— Сколько ты хочешь?
— Если ты не придешь первым, то ничего. Видишь ли, мне все равно нечем заняться в ближайшие полтора часа, — великодушно заявил Скайуокер, вытирая вымазанные маслом руки тряпкой. — А если выиграешь — пятьдесят процентов от всей суммы.
— Это сумасшедшие деньги! Мой механик никогда столько не требовал!
— И где теперь твой механик, маленькая ты жадина?
Эркит пробормотал что-то невразумительное.
— Не тяни, времени у нас мало. Теперь... запчастей у тебя, конечно, нет?
— Вон в том шкафу что-то...
— ... валяется. Вижу, — Анакин раскрыл створки, — Не, этот хлам не пойдет. Нда, плохо. Тогда давай топай к Уотто.
— Что, я?
— Ну не я же. Возьмешь у него редуктор. Размеры двадцать пять на сорок, и чтоб обязательно из дюрастали. И два клапана, марки К-23. Понял? Если не понял, запиши. И еще, запомни, что они не стоят больше, чем семьдесят-восемьдесят кредитов. Если Уотто попытается всучить тебе что-то другое или продать дороже, скажешь, что наймешь людей, которые придут и оборвут ему крылья. Да, именно так и скажи, иначе до этой синекожей сволочи не дойдет. Ну, чего смотришь? — Анакин постучал пальцем по хронометру. — Время не ждет.
* * *
Анакин сдержал обещание, данное Вильбе, и разыскал того на трибунах гонок. Ни словом не обмолвившись о том, чем он занимался в течение двух часов. Чем занимался Вильба, догадаться было нетрудно. Забрак постоянно жаловался на невыносимый татуинский климат и, естественно, уже успел охладить свой чувствительный организм, пропустив пару стаканчиков какого-то холодного напитка в одной из кантин. Анакин почти не обращал внимания на его нескончаемое словоблудие, внимательно наблюдая за выходившими на арену двадцатью участниками гонок.
Скоро показался уже знакомый эркит. Воспользовавшись помощью одного из служащих арены, он докатил кар до стартовой полосы и уже там снял с машины свой серо-зеленый флаг. Цвет полотнища, очевидно, выбирался с учетом цвета кожи, подумал Скайуокер. Однако, судя по реакции толпы, эркит не был большим фаворитом этого этапа. Народ куда более активно орал приветствия, щелкал языками и мотал хоботами, когда на арене появился уже знакомый Анакину маластарец. Вместе с путешествовавшим с ним дагом-механиком, к стартовой полосе подошла целая группа поддержки, в их числе было и двое пит-дроидов. Вторым пилотом, удостоившимся громких ободряющих криков, стал шестирукий любитель лума.
Наконец, Джабба совершил плевок косточкой о гонг, и сигнал к старту был дан.
Машины почти в одно и тоже мгновение сделали гигантский, невероятный рывок. Поместившийся на пятом ряду Скайуокер держал дисплей обоими руками. Он и не заметил, как его прежняя расчетливость куда-то испарилась, и на ее место пришел вечный азарт гонщика. А вместе с ним и целый букет ощущений, ясных и свежих, как прозрачная чистая вода в знойный день. Он не то чтобы отрешенно помнил — сейчас он именно проживал заново все свои воспоминания и чувствовал, как это бывает... Как машина стремительно набирает скорость, как за долю секунды тебя кидает от одной скалы к другой, как приходится со страшной силой сжимать рукоятки для маневрирования... Как ты надеешься на слепой случай — ну пусть же тускенские разбойники и в этот раз промахнутся, а соперник тем временем пытается выбить тебя с трассы...
Лидировал любитель крепких напитков. Наверно, подумал Скайуокер, на мозги некоторых рас алкоголь все-таки действует укрепляюще. Даг упорно держал вторую позицию, и только третьим был эркит. На половине трассы, где-то в начале Моря Дюн эркит поднажал. Разорвать дистанцию не получилось, зато удалось сесть дагу прямо на хвост. Обычно это делалось, чтобы заставить противника понервничать.
