На Японской земле тоже настала эпоха массовой истерии. Японские милитаристы смогли собрать под своими знаменами десятки тысяч фанатиков императора и бросили их на наши укрепления. Хорошо хоть мы оставили в первой линии только корейцев и китайцев — японским товарищам было западло участвовать в массовом убийстве своих соплеменников. Да и у нас в первое время были сомнения в моральной устойчивости своих местных товарищей по оружию — все-таки император — это не хер собачий, под сенью императора японцы жили веками, и отношение к нему было как к богу, кем он по сути и являлся, ну, точнее — кем он был объявлен еще в стародавние времена. Поэтому даже критиковавшие императора могли поддаться соблазну и начать за него мстить — все-таки пытаться заставить бога исправить свои ошибки — это не то же самое, что убить его — разные вещи. Вот корейцам и китайцам на японского бога было плевать, все, что их заботило — это 'дайте больше патронов !'.
И мы старались как могли — на производство патронов было переведено уже много прессов, токари высоких разрядов постоянно выдавали взамен изношенных сотни пуансонов для вытяжки гильз, мы даже наладили производство аппаратуры для напыления износостойких покрытий этих пуансонов чтобы они подольше держали форму — наши японские заводы делали уже все кроме датчиков давления-температуры, управляющей электроники — еще аналоговой — и сопел — все это мы привозили от себя, так как не хотели окончательно выпускать технологию из своих рук, а сопло — самый важный, по сути — ключевой элемент этих аппаратов — начиная от их формы, спроектированной на сверхзвуковые потоки и рассчитанной уже на ЦЭВМ, и заканчивая их изготовлением на высокоточных электроэрозионных станках с ЧПУ — такие сопла сейчас не мог делать никто, да и станков было всего два, еще десять в постройке и три сотни — в ближайших планах.
Собственно, производство патронов мы наращивали и до этого — с учетом планировавшегося перехода на автоматическое оружие, пусть и под пистолетный патрон 7,62х25, который более чем подходил для текущего момента — он был основным патроном в Великой Отечественной в моей истории, поэтому мы не собирались менять проверенную конструкцию и способы ее применения. Так что мы даже пока не собирались перетаскивать сюда производство наших патронов для АК-42 и СКС — ни 7,62х42, ни тем более нового 6,5х42, да и 6,5х25 тоже никуда не приткнешь — такие патроны использовались у нас для вооружения технического персонала и экипажей разной техники автоматами по типу 'Узи', только с перезаряжанием отводом пороховых газов, а не отдачей — у нас их стали называть 'узкие', так как они были компактнее из-за заряжания магазина в рукоятку для стрельбы, а я как-то обронил слово 'Узи', но народу оно было незнакомо — вот и переиначили. А 6,5х15 для пистолета 'Школьник' были слабоваты — их специально и разработали чтобы вооружать школьников — понятное дело тех из них, кто имел средний балл не ниже 4,3, а троек — не более пяти в четверти и все должны быть исправлены до ее окончания, и кто учился в шестом и выше классе — пусть с детства привыкают к роли защитников социализма. Да и стимул к учебе был более чем весомый, даже несмотря на то, что перед получением оружия школьников дрючили полгода — ну, рукопашный бой и так был у всех, начальные навыки по тактике — укрыться и скрытно перемещаться — тоже шли с четвертого класса и мы планировали сдвинуть еще на пораньше — по военному времени и с учетом множества диверсантов и лесных братьев — важный навык для подрастающего поколения. А тут добавлялись и углубленная тактическая подготовка — перемещение с оружием, выбор позиции для стрельбы — на два класса раньше чем по обычной школьной программе, и стрельба уже из пистолета, а не мелкашки, уход за оружием, юридическая подготовка, элементы боевой психологии, да и потом в течение всего срока владения оружием — тут и два часа в неделю на стрельбищах и тактических полигонах, и ежеквартальная сдача нормативов, проверка юридических знаний, и пять часов в месяц выходы вместе с дружинниками на дневные дежурства — вечерние были уже у старшеклассников, а ночные — у студентов — но отбоя от желающих не было, тем более что дальше и оружие будет посерьезнее, и, соответственно, патроны. Так что мы наращивали патронное и оружейное производство и пока худо-бедно отбивались, но напор все возрастал.
