостойкости, которые компенсировались в меньшую сторону недостаточным легированием, частично это уменьшение сглаживалось межплитным заполнителем из бетона и фарфоровых шаров, но лишь частично, да и то на образцах выпуска до весны сорок третьего был только бетон. А немецкая пушка калибра 88 миллиметров с длиной 71 калибр брала уже 165 миллиметров с километра, что было терпимо и для наших новых танков, но их было еще немного, тогда как для старых моделей и новые 70-калиберные стволы были опасным противником на дистанциях километр и менее, а для бронетехники на основе техники СССР или трофейной — и два километра уже не могли ничего гарантировать. И все чаще эти стволы устанавливались на самоходки, которые выпускались не только в Германии, но и в Чехии, Франции, Польше — низкие, юркие, со ста-миллиметровой броней с большим углом наклона — они стали серьезным противником для наших самоходчиков и танкистов. Даже наши новые прецизионные противотанковые снаряды, в которых все элементы кумулятивного заряда выполнены с повышенной точностью, не всегда пробивали такую броню.

Так что немцев надо было гасить, и чем скорее — тем лучше, так как их вооружения совершенствовались очень быстро, еще немного — полгода-год — и наше преимущество будет окончательно нивелировано и тогда как минимум умоемся кровью, а как максимум — война растянется на годы, если не десятилетия — с учетом периодического исчерпания сторонами людей.

Ведь у немцев развивалось и пехотное вооружение. Они не только массово выпускали автоматы, но и преодолели пулеметный кризис, когда в сорок втором в связи с большими потерями на восточном и нашем фронте в их ротах пулеметами были обеспечены только два взвода из трех, а в дивизиях второго эшелона — и вообще только один взвод (РИ). Сейчас же пулеметы шли во все нарастающих количествах, по мере того, как немцы переводили свои производства с МГ-34, в котором было множество фрезерованных деталей, на МГ-42, где преобладали штамповка и сварка. Причем пулеметы шли не только с заводов самой Германии — немцам очень помогали и "братья"-славяне — чехи, поляки. В сорок третьем чехи поставляли Гитлеру ежемесячно уже триста тысяч винтовок, семь тысяч пулеметов, ну и до кучи — миллион снарядов, двести самоходок, самолеты Ме-109, двигатели, в общем — работали на немцев в поте лица. Поляки также трудились на Германию на своих 264 крупных, 9 тысячах средних и 76 тысячах мелких предприятий. Поэтому сейчас все чаще немцы вводили в отделение второй пулемет даже в обычных пехотных дивизиях, не говоря уж о танковых и СС. А также самозарядные винтовки и штурмовые автоматы под их промежуточный патрон — плотность пуль со стороны немцев постоянно возрастала, так что наше преимущество за счет плотного огня и пехотных броников все больше снижалось.

Хорошо хоть пока немецкие кумулятивы даже при внешнем сходстве с нашими имели меньшую пробиваемость — даже в копии нашего РПГ-7 они использовали в качестве облицовки для кумулятивной воронки цинк, а взрыватель у них был механический, со всеми его разбросами по времени подрыва — немцы как изучили наши первые образцы ракет, так, похоже, ничего нового уже и не ждали, тогда как мы в последнее время все чаще применяли взрыватели на пьезоэлектриках — сначала на сегнетовой соли, а затем все чаще — на кварце, когда получили из Москвы и отработали технологию его производства. Впрочем, у американцев была та же проблема, а с учетом меньшего калибра их базуки, эти снаряды были для немцев не особо опасны — недаром американская пехота не могла воевать без поддержки танков и артиллерии, на чем не раз и горела.

Немцы даже научились противостоять нашей ИК-технике первого поколения — они стали штатно выпускать различные щиты и накидки из материалов, затруднявших пропускание ИК-излучения, применять тепловую засветку — кострами, дымами, дымовыми шашками. Да и нам открытые пространства южных степей и лесостепей уже не давали той защиты, к которой мы привыкли — приходилось перестраивать работу истребительной авиации, чтобы прикрыть наши наземные войска и дороги — немцы довольно быстро оправились после разгрома аэроузлов и гнали сюда множество истребителей и самолетов, с которых можно было выполнять запуски противосамолетных ракет. Хотя ночь была еще нашей. Необстрелянные немецкие части, сформированные на западе, и пусть даже повоевавшие в Африке или в Малой Азии, были совершенно неприспособленны к нашему фронту, а особенно к его ночной жизни. И это несмотря на то, что у них уже были разработаны грамотные методички по тепловой маскировке — о необходимости маскировки еще и от ПНВ немцы пока даже не догадывались. Поэтому мы отыгрывались ночью — штурмовики с ПНВ, снайпера, диверсионные группы, танкисты — ночью немцев можно было брать тепленькими — в прямом и переносном смысле. К тому же мы подбросили еще сменных экипажей, поэтому сотня штурмовиков могла совершать в сутки уже десять вылетов. Но это лишь позволяло как-то сдерживать все увеличившийся напор немецких войск, не более того.

