Так что даже Капица понемногу присматривался к нашим институтам — в Москве он не получит ни такого финансирования, ни оборудования, ни производственных мощностей — циклотроны-'кастрюльки' диаметром до метра и энергиями до 10 МэВ мы выпускали чуть ли не серийно — а такие энергии позволяли получать короткоживущие радионуклиды, которые должны были использоваться в течение часа, поэтому и установки должны были стоять там, где эти радионуклиды потребовались — шли большие работы по медицине, биологии, селекции, изучению работы механизмов, да и в контроле изделий просвечивание циклотронным излучением требовалось во все возрастающих объемах, не говоря уж о лечении рака, а также изготовлении мембран с контролируемыми порами — чем дольше облучаешь — тем больше размер пор, в результате этими мембранами можно очень точно разделять вещества по размеру молекул. Наши экспериментаторы изучали и способы изменения характеристик материалов облучением — например, облученные стальные поверхности приобретали какую-то фантастическую износостойкость, даже без нанесения защитных слоев — и все это надо было изучать и исследовать. Мне-то все эти циклотроны были интересны прежде всего с медицинской точки зрения и для микроэлектроники — ионная имплантация разогнанных пучков позволяла управлять глубиной легированного слоя, когда каждые 10 кЭв увеличивали заглубление на 0,01 микрометра, ну и трансмутационное легирование кремния — когда заготовки из чистого кремния без примесей помещаются в зону ядерного реактора и там часть атомов кремния превращается в фосфор — происходит как бы легирование, но при этом возникающая 'примесь' распределяется гораздо более равномерно чем при обычном легировании — а такое постоянство распределения важно для приборов с зарядовой связью и силовой электроники — в первом случае ячейки одинаково реагируют на свет и переносят заряды, во втором — не возникает излишне горячих пятен. Впрочем, это не совсем циклотроны, хотя и близко к тому — на них наши физики-ядерщики изучали все эти ядерные дела.
В общем, если в 1936 году в мире было всего 20 циклотронов, да и позднее — ненамного больше, то у нас в 1944 счет шел уже на сотни — видимо, у нас понемногу зарождалась циклотронная промышленность — по типу той же вакуумной, выпускавшей вакуумные насосы разных типов общей производительностью чуть ли не кубический километр в секунду — то есть за секунду они могли уполовинить давление в кубокилометре — чем дальше, тем вакуума требовалось нам все больше, особенно для производства особо чистых веществ для микроэлектроники и сплавов для вооружения — вот мы и построили несколько поточных линий под разные модели. Солидные циклотроны — диаметром уже в несколько метров — пока построили три — именно на них мы первыми взяли энергию в 100 МэВ и начали открывать новые химические элементы, несуществующие в природе. И также собирались запускать опытно-серийное производство, да и линейные ускорители все время росли в длине. Более того — мы построили первый в мире синхротрон, который при диаметре 15 метров выдавал уже 600 МэВ, и строили синхрофазотрон диаметром 30 метров и энергией на несколько ГэВ — сколько — пока было неясно никому — надо построить и посмотреть. Благо что мне лишь стоило накидать нашим физикам этих привычных для меня, но еще неизвестных тут слов, а уж они сами все и додумали. Так что Капица еще не видел ни такого оборудования, ни кадров ... хотя по кадрам это я конечно загнул — мы еще наращивали свой потенциал.
В том числе за счет возвращенцев — керенской, ленинской, бухаринской, сталинской волн. Так, к нам вернулся Владимир Ипатьев — серьезный ученый в области переработки нефти вообще и каталитического крекинга в частности — он отказался возвращаться в СССР после дела Промпартии, и в США здорово продвинул их нефтепереработку, а посол СССР в США Андрей Громыко (в моей истории он станет известен как 'Господин Нет') хвастался, как 67-летний Ипатьев плакался в его кабинете — 'Поймите, мне нет жизни без России'. Ну, громыкам такие люди не нужны, а нам — очень даже, благо что березки у нас такие же, что и в Ленинграде, Калинине, Горьком или Свердловске. Химик Чичибабин, физик Гамов, генетик Тимофеев-Ресовский, и сотни других таких же и менее именитых ученых — всех их надо было обеспечить фронтом работ, материалами, оборудованием, помощниками и учениками, жильем, безопасностью. Плохо было, что все эти люди уже успели нанести пользу нашим западным заклятым друзьям, и я уже понемногу раздувал шпионскую истерию — из-за каких именно врагов народа этим людям пришлось бежать за границу. Правда, тут же давал ответ, благо что большинство этих врагов были расстреляны в 1937 и далее. Надеюсь, эта подсказка позволит Сталину закрыть глаза на эту реэмиграцию и оставить и людей, и меня в покое — по крайней мере по этому направлению.
