Для гордых же и своенравных дочерей Агнатаберры2, закатить громогласный публичный скандал с истерикой — это святое. Вековая традиция, высокое искусство и, можно даже сказать, предмет национальной гордости.

— Ах ты подонок! Ублюдок! Раззява! Ну и что прикажешь теперь со всем этим делать, а? — Разгневанная горожанка энергично тыкнула острием зонта в один из сваленных на причале чемоданов. С каким удовольствием, Арман тому свидетель, вонзила бы она сейчас свой зонтик в стоявшего рядом недотёпу-мужа! Но потребный для этого градус остервенелости молодцеватая матрона набрать пока еще не успела, и пришлось ограничиться чемоданами. Впрочем, все впереди, а пока что она продолжала накручивать себя, да так, что только перья со шляпки во все стороны летели. — Где деньги, скотина? Я тебя последний раз спрашиваю, урод: где деньги?

— Но пойми же, дорогая, я только на минутку отвернулся... — Мужчина виновато потупился, буквально уткнувшись носом в лацканы своего щеголеватого, патриотических цветов — желтого с зеленым — дорожного костюма.

— Ах, на минутку? Так это теперь называется?

— Ну да, а что?

— А то, кобелина проклятый, что ты же за всю дорогу ни одной бабы пропустить не мог, каждой за ворот норовил свой нос засунуть! Вот и доглазелся, урод, что срезали у тебя кошель лихие люди. И как теперь с капитаном расплачиваться?

Зонтик со всего размаху хряснул по следующему баулу.

— Я-то, дура, размечталась в кои-то веки отдохнуть, на мир посмотреть... Эгедвереш, Спомен, Хортиц! — Название каждого энграмского города сопровождал очередной удар зонтиком по несчастной поклаже. — Как же, как же, Вильдор златоверхий!

На славную склоку было и без того любо-дорого посмотреть, но к тому же невезучая парочка полностью перегородила сейчас проход к "Звезде заката", и Юраю со всей его командой волей-неволей пришлось остановиться. А женщина продолжала бушевать дальше. На дворянку, кстати, она явно не тянула — ни по одежде не тянула, ни по выговору. Равно как и ее незадачливый супруг. "Скорее уж, жена удачливого торговца, — подумал про себя Збровский, — вот эти-то как раз знамениты своим умением собачиться на славу."

Скандал в почтенном семействе, тем временем, накалялся всё сильнее.

— Ты знаешь, идиот, что корабль через час отплывает? А у нас теперь, твоими стараниями, нет денег не то, что на поездку — так даже на то, чтобы обратно до дома добраться... Арман первотворящий, ну какая же я дура была, когда выходила за тебя замуж! И ведь говорила мне мама, и тётя Ксавелла предупреждала, и даже дядя Харпорон не советовал...

Женщина разгоряченно махнула рукой, проклиная свою злосчастную судьбу

— Потому что всем было ясно с самого начала, что ты раззява, кобель и безнадёжный просвистяй, понял? Помесь свиньи с ишаком! Жирная задница с ушами! А к тому же...

Её голос опустился до вкрадчивого шёпота:

— К тому же, ты — самый большой идиот во всей Асконе. Да что там, во всем Круге Земель такого не сыщешь! И даже если Его Величество изволит назавтра провести королевский конкурс идиотов, то ты умудришься занять там второе место. А знаешь, почему не первое?

И после выразительной паузы последовала ударная завершающая реплика:

— Да потому, что ты и-ди-от!!!

"Ну ты посмотри, какие страсти бушуют — никакого театра не надо..." Удивительно, но чем-то этот бурный взрыв эмоций напомнил сейчас Зборовскому верную подругу Энцилию. Неукротимой яростью напомнил, наверное, и бесшабашным нежеланием себя сдерживать. "Да и фигурой они не слишком сильно различаются," — машинально отметил про себя Влад, на мгновение переведя взгляд на стоявшую рядом волшебницу. Именно в этот момент ему и пришла в голову совершенно шальная идея:

— А ведь это, кажется, шанс...