Неожиданную проблему стали представлять нацформирования вермахта — калмыки, татары, ногайцы — вот эти, если их окружить, дрались отчаянно, понимали, что ничего хорошего за предательство им не светит. А их конница все активнее действовала в нашем тылу, заставляя выделять на охрану коммуникаций все больше усилий, хотя наши транспортники и так работали как проклятые.

Так, транспортная авиация работала круглые сутки. Всего мы могли перенести ею полторы тысячи тонн груза на пятьсот километров за два часа. И на каждое направление мы выделили по двадцать трехтонных транспортников, которые ежечасно закидывали передовым отрядам топливо, боеприпасы, пополнение. И каждый из двадцати транспортников за счет сменных экипажей совершал от пяти до пятнадцати рейсов в сутки — каждые сутки только самолетами мы пробрасывали на юг по шесть тысяч бойцов с тяжелым пехотным вооружением, да еще и по земле двигалось более сотни грузовиков по каждому из направлений, под это дело на дорогах трудились десятки тысяч человек, укрепляя верхний путь и создавая системы водоотвода, так что к пятому сентября средняя скорость движения грузового автотранспорта повысилась с пятнадцати до двадцати двух километров в час и полный маршрут до южного фронта теперь занимал не двенадцать, а всего лишь восемь часов — только за счет этого количество тонно-километров возросло на треть.

Правда, по топливу приближались большие проблемы. В предыдущее время у нас получалось поддерживать среднегодовые запасы топлива из расчета пятьсот километров на единицу гусеничной техники и шестьсот самолето-вылетов на единицу крылатой. К концу лета 1943 мы производили уже 600 тонн искусственного топлива в сутки, и еще добывали 600 тонн нефти, которую могли перерабатывать в топливо светлых фракций на 80%.

С учетом других видов топлива — спирта, бензола, скипидара — у нас выходило примерно тысяча тонн авиатоплива в сутки. И этого количества хватало только на одну полную заправку нашего авиапарка в сутки — всего-то три тысячи самолетов, включая учебные, хорошо хоть далеко не всегда требовалась полная. Так что приходилось повертеться. К счастью, интенсивные боевые действия велись не каждый день, поэтому за предыдущие периоды затишья топливо накапливалось на базах — к летним боям 1943го года мы накопили топлива на три месяца боев исходя из двух заправок каждый день, что с учетом ежедневного производства давало три заправки, а с учетом неполной заправки во многих вылетах — вылетов получалось еще больше. Затем у немцев было захвачено порядка сорока тысяч тонн авиационного бензина. К тому же с уничтожением и захватом немецких аэроузлов потребности в вылетах истребителей существенно снизились, пусть и на время — снова экономия топлива, хотя бы на истребителях.

К этой тысяче тонн авиатоплива добавлялось производство еще тысячи тонн тонн разного вида жидкого топлива в сутки для гусеничной техники — танков, самоходок, БМП, вездеходов, ЗСУ — по 30 килограммов в сутки на одну единицу — это проехать 30 километров. По сути, мы испытывали жуткий топливный голод. Хотя, с другой стороны, даже в интенсивных оборонительных боях средний наезд бронетехники составлял пять-десять километров в сутки — в основном в виде маневров между близкорасположенными позициями да выезды в контратаки. Но это в обороне, а в наступлении — другое дело — критичным расход был во время броска на юг, когда двести-триста километров приходилось неоднократно проходить туда-обратно, прокидывая войска, боеприпасы и топливо. Так что мы как могли заменяли жидкое топливо другими источниками и видами транспорта. Так, нас сильно выручала железнодорожная техника, а также то, что что весной мы также смогли поднакопить топлива, да захваченное у немцев тоже явилось неплохим довеском, но если расход топлива будет такой же и далее, то бронетехника встанет к ноябрю. Впрочем, с постепенной зачисткой местности и наладкой железнодорожного сообщения потребности в топливе должны были снизиться — десять-двадцать-пятьдесят километров на рейс от пунктов выгрузки до позиций — это уже не сотни километров. К тому же почти весь наш тыловой автотранспорт работал на газогенераторах — сто тысяч грузовиков и пять тысяч легковушек. Даже карьерные самосвалы, экскаваторы и грейдеры работали на древесном или торфяном газе, пусть это и снижало эффективность их использования. Жидким топливом заправлялся только армейский транспорт, который ходил в рейды — даже колонны снабжения работали на газогенераторах.