Вот все эти люди и двигали нашу технику, и чем дальше, тем со все большим прогрессом, так как нарастала и научно-промышленная база, и количество учеников-помощников — если японские фашисты в начале тридцатых собирались к пятидесятым иметь армию в сто миллионов человек (да, сто миллионов — именно армию), то мы собирались растить миллионы ученых — разительные отличия между фашистским и социалистическим строем, и это различие говорило о том, как разные общественные формации собирались обустраивать свою жизнь — если фашисты — за счет покорения других народов, то социализм — за счет покорения природы.
Но что для меня было самым удивительным, так это то, что несмотря на эти различия, аппаратура как врагов, так и союзников тоже была вполне так на уровне — это несмотря на убогую элементную базу, которой требовалось напихать десятки килограммов, чтобы качественно отсеять лишнее многочисленными фильтрами и усилителями. Да, наши первые образцы управляемого оружия были еще более убогими — ну так на тот момент еще никто не сталкивался с таким вооружением вообще, поэтому летали как у себя дома — маневры были рассчитаны лишь на зенитную артиллерию с ее неповоротливостью в плане маневра поражающими элементами по высотам — пока отследят изменение высоты, пока отдадут команду на изменение времени подрыва, пока эти снаряды с новыми установками взрывателей начнут поступать к казеннику орудия — высоту снова можно и поменять — и снова зенитчикам придется повторять всю эту работу — инициатива всегда оставалась за авиацией, и лишь плотный строй, а также необходимость выдерживать высоту и курс при заходе на бомбометание давала зенитчикам какую-то надежду если не подбить, то хотя бы повредить вражеские самолеты, ну или не дать им спокойно отбомбиться — глядишь, рука пилота дрогнет от близких разрывов, и бомбы вместо завода рухнут в жилых кварталах. Против управляемых ракет такое, конечно, не срабатывало — даже при визуальной наводке плавное изменение высоты полета на сто-двести метров отслеживалось оператором в реальном времени и ракета просто слегка меняла направление полета. Поэтому первые месяцы против управляемого ракетного вооружения не было никаких мер, и массовые расстрелы немецких бомбардировщиков прекратились только из-за прекращения собственно их полетов — частично из-за серьезного уменьшения самолетов, а в основном — чтобы не продолжать безнадежное на тот момент дело.
До этого и помехи никто даже не догадывался ставить потому что не требовалось. Сейчас же, чтобы разобраться в многомерном пространстве поступающих сигналов, надо было исследовать их во множестве разрезов, и нарезать их было можно лишь с применением активных элементов — то есть тяжеленными по сравнению с транзисторами электронными лампами. И ведь как-то нарезали, пусть пока и самолетным, а не ракетным оборудованием — у немцев, например, уже появились довольно эффективные обманки наших радаров наведения и подрыва, которые при облучении высылали 'ответные' импульсы, обманывающие ракету в плане дистанции и та подрывалась слишком далеко от борта воздушного судна — поэтому, как в старые времена, снова приходилось полагаться на визуальное сопровождение и уже затем подрыв по радару, включавшемуся в самый последний момент — чтобы противодействующая аппаратура просто не успела среагировать. Японцы, правда, до такого еще не доросли, а потому даже их примитивная элементная база подойдет для изготовления аппаратуры наведения ракет — как минимум визуального, но с автоматизацией подрыва — японцы просто пока не смогут этому противодействовать. Как пригодятся и их сонары для поиска подлодок — японцы уже опасались подниматься выше двадцати метров от поверхности на долгое время — чтобы не разглядели и тем более не достали падающими бомбами или ракетами — и уж тем более всплывать на поверхность в радиусе минимум пятисот километров от нас, так что без сонаров скоро станет тоскливо.