Но, что хуже всего, проявились и разногласия в нашем лагере — коммунисты и социалисты и до этого относились друг к другу враждебно, прежде всего из-за неоднократных предательств со стороны социалистов в тридцатые годы, а тут еще в стране хозяйничают два миллиона иностранцев, относящихся к японцам враждебно — корейцы и китайцы, да и вьетнамцев-филиппинцев-яванцев-бирманцев-тайцев и прочих тоже хватало — японцы стягивали к себе на острова бесплатный потому что рабский трудовой элемент со всего Тихого океана. Этот нацмомент и склонял все больше социалистов переметнуться на сторону 'нового' японского правительства, про либералов уж совсем молчу — эти почти сразу же переметнулись на сторону своих капиталистов, даже на Кюсю в некоторых городах снова появились неподконтрольные нам кварталы, да и в сельской местности появились и 'черные', и 'белые' районы.
И если с либералами понятно что было делать — только бы хватило зеленки на лоб — то насчет анархистов еще шли дебаты, хотя примеры что Испании-1939, что России-1918 говорили, что надо поступать жестко — в России так и сделали, поэтому смогли выстоять против интервенции, которую поддержали местные коллаборационисты, в Испании же так сделать не смогли и в итоге проиграли. И, похоже, пока ситуация развивалась по типу испанской, когда именно внутренние противоречия позволили франкистам одолеть прогрессивные силы и примкнувших к ним социалистов, троцкистов и анархистов.
А в Японии анархисты имели немалый вес, особенно после того, как в двадцатые годы анархистское движение снова подняло тут голову после разгрома 1910 года в связи с подготовкой ими покушения на императора. Нам-то японские анархисты не нравились прежде всего тем, что они выступали не только против капитализма, он и против индустриализации и технологического развития — типа эти разделение и механизация труда лишают трудящихся творческой инициативы. То, что эти самые механизация и разделение позволили этим анархистам вообще познакомиться с таким явлением как анархизм через чтение напечатанных механическим способом книг печатниками, которые специализированно занимались только печатанием и больше ничем — на это они внимания как-то не обращали, как не обращали внимание и на то, что сама механизация открывает широкий простор для творчества.
В общем, каша в их голова была та еще. И этой каши было много — в двадцатых анархисты, развернувшие широкую агитацию среди студентов и рабочих, были даже более мощной организацией чем коммунисты, настолько мощной, что в 1923 году после токийского землетрясения власти провели ряд арестов и убийств лидеров анархистов, так как опасались восстания анархистов на фоне постигшей страну катастрофы. Мы в этом вопросе медлили лишь потому, что и сами анархисты были неоднородны — если анархо-коммунисты выступали за ликвидацию крупных производств и переход непойми к чему, что в их устах звучало как 'слияние сельского хозяйства и производства в самообеспечивающихся коммунах' (без роботизации это однозначно не прокатит, так что попробуем только когда она достаточно разовьется), то анархо-синдикалисты, то есть профсоюзники, выступали за сохранение крупных предприятий но с передачей власти на них самим рабочим, точнее — их профсоюзам.