Как бы то ни было, при наступлениях в сутки мы расходовали почти три тысячи тонн горючего, так что уже очень скоро мы доедим свои запасы и просто встанем. Для сравнения — РККА сжигала десять тысяч тонн, но у них даже с потерей Баку и Кавказа годовая добыча нефти выходила под 8 миллионов тонн — в семь раз больше чем у нас. Немцы расходовали 20 тысяч тонн — их техника была очень прожорливой, но с восстановлением нефтедобычи и нефтепереработки в Баку и на Кавказе, с нефтянкой Персидского Залива им было не о чем беспокоиться.

Поэтому нефть нам была нужна как воздух. Правда, тема Персидского Залива возникла совсем не из-за нее — Залив стал лишь побочным эффектом, а изначально мы хотели помочь нашим кавказским товарищам по оружию защитить своих родных и близких, когда началась немецко-турецкая оккупация Кавказа. Благо что техническое возможности уже были — к июню сорок третьего у нас было уже шесть высотников, способных пролететь несколько тысяч километров — более тонкая стеклонить, ткани с направленными волокнами, новые сорта стекла и формовка в вакуумных камерах давали стеклопластик с прочностью, превосходящей дюраль уже в два и более раза. Поэтому мы стали выдергивать из наших частей лиц армянской национальности — для начала, потом пошли и другие национальности — сколачивали их в боевые подразделения, и с двенадцатого июня стали забрасывать их в Армению — шесть самолетов, по два рейса в сутки, по двадцать человек на самолет — двести сорок человек, почти батальон в сутки. И уже там к этим подразделениям стали присоединяться и местные, и батальон Армянского Легиона Вермахта почти целиком перешел на нашу сторону. Уже через неделю мы закинули на север Армении шесть батальонов — полторы тысячи человек. А всего в наших рядах там насчитывалось уже двенадцать тысяч, да и обратные рейсы шли не порожняком — мы забирали по тонне-полторы молибдена и других цветных металлов, на круг выходило по пять-шесть тонн в сутки. К середине июля в наших рядах было уже более ста тысяч человек, хотя оружия хватало едва на треть личного состава, к концу августа в нашей Кавказской Армии находилось уже под триста тысяч человек, но вооружены были только половина из них. При этом к началу августа, за полтора месяца боев, мы освободили большую часть территории Малого Кавказа — второй, более южной гряды Кавказских гор, поэтому по просьбе немцев к середине августа их союзник — иранский шах — сосредоточил на северных границах Ирана три дивизии и двинул их через Аракс на север — на отбивании этого наступления и началось наше продвижение на юг, которое мы изначально вообще не планировали — собственно, чтобы обезопасить свой южный фланг, мы и продвинулись на территорию Ирана, срезав к концу августа выступ, которым Иран вдавался с юга в Азербайджан — сравнительная легкость этой операции и повернула наши — прежде все мои — мысли к движению в сторону Залива — сначала только ради нефти, а потом и для создания новых республик в составе СССР, чтобы получить большинство в Совете Национальностей ВС СССР. Ну а в середине сентября это движение на юг проросло новой веткой — через Тибет на Дальний Восток — спасать наших летчиков.

Но мы продвигались и в другие стороны — отсутствие крупных немецких сил, которые ушли дальше на север, позволяло это делать. В конце августа освободили Абхазию, и так как общая численность наших отрядов на Западном Кавказе приближалась к семидесяти тысячам человек, то к началу сентября мы перевалили уже через Большой Кавказ из Абхазии, освободили Карачаевскую АО и часть Ставрополья, отмахав от перевалов до Ставрополя 200 километров, а от Сухуми — и все 250 почти точно на север, к пятому сентября мы освободили Кавказ на протяженности в триста километров — от дороги Туапсе-Майкоп на западе до Военно-Сухумской дороги на востоке. И если через Хребет перевалило десять тысяч наших бойцов, то еще столько же дала местная мобилизация, еще столько же — партизаны, и четвертый десяток — освобожденные военнопленные РККА. Против этих сорока тысяч там стояло не более пятнадцати тысяч немецко-турецких войск, раздробленных на несколько очагов сопротивления.

Поэтому мы продолжали гулять по региону — освободили Майкоп, Белореченск в 25 километрах к северо-западу от Майкопа — к этому времени немцы стянули под Туапсе все силы, что были в наличии к северу от Кавказа, в попытке отбить город с его так необходимым им НПЗ и готовыми запасами нефти и нефтепродуктов, так мы эти силы за три дня перемололи или как минимум блокировали отдельные отряды в горах. К северу же от Хребта мы захватили 140 танков, 165 орудий и минометов, 2350 автомашин, 183 мотоцикла, 385 тысяч артиллерийских снарядов, почти столько же авиабомб, 3 миллиона винтовочных патронов, 600 вагонов с авиабомбами, более сотни самолетов разных типов — наша новая Северо-Кавказская армия была уже достаточно обеспеченной. Хотя еще и недостаточно обученной и сколоченной силой. Которую вскоре пополнили и казаки — всего к середине 1943 года немцам служило тут свыше пятидесяти тысяч казаков, которые в основном несли тыловую службу и 'боролись с партизанами' — ну то есть охраняли свои станицы от турок и горских формирований вермахта. Немцы собрали эти казачьи подразделения и бросили против нас, казаки окружили Ставрополь, но когда разобрались с кем воюют — почти в полном составе перешли на нашу сторону под гарантии безопасности их родных — мы обрастали трудновыполнимыми обязательствами как собака репейником.