Анакин несколько минут следил за происходящим на дисплее, пока его взгляд не упал с дисплея на арену. Он опять проживал воспоминания заново, но теперь азарт составлял лишь ничтожную толику вызываемых памятью ощущений.
Сила Великая, как же давно это было...
Пестрая толпа и пестрые флаги. Квай-Гон Джинн, тогда еще живой. Мама. Киттстер. С3ПО. Предчувствие, что сейчас ты что-то изменишь. Ну да, свою судьбу он изменил. Давно. Кроме судьбы одного маленького раба, больше за эти двенадцать лет здесь не изменилось ничего.
Дело не в том, что на других системах не было облезлых хижин и нищеты. Было, и Татуин мало чем выделялся из ряда подобных систем.
Ненависть? Вряд ли. Перегорело.
В пепельной кучке воспоминаний о родной планете оставалось тлеть одно отвращение.
К хаттам. К местным традициям. К населению вообще. К цветастым тряпкам флагов, украшающих арену во время гонок Бунта-Ив. Тряпки, конечно, тоже выполняли свою функцию: они прикрывали безнадежность и таким образом дарили иллюзию жителям Татуина. Всем, начиная со служившего у хатта дворецким и заканчивая последним нищим. Один день в году даже рабы бегут посмотреть гонки. И им уже нет дела до того, что они когда-то были свободными. Или что свободными были их отцы и деды. Забыли. Жизнь фермера — такое же уродство. Урожай, посев. Посев, урожай. Ничего не выросло или сломался влагоуловитель — застрелись. Все равно к сорока ты будешь иссохшим стариком. Если раньше не сдохнешь.
До земли, раскаляемой двумя солнцами, не добирался даже лучик надежды.
Татуин уже давно был чужим и одновременно оставался до омерзения знакомым.
Первый раз он вернулся сюда после двух лет военного училища на Кариде. Училище он закончил с отличием, с настолько высокими оценками, насколько низкими они были в самом начале. В библиотеке Храма он читал почти все, что попадалось под руку. В результате предметы наподобие физики и астрономии, а также столь уважаемой Орденом истории Республики Анакин знал намного лучше сокурсников, и в то же время его познания в области биологии и литературы были на нуле. Общевойсковая подготовка, вопреки ожиданиям Анакина, также подготовила массу неприятных сюрпризов. Главным образом потому, что физические нагрузки курсантов были рассчитаны на пятнадцать лет, проставленные в его документах. И тринадцатилетний, пусть даже прошедший серию тренировок в Храме, с ними справлялся с трудом.
Большую часть его сокурсников составляли сыновья мелких чиновников Кариды и соседних систем, прочивших своим отпрыскам военную карьеру. Учитывая положение дел армии в Республике, такая карьера не сулила богатства и не могла считаться престижной. И все же это был билетик наверх, и за него предстояло драться. Иногда драться приходилось и во время, свободное от занятий рукопашным боем. Несмотря на тогдашний маленький рост, выросший на Татуине мальчишка знал достаточно подлых приемов, никогда не стеснялся их применять, и к тому же лучше и быстрее противников соображал, где на теле человека расположены болевые точки. Причем всегда бил так, словно собирался убить. Один раз пришлось обороняться от нескольких человек. Анакин сбил с ног двух юнцов, вырвал из группы следующего, быстро оттащил его в сторону и, придавив тому горло какой-то подвернувшейся под руку железкой, сказал, что убьет, если от него не отстанут. Прибежавший на шум караульный разогнал мальчишек. Анакин с гордостью отправился на неделю в карцер.
После этого от него отстали. Навсегда. Стали игнорировать. Его это устраивало.
За все два года Анакин умудрился не заметить того, что у него нет приятелей. Это его тоже устраивало. В начале у него была только одна цель — протянуть в этом месте два года и потом умотать на все четыре стороны. За два года Орден забудет о нем, и никто не станет его искать.
