Зверь лютый. Книга 25. Обмасонивание

— Кто это был?

— Н-не знаю.

— Ты видела его позже?

Пауза с ответом. Неуверенное слабое шевеление тонких белых пальцев по чёрному атласу.

— Н-нет. Д-да. Сегодня. Я стою. Среди зверей. Шмелей. Их много. Злые. Страшные. Тянутся. Жужжат. Хотят укусить. Ужалить. Вдруг — темнеет. Тень. Эти... злые — затихли. Улетели. Потому что пришёл мой... снова, как тогда... спаситель. Защитник. Большой. Сильный. Добрый. В-ванечка.

Последнее слова звучит... неуверенно. Будто оно впервые произнесено вслух, впервые голосовые связки, язык, губы... собрались, осмелились сложиться так, чтобы выдохнуть это имя.

Два часа. Вопросы-ответы. Уточняющие вопросы, более детальные ответы.

Попытки запустить цепочки свободных ассоциаций — срываются на втором-третьем шаге. Тупая? — Нет. Очень измучена. Факеншит! Уже и наполненность пульса падает!

Пришлось остановиться. Пусть спит. Завернул в плащ, взял на руки. Ну и куда её? Назад в МКС? — Нафиг! Жалко. Разбудил прикорнувшую в прихожей Цыбу. Выдал первичные инструкции. Сдал девушку под присмотр.

Снова — бегом. Солнце встало, люди проснулись, пошла... орг.работа. Совещание с моими металлургами. Чёрными и цветными.

— Изя... Где Изя? Ты видел образцы иберийской бронзы? Что скажешь?

— Э... с одной стороны нельзя не признать... с другой стороны нельзя не признаться... Ежели вам хочется много, то "нет". А ежели один фигурный болт, то, таки, "да"...

Об иберийской (берилливой) бронзе... Плавили её когда-то. На Иберийском полуострове. Уже с тыщу лет не делают. А вещицы по миру ходят. Вот пару чаш с Саксина притащили. Есть у меня мысли по поводу. Пружинит она хорошо.

Позже.

И др. и пр. Светлое время суток трачу на общение с людьми. Основной, для "Святой Руси", канал получения и распространения информации.

Коллеги, вы можете говорить по 12-16 часов в сутки? Я не про мозги — гортань выдерживает? — Тренируйте. Непрерывный "словесный понос", кристаллизованный (в части идей) и адаптированный (в части туземцев) — главный инструмент прогрессора. Попаданец может и помалкивать, прогрессор — всегда болтун. Иначе ваши идеи будут доходить до населения с задержкой, с искажениями. Что приводит, в конечном счёте, к необходимости больше убивать. А ведь могли бы и просто объяснить...

В послеобеденном затишье, в минуты короткого отдыха, на грани дрёмы, в мозгу вдруг всплыло:

"Чтоб в смертный час рассудок и душа,

Как в этот раз, друг другу

улыбнулись...".

Ваня. что ты выёживаешься? Вихляешься и выпендриваешься? "Жребий брошен, Рубикон перейдён". Ну и фигли тут шелупоньевые мансы строить? Боязно дитятке, перепужался бедненький? Штаны-то ещё сухие?

"Так жить нельзя. И вы так жить не будете" — так? А это "так" без Боголюбского не провернётся. Или жить в стыде и в башне из слоновой кости, или дело делать.

Значит — мириться с Боголюбским. Хотя мы пока ещё не ссорились.

"Префронтальные зоны" у меня выросли? — Тогда — вперёд. Устраняя опасности упреждающе. Когнитивно и поведенчески. Типа кавалерийской атаки. Иначе, даже пережив этот кризис, буду всю жизнь сам себя уговаривать: а жо поделаешь... выше головы не прыгнешь... да кто ж знал... все так живут... не мы таки — жизнь така...

"Кто хочет — делает. Остальные объясняют почему это ненужно и невозможно".

