Ну а чтобы в периоды, когда на рынок выплескивались дополнительные массы рублей — скажем, начинались грандиозные стройки, требовавшие больших выплат рабочим — мы держали запасы основных видов продовольствия и промтоваров — прежде всего риса и замороженного мяса, а также несколько видов тканей и сырья для их производства — чтобы дополнительными выбросами этих товаров на рынок сбивать цены в негосударственных магазинах либо обеспечивать их постоянное наличие в государственных — а то если цены поползут вверх, население может ринуться избавляться от рублей и тогда золота может и не хватить. Сами запасы мы поначалу выкупали на рынке, но чем дальше, тем все больше их шло от колхозов в рамках обязательных поставок — наши трактора позволяли резко снизить трудоемкость выращивания урожаев, а применение удобрений — еще и увеличивать их. Еще бы — один только прицепной рисопосадочный агрегат ускорял посадку риса раз в двадцать по сравнению с ручным высаживанием каждого побега. Поэтому, несмотря на то, что наши колхозы занимали не более трети пахотных земель, с них шло уже семьдесят процентов товарного зерна. Так что чем дальше, тем все больше снижалась наша зависимость от крестьян, а последние — наоборот, все сильнее склонялись к вступлению в колхозы — все-таки горбатиться на поле под палящим зноем — не самое приятное занятие, а купить технику самостоятельно им не под силу. Добрым словом и трактором можно сделать больше, чем просто добрым словом. Впрочем, наши МТС предоставляли услуги по механизированной обработке и единоличникам, но тогда тем приходилось отдавать часть урожая, к тому же заметно больше чем отдавали колхозники. Причем независимо от того, сколько в итоге выросло — и неурожай 1944-1946 годов существенно увеличил фонд колхозных земель за счет разорившихся крестьян, которым нечем было выплатить арендную плату за землю и плату за ее обработку.
Но организация колхозов и прочие экономические мероприятия становилась во второй половине 1944 года не самой нашей большой проблемой — все больше тревог вызывал Чан Кайши. Одновременно с началом продвижения на юг, наши русско-тибетские батальоны двинулись и на восток — восстанавливать историческую справедливость, а именно возвращать в состав Тибета земли области Сиккам (они составляли больше половины современной провинции Сычуань) — сычуаньский губернатор сидел тихо и сопротивления практически не оказывал — своими основными врагами он считал коммунистов и Чана Кайши, а западные территории все-равно было населены тибетцами и враждебны ханьцам, то есть собственно китайцам, а потому их потеря была лишь делом времени. Впрочем, эти тибетцы были как минимум недружественны и центральным тибетцам — за прошедшие века они привыкли к практически самостоятельной жизни и не особо жаждали возвращения власти Лхасы, а потому вскоре после воссоединения на возвращенных землях начали появляться какие-то то ли партизаны, то ли просто бандиты — надо было еще разбираться, благо что первых, что вторых там всегда хватало. Так что основные пути и города Сиккама — Восточного Тибета — мы контролировали, а чуть в сторону от них — и начинались 'местные особенности' — какие-то деревни были красными, какие-то — редисками — красными снаружи и белыми внутри, а какие-то — явно белыми, то есть враждебными. В этом плане — контроль только над центральными дорогами и городами — мы напоминали китайцев или японцев, что меня несколько смущало, так как те были все-таки оккупантами а мы вроде как освободители. Правда, смущало не особо — просто хватало других забот, поэтому мы проводили рейды лишь после особо крупных нападений на наши города или колонны, а мелкие отбивали и так, местными силами самообороны. И двигались дальше на юго-восток.
От провинции Юннань, находившейся к югу от Сычуани, в Тибет вернулись северные и северо-западные уезды, а видя такое дело, под нашу руку попросились жители и юго-западных уездов — правление китайцев вообще и Чана Кайши в особенности уже порядком достало местные нацменьшинства — все хотели получить свои самостоятельные республики, пусть и в рамках какого-то Союза Советских Социалистических Республик — и я пока не знаю — то ли нашего, то ли создавать новый Союз — например, Азиатский. Еще подумаю. Пока же мы получали советские территории на половину Меконга — от его истока в Тибете и до Таиландской и Лаосской границ, ну раз такое дело — мы прошли и вдоль границы Лаоса, до Вьетнама — все — наземный коридор к будущей дружественной республике был создан. Но одновременно с этим продвижением на юго-восток наши территории оказались в соприкосновении с территориями, которые контролировал Чан Кайши со своим Гоминьданом. И это была проблема.
ГЛАВА 11.
После разгрома, учиненного ему японцами летом 1943 года (АИ), Чан Кайши поначалу сидел тихо и всем казалось, что его дни сочтены — под его контролем находилось полторы провинции в юго-западном углу Китая — Гуйчжоу с окрестностями общей площадью примерно пятьсот на семьсот километров, то есть менее пяти процентов от всей территории Китая — и не более ста тысяч солдат — собственно, он вернулся к тому же состоянию что и раньше, только теперь губернаторы провинций уже явно вышли из его подчинения вместе со своими войсками — каждый надеялся решить все вопросы с японцами в индивидуальном порядке. Да и в своих провинциях он не контролировал многие территории, отдаленные от основных магистралей — местные народности тоже со дня на день ждали когда японцы дожмут китайцев, то есть ханьцев.