Так что к северу от Кавказа наш фронт протянулся на 600 километров, наша попытка освободить Краснодар увенчалась кратковременным успехом — после недельных боев мы были вынуждены оставить город, так как к нему фрицы подтянули две пехотные дивизии — наш Кавказский фронт оттягивал все больше войск, предназначенных для севера, а наша попытка освободить Новороссийск была неудачной с самого начала. К востоку от Кубани мы пока не совались — слишком много немцев, турок и антисоветски настроенных элементов, там мы лишь налаживали связи с партизанскими отрядами.

Так что к десятым числам сентября мы освободили Абхазию, Кубань и Ставрополье, север и восток Армении, Карабах, запад Азербайджана, северо-запад Ирана и Талышские горы, которые находились и в Азербайджане и в Иране. В руках турок, ну то есть немцев, оставалась западная часть Армении — Ереван и долина Аракса, Нахичевань, восточная и северная часть Азербайджана.

До Астраханского фронта нам оставалось 450 километров на северо-восток по прямой — просто не дойдем. До Сталинградского фронта — еще дальше. Ближе всех был Ростов-на-Дону — 250 километров от нашего северного фаса, но идти к нему со стороны Северного Кавказа не получалось — наши войска и так были растянуты в тонкую линию, которая держалась только потому, что немецко-турецкие войска были также растянуты. Но еще в начале сентября в ходе неудачной попытки освободить Харьков мы нащупали большую прореху в обороне немцев к востоку от города, и через нее на Донбасс начали проходить наши бронеколонны, которые за пять дней дошли до городов Славянск, Краматорск, Константиновка, Горловка, Енакиево — десять тысяч наших бойцов быстро обросли еще пятьюдесятью тысячами местных партизан и ополченцев, поэтому мы отбили контратаки немецко-румынско-венгерско-хорватско-итальянских войск и удержали эти города, хотя и противнику удалось удержать Сталино (в мое время — Донецк). Те временем вторая ветка нашего наступления освободила Лиман, Северодонецк, Лисичанск и наконец Ворошиловград (в мое время — Луганск) и встретилась с западной в Красном Луче, от которого до Ростова-на-Дону было всего 160 километров — их прошли за три дня, еще три дня вели бои в самом городе, и в результате все тыловые фашистские части были либо перекрошены либо бежали, а других тут пока и не было — немцы гнали все резервы на север или на Кавказ, поэтому перевалочные базы Ростова достались нам. На этой волне наши части прошли еще 250 километров на юг и наконец освободили Краснодар — теперь уже окончательно, таким образом изолировав Новороссийск. Его мы снова взять не смогли, зато освободили Поти и Кутаиси — то есть западную низменность Грузии, но к Тбилиси не пробились — путь на Баку так и оставался закрыт. Тогда наши колонны снова развернули на юг, освободили Батуми, повернули на восток и к концу сентября наконец освободили и Ереван, и вообще всю Армянскую ССР, и стали продвигаться дальше на юг — уже в пока еще турецкую Армению, дойдя в начале октября аж до Эрзерума. Причем через цепочку освобожденных территорий — Донбасс, Ростов, Кубань — нам удавалось проталкивать на юг бронетанковые колонны, отчего наступление и развивалось довольно энергично, но требовалось проталкивать еще больше — по нашим расчетам, в Азии у немцев было где-то 20 дивизий — четыре танковых и остальные — пехота и мотопехота. Они двумя колоннами ушли на восток — к Индии и Узбекистану, причем две дивизии уже в конце сентября повернули назад — к западному берегу Каспия, чтобы оттеснить нас от побережья в горы. Еще тут были французы в Сирии — тысяч сто человек, итальянские дивизии — пусть много их ушло в сторону экватора, но и на Аравийском полуострове находилось минимум пять дивизий, да из Египта могут перекинуть пару как минимум. Это еще сто тысяч. И еще по столько же иракских, иранских, индийских войск. И саудиты — они быстро сориентировались в обстановке, переметнулись к немцам, и могут выставить также под сто тысяч человек. То есть по минимуму у врага получается более миллиона солдат, причем минимум треть — немецкие части, а остальных можно было бы считать по остаточному принципу, если бы не их количество. Так что нам тут потребуется минимум триста тысяч, лучше — полмиллиона. Конечно, наша армия уже перевалила за четыре миллиона, но ведь есть и другие фронты, да и тысяч триста из этого полумиллиона еще надо будет перебрасывать из-под Курска — а это 2500 километров по прямой, с учетом изгибов — все три тысячи. И еще тут были поляки, аж триста тысяч солдат — сначала армия Андерса ушла от Сталина к союзникам и те стали накачивать их добровольцами со всего мира, затем когда англичане фактически проиграли сражение в Африке и затем на Ближнем Востоке — в эту армию стали свозить добровольцев уже немцы, хотя об окончательном переходе Андерса на сторону немцев речи еще не шло — видимо, велись какие-то переговоры с польским правительством в Лондоне. Но поляков тоже надо было иметь в виду.