И он спешно придержал рукой не в меру шустрого Макса, который рванулся было вперед, чтобы отодвинуть с дороги занятую пылким выяснением отношений парочку.

— Притормози на минуту, камрад: похоже, что мы слегка меняем планы.

...

"А ведь это, кажется, шанс!"

По иронии судьбы, буквально ту же самую фразу произнесла про себя двумя часами раньше леди д'Эрве, сосредоточенно разглядывая краснеющую и никак не желающую затягиваться рану, которая прорезала ягодицы Зборовского.

Волшебница слишком хорошо и не понаслышке знала их еще здоровыми, полными жизни и движения... Разве можно забыть, как упруго напрягались эти мускулистые полукружья в тот момент, когда Влад снова и снова погружался в ее влажную глубину, а сама она впивалась в эту рельефную плоть своими пальцами, стараясь притиснуть его к себе всё сильнее? Боги мои, как же давно это случилось в последний раз!

Но сейчас ей было не до сладострастных воспоминаний. "Мне нужны всего одни сутки, Энси, — процедил барон сквозь зубы, — но они нужны мне позарез. Делай что хочешь и сделай что можешь, даже вывернись наизнанку, но хотя бы до завтрашнего рассвета мне надо проходить на своих ногах, пусть даже после того я эти ноги и протяну. Дело в том, что уносить наши ноги отсюда мы должны немедленно! Иначе... — Влад закусил губу, — иначе точно кранты! С Белым Братством, понимаешь ли, шутки плохи."

И Энцилия отчаянно делала теперь всё, что могла — хотя могла она, как оказалось, не так уж и много. Магия исцеления никогда не была ее коньком, в студенческую пору девушку гораздо больше интересовали трансформации и превращения, преломление стихий, а еще — поддержание Равновесия в смежных областях (так на суконном языке университетских профессоров именовались быт и светская жизнь). Что же касается лечебных дисциплин — ну разве лишь эмпатия, а все остальное она изучала постольку-поскольку. К тому же маг, который наводил чары на поразивший Зборовского клинок, был гораздо сильнее и опытнее ее самой — это чувствовалось моментально. "Либо Филофей, либо сам Мальгарион, — решила про себя молодая волшебница, внимательно вглядываясь в магический след по краям раны. — Причем скорее, пожалуй, все-таки Филофей". Ректор Магического Университета славился среди студентов своей мелочностью и был, по слухам, весьма неразборчив в средствах — в отличие от барственно-вальяжного и великодушного Верховного Мага империи.

Конечно, Энцилия не могла знать, что Филофей старательно зачаровывал свой меч попреждь всего против одного-единственного вампира, а точнее вампирши. Против дражайшей Ирмы, собственной племянницы и любовницы, с которой его связывали долгие и неоднозначные отношения. Разумеется, маг относился к ней очень нежно и знал с раннего детства, как облупленную — но меч на вампиров все-таки заколдовал. Так, на всякий случай: дружба дружбой, родство родством, а лишняя предосторожность никогда не помешает. Ибо самые страшные и болезненные удары наносят тебе не враги, а друзья — так уж, испокон веков, устроен мир.

Всего этого Энцилия не знала, она и про герцогиню-то Монферре вообще лишь краем уха слышала. Но факт оставался фактом: направляемые соскользнувшим с подлого клинка заклинанием потоки стихий не позволяли сейчас ране Зборовского затянуться. И даже более того, упорно и настойчиво продвигали границы поражения все дальше и дальше вперёд.

Конечно, в своем собственном теле Энси быстренько навела бы порядок, на это знакомой ей общей техники исцеления и противодействия чуждой магии вполне хватало. Но кому-то другому, а тем более еще и вампиру — пациенту с двумя сущностями... Несмотря на очередной энергетический концентрат, который волшебница только что впитала, зарядив себя колдовской силой по самое некуда, ей никак не удавалось зацепиться за край чужого заклинания, чтобы аккуратно отслоить его от резаной раны, исполосовавшей барона.