Факеншит! Я почти всю первую жизнь занимался разработкой того, о чём "остальные" уже аргументировано высказались, убедительно доказали. "Этого не может быть, потому что быть не может".

Верю. Но если мне нужно...

Мне — нужно. Значит — можно. Дальше — технические подробности.

Конкретно с Боголюбским... Хватит страусить! Нужен — "катарсис". Не "консенсус" — мы слишком разные. Но — ясность.

Тогда... надо идти в Боголюбово. Фейс-ту-фейс. Морда к морде.

Страшно. Рискованно. "Покатилась моя голова...". Но — неизбежно.

"Смертный час" как повод для "улыбки"...

Факеншит! Улыбайтесь! "Рассудок и душа". Я же предупреждал — обхохочетесь. Под топором.

Тогда...

Идти — с чем-то. С каким-то предложением. Столь... необычным, что оно перекроет и мою... волатильность в отношении Софьи, и неосторожные игры с Ростиславой, и предположения об инциденте в Луках, и... и вообще — выбьет Андрея из его дихотомии: убить женщин и плакать или не убить и тоже плакать.

И, что важнее — меня самого избавит от такого же выбора. Особенно болезненного теперь, когда "её душа обрела плоть".

И чтоб принесло дивиденты! Каждый подвиг должен быть основанием для успешного гешефта!

Например, в форме доверия и уважения Суздальского князя. Выраженных в территориальных, налоговых, режимных... благосклонностях.

Думай, Ваня. На твою плешь пора уже новую косыночку повязывать — вот повод заработать.

Что потом? Да ты, девочка, и сама знаешь. В книжках читала, от людей сведущих слышала.

Про любовь? — Всё бы тебе про страсти и измены... "Таланы и поклонники", "гордость и предубеждения", "гении и злодейства"... А послушай-ка, красавица, про чисто мужскую любовь. Вообще без женщин. Фи? — Это, детка, зависит от твоего понимания слова "любовь".

Глава 550

В мае 1170 года от Рождества Христова в славный город Санс, что упоминается ещё Юлием Цезарем в его "Записках о Галльской войне" под именем Агединк, по реке Йонне вверх, пришли несколько торговых кораблей. Йонна, в ту весеннюю пору, была полноводна, и купцы без особых забот пристали у подножия холма на правом берегу, где стоит город.

Перекрестившись на церковь Святого Маврикия, чернокожего покровителя торговли, что торчала напротив, на островке посреди реки, гости отправились вверх, по улице, естественно — Гранд Рю, "к Этьену". Среди прибывших, по большей части жителей соседнего Намюра или Парижа выделялась группа светловолосых северян.

— Нормандцы? Немцы? Даны?!

Викинги осаждали Санс в 886-887 годах. Получив огромные отступные от Карла Лысого и разрешение на разграбление Бургундии, они прекратили осаду Парижа и двинулись дальше вверх по Сене в Йонну. Санс — самый северный город Бургундии. Прошло почти три столетия, но память о тогдашней, пусть и безуспешной, полугодовой осаде — жива.

— Нет, русы.

— Новая напасть! Помилуй нас, господи.

Городок, несмотря на древность и славность, выглядел... не очень. Ни трёхэтажного дворца архиепископа, ни синодального дворца ещё нет.

А вот собор Святого Стефана, которого здесь называют "Этьеном", уже стоит. Строился одновременно с базиликой Сен-Дени, но построился раньше. Местные говорят — первый кафедральный собор Франции в готическом стиле. Свеженький — освящен шесть лет назад.

Аборигены произносят "Сен-Этьен" с придыханием. На пришлых смотрят презрительно:

— Деревенщина! Настоящий красы не видывали! А мы-то... каждый день божий возле святости обретаемся.

Они правы: внутри — невероятно просторно и светло. Архитектор, следуя Сугерию, выстроил храм с стрельчатым сводом.

В 1130 г. собор начинался как нормальный, романский. Строили его без аркбутанов (добавили позднее), профиль здания — относительно широкий и приземистый. А заканчивал его, уже в готике, Уильям Санский. Потом (в РИ) он же перестраивал клирос Кентерберийского собора.