Собственно, раскол оформился еще в конце двадцатых, причем три четверти пошли за анархо-коммунистами, которые сейчас по сути становились нашими противниками, да и 'союзники' синдикалисты называли свои организации Либертарный федеральный совет профсоюзов Японии — а у меня на слово 'либертарианство' невольно сжимались кулаки, так как с семидесятых годов американский крайнеправый империализм проводил свои интересы именно под эгидой либертарианства. Ну а начиная с войны в Маньчжурии японское правительство стало еще сильнее давить своих анархистов — разгонялись демонстрации, арестовывались руководители или просто активисты, в 1934-35 годах было подавлено восстание в горах Нагано, которое организовали анархо-коммунисты — их идеи были особенно популярны среди сельских жителей, которым по сути 'предлагалось' поставить у себя станки и получать промышленные товары прямо в своем хлеву (не объяснялось как конкретно, но замануха для селюков была привлекательной, а то, что станок сам по себе еще не родит нужных деталей и механизмов, что к станку требуется соответствующая инфраструктура и навыки — то для большинства крестьян, незнакомых с такими тонкостями, было вне разумения) — именно из-за популярности анархо-коммунистов в сельской местности с ними также хотелось бы договориться — их поддержка много значила для наших партизанских районов в центральных районах Хонсю — тех же горах Нагано. Да и завязки с корейскими анархистами были немалые, еще со времен Корейской Народной Ассоциация Маньчжурии, созданной корейскими анархистами в 1929 году и являвшейся прото-государством корейских анархистов, с трудом раздавленным совместными усилиями отрядов китайских коммунистов, милитаристов и помещиков, и японской армией.
Впрочем, помимо вешних сил, внутри коммунистов тоже не было единства. Так, хотя большинство выступало под лозунгами 'Монархию — нахер !', но были и коммунист-монархисты. Раскрытие архивов японской тайной полиции токубэцу кото кэйсацу привело к нескольким сотням раскрытий тайных агентов даже в рядах самих коммунистов, не говоря уж о прочих партиях и об обычных жителях. В довершение из Москвы прибыл большой десант японских коммунистов, переживших чистки тридцатых годов, а прибывший оттуда же признанный Коминтерном лидер японских коммунистов Сандзо Носака и его группировка вступили в конфликт с Сайгэном Танакой, который возглавил и, по сути — воссоздал КПЯ в начале тридцатых и находился в Японии все это время — то есть разгоралась фракционная борьба не только по монархической линии, но и между местными и 'московскими', и к ним понемногу подтягивались 'китайские'.
Вишенкой на торте стало заключение перемирия между Советским Союзом и Японской Империей — как оказалось, у обеих сторон хватало проблем и в других регионах, чтобы еще вести войну друг против друга — типа 'не вышло — и ладно'. Но там еще шли переговоры, в которые нас не посвящали, положение японцев было хуже губернаторского, поэтому судя по просачивающейся через агентов информации, японцы вроде бы соглашались вернуть Советскому Союзу северную часть Сахалина в обмен на поставки оттуда нефти в размере миллиона тонн в год, а Сталин настаивал на всем Сахалине, Курилах, Маньчжурии. К счастью, на весь Сахалин и Курилы японцы пока не соглашались, тогда как по поводу Маньчжурии японцы соглашались отдать только северную Маньчжурию включая КВЖД с Харбином и полоску на севере Кореи — в обмен на поставки оттуда угля, древесины, железной руды и продовольствия, и с предварительным выводом оттуда военного производства. В принципе, предложение было тоже довольно выгодным, японцы в качестве жеста доброй воли даже позволяли проводить караваны в осажденные укрепрайоны вдоль Амура.
ГЛАВА 40.
Причем инициатива мирных переговоров c СССР исходила из Токио, тогда как Квантунская армия желала продолжения войны с Советским Союзом, хотя их командование и соглашалось, что сначала надо покончить с беспорядками — то есть с нами — в Японии, Корее и на Ляодуне. Поэтому квантунцы почти приостановили боевые действия, при этом продолжавшиеся постоянные попытки попробовать крепость советской обороны объясняли излишней инициативой местных командиров, а обстрелы санных караванов — распоясавшимися хунхузами.