Так что Ближний восток чем дальше тем все больше требовал сил, но это же отвлечение сил на возникшую там временную оперативную пустоту не позволяло решительным образом переломить ситуацию на южном и восточном фасах нашего основного фронта, поэтому в нашем негласном соревновании у РККА там были более серьезные успехи.

ГЛАВА 42.

К северу — в полосе Киев-Полтава-Курск-Елец-Тула-Рязань-Пенза шла грандиозная — нет, грандиознейшая ! — Битва. Если считать со всеми изгибами от Могилева до Сталинграда, то длина южного фронта получалась более трех тысяч километров, из них на нашу часть приходилось всего 1200 километров, а остальное "досталось" РККА (это я не учитываю остальные участки фронта — наш — западный и юго-западный и фронт РККА к югу от Сталинграда до Астрахани, а еще прибалтийский у нас и РККА, Карельский у РККА, Донбасский и Кавказский у нас). Тем более что основной удар пришелся именно на них — по нашим прикидкам, против РККА немцы бросали в два, а то и в три раза больше сил чем против нас, поэтому неудивительно, что если мы купировали немецкий прорыв чуть более чем за три недели, то восточнее немцы как проткнули советскую оборону севернее Орла, так и продолжали наступление на север и на восток, продавили оборону между Калугой и Тулой, взяв Алексин — по прямой до Москвы им оставалось менее ста пятидесяти километров, Тула уже находилась в полуокружении, и только на этих рубежах наконец были остановлены. А через саму линию Елец-Тамбов-Сталинград немцы прорваться не смогли — если западнее — у Орла — они сосредоточили серьезный танковый кулак, то к востоку они не смогли взять советские укрепления — сотни и сотни километров окопов, рвов, эскарпов и контрэскарпов пересекали местность в тысячи квадратных километров, и оборона продолжала укрепляться — в одном только Елецко-Тамбовском выступе к началу августа было вырыто около десяти тысяч километров окопов (в РИ столько вырыли на Курской Дуге), по соседним участкам — Тула-Рязань-Саранск, Тамбов-Балашов-Сталинград — еще по столько же. Вначале, когда северный фас в месте прорыва — к северу от Ельца — еще не был готов, немцам даже удалось отрезать Елецкую группировку советских войск, но уже через три дня окружение было прорвано и немцы оттеснены на север. Потом фрицы еще раз ее отрезали, окружение продолжалось уже неделю, и снова контратаки советских войск не позволили создать надежный котел. Ну а потом система оборонительных сооружений стала уже настолько плотной, что немцы, потеряв в атаках более сотни танков только безвозвратных потерь, плюнули, утерлись и стали пробовать советскую оборону на других направлениях.

К концу августа им стало ясно, что и под Тулой ловить нечего, и тогда они сделали ход конем — метнулись на двести километров на восток, почти что к Пензе, и там слитным ударом с северо-запада танковыми частями и с юго-запада — пехотными дивизиями, между Тамбовом и Балашовом — наконец-то пробили советскую оборону и замкнули громадный котел по линии Елец-Липецк-Тамбов и дальше на восток — длиной 350 километров и высотой в 100. Более того — внезапный бросок дальше на восток поставил под угрозу даже Саратов, с его авиационными и нефтеперерабатывающими заводами, железной дорогой до Сталинграда, построенной в сорок втором. А ведь еще двести-триста километров на северо-восток — и уже Сызрань с его НПЗ и добычей нефти, Куйбышев (Самара), где тоже были и заводы, и научные учреждения, и добыча нефти. Более того — еще 150 километров на восток — и Бугуруслан, где добывались газ, нефть, располагался НПЗ — начинались территории Второго Баку, еще 250 километров на восток — и ишимбайские нефтяные поля, Уфа со своими НПЗ, а от Уфы до Челябинска — 350 километров — можно дотянуться авиацией, прекратить производство бронетехники — и конец сильному сопротивлению — с юга подойдут басмаческие и пуштунские орды, с востока — японцы — от Алтая до Уфы пару тысяч километров.