А по кораблям тут было еще много чего помимо перечисленного — в том же Нагасаки достраивался авианосец Касаги, однотипный Амаги, а в Куре — Кацураги и Асо — напомню, все были водоизмещением 20 тысяч тонн и могли нести 63 самолета. В Кобе и расположенной чуть западнее Хариме строились несколько эскортных авианосцев на 20-30 самолетов, они же строились и в Нагасаки, Хиросиме, Куре — японцы все больше делали ставку на авианосный флот — точка зрения адмирала Ямамото понемногу брала свое. 'Наши' верфи компании 'Нагасаки дзосэнсе' в Нагасаки были крупнейшими судостроительными верфями в стране — следом шли 'Кавасаки дзонсе' в Кавасаки, неподалеку от Токио. И что делать со всеми этими корытами — было пока непонятно. Мы-то, как сухопутные люди, делали ставку на танки и авиацию, а вот японские, корейские и китайские товарищи — все они дружно выступали за достройку всех этих кораблей и закладку новых. Оно и понятно — китайцы и корейцы рассчитывали как минимум свалить с островов, а в максимуме — и поквитаться с японской военщиной, японским же товарищам надо было защититься от своей военщины, на крайняк — также свалить с островов если дело не выгорит. Все кроме нас были заинтересованы в судостроении, поэтому и нам не следовало плевать против ветра — вдруг и пригодится.
Всего же из шести десятков сухих доков мы захватили более двадцати штук, а из 1,1 миллиона тонн годовых судостроительных мощностей — триста тысяч — существенно, хотя и несмертельно для японских дзайбацу, особенно учитывая, что у японцев не было тех потерь в авианосцах, что произошли в мое время, более того — они захватили два американских, да и вообще — Гавайские острова пока были лучшим японским авианосцем. Но и помимо кораблестроения нам многое чего перепало. Так, из орудийного производства в 84 тысячи орудий в год мы захватили мощностей примерно на 10 тысяч стволов. По минометному производству — мы получили его в армейском арсенале в Осаке, там же японцы наладили производство клонов нашего РПГ-7 (в РИ они запустили там помесь немецкого Панцершрека и американской Базуки, и позднее — в 1944), и еще минометное производство японцев было в Маньчжурии — тысяча стволов в год. Всего же по выпуску минометов Япония даже рядом не валялась с Советским Союзом, который выпускал минометы десятками тысяч штук в год (в РИ в СССР за годы войны выпущено 347900 минометов всех систем; немцы, американцы и англичане — не более ста тысяч штук каждые). Да, самым массовым у них был 50-миллиметровый миномет — его они выпустили более 120 тысяч штук, и в джунглях его применяли вполне эффективно прежде всего за счет массовости огня. Но такие минометы никем за нормальное оружие и не считались — не столько из-за недостаточной мощности мины, но прежде всего из-за примитивной наводки и малой дальности — поэтому-то наши 60-миллиметровки сначала также никем не воспринимались всерьез, лишь понемногу все распробовали и нормальные прицельные приспособления, и удлиненные мины, которые были ненамного слабее мин калибра 82 миллиметра. А остальных минометов — калибрами от 81,2 до 320 миллиметров — японцы делали в меньших количествах, причем большинство — кроме 81,2 — были нарезными — японцы делали ставку на нарезную артиллерию, так как справедливо считали ее более точной. Точной, но и производить ее было сложнее — это не простая труба с толщиной стенок три миллиметра — все-таки чтобы позволить снаряду врезаться в нарезы, для него требовалось создать более мощные усилия, которые должен был выдержать и ствол. Поэтому наши гладкостволы — что минометные, что безоткатные — стали для японцев неприятным сюрпризом — массовое применение легкой но мощной артиллерии ближнего боя заставляло японскую пехоту быстро залегать или исчезать в клубах осколков. А уж самоходки вообще произвели фурор.