Но Чан Кайши был не тем человеком что так сразу сдается — все-таки двадцать лет в гуще событий его закалили и обволокли многими связями и знакомствами. К тому же он оставался единственной силой, которая стремилась восстановить Единый Китай — ну, не считая коммунистов, но их идеология не всем подходила, да и методы решения внутренних проблем многих отпугнули. Поэтому все, кто мечтал о независимом Китае и считал гоминьдан менее ужасной силой чем коммунистов, стали стекаться именно к Чану Кайши.
В итоге уже к концу 1943 года под его знаменами было более трехсот тысяч человек, причем высокомотивированных. Ситуация усугублялась тем, что военные неудачи и фактический развал Китая дал ему моральное право смещать кого угодно и с какого угодно поста — после многочисленных провалов и случаев предательства мало кто осмеливался вякнуть что-то против, а если кто и осмеливался — у Чана были под рукой отряды синерубашечников, которые он натравливал на оппонентов так что тем вскоре становилось не до возражений — лишь бы прекратили преследовать их и их близких. Так что всю осень генеральские фуражки слетали с голов его нерадивых подчиненных, которые ранее были защищены своими родственными связями с разными кланами. Теперь же все перемешалось, власть кланов ослабела — их имущество а значит и сила оказались в зонах японской оккупации. И была огромная поддержка масс, все еще настроенных на борьбу с японцами. Вот Чан Кайши и устроил такой социальный лифт, что вскоре поплохело всем — и японцам, и китайским коммунистам с губернаторами провинций, и нам.
Мы-то в начале 1944 года шли по Юннани на юго-восток чуть ли не парадным маршем — тут хватало народностей — тибето-бирманской, тайской, мон-кхмерской групп — всех, кого китайцы вытеснили из центральных районов Китая в давние времена и продолжали теснить и здесь. Поэтому нас активно поддержали, тем более что мы сразу же начали организацию боевых отрядов, курсов обучения, бедняцких колхозов с перераспределением земли, административную реформу — пограничные области сразу отходили к новообразованным советским республикам — народности воссоединялись со своими соплеменниками, живущими по ту сторону бывших границ — индийской, бирманской, лаосской.
Первый тревожный звоночек прозвенел когда в марте 1944 года наши части были выбиты из Куньмина — столицы Юннани. Наши, откровенно говоря, расслабились — укрепления не возвели, дозоры не высылали — поэтому подошедшая толпа вооруженных людей числом в несколько дивизий стала для них полной неожиданностью. Вылетели из города как пробка, хорошо хоть почти без потерь если не считать самого города. А это была большая потеря — ведь от города шла железная дорога во Вьетнам, в город после начала японо-китайской войны было эвакуировано много заводов и фабрик, учреждений, сюда перебралось много людей из восточных районов Китая, да и шахт вокруг города тоже хватало — свинцовые, цинковые, медные, железные, фосфаты — все это очень пригодилось бы для развития новообразованных советских республик. Конечно, ничего смертельного не было — связь с Вьетнамом проходила и по Красной реке, с Лаосом и Таиландом — по Меконгу. Проблема была в том, что те самые дивизии, что выбили нас из города, стали продвигаться дальше на запад. А это уже совсем плохо — от Куньмина до Красной если по прямой — полторы сотни километров, с учетом дорог — двести. Перережут — и хана — по горам много не натаскаешься.
И ведь к маю 1944 китайцы действительно перерезали — и Красную, и Меконг — слишком много наших отрядов ушло дальше на юг, с местными мы не успели организовать сплошного фронта — вот гоминьдановские войска и вышли на старые границы Китая. К этому моменту у Чан Кайши было под рукой уже триста тысяч войск только в первой линии, а невооруженных резервов — еще примерно два раза по столько же. Миллион солдат — это много, поэтому наши немногочисленные части лишь вели арьергардные бои, стараясь засадами и нападениями на колонны хоть как-то задержать продвижение гоминьдановцев и эвакуировать как можно больше людей. Причем местные тоже понимали чем им грозит приход китайцев, а потому массово вступали в ряды наших отрядов и сражались яростно, чтобы прикрыть отход своих семей на запад и на север. Но одной ярости пока было мало — китайцы упорно продвигались вперед, постоянно разрушая наш хлипкий фронт — они не отвлекались на уничтожение мелких отрядов, а стремились рывком захватить как можно большую территорию и уже потом разбираться. Так что по горным лесам вскоре оказалось разбросано несколько сотен наших отрядов и групп, которые не имели связи ни между собой, ни с центральным штабом.