Внутри — скульптуры, барельефы со сказочными существами и сценами из Библии. Знаменита маленькая головка, выглядывающая между колонн в нефе. Кто это — неизвестно.

Пришедшие купцы посетили сей дом божий, поклонились богатыми дарами в форме вязанки толстых восковых свечей, привезённых из далёкой и загадочной "Святой Руси", и рассматривали пресловутую "голову подглядывателя", когда один из прислуживающих в церкви монахов, получивший уже денье вперёд, подвёл к ним немолодого человека в скромной одежде небогатого каноника.

— Почтенные, вы просили указать вам достославного Фому Бекета. Он перед вами.

Монашек принял вторую половину платы и удалился. Один из купцов, коренастый, круглоголовый, с загорелой лысиной, окаймлённой коротким седоватым ежиком, недоверчиво осмотрел собеседника, отметил несколько больной вид с опухшими глазами и нездоровым цветом лица.

— Мы рады видеть всемирно известного и во всех странах христианских прославленного архиепископа Кентерберийского. Это огромная честь для нас.

"Ёжик" дёрнулся вверх-вниз в коротком резком кивке без сгибания спины. Также, единообразно и синхронно, изобразили поклон и его спутники. Бекет начал наливаться нездоровой краснотой.

— Не слишком ли много ты позволяешь себе, иудей? Ты опоганил своим присутствием христианский храм, оторвал от дел пастыря, да ещё нагло позволяешь себе не склонять главы, отделываясь каким-то... дёрганьем. Будто надоедливую муху отгоняешь!

Пара церковных служек остановилась в отдалении, с живейшим интересом прислушивались к начинающейся ссоре.

— Увы, экселенц, вы несколько неправы. Таки чуть-чуть. Как у комара. Но — не. Я — христианин. Православный.

И Беня (а это был он) вытащил из-за пазухи здоровенный серебряный восьмиконечный крест (специально тяжёлую хрень на шею нацепил!) и покачал перед носом архиепископа.

— О, боже! Час от часу не легче! Схизмат! В храме Святого Этьена!

И Томас Бекет осенил себя троекратным крестным знамением. Его визави подумал. И повторил жест вместе со своими спутниками. Не вдаваясь в душевные переживания опального иерарха, Беня погнал домашнюю заготовку:

— Я безусловно извиняюсь и нижайше прошу снисхождения Вашего Святейшего Превосходительства. За несгибаемость своей спины. Увы, сия форма склонения главы нисколько не исходит от моего невежества или, не дай бог чтобы вы так подумали, от пренебрежения славнейшим из ныне живущих иерархов Римско-Католической церкви, превзошедшего силой своего духа, твёрдости в вере и ревности к славе и процветанию любимой дщери Христовой, возглавляемой наместником святого апостола Петра на земле, самого Бернарда Клервосского, коий тридцать лет назад в сих стенах предал анафеме проклятых еретиков Пьера Абеляра, Арнольда Брешианского и прочих нечестивых катаров.

И Беня широким жестом обвёл рукой интерьер "Святого Этьена".

Сравнение с великим Бернардом, человеком безусловно святым, хотя пока ещё и не канонизированным, вдохновителем Второго Крестового похода, инициатором создания ордена Тамплиеров, учителем римского папы, называвшего своего тиароносного ученика: "нищим из навозной кучи", польстило Бекету.

Вспоминать, что именно "Неистовый Бернард" добился разрешения крестоносцам воевать против ободритов и поморян, что его пламенная проповедь в Кракове была первым общеевропейским призывом к крестовому походу против русских, и чуть не сорвала союз христиан против язычников-ятвягов, что ему принадлежит формула "крещение или смерть", ставшая неотъемлемой частью не только булл Святого Престола, но и частью менталитета Западной Европы на столетия. Применяемая в отношении язычников, православных, мусульман... катаров, гуситов, гугенотов, баптистов... Сейчас это — неуместно.