"Ах, ну почему я не боевая магичка?!", — раздосадованно подумала она в сердцах.

В Университете все те, кто специализировался на воинской магии, проходили специальный курс исцеления ран, полученных в сражении. Энцилия тут же припомнила, как похвалялись и выделывались друг перед другом, в перерывах между занятиями, ее приятельницы с этого отделения:

— Ну, что у тебя сегодня, Самхели?

— Ой, ничего особенного, Шеной, всего лишь резаная рана предплечья и пара отрубленных пальцев. А у тебя?

— Ты не поверишь, лапуля: проникающее ранение в брюшную полость, колотое. Бедолаге воткнули со всего маху дагой в живот, он даже и пукнуть не успел! — и Шеной радостно захихикала тогда, кося взглядом на стоявшую неподалеку и слегка побледневшую Энцилию. — А уж кровищи-то было, кровищи... Весь пол залил, прежде чем я его латать начала!

Именно те давешние слова однокашницы, вспомнившиеся сейчас Энцилии, и подтолкнули ее мысли в неожиданном направлении:

— А ведь это, пожалуй, шанс! Пусть нас такому и не учили, пусть я никогда ни о чем подобном и не слышала, но, исходя из общих соображений, вполне может получиться... Тем более, что терять нам, судя по всему, уже нечего.

И, оторвав взгляд от прославленной и закаленной во многих схватках задницы барона, она ошарашила его неожиданным вопросом:

— Влад, кинжал у тебя найдется?

— Кинжал? — недоуменно вскинул брови Збровский.

— Ну да, дорогой: кинжал, бритва, иголка... Что-нибудь малоразмерное и колющее. Хоть шило... — Волшебница вовремя оборвала себя на полуслове, и напрашивающееся продолжение "... тебе в задницу" так и осталось непроизнесенным. Шутить сейчас на тему получившей тяжелое ранение части тела барона было бы весьма неуместным.

— Ни шилом, ни жалом я пока не обзавелся, сколь это ни прискорбно. Но вот кинжал как раз имеется, — барон махнул рукой в сторону небрежно сваленной под окном кучи своих пожитков. — В боковом кармане вещмешка посмотри, еще вчера там лежал. А ты что же, меня еще чуток подрезать решила?

— Даже и не надейся!

Энцилия коротко хмыкнула, но тут же вернула лицу серьезное выражение и повернулась к Юраю и Максу:

— Знаете что, мальчики? А ну-ка выметайтесь отсюда минут на пятнадцать! Лечение — процедура тонкая и, можно даже сказать, интимная. Лишние глаза и уши мне сейчас здесь только мешать будут.

— Слушаю и повинуюсь, ваша чародействующая милость! — Юрай бодро вскочил на ноги. — Потопали в коридор, бродяга! Заодно и расскажешь, чей ты родом, откуда ты...

И волшебница осталась наедине с Владом.

Прежде всего ей нужно было сосредоточиться и настроиться. Устроившись поудобнее на опустевшей теперь лежанке Юрая, Энцилия несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, осторожно прислушиваясь к ощущениям собственного тела. Потом плавно провела внутренним взглядом от кончиков пальцев на ногах вверх, по коленям и бедрам... В паху предательски ёкнуло приступом плотского желания — все-таки Збровский был ей далеко не безразличен, и вид его обнаженного тела наводил на вполне определенные посторонние мысли, которые волшебница, впрочем, тут же отмела как несвоевременные.... Теперь дальше вверх, к сердцу. И к нему же — от ладоней по рукам и плечам. Сделала? Вот и хорошо. А сейчас надо было уже ощутить ток крови во всем теле, сродниться с ним, всей своей сущностью воплотиться в эту ветвящуюся красную реку — и зафиксировать состояние.

— Хокк! — Резко выдохнув, Энцилия открыла глаза, после чего поднялась и стремительно подошла к перевернувшемуся тем временем на бок и внимательно разглядывавшему ее барону.