Получалось, что Чан Кайши решил выхватить у нас из-под носа как минимум Северную Бирму, которую китайцы считали своей территорией — там проживало много китайцев, провинции были связаны с Китаем многовековыми экономическими связями, вплоть до того, что в доколониальный период многочисленные шанские, качинские и бирманские княжества находились в вассальной зависимости от китайских императоров. Вот Чан и решил срезать у нас подметки.
Ну ладно бы захватил территории — и все — потом разобрались бы. Так он начал геноцид качинов — коренного населения севера Бирмы — решил, так сказать, сделать территорию расово однородной, заселив ее только китайцами. Недаром американский генерал Стилуэлл высказался о Чане Кайши и его приспешниках довольно резко — 'Соединенные Штаты влезли в дружбу с бандой фашистов под командованием тоталитарного правительства, схожего в основных чертах с нашим немецким врагом'.
Причем противник у нас был достойный — на юго-западе Чан Кайши держал свои элитные воинские части — берег их на то время, когда Япония будет повержена и потребуется воевать с китайскими же коммунистами. Армия была экипирована, вооружена, накормлена, натренирована и имела неплохой боевой опыт — еще в 1942 году она воевала на территории Бирмы совместно с англичанами против японцев, и показала себя очень неплохо — так, в марте 1942 200я дивизия китайцев, по численности и вооружению больше походившая на бригаду, несколько дней защищала город Таунгу (всего 200 километров на север от Рангуна — столицы Бирмы), и противостояла она трем японским дивизиям (которые, напомню, были гораздо мощнее — и по численности, и по вооружениям). И даже когда японцы окружили китайскую дивизию, та продолжала сражаться, так что вскоре японцам пришлось перекинуть в тот район еще две свои дивизии, чтобы упредить подход других китайских частей.
То есть в плане ведения боевых действий против японцев у китайцев проблем не было, проблемы были тогда на более глобальном уровне — китайцы не доверяли англичанам, которые в 1940 году под давлением японцев перекрыли бирманскую дорогу и Китай перестал получать грузы от западных союзников — единственным поставщиком остался Советский Союз. Тем не менее, даже несмотря на то, что другие китайские дивизии так и не сдвинулись с места чтобы помочь своим товарищам, 200ка прорвала окружение и ушла на север. Всего же дивизия потеряла тысячу человек, но сдержала японцев более чем на неделю, и лишь с ее уходом они смогли прорваться в Шанские княжества. Правда, в дальнейшем китайцы в основном только отступали, причем условия были тяжелыми — японцы мелкими отрядами постоянно обгоняли медленно двигавшиеся колонны и устраивали засады и налеты, максимально задерживая отход, у редких колодцев скапливалось много людей, и японская авиация, которой были известны места колодцев, совершали воздушные налеты на эти скопления людей, превращая их в кровавое месиво.
Впрочем, англичане в своем драпе не отставали от китайцев, вплоть до того, что даже забывали взрывать за собой мосты, так что мелкие группы японских и бирманских войск постоянно проникали в тылы, перерезали дороги, устраивали панику — вскоре в английских частях уже происходило повальное дезертирство, благо что в них служило много людей из местных нацменьшинств, которым нафиг не сдалось умирать за белых людей. Впрочем, развал фронта в конце 1942 уже на территории Британской Индии был еще более эпичным (АИ) — там части британской армии, состоявшие в основном из индийцев, снимались с фронта целиком — убивали или в лучшем случае изгоняли английских офицеров и шли в родные пенаты. Китайцы же в 1942 не только драпали — в апрельских боях под Енджауном они смогли потеснить японцев, блокировавших английскую дивизию, а на следующий день даже выбили японцев из Енджауна и отбили несколько сотен пленных и раненных — из тех, кого японцы еще не перекололи штыками. Правда, английской дивизии это не помогло — англичане приняли подходивших китайцев за свежие японские силы, а потому уничтожили свою технику и пошли на прорыв, оставив раненных на милость победителя. Ну а японцы — в своем репертуаре — не долго думая перекололи их штыками.
Английское же командование так вообще отмочило — на совместном совещании генералы заверили всех — и свою гражданскую администрацию, и китайцев, что будут отступать на север — и таким образом будут прикрыты в том числе и южные границы Китая. А сами повернули на запад, так что даже гражданская администрация не сразу поняла, что происходит что-то не ладное — лишь когда к северным городам Бирмы уже подходили передовые части японцев (РИ). Впрочем, тут китайцы тоже накосячили — сначала пропустили удар по своей 55й дивизии, позволив ее окружить, а затем японцы наконец получили танки и клиньями раздвинули китайскую оборону, причем последние драпали так быстро, что оставили в Таунджи — столице Шанских земель — большие запасы топлива, что позволило японским танкам продолжать наступление. Но снова 'выстрелила' героическая 200я дивизия — вырвавшись из окружения, она откатывалась на восток и вскоре подошла к уже захваченному японцами Таунджи. Несколько штурмов были японцами отбиты, но когда генерал Стилуэлл пообещал за взятие города 50 тысяч рупий — китайцы мало того что взяли сам город, так еще гнали японцев несколько десятков километров.