Беня, выдав столь завёрнутую, давно подготавливаемую фразу, попытался вспомнить: "об чём это я?". Вспомнил. И продолжил:

— Смилуйтесь, ваше Святейшество, ибо запрещено нам, под страхом смерти, склонять спины свои перед любым человеком, сколь бы высоки слава или положение его ни были. Лишь перед могилой и святыней дозволено пребывать нам согбенными. Таковы обычаи наши.

— Дикари. Схизматы. Припёрлись из пустынь лесных, куда и свет слова Христова едва доходит. Но и там известны дела мои, — обрадовался в душе Бекет.

Уже более спокойно он поинтересовался:

— Что за нужда привела почтенных купцов в столь далёкие от родных мест земли? Кстати, ты откуда, сын мой?

— Из Всеволжска, святой отец.

— Все... вюоло... жеэска... Совершенно варварское название. Язык доброго католика должен свернуться узлом, что произнести подобное.

— Зовите меня просто Беня из Владимира, Ваше Преосвященство. Цель нашего путешествия — обычные торговые дела. Но сюда мы попали именно из-за вас. Ваша слава столь велика, что мой государь, Воевода Всеволжский, повелел принести вам дары.

И купец начал, было, выкладывать на скамейки поблизости содержимое сумок, принесённых его спутниками.

— Постой. Пожалуй, я приглашу вас в своё скромное жилище. Это недалеко. Не следует возбуждать зависть видом ценностей.

Беня кивнул. Некоторые сложности, возникшие в последнее время между примасом Галлии и Германии, архиепископом Санса и беглым архиепископом Кентерберийским, вынужденным, из-за преследований его братьев-цистерианцев в Англии и Нормандии со стороны Генриха II Плантагенета по прозвищу "Короткий Плащ", короля Англии, герцога Нормандии, Гаскони и Аквитании, графа Анжу, Мена, Тура, Пуату и прочего, покинуть Париж и перебраться в Санс, были широко известны.

Двухэтажный дом, в котором квартировался Бекет, производил снаружи вполне солидное впечатление. Однако внутри на всём лежала печать не только временности проживания изгнанника, готового, уже шесть долгих лет, в любой миг оставить тихую гавань и бежать далее от гнева своего прежнего покровителя, личного друга, короля и противника, но и мета бедности, маскируемая, отчасти, аскетизмом, ставшим неотъемлемой чертой характера великого человека.

Говорят, что Томас (Фома) Бекет был простолюдином. Это не так. Его отец родился в семье рыцаря, но двинулся не по военной линии, а по коммерческой. Торговал тканями, скупал недвижимость в Лондоне. Постарался дать сыну хорошее образование. После грамматической школы в Лондоне юный Томас отправился в Париж. Однако знаний в Сорбонне получить не успел — отцовские дела пошли хуже, юноше пришлось вернуться в Англию, подрабатывать писцом.

Сменив несколько мест, он оказался в доме тогдашнего архиепископа Кентерберийского Теобальда. Тот приметил смышленого юнца и стал давать ему ответственные поручения. Выполняя одно из них, Томас посетил Рим. В Италии он задержался на несколько лет, прослушал курсы канонического права и риторики в Болонском университете. Этого хватило, чтобы Теобальд в 1154 г. назначил 35-летнего Бекета архидьяконом в Кентербери. Должность не требовала пострига, но придала большой вес в церковных кругах. Вскоре Бекет познакомился с двадцатилетним Генрихом Плантагенетом.

В Англии заканчивалась гражданская война. Мать Генриха Матильда более полутора десятилетий оружием доказывала свои права на престол деда Вильгельма Завоевателя. Её двоюродный брат Стефан Блуаский после смерти своего единственного сына согласился признать наследником племянника. В октябре 1154 г. Генрих II стал королём. Юный монарх деятельно взялся за наведение порядка в стране, разорённой войной. В ослабленном государстве усилившиеся бароны понастроили замки, представлявшие угрозу королевской власти.