В том, что училище на Кариде лучше великого Храма защитников Мира и справедливости, он не сомневался. Для него — лучше. Он так определил сам. Может быть, потому что здесь на тренировках можно было выживать всю злость. Не подавлять естественную агрессивность. Не прятать ее за красивыми изречениями из кодекса. И если ты прилично вытягивал нормативы, то никому не было дела до твоего не слишком миролюбивого выражения лица.
Все было очень просто. Ни о какой Темной стороне здесь никто не слышал. Хотя он о ней знал. Знал, что его "Темная сторона" была ожогом от двух татуинских солнц. И что этот ожог — уже часть его. С самого рождения. Ну, факт такой, и все тут.
Впрочем, времени жалеть себя, углубляться в самокопание или заниматься еще какой-то откровенной дуростью попросту не было. Было только желание любым способом догнать своих одноклассников. Что и удалось к началу второго года. Тогда он снова стал слышать колкости. Другие. Еще более язвительные. Теперь уже от зависти.
Окончив школу, Скайуокер первый раз за всю жизнь обнаружил наличие некоторого количества свободного времени. А точнее, месяц. После этого начинались экзамены в высшее военное училище, и там уже приятель его "знакомого" из республиканской службы безопасности ничем бы помочь не мог. Анакин, который за все пять лет ничего не смог узнать о матери, решил, что сначала вернется на Татуин и заработает немного денег для Шми. А уже потом, добившись освобождения матери, будет думать о том, что делать дальше.
Анакин упросил одного из преподавателей взять его с собой на Кореллию. Об этой системе он уже достаточно наслышался в училище. На Кореллии он потратил два дня, чтобы найти способ передвижения. Наконец, за какие-то сто жалких кредитов нанялся механиком на торговое судно.
Прилетел в Мос-Эспа.
Там его ждал сюрприз. Уотто ничего не знал о Шми Скайуокер, потому что некий темнокожий человек в униформе выкупил ее пять лет назад и куда-то увез. Естественно, Анакин сразу же заподозрил худшее. Увидев реакцию Скайуокера, Уотто понял, что смотрит в лицо собственной смерти, и звать на помощь даже не имеет смысла. Анакину было почти шестнадцать, и после двух лет тяжелых тренировок развит он был куда лучше сверстников. Прощать он не умел.
Именно в тот момент в лавку заглянул какой-то местный зеленокожий тип. Анакин отошел в тень, к полкам с мелкими деталями. Казнь откладывалась.
— Здорово, Уотто. Мне бы движок для спидера починить.
— Ну, так тащи его сюда.
— Да вот он, — родианец легко поднял на прилавок небольшой аппарат обтекаемой формы. — Тритиад восемьдесят. Заглох вчера.
— Ладно, покопаюсь. Приходи послезавтра. И готовь сотню "сереньких".
— Будет. Ну, бывай.
Родианец направился к выходу, когда Уотто окликнул его.
— Слушай, Шадда, ты ничего не слышал о Шми Скайуокер? Помнишь, была у меня такая рабыня? Я ее продал, а вот где она теперь, не знаю.
— Это которая тут в лавке работала, что ль?
— Ну да. Можно подумать, я много рабов держал!
— А еще ж пацанчик у тебя был, помнится. Бегал тут, весь такой деловой.
Уотто задержал дыхание. В углу лавки еле заметно шелохнулась тень Смерти.
— Д-да. Это ее сын.
— Этот маленький выродок был ее сыном? А от кого? — вырвался смешок у родианца. — Или ты иногда подкладывал Шми покупателям? Надо же, я и не знал. Сам бы пришел, мне человеческие женщины нравятся.
Уотто закрыл глаза. Под дряблой синей кожей бешено колотилось его маленькое сердце. Еще громче скрипнул пол, отозвавшись на шаги Смерти.
— Что ты сказал?
— То и сказал. А ты кто такой?
— Анакин Скайуокер.
— Не нравится слышать правду? А ты думаешь, откуда ты такой ублюдок взялся? В песке тебя нашли, что ли?
Родианец едва успел расслышать, как человек тихо и твердо произнес:
— Ты труп.
Затем Шадда почувствовал, как ему внезапно стало нечем дышать.