Японцы — точнее, их Квантунская армия — и так-то были в Китае и Маньчжурии уже фактически на самообеспечении, не завися от поставок с островов — многочисленные военные арсеналы, рудники, заводы — как захваченные у китайцев, так и построенные уже самими военными — целиком и полностью обеспечивали оккупационные войска и даже — как видим, позволили напасть на Советский Союз без оглядки на Токио — ну, как в очередной раз объясняли из самого Токио. Чему, судя по предыдущим подобным историям — и до, и после оккупации Маньчжурии — можно было верить. А уж с заключением перемирия квантунцы могли перенаправить на нас гораздо больше сил. Такой подставы со стороны Сталина я, конечно, не ожидал. Понятно, что у Советского Союза было много проблем в европейской части — основные усилия прикладывались там, против немцев и их союзников, и на юге, против басмаческих и пуштунских банд. Но с другой стороны, оставалось, на мой взгляд, совсем немного, чтобы дожать япошек — ведь даже треть островов были уже не под властью императора, и нам и оставалось-то лишь ждать, пока Японская Империя просто свалится как гнилой плод — 'стратегия спелой хурмы', только наоборот. И тут — в дополнение к перечисленным мною силам, что японцы уже имели в Корее, в результате удачных переговоров могут высвободиться еще несколько десятков дивизий с Сахалина, Курильской гряды, из Маньчжурии, Монголии, Бурятии, а может даже выведут пару дивизий из Саян, хотя с Алтая пока вряд ли будут отводить войска — все-таки там уже рукой подать — 200-400 километров — до Красноярска, Кемерово, Новокузнецка, Барнаула, и через Алтай же японцы уже установили наземный контакт с белоказахскими, белобурятскими и беломонгольскими отрядами Синцзяна — это уже сама по себе сильная позиция для переговоров. Причем дивизий кадровых, обученных и вооруженных, имеющих боевой опыт.
Конечно, положение на Тихом Океане еще больше усиливало позиции японцев на переговорах. Даже в начале войны в декабре 1941 японцы двинули против западных стран всего сорок из ста дивизий (в РИ — двадцать), и то это принесло им весомые дивиденды — даже к концу 1942 года американцы отмобилизовали всего 6,4 миллиона человек, но боеготовых тогда было всего миллион, и половина из них занималась освобождением Калифорнии (в РИ все были в Африке), а другую половину американцы сожгли в неудачной операции Торч, потеряв там в общей сложности миллион человек, так что в течение 1943 года союзники могли выставить против японцев всего 400 тысяч человек и 120 кораблей (в РИ в 1944 — 530 тысяч человек и 380 кораблей) — против нескольких миллионов войск японцев и их союзников и флота более восьмисот кораблей — с учетом трофеев. То есть на союзников в 1944, конечно, рассчитывать не приходилось, особенно с учетом их новых потерь и на Гавайях, и на Канарах.
С другой стороны, японцы только в Китае и только к концу 1939 года потеряли полтора миллиона солдат, из них 480 тысяч убитыми, да и остальные вернулись в строй не все. И еще тысячу самолетов, из которых 250 были сбиты в воздушных боях — в основном советскими летчиками — и еще 400 — зенитным огнем. А вспоминая, как японцы дважды обделались в Шанхае — в 1932 и 1937 годах — было понятно, что японцев в принципе можно бить даже недостаточно подготовленной и вооруженной армией. С учетом того, что из 73 миллионов населения Японии сейчас из-под контроля японского правительства выпало порядка 20 миллионов, мобилизационный потенциал не превышал 8 миллионов (в РИ за время войны в Японии мобилизовали всего 17% населения — 12,4 миллиона, в сравнении с 11,86% США — 16 миллионов, 15,8% СССР — 30 миллионов и 21,4% Германии — 17,26 миллионов). Правда, сейчас почти весь Китай был либо под японцами либо за них, но наступать китайцы пока не умели от слова совсем — сколько они ни подгонят своих солдат — всех перемелем, о чем говорят и события предшествовавших лет, когда трехмиллионное наступление войск Гоминьдана терпело поражение от 600 тысяч японских войск. То есть по идее, если пока все оставить как есть — не наступать, но и не заключать мирного договора — то ситуация через полгода-год повернется в нашу сторону.