Но это же окружение крупной группировки разладило стройную систему боевых порядков обеих сторон — войск на такое пространство уже не хватало никому, поэтому на большей части фронта пошла маневренная война, и лишь на некоторых участках стороны смогли сформировать устойчивую и плотную оборону — в основном на тех, что войска занимали к началу этой битвы — такие участки были у РККА — вокруг Ельца и к северу от Сталинграда — остальные участки представляли собой наспех скроенную оборону — что у РККА, что у немцев, да и у нас после начала движения на юг оборона была недостаточно оборудована.

Так немцы после этого удачного окружения умудрились вытащить свои подвижные части из-под Пензы и перебросить их на наш участок. Мы как раз рвались на юг, к Кавказу, все внимание было направлено именно на то направление, а ситуация на восточном фланге казалась стабильной, поэтому поначалу не отследили появление пленных из частей с другими номерами и эмблемами. А к середине сентября немцы подтянули тылы и вдарили. Вдарили они и с запада, и этим слитным ударом немцы начали перерубать нарост, который протянули вниз по карте наши части от линии Брянск-Гомель до линии Курск-Полтава-Киев.

Тем более что у нас-то как таковой обороны на новых рубежах и не было — наспех созданные опорные пункты, без развитой системы окопов и уж тем более сплошного перекрытия местности, в лучшем случае — лишь с огневой связью между опорниками. Да еще под ногами путались эти выходящие из-под Брянска волны недобитков, которых оставалось немало — все тут как превратилось в июле в мешанину наших и немецких подразделений, так уже почти два месяца и пребывало в таком состоянии — отсутствие явного фронта, лишь едва возникающие и тут же пропадающие участки обороны, блуждающие котлы, в которые попадали то наши, то немецкие части, причем сегодня наша часть могла окружить немецкую, а завтра проходящий рядом другой котел, в котором была другая немецкая часть, наоборот, создавал окружение для нашей части — два котла как бы обволакивали одну из стенок, создавая внутри пузырь с нашими войсками, которые до того удерживали внутри немецкие, а через день все менялось местами — чехарда и хаос. Добавляли радости и прорывы немецких частей извне, наши выпады наружу — все это не способствовало стабилизации обстановки, да мы к ней особо и не стремились — мы реализовывали свое преимущество в подвижности, а биться в сплошную оборону — ну совсем не хотелось.

Вот немцы и воткнули клинья в нашу оборону на восточном — севернее Курска — и западном — в направлении на Чернигов — фасах нашего фронта. Воткнули и начали их расширять — наши войска там были в движении и пришлось принимать врага на малооборудованных позициях, а то и вовсе вести встречные бои. В итоге немцы за шесть дней все-таки пробили коридор с запада и востока и соединились, отрезав нашу южную группировку — по нашим подсчетам, в наступлении участвовало шесть танковых и четыре мотопехотных дивизий, а пехотные еще подтягивались. Заодно отрезали Киев, в котором еще продолжались бои, ну а Полтава и так была в окружении. Вот только кто кого окружил, было пока непонятно — их коридор был шириной десять-двадцать километров, а длиной — почти четыреста, и его стенки постоянно уплотнялись нашими войсками, тогда как немцы растянули свои порядки и теперь только и могли что окопаться в опорниках и вести активную оборону на остальных участках, причем им приходилось экономить каждый снаряд, каждый патрон, каждый литр — все пути подвоза находились под нашим воздушным и наземным террором — между немецкими опорниками хватало промежутков, через которые внутрь коридора просачивались наши ДРГ. Поэтому ситуация пока не выглядела совсем уж критичной — подход новых немецких резервов ожидался не ранее чем через неделю, а мы воевали в обстановке полного окружения уже два года, и кое-чему научились.

Но больше сыграло роль то, что началось масштабное наступление РККА. В течение летних боев советское командование стачивало танковые кулаки немцев о пехотную оборону, а тем временем за Волгой, подальше от немецких глаз и ушей, тренировались несколько армий, в том числе шесть танковых армий и восемь мехкорпусов РККА, да и пехотные соединения все больше усиливались танками — дивизиям придавались по танковому батальону, а то и бригаде.

И вот на Тульском фронте немецкая оборона была прорвана сразу и на большую глубину. Первые два удара — от Тулы на юго-восток и от Рязани на юго-запад — обозначили немцам замысел советского командования — окружить немецкие войска на линии Тула-Рязань. В итоге за первую неделю там сложилось несколько котлов и котелков, и всего через неделю советского наступления немецкая группировка к северу от котла Елец-Липецк-Тамбов также была рассечена на несколько котлов. Но в том же районе у немцев действовали двадцать три только танковых дивизии, а еще десять мотопехотных и танкогренадерских, двадцать пехотных, три авиаполевых, хотя все эти силы за три месяца боев были изрядно потрепаны, так что танковые дивизии представляли в лучшем случае танковый батальон, поэтому эти части не участвовали в наступлении на нас и соответственно оставались к этом громадном кармане, но и артиллерии, и танков у них еще оставалось немало. Поэтому немецкие танки, перегруппировавшись в кулаки, начали подсекать надрезы, образовавшиеся на теле организма наступавшей на Москву группировки. В итоге уже советские войска оказались нарублены на ряд небольших кусочков, засевших в круговой обороне в ряде городов или просто удобных для обороны местностей — захваченная немцами территория оказалась испещрена полутора десятками таких районов, РККА удалось удержать окружение только северо-восточного — Саровского — и северо-западного — Козельского — "углов".