— Чего уставился? Поворачивайся обратно на живот и открой место ранения. Сейчас лечить будем, а не то, упаси Арман, выживешь!

— Шуточки у тебя, дорогая, знаешь ли... боцманские.

— А ты что хотел, нежную партнершу для танцев? Просили лекаря, получайте лекаря. — Волшебница уже полностью настроилась на лечение, а целители по всему Кругу Земель славились грубоватым и циничным юмором, в котором перещеголять их могли разве что могильщики. — Ладно, отставить разговорчики в строю! Лежи и не дергайся, а остальное предоставь мне.

И, глубко вздохнув, она резким движением уколола себя кинжалом в безымянный палец левой руки.

То, что задумала Энцилия, требовало сильнейшего сосредоточения, а еще более — быстроты. Времени на пустопорожние разговоры сейчас не было: вышедшая из ее тела кровь могла сохранять эфирный контакт с хозяйкой совсем недолго. И девушка, слегка сдавливая уколотый палец правой рукой, осторожно продвигала его вдоль линии удара заколдованного меча. Вот в незаживающий разрез на теле Зборовского упала первая красная капля, за ней настала очередь второй. Третья, четвертая, пятая... Всё? Ах нет, добавим еще одну, на счет будущей шестой стихии, если таковая когда-нибудь обнаружится.

А теперь — вперед, вглубь! Повинуясь мысленному посылу, частицы ее крови растекались сейчас по воспаленным мускулам барона в глубинах раны, выдавливая и стирая чужое колдовство, а Энцилия поддерживала и направляла их внешним заклинанием: "... сангвамедери хостидевото делео. Хокк!". Заклинание, конечно, было самого общего плана; на то, чтобы как следует подработать его, подстроив под местные условия и сегодняшнюю карту потоков стихий, у девушки не было ни времени, ни возможности. Но хотя бы в какой-то мере оно должно было сработать и так — особенно учитывая, что и ранение свое Влад тоже получил не здесь, в асконской столице, а невесть где, на просторах срединного Вестенланда. И она продолжала шевелить и торопить частицы своей крови в чужом теле до тех пор, пока, наконец, не растаяла самая последняя, едва уловимая тень контакта.

Уфф! Кажется, главное было сделано. Оставалась лишь самая малость: заново стянуть бинтом края раны, подклеив их еще одним заклинанием, а последним на сегодня колдовским усилием подавить чувствительность Зборовского к боли — на какое-то время, конечно, пока хватит действия последних остатков ее волшебства. Энцилия была уже полностью исчерпана, хотелось закрыть глаза и хотя бы на час повалиться в зыбкий полусон. Но увы, времени на это тоже не оставалось; наоборот, надо было еще пробудить барона, который под действием заклинаний и магии крови пока что тоже забылся непрочным сном. По щекам его похлопать, что ли? Или лицо холодной водой сбрызнуть?

А может быть... В голову Энцилии пришла шальная и совершенно хулиганская идея. В трезвом состоянии она, конечно, такого бы себе сейчас не позволила. Но таким трудом давшееся ей колдовство — успешное, причем, и вдобавок необычное, отчасти придуманное ей самой — кружило голову. Хотелось чего-то сумасбродного и безалаберного, раз уж выспаться никак нельзя. И тогда девушка, осторожно перевернув барона на спину, опустилась на колени и прикоснулась губами к его беспомощно обвисшему предмету мужской гордости.

...

Воистину, это было пробуждением, достойным королей! Когда вместо надсадно зудящей боли пониже спины тебя вырывает из хрупкого сна неодолимая сладостная ломота в той части тела, которая уже успела взметнуться в полный рост и налиться соками задолго до того, как ты сам еще только подумал, что хорошо бы открыть глаза. И нежные объятья женских губ, дразнящие касания языка вдоль всего ствола и к самой вершине... Острее, сильнее, мучительнее, а потом трепетная дрожь во всем теле — и, наконец, вспышка высвобождения.