Из производственных мощностей на 26 тысяч самолетов нам досталось мощностей всего на пять тысяч аппаратов, из которых максимум две были боевыми по нашим нормативам, то есть пригодными к ведению боевых действий над сушей, хотя и остальные — транспортные, учебные, торпедоносцы — позволят нам и работать по наземным целям, и перебрасывать войска и грузы быстро и далеко. Ну и по мелочи нам тоже неплохо досталось — так, из годового производства в 150 тысяч пулеметов мы получили мощностей на 20 тысяч — правда, японских, а потому мы сейчас налаживали там производство самозарядок и автоматов — которые пистолет-пулеметы — а также пулеметное производство под наше оружие. Японское производство пистолетов-пулеметов мы захватили все сто процентов — завод в Кокура на Хонсю производил японские ПП тип 100 — клон швейцарского SIG от двадцатого года, который в свою очередь был клоном немецкого MP-18 — который с магазином вбок. В общем — довольно убогая конструкция под убогий патрон Намбу 8х22, но — производство, а главное — оборудование, кадры, технологии — того же хромирования канала ствола — и достаточное количество сырья — все-таки кругом горы. То есть потери японских дзайбацу в производственных мощностях были хотя и существенные, но несмертельные, причем больше все-таки пострадали флотские, армейцев беда коснулась в меньшей степени.
Но не только кораблями жило Внутреннее Японское море. В Хиросиме концерн Мицуи построил завод сталелитейной компании 'Нихон сэйкосё', на котором выпускали танки и орудийные стволы, в том числе крупного калибра — завод удовлетворял треть потребностей флота в крупных стволах. В Миикэ на Кюсю Мицуи построила завод по производству искусственной нефти из местного угля. И ей было откуда брать сырье — так, только одна шахта Мицуи Кодзан недалеко от Омуты на Кюсю — она выдавала четверть всего угля, добывавшегося на Японских островах, а шахты концерна Мицубиси — Кюсю танко кисэн — выдавали еще десять процентов, всего же на Кюсю приходилось, как я упоминал ранее, половина добычи угля на Японских островах, и где-то треть добычи Японской империи, если считать вместе с добычей на оккупированных территориях. А где уголь — там и энергоемкие производства — неудивительно, что здесь было много сталеплавильных заводов, да и стекло выпускалось сотнями тысяч квадратных метров — как например на заводе компании Japan Sheet Glass в Китакюсю на нашем Кюсю.
И была возможность и далее развивать эти производства. Из общих станкостроительных мощностей в 60 тысяч станков в год нам досталось десять тысяч, а из 750 тысяч всего установленных станков — более ста тысяч. Правда, японское станкостроение страдало той же болезнью универсализма, что и советское, и немецкое, лишь американцы от него понемногу избавлялись, хотя им еще было далеко до нас. Универсальный станок, конечно, обеспечивает гибкость производства — сначала можно точить одну деталь, через час — другую — и так далее. Но когда речь заходит о массовом производстве однотипных деталей, вся эта гибкость становится не нужна — станок постоянно работает на одной-двух скоростях из нескольких десятков доступных, длина и диаметр обрабатываемых поверхностей также находятся в пределах, не использующих всех возможностей станка — просто не требуется. В результате одни шестерни коробки скоростей используются постоянно и быстро изнашиваются, тогда как другие шестерни остаются незадействованными. Направляющие станка тоже изнашиваются только на определенном участке, а другие участки остаются девственно свежими, безо всякого износа. Вот и получается, что на производство такого станка угрохали кучу металла, человеко-часов, станко-часов, и в результате большинство этих затрат оказалось невостребованными, а это в итоге — недополученная конечная продукция. То же и с кадрами. Ведь как надо мыслить по-бюрократически ? Раз станок — универсальный, значит, и работать за ним должен токарь-универсал. А учить такого долго. Вот и нехватка станочников, да и те, приходя из учебки, не набив руку на тысячах простеньких деталей, еще требуют доучивания.