Успешнее шло наступление к востоку и югу, так как со стороны Самары в бой, а затем и в прорыв было введено почти три тысячи танков — на том направлении немцы уже захватили было Саров и нацелились на Арзамас, а ведь от него сто километров на север — и уже Горький, но зато они не имели там плотной обороны, и во встречных сражениях советские танкисты смололи немецкие танки, восстановили связность с Елецко-Тамбовским котлом и от окончательного поражения немцев спасли только новые самоходки, противотанковые орудия и фауст-РПГ — наши ремонтники не поспевали вводить в строй подбитые танки, да и из экипажей многие оказались в госпиталях или просто были вымотаны до предела — войскам требовался отдых.

В отличие от Арзамасского направления, на Сталинградском фронте противник окапывался в течение трех месяцев и за это время создал три полосы обороны общей глубиной в 35 километров. Их наши прогрызали почти неделю, под конец бросив на прорыв обороны и первые эшелоны бронечастей. Задержка с прорывом обороны, конечно же, позволила немцам предотвратить захват Воронежа, но советские танковые колонны просто сместились чуть к югу, и две наши армии встретились на берегах Дона, в 160 километрах к югу от Воронежа. Немцы, конечно, поначалу перерубили этот узкий прорыв, но РККА быстро восстановила положение, а на нашем берегу у немцев не было достаточно резервов чтобы даже закрыть прорехи во фронте, и от окончательного разгрома немецкие части спасал лишь недостаток войск у нас — с обеих сторон друг против друга стояли жидкие цепочки опорных пунктов да сновали по округе мобильные отряды — и все. Поэтому к середине сентября оказалось, что немецкая группировка, дошедшая до Тулы и окружившая советские войска в районе Елец-Тамбов, сама попала в окружение, и с большой землей их связывал узкий коридор через нашу территорию, которым немцы как бы окружили наши войска южнее линии Орел-Чернигов, и вот теперь это окружение снялось уже новым коридором, пробитым навстречу друг другу нашими двумя армиями, но уже на восток (ну и еще ниже были окруженные немцами Киев, Полтава, часть Донбасса, Ростов-на-Дону, Ставрополье с Кавказом).

Тем не менее, у немцев еще хватало и войск, и припасов, чтобы как минимум держаться в обороне несколько месяцев, хотя, конечно, просто так они сидеть не будут — немцы прекрасно понимали, что в таком случае Советы попытаются их добить, да и сам немец был уже не тот — за предыдущие два года войны многих с предвоенной подготовкой выбили, и сейчас выбивали прошедших ускоренную, но немца было много — по нашим оценкам, только против РККА воевало не менее пяти миллионов, а с союзниками и "добровольцами из общеевропейского дома" и все восемь — и это на фронт в три тысячи километров, тогда как против нас — два, максимум четыре миллиона если считать с союзниками, включая турок и арабов из ближневосточных легионов и местных милиций — и это на фронте почти в четыре тысячи километров на территории СССР и более тысячи в Малой Азии — фронт РККА был компактен, тогда как мы раскидали много анклавов.

Но качество этих войск, конечно, было уже далеко от первых месяцев войны — один убитый немецкий офицер писал в своем дневнике: "Сегодня русские танки захватили батарею оперативной группы Б среднего калибра, которая стреляла по ним из всех орудий и не смогла никого подбить. Очевидно, у нас осталось слишком мало опытных артиллеристов." Другой писал "Дела плохи. Наши люди вымотаны. Они ничего не делают, если за ними постоянно не присматривают офицеры."