Анакин сдавил шею родианца правой рукой. Шея была потная и грязная. Затем помог себе левой, придерживая и до боли выкручивая верхнюю конечность Шадды. Родианец захрипел. Из его рта выкатился пухлый зеленовато-серый язык. Тогда Анакин изо всех сил треснул головой родианца о стену. Так, чтобы точно попасть по острому краю металлической конструкции. И отпустил. Обернувшись, он увидел, что Уотто снова открыл глаза. Словно парализованный, тойдарианец наблюдал, как по стене его лавки растекаются мозги клиента.
Скайуокер вытер руки о валявшееся на прилавке полотенце. Кусочек серой густоты вдруг шлепнулся на пол, и этот звук внезапно вернул Уотто дар речи.
— Эни, это все неправда! Эни!
— А что же тогда правда?
Скайуокер сделал шаг к Уотто.
— Подожди, Эни, подожди! Я все расскажу! — тойдарианец беспомощно захлопал крыльями. Взлететь не получилось.
— Я слушаю.
— Я не знаю точно, от кого Шми тебя родила. Она тогда еще не была моей рабыней. И рабыней Гардуллы она тоже не была. Твой отец был не с Татуина. Одни говорят, наемник. Другие — какой-то военный из республиканцев. Третьи еще что-то говорили, не помню уже. В общем, он женился на ней, сделал ей ребенка... тебя, то есть. А потом пришла весть, что его убили. Задолго до твоего рождения.
— Кто его убил?
— Не знаю. Тоже по-разному говорят. Не то бандиты, не то какой-то джедай.
— Джедай?
— Я не знаю точно. И она не знает. Шми сначала работала у Гардуллы за деньги, потом влезла к нему в долги, не смогла расплатиться и стала рабыней. Потом я ее выиграл в кости. Дальше ты сам знаешь. Да, ты родился свободным человеком. Если тебе это интересно.
Анакин встряхнул головой, словно стремился освободиться от наваждения.
— Где доказательства?
— Чего?
— Всего, что ты наплел.
Тойдарианец почуял робкую надежду и заставил себя пересилить страх. Он бросился в другую комнату и несколько минут хлопал там ящиками и крыльями. Наконец, вернулся с бумагой в лапках.
— Это накладная. О продаже Шми. Здесь проставлено число, когда я ее купил. И когда ей поставили чип со взрывателем. Ты родился на неделю раньше.
Анакин взял бумагу из лап Уотто. И, впившись взглядом в набор цифр, словно и обращался он не к тойдарианцу, а то ли к трупу, то ли еще к какой-то пустоте, отрешенно произнес:
— Мама никогда мне об этом не рассказывала.
— А ты спрашивал?
— Один раз. Давно. Но она не захотела об этом говорить.
Скайуокер сосредоточенно размышлял, затем потребовал:
— Покажи мне еще раз бумагу о продаже. Я не понял, кто был покупатель.
— Да вот же. Какой-то Панака.
— И больше ничего?
— Для купли рабов ничего больше и не надо. Только деньги.
— Панака. Панака... Стоп. Я, кажется, понял, кто это.
Анакин опять задумался. Уотто наконец решился прервать его молчание:
— Что мне делать с трупом?
— Не знаю. Просто убери и помалкивай.
— Я никому не скажу.
— Я никого не боюсь. Уотто, ты когда-нибудь думал, что держать рабов — это плохо?
— Нет, а почему? Тут все держат рабов. Все, кто может это себе позволить.
Скайуокер тяжело вздохнул. Правда, решил он. Уотто действительно не понимал.
— Ты бы сам хотел стать рабом? Хотел бы ты жить со взрывателем внутри? Представляешь, как это?
— Нет, а что... — тойдарианец встретился взглядом со Анакином и осекся. — Эни, послушай, только не делай этого! Эни, только не делай! Эни, пожалуйста!
Уотто забился в стонах и мольбах, предчувствуя унижение, которое будет страшнее смерти. Крылья его снова сморщились, и он упал перед Скайуокером, попытавшись обнять того за ноги.