А один битый генерал писал: 'В условиях нынешней позиционной войны все сражения стоят пехоте несоразмеримо много крови. Даже при хорошо подготовленных операциях потери редко бывают меньше 25%, а не редкость — 50% и выше. Тому несколько причин. Упорное сопротивление русских, так искусно маскирующих свои позиции, что они лишь частично выявляются до начала атаки. Недостаточная обученность пехотных командиров, которые не умеют согласовать огонь и удар. Импровизация, необходимая при атаке, им не удается, не умеют вести свои подразделения, приспосабливаясь к местности, пехота идет в атаку нерасчлененными массами. Воля к наступлению есть, недостает тактического искусства. Люди недостаточно владеют своим оружием, не имеют понятия о защитных свойствах местности, не умеют маскироваться и окапываться. Плохое воспитание и обучение людей вынуждает командира больше выставлять себя, а чем больше убыль командиров, тем больше потеря в людях, которые в дальнейшем сами могли бы стать командирами, опыт не накапливается и теряется — потери командного и рядового состава переплетаются в заколдованный круг. Высшее командование, по видимому, не принимает во внимание эти катастрофические потери, при постановке задачи считает безразличным — два или три батальона в полку, 600, 400 или только 200 человек в батальоне — он по-прежнему считается полноценным боеспособным батальоном. Как выход из положения считаю необходимым значительное расширение танкового оружия, время незащищенных пехотинцев совершенно прошло ввиду существенного увеличения количества автоматического оружия, пехотинец уже в принципе не может быть тем, кто дешево продает свою шкуру. Довольно бесцельно посылать людей после двенадцати недель обучения на поле боя. Эти люди — плохие солдаты. Девять месяцев являются минимальным сроком, но только при отказе от трудовой повинности — после роспуска трудовых лагерей армия получит в резерв значительно командиров.' (в РИ — письмо от августа 1942 года).

То есть немцы, лишь в 1941 году столкнувшись наконец с реальным сопротивлением, по быстрому сточили все свои части, считавшиеся боеспособными по их стандартам, и сейчас переживали детские болезни построения современной армии, что мы начали проходить еще в 1941, а РККА — в 1942. Союзникам же даже не снилась хоть сколько-то современная армия — поражения в Северной Африке лишили их хоть сколько-то подготовленных войск, Канары и Азоры оказались отличными авианосцами в Атлантике, Гавайи — на Тихом Океане, и союзники бились о них по очереди — смотря какая внутренняя группировка одержит верх на текущий момент — западники, стремившиеся подмять Юго-Восточную Азию, или восточники, стремившиеся на Ближний Восток. И в обоих направлениях были свои проблемы. Так, хотя англо-американским войскам и удалось закрепиться на Западных Канарах, но разбросанные по океану уголковые отражатели сводили на нет все их радары, поэтому немецкие, французские, испанские и итальянские подлодки методично выбивали грузовой тоннаж, а сделанные по нашим образцам средства борьбы против охотников за подлодками пока не позволяли союзникам обеспечить надежное подпитывание своих войск — даже те 'две-четыре дивизии в месяц', что они планировали перебрасывать в Африку, пока были недостижимым ориентиром. Ну а на Тихом Океане проблемой были расстояния — из-за разрушенной инфраструктуры Калифорнии и Панамского Канала флотам приходилось огибать Южную Америку, которая становилась все больше на сторону стран Оси — чтобы наконец сбросить иго янки, и народно-освободительные движения все больше напоминали 'вьетнам', разве что ближе к США — эдакая Куба, но размером с континент.

То есть если бы не нараставшая производственная мощь Германии, по идее нам надо было старательно перемолоть все что немцы нам подгонят, тем более что немцы сдавались все реже — в армию массово пошли возраста, которые со школьной скамьи пропитывались нацистской идеологией. Пока же в итоге все наступательные операции на южном фронте наконец остановились — все стороны сожгли почти все запасы топлива и начинали усиленно окапываться, война снова переходила в позиционную фазу, пока опять не будут поднакоплены запасы топлива и бронетехники для новых ударов — РККА требовалось уничтожить изогнутый котел Пенза-Тула-Орел-Воронеж, немцам — наоборот пробить к нему дорогу, а в идеале уничтожить выступ Елец-Тамбов, нам — удержать а то и пробить дорогу к Киеву и Полтаве, а желательно и на Кавказ.

Тем не менее, все стороны были настроены в меру оптимистично и планировали только наступать. Все. Мы, РККА, немцы — в СССР, Азии, итальянцы — в Азии и Африке, японцы — на нашем Дальнем Востоке, в Китае, Индии и Австралии, французы — в Западной Африке, американцы и англичане — в Африке и на Тихом океане, англичане — в Индии, индийцы — в Индии, причем часть против японцев, часть — против англичан, пуштуны и прочие басмачи — в Средней Азии против СССР и в Индии против англичан, японцы — в Австралии, австралийцы и новозеландцы — там же, собрались скинуть японцев в море, даже турки еще на что-то надеялись, как и силы иранского шаха. Позднее историки назовут этот период Время Десяти Битв — поэтично, но неверно — битв было гораздо больше, только у нас шло четыре штуки — о двух — на Украине и Кавказе — я рассказал, расскажу о двух других — именно эти сражения заставили союзничков задуматься — а на той ли стороне они воюют ?

КОНЕЦ Книга 3, часть 6.

КОНЕЦ Книга 3.